НЕПРИСТУПНАЯ земля Таймыр, самая северная на Евразиатском континенте. Сколько раз о нее разбивался замысел мореплавателей — проложить вдоль берегов Сибири путь на Восток. Только в 1878–79 годах удалось пройти эту трассу экспедиции, возглавляемой шведским ученым Эриком Норденшельдом, да и то за два года с зимовкой. А первый сквозной рейс в одну навигацию совершит лишь полвека спустя, в 1932 году, легендарный "Сибиряков".
Таймыр с уходящей за восьмидесятую параллель Северной Землей, будто глухой стеной, отделял западную сторону полярного бассейна от восточной, деля его судоходную часть почти пополам. В советское время этот колосс был зажат, что говорится, в клещи. В 20–30-х годах началось планомерное освоение арктических морей, С запада наступали Карские экспедиции, а так называемые Колымские и Ленские рейсы — тоже регулярные и крупные транспортные экспедиции — пробивались со стороны Берингова пролива, осваивая Колымо-Индигирский край. Вдоль этих трасс на берегах и по островам создавались гидрометеорологические станции, базы, фактории; порты. Морские "ветки" постепенно удлинялись, приближаясь с двух сторон к Таймыру. Наконец, их сомкнул исторический рейс "Сибирякова". Северный морской путь отныне превращался в постоянно действующую водную магистраль.
Начали осваиваться и сухопутные пространства гигантского полуострова, считай, на два века забытого наукой после выдающегося штурма Великой Северной экспедиции 1733–43 годов. Настолько забытого, что в середине XIX века всерьез обсуждался вопрос о возможности отдать в аренду весь район среднего и нижнего Поенисейя, как совершенно бесполезный и лишь обременяющий казну.
Таймырская земля восхищала Травина примерами доблести Челюскина и Прончищева, Лаптевых и Миддендорфа, она скорее манила, чем пугала…
Сентябрьский утренник наложил серебряную чеканку изморози на уходящее вдаль полотно тундры; на северо-востоке висели голубые снежники отрогов хребта Бырранга. Рядом звонко плескались о гальку волны Енисея, раскинувшегося в этих местах километров на шестьдесят. Все было залито лучами яркого солнца. Лишь иногда по земле пробегали длинные косые тени, отбрасываемые отлетавшими на юг табунами гусей, уток, куликов и других крылатых кочевников.
И вот удача: недалеко от места высадки, на крутом берегу, пара рубленых избушек — по-северному уже селение, станок.
Русские живут на Енисее по три-четыре семьи. Дома и хозяйственные постройки сложены из плавника: ниже Дудинки строевого леса уже нет. Из кривой, потрескавшейся от мороза лиственницы дом не построишь. Плавник — это, главным образом, бревна-кругляк. Где-то выше по реке разбило плот, а то и целую запань прорвало, и побежали бревна к студеному морю. Или Енисей в половодье подмыл берег — и кусок земли обвалился с целой рощей. И все это плывет вниз, частью оседает в протоках, на мелях, но основная масса выносится течением в океан. Деревья трутся друг о друга, теряют кору на камнях и в песке, костенеют от морской соли и штормами выбрасываются вновь на берег. Так появляется плавник в устьях тундровых рек, где вообще никакого леса не растет. Из такого вот плавника и была сложена избушка, к которой подошел Глеб. Возле нее запряженная оленья нарта.
Владельцем упряжки оказался председатель Карасинского самоедского Совета — старичок-нганасан, направившийся из своего стойбища, расположенного неподалеку от Дудинки, к месту летнего выпаса оленей: наступала пора перегонять животных к югу. На станок он заехал за новостями, дав крюку сотню-другую километров. По северным масштабам — это не расстояние…
Глеб познакомился и с хозяином избушки — кряжистым; промышленником: узкие острые глаза, полуприкрытые складками век, изучающе щупали путника и его машину.
"Возможно, потомок первых русских поселенцев, — подумал Глеб, — тех, кто еще в начале семнадцатого века двинулся из полулегендарного города Мангазеи на Оби за "мягкой рухлядью на незнамую реку".
