Торой проснулся от острого, прямо-таки безысходного ощущения надвигающейся опасности. Он рывком сел на провалившейся тахте и спросонья не сразу сообразил, где находится. Чужая комната, зелёный светляк над дверью и невозможная холодища. Ах, ну да! Зелёный светляк — это болотный огонёк, сотворённый Люцией. Ишь ты, не погас ещё. Волшебник потёр заросшее щетиной лицо. Чего, спрашивается, вздёрнулся? Рассвет, вон, только-только занимается. Наверное, спал не больше двух часов. Он закрыл глаза и неподвижно посидел на краешке скрипучей тахты, пока кровь не перестала стучать в висках, и в кончиках пальцев не унялся панический зуд.

Люция и Эйлан тихо посапывали под тоненьким покрывальцем. Маг снисходительно усмехнулся, глядя на эту умильную картину. Надо же — никакого ощущения опасности! Ну, ладно, ребёнок, а ведьма-то, ведьма? Неужели не чувствует ничего? Впрочем, пусть пока дрыхнут, меньше мороки. Чародей набросил на спящих тощее одеяльце, которым недавно укрывался сам. Мимоходом Торой бросил короткий взгляд на улицу и окаменел.

Насколько хватало глаз, взору открывался спящий в лиловых сумерках Мирар. Улицы, крыши домов, деревья и кустарники с почерневшей листвой укрыли пышные сугробы, а снег всё продолжал, медленно вертясь, сыпаться с неба. Колдовство будто не собиралось ослабевать, напротив перешло в какую-то новую опасную стадию.

Следовательно, пока женщины и дети спят, нужно запастись тёплой одеждой да закончить то, ради чего, собственно, волшебник изначально намеревался вернуться в «Подкову». И Торой направился вон из покойчика. Однако на лестнице царила такая кромешная тьма, что волей-неволей пришлось вернуться. Не бродить же на ощупь! Беглый осмотр комода показал, что ни свечей, ни масляной лампы в комнатушке не припасено.

И тут Торой вспомнил про болотного светляка Люции, который безмятежно мерцал над головой хозяйки. Присмотревшись к ведьминому огоньку, маг вытянул руку и осторожно попытался подвинуть мерцающий сгусток чужой Силы к выходу. Точно также он в детстве ловил снежинки — аккуратно, почти нежно. Однако огонёк Люции оказался гораздо строптивее какой-то там бесчувственной снежинки. Распознав чужака, он ускользнул из-под его руки и вернулся на прежнее место.

— Ах ты, гад своенравный! — выругался волшебник.

Светляк вспыхнул чуть ярче и взмыл к самому потолку. Торой хмыкнул. Сила — материя строптивая, но, конечно, не наделенная разумом. Просто огонёк чувствует постороннее присутствие и не хочет ему подчиняться. По этой же причине светляк так пугливо отзывается на всплеск чужого гнева. Маг вздохнул, подошёл к кровати, на которой спали ведьма и мальчик, и невесомым движением провёл рукой по волосам Люции (где же, как не в голове держат ведьмы своё странное Знание и разные колдовские хитрости). После этого лёгкий взмах ладони уже не напугал светляка — почувствовав Силу хозяйки, он покорно подчинился неправде и поплыл следом за обманщиком.

Питейная зала со вчерашнего вечера не изменилась, только свечи погасли. В сиреневых сумерках, подсвеченных мерцанием болотного огонька, было видно и спящего гнома и необъятную хозяйку таверны. Маг зябко повёл плечами, разгоняя стынь. Эх, полцарства бы отдал за меховую накидку! Впрочем, авось, и не придётся царствами-то разбрасываться, уж наверняка в покоях рачительной Клотильды есть тёплая одежда.

Ключи от внутренних комнат вор нашёл после бессовестного обыска спящей трактирщицы. Зелёный светляк, видимо, заподозрил неладное — светил едва-едва и трусливо вздрагивал. Огонёк чувствовал в происходящем неведомый подвох — связь с Хозяйкой становилась всё слабее, и болотной искорке страсть как хотелось погаснуть.

— Да не трясись ты, — волшебник снова взмахнул ладонью, которая ещё хранила след ведьминой Силы.

Светляк мигнул, но на время успокоился и начал переливаться ярче. В этом призрачном сиянье Торой отыскал под лестницей вход в покои Клотильды, где и принялся без стеснения заглядывать во все встречающиеся по пути комнаты. Прошло меньше минуты, а вор уже нашёл то, что искал — спальню с огромным гардеробом. Волшебник не дрогнувшей рукой распахнул створки вместительного шкафа и замер. На него повеяло сладким ароматом крахмального белья и терце ны — цветка, который по общепризнанному мнению хозяек, избавлял содержимое платяных шкафов от характерного запаха слежавшейся ткани. Давно забытый горьковатый запах вызвал бурю воспоминаний. Маг застыл, вдыхая пряный аромат. На долю мгновенья перед его глазами как будто даже промелькнул рыжий локон, а потом всё исчезло. Торой дёрнул плечом и бестрепетно погрузился в недра огромного шкафа.

На самой нижней полке маг обнаружил то, что, собственно, не сильно надеялся найти — стопку мужских вещей. На удачу вора, хозяйка таверны оказалась дамой сентиментальной и трепетно хранила одежду почившего супруга. По счастью, этот отошедший в мир Скорби супруг был почти одного роста с Тороем. А вот Люции повезло куда меньше — ей предстояло кутаться в юбки и поддёвки Клотильды.

Поёживаясь от холода, волшебник торопливо переоделся. Книгу заботливо спрятал под рубаху — так надёжнее. От короткого прикосновения к фолианту кончики пальцев онемели. Лёгкое покалывание царапнуло ладони, пробежало по рукам, поднимая дыбом короткие волоски, вскарабкалось на плечи и скользнуло прямо в сердце. Последнее панически ёкнуло и забилось быстрее. А через миг покалывание замерло там же, где и началось — на кончиках пальцев. Ну и ну.

Покои трактирщицы «воришка» покидал бегом и лишь в зале таверны задержался у стойки, чтобы набросить на похрапывающую трактирщицу одеяло, взятое с её же собственного ложа. Чародей очень надеялся, что эта слабая мера спасёт Клотильду от опасности замёрзнуть во сне. Укрытая хозяйка таверны в полумраке стала похожа на бесформенный стог сена.

Плохо знающие Тороя, приняли бы его действия за бескорыстную доброту. На самом же деле подобная чуткость была продиктована не более чем предосторожностью. Раз украденное зеркало принадлежало хозяйке «Перевёрнутой подковы», значит, трактирщица может быть небесполезна. Где гарантия, что Торою не придётся вернуться в таверну за объяснениями? А раз так, пусть к тому времени Клотильда будет жива и хотя бы относительно здорова.

Только после этого Торой, по-прежнему подстёгиваемый плохим предчувствием, поспешил наверх — закончить ещё одно дело, о котором Люции вовсе не следовало знать. А уж ради этого дела не зазорно было поступиться и ценными мгновениями… Ворох одежды, припасённый для спутников, маг бросил в коридоре.

Комната, которую ещё несколько дней назад занимал Торой, была прибрана и пуста. Видимо, новый постоялец не успел въехать. Маг, не снимая обуви, встал на заправленную стареньким покрывалом кровать, подпрыгнул и зацепился руками за широкую потолочную балку. Подтянулся и сразу же увидел то, за чем пришёл. На месте, миленький! Куда там Люции догадаться проверить под потолком. Тайник в своей безыскусности оказался крайне надёжным.

Там, где две широкие потолочные балки соединяла металлическая скоба, древесина рассохлась, образовав глубокую трещину. Эту трещину уютно занял старинный нож в потёртых ножнах. Торой убрал невзрачное оружие за голенище сапога и подумал, что, если и была в его жизни бестолковая афера, принесшая наименьший результат, так это сделка, заключённая два года назад со старым магом. Как напоминание о давней махинации остался уродливый нож, которому чародей не нашёл применения, да припрятанный в кладовых памяти горький, почти осязаемый запах терцены…

И всё-таки, выходя обратно в мрачный коридор, волшебник твёрдо решил, что не станет сейчас размышлять ни о старинном ноже, ни о белых цветах терцены, ни о рыжем локоне. И вообще надо торопиться. Но пока он наклонялся за брошенной на пол одеждой, память сыграла с ним свою любимую шутку — односекундной вспышкой показала всё то, о чём Торой так целеустремлённо старался не думать.

* * *

— Волшебник, я знаю, ты можешь помочь… — дрогнувшим голосом шептал мужчина с неожиданно старыми глазами на молодом лице. Эльф перегнулся через грубо сколоченный стол, стараясь заглянуть собеседнику в глаза.

Торой сидел в уголке, возле стены. Лицо его терялось в тени, и на свету оставались только руки, то так, то эдак поворачивающие деревянную кружку с пивом.

Маг сидел и думал о том, как похож зал этой портовой таверны на залы десятков, если не сотен иных таверн, в которых ему приходилось останавливаться. Разве только столы здесь, как нельзя более удачно отгорожены друг от друга высокими спинками скамей. Благодаря этому посетители (а они, как вы понимаете, в портовых забегаловках самые разношёрстные) могли спокойно вести разговоры на самые туманные темы. Потому-то таверна под названием «Старый мол» не пользовалась хорошей репутацией. О чём может договариваться сомнительная публика в такой располагающей ко всякого рода тёмным делишкам обстановке? И именно по этой же причине в «Старом моле» всегда было многолюдно.

Да, в прокуренном табаком и пропахшем морской солью питейном зале, частенько можно было увидеть, как купцы-контрабандисты вполголоса торгуются с покупателями. Или как закутанный в бесформенный плащ посетитель о чём-то шепчется с дюжим матросом (рожа последнего, как правило, всегда бандитская). Однако происходящее рядом мало интересовало Тороя. Он и Бессмертного-то слушал равнодушно.

— Волшебник, — оглядываясь по сторонам, снова зашептал эльф, — я могу предложить необычный вид расплаты.

Низложенный маг с интересом посмотрел в усталые древние глаза. На какой-то миг ему показалось, будто в них мелькнуло нечто вроде мольбы. Впрочем, это было лишь игрой воображения. Такие старые эльфы не умеют ни умолять, ни любить, ни ненавидеть — их кровь давно охладела, и страсти больше её не распаляют.

Ёлис хрустнул суставами тонких пальцев, покрутил широкое серебряное кольцо на мизинце и продолжил:

— Много лет назад брат передал мне реликвию. Он вручил её со словами: «Когда само существование нашего рода окажется под угрозой — отдай эту вещь тому, кто сможет всё исправить». И вот, время пришло, хотя я всей душой надеялся не дожить до этого скорбного дня.

Торой в очередной раз поразился цветистости оборотов. Ну, надо же, род Ёлиса, того и гляди, замкнётся на единственном наследнике — лефийце, а старейшина тем временем рассыпается в витиеватых сожалениях, расписывая своё бедственное положение. Всё-таки эльфы — странный народ.

Волшебник неопределённо повёл бровями:

— Ёлис, давай без пафоса. И не пытайся меня разжалобить. Вдруг, твоя реликвия и дилерма ломаного не стоит.

Эльф, уязвлённый в самое сердце, поджал губы, но, тем не менее, сказал:

— Это Рунический нож. И ценность его нельзя исчислить деньгами.

Только шоковое изумление помогло Торою сохранить спокойствие. Эльф, кажется, удивился подобному хладнокровию. Во всяком случае, в его взгляде прибавилось уважения.

А молодой маг, по-прежнему невозмутимый, пожевал губами и спросил:

— Откуда же у твоего брата взялась этакая вещица?

Бессмертный тонко улыбнулся:

— Прости, волшебник, это не твоё дело.

— Очень ошибаешься. — Заверил его Торой, — как раз моё. Не хочу получить бестолковую железку под видом древней реликвии.

Теперь эльф открыто усмехнулся:

— Никому не веришь?

— Никому.

Остроухий проситель с пониманием кивнул, и две тонкие косички у его висков качнулись в такт движению:

— А моей клятве Бессмертного поверишь? — спросил он.

Торой задумался лишь на мгновение:

— Клятве эльфа, пожалуй, поверю.

— Тогда клянусь тебе перед лицом Вечности, что нож, каковой будет отдан тебе в уплату за проведение обряда над моим потомком, и есть настоящий Рунический нож, на который я, после исполнения таинства, не стану притязать.

Низложенный чародей поразмыслил, прикидывая, мог ли эльф произнести клятву таким образом, чтобы она получила ещё какое-то толкование. И лишь решив, что подвоха нет, согласно кивнул:

— По рукам.

* * *

Как водится, у бессмертного народа есть свои горести, отличные от человеческих. Вот и Ёлиса не обошла страшная эльфийская беда, исправить которую по силам только очень сильному (и далеко не белому) чародею. Именно поэтому древний маг так долго и много рассказывал Торою об эльфийской истории и генеалогии. Низложенный волшебник, хотя и не вынес из лекции ничего нового, собеседника слушал внимательно — помалкивал да потягивал пиво.

Ёлис с патетикой поведал о том, каким важным для Бессмертных является факт продолжения рода. Как правило, все эльфы — волшебники, кто-то сильнее, кто-то слабее. И ни один эльфийский старейшина не может спокойно жить, не подготовив себе достойного преемника — наследника, превосходящего его в Силе. Если таковой не появляется в течение нескольких поколений, это означает только одно — род угасает, то есть медленно готовится исчезнуть, поскольку меркнущие способности к волшебству означают постепенное вырождение. А раз так, то вся бессмертная династия, какой бы древней она ни была, постепенно утрачивает влияние на политической и магической аренах.

И вот Ёлис, уважаемый эльф, известный маг, уже несколько столетий тщетно ждёт появления на свет Наследника. Многочисленные дети, внуки и правнуки (а также ещё много раз прапра) с каждым поколением рождаются один слабосильнее другого.

Конечно, Ёлис оказался в сложнейшей ситуации — враги ликуют, недоброжелатели злорадствуют, друзья сопереживают, родственники паникуют, понимая, что ещё несколько столетий и их прославленная фамилия сгинет из магических сфер влияния во веки веков. Между тем, у одного из многих праправнуков Ёлиса (уже, кстати, совершенно не владеющего Древней магией) в результате мезальянса с человеческой девушкой родился сынишка — лефиец. Мать, как водится, умерла в родах, а незаконнорожденный отпрыск остался на руках у похотливого остроухого папаши. В таких ситуациях ребёночек наследует от бессмертного родителя что-то одно — либо вышеозначенную остроухую внешность, либо бессмертие. Так получилось и в этом случае — мальчик родился точной копией отца.

Но вот, что интересно — у новорожденного, появившегося на свет в лачуге деревенской повитухи, проявились выдающиеся способности к магии. От ребёнка исходили столь яростные пульсации Силы, что папаша, до сей поры умалчивавший интрижку, бросился к прародителю. Старый интриган Ёлис быстро сообразил, что способности к магии ребёнку достались никак не по отцовской линии (от папаши на долю дитяти пришлись, как в таких случаях говорят сами эльфы, «одни только уши»).

Итак, было принято решение выдать до поры, до времени ушастое чадо за эльфа. Для этого прапраправнук Ёлиса с женой усыновили плод порочной страсти. Было разыграно настоящее представление, дабы никто не заподозрил обмана (благо прапрапра и его благоверная жили на самых задворках королевства — тихо и обособленно). Короче, судьба явно улыбнулась старому эльфу, его род в одночасье обрёл утрачиваемое влияние.

Но вот ведь незадача — на самом-то деле даровитый потомок был лефийцем. А коли так, обман обещал всплыть в самом скором времени.

Ёлис признался Торою, что от отчаянья буквально рвал волосы на острых ушах (низложенный маг усмехнулся — ага, рвал, но не на ушах, а на месте, которое находится гораздо ниже). Лукавого старейшину бросало в пот при мысли о том, что фарс может раскрыться. Для него — древнего волшебника — такой блеф мог закончиться весьма нелицеприятно, позор на весь род падёт такой, что лучше — камень на шею и в болото. Вместе с наследниками.

Эльф, дай ему волю, говорил бы до утра, но Торой прервал поток красноречия рубящим взмахом ладони, мол, всё понял. Ёлис смолк, а молодой маг некоторое время молчал, осмысливая ситуацию. Однако когда он задал свой вопрос, Бессмертный разом помрачнел:

— Что ты хочешь от меня?

Старый интриган вздохнул. Он, видимо, надеялся, что собеседник не станет уточнять просьбу — и без разжёвываний всё поймёт. Собеседник и впрямь понял, и именно поэтому хотел просьбу услышать. Устный договор — уже договор. Если же соглашение не озвучено, никто не мешает потом от него отказаться. Эльф понял, что маг с тёмным прошлым и беспросветным будущим не отступится, а потому с натугой проговорил:

— Подари моему потомку Бессмертие.

Торой развёл руками:

— Я низложен. Поэтому ничего, кроме соболезнований подарить не могу. Да и вообще, обряд может стать смертельным. Ты не хуже меня знаешь, что некромантия чаще отнимает, чем даёт.

Ёлис поморщился от избытка яда в голосе собеседника и твёрдо сказал:

— Мой род согласен на риск.

Торой вскинул брови. Сила их побери, вот ведь беспринципные волшебники! Любому колдуну фору дадут! И своими шкурами рискуют, и жизнью младенца и даже добрым древним именем.

— Для проведения обряда нужны тринадцать кровных родственников-эльфов, один «жертвенный», хорошо бы из самых близких, и глава семьи, который будет объединять и направлять Силу на ребёнка.

Эльф кивнул. И Торой только теперь заметил, что виски Бессмертного лоснятся от пота.

— Что будет с «жертвенным»? — Ёлис заглянул магу в глаза.

Опальный чародей пожал плечами:

— Скорее всего, умрёт. Если выживет, станет смертным, и в считанные мгновенья рассыплется от старости, даже зубов на память не оставит. Кстати, — продолжил он невозмутимо, — скажи-ка, Ёлис, почему ты пришёл именно ко мне?

Эльф усмехнулся, но, помня, что от решения Тороя зависит будущее его семьи, удержался от ехидства:

— Тому две причины. Первая — ты в совершенстве постиг Некромантию. Вторая — ты состоял в Совете, значит, можешь дать соответствующую клятву, что не станешь трепаться направо и налево о нашей сделке.

На этих словах бывший волшебник усмехнулся:

— Я низложен, это избавляет от многих клятв.

Ёлис не остался в долгу и тоже скривил губы в подобии улыбки:

— У тебя есть наставник, стало быть, поклянёшься его Силой. Если нарушишь обещание, сам знаешь, Золдана низложат и выкинут за границы сопредельных королевств, а его учеников лишат права наставничества. В общем, я всецело на тебя полагаюсь. И отчего-то уверен в полной своей безопасности.

Торой кивнул. В конце концов, от него требовалась ничтожная малость.

* * *

Ребёнок плакал. Новоиспечённый эльф требовал срочной замены пелёнок. Однако никто не суетился возле плетёной колыбельки, в которой лежал надежда и опора семейства Ёлиса — трёхмесячный бессмертный волшебник. Увы, пока «надежда и опора» являл собой безостановочное устройство по производству грязных штанишек.

Сыновья Ёлиса, совершенно обессиленные, сидели в креслах, расставленных вокруг колыбели. Лица у всех бледные, пальцы рук нервно подрагивают, длинные волосы слиплись от пота. Из всех участников некромансеровского таинства только низложенный Торой чувствовал себя превосходно.

