Возвращаемся с охоты. Чинька заметно оживился, поскуливая в ответ на звонкий лай дачных собак, давних его друзей и недругов. Это к ним по ночам он ходил в гости.

Лида в болотных сапогах, со сложенным ружьем, торчащим из рюкзака, и в утепленной брезентовой куртке вяло шла но обочине дороги. Я был в таком же походном одеянии, при ружье, с рюкзаком потяжелее, в котором покоилась наша добыча — несколько уток. Чинька бежал по противоположной стороне дороги, осознавая, что свой собачий долг он выполнил до конца. Низко опустив голову, он словно продолжал вынюхивать вкусно пахнущие утиные следы. Вдали из-за поворота показалось такси. На всякий случай я окликнул Чиньку: «Чинька, ко мне!» Но он замечтался, обследуя утрамбованную землю.

Машина приближалась. Навострив уши, все еще находясь под впечатлением азартной охоты, Чинька продолжал трусить по дороге. И вдруг такси рванулось вперед. Все мы закричали, и Чинька, будто проснувшись, бросился к нам. Но поздно! Если бы шофер затормозил… Нажми он на педаль, пропусти ошалевшую и потому неверно оценившую обстановку собаку, и несчастья не случилось бы. Но машина, не меняя скорости, сбила пса и поехала дальше. Я только и успел заметить, как на меня трусливо и опасливо глянули маленькие, заплывшие глаза шофера.

Я было бросился вслед, но меня отвлек Чинька. Он с трудом поднялся на ноги. Его спина изогнулась, будто у него внезапно вырос горб. Он стоял и покачивался. Я обнял его, боясь потревожить поломанные кости. Хотел поднять и понести, но он взвизгнул тихонько и извинительно.

— Чинька, как же ты, глупыш, кинулся под машину? — запричитал я над ним. — Тебе больно на руках?.. Может, пойдем, Чинька, здесь недалеко…

Он, постанывая, мелкими шажками побрел к дому. Мы следовали за ним. Я снова попытался взять его на руки, но, казалось, он просил не трогать его, так ему было больно. Он напрягся и, мобилизовав всю свою волю к жизни, переставлял ноги медленно, поочередно, лапу к лапе. Я не утерпел.

— Давай лучше я тебе помогу, Чинька, потерпи!

Осторожно поднял его и понес. Ему было больно, но он терпел. И только где-то в глубине души я еще надеялся невесть на что: на Чинькины силы и жизнелюбие, на его волю, наконец. Я принес его на дачу и уложил на сено. Я был взволнован и возмущен. Ну чего стоило таксисту притормозить! Так, легонько придержать машину и пропустить собаку. А вместо этого шофер, проявляя неуемную лихость, поддал газу и сбил безответное существо. Великий соблазн — безнаказанность!

Такси поехало в тупик и остановилось там. Я зашагал туда. Мне непременно хотелось понять, осознать истоки этого дремучего безразличия к чужой жизни. Второпях я не сбросил ни рюкзака, ни ружья. Сапоги глухо стучали по дороге.

Каково же было мое удивление, когда я увидел миловидное, уже начавшее полнеть женское лицо с ярко накрашенными губами и подсиненными веками. Женщина, вызывающе вскинув подбородок, нагловато глядела на меня, но в глубине ее зрачков, словно зверек, затаился страх. Страх, который ей хотелось заглушить. Женское начало и жестокость не увязывались в моем сознании. Это так противоестественно!..

— Вы не умеете тормозить? — спросил я тихо, еле сдерживая клокотавшую в груди бессильную ярость.

— Вот еще… Должна я тормозить из-за каждой собаки! — неожиданно низким мужским голосом ответила она и резко тронула машину с места.