1

Перед тем, как вылететь в Аддис-Абебу, я набрал номер телефона редакции журнала «Ньюсуик» и попросил соединить меня с Роем Денвером Он возглавлял отдел международной жизни и в течение ряда лет, в недалеком прошлом, проработал репортером в Египте, Нигерии и Центрально-Африканской республике.

– Где ты пропадал, Стив? – рявкнул он после обмена приветствиями. – Или ты уже бросил писать и целиком служишь одному только дьяволу под названием «телевидение»?

– Да нет. Я как раз хотел предложить репортаж об Эфиопии. Тебя это интересует?

Я представил себе, как Рой мечтательно закатил глаза в потолок. Африка была его увлечением. Он с удовольствием вспоминал о тех годах, когда жил на Черном континенте. Его очерки и аналитические статьи были по достоинству отмечены ведущими газетами Нью-Йорка и Вашингтона. Рой был обеспечен работой на многие годы вперед – ведь Африка считалась не только беднейшим регионом планеты, где часто вспыхивал голод, но и уверенно лидировала в послевоенном мире по количеству войн и локальных конфликтов. За несколько последних десятилетий одних только дворцовых переворотов в Африке было больше восьмидесяти.

А какую богатую пищу для размышлений представляли собой руководители африканских государств! Власть абсолютного большинства из них была безграничной! Они считали себя наделенными особой, ниспосланной Богом миссией, которую они должны выполнить, невзирая ни на какие трудности.

Денверу приходилось часто встречаться с такими лидерами. Он даже стал коллекционировать беседы с ними и очень скоро обнаружил, что в его активе – встречи с двумя десятками руководителей африканских стран.

Настоящей жемчужиной в коллекции Роя была встреча с императором Центральной Африки Бокассой. Денвер дважды посещал его резиденцию в шестидесяти милях от столицы страны Банги.

– Великую историю нельзя сотворить без жертв, – с важным видом разглагольствовал Бокасса. – И народ должен понимать это.

Бокасса осиротел будучи еще совсем ребенком. Воспитанием будущего императора ЦАР занимались белые миссионеры, жившие по соседству. Затем юноша поступил во французскую армию и сражался за колониальные интересы Франции в Индокитае и Алжире. На похоронах де Голля он плакал и не переставал кричать:

– Папа! Папа! Ты покинул меня…

Тринадцатилетнее правление Бокассы привело к разорению страны, на что Франция, покровительствовавшая скандальному режиму, закрывала глаза. Такой близорукости весьма способствовали щедрые взятки, которые Бокасса преподносил даже президенту Жискар Д'Эстену. Когда вскрылись факты, убедительно свидетельствовавшие о мздоимстве французского лидера, тот долго отнекивался. Но два года спустя был вынужден признать имевшие место дарения в виде бриллиантов.

Самое сильное, однако, впечатление произвели на журналистов куски человеческого мяса, лежавшие в холодильнике Бокассы. Быстро распространились слухи о том, что в своем дворце в Беренго император кормил человечиной ничего не подозревавших европейских визитеров. Помнится, я долго расспрашивал Роя, только-только вернувшегося из Африки на работу в Нью-Йорк. С самым невинным и глупым видом я задавал вопросы своему коллеге о том, чем потчевал его Бокасса во время бесед. Денвер дико возмущался, обещал намылить мне шею и клялся в том, что нигде и ничем Бокасса его не угощал.

– То, о чем ты говоришь, – горячо рассуждал Рой, – император мог подсунуть гостям только во время банкета. Как в мифе о Тантале, пригласившем богов на пир. После чего он угостил их мясом собственного сына Пелопа с целью проверить их всезнание. И то я сомневаюсь в этом. Скорее всего, он людоедствовал в одиночестве.

– Неужели? – хлопал я ресницами и широко расплывался в двусмысленной улыбке.

После возвращения из Африки, Рой устроился работать в престижный журнал и стал быстро подниматься по ступенькам служебной лестницы. Единственным неудобством для него было сократившееся количество зарубежных командировок, о чем Рой искренне сожалел. Услышав, что я направляюсь в поездку в Эфиопию, он немедленно загорелся:

– Вот здорово! Надолго едешь?

– Думаю, что на недельку, – не совсем уверенно проронил я.