На низенькой оттоманке (которую эльфы по настоянию Тороя собственноручно приволокли из соседних комнат), откинув голову на спинку-валик, лежал «жертвенный». Живой, здоровый и даже, по-прежнему, бессмертный. Торой в очередной раз восхитился ловкости провёрнутой Ёлисом интриги. Старый маг продумал всё до мелочей. Созвал тринадцать сыновей для проведения обряда, а «жертвенным» избрал собственного внука, родившегося слабоумным лет триста назад. Как известно, на таких магия не действует. И вот, ущербный рассудком внук Ёлиса пропустил через себя Силу, которую (под руководством Тороя) его родственники вкачивали в маленького лефийца.

Кстати, о лефийце. Он, наконец, устал надрываться и увлёкся сосанием пальца. Воцарилась тишина. Кто-то из эльфов с облегчением вздохнул. Низложенный маг с сомнением посмотрел на еле живых бессмертных. Поняв, что от них сейчас не то, что благодарности, а даже и простого мычания не добьёшься, он решил, что вознаграждение за труд может подождать до утра.

Один из сыновей Ёлиса, кто именно, Торой так и не понял (все они были на одно лицо) еле слышно произнёс:

— Спасибо, некромант…

Торой обернулся, ничем не выдав накатившей злости — гляди-ка ты, ещё полчаса назад эти остроухие почтительно называли его магом и через слово кланялись, а теперь, едва дело сделано, миндальничать перестали.

Поэтому опальный волшебник тихо ответил:

— Не благодари меня. Вы сами это совершили.

Торой прекрасно понимал, что родовичи Ёлиса испытывают к нему, отщепенцу, не просто с презрение — брезгливость. И этого он никак не мог понять. В конце концов, чем четырнадцать эльфов, принявших участие в обряде Черной Магии, лучше, чем он — тот, кто помог им не почить в процессе?

Лицемеры проклятые! Маг направился прямиком в отведённые ему покои. Длинные коридоры старинного замка навевали тоску обилием арок и пестротой мозаичных полов. Всё здесь было ажурное и изящное — искрящиеся колонны из прозрачного гномьего камня, резные карнизы, затейливые орнаменты. Последние своей эфемерностью действовали на нервы — иногда по ним пробегала зыбкая рябь, после чего изображение таяло и причудливо меняло очертания. Окончательную нереальность происходящему придавали колеблющиеся на невидимых сквозняках легкие занавеси.

Бесповоротная досада обуяла Тороя, когда он по неосторожности запутался сапогом в одной из этих трепещущих драпировок. Рассвирепев неизвестно на что, волшебник содрал колышущиеся шелка на пол и совершенно разъярённый ворвался в отведённые ему комнаты.

Здесь обстановка была не менее пафосной — множество портьер, низкие диванчики, скамеечки для ног, цветы белой терцены в вазах и прочая показуха. Торой с тоской посмотрел на царящее кругом великолепие и рухнул на низенькую оттоманку. Несмотря на поздний час, магу совершенно не хотелось спать, и он окончательно изготовился умереть от скуки.

Погружённый в мрачные раздумья, Торой не услышал, как открылась высокая дверь. Взметнулись шелковые занавески на окнах, дрогнули портьеры, со стоящих в вазе терцен сорвало сквозняком несколько лепестков. Маг обернулся, недоумевая, кто бы мог нарушить его уединение — эльфы еле живы, а слуг из замка отослали…

* * *

Она не шла. Плыла. Заплетённые в косу волнистые волосы отливали медью, бирюзовое платье туго обтягивало высокую грудь, во впадинке между ключицами, словно капелька пота, блестела бриллиантовая подвеска. Торой в удивлении привстал, забыв слова приветствия. Эльфийка замерла в двух шагах и несколько мгновений довольно-таки беспардонно разглядывала низложенного волшебника.

Человек безмолвствовал и в ответ на бестактное вторжение тоже пристально рассматривал приёмную мать новоиспечённого маленького эльфа. Она же, по-прежнему молча, подплыла к балконным дверям, отбросила реющие на ветру шелка и затворила распахнутые створки. На какой-то миг гостья застыла возле окна, прислушиваясь. Маг смотрел на неё и от всей души надеялся, что ничем не выдаёт немого мальчишеского восторга. Только теперь он понимал, отчего Золдан называл эльфиек «совершенством, воплощённым в материю». От подобной нечеловеческой красоты и впрямь захватывало дух.

Наконец, неожиданная гостья обернулась и снова пытливо заглянула в глаза магу, надеясь, что он начнёт разговор первым. Однако Торой не собирался форсировать события. Эльфийка нервно поправила висящее на шее украшение и, наконец, мягким бархатным голосом, от которого по спине у мага побежали блаженные мурашки, произнесла:

— Ты, наверное, гадаешь, зачем я пришла… Я и сама… Впрочем, зря… Да, напрасно… — она вдруг метнулась к дверям, но на полпути остановилась.

Брови мага поползли вверх, намереваясь обосноваться аккурат на лбу. Торой силился осмыслить странное поведение Бессмертной, но в битве логики и подозрений явно побеждали последние. Иными словами, волшебник решил, что перед ним женщина, слегка тронувшаяся умом от счастья. Шутка ли, стать матерью этакого славного наследника.

Красавица, видимо, уловила ход его мыслей и всплеснула руками.

— Нет!

Внезапно её лицо передёрнуло от обилия нахлынувших чувств, а в следующее мгновенье эти чувства выплеснулись наружу вместе со слезами. Эльфийка уткнулась в ладони и безутешно заплакала, скорчившись на оттоманке. Торой с подозрением смотрел на рыжий затылок. Что за гастроль? Эльфы крайне сдержанный народ, разрыдаться вот так — при постороннем, бормотать невнятицу, проявить слабость можно только из большого отчаянья или (если быть достаточно циничным) с целью обмана.

Волшебник принёс из туалетной комнаты полотенце и протянул его заходящейся в слезах остроухой красавице. Гостья оторвала одну ладонь от опухшего лица, выхватила Тороево подношение и уткнулась в мягкую ткань.

Человек взирал на Бессмертную с жалостью и сомнением одновременно. Если это не разыгранный концерт, тогда что? И, если эти слёзы не ложь, то сколько раз этой красавице приходилось плакать вот так — беззвучно и незаметно для остальных? Судя по всему часто, вон, даже всхлипывает еле слышно.

— Меня зовут Лита, — глухо пробормотала гостья сквозь полотенце.

Маг кивнул:

— Ты — счастливая мать трёхмесячного волшебника.

Эльфийка кивнула и веско подытожила, складывая полотенце:

— Счастливая приёмная мать.

Торой пожал плечами. До деталей ему не было никакого дела. Волшебник забрал полотенце и небрежно бросил его на столик. Эльфийка проследила взглядом щепетильной эстетки за этим неаккуратным движением, а потом снова посмотрела на мужчину.

— Так с чем пожаловала, счастливая приёмная мать? — он сделал ударение на принципиальном для неё эпитете.

Лита поднялась на ноги, положила горячую ладонь на запястье собеседника, и увлекла его вглубь комнат. Оказавшись, наконец, в самой отдалённой части покоев — спальне (здесь тоже благоухал букет терцен, будь они неладны), эльфийка закрыла двери и повернулась к магу:

— Я приношу извинения за свою излишнюю эмоциональность. — Официальным тоном произнесла Бессмертная и, тут же сорвавшись на захлёбывающийся шёпот, пояснила. — Я очень зла и унижена — безвольная пешка в руках свёкра. Но Ёлис не учёл того, что доведённая до отчаянья женщина — опасный противник.

Волшебник кивнул. Всё ясно, сейчас в его рукав ляжет козырь. И, возможно, не один:

— Рассказывай. — Он сел на круглый, обтянутый бархатом пуфик и приготовился слушать.

Вообще, Торой не привык внимать женским откровениям. Последний раз он слушал подобные жалобы в далёком детстве. Тогда у юного мага ходила в подружках дочка золдановского повара — смешливая веснушчатая Тьяна. Она была вздорной непочтительной девчонкой и ни во что не ставила авторитет Тороя, хотя тот неоднократно грозился превратить её в жабу. Бывали дни, когда Тьяну пороли до синяков (девчонка, знаете ли, была не промах спереть чего-нибудь на кухне). Тогда-то дочка повара приходила к Торою вся в слезах, потирала кровоподтёки на мягком месте и от души жаловалась на «батяню». И, хотя Тьянка никогда не просила о помощи, юный волшебник добровольно лечил магией рубцы, оставленные розгами. Так вот, Тьянка была единственной женщиной, откровения и жалобы которой Торою до сей поры доводилось выслушивать.

Впрочем, это обстоятельство не смущало волшебника. Он давно усвоил, что в разговорах с женщинами главное — молчать, слушать и кивать в тот момент, когда они набирают в грудь воздуха для очередной тирады. Ведь разговор женщины с мужчиной — это, на самом деле, растянутый во времени монолог. Потому маг расположился поудобнее и с интересом воззрился на гостью.

Лита тем временем присела на кровать, потеребила в руках рыжую косу и со вздохом (так похожим на вздох Тьянки, что у Тороя даже дрогнуло сердце) начала:

— Ты ведь знаешь, что браки в родовитых эльфийских семьях мало связаны с любовью? У нас вопросы супружества решают старейшины. Вот и меня выдали за Натааля, не спросив согласия. Ну да, ладно. — Эльфийка махнула рукой. — И вот, недавно выяснилось, что муж променял честь семьи на любовь человеческой женщины, которая и красавицей-то не была! Конечно, настал день, когда эта история всплыла во всей своей неприглядной наготе и стала достоянием семьи. Самое унизительное в том, что отныне, по милости свёкра и мужа, я вынуждена воспитывать плод чужой страсти. Моё унижение будет расти вместе с этим ребёнком. В каждой черте его лица, в каждом жесте не будет ничего моего, а между тем я должна буду его любить. Любить ещё одного нелюбимого. Разыгрывать счастливую мать и жену. И всё это — целую вечность…

От последних слов Бессмертной даже циника Тороя передёрнуло. Да, в неприглядной ситуации оказалась эльфиечка. Ёлис и впрямь просчитался — женщина опасный враг. А уж оскорблённая женщина и того хуже. Глядя, как горят глаза Литы, низложенный маг понял — такое не сыграешь. Сверкающий взгляд, пылающие щёки, вздёрнутые брови. Чего ему только не хватало, этому Натаалю? Но сейчас волшебника интересовало другое:

— А ко мне ты чего пришла? — спросил он у гостьи.

Лита закусила губу и без обиняков выпалила:

— Я хочу мести. А потому расскажу кое-что про награду, которой тебя хотят осчастливить. Ударю Ёлиса по самому больному месту — по тщеславию.

Маг поёрзал на пуфике и в очередной раз весь обратился в слух.

Когда рыжеволосая хозяйка дома закончила свой рассказ, за окнами начало светать, и в комнату скользнули первые солнечные лучи. Торой молчал, ошеломленный услышанным. Подобной мерзости он от эльфийского волшебника никак не ожидал. Конечно, легенду про Рунический нож маг знал с детства. То был один из любимых мифов многих подрастающих поколений волшебников. Даже сопливые чародеи-недоучки знали эту историю назубок. Они могли не помнить основ теоретической магии, могли забывать самые простые заклинания, но историю создания Рогоном Рунического ножа пересказывали наизусть. Причём с таким упоением, что наставники только вздыхали, мол, этакое бы рвение, да в учёбе…

Торой с молодых ногтей знал, что мифическая реликвия, пропавшая несколько столетий назад, была знаменита на весь чародейный мир. Ещё бы! Ведь именно при помощи этого ножа Рогон истребил пятерых недругов. Особенно же привлекательной делала легенду зловредность волшебника, который придумал необычную месть.

Изобретательный по части всяких гадостей чародей отправил своих магов-недругов в Мир Скорби не какими-то волшебными хитростями, а путём пошлого умерщвления — все пятеро погибли от рук профессиональных наёмных убийц. Вот только Рогон не был бы Рогоном, если б не придумал какую-нибудь гадкую каверзу. Так случилось и в этот раз. Орудием мести стал нарочно изготовленный гномьей артелью нож.

Лезвие ковали под неусыпным магическим воздействием хитроумного чародея. Если верить преданию, Рогон нанёс на клинок роковое сочетание древних рун, после чего сталь, согласно всё той же легенде, закалили кровью василиска. Кровь эту, опять таки, если верить мифу, Рогон обменял у демонов, в Мире Скорби, ни много, ни мало, на рог единорога. Правда легенда опускала ту часть истории, где объяснялось бы, откуда у Рогона взялся рог (единороги к тому времени вымерли уже лет пятьсот как) и зачем этот самый рог понадобился демонам. Но, легенда, она на то и легенда… В общем, в результате хитроумной магии зачарованный клинок стал поглощать Силу жертв.

Учитывая же, что все пятеро чародеев, убитых Руническим ножом, входили в состав Совета, месть Рогона носила несколько циничный характер. Закалённый клинок поглотил Могущество лучших, отправив их самих в вечное путешествие по Миру Скорби. Более унизительную смерть было трудно придумать. Именно поэтому начинающие магики с таким восхищением смаковали сию историю. Среди чародеев-подмастерьев старинный нож традиционно считался источником Силы, причём бытовало убеждение, будто достаточно самому вонзить в себя клинок, чтобы стать обладателем Могущества древних магов. Говоря же о зрелых волшебниках, следовало отметить, что они считали Рунический нож мифом, ибо в магическом мире вообще придерживались традиции всё связанное с Рогоном выдавать за вымысел.

Запутанный рассказ Литы о том, как реликвия оказалась в руках у её свёкра, Торой пропустил мимо ушей. И так ясно, что нож неисповедимыми путями магического артефакта переходил от хозяина к хозяину, то в качестве платы, то в качестве наследства — не суть важно.

Но всё же имелась в рассказе эльфийки одна деталь, о которой Торою не было известно. Деталь эта устно передавалась каждому владельцу старинного ножа и более никем и нигде не разглашалась. Дело было вот в чём… Согласно тайному предупреждению Рогона, воспользоваться ножом мог лишь низложенный волшебник, лишь один раз и только в том случае, если им не руководили тщеславные помыслы. Иными словами, если маг не жаждет обретения Силы. Очередной из знаменитых рогоновских ребусов. Вот вам, дорогие потомки, источник Могущества, но, не приведи Сила, воспользоваться им из соображений корысти.

Об этой-то тонкости и собрался умолчать Ёлис. Он искренне рассчитывал, что в надежде обрести Силу, Торой вонзит волшебный нож себе под рёбра. Нет живого свидетеля запрещённого обряда — нет опасности разглашения тайны. А реликвия опять возвратится в руки прежнего хозяина.

Торой заскрежетал зубами от ярости, а когда первая злоба улеглась, с подозрением посмотрел на гостью:

— Лита, а откуда тебе известны детали этого заговора?

Эльфийка повела точёными бровями:

— Есть такое чудное зелье, как алтан-трава, — в голосе Бессмертной плескалось столько едкого коварства, что у волшебника нехорошо ёкнуло сердце, — подсыпаешь её в вино, угощаешь им супруга, а, когда тот засыпает, расспрашиваешь его, о чём хочешь.

Лита подмигнула Торою. Тот лишь покачал головой и спросил:

— И откуда у тебя такое снадобье, милая?

Рыжеволосая гостья тонко улыбнулась:

— Мама подарила. На свадьбу. Это традиционный тайный подарок по женской линии. — И она невинно хлопнула ресницами.

Торой содрогнулся — ну, и семейка! Да парочка этих остроухих — пострашнее всей Гильдии чернокнижников!

— Послушай, — чародею внезапно стал крайне любопытен один, в общем-то, и без того ясный момент, — а если бы ты не держала зуб на сородичей, рассказала бы мне об их замысле?

На лице Литы отразился искренний ужас:

— Да как тебе только в голову такое могло придти?! — брови взлетели вверх. — Предать семью? Никогда! Но сейчас мне важнее досадить свёкру. Это месть за унижение, которого я вовсе не заслужила.

Маг смотрел в прекрасные глаза, на безукоризненное лицо и дивные рыжие локоны, испытывая неподдельное отвращение. И вот эти-то волшебники, а также им подобные низложили его, считая опасным злодеем?

— Что с тобой? — Лита поспешно встала с ложа. — Почему ты бледный?

Торой искренне ответил:

— Это же гадко, Лита.

Эльфийка отстранилась на шаг:

— Я тебя спасла! А ты говоришь, это гадко? Вот уж, действительно, мужская неблагодарность! Или думаешь, я солгала? В таком случае, присягаю своим происхождением.

Он кивнул, хотя и без того верил собеседнице — сделка с Ёлисом изначально казалась слишком выгодной. Но всё-таки даже из благодарности к Лите Торой не стал лукавить.

— Конечно, гадко. Не устраивает муж, не живи с ним. Уйди. Найди другого. Сила вас всех возьми! Да вообще не выходи замуж! Ты молода, красива, богата, бессмертна, зачем менять пелёнки чужого ребёнка? Зачем подсыпать мужу алтан-траву, мстить свёкру, нести печать унижений через всю свою невыразимо долгую жизнь?

Лита с трепетом слушала, и глаза её становились всё больше и круглее, наполняясь истинным ужасом. Наконец, когда Торой замолчал, она прошептала с восторгом и страхом одновременно:

— Волшебник, теперь я понимаю, почему тебя низложили. Для тебя не существует обязанностей и долга! Как ты можешь так жить?

Торою показалось, будто мир пошатнулся. Ему-то думалось, что всё произнесённое — самые насущные азы порядочности, которые способно понять любое, даже самое бестолковое создание. А на деле выходило, что он бунтарь — инакомыслящий и опасный.

Лита замерла в двух шагах, посматривая на мага с нескрываемым интересом. Обычно так смотрят на какого-нибудь редкого гада — змею или паука — с любопытством и отвращением одновременно. Наконец, эльфийка шагнула к волшебнику и, вдруг, прильнула к нему всем телом. Пробежалась ладонями по волосам, притянула за затылок и припала поцелуем к губам.

Тошнотворная гадливость переполнила Тороя. Он не отстранился — отшатнулся. Она целовалась, словно кабацкая девка, с исступлённым ожесточением впиваясь в его рот. Волшебник вытер губы.

Лита с удивлением смотрела на него. Она не понимала отказа. Прекрасной эльфийке, мучимой ревностью и обидой, хотелось отомстить мужу. Унизить Натааля! Растоптать! И Лита понимала, другого шанса на месть в ближайшее время не представится, а тут вот он — молодой красивый инакомыслящий колдун. Тем больнее хлестнёт Натааля её поступок. Что ж, пусть чувство вины и одиночества сломит его окончательно, если не сломило ещё горе по умершей любовнице.

Торой понял всё. Он оттолкнул красавицу, теперь она была ему так же неприятна, как её свёкор, муж и многочисленные родственники. Волшебник смотрел на гостью и понимал, что ни дивные локоны, ни безукоризненность черт не делают её больше привлекательной. Наоборот, вся она стала какой-то кукольной, приторно-безупречной и этим глубоко неприятной.

— Уходи. — Он отступил на шаг. — Благодарить не буду. У злобного колдуна проблемы с воспитанием.

И самым галантным жестом Торой указал красавице на дверь. Глаза эльфийки вспыхнули обидой, злобой и чем-то похожим на презрение:

— Да уж. Вижу. — Прошипела она и добавила, — всё-таки те, кто тебя низложили, были правы.

С этими словами бессмертная красавица толкнула двери спальни и гордо прошествовала вон, сверкая на солнце медными локонами.

Торой смотрел, как она удаляется через бесконечную анфиладу комнат, как распахиваются под хрупкими руками высокие створки, как проносится по комнатам долгожданный сквозняк и дурманно стелется аромат терцены. Гостья уже исчезла за всплесками реющих по ветру шелков, а маг-отступник по-прежнему смотрел в пустоту и понимал, что с этого дня он всей душой презирает эльфов.