Первая чукотская культбаза, 1931 г.
По просьбе велосипедиста, карасинский председатель поставил ему в паспорте печать и роспись — нечто напоминающее вилы. Знак, по-видимому, у неграмотного нганасана заменял русский крестик. |
После продолжительного чаепития было решено, что путешественнику лучше всего двигаться не на Дудинку, расположенную отсюда к югу в восьмистах километрах, а следовать вместе с председателем на восток до реки Пуры — правого притока Пясины, где сейчас пасутся олени, затем выйти на Авамскую тундру, а оттуда до Хатанги тропа.
– Только бежать придется, паря, — предупредил старик. — Снега нет, олешкам, однако, тяжело.
Ехали по местам, где почти не встречались топи. Через речки переправлялись на "ветке" — легком челноке, который везли с собой. В долинках собирали сухой тальник, разводили костер и чаевали. Чаевка в тундре — это этап пути, по количеству чаевок можно без верст сказать, сколько ехал.
Через пять дней, преодолев около трехсот километров, спутники подъезжали к Пуре. Отсюда их дороги расходились. Председатель сворачивал на север, к стадам, а Глеб — на юго-восток, в Авамскую тундру.
Нганасан внимательно следил за движением ножек циркуля — Глеб прокладывал на карте полуострова предполагаемый маршрут в тундре.
– Тут гора со скалой, похожей на гусиный нос… тут озеро, круглое, как птичий глаз. Через две чаевки юрта. Долган Никита охотится…
Все эти приметы Глеб помечал значками.
– У нас в Дудинке жил Никифор Бегичев, он тоже с картой ездил. И в Аваме бывал, и на Хатанге… Смелый человек и добрый, его вся тундра знала.
– А где же он теперь? — поинтересовался Глеб.
– Умер. Два года назад. Зацинговал зимой в низовьях Пясины. Там и могила. — Старик задумался. — Только мы не больно этому верим. Ушел Никифор, видно, на свой Сиз-остров, а может, и, дальше. Он смелый, удачливый…
Глеб слышал кое-что о полярном следопыте Никифоре Бегичеве. В двадцатых годах газеты были полны сообщений о русско-норвежской экспедиции по розыску спутников Амундсена — Кнудсена и Тессема, которую фактически возглавлял Бегичев.
Известный полярный исследователь Амундсен предполагал на судне "Мод", по примеру знаменитого дрейфа нансеновского "Фрама", пройти через полярный бассейн. Судно вышло в 1918 году из Норвегии, но уже в начале плавания вынуждено было дважды зимовать — у мыса Челюскина и острова Айон. Во время зимовки у Челюскина Амундсен решил отправить отчеты о плавании на родину, в Норвегию. Матросы Тессем и Кнудсен взялись доставить почту до Диксона, где перекрещивались пути — морской через Карское море и материковый — через Енисей. Направились они берегом Таймырского полуострова на запад и исчезли. По поручению Советского правительства, поисками норвежцев занялся Бегичев. И он нашел останки обоих матросов. Труп Тессема был обнаружен на берегу бухты Омулевой, в четырех километрах от острова Диксона. Там и сейчас, среди камней, окруженный желтыми и голубыми северными цветами, возвышается изъеденный ветрами деревянный крест с надписью на норвежском языке.
Погибнуть у самой цели?!. По окончании розысков правительство Норвегии наградило Н. Бегичева именными золотыми часами. И вот теперь Глеб случайно узнает, что отважного спасателя постигла судьба тех двух норвежцев.
***
Переправившись через Пуру, спортсмен собирался следовать вдоль ее берега на юг, а затем, как станут реки, по притокам Пясины на Авам. Поправку в план внесла погода. К вечеру следующего дня пошел мокрый снег, сменившийся проливным дождем. Тундра разбухла, раскисла, растеклась. Речки поднялись.