– Что можно сделать в Африке за неделю? – возмутился Рой. – Только распаковать вещи о осмотреться вокруг.

– Знаю, Рой, знаю, – оборвал его я. – Будь твоя воля, ты вообще бы не выезжал за пределы Черного континента.

Он с живостью подхватил.

– Я сразу бы отправился в джунгли. В этот колдовской мир, где буйство жизни и красок. Где повсюду растут красно-фиолетовые и желто-оранжевые орхидеи. А бегонии! – Рой восхищенно причмокнул губами. – Белые и красные бегонии – настоящие тропические цветы, пробивающиеся среди деревьев, покрытых мхом и лишайниками. А звуки, Маклин, звуки тропического дождя, барабанящего по кронам деревьев – самая волшебная музыка на свете. Ведь только в Африке сохранились последние древние культуры маленьких народов. Исчезающие оазисы, где люди живут первобытной жизнью, где джунгли самые непроходимые, а реки стремительнее и опаснее, чем в любом другом уголке земного шара.

– Остатки каменного века, – согласился я. – С чудом сохранившимися племенами каннибалов, поедающих своих врагов.

– Ну знаешь, войны между африканскими племенами вспыхивают сегодня не из-за дележа природных богатств, – отозвался Рой. – Они являются продолжением многовековой вражды между кланами. И поедание тела врага – древнейший ритуал, имеющий огромное символическое значение. – Рой внезапно умолк и затем спросил с подозрением. – На что ты намекаешь, говоря о каннибалах?

Я усмехнулся. Рой был слишком подозрителен, как только речь заходила о малейших намеках на Бокассу.

– Не напрягайся, – посоветовал я ему. – Просто, мне кажется, что с течением времени человеческая природа не изменилась. Вместо джунглей люди построили небоскребы, вьючных животных они заменили автомобилями, но первобытные инстинкты охотников за черепами сохранились у многих.

– У многих? – переспросил Рой. – Ты намекаешь на финансовых акул с Уолл-Стрит?

– Не только, – коротко ответил я.

– На кого же еще?

– Ты легко догадаешься, если вспомнишь в какую страну я отправляюсь.

Рой замолчал. Затем он коротко выдохнул.

– Негус. «Красный негус».

– Вот именно, – подтвердил я. – Мне нужно сделать с ним интервью.

– Это не так просто. В последнее время он не любит общаться с западными журналистами. Его режим переживает сегодня небывалый кризис и, судя по всему, катится в бездну, – сказал Рой. – Но я постараюсь помочь. При условии, что, после возвращения из Эфиопии, репортаж действительно будет опубликован в нашем журнале.

Я охотно пообещал ему это сделать.

2

«.Красным негусом» называли диктатора Эфиопии Менгасту Хайле Мариама. Долгие годы эта страна была одним из самых крупных государств Африки, избравших социализм в качестве пути своего развития. Диктатура опиралась на силу оружия и огромные денежные вливания, поступавшие из Советского Союза.

В годы «холодной войны» Африка виделась и Вашингтону и Москве как огромное поле битвы за выгодные стратегические позиции, военные базы и сферы влияния. Вожди Советскою Союза на съездах Коммунистической партии провозглашали необходимость борьбы с империализмом. Они уже не вспоминали вслух о ленинской концепции «мировой революции» – пожара, который должен был охватить все континенты. Чтобы противостоять геополитическим устремлениям Вашингтона, ставку делали на конкретные страны. Как только американцы начинали снабжать деньгами и оружием какое-либо африканское государство, Москва тут же старалась подыскать себе союзника по соседству.

Крохотные острова – Сейшелы и Коморы, крупные страны – Танзания и Уганда с готовностью вливались в «мировое коммунистическое движение», особенно если речь шла о крупной финансовой поддержке, значительная часть которой моментально оседала на банковских счетах африканских лидеров.

Долгое время Эфиопия была одной из немногих стран мира, где даже чтение изданий по философии и политэкономии социализма каралось тюрьмой. Под запретом находились тысячи книг, в которых высказывались какие-либо революционные идеи, подрывавшие основы власти императора.