* * *

Удивительно, как может один короткий миг вместить в себя столь долгие воспоминания. В свете зелёного огонька Торой недовольно поморщился — не самое лучшее сейчас время вспоминать семейку сумасшедших эльфов.

Люция и Эйлан по-прежнему мирно посапывали в тишине маленького покойчика. Болотный светляк, наконец-то, почувствовал хозяйку и радостно просиял. Свет огонька сделался увереннее и ярче, а сам он без раздумий улетел прочь от волшебника, чтобы преданно повиснуть над головой ведьмы, переливаясь всеми оттенками изумрудного.

Маг на секунду задумался. А отчего в комнате до сих пор лиловые сумерки? Он бродил по покоям не менее четверти часа, и за это время уже должно было бы рассвести. Однако холодный полумрак и не думал рассеиваться. Волшебник покачал головой, гадая, что за чудеса происходят в природе по велению загадочной ведьмы.

За спиной сонно заворочалась на своём ложе колдунка. Она натянула одеяло до самого подбородка, улеглась поудобнее и продолжила сладко сопеть, оставив на подушке только растрепавшуюся каштановую косу.

— Поднимайся! — скомандовал Торой и потряс девушку за плечо.

Ведьма что-то недовольно пробурчала и попыталась стряхнуть надоедливую руку со своего плеча, но потом открыла-таки один глаз, в свете волшебного огонька показавшийся пронзительно-зелёным. Несколько мгновений глаз этот пытливо изучал Тороя, а потом его обладательница сонно спросила:

— Чего тебе?

— Поднимайся, пора. — Повторил маг.

В сиянии болотного светляка волшебник был похож на неприкаянного баньши — кожа отсвечивала зелёным, по лицу метались тени. Кто-то другой на месте Люции испугался бы спросонок, но ведьма с детства привыкла к обманчивому свету изумрудного огонька. А потому она лишь потёрла глаза и пробормотала, сквозь зевок:

— Сейчас, сейчас…

Однако волшебник словно не услышал:

— Там на софе тёплые вещи, переодевайся и укутай мальчишку.

Люция согласно кивнула:

— Ага… А ты-то куда? — и она испуганно приподнялась на локте, видя, что спутник собирается покинуть комнатушку.

— На кухню, за едой, — проворчал он.

— А-а-а… — и ведьма, успокоенная ответом, снова плюхнулась на кровать.

— Поднимайся, я сказал! — шёпотом рявкнул на неё Торой. — Мигом!

И, больше не глядя на вздорную ведьму, покинул номер.

На кухне чародей побросал кое-какую снедь в небольшой холщовый мешок и снова отправился наверх торопить копушу Люцию. Он ещё успел подумать о том, что ведьма, судя по всему, излечилась от нанесённой кхалаями раны. Во всяком случае, на умирающего, мучимого болью человека она походила мало. Точнее совсем не походила. Это радовало, поскольку означало, что беглецы смогут удирать из города во все лопатки, а не тащиться, хромая.

Что-то неведомое подгоняло, подхлёстывало волшебника. Сердце отчаянно колотилось, обмирая от каждого шороха. Уж не потому ли, едва маг занёс ногу над первой ступенькой, левый висок взорвался болью? Ощущение было такое, будто в него вбили длинный и совершенно тупой гвоздь. Вместе с неожиданной мукой мага настигло также внезапное прозрение.

Отчетливо и ясно волшебник увидел, как двое завернувшихся в плащи путников бредут по сугробам сквозь снежную бурю. Вот, один из них оскользнулся и чуть не упал в сугроб. Второй вовремя подхватил спутника под локоть и помог устоять на ногах. Оба с завидным упрямством шли вперёд, сгибаясь под порывами ветра. Вот они миновали скобяную лавку с покосившейся под ударами непогоды вывеской… стало быть, три квартала от «Перевёрнутой подковы».

Теперь Торой знал не только, что по их с Люцией следу идут двое мужчин, но и то, что один из них провалился по колено в сугроб и зачерпнул полный сапог снега. Однако чародей не понял самого главного, кем были преследователи — чернокнижниками, магами или обычными людьми?

Когда видение, столь неожиданно возникшее перед глазами, пропало, волшебник застыл, глубоко и часто дыша. Только сейчас он осознал — это магия… Незнакомая и неподвластная ему ранее, возможно, даже Древняя Магия, которой владеют лишь немногие эльфы. Именно эта магия разбудила Тороя, обостряя шестое чувство, именно эта магия вызвала странное покалывание в пальцах, именно она заставила сердце болезненно подпрыгивать в предчувствии беды, призывая торопиться. Да только чародей, свыкшийся со своим низложением, не распознал волшебство.

Оцепенев лишь на долю секунды, маг опрометью кинулся в покойчик.

* * *

Люция дождалась, пока Торой покинет комнату, и сбросила с себя одеяло. Холод забирался под тонкое летнее платье, лизнул горячее со сна тело и пощекотал покрывшуюся мурашками кожу. Ведьму передёрнуло, и она судорожно вдохнула стылый воздух, посмотрев странным взглядом туда, где мгновение назад стоял волшебник. К счастью, он, озадаченный предстоящей дорогой, вышел из номера, так и не заметив пытливого взора.

А, между тем, девчонке было интересно — подействовало ли вчерашнее зелье? Вид у мага был вполне цветущий и отдохнувший. Однако вовсе не его самочувствие сейчас интересовало ведьму. Люция с некоторым сожалением посмотрела в спину уходящему чародею и вздохнула — странно, вчерашнее зелье как будто не принесло ожидаемого эффекта. То ли колдунка что-то напортачила в заклинании, то ли Торой оказался защищённым от слабой деревенской волшбы, то ли следовало подождать ещё… Увы.

Однако кое-чему можно и порадоваться. Например, тому, что целебное зелье, сделанное для собственной раны, подействовало безотказно. Бедро совершенно не болело. Девчонка осторожно ослабила повязку и с любопытством посмотрела на рану. Впрочем, раны никакой и не было — лишь тонкий шрам, затянувшийся нежной розовой кожицей. Ведьма довольно улыбнулась и бросила повязку с остатками лечебного зелья на табурет. Сейчас она оденется и уберёт грязное полотенце в узелок, чтобы потом при первом удачном случае закопать повязку где-нибудь в лесу. Уж кому-кому, а колдунье никак нельзя оставлять следы волшбы, да собственной крови. Ну как, кто из товарок найдёт, да порчу наведёт какую?

Но сперва одеться. Слишком уж студёный воздух в комнате. Что там Торой раздобыл? Ага, понятно, шерстяная юбка, тёплый плащ… Ведьма отчаянно воевала со своим платьем, пытаясь ослабить шнуровку пояса, когда на лестнице раздался топот ног.

— Люция, быстрее! — маг ворвался в комнату так, словно преследователи уже ломились в таверну с чёрного хода.

Девушка, распахнула глаза и, не успев даже осмыслить в полной мере слова Тороя, выпалила самый важный вопрос:

— Они далеко?

Чародей бросил на кровать принесённую снедь, подхватил с ложа по-прежнему спящего Эйлана и запахнул мальчишку в одеяло.

— Пара-тройка кварталов. Собирайся быстрее, еду забери, я понесу мальчишку, ты провизию. Бегом!

Ведьма лихорадочно теребила завязки на поясе, стараясь высвободиться из юбок, но дрожащие пальцы никак не повиновались:

— Сколько их? — она истерично дёргала узел, не понимая, что тем самым только сильнее затягивает его.

— Двое. Мужчины. Но я не знаю, кто они.

Ведьма с благоговением посмотрела на чародея.

— Ты их почувствовал? — она всё не переставала бороться с поясом, надеясь, что сможет одержать победу.

— Да, почувствовал… — начал было волшебник, но, увидев, как бездарно девчонка теряет драгоценное время, только выругался сквозь зубы. — Сила тебя побери, нет времени путаться в этих верёвках!

Торой, выхватил из-за пояса нож, неуловимым движением перерезал пояс и изо всех сил дёрнул юбки вниз. Сатин бесформенной кучей упал к ногам колдуньи. Люция не успела даже покраснеть от смущения, а маг уже швырнул ей тёплую одежду. Ведьма в панике натянула огромную юбку Клотильды, затем шерстяную тунику, широкий плащ и превратилась в нечто совершенно бесформенное.

К тому времени Торой с крепко спящим Эйланом на руках уже покинул комнату. Колдунья схватила узелок с пожитками, запихнула в него еду и бросилась следом, разумеется, совершенно забыв про оставленное на табурете полотенце.

Промчавшись через залитый серым светом зал питейного заведения, спутники миновали стойку и, едва не опрокинув храпящую Клотильду, пробежали через кухню. В кухне, рядом с огромным буфетом, Торой ещё вчера заприметил низенькую дверь, ведущую в хозяйственные помещения и, соответственно, к чёрному ходу.

Пинком ноги маг высадил хлипкую створку, и беглецы пронеслись через кладовую — в лицо пахнуло пряностями, чесноком и сушёным укропом. Краем плаща Торой задел стоящую в углу растрёпанную метлу, которая не замедлила с грохотом упасть на пол. Люция споткнулась о черенок и пребольно ссаднила ногу. Ведьма зашипела и едва удержала равновесие, но всё же успела бросить тоскливый взгляд на помело. Эх, жаль, не могла она им воспользоваться и улететь из Мирара, куда глаза глядят!

Не успела девушка сделать очередной судорожный вдох, как маленькая комнатка осталась позади. Короткий коридор преодолели и вовсе в несколько шагов. Торой щёлкнул засовом входной двери. Пронизывающий ветер ворвался в помещение, наметая на чистые половицы снег. Запахнув плащ, колдунка выбежала следом за спутником.

Ветер сорвал с головы капюшон, разметал подол просторной юбки, снежная крупа залепила глаза и замолотила по груди и плечам. Проваливаясь в сугробах, беглецы торопились прочь от приютившей их таверны. Остервенелый бег уже через несколько минут разогнал кровь, теперь уж Люция не чувствовала стужи, по спине один за другим текли ручейки пота.

— Почему никак не рассветёт? — прокричала ведьма сквозь вой метели.

Рассвета и впрямь не было в помине. Зябкие сиреневые сумерки не рассеивались и словно навсегда застыли над городом.

— Не знаю. — Торой нырнул в переулок.

Люция увидела, как мелькнул в пурге плащ мага, и устремилась следом. Студёный ветер завывал, взметая к небесам тучи снежной пыли. Колдунка спешила вперёд, перебрасывая узелок с пожитками из руки в руку и дыша на ледяные ладони, чтобы хоть как-то отогреть пальцы. Тяжёлые башмаки увязали в сугробах и щедро черпали снег.

Внезапно ведьме почему-то, совершенно не к месту, вспомнилась бабка и тот день, когда разъярённые деревенские жители тащили её прочь из избушки. Кажется, в толпе Люция увидела искажённое лицо женщины, которая приходила всего месяц назад за лекарством для своей единственной лошади. Кормилица, на которой селянка возила в город овощи, внезапно занемогла. Бабка тогда вручила просительнице сбор травок со словами:

— Ладного здравия вам, милая, и скотинке вашей…

В этот миг лицо колдунке обжёг порыв студёного ветра, и воспоминания поблекли. «Странно… — Думала девушка, торопливо переставляя ноги в зыбучих сугробах. — Чего это я, вдруг, о бабке-то?». Неизвестное сверлящее чувство не давало покоя. Казалось, будто нужно вспомнить нечто очень, очень важное, но что именно, Люция никак не могла осознать. И ещё ведьмочке чудилось, будто за ней наблюдают.

Беглянка то и дело бросала затравленные взгляды по сторонам, однако в мешанине снежинок не видела никого, кроме Тороя. Между тем, лицо бабки — окровавленное с разбитыми губами, в синяках и кровоподтёках — так и стояло перед глазами. Старуха никак не шла из головы.

Но вот в памяти неожиданно всплыл образ мальчишки, которого маленькая ученица ведьмы встретила на опушке леса много лет назад. Колдунке тогда было не больше восьми годков. Мальчишка сидел под старой сосной и с аппетитом трескал сочную землянику, нанизанную на стебель осота. Паренек был ровесником Люции — веснушчатым и загорелым. Увидев невзрачную девчонку с длинной растрёпанной косой, да ещё и в простеньком коричневом платье без передника, он разом смекнул, что перед ним подмастерье ведьмы. А потому, ухватив с земли увесистую шишку, селянин запустил ею в Люцию. Последняя никогда особой ловкостью не отличалась, а потому шишка попала ей прямо в щёку, до крови расцарапав кожу. Заревев во весь голос от вопиющей несправедливости, маленькая ведьма показала обидчику язык и убежала прочь, размазывая по щекам слёзы обиды. Она давно уяснила, что колдунья не имеет права на защиту и тем более выкрикивание угроз — деревенские вмиг пожалуются старосте, и уж тогда беды не оберёшься.

Это неожиданное воспоминание исчезло также внезапно, как и появилось.

Ведьма остановилась посреди заснеженной улицы, силясь понять, что же с ней такое происходит. Она забыла о Торое, об Эйлане, обо всех. Теперь перед её мысленным взором совершенно непроизвольно возник тот самый день, когда она пришла к Фриде наниматься на работу. А потом и это воспоминание было отброшено, не успев до конца оформиться. Вместо него в голове всплыло совсем другое — растрёпанный Эйлан, вечерняя сказка и блики фонарей на потолке комнатушки.

Девушка пустыми глазами смотрела сквозь метель, а в мыслях царил полнейший кавардак. Только сейчас Люция начала понимать, что попытка вспомнить то или иное событие принадлежит вовсе не ей. Ещё бы! Колдунке совершенно не хотелось поминать ни гадкого конопатого мальчишку, ни кричащую в толпе селян бабку, ни последний вечер в доме Дижан. А между тем отдельные фрагменты жизни сами собой выныривали из глубин сознания.

Ужасные ощущения! Ведьме казалось, будто неведомый чужак вторгся в её разум и принялся беззастенчиво изучать не принадлежащие ему воспоминания. Неизвестный колдун словно искал что-то, но при этом не знал, где это «что-то» спрятано. Девушке представилось, будто её память — огромная толстая книга с цветными гравюрами и подписями к каждому изображению. И к этой книге получил доступ какой-то незнакомец. Он берёт увесистый томик чужих впечатлений, взвешивает его на ладони, удовлетворёно кривит губы, а затем открывает на первой попавшейся странице, быстро прочитывает подпись к одному из рисунков, переворачивает несколько листов, бегло читает следующий комментарий, рассматривает недолго гравюру… А затем поспешно перелистывает книгу, уже не всматриваясь и не вчитываясь, просто разыскивая определённую тему.

Ошеломлённая присутствием чужака, ведьма сжала ладонями виски. Словно это могло как-то помочь! Безжалостный незнакомец по-прежнему ловко делал своё дело. Люция чувствовала его прикосновения к самым потаённым глубинам сознания. Ведьме даже померещилось, будто её самой уже не существует. Лихорадочные, нервные поиски приносили телесную и нестерпимую душевную боль. Казалось, будто тебя лишают самого главного — возможности самостоятельно думать, возможности подчинять себе своё же сознание. Подобной беспомощности девчонке не доводилось испытывать никогда.

«Колдунья, колдунья! На метле летунья!

Криворучка, кривоножка, жаба, крыса, Бабка Ёжка!!!»

Это пели, приплясывая и корча гримасы, деревенские дети. Мальчишки и девчонки заключили беспомощно ревущую Люцию в круг и теперь дразнили с несказанным упоением. Подмастерье ведьмы никогда не могла за себя постоять, а тут ещё угораздило придти искупаться на реку, когда на берегу играла сельская ребятня. Конечно, едва нескладная девчонка с тонкой косичкой увидела такое количество детворы, как сразу же бесславно пустилась наутёк. Но для загорелых сорванцов было делом чести нагнать тихоходную и неловкую колдунку. Вот и нагнали, окружили и принялись выкрикивать обзывалки. А затравленная Люция стояла в кругу кричащих сверстников и рыдала.

Между тем, взрослая Люция, охваченная сумятицей самых разных воспоминаний, стояла среди метели, бессильно опустив руки и уронив в сугроб узелок с пожитками.

Торой не увидел и даже не услышал (очень уж завывал ветер), а, скорее, почувствовал, что ведьма остановилась. Он обернулся, но в снежной мешанине ничего не увидел. Зло плюнув, волшебник устремился обратно. За углом, посреди заметённой снегом мостовой, словно пригвождённая к месту, застыла Люция. Маг раздражённо махнул ей рукой, мол, что замерла, пошли. Однако девушка не сдвинулась ни на шаг. Торой перебросил спящего Эйлана с руки на руку и, бормоча проклятия, поспешил к спутнице.

— Чего встала? Пойдём! — прокричал он, сквозь завывание ветра.

Ни один мускул не дрогнул на лице ведьмы. Зелено-голубые глаза безучастно смотрели в пустоту. На губах и щеках таяли снежинки.

— Люция! — Торой встряхнул девушку. — Хватит считать ворон!

Озарение пришло само собой… Чернокнижник! Да, волшебник не раз видел такие стеклянные глаза. Чего там, он и сам не раз приводил людей в подобное состояние. Проникнуть в человеческий разум нетрудно, а, умеючи, можно это сделать так, что жертва вообще не поймёт произошедшего. Однако чернокнижник выворачивал наизнанку воспоминания девушки безо всякой щепетильности.

В двух шагах от мостовой, на счастье Тороя, стояла засыпанная снегом скамья, на которую он и швырнул завёрнутого в одеяло мальчишку.

Теперь всё ясно. Стало быть, по их следу идут двое и один из них чернокнижник. Вполне возможно, что вместе с чернокнижником шёл некромант, таким колдунам проще работать в паре. Юная ведьма стала лёгкой добычей для преследователей, в особенности со своим неумением закрываться от чужого колдовства. Да и наследили беглецы в таверне — будь здоров. Даже повязку Люции впопыхах позабыли прибрать. А искать по крови — проще некуда.

Ну, ладно, глупая девчонка, которая и колдовать-то толком не умеет, не то, что следы заметать, но он-то! Он-то? Вот, что делает с волшебником долгое отсутствие практики…

Досадуя, маг снова встряхнул девушку. Может, незнакомый чернокнижник не успел забраться глубоко? Увы, ведьма по-прежнему не видела спутника.

Как всегда бывало с Тороем в таких ситуациях, паника отступила под натиском хладнокровия. Если чернокнижник докопается до имени волшебника, это всё многократно осложнит. На счастье беглецов, чужак был не очень опытен — виртуоз своего дела (каким раньше был Торой) перевернул бы память жертвы за пару мгновений. Здесь же трудился новичок, трудился беспринципно и поспешно. Обмануть такого — дело несложное и благодарное.

Итак, надо действовать. С детства волшебник помнил наставления Золдана о том, что самый лучший способ вывести человека из ступора — сделать что-то неожиданное. Если чужак не проник достаточно глубоко, хватало простой пощёчины, но в данной ситуации требовалось нечто, гораздо более действенное.

— Люция, — Торой взял искажённое мукой лицо девушки в ладони, — ты меня слышишь?

Он очень надеялся, что слышит. Если ведьма не отреагирует на спокойный, ровный голос, это будет означать только одно — помощь опоздала.

Безмятежный, лишённый интонаций вопрос вошёл в сознание испуганной колдуньи только потому, что в нём отсутствовали эмоции. Девушка кивнула, не ощущая самой себя. Собственно, ей казалось, будто её уже нет. А как ещё прикажете себя чувствовать, когда вам не подчиняются собственные мысли?

— Слушай внимательно, — с прежним спокойствием продолжил маг. — Посмотри мне в глаза. Ты меня видишь?

