ИТАК, запомним дату — 21 ноября 1929 года. Заполярный город Мурманск.

Немногим более года потребовалось Травину, чтобы пройти сорок пять тысяч километров вдоль сухопутных границ Родины, трактами и караванными тропами, степными шляхами и болотными гатями; пробиться по бездорожью через озерный Северо-Запад и Лапландию. И вот теперь предстоял новый бросок по необъятным просторам Арктики, по мало изученному краю.

В самом деле. На географических картах тех лет не всегда увидишь даже столь привычное теперь название "Северный Ледовитый океан", некоторые ученые склонны были именовать его Полярным морем, считая этот гигантский бассейн частью Атлантического океана. Известный этнограф В. Г. Богораз, основываясь на общности культур народов круговой арктической области, не прочь называть его Арктическим Средиземным морем. Море, носящее славную фамилию русских исследователей Арктики Харитона и Дмитрия Лаптевых, называли иногда именем Норденшельда. Границы нынешнего Восточно-Сибирского моря обычно отодвигались до Аляски. Вовсе нет Чукотского моря…

Острова?.. Неуверенным пунктиром намечена даже Северная Земля! Только в 1932 году будет опубликована ее первая карта, составленная советским полярным исследователем Г. А. Ушаковым. До сороковых годов будут искать легендарную землю Санникова, в существование которой горячо верил академик Владимир Афанасьевич Обручев. Это он писал: "Земля Санникова существует и ждет своего отважного исследователя, который первым вступит на ее почву и поднимет на земле флаг, будем надеяться, советский".

Радиостанции имелись лишь на Югорском шаре, Вайгаче, в поселке Морресале на полуострове Ямал и на Диксоне А далее, до Уэлена, на всем огромном пространстве Северо-Восточной Азии — ничего. Только через два года пройдет в одну навигацию сквозным рейсом этот путь ледокольный пароход "Сибиряков".

Но если береговая арктическая полоса все же была описана довольно точно, то карты материкового Заполярья мало чем отличались от карт, составленных еще Великой Сибирской экспедицией XVIII века. Всего пару лет прошло с тех пор, как геолог С. В. Обручев-младший открыл в Якутии одну из величайших горных цепей, назвав ее хребтом Черского. Так плохо в те годы знали северный край. И по нему-то предстояло двигаться в одиночку велосипедисту Травину.

Как бы то ни было, Глеб радовался повороту на восток. То, к чему он так готовился, началось. Ничто не омрачало его настроения: велосипед служил исправно, здоровье отличное. А там, на Камчатке, ждала удивительная девушка, сказавшая тогда в Петропавловске, на пирсе:

– Когда тебе будет особенно трудно, ты обязательно думай о нас, о твоих петропавловских товарищах, обо мне. Мы все будем тебя очень ждать.

Ждет! Горячей волной прошла по сердцу радость. Хорошо спешить, когда тебя ждут!..

Зима в Мурманске много теплее сибирской. Да и полярная ночь, начавшаяся с ноября, далека от того, что он представлял по многочисленным описаниям — серые туманные сумерки, а в полдень и вовсе светло. Только сполохи северного сияния удивляют своей необычностью.

Внимательно изучив карту Кольского полуострова, посоветовавшись со старожилами, Глеб решил двинуться на Архангельск по берегу.

…Вот и скрылись за спиной огни Мурманска, мигнул в последний раз луч маяка. Так буднично начался полярный маршрут спортсмена. Подогретый Гольфстримом, океан дышал сыростью, без устали катил в неведомую даль свинцовые волны. Льды, чувствовавшие себя в этом краю в гостях даже зимой, жались в устьях речушек. Снег на самом берегу тоже не держится — убит прибойной волной, смыт частыми моросями, сдут ветрами. Сугробы только в тундре, в заветренных местах, в расщелинах, а рядом-голый обледенелый гранит. "Вело-пеше-пробег", — чертыхался про себя Глеб, слезая с машины через каждые сто-двести метров, чтобы обойти очередное препятствие.

Пустынно. Тресковый сезон кончился, рыбацкие станы, с соляными складами, бараками, пристанями и небольшими рыбозаводами пустовали.