В течение сорока шести (!) лет Эфиопией управлял Хайле Селассие I, происходивший из боковой ветви династии, которая вела свой род от царя Соломона и царицы Савской. Император был абсолютно убежден в божественном происхождении своей власти и правил как средневековый деспот, охраняемый во дворце прирученными львами, внимательно следившими за передвижениями гостей. Режим, царивший в стране, являл собой почти классический образец феодализма с элементами модных либеральных веяний.

Хайле Селассие I обожал проводить пышные ежегодные банкеты в своем императорском дворце. Под открытым небом, вплоть до глубокой ночи, когда мерцающие звезды высыпали на небо, лучшие повара страны жарили сотни бараньих туш и варили острый перечный соус. Вся знать из самых отдаленных уголков страны съезжалась в Аддис-Абебу, чтобы выразить свою нижайшую преданность императору. Здесь раздавались военные чины и награды, высокие должности и земельные участки в лучших районах Эфиопии. Наиболее верные и преданные люди императора могли уехать с банкета на последних моделях «мерседесов», специально закупленных для этой цели в Европе.

Тем не менее, Хайле Селассие I старался приобщить Эфиопию к благам цивилизации, сооружая школы и больницы, фабрики и заводы, посылая лучших представителей молодежи на учебу за границу. В отличие от многих других монархов, когда-либо правивших на земле пресвитера Иоанна, он понимал неизбежность присутствия иностранцев в его стране и не только не препятствовал этому, но и всячески поощрял приезд специалистов из-за границы. Индийские военные занимались муштрой эфиопский армии, англичане и норвежцы модернизировали флот, французы прокладывали железные дороги, австралийцы строили пятизвездные отели, а чехи выпускали первоклассную обувь на построенных ими фабриках.

Интересы русских вначале не простирались дальше поисков полезных ископаемых. Но с расширением «холодной войны» в Европе и постепенным втягиванием в нее Черного континента, на легендарную страну пресвитера Иоанна было решено обратить особое внимание. Жестокая засуха, поразившая Эфиопию на рубеже семидесятых годов, стала причиной голода, который унес жизни более ста тысяч человек. Нараставшее движение сепаратистов в провинции Эритрея, чудовищная коррупция государственных чиновников, обвинения царской семьи в переводах десятков миллионов долларов в зарубежные банки – все это обернулось против престарелого монарха.

В сентябре семьдесят четвертого года потерявшего контроль над событиями Хайле Селассие I затолкали в «фольксваген» и увезли из дворца в больницу. Было объявлено, что император серьезно болен и нуждается в длительном лечении.

К власти пришел Менгисту Хайле Мартам – сын армейского сержанта и крестьянки, арендовавшей маленький клочок земли у помещика. Мать умерла, когда мальчику едва исполнилось десять лет. Впрочем, никто не знал точно возраст Менгисту – в Африке, где подавляющее большинство населения абсолютно неграмотно, многие затрудняются назвать дату своего рождения.

Считалось, что будущий марксистский вождь Эфиопии родился «в период между тридцать седьмым и сорок первым годом».

Ему была уготована военная карьера и краткосрочная стажировка в одной из частей армии США в соответствии с американской программой подготовки военных из дружественных стран, в список которых входила тогда Эфиопия. Возможно, именно благодаря пребыванию в США Менгисту и стал увлекаться марксистской литературой. По крайней мере, его часто видели в библиотеках учебного центра в Абердине (штат Мэриленд), где он просиживал долгие часы, обложившись горами книг.

Вряд ли можно назвать просто случайным совпадением то, что сразу же после революции, поддержанной переодетыми в местный камуфляж военными из Советского Союза и Кубы, в эфиопских магазинах появились книги Ленина и Сталина, Мао-Цзэдуна и Троцкого. Сидя на позолоченном царском троне, Менгисту всерьез уверял своих приверженцев о преимуществах социализма, обозначая в качестве ориентира Советский Союз и Восточную Германию. Он приступил к изданию газеты «Серто адер», что в переводе означало: «трудящийся».