Ведьма собрала остатки воли в кулак, судорожно вздохнула и попыталась сосредоточиться на просьбе Тороя. Странно, но усилие подействовало — перед глазами прояснилось, и колдунка смогла-таки увидеть спутника, даже рассмотреть иней на его ресницах и снег в чёрных волосах.

Девчонка кивнула.

— Люция, что ты видишь? — Торою надо было доподлинно знать, что она действительно видит его, а не кивает от безысходности.

— Иней. — Выдохнула ведьма. — У тебя на ресницах иней.

И тут, понимая, что нельзя больше терять ни мгновения — ещё пара секунд и колдунья снова растворится в безотчётных фрагментах воспоминаний — маг нежно вытер холодными ладонями мокрые щёки девушки и коснулся замёрзших губ поцелуем. Он почувствовал вкус талого снега и прерывистое дыхание спутницы.

— Ты нужна мне, — прошептал он. — Ты очень нужна мне. Чужака можно прогнать, главное, делай всё, как я скажу. Поняла?

Неожиданный поступок Тороя на время вырвал девчонку из западни, в которую угодил разум. Колдунья не чувствовала ни холода, ни летящих в лицо колючих снежинок, ни рук волшебника на плечах — только усилие воли, напряжение всех сил. Чужак в её голове неуклюже ворошил память, но никак не мог добраться до вчерашней ночи. То ли Люция, сама того не ведая, сопротивлялась, то ли чернокнижник был неумелым и потому тщетно копошился в слишком давних воспоминаниях, увязая в них, словно в болоте.

— Смотри мне в глаза, — потребовал Торой.

Колдунья послушно поймала синий взгляд спутника. Мысли вымело из головы. Даже чужак отступил под неведомым натиском. Маг пристально вглядывался в испуганные зелёно-голубые глаза ведьмы и нараспев говорил то, чему много лет назад научился у Золдана. Торой не знал, получится ли у ведьмы одолеть чернокнижника. Но выбора не было, а надежда, как известно, живуча.

— Видишь комнату, Люция? Большая комната, в которой нет окон и очень темно? Видишь распахнутую дверь?

Девушка на миг опешила от этой странной речи, а в следующее мгновение зрачки тёмно-синих глаз, заглядывающих, казалось, в самую душу, разверзлись, заполнив мир тьмой.

Только теперь ведьма с ужасом поняла, что действительно находится в мрачной пустой зале. Высокая двухстворчатая дверь комнаты оказалась распахнута и открывала путь к освещённым ярким солнцем покоям. Анфилады светлиц уходили куда-то вдаль и манили прочь из темноты, в которой находилась Люция. Странно, но даже здесь — в коридорах собственного сознания, девушка слышала спокойный голос:

— Беги на свет и захлопывай двери…

За спиной колдуньи что-то тихо и настойчиво скреблось. Как будто десятки мышей пытались процарапать коготками каменную кладку. А ещё через мгновение раздался безобразный грохот. Люция испуганно оглянулась и увидела, как позади неё ломится в закрытые двери что-то огромное и злобное. Высокие створки сотрясались и дрожали под ударами. Вот, одна из петель не выдержала — вылетела из стены.

Ведьма не стала дожидаться последствий и рванула прочь. Она не чувствовала усталости, не задыхалась от бега — здесь отсутствовали все привычные человеческие ощущения, но страх… Глубокий животный страх, от которого становились дыбом волосы… этот страх никуда не делся. Напротив, лишь стал сильнее.

Она успела выбежать вон до того, как дребезжащие створки с грохотом распахнулись и в открывшийся чёрный проём по стенам, потолку и полу устремились извивающиеся чёрные щупальца. Будто растущие с огромной скоростью гибкие лозы, они заполнили пространство и поплзли следом за жертвой.

— Люция, закрой двери, — отозвался эхом уже едва слышный голос Тороя.

Девушка в панике обернулась, захлопнула высокие створки и налегла на них всем телом. Двери, тяжко сотрясаясь, били её в спину. Несколько щупальцев со змеиным шелестом успели проскользнуть снизу, а те, что потоньше, тянулись к жертве через замочную скважину. Чужак по-прежнему пытался завладеть сознанием неопытной колдуньи.

Долго удерживать чудовище ведьма не могла и снова кинулась наутёк, ища спасения в следующей зале. Створки за спиной Люции хлестнули стены, и хищные ловцы устремились по следу. Беглянка захлопнула двери очередной комнаты, с упоением прищемив рвущихся вон гадов. Вполне осязаемый крик боли и удивления, явно не принадлежащий колдунье, пронёсся эхом по коридорам. Одно из гибких щупальцев мстительно ухватило жертву за щиколотку и дёрнуло.

Вот теперь ведьма почувствовала боль, но не в теле, а, в собственном рассудке, будто кто-то с жадностью рванул из него кусочек воспоминаний. Колдунья взвизгнула и свободной ногой придавила живую петлю. Новый вопль изумления разнёсся по залам. Щупальце отпустило вожделенную жертву и стремительно скрылось под дверью. Люция воспользовалась временным отступлением врага — во всю прыть кинулась дальше. Но солнечные залы, по которым во весь дух мчалась девушка, стремительно темнели от присутствия чужака, щупальца заполняли пространство и кишели безобразным месивом. Один раз преследователь плотоядно лизнул ведьму между лопатками, но беглянка вовремя увернулась и не позволила ловцу захлестнуться петлёй.

— Уходи! — всей силой рассудка прокричала колдунья. — Уходи прочь!

Впереди ждали очередные двери. Закрывать створки было бессмысленно — засовы на них отсутствовали, удерживать не хватало сил. Как быть? Неужто мчаться от погони до скончания воли? Тут неожиданное прозрение осенило колдунью. Она поняла, что покамест ещё остаётся хозяйкой своего разума. А значит…

Торжествуя близкую победу, Люция захлопнула двери. Но теперь уж не руками, как делала раньше, а могучим мысленным приказом. Створки с грохотом ударились о косяки, и широкий засов, появившийся неведомо откуда, задвинулся сам собою. Девушка услышала, как скребутся с обратной стороны скользкие мысли чужака и, сломя голову, бросилась в следующую комнату. Душа колдунки преисполнилась ликования. Огромные двери с грохотом закрывались следом за девушкой, засовы щёлкали, словно капканы. Ведьма бежала, каждым нервом ощущая гнев и бессилие отторгнутого ею чужака. Наконец, колдунья, вновь очутилась в пустой тёмной комнате, а ещё через несколько секунд окружающая темнота превратилась в чёрные зрачки напряжённо глядящих синих глаз.

Тороя замело снегом — на плечах и голове уже выросли небольшие сугробы, но маг не чувствовал холода, он впился взглядом в лицо ведьмы, наблюдая за её внутренней борьбой. Наконец, взор Люции обрёл осмысленность, и девушка повисла на шее у волшебника, плача от облегчения. Мужчина неловко похлопал спутницу по спине, но прорыдаться не позволил — снова встряхнул.

— Хватит. До каких воспоминаний он добрался? Узнал об Эйлане и о том, что ты дала отпор кхалаям? — чародей встряхнул колдунью.

Она закрыла глаза и отрицательно покачала головой:

— Нет, увяз в детстве…

— Ты молодец. — Скупо похвалил Торой и подхватил со скамьи завёрнутого в одеяло ребёнка.

Люция отёрла со щёк застывающие на морозе слёзы, накинула капюшон и устремилась следом. И всё же, как ни старались путники идти быстрее, за четверть часа едва смогли миновать несколько кварталов. Вьюга разыгралась нешуточная, противиться ветру и снегу становилось всё сложнее.

Боль вонзилась в висок так же неожиданно, как в первый раз, и маг вновь увидел преследователей. Некромант как раз бросал в снег невзрачную Молнию Ищейку. Сгусток Силы воспарил над сугробам, отыскивая цель — посторонние магические пульсации. Увы, после битвы Люции с чернокнижником всплеск, наверняка, был такой, что след беглянки найдётся без труда. И действительно, уже через миг Молния налилась густой синевой, а потом заскользила от «Перевёрнутой подковы» в тот самый переулок, где скрылись беглецы. Некромант оживился, махнул рукой вымотанному спутнику, и оба заторопились следом за Ищейкой.

Теперь от них не уйти, хоть бегом беги.

— Люция, стой, — со спокойной отрешённостью попросил Торой и привалился к облепленному снегом фонарному столбу. — Они взяли след. Как ни плутай, всё равно догонят…

Сквозь вой пурги ведьма не разобрала слов мага, а потому крикнула, придерживая капюшон плаща:

— Чего встал? Идём!

Волшебник отрицательно покачал головой:

— Они взяли след.

Колдунка побледнела и вновь прокричала сквозь непогоду:

— Что же делать? Ты примешь бой?

Торой горько усмехнулся и, избегая смотреть в глаза собеседнице, ответил:

— Нет.

Люция устремилась к магу, проваливаясь в сугробах. Резкий порыв ветра сорвал с головы девушки капюшон и мигом насыпал за ворот снега, но колдунья этого не заметила.

— Почему? Почему, нет?!

— Их двое, они сильнее. — Сказал Торой и не соврал. Преследователей действительно было двое, и они действительно были сильнее его — низложенного.

Ведьма замерла, глядя в ту сторону, откуда должна была явить себя погоня. Девчонка всё никак не могла поверить, что её спутник — защитник, на которого она столь уповала — так легко сдался.

— Но ты же волшебник, сделай что-нибудь! — девушка вцепилась в мага. — Чего встал, как пень?! У тебя есть меч, в конце-то концов!

На последних словах колдунка сорвалась на крик. Торой открыл утомлённо смеженные веки и посмотрел в пылающее от гнева и страха лицо спутницы. Кипящая волна, нет, не злости, а свирепого бешенства поднялась в душе мага. Бешенства на себя самого. И впрямь, какой он мужчина, если не может защитить не то что свою спутницу, но и себя самого? От досады защемило сердце. Что же теперь и впрямь покорно сдаваться на милость преследователей? Хорош заступничек, ничего не скажешь. Горячая ярость полыхала в крови. Низложенный маг дал ей выход наиболее привычным для себя способом.

— Знаешь что… ты, — прошипел он, даже не пытаясь подбирать слова, — дура деревенская, хватит на меня орать, иначе я оторву твою бестолковую голову раньше, чем это делают те колдуны! Понятно?

Он знал, что она права. Права совершенно. Должно быть, именно поэтому ему и хотелось развеять колдунку в пыль. Ведьма отпрянула. Человек, что недавно целовал её, стал, как и прежде, странно далёким, да ещё и неожиданно свирепым.

— Значит, ты хочешь сдаться? — как-то вяло поинтересовалась девушка, вытирая рукавом мокрое от снега лицо. — Просто сдаться?

Видеть её смирение перед неизбежной гибелью оказалось ещё тошнее, и маг проорал:

— Нет! Но мне нужно хотя бы немного побыть в тишине и собраться с мыслями, а не слушать твой скулёж! Поняла?

— Да! — с такой же яростью крикнула ему в лицо колдунья. — Да! Я поняла! Ты ничего не можешь сделать! А попробуешь улизнуть вместе с мальчишкой, расскажу про тебя колдунам. Так что собирайся с мыслями как следует!

Теперь Люция была готова выхватить из ножен волшебника тяжёлый меч и, в первую, очередь зарубить им самого Тороя, а там под раздачу попали бы и колдуны. Чего там! Сейчас ведьма чувствовала себя способной умерщвлять взглядом, не то что оружием.

Торой, не покойся у него на руках ребёнок, должно быть, задушил вздорную колдунью. Разорвал в клочки! И в тот самый момент, когда в голове мага звенело от отчаяния и неистовой ярости, он ощутил знакомое уже покалывание на кончиках пальцев. Через миг, в онемевшие от стужи руки словно вонзились сотни иголок — будто стиснул ладонями ежа. Волшебник не успел изумиться, как вновь пришло понимание — беглецов и их преследователей разделяют два квартала. Чародей снова увидел погоню и плывущую по снегу Молнию Ищейку.

— Люция, быстро! — он взвалил Эйлана на руки девушке. По телу стремительными волнами расходилось давно забытое ощущение нахлынувшей Силы.

— Чего? — ведьма опешила от столь резкой смены настроений — лицо Тороя, минуту назад пылавшее гневом, вдруг сделалось сосредоточенно и спокойно.

— Прячься. — Глядя в метель, сказал маг.

Колдунка быстро смекнула, что лишних вопросов задавать не стоит, и резво заковыляла прочь с мальчишкой на руках. К счастью, тащиться в сугробах пришлось недалеко — несколько десятков шагов, аккурат до сгоревшего дома. Чёрный остов оказался самым близким укрытием. Огонь на пепелище погас ещё ночью, но и сейчас пожарище выглядело страшно. Колдунья нырнула в закопчённый дверной проём и с ужасом вдохнула дымную горечь. Самый страшный запах, который преследовал её с детства — запах вечной угрозы, висящей над каждой ведьмой — запах костра. По головёшкам девушка пробралась вглубь развалин и рухнула на колени возле чёрной стены. Здесь можно положить Эйлана, пускай себе спит. Лишь после этого Люция выглянула на улицу. В мешанине снежинок она увидела, как Торой невозмутимо поправляет сапог. Ветер рвал полы его плаща.

* * *

Хладнокровие пришло само собой — сердце стучало размеренно и спокойно. Торой видел обоих преследователей и знал, что через пару десятков шагов они достигнут конца квартала и повернут налево, в точности повторяя путь, проделанный беглецами. Лишь только путники обойдут двухэтажный дом с изящным крыльцом, волшебник окажется в поле их зрения.

Чародей сделал глубокий вдох и наклонился поправить голенище сапога. Преследователям он подставил беззащитную спину, знал — сразу не набросятся. Как-никак, он единственный бодрствующий человек в городе, где, скованный чарами, спит даже королевский маг. А уж это чего-нибудь да значит.

Через пару секунд волшебник почувствовал, что замечен. Он, не спеша, поднялся на ноги, отряхнул колено от снега и, по-прежнему не поворачиваясь, простёр к земле порядком окоченевшую ладонь. Покалывание усилилось, а потом застывшие пальцы приласкало тепло, это Молния Ищейка уютно легла магу в ладонь.

Лишь после этой небрежной, но весьма впечатляющей демонстрации Силы волшебник обернулся к преследователям. Чего уж там, Торой с детства любил покрасоваться, ибо прекрасно знал — ничто не пугает и не очаровывает сильнее эффектного выхода. Путники, надо отдать им должное, бесстрашно устремились навстречу незнакомцу. Капюшоны плащей, низко надвинутые на лбы, скрывали лица колдунов. Но маг был абсолютно уверен, что каждый из преследователей едва ли старше двадцати пяти лет. Собственно, для колдуна это был почтенный возраст, как правило (стараниями Магического Совета) они не доживали и до тридцати.

И вот Торой ждал, когда преследователи подойдут ближе. Ждал, ничем не выдавая глубокого внутреннего напряжения и, чего там скрывать, трепета. Он уже определил, что в этой паре сильнее некромант, но когда тот отбросил с головы капюшон, волшебник не без удивления признал свой промах относительно возраста. Преследователю было лет девятнадцать-двадцать, однако Сила, волнами исходящая от него, впечатляла. Конечно, как таковое, наличие Мощи вовсе не означало наличие мастерства, но главенствовал в паре, вне всяких сомнений, именно этот рыжий субтильный юноша с веснушками на лице.

— Как нога? Замёрзла? — светским тоном поинтересовался маг.

— Что? — озадаченный некромант замер, а ветер между тем трепал его длинные ржавые волосы.

— Нога не замёрзла, спрашиваю? — насмешливо повторил Торой. — Ты же пару кварталов назад, в сугроб провалился. Наверное, окоченел совсем?

Преследователи переглянулись. Чернокнижник последовал примеру своего напарника и тоже откинул капюшон. Торой едва сдержался от изумленного выдоха — второй юноша был точной копией первого. Близнецы. Чего только не увидишь в мире.

— Не окоченел, — между тем ответил первый из братьев. — Кто ты?

Маг перевёл взгляд со своего собеседника на сгусток тёмно-синей Силы, по-прежнему пляшущий в согревшейся ладони.

— А зачем тебе? — и он лёгким движением перебросил Молнию в руки некроманту.

Брать чужое нехорошо. А уж присваивать чужую Силу — самый дурной тон.

Колдун ловко выбросил вперёд руку, и Молния, сверкнув синевой, растворилась на кончиках его пальцев.

Торой равнодушно проводил глазами сгинувшую Силу и спросил:

— Лучше скажи, чего ради вы тащитесь за мной уже битые полчаса?

Братья снова переглянулись. Они-то шли по следу загоняемой жертвы. А жертва, оказывается, давно почувствовала облаву и не убоялась. Да и, если подумать, такая ли уж она на самом деле жертва? Как бы охотникам и дичи не поменяться местами. Иными словами, лихие чернокнижники оконфузились так, как могли оконфузиться только не в меру самонадеянные юнцы.

Наконец, тот из колдунов, что был сильнее, ответил:

— Мы ищем ведьму и ребёнка. Ты их видел?

Волшебник склонил голову к плечу, внимательно всмотрелся в тонкие, прямо-таки аристократичные черты двух одинаковых лиц и подытожил:

— В городе все спят.

Близнецы вновь переглянулись, словно мысленно совещаясь между собой.

— Она не спит, — произнёс один из юношей. — Я заарканил её сознание, но она закрылась, и след потерялся. Пришлось воспользоваться Молнией.

Торой внутренне улыбнулся. Умные ребята. Не врут. Не хотят быть уличёнными во лжи более опытным противником. Волшебник покачал головой:

— Не видел никакой ведьмы. Иду своей дорогой.

И тут Торой поймал неосторожно брошенную мысль близнеца-чернокнижника — прикрытие у него было слабее, чем у брата. «Он нам врёт», — поделился тот подозрением с некромантом. И не успел мысленный посыл достигнуть второго близнеца, как волшебник нахмурился:

— Обвинять мага во лжи, да ещё и мысленно советуясь со старшим — это дерзость. Похоже, я зря вернул вам Силу. Надо было её присвоить.

Чернокнижник вспыхнул, аж веснушки просияли, а его брат сокрушённо покачал головой:

— Прости нас за невежливость, маг. Позволишь ли задать тебе вопрос?

Торой пожал плечами, мол, валяй.

Некромант спрятал окоченевшие пальцы в рукава одеяния и спросил:

— Как твоё имя и куда ты держишь путь?

Чародей в ответ усмехнулся:

— А силёнок-то хватит отличить правду ото лжи?

Уши некроманта заполыхали от возмущения, и юноша вперил в мага пронзительный взор. От напряжения на висках вздулись жилы, а веснушчатое лицо стало багровым. Некромант изо всех Сил напрягался, обостряя внутреннее видение. Торой же стоял расслабленный и заинтересованный. Несколько мгновений колдун тщетно пытался пробить защиту волшебника, а потом сдался.

Маг удовлетворённо кивнул и заключил:

— Тогда какой смысл отвечать на ваши вопросы?

Братья в очередной раз беспомощно переглянулись, не зная, что делать. Оба понимали — лезть в драку опасно.

— Скажи хотя бы, откуда ты? — без особой надежды спросил чернокнижник.

Торой смахнул с лица капли талого снега:

— Кто вас прислал, мальчики? И зачем вы ловите ведьму?

Некромант дёрнул уголком рта, совершенно справедливо обидевшись на «мальчиков». Собственно, Тороя это не взволновало, пусть обижается.

— Мы не можем сказать, — сухо ответил чернокнижник.

Чародей прищурился и внутренним зрением прикоснулся к мерцающим янтарно-оранжевым пульсациям Силы братьев. И вправду не могут. Витиеватая руна Ан парила над головами обоих. Руна Молчания. Что же это за ведьма такая, которая, отправив двух (далеко не слабых) колдунов в погоню за жертвой, накладывает на обоих заклятие Немоты?