Глеб, меся сапогами бескрайнее болото, мокрый до нитки, мечтал о морозе, как о лучшем друге. Сбоку, по-собачьи верно, катился велосипед. С кочки на кочку с ним не попрыгаешь, надо тянуть напрямую. И ругнет его Глеб, и погладит холодный металл — ведь столько вместе пройдено…
А тучи слились с туманом, навалились сырой липкой ватой. Бесцветный тяжелый воздух просто физически хотелось раздвинуть руками, вылезти из-под него на свежий ветер, на простор. Идти трудно, но и остановиться — отдыха не жди, сразу начинают донимать "союзники" — сырость с холодом. Глеб уже не стремится к точной ориентировке, главное — не кружить, держать на юго-восток. Реки, озера при такой обстановке уже не приметы, их стало бесчисленное множество, все соединены протоками. И ждать — не переждешь: затопит или с голоду помрешь — все живое исчезло из тундры… Может быть, за этой рекой становище долгана Никиты, а может быть, просто бугор, на котором можно установить палатку…
Глеб, опершись на велосипед, внимательно вглядывался в противоположный берег. Туман скрадывал расстояние. Будь плавник, сделал бы плот, но нигде ни палки, единственный "валежник" — это сброшенные оленьи рога. Попробовать переплыть? Это не страшно, но есть ли смысл? Возможно, лучше двигаться вдоль речки на юг…
– Слишком много рассуждений,-тряхнул головой Глеб, — это, пожалуй, признак усталости. А глубина, наверное, порядочная. Любопытно, что это за черные точки на воде? Уж не утки ли?.. — Глеб замер, присев на сырой мох… Постой, да ведь это олени, множество оленей. Он уже ясно различает ветвистые рога над водой. Основная масса плывет в стороне, а с десяток животных — прямо на него. Что делать? Можно, конечно, распаковать ружье, но малейший звук вспугнет оленей да и убьешь в воде, все равно без толку — унесет или утонет.
А животные почти рядом, пахни ветерок — они учуют человека. Один четвероногий пловец уже выскочил на берег и стал отряхиваться в каких-то трех метрах от Глеба, под ним. Помотав головой, олень оглянулся на реку, и в эту минуту человек, с непостижимой для самого себя быстротой, словно пружина, метнулся вниз.
Животное взвилось. Глеб, слетев с него, увидал над собой вытянутую морду с огромными ветвистыми рогами и машинально ухватился за них. Надо сказать, что дикий олень, о котором много написано, как об очень робком и миролюбивом животном, когда надо — умеет защищаться и даже нападать. И не только рога в таких случаях служат ему оружием, но и острые, очень крепкие копыта передних ног. Ведь этими копытами олень разбивает зимой твердый, как лед, наст, добывая питание. И все же подбросить вверх человека, весящего почти центнер, олень оказался не в состоянии. Он волочил охотника по земле, по воде, пытался проткнуть его рогами, но Глеб каждый раз изворачивался так, что наиболее опасные, центральные, отростки проходили мимо тела…
Постепенно человек набирался уверенности в своих силах, а олень слабел. Он хрипел, широко раскрывал рот, глаза у него наливались кровью. И думал он, видно, уже не о нападении, а о том, как бы самому унести ноги. У Глеба теперь задача — добраться до ножа. Только как высвободить руку? Резко повернувшись, он всей тяжестью налег на рога, стремясь завалить животного. Олень сделал попытку вырваться но, увы, человек оказался более ловким. Глеб еще и еще прижимал к земле голову зверя. Новое усилие — и тот упал. Понадобилась доля минуты, чтобы нож довершил дело.
А стадо, напутанное шумом борьбы, форсировало уже новую протоку.
Теперь у Травина есть пища. Пожалуй, можно и палатку поставить, переждать непогоду. Но за ночь похолодало, пошел снег, ударил мороз, запуржило — так за один сентябрьский день на Таймыр пришла зима.