Издание представляло собой почти точную копию знаменитой большевистской газеты «Правда», основанной еще во времена Ленина. Эфиопия оказалась единственной страной на Черном континенте, которая опубликовала главный труд Маркса – «Капитал» – на национальном языке. Переводчики с английского на амхарский стонали от напряжения, работая несколько лет почти без отдыха, но сумели закончить титанический труд. Правда, на второй том их так и не хватило. Изможденные крестьяне,, пахавшие землю на еле дышащих от слабости волах, спокойно перенесли известие о том, что окончание «Капитала» эфиопское государство пока не в силах перевести и опубликовать.

Менгисту, будучи блестящим оратором, умело расписывал преимущества социалистического строя, при котором все будут равны.

– Я призываю вас, мои соотечественники, учиться. Изучать труды основоположников марксизма-ленинизма. Читать самим и раздавать в деревнях нашу газету «Серто адер», – пламенно восклицал Менгисту с трибуны на многолюдном митинге в Аддис-Абебе. – Мы построим справедливое общество. Наша страна станет самым процветающим в экономическом плане государством в Африке. Мы выбираем социализм! – патетически заканчивал он свою речь.

– Социализм, вещь, конечно, хорошая. – соглашались худые – кожа да кости – люди, в которых безошибочно можно было определить жителей деревень, чудом переживших засуху и голод.

– Мы проведем аграрную реформу, – обещал Менгисту, спускаясь по ступенькам с трибуны и пожимая тянувшиеся к нему со всех сторон изможденные руки. – Крестьяне получат лучшие наделы земли.

– Да здравствует Менгисту!. – восторженно гудела одетая в лохмотья толпа. – Да здравствует социализм.

При первом упоминании в речах Менгисту о социализме и раздаче земли страну охватывал религиозный экстаз, лихорадочно-возбужденное состояние, которое можно было сравнить с долгим блужданием одинокого путника по раскаленной пустыне, увидевшего, наконец, фруктовые сады и голубую лагуну с прохладной водой.

Полуживое большинство населения страны ежедневно вело изматывающую борьбу за горстку урожая, остававшегося у него в результате выплаты всех налогов и арендной платы за землю. Никто не знал, что такое социализм. Это понятие связывали с райской жизнью, которую вела местная буржуазия и иностранные дипломаты за высокой каменной стеной отеля «Адам» – райского уголка в городе с библейским названием Назарет.

В тот момент, когда Менгисту шел через толпу, теснившую его телохранителей, к своей машине, бывший император Хайле Селассие I лежал в больнице. Было объявлено о его «тяжелой болезни», во время которой к нему не допускали даже личных врачей и ближайших родственников.

– Как здоровье императора? – спросил Менгисту у своего заместителя Атнафу Абате.

Тот взглянул на часы.

– Очень плохо. Наверное, он уже умер.

– Вы хотите сказать, что мой приказ приведен в исполнение? – процедил сквозь зубы Менгисту, устраиваясь поудобнее на заднем сидении бронированного черного «мерседеса».

– В больницу отправился ваш личный врач, – отозвался Атнафу Абате.

Менгисту недовольно поморщился.

– Он не сможет проделать это в одиночку.

– Ему помогут, – зловеще осклабился его заместитель. – Туда отправились еще шесть офицеров безопасности.

Менгисту рассудительно произнес:

– Надо все проверить. Поехали в больницу.

Он хотел лично убедиться в том, что императора больше нет на свете и его личной власти никто, даже потенциально, не угрожает. У ворот больницы кортеж автомашин встречал Эндале Гелан, личный врач лидера революции. Он был рослым и энергичным, с колючими глазами, спрятанными за слегка затемненными стеклами очков. Эндале провел своего патрона в больничную палату, где четверть часа назад он, при помощи офицеров службы безопасности, задушил подушкой престарелого императора, управлявшего Эфиопией почти полвека.

– Прекрасно, – удовлетворенно кивнул Менгисту, увидев бездыханное тело Хайле Селассие I. Император был до подбородка укрыт белоснежной простыней, поверх которой лежали на груди его сцепленные руки. – Нужно будет объявить о скоропостижной кончине Хайле Селассие I. Эндале предупредительно осведомился:

– Какой указать диагноз?

В разговор вмешался заместитель Менгисту.

- Идиот, – сердито обронил Атнафу- – Никакого диагноза. Никакого вскрытия. Просто сообщение о тяжелой и продолжительной болезни, в результате которой старик отправился в Долину Теней.