— Да уж, вижу, — с сожалением признал Торой. — Кто же вас так?

Близнецы промолчали. Ещё бы! Скажи они хоть слово на запрещённую тему и руна Ан из туманной дымки превратится в вязкий сгусток. Сгусток этот скользнёт по воздуху, просочится сквозь сомкнутые губы, навсегда запечатает язык и ледяным холодом выжжет грудь. Да, участь клятвопреступника незавидна.

— Ну, раз ответить вы не можете, что толку беседовать? — развёл руками Торой. — А, коли так, я иду своей дорогой.

С этими словами он спокойно зашагал прочь. Маг не знал, как долго продлится «приступ» магических способностей и предпочёл уносить ноги. Он даже наивно понадеялся, что братья позволят ему уйти. И, конечно, эти надежды не оправдались. Молодые колдуны все одинаково и глупо ретивы.

Не успел чародей сделать и пяти шагов, как обжигающая петля захлестнула его плечи. По опыту волшебник знал — за этим броском последует рывок, который выдернет из тела всю имеющуюся Силу. Очень опасный приём, требующий от колдуна огромного опыта — чуть переусердствуй и вместе с Силой вырвешь жизнь. Погубишь противника, погибнешь и сам, как-никак аркан связывает и нападающего и жертву, словно пуповина. Но разозлённые юноши от горькой обиды совсем позабыли про возможные последствия этакого удара. На счастье колдунов маг был готов к нападению.

Люция с ужасом наблюдала за происходящим из своего укрытия — она припала щекой к закопчённой стене дома, совсем позабыв о том, что должна прятаться. Впрочем, ведьма могла бы, не таясь, подняться во весь рост. Да, что там — подняться — спляши сейчас колдунья на обуглившемся подоконнике какой-нибудь затейливый танец, её всё равно не удостоили бы внимания! Троим мужчинам, что замерли посреди оледенелой улицы, было, мягко говоря, не до ведьмы, пускай и очень ценной — трое мужчин вступили в схватку.

Из своего укрытия девушка не слышала, о чём говорили противники, а потому не поняла, с чего вдруг колдуны выбросили вперёд один правую, а другой левую руки. С разведённых ладоней рванул в пургу искрящийся золотой поток. От ужаса крик застрял в горле. О, Торой, самонадеянный позёр, ну зачем, зачем ты повернулся спиной?!

Конечно, доведись магу услышать раздумья перепуганной спутницы, он бы ответил, что подобный бросок чужой Мощи опытный волшебник чувствует заранее — столь велико в этот момент напряжение Силы. Но, к сожалению, Торой находился далеко и не мог утешить перепуганную ведьму, которая уже видела, как её спутник корчится на снегу в предсмертных судорогах.

И тут произошло странное. Морозный воздух уплотнился, словно изготовился обратиться в кисель. Из-за этого всё вокруг сделалось медленным и величавым: снежинки едва двигались, ветер ослаб, словно на его пути возникло неведомое препятствие. Чудовищный аркан, неторопливо вращаясь, пролетел через эту вязкую пургу и плавно осел на плечи мага. В своём мягком торжественном полёте колдовской бросок растерял не только скорость, но и Силу. У ведьмы, словно гора свалилась с плеч. Девушка видела могучее усилие близнецов-чародеев, видела напряжённое дрожание золотой нити, изливающейся из двух белых ладоней, видела лёгкую усмешку, тронувшую губы Тороя, а потом… всё застыло.

Снежинки повисли в воздухе, ветер прекратил тоскливые завывания, и воцарилась тишина. Ведьме даже показалось, что она оглохла, но в этот самый момент безмолвие нарушил спокойный голос:

— Нельзя быть такими олухами. — Торой сказал это со скукой.

Он по-прежнему не поворачивался к противникам. Золотистый аркан, объявший плечи волшебника, вибрировал от напряжения, а потом Люция услышала звук рвущегося колдовства. Как будто кто-то дёрнул в разные стороны кусок плотной ткани. Пронзительный хруст разнёсся над улицей — петля, захлестнувшая мага, рассыпалась искрами.

И вот тогда чародей повернулся к преследователям. Торой простёр к земле открытые ладони, и к ним тот час же устремились клочья янтарно-золотой Нити. Близнецы замерли, признавая право победителя на невозбранное изъятие Силы, и лишь с ужасом следили, как неизвестный волшебник стремительно поглощает то, что они создавали. Удар невероятной мощи словно прошёл мимо жертвы. Братья угробили на сокрушительный бросок почти всё, что имели, и теперь были совершенно беспомощны перед лицом опасности. И какой опасности!

Колдуны, смирившись со своей участью, запоздало гадали, почему никто не знал о том, что в Мираре находится столь сильный маг? Почему никто не знал о том, что в пределах трёх королевств находится столь сильный маг? Откуда он взялся, и что сейчас сотворит с ними за дерзость? Некромант всматривался в бесстрастное лицо чародея и тщетно пытался прочесть на нём хоть какие-то мысли, относительно дальнейшей судьбы двух незадачливых братьев. Юноша замер, понимая, что сопротивляться бессмысленно. Искушение пуститься наутёк было отброшено, как позорное. И некромант лишь надеялся, что сможет принять смерть, не опускаясь до мольбы. В свою очередь близнец-чернокнижник собрался было кинуть брату прощальную мысль, но не нашёлся, чего сказать, а потому лишь беспомощно промолчал. Жаль, что их жизнь оказалась такой короткой.

Торой увидел, как смертельно побледнели братья — веснушки на меловых лицах казалась ржавыми кляксами. Ребята, по всей видимости, прощались с жизнью и друг другом. Маг подавил смешок. Пускай немного потрясутся — впредь неповадно будет.

На безмолвной улице воцарилась тишь. Время словно перестало существовать. Ветви деревьев, наклоненные порывом ветра, так и замерли — неестественно выгнувшись. Вихрь позёмки тоже оцепенел в сиреневом воздухе, не успев достигнуть земли. Всё замерло. Окаменели и колдуны, да только эти больше от страха и почтения. Но тут глубоко под землёй что-то дрогнуло, заворчало, будто там повернулся, просыпаясь, огромный зверь. Близнецы в безотчётном порыве кинулись друг к другу и обнялись, словно испуганные дети. Они, видимо, решили, что разгневанный маг призывает из тёмных глубин Подземья неведомых и страшных демонов.

Волшебник и в мыслях не держал звать на помощь мистических тварей. Он лишь сделал небрежный взмах рукой, и внезапный толчок, идущий из-под земли, разметал близнецов по разные стороны улицы. Некромант приложился о каменную стену небольшого домика, чернокнижник впечатался лбом в толстый ствол каштана. Тут-то из сугроба и брызнули в сторону близнецов огромные чёрные комья. Люция запоздало поняла, что это по Тороевой прихоти взметнулись из-под снега булыжники мостовой.

Наказуемые, которым предстояло умереть от абсурдного камнепада, жалко скорчились каждый со своей стороны улицы. Люция ахнула и закрыла руками лицо. Она не хотела видеть гибель несчастных мальчишек, про коварство которых уже забыла. Ведьма не ожидала от своего спутника подобной жестокости.

Но жестокости не последовало. Камни, которым по всему полагалось лавиной обрушиться на колдунов, в самый последний момент мягко опустились на землю. Но Торой не был бы Тороем, если бы ограничил воспитательный процесс только лишь страхом. Поэтому один из увесистых булыжников мстительно рухнул на ногу некроманту. Юноша вскрикнул и смешно запрыгал в сугробе. Другая каменюка, гораздо меньшая по размерам, но летящая куда резвее первой, угодила точнёхонько в плечо чернокнижнику. Колдун охнул и сел в снег.

Маг слишком уж пристально наблюдал за происходящим, из чего Люция и сделала вывод, что камни отыскали свои цели не случайно, а строго по приказу разгневанного чародея. Близнецы кое-как приходили в себя. Оба недоумевали унизительному, но пустяковому наказанию, которое учинил над ними противник. Оба ждали продолжения экзекуции.

— Идите своей дорогой. — Вдруг приказал странный волшебник и добавил. — А в следующий раз не бейте в спину того, кого не знаете в лицо.

Только тут колдуны, наконец, поняли, что незнакомец и впрямь не намерен их убивать. А ведь мог бы запросто вытянуть Силу жертв и бросить издыхать прямо здесь, в рассыпчатых сугробах. Потихоньку близнецы поднялись на ноги, не забывая с боязливым благоговением коситься на неприятеля. Торой равнодушно наблюдал за тем, как юноши отряхиваются от снега и, бочком, бочком, хромая и корчась от боли, обходят его по крутой дуге. Наконец, некромант, который неуклюже ковылял в снежно-каменном месиве, пристыжённо опустил голову и произнёс:

— Прости нас, маг. Мы были не правы.

Торой кивнул, то ли соглашаясь, то ли даруя прощение.

— Спасибо, что оставил нам жизнь, — едва слышно вторил брату чернокнижник. — Но по твоему следу пойдут другие. Ты не сможешь защищать колдунью долго.

Волшебник равнодушно безмолвствовал и в этот раз. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять — загадочная ведьма, приславшая близнецов, вскоре изобретёт какую-нибудь новую гадость.

Тем временем, оба колдуна отвесили магу почтительные поклоны, круто развернулись и сквозь пелену неподвижно замерших снежинок побрели туда, откуда пришли. Ещё пару мгновений на улицах Мирара царила тишина, а потом природа пришла в движение.

Только теперь Торой, наконец, позволил себе перевести дух, понимая, что каким-то неведомым чудом остался жив. Чернокнижники-подранки уже пропали за углом. Больше не придут. А, маг терялся в догадках, что за странная Сила приходила к нему, помогая и спасая? Бросок близнецов, мог свалить с ног почти любого. Но он-то выстоял. Каким образом? Тут волшебник, погружённый в свои мысли, неожиданно оказался в чьих-то крепких объятиях — ведьма вцепилась в него, словно в родного, и повисла на шее. Её лицо, мокрое от снега, было перемазано жирной копотью, а зелёно-голубые глаза сияли от радости и восхищения:

— Ты их прогнал! Ты их прогнал!

И девушка снова стиснула мага в объятиях. Он согласился с некоторым удивлением в голосе, сам не веря случившемуся:

— Прогнал…

На чумазом лице колдунки цвела счастливая белозубая улыбка. Торой попытался вытереть грязные щёки девушки, но только сильнее размазал копоть. Странное нечто, лишь отдалённо напоминающее барышню — в бесформенном плаще, огромной юбке, с грязной, угольно-чёрной мордочкой и сияющими глазами — снова прижалось к спасителю. Сейчас Люция больше походила на восторженное огородное пугало, нежели на зловредную ведьму. Волшебник чуть было сам не начал глуповато улыбаться, но вовремя спохватился и сурово сказал:

— Идти надо. Где Эйлан?

Ведьма исчезла на пепелище, а через пару мгновений вернулась уже со спящим пареньком. Маг принял ребёнка и, как ни в чём не бывало, зашагал в пургу. При этом он чувствовал себя так, будто только что оббежал по кругу весь Мирар. Люция поспешила следом. Она заметила, что после схватки Торой как-то разом посерел лицом и осунулся. Видимо противостояние стоило ему немалых Сил. «Но он же забрал Могущество колдунов, — напомнила себе девушка. — Чего ж случилось-то?» Однако спросить ведьма не осмеливалась.

Путники прошли ещё пару кварталов. Волшебник чувствовал себя надорвавшимся — голова кружилась, ноги подгибались. Эта слабость была ему знакома. Весьма похоже Торой чувствовал себя после низложения. Да, весьма похоже, но несравнимо лучше. Странно…

И тут маг прозрел. Невесть откуда взявшаяся Сила, дарованная Книгой, не была безвозмездной, как решил поначалу самонадеянный волшебник. Старинный фолиант Рогона оказался так же коварен, как и всё его наследие. Да, Книга каким-то странным образом дарила Могущество, но, судя по всему, взамен забирала жизненные силы. И теперь Торой расплачивался за щедрую помощь. Хорошо ещё поймал Удар близнецов. Сейчас Могущество братьев-колдунов стремительно покидало тело — Книга жадно поглощала чужую Мощь, но полученного ей явно недоставало, и теперь она взялась тянуть душу из Тороя.

Люция брела по правую руку мага и бросала на спутника настороженные взгляды. Заострившиеся черты лица, смертельная бледность тяжелобольного, заплетающийся шаг, — девушка видела, как глаза волшебника стекленеют, утрачивая всякую мысль. И, уж конечно, колдунка понимала — держится он на одном упрямстве. Про такого доходягу, как Торой, бабка Люции сказала бы безо всяких сантиментов: «Не помрёт, так зачахнет». Тогда девчонка собралась с духом и решила взять бразды правления в свои руки. Очень скоро на углу одной из улочек она, наконец-то, увидела трактир. Залепленная снегом вывеска сообщила, что называется заведение «Сытая кошка».

— Идём, — голосом, не терпящим возражений, приказала колдунья и дёрнула спутника за рукав.

Маг покорно поплёлся следом. Кое-как поднявшись по ступенькам, волшебник ввалился в таверну и рухнул на широкую скамью. Он с трудом положил Эйлана рядом и закрыл глаза, перед которыми сразу же замельтешили цветные пятна. А в следующее мгновенье к пылающим вискам прикоснулись ледяные пальцы ведьмы. Девушка осторожно ощупала лоб волшебника и тихо произнесла:

— Давай-ка, выкладывай, что с тобой такое? Не скажешь правду, брошу прямо здесь. Говори. — Потребовала она.

Торою было настолько плохо, что он готов был выложить любые тайны самой невероятной секретности, даже те, которых не знал. Но какой-то частью рассудка, не до конца затравленной немочью, волшебник помнил — Люция ведьма — доверять ей нельзя. Однако и врать он был не в силах. Поэтому маг поступил как всякий хитрец, то есть сказал половину правды и тем удовлетворился.

— Я обессилен. Даже отобранное Могущество не может восполнить потерю. — Просипел он.

Ведьма сосредоточенно кусала бледные губы. Да уж, она знала, что такое — надорвать магические силы. Однажды, ещё в далёком детстве, она тоже вот так «переколдовала» и после седмицу валялась в горячке, пила заговоренные травяные чаи да мучалась от непереносимой слабости.

Люция исподлобья смотрела на спутника. Тот сидел бледный и ко всему безучастный. Девушка прикоснулась к его запястью — живчик под пальцами едва трепетал. Ах, если бы она могла хоть чем-то помочь! Имелось, конечно, у ведьм несколько зелий, которые вполне могли справиться с этой задачей, но на лечение требовалось время, которого у беглецов не было. Колдунка вздохнула и решила, что на данный момент необходимо сосредоточиться на другом, а потому оставила Тороя отдыхать на лавке и поспешила разыскать обязательную при трактире конюшню. Пока маг не сморился, надлежало поторапливаться, а то уснёт — не добудишься.

Стойло, как и следовало ожидать, находилось на заднем дворе, но прежде чем попасть внутрь девчонке пришлось, ругаясь сквозь зубы, долго утаптывать сугроб. В башмаки сразу набился снег, а полы одежды так оледенели, что задевая ногой огрубевший подол, девушка слышала, как хрустит смёрзшаяся ткань. Ах, как же хотелось выпить чашку горячего чаю, лечь в тёплую постель и забыться уютным сном! Но пришлось шмыгнуть красным носом, постучать ногой об ногу, чтобы стряхнуть с башмаков налипший снег, и войти в полумрак конюшни.

В лицо ударил знакомый каждой деревенской девчонке запах конского пота, навоза и опилок. В стойле безмятежно дрыхли три лошадки — из их едва трепетавших ноздрей вырывались облачка сизого пара. Собственно, только по этим облачкам и можно было понять, что несчастные создания, с заиндевевшими от инея гривами, всё-таки живы. Девушка решительно открыла первое стойло и, погладила спящего пегого конька по морде. Животное фыркнуло, но не разлепило сомкнутые колдовским сном веки.

Как ни прискорбно, но колдунка знала лишь одно заклинание, которое можно было сотворить над лошадью. Вообще-то незатейливый заговор (или, как его называли колдуньи — «словоречие») существовал для того, чтобы придать сил загнанному скакуну. Но… вдруг повезёт? Люция прижалась губами к конскому уху, вдохнула исходящее тепло — родное, успокаивающее — и нараспев заговорила:

Девчонка замерла. Как-то не верилось, что старый, известный каждой ведьме заговор сможет развеять могучее чародейство. Но… вот конёк дёрнул ухом и прянул в сторону. Налитый кровью глаз посмотрел на незнакомку испуганно и недоверчиво. Ведьма ловко ухватила пегого за гриву и погладила, чтобы успокоить. Конь погарцевал-погарцевал, но вскоре угомонился. Товарка пегого, гнедая мохноногая кобылица, что спала в соседнем стойле, проснулась также быстро. Она немного подрожала, но скоро притихла и стала благосклонно поглядывать на бодрствующего жеребчика.

Некоторое время Люция провозилась, седлая и взнуздывая лошадок, поправляя попоны, затягивая подпругу. Кони же с удовольствием обнюхивались, нетерпеливо топтались на месте и, похоже, были рады пробуждению.

В «Сытую кошку» ведьма ворвалась спустя четверть часа. Подышала на застывшие ладони и посмотрела на волшебника. Он был бледен, едва ли не сер, под глазами залегли фиолетовые тени. Колдунья испуганно принялась тормошить мага. Тот открыл подёрнутые мукой глаза и спросил хрипло:

— Ты чего?

— Сможешь ехать верхом? — отряхивая с себя снег, справилась Люция и с сомнением посмотрела на спутника.

Тот ответил уверенно:

— Смогу. Ты бы носки поменяла. Промокла, небось, в своих башмачках…

Девушка подняла брови и округлила глаза — никак не ожидала столь трепетной заботы. Впрочем, на удивление времени не было, поэтому настойчивые руки тут же подхватили мага под мышки и потянули прочь из трактира — обратно на лютый мороз. Впрочем, Торой был кроток и исполнен смирения. Привычным движением он сгрёб со скамьи спящего Эйлана, вышел на улицу и побрёл туда, куда его, словно покорного вола, направляла ведьма. Когда волшебник остановился возле пегого жеребца, спутница осторожно тронула его за плечо, мол, забирайся в седло. Маг посмотрел на неё невидящими глазами и сказал помертвелым голосом:

— Садись. Подам мальчишку.

Колдунья собралась следовать приказу, но Торой с неожиданной силой схватил её за запястье:

— Погоди…

Волшебник бухнулся коленями в сугроб, уложил рядом Эйлана и принялся рыться в узелке. Судя по всему, маг ничего не соображал. Девушка уже хотела отобрать узелок и со всей строгостью потребовать, чтобы спутник забирался на лошадь, но тут Торой извлёк на свет шерстяную тунику. Шатаясь, подошёл к рыжей кобылке, набросил тунику на холодное кожаное седло и сказал:

— Теперь садись.

Ведьма залилась краской. И впрямь, как бы она сейчас села в ледяное кожаное седло? Юбка, это тебе не штаны — под себя подоткнёшь, ноги будут голые, по конскому крупу расправишь… ещё хуже.

Красная, как свёкла, колдунья кое-как взгромоздилась в седло и немного поёрзала, поправляя шерстяную подстилку. Торой несколькими движениями расправил её юбки так, чтобы девушка не сверкала голыми лодыжками, а после поднял со снега розовощёкого Эйлана и кое-как передал ребёнка ведьме. Он вообще обращался с мальчишкой, словно с мешком гороха. Собственно, Люция не обратила на это внимания, ибо раздумывала о странном поведении мага, его неожиданной заботе и внимательности. Этот его поцелуй… теперь вот ухаживания. Неужто?..