Миновал Глеб и скалу Гусиный нос, и круглое озерцо Птичий глаз, и еще одно очень длинное и узкое озеро, добрался до становища долгана Никиты. Хозяин был в отъезде. Встретила спортсмена жена. Травин с любопытством оглядывал жилище, такого он еще не видал. Дом сооружен на санях: два полоза, а на них каркас из прутьев тальника. Сверху он покрыт нюком — своеобразным чехлом, сшитым из оленьих шкур шерстью наружу. Внутри — ситцевый полог, наподобие обоев, в углу — небольшая железная печь.
Женщина по облику и по бойкости походила на якутку, а возможно и была ею. Говорила по-русски. Глеб узнал, что они тоже скоро откочуют на Авам. Хозяйка предлагала подождать мужа и далее ехать вместе. Но Глеб не стал задерживаться.
В конце октября он подошел к Пясине. Это самая большая река полуострова, на север от нее высится хребет Бырранга и полярные пустыни — голые тундровые пространства. На зиму даже дикие олени, а за ними и волки покидают тундру, расположенную за этой рекой. "Пясина самой природой огорожена от посягательств человека", — писал один исследователь в 20-х годах.
Но в 1936 году в Пясину с океана войдет караван речных судов с… паровозами и вагонами для строителей Норильска. Поведет его прославленный енисейский капитан Мецайк. Следует добавить, что это тот самый Мецайк, который привез в 1915 году из Красноярска на Диксон первую в этом краю радиостанцию.
Значит, Пясина. На блестящем, чуть запорошенном снегом льду играли алые блики полуденной зари. Велосипедист осторожно опустился на лед, потоптался на нем — даже не хрустит. Сел на велосипед и нажал на педали. Вот уже позади середина. Выходить надо левее, где берег пологий. Он круто повернул руль и… грохнулся на затрещавший лед. Подвели поношенные шины, велосипед поскользнулся. Но выяснять причину падения, барахтаясь в проруби, пробитой тяжестью собственного тела, — занятие, конечно, несвоевременное….
Вцепившись пальцами и подбородком в острую кромку, бешено работая в воде ногами, Травин стремился выбраться на лед, Тянула вниз одежда, отяжелевшие торбаза…
Нельзя позволить себе ни минуты на раздумье. Одно неловкое движение — и конец. Как можно шире разведя руки, Глеб грудью оперся о кромку и вытолкнул вперед плечо. Еще один толчок — еще десяток сантиметров. В воде остались только ноги…
Распластавшись на льду, перебрасывая тело с боку на бок, путешественник по-пластунски продолжал путь, волоча за собой велосипед. Подняться рискнул лишь у самого берега. И только теперь почувствовал усталость, холод, сырость, страх. Как огнем жгло израненные в кровь лицо и дрожащие от напряжения руки.
Скинул обувь и вылил воду. Пока выжимает чижи, меховые чулки, босой танцует на снегу. Танец неописуем, главное в нем — максимум движений. Наконец, все выжато и мокрым снова надето. После этой операции — кросс…
Таймыр, словно испытав мужество спортсмена, решил вознаградить его. Мчась от реки с велосипедом, Глеб наткнулся на какие-то полузанесенные снегом кочки. При ближайшем рассмотрении "кочки" оказались тушами оленей, воткнутыми в снег. Тут же горой лежали шкуры. Это было заготовленное ненцами, жившими в этом районе, про запас мясо диких оленей. Почему на берегу? Осенью олени начинают переход на юг, ближе к лесам, где теплее и легче кормиться. При этом они форсируют многие реки. Охотники хорошо изучили маршруты кочевок и поджидают животных в местах широких переправ, бьют их в воде с лодки.
Травин прежде всего залез в шкуры и отогрелся. Потом досыта наелся мороженого мяса и уснул.
Новый день путешественник встретил бодро, будто не было ни купания, ни кросса в мокрой обледенелой одежде, которую он сумел выморозить почти досуха.
25 октября посчастливилось встретить людей. В дорожном паспорте появилась печать — "Авамский родовой самоедский Совет". А накануне 13-й годовщины Октябрьской революции Травин по оленьему тракту достиг реки Хатанги. Таймырский полуостров, переход через который занял в общей сложности два месяца, остался позади.