Прибрежные скалы, высокие и обрывистые, постепенно снижались, кое-где выходя в море срезанными мысами или отмелями. Чем дальше на восток, тем дорога легче. Пологий берег Беломорского горла в некоторых местах так слит со льдом, что отличить, где море, где суша, можно по торосам. До восточной стороны горла каких-то четыре десятка километров… И как всегда, неожиданное "но". Торосистый припай, нарастающий постепенно с обоих берегов, еще не сошелся — в середине пролива зияли трещины и полыньи. Прежде чем сделать очередной шаг, приходилось прощупывать снег и осторожно перебираться по качающимся под ногами льдинам…

Но как ни труден путь, а через пятнадцать дней велосипед Травина уже катил по заснеженной набережной Архангельска. Город начался лесопильным заводом, штабелями леса, раскинувшимися на десятки километров вдоль Северной Двины. Параллельно реке тянулись улицы, пересеченные множеством коротких переулков. Планировка ленинградская, только дома в большинстве деревянные, из северной сосны.

По улице Павлина Виноградова — главной городской магистрали — звенели трамваи. "Смотри-ка, наоборот ходят", — удивился Глеб левостороннему, на английский манер, движению транспорта.

У здания крайисполкома бряцал на лире полуголый мраморный мужчина, слегка задрапированный в римскую тогу. "Михаил Васильевич Ломоносов, — прочел Травин на постаменте. — Вот каким вас спортсменом изобразили, Михаил Васильевич, закаляетесь?".

В исполкоме заинтересовались оригинальным путешественником. И не только заинтересовались. Понимая, с чем он столкнется, оказали необходимое содействие. Это традиционная черта города отважных поморов — встречать и провожать полярных следопытов. Если бы стольких он встретил, скольких проводил в полярные льды…

Травина снабдили легкой и вместе с тем очень теплой меховой одеждой, выдали новые карты, пополнили запас шоколада. В сумке-мастерской прибавилась инструмента. В удачу похода мало кто верил, но желали ее все…

Нет, не оставались люди безучастными к смелому спорт смену, пославшему вызов северной природе. И в этой дружеской поддержке он черпал уверенность, столь необходимую перед свершением всякого серьезного и опасного дела.

Камчатский областной совет физкультуры и спорта вручил спортсмену личный вымпел

Первая задача — пробраться на Печору была осуществлена за три недели. На этом участке зарегистрировано четыре пункта: Холмогоры, Пинега, Лешуконское и, наконец Усть-Цильма на Печоре (27.XII).

От Архангельска двигаться было сравнительно просто — почтовая дорога, которую по старой памяти еще называли "Столичной": болотистые места замощены бревнами, мосты, насыпи… Часто попадаются большие села, плотно застроенные высокими домами, с непременной площадью в центре и с пашнями за околицей. Через леса, в которых лиственница перемежалась с сосновыми борами, пробита просека. Здесь же тянулась телеграфная линия.

Но вот позади крутые берега Мезени. Дорога еще есть, но ее тоненькая ниточка то и дело рвется проталинами, разливами невидимых под снеговой шубой болотистых речек и речонок, заторами льдин, взломанных напором ключей. Все мельче и реже селения, все дремучее лес. Пройдя низины, просека стала подниматься — начались отроги Тиманского хребта, водораздела бассейнов Мезени и Печоры. Глебу приходится часто слезать с велосипеда, взбираясь по крутым подъемам, обходя обрывы. В одном распадке он наткнулся на заимку. На берегу озера, окруженного лесом, стояло несколько строений. Большой двухэтажный дом, срубленный из толстых, почерневших от времени и сырости бревен, с высоким крыльцом, украшен флюгером, резным карнизом и наличниками.

Хозяин, краснолицый кряжистый старик, принял путника приветливо.

– Гляжу и думаю, что за чудо-юдо о двух колесах, — говорил он, дивясь на машину, — тонка, а сколько несет!

В просторной чистой избе, опоясанной деревянными лавками, с необъятной русской печью в углу и полатями над дверью, разговорились. Первые вопросы Глеба, как обычно, о дорогах.

– Ты, парень, в самую точку попал. Я ведь из бывших почтальонов. От Мезени до самой Усть-Цильмы круглый год через Тимак гонял во всякую погоду, днем и ночью. Зимой, конечно, легче, зато летом — лошадь по пузо вязнет, комары, мошка. А перевалы! Шестнадцать ведь гор на пути. Влезешь наверх, а там опять в болото. Неделю назад ехал — гатили, а сейчас топь — засосало, значит, бревна-то. Дорогу эту еще перед японской войной строили. Подрядчик — такой фармазон, станционные домики как игрушки понаставил, чтобы начальнические глаза радовались, а дорога — одна видимость.