Девушка рассеянно следила за тем, как Торой вскарабкивается на смирного пегого конька. Да, да, именно вскарабкивается. С третьей попытки попав ногой в стремя, волшебник потратил остаток сил на то чтобы затащить себя в седло. Жеребец вытерпел все эти ёрзанья и покорно двинулся туда, куда направил его всадник. А Люция так и не догадалась, что маг безуспешно борется с обмороком. Он, конечно же, не видел, как они выехали из Мирара. Все силы уходили на то, чтобы удержаться в седле. Ведьма ехала рядом, держа ребёнка. Она давно поняла, что от спутника в ближайшие часы не будет никакого толку, поэтому подхватила уздцы пегого, и теперь обе лошади шли рядом. Люция из-за этого, нет-нет, а задевала ногой стремя Тороя. Сей факт, отчего-то повергал девушку в смущение, близкое к панике. И только магу было совершенно всё равно — касается его ноги прекрасная нимфа или вздорная деревенская ведьма с красными от мороза носом и щеками.

Дорога, ведущая прочь из Мирара, оказалась засыпана снегом также, как город и окрестные леса. Над флуаронскими землями по-прежнему висели недобрые сумерки. Солнце не поднималось над горизонтом, а по сугробам скользили знобкие синие тени, какие бывают только на рассвете. И рассвет плыл над королевством Флуаронис. Плыл, но никак не мог превратиться в день. Ведьме было страшно.

И всё-таки, несмотря на испуг, Люция уверенно правила к лесу. Она боялась открытой дороги. Дорога проглядывалась далеко вперёд и всякий, бредущий по ней, был очень заметен. Колдунья вела лошадей окраинами чащобы, чтобы вечером, при первой возможности, выйти к какой-нибудь деревне и там заночевать. Правда, бросая короткие взгляды на Тороя, ведьма подозревала, что остановку на ночлег придётся делать раньше. Вон как волшебник качается в седле — словно смертельно раненый.

Тем временем обледенелые стены Мирара, его замёрзшие на ветру флюгера, шпили, башни и крыши, покрытые снегом — остались далеко позади. Заметённый сугробами город растаял в сиреневом сумраке. Ветер со свистом гнал к столице новые тучи, нёс колючую позёмку и завывал тоскливо, словно оплакивая беспробудно спящих жителей. Люция не оборачивалась. Помнила ещё наставления бабки, которая вразумляла воспитанницу: «Чтобы испугаться — три раза оглянись через плечо». Это было правдой — только начни испуганно бросать взгляды за спину и сама на себя нагонишь такого страху, что всем ведьмакам и ведьмам не по силам.

И вот, памятуя давнее наставление, колдунка предпочла погрузиться в мысли о плачевном состоянии Тороя. Тема эта тоже была невесёлая, но заставить себя думать о чём-то другом или, тем паче, снова затравленно озираться по сторонам, колдунья просто не могла. Тут, конечно, вспомнился поцелуй на заснеженной улице…

Нет, ведьмочка, конечно, прекрасно понимала, для чего Торой её поцеловал — обычная уловка, которую можно сравнить с пощёчиной, но отрезвляющей не тело, а рассудок. Однако было бы ложью сказать, что эта «пощёчина» пришлась молоденькой ведьме не по вкусу. При одном воспоминании о поцелуе, Люция заливалась жгучей краской. Никто и никогда её не целовал. Будь у колдуньи раньше какой никакой ухажёр, то поцелуй Тороя навряд ли так сильно запал ей в душу и тогда навряд ли вообще отрезвил, но…

Додумать свою мысль девушке не довелось, ибо в этот самый момент её спутник, далёкий от сердечных терзаний, повалился на шею пегого коня. Колдунья вскинулась и поняла — её волшебник, по всей видимости, умирает, тогда как она зачарованно вспоминает всякие нелепости.

— Торой… — ведьма тронула мага за плечо и едва не разрыдалась — он молчал! Не говорил ни слова! А цветом лица соперничал со снегом!

— Торой! — взвизгнула девчонка и беспомощно разревелась. — Торой!!!

По лицу колдунки, замерзая на ветру, текли слёзы. Что теперь делать? Даже с лошади не слезть — на руках мальчишка. И в мягкий сугроб паренька не бросишь — кругом кусты и валежины! Разве швырнёшь ребёнка на ощетинившиеся сучья? Жалобный скулёж юной ведьмы плыл над сугробами, разлетаясь по заснеженной чащобе.

Сквозь липкую пелену забытья Торой услышал полное отчаяния подвывание. Всхлипывания были столь безутешны, что мешали погрузиться в сладостное забытьё. А заснуть хотелось невероятно. Должно быть, именно поэтому, превозмогая вязкий туман беспамятства, волшебник открыл глаза. Рядом, на расстоянии двух шагов, сидела на лошади и громко ревела Люция. Её щёки уже покрылись заиндевелыми дорожками слёз, нос распух. Девчонка тряслась от истерики.

Маг с усилием выпрямился в седле и замёрзшими губами проговорил, насколько смог внятно:

— Не плачь. Дай ребёнка.

Люция заставила кобылку подойти вплотную к пегому коньку и, по-прежнему всхлипывая, поместила спящего Эйлана перед Тороем. Маг кое-как устроил паренька и снова поник головой. Он даже не почувствовал, как медленно и неумолимо заваливается на бок и как соскальзывает с седла, крепко прижав к себе мальчишку. Не услышал он и новый приступ рыданий испуганной ведьмы, не заметил, как её пальцы, в попытке удержать его, скользнули по складкам плаща.

Сладкая истома заключила волшебника в объятия, и объятия эти были столь уютными, столь избавительными, что воспротивиться маг не захотел. К чему? Смерть оказалась вовсе не такой страшной, как он привык о ней думать. На самом деле смерть была похожа на крепкий детский сон, полный нечётких образов и безмятежного покоя.

Приземление в колючие кусты показалось приятным и спасительным, Торой будто опустился на мягкую перину. Сквозь безмятежный сон отголоском постылой яви послышался напоследок громкий надрывный крик, который мог принадлежать только вусмерть испуганной девчонке. Но даже этот крик не заставил волшебника очнуться.

* * *

— Милый… милый… — в голосе слышались боль и мольба. — Милый, открой глаза! О, любовь моя, открой глаза!..

Этой просьбе Торой не мог воспротивиться, хотя всё существо восставало против того, чтобы вырваться из сладких объятий беспамятства. Волшебник пытался разомкнуть спекшиеся губы и хоть что-то сказать. Какие-то слова утешения, которые обнадёжили бы испуганную девушку. Но ничего не получалось. С пятой или четвёртой попытки он смог лишь приоткрыть глаза, однако увидел только размытые, плавающие перед самым лицом пятна.

— Милый мой… я здесь. Посмотри на меня! — ладонь Тороя ласково, но требовательно стиснули.

Лицо магу щекотнуло что-то мягкое, пахнущее пряной травой. Надо же, а он ведь уже совсем забыл это прекрасное ощущение, когда по щеке скользит шелковистый женский локон…

— Он пытается открыть глаза. — В юношеском голосе звенели одновременно восторг и ужас. — Подожди, не тормоши его.

Пятна над Тороем замельтешили, на пылающий лоб легла прохладная тряпица, смоченная в растворе воды и уксуса. Это скромное средство принесло несказанное облегчение. Вот только странно — голоса говорили, что он пытается открыть глаза, тогда как Торою казалось, будто он всё же пересилил себя и разлепил сомкнутые веки. Потом до него дошло, что на самом деле он лишь едва-едва смог размежить ресницы, оттого-то всё происходящее вокруг и казалось свистопляской размытых пятен. Маг глубоко вздохнул — воздух пах травами, хвоей и зноем. Ещё он расслышал фырканье лошади да скрип колёс, какой может издавать только разбитая телега. Его куда-то везут? И зима в Мираре кончилась?

— Милый, как они посмели сделать это с тобой?! — на лицо Торою закапало что-то горячее. Одна тяжёлая капля упала на спекшиеся губы и показалась до горечи солёной.

Маг вздохнул и хриплым, неузнаваемым голосом просипел:

— Не плачь…

То был шёпот даже не смертельно больного, а умирающего. Но и этот невнятный шелест, отнявший у волшебника последние силы, оказался услышан. Где-то рядом плеснула вода, а через секунду губы и пылающее лицо заботливо протёрли мокрым полотенцем.

— Любимый… — страдальческий всхлип оборвался, и к груди Тороя доверительно прильнула щекой… кто? Он не видел, но слышал, что этой женщиной была не Люция.

— Дай ему раздышаться. — Голос донёсся с другого конца телеги и показался смутно знакомым, однако волшебник не успел понять, откуда знает говорившего.

А потом кто-то осторожно, но настойчиво попытался оторвать от Тороя женщину. Зачем? Причитания и порывистые объятия незнакомки совсем не мешали волшебнику. Пусть себе плачет, чего расстраивать бедняжку? В то же мгновение смехотворность этих мыслей стала очевидна, и Торой хмыкнул сквозь вяжущее страдание. Смешок отозвался болью, и неожиданная мука заставила распахнуть глаза.

— Итель! — почти закричал стоящий на коленях у самого изголовья юноша. На смуглом лице обеспокоено сверкнули раскосые глаза. — Итель!

Маг проследил мутным взором за взглядом паренька и только теперь увидел перед собой кудрявую пепельную макушку. Женщина, обнимающая волшебника, вскинула голову. Торой смотрел на красивое нежное лицо, на высокий лоб, немного курносый нос с россыпью светлых веснушек, в дивные фиалковые глаза, покрасневшие от слёз, и даже сквозь туманное забытье чувствовал, что тонет. Хороша…

Лишь после этого страдалец нашёл в себе силы оглядеться, точнее, слегка скосить глаза в сторону. Он находился в повозке с крытым верхом — лежал прямо на голых досках, только под голову что-то было подложено, кажется, свёрнутый плащ. Больше Торой ничего рассмотреть и понять не успел. Мерное покачивание и едва слышный скрип колёс заставили желудок подпрыгнуть к горлу. Маг поспешно зажмурился.

— Итель, умоляю, не тормоши его… — это снова был голос, показавшийся Торою знакомым.

Однако говоривший тут же смолк, поскольку девушка, к которой он обращался, с неожиданной яростью зашипела:

— Да что ты ко мне пристал?! Не покойник же он, в конце концов!

Она осторожно сняла со лба Тороя уже ставший тёплым компресс, но через мгновение вернула освежённую тряпицу обратно, смиряя пылающую кожу.

— Милый, ты меня слышишь? Ты ведь слышишь? — теперь в её голосе снова звучала лишь щемящая нежность.

Низложенный волшебник собрался с силами и кивнул. Что-то из только увиденного не давало ему покоя. Что-то в людях, которые окружали его. Он всё силился это понять, но мешала обступившая разум дурнота. Снова приоткрыв на короткий миг глаза, маг понял — девушка и юноша, склонившиеся над ним, были слишком странно одеты.

Женщин в подобных платьях Торой видел на старинных картинах — квадратный вырез с коротким воротничком-стойкой, длинные рукава, в другое время волочащиеся по земле, а сейчас бесформенными складками покоящиеся на полу повозки. Да и гребень в роскошных пепельных кудрях казался каким-то… допотопным? Волшебник с трудом перевёл взгляд полуоткрытых глаз на юношу-иноземца, что сидел слева от него и держал в руках миску, наполненную водой. Этому было от силы лет девятнадцать — невысокий, худощавый и одет также чудно — в длинную рубаху, подпоясанную широким кожаным ремнём, и диковинного кроя штаны.

Торой перевел взгляд на пепельноволосую девушку и попытался было хоть что-то сказать, но не смог. Гортань ожёг сдавленный хрип, который даже отдалённо не напомнил человеческий голос. Та, которую юноша называл Ителью, улыбнулась и ласково притронулась к щеке Тороя. В этом жесте было столько нежности, что у волшебника защемило сердце — так прикасаются к безгранично любимому, но навсегда уходящему из мира живых человеку.

— Молчи, береги силы. Мы обязательно тебя излечим… — Итель не сказала, выдохнула эти слова, и закусила нижнюю губу, чтобы сдержать рвущееся прочь рыдание. Она закрыла глаза, но из-под сомкнутых ресниц всё-таки выкатились две тяжёлые слезы.

Однако девушка тот час же взяла себя в руки.

— Рогон! — Итель положила узкие ладони на плечи Тороя, еле сдерживаясь, чтобы не встряхнуть его как следует. — Не смей умирать!

Юноша, сидящий рядом, поспешно отставил миску с водой в сторону и перехватил руки красавицы, мешая ей чинить самоуправство.

Рогон? Теперь Торой успокоился. Всё стало на свои места. Именно так и сходят с ума. Сначала всё болит, потом рассудок покрывает густая пелена, а после этого начинаются видения, подобные нынешнему — повозки, прелестницы, Рогоны и прочее. Волшебнику, конечно, не нравилось думать о себе, как о безнадёжно сумасшедшем, но иначе объяснить происходящее он не мог.

В этот самый момент, когда маг в какой-то мере начал свыкаться с мыслью о собственном скоропостижном безумии, он отчего-то посмотрел на свои руки. Посмотрел и понял, что, наверное, ещё не сошёл с ума. Поскольку не может сумасшедший человек так явственно представлять себе чужое тело. Руки, которые он по праву считал своими, и которые теперь безжизненно болтались в такт покачиванию телеги, руки эти были сильными мужскими руками, однако… они никогда не принадлежали Торою. Маг даже увидел тонкий шрам, пересекающий могучее левое запястье и на мизинце правой руки простенькое стальное колечко. Он наречён? Кому же? Уж не этой ли красавице с фиалковыми глазами?

Да, не может бред воспалённого рассудка быть таким подробным.

— Рогон… — юноша, сидящий у изголовья, жадно всматривался во внезапно распахнувшиеся глаза Тороя, но тут, словно увидев в них нечто ужасное, отпрянул:

— Алех! Алех, посмотри…

Мужчина, что правил повозкой и изредка косился на своих спутников, резко натянул поводья и обернулся. Сквозь бьющее в глаза солнце, Торой видел лишь силуэт незнакомца. А потом повозка остановилась (магу сразу сделалось легче — перестало мутить), и Алех забрался в телегу. Здесь он, пригибаясь, чтобы не задеть макушкой рогожное полотнище, подошёл к распростёртому на полу болящему. Торой, только-только проморгавшийся, уставился на возницу так, словно увидел призрака…

Над волшебником склонился не кто иной, как эльф Алех Ин-Ксаам — лучший друг Золдана. То-то его голос показался Торою знакомым! Правда, этот Алех был молод. Молод даже по эльфийским меркам. Скорее всего, ненамного старше вот этого юноши, позвавшего его. Белокурые волосы эльфа колыхал ветер, а в зелёных спокойных глазах и сейчас плескались столь свойственное его народу хладнокровие и глубокомыслие.

Алех? Торой хватал ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Алех?! Мысли цветным хороводом понеслись в голове. Алех, лучший друг его наставника, Алех, которого молодой маг чтил едва ли не как второго отца, Алех, поучавший Тороя, что истории, связанные с Рогоном — не более чем вымысел?.. Голова закружилась. Да, он спятил, и с этим нужно смириться. Теперь ему, по всей видимости, предстоит жить в мире остроухого Алеха, полуживого Рогона, симпатичной незнакомки и скрипучей телеги.

Но всё-таки, неожиданно всплывшее имя Рогона отрезвило и подтолкнуло к новым мыслям. Рогон, Итель… неужели он, Торой, каким-то образом оказался в прошлом, шагнул более чем на триста лет назад и очнулся в теле одного из сильнейших магов?

Тем временем Алех склонился над распростёртым страдальцем и озабоченно покачал головой. Видимо, что-то в лице Рогона насторожило его.

— Итель, посмотри, какие у него глаза. Они же синие! — бросил он через плечо ведьме.

Да, да, ведьме. Ведь жена Рогона была ведьмой. Это Торой помнил прекрасно.

Девушка метнулась к лежащему, жадно заглянула ему в лицо, а потом словно состарилась на несколько десятков лет. И такая тоска исказила прекрасные черты, что у Тороя защемило сердце.

— Где мой муж? — потухшим голосом спросила эльфа Итель, и лицо её стало белым от отчаяния. — Что с ним случилось?

Она снова склонилась над Тороем, коснулась его виска и едва сдержалась, чтобы не зарыдать.

— Кто ты?

Волшебник молчал. Он не знал, достанет ли у него сил ответить. Да и что ответить? Как он оказался здесь? Уж не Книга ли перетащила его сквозь капканы времени? Маг облизал губы и попытался взять Итель за руку. Это простое движение стоило ему немыслимых усилий. Мир вокруг затанцевал, перед глазами поплыли белые пятна, однако сознание не покинуло измученное тело. Торою хотелось удостовериться, что красавица-ведьма — не бесплотный дух и не плод воображения. Рука оказалась тёплой со слегка подрагивающими пальцами.

— Меня зовут Торой, я живу на триста лет позднее вас. — Он потратил остаток сил на то, чтобы притянуть к себе побледневшую осунувшуюся девушку.

Волшебник замолчал, понимая, что сказал совершенную невнятицу. Он не знал, верит ли ему Итель, понимает ли? Но ведьма слушала внимательно. А когда маг замолчал, она протёрла его лицо влажной тряпицей, освежая пылающую кожу, и задумчиво произнесла:

— Моего мужа низложили три дня назад за то, что он поднял чернокнижников против Великого Магического Совета. Всё это время он был в бреду и бормотал про какого-то Тороя и какую-то книгу…

Итель посмотрела на страдальца, а потом перевела взгляд на Алеха и строго спросила:

— Что происходит?

Спросила так, словно именно эльф был ответственен за случившееся. Алех же в ответ лишь по-мальчишечьи пожал плечами. Если бы Торой не чувствовал себя так плохо, то, наверное, рассмеялся бы, настолько юным и растерянным выглядел Бессмертный.

— Почём я знаю… — растерянно ответил эльф, потирая подбородок.

Торой попытался было снова что-то сказать, но закашлялся скорчился на полу. Короткий приступ высосал из волшебника остатки сил. Маг клял себя последними словами, потому что не мог больше проронить ни звука — губы отказывались повиноваться, голос пропал. При малейшей попытке сосредоточиться накатывала необоримая тошнота. Он утратил интерес к ведьме, Алеху и неизвестному темноволосому юноше. Такое уж свойство всякой хвори — подчинять и смирять тело, заставляя человека думать только об одном — о себе. Вот и сейчас всё казалось мелким и незначительным в сравнении со страданием.

Волшебник ещё жадно хватал ртом воздух, когда ласковые прохладные руки снова легли на его пылающий лоб.

— Не говори ничего, — Итель смотрела с жалостью.

Эльф же был настроен не столь человеколюбиво, он с подозрением смотрел на беспомощного мага и, наконец, спросил:

— Если верить твоим словам, ты родишься только через триста лет, значит пока — не существуешь. Как в таком случае ты здесь оказался? — тут Алех повернулся к темноволосому пареньку, что молчаливо сидел рядом, и поделился с ним своим подозрением. — Слушай, Зен-Зин, может, это вообще не человек?

О! В этом был весь Алех — невозмутимый, хладнокровный, подозрительный и… жесткосердный, как все Бессмертные. Да и что с них взять — с эльфов, чей век в сотни раз длиннее человеческого? Разве могут они быть похожими на людей, проживая десятки человеческих жизней? Конечно, нет. И всё-таки Алех был ещё очень молод, чтобы набраться эдакой жёсткости.

Тем временем тот, кого бессмертный назвал Зен-Зином, прикрыл глаза и коснулся пылающего запястья Тороя-Рогона. Некоторое время он сидел неподвижно с самым глубокомысленным выражением на круглом лице, а потом, по-прежнему не размыкая век, покачал головой:

— Это человек. Но не Рогон. Цвет тот же, а рисунок пульсаций совсем другой.