Менгисту не сводил глаз с безымянного пальца правой руки императора, с которой исчез редчайший по красоте драгоценный перстень. Эндале поймал его взгляд и виновато сунул руку в карман голубого френча.

– Когда ты, наконец, забудешь свою дурацкую привычку? – раздраженно поинтересовался Менгисту у своего врача. – Надеюсь, ты понимаешь, что красть – это тяжкий грех.

Эндале кивнул головой и с готовностью поклялся, что больше не даст поводов упрекать его в чем-либо. Менгисту взял протянутый ему перстень и поднес его к свету, любуясь игрой камней.

– Чудесная работа, – восхищенно произнес он.

– Великолепная, – согласился Атнафу. – Перстень делали лучшие ювелиры Швейцарии. Император считал его одним из символов своей власти.

Менгисту спрятал перстень в правом кармане форменных брюк и, с расстановкой, обращаясь к заместителю, произнес:

– Хайле Селассие I нужно похоронить тайно.

– Да, но где? – вопросительно пробормотал Атнафу.

Менгисту резко развернулся, собираясь покинуть

комнату, в которой находился покойный император, и бросил через плечо:

– Там, где его никто не будет искать. Где его могила никогда не станет местом поклонения для сторонников монархии.

– Я что-нибудь придумаю, – вкрадчиво пообещал Атнафу, следуя за вождем.

Он был человеком, умевшим держать свое слово. Спустя несколько часов, еще до выступления Менгисту по радио с объявлением о смерти Хайле Селассие І, тело императора упаковали в полиэтиленовый мешок. Его закопали там, где никому и в голову не могло прийти искать останки монарха – под полом в туалете, примыкавшем к канцелярии Менгасту Хайле Мариама.

3

Когда я прилетел в Аддис-Абебу, то почти сразу же попал под сильнейший ливень. Дождливый сезон, продолжающийся в Эфиопии с июня до середины октября, оказался в этом году как никогда щедрым на грозы. Причем, нередко они сопровождались крупным градом.

Я вымок до последней нитки и, после прибытия в отель «Орхидея» поспешил достать из чехла светлый костюм. Вызвав горничную, я попросил ее быстро прогладить едва заметные складки на пиджаке.

Через полчаса, одетый в безукоризненный костюм, я прогуливался в просторном холле гостиницы. Точно в оговоренное время ко мне подошел личный водитель Менгасту Хайле Мариама – высокий стройный неф, похожий на фото модель, сошедшую со страниц модного журнала.

– Извините, вы – господин Маклин? – спросил он на превосходном, без малейшего акцента, английском языке.

– Да, – ответил я.

– Мне поручено отвезти вас в президентский дворец, – вежливо сказал он. – Пожалуйста, следуйте за мной.

Связи Роя Денвера были столь серьезны, что оказали магическое воздействие на тех людей, к которым он обратился с просьбой организовать интервью президента Эфиопии с журналистом телекомпании Си-Эн-Эн. Насколько мне было известно, на Менгисту было совершено, по меньшей мере, девять покушений. В целях конспирации местожительство вождя Центрального Комитета Рабочей партии Эфиопии тщательно скрывалось. Менгисту сократил до минимума общение с иностранными журналистами, скрываясь в укрепленных казармах четвертой армейской дивизии, рядом со штаб-квартирой Временного военного административного совета.

Полный провал социалистических экспериментов обескровил эфиопскую экономику. Окончательно ее добила война с повстанцами северной провинции Эритрея, которые сражались за независимость этой территории вплоть до отделения ее от Эфиопии. Боевики провинции Тыграй, находившейся по соседству с Эритреей, сразу после падения монархии, объединились с сепаратистами с борьбе против режима Менгисту Хайле Ма-риама.

Долгое время война с повстанцами велась с переменным успехом. Выросло целое поколение эфиопов, которым просто был неизвестен другой образ жизни, кроме как ложиться и вставать, кладя под изголовье автомат Калашникова. Сотни тысяч людей покинули Эфиопию и осели в лагерях беженцев в Йемене, Сомали и в Судане. Оставшиеся испытывали тяготы не только изнурительной борьбы, но и постоянных неурожаев. Натиск противников Менгисту все усиливался, правительственные войска стали постепенно оставлять провинции, находившиеся поблизости Эритреи. К моменту моего визита в Эфиопию оппозиция контролировала около трети территории страны. Ожесточенные бои шли всего лишь в ста милях от столицы.

