В сезон утиной охоты почувствовал беспокойство и я. По ночам мне снились озера и заводи. Сознавая, что пришла пора помокнуть на промозглом осеннем дождичке, покормить настырных комаров, я отправился на охоту. А так как товарищей не нашлось, я взял с собой Чиньку. Благо его не надо долго уговаривать.

Чинька скорее напоминал лайку: окрасом, сухими крепкими лапами, широкой и сильной грудью. На этом его сходство с лайкой и заканчивается: хвост не колечком, шерсть коротка, белое пятно во всю грудь, рыжие подпалины на лапах и шее. Вот одно достоинство бесспорное — глаза проницательные и ум особый, цепкий и памятливый. Он легко усваивал команды, быстро приноравливался к человеку, понимал его с первого слова.

Я верил в Чиньку и надеялся научить его нехитрым охотничьим делам. Главное для меня было — чтобы он доставал добытую птицу из воды и выносил на берег. Чинька, на удивление, взял утку, как только я указал на нее. Он вынес птицу и аккуратно положил на берегу. Утка была жива и рванулась было к воде. Чинька прижал ее лапой и ждал, когда я подойду.

По первому кулику я лихо промазал! Чинька побежал без команды следом за птицей, и вскоре его хвост и уши торчали из травы далеко-далеко впереди. Кулик же благополучно приземлился на безопасном расстоянии, на таком безопасном, что его, пожалуй, и из пушки не достанешь. И вот наконец я добыл кулика! Теперь, думаю, натаскаю Чиньку по-настоящему. Я потряс перед его носом птицей, дал ему понюхать, как это рекомендуется опытными охотниками, и бросил ее недалеко от себя. Чинька без моего окрика побежал и принес кулика обратно.

— Молодец, Чинька, хороший ты пес! — похвалил я, весьма довольный его сообразительностью. Решив повторить урок, чтобы выработать в нем условный рефлекс, я размахнулся что было сил и забросил кулика снова. Кулик, описав в воздухе кривую линию, упал в густую траву. У меня заныло в животе, когда я глянул на Чиньку. Пес стоял поодаль, пренебрежительно повиливая хвостом, и как бы говорил: «А не надоело тебе валять дурака?»

Я понял по его виду, что он и не подумает искать птицу. Как я ни приказывал, как ни ругал его, Чинька не поднимался. Объяснившись с ним напрямую, без обиняков, и высказав все, что я о нем думаю, я раздраженно и неохотно пошел искать кулика сам. Трава повсюду была одинакова: высотой до колена, зеленая, с желтыми осенними мазками. Найти в ней что-нибудь было труднее, нежели иголку в стоге сена. А пока я вертелся, то совсем забыл, в какую сторону кинул куличка.

— У-у-у, крокодил! — сказал я Чиньке и пошел топтать траву, участок за участком.

Чинька перебрался на вытоптанное место, улегся и начал прихорашиваться, приглаживая намокшую шерсть языком. Он делал это с упоением, зажмуривая глаза и причмокивая. Во мне все кипело и клокотало, как в чайнике над костром. От ярости я прерывисто дышал, а Чинька будто не замечал моего состояния. Когда я устал, он лениво поднялся, встряхнулся и, отбежав на несколько шагов вперед, сунул нос в траву. И вытянул за кончик крылышка злополучного кулика, принес и выплюнул мне под ноги. Я схватился за клок травы, с глубоким утробным чавканьем выдернул болотную кочку и запустил ее в Чиньку. Он шустро отскочил и сел передо мной, довольный, открыл пасть и вывалил кончик языка. Два ряда белых зубов поблескивали на солнце, и создавалось впечатление, будто Чинька улыбается. А может быть, он и вправду смеялся надо мной?