Торой покосился на колдуна неведомых кровей. Рисунок пульсаций? Стало быть, перед ним чернокнижник, который не только может нащупывать пульсацию Силы и видеть цвет, но ещё и способен отличать один рисунок от другого? Волшебник слышал ненаучное предположение (естественно, зарубленное Советом) о том, что вибрации Силы у каждого мага неповторимы, но он никогда не знал о том, что есть колдуны, которые могут видеть и различать эти рисунки.

Волшебник хотел спросить Зен-Зина, как тот мог увидеть пульсацию его Силы, если он — Торой — низложен? Вопрос этот казался сейчас самым важным. А потому маг попытался облечь его в слова. Это ему, конечно, не удалось, а как расплата за излишнюю самонадеянность в груди вспыхнула такая резкая боль, что сердце, казалось, лопнуло. Торой последний раз бросил угасающий взор на угрюмого Алеха, и мир перед глазами в очередной раз померк. Проваливаясь в чёрное ничто волшебник запоздало сообразил: «Зен-Зин — тот, кто во время смуты предложил Совету откупиться обрядом Зара! Чернокнижник-некромант! А на истории в Академии говорили — бесталанный и посредственный колдун…».

* * *

Руки казались стеклянными. Они до того замёрзли, что чудилось — ударь друг о дружку посильнее — разобьются. Лицо онемело. Торой судорожно вздохнул. Ледяной воздух стал поперёк горла, а потом, обжигая, пролился в лёгкие. Когда же удалось разлепить смёрзшиеся веки, волшебник увидел сиреневое небо, в котором плыли низкие тучи и чёрные макушки засыпанных снегом сосен. Сверху мягко сыпались белые хлопья. Огромные снежинки торжественно оседали на деревья, сугробы и, попутно, в распахнутые глаза Тороя. Крахмально и зябко скрипели сугробы.

Удивительно, но волшебника кто-то куда-то тащил. На этот раз, не особенно церемонясь — волоком. Люция? Он слышал где-то у себя за плечами упрямое сопение. Всё происходящие воспринималось безучастно. Кажется, маг лежал на куске какой-то ткани, наверное, это был его собственный плащ, который ведьма тянула по сугробам. В глубине души шевельнулась жалость к маленькой упрямой девчонке, что нипочём не хотела бросить спутника. Куда она его тащила? Зачем?

Пыхтение изредка прерывалось жалобным всхлипыванием. Торою хотелось ободрить Люцию, подать голос, но тут кроны сосен, что парили в сумеречном небе, закружились, и волшебника снова поборола сонливость.

* * *

Тихо поскрипывало перо. Звук этот был для Тороя давно забытым и восходящим к детству, к тому далёкому времени, когда юный маг упражнялся в волшебстве. Его наставник имел привычку, свойственную многим учителям — с одной стороны вполглаза следить за своим практикующимся учеником да делать ему замечания, а с другой вполглаза заниматься чем-то ещё, например, писать письма.

Торой открыл глаза. Теперь ничего не болело, даже слабости не осталось.

— Вот и очнулся. — Без удивления произнёс незнакомый мужской голос.

Волшебник огляделся, гадая, где окажется на этот раз. Увиденное не разочаровало — маленькая горница в деревенской избе. В комнате царили темнота и тишина. Такая тишина бывает по ночам, когда все звуки умолкают и остаются лишь стоны ветра за надёжными стенами дома, да потрескивание углей в камине. И, правда, в углу горел очаг, а у тёмного окна за самым обычным обеденным столом устроился на скамье человек неслабого сложения. При свете сальной свечи он что-то писал на малом листе пергамента. Человек сидел вполоборота к Торою. Волшебник видел длинные русые волосы, рассыпавшиеся по широким плечам, да бородатый профиль. Больше в комнате не оказалось никого и ничего — разве только ещё лавка, на которой покоился сам Торой.

Низложенный маг неуверенно сел, ожидая, что тело в любой момент подведёт и вновь откликнется приступом необъяснимой немочи. Но нет, обошлось. Голова оставалась ясной и по-прежнему лёгкой.

— Ты, садись, садись. И часы достань, — посоветовал, не отвлекаясь от своего занятия, сидящий за столом богатырь.

Да, мужик и впрямь был крепким. Из таких, как этот неизвестный писарь (до чего смешно он смотрелся с тонким гусиным пером в могучей руке) можно было скроить двух Тороев, да ещё и на половинку Люции осталось бы…

— Ты кто? — решился, наконец, маг.

Слышать собственный голос оказалось невыразимо радостно. Всё-таки замечательно, когда можешь говорить без усилий, исторгая из груди не жалкий хрип, а вполне внятную человеческую речь.

Богатырь хмыкнул и ответил:

— Следи за временем. Достань часы-то. — И добавил со знанием дела, — они у тебя в правом кармане.

Торой решил не спорить, хотя оставалось только гадать, откуда детинушка знал о том, в каком кармане у мага находятся часы. Внезапно в памяти волшебника всплыл образ умирающего зеркальщика Баруза и его последние слова, перекликающиеся со словами сидящего за столом богатыря: «Следи за временем».

Потому-то чародей и замер на долю мгновения, осенённый неожиданным откровением. Конечно, препираться было бессмысленно, а самое главное — незачем, и маг подчинился приказу неизвестного собеседника. Часы и впрямь нашлись в правом кармане. Он достал их и нажал на кнопочку. Крышка откинулась с лёгким щелчком. В ущербном свете догорающего очага циферблат переливался красными сполохами, но вот что было странно — часы шли! Причём шли в другую сторону!

— Сколько там? — по-прежнему не оборачиваясь, спросил дюжий молодец.

Торой растерянно ответил:

— Да нисколько. Справа налево идут.

Богатырь кивнул:

— Здесь время не движется вперёд. Только назад. Но я думаю, что у нас есть полчаса, может, чуть больше, может, чуть меньше. — С этими словами он отложил, наконец, перо и обернулся к собеседнику. — Здравствуй, Торой.

Маг пристально всмотрелся в лицо нового знакомого.

Возраст мужчины в эдакой темноте, да ещё под прикрытием густой растительности на лице установить оказалось весьма непросто. Однако Торой подозревал, что незнакомцу никак не меньше сорока.

— Здравствуй. — Волшебник чувствовал себя круглым дураком. Оказался неизвестно где, неизвестно с кем, неизвестно как. И при этом человек, сидящий напротив, знал его, а вот он этого человека видел впервые. У Тороя была неплохая память на лица и он мог поклясться, что раньше не встречался с незнакомым богатырём. Меж тем богатырь поднялся со скамьи и подсел к магу.

— Меня зовут Рогон. — Ответил он на самый первый вопрос собеседника.

Собеседник, который в момент откровения делал очередной вдох, подавился и закашлялся, ухватившись руками за лавку.

— Следи за временем. — Напомнил ему назвавшийся Рогоном, — когда стрелки замрут, наша встреча завершится. Нельзя проворонить, иначе ты навсегда потеряешься между своим миром и миром Скорби.

Торой всматривался в лицо богатыря и не мог свыкнуться со странной явью. С детства он мечтал увидеть Рогона, с детства мечтал о таких же магических способностях, с детства представлял волшебника умудрённым опытом тщедушным старцем вроде Золдана или молодым подтянутым юношей, вроде Алеха, но уж никак не дюжим бородачом из тех, кто, не моргнув глазом, согнёт в пальцах подкову. Он и одет-то был как простой деревенский пахарь — в рубаху из небелёной ткани и холщовые штаны. И в этакого-то простецкого детину влюбилась томная красавица с фиалковыми глазами? Н-да… А потом Торой понял, насколько смешны все эти мысли, промелькнувшие в сознании буквально за долю мгновения. И, правда, маг, развязавший войну, должен и сам быть похожим на воина.

— Я не развязывал войну, друг мой… — улыбнулся Рогон. — Войну развязал Аранхольд, ну да, Сила с ним, не о том нынче речь.

Низложенный волшебник вздрогнул, осознав, что новый знакомец без труда и стеснения прочёл его мысли. Да, несомненно, Рогон перед Тороем был так же силён, как Торой перед близнецами-колдунами. Этот факт настолько восхитил молодого чародея, что он, растерялся и ляпнул нечто совсем глупое:

— Я представлял тебя другим.

— Ну, прости, — дюжий маг развёл ручищами. — Знал бы, явился тебе в образе прыгающей с ромашки на ромашку феи.

Торой усмехнулся.

— Ладно, — посерьёзнел Рогон и продолжил, — слушай внимательно. Времени у нас мало, а, чем больше ты будешь задавать вопросов, тем быстрее оно будет идти, поэтому пока молчи. Я постараюсь сперва рассказать всё, что озадачило меня и подвигло на эту встречу. Таким образом, мы сможем выиграть какие-то мгновения.

Торой послушно помалкивал и смотрел на циферблат барузовских часов. Странное дело, стоило заговорить Рогону, как секундная стрелка побежала медленнее. И всё-таки низложенный волшебник с присущей ему страстью первооткрывателя, не удержался от мальчишеской выходки и спросил, по-прежнему глядя на циферблат:

— Я что же, в твоём времени?

Секундная стрелка дёрнулась и полетела вперёд, покрыв за считанные мгновения расстояние в четверть минуты. Рогон покачал головой, давая тем самым понять, что он думает о научных опытах и детских выходках непутёвого Тороя, а потом терпеливо заключил:

— Воруешь время. — При звуках его голоса стрелка вновь поползла медленнее. — Ну да пусть. По крайней мере, удовлетворил любопытство.

Богатырь прислонился спиной к ребристой стене избы и прикрыл глаза. Когда он начал рассказ, Торой замер, не решаясь даже шевельнуться.

— Ты понял, наверное, что я смог оказаться здесь только путём обряда Зара, в коем мне помогли друзья некроманты. Сейчас двадцать очень хороших чёрных магов удерживают нити моей жизни, чтобы я, погружаясь в пучины Безвременья не сгинул в них вовсе. Тебя сюда перенесла моя Книга, которая вобрала твою Силу и тем самым швырнула за тонкую грань — туда, где ещё не заканчивается жизнь, но ещё и не начинается смерть. Последние годы мне всё не давали покоя рассказы жены о том, как я бредил после низложения, говоря что-то о зиме, какой-то Книге и маге по имени Торой. А уж после того, как я узнал, что ты на короткое время очнулся в моём теле, любопытству моему и вовсе не было предела. Я задумался над тем, что могло произойти такое, дабы неизвестный маг из далёкого будущего, каким-то образом оказался в прошлом. И пришёл к выводу, что ты многим сильнее меня…

На этих словах волшебника Торой горько усмехнулся. Да, когда-то Золдан и Алех считали, что их своенравный ученик и впрямь очень силён, конечно, не сильнее легендарного Рогона, но уж определённо не из середнячков. Но после низложения…

— Торой, — устало вздохнул маг, снова без натуги прочитав его мысли, — как ты можешь, будучи сильным и далеко не глупым чародеем, верить в то, что кто-то способен отобрать твою Силу? Это же не кошелёк с золотом. Отобрать Силу, низложить, опустошить — называй это, как хочешь — невозможно. Ну, вот задумайся, можно ли отобрать у человека нечто эфемерное? Скажем, способность мыслить?

Рогон внимательно посмотрел на волшебника, глаза его оказались тёмными, но в полумраке судить о цвете было невозможно. И уж, конечно, Торою вовсе не было дела до цвета, он погрузился в раздумья. В свою очередь широкоплечий бородатый волшебник кивнул, словно его собеседник ответил на вопрос утвердительно:

— Вот именно. Нельзя запретить человеку думать. Ну, пока он жив, во всяком случае. Однако можно отвлечь, заставить думать о чём-то другом, посвятить все его чаяния иному предмету. Так же и с Силой. Не в человеческих возможностях лишить тебя того нематериального, что дано природой. Я знаю. Меня низлагали. На самом же деле способ низложения прост до идиотизма — из тебя выкачивают всё, что ты имеешь на конкретный момент…

На этих словах Торой вскочил со скамьи, тупо глядя в пустоту, а потом забыл про предупреждение Рогона и затараторил:

— Если это так, то я мог восстановиться. Магические силы тут ничем не отличаются от обычных. Хватило бы двух-трёх лет, чтобы…

Рогон взмахнул рукой, обрывая поток его красноречия, и горько сказал:

— Я думал, после моей смерти мир поумнеет. Но миру это, как видно, не грозит. Торой, не трать моё и своё время на обмусоливание простых истин. Тебя опустошили и сказали, что это — навсегда. Ты поверил. Мало того, направил свою же собственную постепенно накапливаемую Силу на ещё большее внушение никчёмности. Этим человек отличается от животного, загнанный в угол, он не умеет сопротивляться с отчаянной злостью достаточно долго. И ты не смог. Не смею за это упрекать, особенно если учесть, какими идиотами ты, наверняка, был окружён. Так вот, послушай, раз уж это так важно. Сила — не бессмысленная стихия на кончиках пальцев, Сила — часть твоего сознания. Да, у тебя отобрали то, что ты имел, а взамен этого навесили затейливое заклятье…

Рогон внимательно посмотрел поверх головы своего собеседника и уважительно поднял брови. Только теперь до Тороя дошло, каким образом маг догадался о том, что он низложен — стало быть, всё это время над ним реяло заклятие, которое мог углядеть только очень опытный чародей. Так сам Торой в порыве вдохновения разглядел руну Ан над головами молодых чернокнижников.

— Но, — продолжил тем временем Рогон, — ты всё-таки не до конца смирился со своей никчёмностью и смог сломать запрет, коли моя Книга нашла, что у тебя забрать.

Торой хотел было сказать Рогону, что Книга на самом деле забрала Силу двух чёрных магов, но в последний момент бросил взгляд на циферблат и заметил, что беседа продолжается уже без малого четверть часа, а потому не решился спорить.

— Ты накопил достаточно мощи, чтобы использовать её направо и налево совершенно бездумно, вот только ещё не можешь до конца преодолеть неверие. Впрочем, оставим. Итак, сейчас я хочу услышать, чем ты бредил, будучи в моём изничтоженном теле. Всё в подробностях. Скажем, мне очень любопытно, что такое произошло в мире, если наши судьбы столь тесно переплелись.

Богатырь устроился поудобнее и приготовился слушать. Торой прошёлся по комнате, посматривая на медленно ползущую секундную стрелку часов и собираясь с мыслями. Говорить следовало кратко и исключительно по делу, потому волшебник восстанавливал чреду событий, произошедших за последние сутки. Наконец, собравшись, он начал рассказ.

Рогон оказался благодарным слушателем, не перебивал и не задавал вопросов, только сидел, прикрыв глаза. Торой старался не подходить близко к магу, знал, что во время обряда Зара нельзя прикасаться к тому, с кем доведётся встретиться, иначе никогда не вернёшься в мир живых, да, собственно, и в Мир Скорби не попадёшь. Конечно, Рогон это тоже знал, но… Привычка ожидать подлости заставляла низложенного мага держаться от собеседника на почтительном расстоянии.

Пару раз за время своего рассказа Торой переводил взгляд с часов (стрелки которых словно взбесились) на маленькое окошко. За окном не было ничего, только чёрная пустота, и волшебник ничуть не сомневался, что если он решится распахнуть створки, или Сила убереги, открыть низенькую дверь, ведущую прочь из комнаты — эта бездушная пустота просочится внутрь и беспощадно пожрёт сознание находящихся под прикрытием стен мужчин. Торой знал и то, что убогая комнатушка есть не более чем умелая защита, которой окружили его и Рогона те самые двадцать чёрных магов, что отдавали сейчас Силу на свершение обряда Зара. Потому-то силуэты находящихся в комнате предметов были нечёткими, размытыми, краски какими-то блеклыми и вялыми, даже угли очага и те блестели маслянисто, тускло, словно являлись не более чем искусной подделкой.

Рогон выслушал речь и, когда собеседник, наконец, замолчал, удовлетворённо кивнул. Торой без утайки поведал и о Книге, и о Люции, и о зеркальщике, и о самом зеркале, и о маленьком Эйлане, и о зиме, и о кхалаях. Но, закончив рассказ, тут же запоздало пожалел о своей откровенности. Волшебника посетила гаденькая мысль, что перед ним мог сидеть вовсе не Рогон, а… Да кто угодно мог сидеть! Но в последний момент что-то подсказало — обмана нет. А сам великий маг внезапно произнёс:

— Хорошо, что ты ничего не утаил. Однако, время на исходе. — Последнее было не вопросом, утверждением.

Торой посмотрел на циферблат — секундная стрелка, до этой поры стремительно несущаяся, вдруг замерла, словно споткнулась. В этот миг иллюзорная комнатушка дрогнула. Убогая обстановка колыхнулась, словно в знойном мареве. Очаг и свеча уже едва теплились, призрачные звуки поглощала глухая тишина. Но всё же, волшебник успел прокричать в это страшное безмолвие:

— Эльф Алех сейчас состоит в Совете, вы были друзьями?!

Ответа не последовало, зато до Тороя донеслись, словно уносимые ветром слова:

— Я написал тебе кое-что, найдёшь в Книге. Когда очнёшься, торопись в Гелинвир, там безопаснее.

Маленький мирок окончательно утратил и реальность, и материальность — бревенчатые стены расплылись, угли в очаге подёрнулись голубоватым жаром, а стекло в оконце начало пузыриться, будто мыльная пена.

Неизвестные Торою маги ещё держали оборону, ещё не впускали Безвременье туда, где корчилось, удерживаемое ими сознание двоих людей. И всё же прожорливая Пустота спешила поглотить тех, кто отважился вторгнуться в её вотчину — царство, в котором отсутствовало всё: время, пространство, цвет, жизнь. Торой почувствовал, как исчезают, тают под ногами половицы, увидел, как растворяется в пустоте силуэт дюжего волшебника, а потом часы в руке мага (единственное, что никуда не пропадало и не меняло очертаний) налились обжигающим холодом. Торой увидел, как его пальцы, сжимающие серебряный корпус становятся прозрачными, а потом всё исчезло.

* * *

Когда он в очередной раз открыл глаза левая рука, судорожно сжимающая часы Баруза, уже окоченела. Торой попытался расцепить сведённые судорогой пальцы, но обнаружил в них не часы, как ожидал, а комок слипшегося, подтаявшего снега. Над головой в сером предутреннем небе по-прежнему плыли верхушки сосен. Левая рука безвольно свалилась с полотнища, на котором лежал маг, и теперь пальцы снова загребали снег. Волшебник хотел спросить у настырно пыхтящей за его спиной ведьмы, долго ли был в беспамятстве, но не смог. Торой закрыл глаза и снова рухнул в темноту. Он успел на секунду ужаснуться, что вот опять начнутся непонятные видения и снова придётся о чём-то говорить, что-то предпринимать, но видения решили оставить его в покое.

Последнее, что вспомнилось магу перед чертой забвения, был слегка насмешливый и удивлённый взгляд Рогона. Прежде, чем исчезнуть, волшебник внимательно всмотрелся в пульсации Силы, вьющиеся над головой низложенного мага и что-то из увиденного в них позабавило богатыря-чародея. Во всяком случае, он улыбнулся улыбкой человека, который заметил нечто трогательное и тщательно от него скрываемое.

На этом Торой снова выпал из действительности.

* * *

Люция обернулась. Ей отчего-то показалось, что волшебник очнулся. Но нет, Торой как и прежде лежал без движения, только левая рука свесилась с плаща и теперь чертила по сугробам. Плакать ведьма больше не могла. Глухое отчаяние вытеснило все сантименты. Она кусала обветренные губы и упрямо брела вперёд. Ей, к счастью, хватило ума использовать все подручные средства для того, чтобы тащить мага и мальчишку. Пальцы ведьмы, сжимавшие углы плаща, на котором лежал бесчувственный Торой, потрескались на лютом холоде. Кровь давно замёрзла, но руки замёрзли ещё раньше и потому не болели.