«Мерседес», в котором я ехал на встречу с «красным негусом», не стал лавировать в узких улочках старых кварталов АддисАбебы. По ним еще можно было прогуляться пешком, отбиваясь от многочисленных ремесленников, предлагавших купить только что сделанные безделушки из красного дерева или же нехитрые ювелирные украшения. Но проезд на машине обещал серьезные трудности и перспективу застрять возле одной из лавчонок, где торговец варит кофе в пузатых кофейниках и, с низким поклоном, предлагает чашку густого черного напитка всякому приближающемуся к его магазинчику. Это – абиссинское приветствие. Чашечка кофе ни к чему не обязывает, за нее не нужно платить или благодарить. Можно остановиться на несколько коротких минут, отведать ароматный напиток и обменяться несколькими ничего не значащими фразами.

Но мы выехали на одну из самых широких улиц эфиопской столицы – Конно Табор. Дыхание войны ощущалось и здесь. Я увидел несколько баррикад из мешков с песком и усиленные патрули, вооруженные автоматическим оружием.

– В городе по-прежнему комендантский час? – окликнул я водителя.

– С полуночи до пяти утра, – отозвался он. – Но я порекомендовал бы вам не высовываться на улицу с десяти часов вечера, чтобы не нарваться на неприятности.

– Вечерние прогулки связаны с риском для жизни?

– Если вас задержит патруль, то, при неповиновении военным, они имеют право применять оружие.

– То есть расстреливать на месте? – уточнил я.

– В условиях, когда враги пытаются уничтожить нашу революцию, нужно быть беспощадным, – упрямо сказал водитель. – Но вам, как иностранцу, ничего не угрожает. Хотя лучше поберечься и не искать приключений в ночное время.

Он подвез меня к старому императорскому дворцу – «Тебби», построенному еще основателем АддисАбебы негусом Менеликом П в конце прошлого века. Здание со всех сторон было окружено бронетранспортерами и солдатами.

Я вылез из «мерседеса».

– Значит, сегодня Менгисту проводит ночь в своем дворце, – проронил я, застегивая верхнюю пуговицу пиджака.

– Вам оказана высокая честь, господин Маклин, – сообщил водитель через опущенное пуленепробиваемое стекло. – Только высокопоставленных зарубежных гостей принимают в президентском дворце.

Он отправился на стоянку, а я, миновав чудесный парк, где посреди тропических пальм пряно благоухали крупные яркие цветы, оказался у белоснежной широкой лестницы. Поднявшись по ее ступенькам, я увидел перед собой массивные резные двери, которые вели во дворец. Возле их створок неподвижно стояли двое охранников с автоматами наперевес.

Меня провели в кабинет вождя эфиопской революции, обставленный с большим вкусом. Здесь не было вызывающей роскоши, за исключением дорогой хрустальной люстры и громадного портрета Менгисту Хайле Мариама. Изображение вождя революции висело над резным, обитым пурпуром креслом. Одну из стен кабинета занимал огромный книжный шкаф.

Из боковой двери появился подтянутый мужчина с умными глазами на овальном лице. У него был высокий лоб, еще более увеличиваемый намечающейся лысиной, приплюснутый мясистый нос и широкая улыбка, обнажавшая красивые белые зубы.

– Приятно познакомиться, господин Маклин, – приветливо сказал Менгисту, облаченный в традиционный голубой френч. – Присаживайтесь.

Я последовал его совету.

– Чем обязан вашему вниманию? – спросил он, едва заметно нервничая.

– Видите ли…, – замялся я. – С чего бы начать…

«Красный негус» сочувственно смотрел на меня.

– Вас интересует внутренняя обстановка в Эфиопии? Или же наша внешняя политика?

Я улыбнулся.

– Ни то, ни другое. Меня интересует Ковчег.

Менгисту вздрогнул. Он недоверчиво смерил меня

взглядом и, дабы убедиться, что не ослышался, уточнил:

– Ковчег?

– Совершенно верно. Ковчег Завета, похищенный сыном царя Соломона из Иерусалима. Так говорится в одной из эфиопских легенд.