…Значит, на Тихий океан стремишься. Вояж славный. По нашим сказкам выходит, что мезенцы еще в старину ходили чуть не до Чукотского носа, а на Грумант, на Новую Землю — так это бессчетно. Лет тому тридцать приходила сюда заморская экспедиция на пароходе "Виндворт", на полюс собирались. Давай наших вербовать. Двое согласились. Дело встало за урядником, не пускает. "Не могу, — говорит, — полюс он за границей, надо специальный паспорт". А ребятам подработать охота — зяблый год был, посевы вымерзли. Пошли к губернатору.

– Так и так, ваше превосходительство, на полюс собираемся, а урядник препятствует. Выдайте нам такие паспорта, чтобы можно за границу отправиться.

Губернатор разобрался что к чему. "Ладно, — говорит, — поезжайте". А те ни в какую. "Прикажите, ваше превосходительство, выдать нам виды, а то на полюсе заграничный урядник арестует". Понимаешь, никак не могли поверить, что есть такое место, чтобы без урядников… Эту сказку-быль я тебе к тому рассказал, что нонче вам, молодым, при новой власти на любую сторону путь открытый… До Печоры тебе будет ехать не мудрено. Дорога пробита, держись телеграфной линии.

Ехать бы действительно просто, но помешал снегопад. Попал в него Глеб, когда уже перевалил Тиманский кряж. Дорогу завалило рыхлыми сугробами. Если бы не просека и не телеграфная линия, можно легко заплутать в лесных дебрях. Глеб пытался, как было в Сибири, спускаться на лед, на речки, но и на них — пухлая вата. Пришлось в одном из сел добыть широкие охотничьи лыжи, две пары: на одной шел сам, а на другой тянул за собой велосипед.

В Усть-Цильму — большое село, раскинувшееся на правом берегу Печоры, Травин добрался в конце ноября. Здесь он сшил себе палатку и две пары трусов из оленьей замши. Отметив новый, 1930-й год, он двинулся по печорском у льду на север, к морю.

Печора уже около Усть-Цильмы в два километра шириной, а ниже разливается еще вольготнее. Но чем севернее, тем тоскливее ее берега. Леса сменяются рощицами корявых деревцев, а затем тундрой. Веером, из десятков проток, выходит река в Баренцово море. В ста километрах от устья, в крошечном поселке Белощелье, Глебу была поставлена печать, можно сказать, с исторической надписью: "Временная организационная комиссия Ненецкого округа". Теперь на этом месте расположен город Нарьян-Мар — "Красный город", центр Ненецкого национального округа, крупный порт. А тогда председатель оргкомитета по современным понятиям даже рабочего места не имел: вся власть на ходу, бумаги в кармане.

– Как бы не ошибиться, — говорил он, отыскивая печать при неверном свете спички, зажженной Глебом, — керосина, понимаешь, не завезли. Лучше бы на завтра это дело отложить.

– А что изменится завтра?

– Как что? Ночь кончается.

И действительно, на следующий день впервые после долгой полярной ночи показалось солнце. Сначала над темно-серым горизонтом возникли огненно-желтые полосы. Словно зарево далекого пожара, охватили они часть неба — и вдруг из пламени выскочил приплюснутый, и оттого кажущийся непомерно широким, красный солнечный диск. Он почти тотчас исчез, а вскоре погасло и само зарево. Но все-таки свершилось: давящая все живое ночь побеждена!

С каждым днем солнце поднималось выше и все дольше держалось на небе. Но оно не было похоже на старое доброе солнце, какое Глеб привык видеть. Нет, красное, зловещее. А однажды вдруг появились сразу два солнца. Одинаковые красные шарики подпрыгнули над снежными наметами тундры, словно подброшенные рукой невидимого жонглера. Затем они начали сближаться и — вот уже слились в один огненный шар…

Потрясенный велосипедист не скоро вспомнил, что о подобном явлении "ложного солнца", так называемом "гало", возникающем как результат преломления солнечных лучей в атмосфере, он когда-то читал.