Он пожал плечами.

– Хотите пива? – спросил Менгисту.

Я оторопел.

– Пиво? Какое пиво?

Менгисту нажал на кнопку вызова и приказал появившемуся слуге принести медовое пиво.

– Это – федзе. Наш национальный напиток.

Я пригубил глоток из запотевшего бокала. Пиво было сладким, по вкусу действительно напоминающим мед.

– Осторожно, – предупредил Менгисту. – Оно очень пьянит. Пейте маленькими глотками. А то утром у вас будет сильно болеть голова с непривычки.

– Спасибо, – искренне сказал я. – Необычный вкус.

– Вы – первый журналист, который спросил меня о Ковчеге. Чаще всего задают вопрос о том, когда я родился. Я уже устал отвечать на него.

– Дело в том, что мне не хочется оказаться в положении маршала Бассомпьера, – вежливо отозвался я. – Был такой французский военный. Однажды он поинтересовался у одного капитана, сколько ему лет. «Лет тридцать восемь или сорок восемь, что-нибудь в этом роде»,

– ответил капитан. «Как, – воскликнул Бассомпьер, – может ли быть, чтоб вы не знали в точности, сколько вам лет?» – «Господин маршал, – ответил капитан, – я считаю свои деньги, свое серебро, свои доходы, свои вещи, потому что могу их потерять или у меня их могут украсть, но кто может у меня похитить мои годы или куда могут они затеряться? Поэтому я и нахожу совершенно излишним их пересчитывать».

– Вот-вот, – подхватил довольный диктатор, – я тоже не знаю, сколько мне лет. В Африке многие не знают своего точного возраста.

Я внимательно слушал.

– Что же касается Ковчега, – продолжил Менгисту, насмешливо глядя на меня и поглаживая рукой правую щеку, – то наша рабочая партия не признает религии. А также всего, что с ней связано. Ковчег – не исключение.

– Превосходно, – согласился я. – Но вам, как лидеру государства, должно быть известно, что, согласно древнему преданию, Ковчег Завета обрел свое пристанище в городе Аксум.

Менгисту деланно удивился.

– Неужели? А-а-а, припоминаю, мне что-то говорили об этом советники.

– В таком случае, они не могли не сообщить вам об удивительной силе, которую приписывают Ковчегу, – с надеждой в голосе сказал я.

– Поэтому вы его и разыскиваете? – молниеносно бросил «красный негус».

Я терпеливо пояснил:

– Ковчег Завета искали многие люди. Орден рыцарей-храмовников, знаменитые путешественники – такие, как Христофор Колумб и Васко да Гама, Перо де Ковилхан. Кое-кто из них пожертвовал ради поисков лучшими годами своей жизни.

– А библейская реликвия все это время находилась в Аксуме, – задумчиво произнес Менгисту. Нежными движениями пальцев он начал массировать виски. – В древнем и священном Аксуме. Но, повторяю, наша партия полностью отрицает религию. Как сказал великий коммунист Владимир Ленин, «религия – опиум для народа». Поэтому, все, что связано с Ковчегом, нас не интересует.

– Позвольте мне не поверить вам, – мягко упрекнул я Менгисту.

Он вскинул брови.

– Почему?

– Из девяти известных на Западе покушений, организованных на вас, как минимум, два были предприняты людьми из Аксума. Уж не потому ли, что вы дважды пытались овладеть Ковчегом? Кроме того, весьма любопытным представляется совпадение: гражданская война в Эфиопии вспыхнула с новой силой, когда вы побывали в Аксуме лично и пытались вести переговоры с местным духовенством. Возможно, вы предлагали выкупить Ковчег, но получили отказ. После ваших угроз применить силу, аксумиты подняли восстание.

Несмотря на темный цвет кожи Менгисту Хайле Мариама, я заметил, как он побагровел.

– Откуда вам об этом известно? – в сердцах бросил Менгисту. – Вы, случайно, не шпион?

– Я вовсе не хотел задеть ваши чувства, господин президент, – скромно сообщил я. – О покушениях много писали в западной прессе.

– Лживые и продажные журналисты распространяют много небылиц о моей стране, – презрительно фыркнул Менгисту. – У меня, как и у любого сильного политика, есть враги. Они ведут борьбу против социализма. Кстати, американцы дают им деньги и оружие.

Я подумал о том, что если он всерьез заведется, то мне придется распрощаться с надеждой получить беспрепятственный выезд из Аддис-Абебы.

– Видите ли, господин президент, – спокойно сказал я. – В мои планы не входит писать о режиме Менгисту Хайле Мариама. Я знаю, что у вас много проблем. В Эфиопии, как полагают в западных странах, идет полномасштабная гражданская война. Я был на нескольких войнах и знаю, как это ужасно. Мне не хотелось бы заострять внимание на причинах конфликта в Эфиопии. Я здесь совсем по другому поводу. Просто мне поручено подготовить репортаж о том, где может находиться Ковчег Завета, – я сделал небольшую паузу и многозначительно подчеркнул: – Впрочем, я мог бы написать объективный и взвешенный материал о сегодняшней Эфиопии. Без эпатажа и нервных всхлипов о коммунистической диктатуре. Западные журналисты иногда предвзяты и перегибают палку. Если не возражаете, я подготовлю два репортажа – о Ковчеге и о том, как вы строите социализм.

Это был иезуитский маневр. Мне пришлось покривить душой, но другого выхода, похоже, не было. Разумеется, я не собирался выполнять вторую часть своего обещания. О кровавом режиме Менгисту Хайле Мариама нельзя было даже подумать без содрогания. И я удивился той легкости, с которой солгал, сделав предложение о «взвешенном материале».

Вождь эфиопской революции успокоился и долил пиво в свой бокал. Затем он проделал ту же операцию с моим бокалом.

– Пейте, – посоветовал он. – И скажите прямо, что вам нужно.

Я ждал этого момента и с готовностью ответил:

– Мне хотелось бы отправиться в Аксум. Попытаться увидеть Ковчег Завета и закончить репортаж. Необходимо, чтобы ваши люди не препятствовали моему проезду в древнюю столицу Эфиопии.

Менгисту резко запротестовал.

– Это невозможно. Вы можете попасть в руки террористов. Потом американское правительство поднимет страшный скандал и привычно обвинит меня в самых жутких грехах. Меня просто смешают с грязью.

– Я очень не хочу распрощаться с жизнью и собираюсь быть чрезвычайно осторожным. Кроме того, я оставлю вам расписку с упоминанием о том, что добровольно отправляюсь в Аксум, будучи предупрежденным вами о возможном риске.

– Допустим, – согласился Менгисту. – Но почему я должен дать вам зеленый свет? Аксум – священный город, доступ в который запрещен для иностранцев.

– Несмотря на то, что повстанцы контролируют часть Эфиопии, вы – по-прежнему негус. Император великой страны пресвитера Иоанна. От вашей воли зависит разрешить посещение Аксума или нет.

– Там давно не было никого из иностранцев.

Мне было прекрасно известно, что сразу же после прихода к власти, Менгисту Хайле Мариам распорядился выдворить из Аксума команду английских археологов. Им дали на сборы два часа и под вооруженным конвоем вывезли на столичный аэродром, где посадили на первый же рейс, следовавший в Лондон.

– На календаре – конец двадцатого века. Мир стал очень компактным. Эпоха путешествия Канумба и де Ковилхана – далеко в прошлом. Вы не сможете долго противостоять попыткам проникновения в Аксум. Ограничить их можно, но полностью блокировать – нереально. Если вы запретите мне поездку в Аксум, то, наверное, ваш шеф безопасности Тека Тулу о его свирепости ходят легенды – проследит за моим вылетом из Эфиопии. Но пройдет время и я вернусь. Не знаю,сколько потребуется денег, времени и сил, чтобы подготовить новую поездку. Но она состоится.

Менгисту кисло скривился.

– Намекаете на очередной переворот? Думаете, вам поможет новое правительство? В таком случае, запаситесь терпением. Я еще долго буду негусом.

– На все воля Господа, – спокойно заметил я.

– И моя – тоже, – твердо сказал Менгисту. – Ладно, Маклин, вы получите документы, разрешающие выезд из Аддис-Абебы. Но дальше – рассчитывайте только на себя. И опасайтесь мятежников: если они вас схватят, то расстреляют.