Спешка всегда изнурительна, она отбирает не только телесные, но и душевные силы. А и тех, и других у худосочной девушки было, прямо скажем, не много. Грустные лошадки брели рядом. Эйлан лежал на спине смирной кобылки, доверчиво прижимаясь щекой к тёплой шее животного.

Хорошо ещё во время давешнего полёта девчонка заприметила в чаще небольшую сторожку. Сейчас крошечный домик должен был находиться где-то неподалёку. В маленькой избушке странников ждала крыша, четыре стены и хоть какой-то очаг. Это сейчас казалось самым главным. В сторожке можно будет согреться и заняться Тороем. Колдунья сильно подозревала, что без помощи волшебных отваров маг не выживет. Вот так, думая о предстоящем лечении, она и брела вперёд.

На первых порах у ведьмы даже оставались силы непотребно сквернословить, злясь на собственную хилость. К сожалению, очень скоро стало ясно — радующие душу крепкие ругательства годны лишь на то, чтобы сбивать дыхание и усугублять изнеможение. А потому теперь девушка крыла снег, холод, темноту да бездорожье мысленно.

Люция торопилась. Торой на этакой стуже мог замёрзнуть насмерть. И ещё, девушка боялась волков. За деревьями, нет-нет, посверкивали переливчатые глаза, а пару раз в сиреневом полумраке, промелькнули поджарые тени. Ведьма гортанно выкрикнула несколько заклинательных слов, которые обычно отпугивали дикое зверьё. Конечно, лесную колдунью не тронет ни один хищник, даже самый свирепый, но девушка была не одна — сладкий запах спящих людей и конского страха манил серых охотников. Они скользили в стороне, припав носами к сугробам, и замирали тогда, когда путница останавливалась, чтобы перевести дух. Девчонка с тоской глядела на бредущих рядом лошадей и умирала от досады — у неё было два коня, а приходилось самой тащить бесчувственное тело! Колдунке казалось, что ещё немного, и она умрёт прямо в сугробе. Поэтому, когда домушка и впрямь вынырнула из сумерек, остатки сил разом покинули девушку.

Про себя Люция уже решила, что домик будет заперт и придётся разбивать маленькое оконце да пытаться протиснуться внутрь, но… видимо, иногда случаются чудеса. Дверь оказалась открыта и ведьма, вытягивая жилы в последнем усилии, втащила спутников под прикрытие стен. Определённо, даже поскитавшийся по свету Торой не знал и половины забористых ругательств, которыми сыпала в этот момент его спутница.

* * *

Маг очнулся, когда кто-то поднёс к его губам ложку со спасительно горячим питьём. Он разлепил веки и увидел над собой осунувшуюся измождённую Люцию. Сквозь вязкое забытьё Торой покорно сделал несколько глотков. Травяной взвар был терпким и горьким, но от него сразу стало легче. Волшебник почувствовал жар яростно пылающего очага, услышал треск поленьев и снова уснул.

С той поры, как Люция притащила мага в сторожку, прошли сутки. Ведьма даже, скрепя сердце, отважилась раздеть волшебника. Конечно, прежде чем решиться на эдакий смелый поступок, девчонка некоторое время расхаживала по сторожке кругами, собираясь с духом. Как ни крути, а дело предстояло ответственное. С одной стороны, подумаешь, ерунда какая — раздеть человека. Вот только, человека — одно дело, а совсем другое — пускай обессилевшего и полумёртвого, но всё-таки мага. Ну как не разберётся со сна, примет за тать или воровку какую, да развеет в прах, чтобы помирать не мешала. Мало ли чего ему в бреду примерещится?

Девчонка постояла над волшебником, раздумывая, следует ли так рисковать собой. Решающим же аргументом в пользу раздевания мага стал сам маг. Вид его был настолько жалок, что ведьма поневоле уверилась — в этаком состоянии Торой не то, что развеять, а и просто оттолкнуть её не сможет. Вон, скрючился и еле дышит. Кое-как Люция всё-таки подступилась к бесчувственному телу, подбадривая себя тем, что оставлять волшебника в непотребно мокрой одёже попросту нельзя. Болотный огонёк со свойственным ему любопытством спустился с потолка и замаячил над головой хозяйки, мешаясь и сопереживая. Ведьма зло зашипела и отмахнулась от светляка.

Огонёк отпрянул и гневно задрожал в сторонке — надо же хозяйка предпочла ему — верному другу — какого-то подозрительного помирающего мужика! Но Люции не было дела до обиженного светляка. Девчонка сосредоточенно стягивала с мага одежду, вполглаза косясь на крепкое мужское тело. А ничего — ладный волшебник ей достался.

Оставался, правда, некий риск, что Торой по пробуждении взгреет колдунку за учинённое самоуправство со всей яростью. «Только попробуй! — пробормотала Люция, продолжая своё бесстыдное дело. — Я тебе тут жизнь спасаю, дураку такому!» И, исполненная решимости, она рванула на себя штаны волшебника, едва не оторвав их вместе с ногами.

Но Торой не очнулся, и не взгрел её, только свернулся калачиком под одеялом и, по-прежнему бледный, как смерть, не открыл глаз. Да, всё бы хорошо, вот только, после всех перипетий сама Люция выспаться не могла. Ведьма боялась, что заснёт слишком крепко и тогда волшебник преставится, лишённый поддержки отварами и заклинаниями. Поэтому колдунья чутко дремала, приказав болотному огоньку будить себя каждые полчаса. Но бестолковый светляк, не знал, что такое полчаса и потому будил хозяйку, когда вздумается — то есть каждый раз, когда чего-нибудь пугался — свиста ветра за окном или треска поленьев в очаге.

* * *

Волшебник открыл глаза и, наконец-то, не почувствовал себя умирающим калекой. Мало того, жутко хотелось есть. Когда Торой пошевелился, зелёный болотный огонёк, что висел аккурат под потолком комнаты, резво спикировал вниз. Трусливый изумрудный шарик с разлёту впечатался в щёку Люции, но ничего этим не добился. Девушка спала, свернувшись калачиком на низеньком топчане. Вид у неё был изнурённый и несчастный. Вместо платья на колдунье оказалось надето нечто бесформенное, и ведьма зябко поджимала голые ножки, пытаясь во сне укрыть их подолом странного одеяния. Только приглядевшись получше, Торой узнал таки в чудно м наряде тунику Клотильдиного мужа.

Чародей ещё рассматривал утомлённую спутницу, когда болотный светляк, разобиженный тем, что хозяйка беззастенчиво его игнорирует, пошёл на второй круг. Огонёк взмыл к потолку, залился оскорблённо-ярким сиянием и снова устремился вниз.

Торой вскинул руку, преграждая путь зелёной искорке. Своенравный сгусток ведьминой силы замер и обиженно приглушил сияние. Вот, мол, тебе, раз не пускаешь меня к хозяйке — сиди, как дурак, в темноте. Маг и сам обомлел. У него получилось остановить чужую волю! Пускай даже волю слабой деревенской ведьмы.

Не особенно надеясь на удачу, волшебник едва слышно щёлкнул пальцами и над его ладонью расцвёл язычок белого пламени. Чародей изумлённо выдохнул, а комната озарилась ярким светом — не чета всяким там болотным светлякам. Зелёный огонёк тем временем боязливо поплыл вдоль стены, намереваясь шмыгнуть к хозяйке. Торой усмехнулся. Он всегда думал, что у Силы нет характера, а вот, поди ж ты, огонёк Люции явно не был бездушным сгустком чужого Могущества, вон, какой строптивый. Впрочем, у огонька с волшебником отношения были натянутые ещё с момента первого знакомства, когда маг его обманул.

Покамест зелёная бестия опасливо кралась к хозяйке, Торой выбрался из-под одеяла. И лишь сейчас заметил, что, оказывается, раздет. Одежда — сухая и горячая от жара очага висела рядом. Волшебник неторопливо оделся. Краем глаза он следил за вредным огоньком, что стелился по полу, намереваясь незамеченным прошмыгнуть к топчану и разбудить хозяйку.

— Только попробуй, — шепнул ему волшебник. — Мигом развею.

Огонёк обиженно мигнул и завис в сторонке.

— Не буди. — Попросил Торой, чувствуя себя дурак дураком оттого, что разговаривает с чужой Силой.

Однако Сила его, как это ни странно, поняла и воспарила обратно к потолку, сторонясь неведомого белого сияния. Торой хмыкнул и лишь сейчас осознал нелепость происходящего. Как он оказался здесь (кстати, где именно?), почему лежал на полу под одеялом, как сумел впервые за неведомо сколько лет сотворить волшебство? У мага закружилась голова. Некоторое время он стоял, ошарашено оглядываясь, а потом решил, что часть из упущенных событий поможет восстановить Люция, когда проснётся.

Волшебник повернулся к спящей ведьме. Какой крохотной и беззащитной она ему показалась… Девушка сжалась в комочек, ютясь на краешке топчана, Эйлан безмятежно дрых слева от неё возле стены, заботливо укрытый одеялом. Надо же, обо всех побеспокоилась, а сама лежит нагишом, ноги в подол кутает. Торой поднял с пола одеяло, под которым спал, и укрыл им Люцию. Однако колдунка в последние часы, видимо, слишком часто просыпалась, проснулась и теперь. Открыла зелёно-голубые глаза и изумлёно уставилась на Тороя.

В ярком свете белого огонька маг казался белей муки, но он поднялся на ноги! Сумел одеться! И, похоже, неплохо себя чувствовал. Ведьма села, скинув одеяло.

— Ты жив?

Её голос был таким усталым, таким отчаявшимся, что Торой растерялся:

— Жив.

Он лишь сейчас заметил, что у неё обветрились и потрескались губы. А в следующий миг Люция разревелась, по-детски сморщившись, захлёбываясь в слезах. И повисла на Торое, душа в объятиях:

— Я думала, ты не выживешь, у меня так мало трав, и я с перепугу забыла все заклинания, а ты был весь белый и даже дышал через раз. Я еле тебя дотащила до этой сторожки, а потом боялась, что усну, и заставила огонёк меня будить. Но он такой трусливый, что будил постоянно, и я почти не спала…

Она уткнулась волшебнику в плечо и заревела навзрыд.

Торой обнял девушку, чувствуя, как содрогается от плача худое нескладное тело. Волшебник гладил ведьму по растрепавшимся волосам. Вскоре слёзы иссякли, Люция затихла, а маг, наконец-то, заметил, что тыльные стороны ладоней у колдуньи изуродованы безобразными цыпками.

— Что это? — он придержал тонкое запястье.

Ведьма тут же вырвала руку и спрятала её за спину:

— Это от мороза. Я тебя положила на плащ и тянула, а ты постоянно сва-а-а-аливался-я-я-я… — и она снова завсхлипывала от жалости к себе.

Торой опять погладил её по волосам:

— Плакса ты, плакса…

Он, совершенно огорошенный, смотрел перед собой.

Колдунья тащила мага через лес? Не бросила в снегу? Сила побери! Да как вообще эта пигалица справилась? Изранила все руки, устала, а потом ещё и не спала из-за того, что каждые полчаса его нужно было поить снадобьями?

— Люция, а почему ты руки себе не вылечила? — спросил волшебник, чтобы отвлечь девушку от нового приступа рыданий. Утешать Торой не умел, да и не знал он слов утешения, всегда был чёрствым, чего греха таить…

Она вытерла заплаканное лицо уголком одеяла и ответила:

— Трав не осталось. Так заживут. — И попросила она, шмыгнув носом. — Ты только больше не падай.

— Не буду, — заверил её волшебник, и в его словах было столько твердости, что колдунья успокоилась.

Торой взял израненные ладони ведьмы и накрыл их своими. Люция прижалась пылающим лбом к плечу мужчины и в последний раз всхлипнула, а когда маг отпустил её руки, ведьма с удивлением увидела, что на них больше нет и следа саднящих ран. Кожа стала нежная, белая, словно у знатной девицы, не избалованной тяжёлым трудом. Колдунка широко распахнувшимися глазами смотрела на волшебника. Она хотела было что-то сказать, но он провёл указательным пальцем по обезображенным воспалённым губам, стирая боль. Ведьма уютно устроилась возле чародея и сжалась в комочек. Торой рассеянно гладил её озябшие ноги. Девушка прошептала:

— У тебя в сапоге был нож, я его не трогала, он лежит на лавке.

Маг кивнул:

— Ты спи, утром я тебе расскажу кое-что.

Она что-то пробормотала в ответ и затихла.

Некоторое время Торой сидел, боясь пошевельнуться, а потом осторожно высвободился из ослабших объятий спутницы. Худенькая рука соскользнула с его плеча, но волшебник успел подхватить её прежде, чем она упала на доски. Маг погладил тонкие едва ли не прозрачные пальчики и неожиданно понял, что никогда прежде не видел ничего прекраснее. Удивлённый этим фактом, он остался сидеть рядом с ведьмой, прислушиваясь к свисту ветра в трубе. Сладкое посапывание Люции, да треск поленьев в очаге навевали неведомое и незнакомое мятежному волшебнику чувство умиротворения. Он зачаровано смотрел на огонь, совершенно забыв и про погоню, мчащуюся по следу, и про Рогона, и про Книгу. Хотелось только одного — глядеть на сполохи пламени, слушать ровное девчоночье дыхание и ни о чём не заботиться. Как хорошо!

Громкий и надрывный звук вернул волшебника в действительность. Торой вздрогнул. Вот тебе и покой. Вот тебе и умиротворение. Размечтался. А душераздирающий звук за спиной повторился и окреп. По коже сразу же побежали мелкие мурашки, а всё оттого, что звук, нарушивший тишину, Торой ненавидел сызмальства. Всхлипывания ребёнка.

— Доброе утро, Эйлан. — Сказал маг и обернулся. Детей он умел утешать ещё хуже, чем женщин. — Хочешь поесть?

Но мальчишка в ответ лишь затрясся. Крупные, словно бобы, слёзы безудержно покатились по его щекам, а губы кривились в мучительной попытке удержаться от свойственного только глупым девчонкам хныканья. Увы, он был всего лишь ребёнком, очнувшимся в незнакомом месте, рядом с незнакомыми людьми, да ещё и смутно помнящим страшное нападение на собственный дом.

Торой взял трясущегося паренька на руки и, набросив на плечи плащ, вышел в морозные сумерки. Разговор предстоял долгий.

* * *

Ах, как же вкусно пахло! Наверняка бабка опять тушит зайчатину. Пожалуй, никто во всей округе не умеет приготовить из тощего лесного зайца умопомрачительное яство так, как это получается у старой колдуньи. При этом аромат в кособокой ведьминой избушке стоит такой, что впору хоть королевского повара зазвать, дабы разрыдался от зависти, а потом и вовсе сложил полномочия, разочаровавшись в собственном мастерстве. Ах, какой запах!

Юная ведьма против воли сглотнула голодную слюну и причмокнула во сне. Однако всё же странно, что бабка, вопреки обыкновению, не тыкает ученицу в бок костлявым пальцем и не зовёт к столу, сварливо укоряя за бездельность и прожорливость. Сквозь дрёму Люция жадно потянула носом аромат любимой стряпни, но просыпаться и не подумала. Ещё чего! Проснешься, окажешься в маленькой сторожке, где не то что тушёного зайца, а и сухарика в запасах не осталось. Нет, лучше уж спать и вдыхать несуществующий дивный аромат.

Над ухом кто-то хихикнул. Ну, что, спрашивается, за издевательство — смеяться над спящим человеком, которому снится такой прекрасный и вкусный сон! «Вот я сейчас проснусь, устрою вам всем…» — обиженно подумалось Люции. Ведьма даже приоткрыла один глаз и стрельнула взглядом из-под полуопущенных ресниц. Аккурат напротив стояла скамья, а на скамье…

Второй глаз растопырился сам собой. Взлохмаченная соня рывком села на топчане, сбрасывая одеяло.

— Ух, ты! — она с обожанием посмотрела на огромную миску дымящейся похлёбки и даже потёрла ладоши.

Рядом снова хихикнули. Люция с трудом перевела взгляд с пузатой исходящей ароматами плошки на неведомого насмешника. Эйлан, подобрав ноги, сидел на скамье, поодаль. Лицо его хранило следы недавних слёз, но всё же сейчас он улыбался. Как и все дети, выплакавшись, мальчишка на время утешился, а теперь от души посмеивался над нянькой, которая зачем-то обрядилась в мужскую тунику.

— Эйлан? Ты когда проснулся? — охрипшим со сна голосом спросила Люция.

Паренёк шмыгнул носом и с небрежным превосходством ответил:

— Давно… Мы уж зайца приготовить успели, а ты всё дрыхнешь.

Ведьма закуталась в одеяло и с сомнением огляделась:

— А где волшебник? — бестолково спросила она, словно бы уж и шагу не могла сделать без Тороя. Прямо маленькая, заблудившаяся в лесу девочка, которой непременно нужен провожатый.

— Здесь я.

Хлопнула входная дверь, и вместе с зябким сквозняком в сторожку ввалился, отряхиваясь от снега, Торой. Его едва можно было разглядеть за охапкой дров. По чести сказать, лишь набрав приличную стопку поленцев, маг вспомнил, что отныне, вроде как, может поддерживать жар в очаге и без хвороста. Ну да ладно. Силу надо беречь. И вот он стоял у порога, старательно топая ногами, чтобы сбить с сапог снег.

— Сама проснулась, или мальчишка разбудил? — с подозрением спросил волшебник.

Люция мотнула головой. Она, конечно, догадалась, что проказник Эйлан попросту водил у неё под носом ароматной миской и наслаждался тем, как она чмокает во сне, но не выдавать же озорника.

— Давайте завтракать. — Распорядился Торой.

А ведьма покосилась на мальчугана. Он, хотя и имел весьма зарёванный вид, но старался держаться по-взрослому невозмутимо. И всё-таки девушка (как выяснилось — на беду) не удержалась от соблазна пожалеть сиротинку — посмотрела с жалостью и сочувствующе погладила по вихрастой макушке, даже против воли всхлипнула, вспомнив покойницу Фриду Дижан. И, видно, было что-то во взгляде жалельщицы такое, отчего мальчишка сперва горько потупился, а потом и вовсе забыл о напускной взрослости — уткнулся колдунке в плечо и незамедлительно зашмыгал носом.

Волшебник, который только-только поднёс ко рту ложку, досадливо поморщился и испепелил ведьму взглядом. Девушка попыталась было пожать плечами — мол, а я-то чего? — но Тороя это, как и следовало ожидать, не проняло.

Волшебник сокрушённо вздохнул и потрепал всхлипывающего Эйлана по макушке:

— Не плачь, всё же не совсем один остался, вон и Люция рядом, с ней не пропадёшь.

Утешение на поверку оказалось сомнительным, поскольку лишь пробудило новый приступ слёз. А мальчик ещё яростнее вцепился в рубашку (а заодно и бока) ведьмы.

Паренёк всхлипывал, навсегда прощаясь с тем привычным, что потерял — родным городом и домом, заботливыми и ласковыми родителями, любимым дедом, так и не родившемся братом (или то была сестра?)… Люция поглаживала льняную макушку и шептала что-то ласковое. Постепенно её голос и привычные уже интонации оказали своё действие — мальчик начал успокаиваться, оторвал зарёванное лицо от ведьминого плеча и виновато посмотрел на Тороя. Волшебник был невозмутим и, словно озадачен. Встретившись глазами с мальчишкой, маг по-свойски подмигнул ему, а потом раскрыл ладонь, над которой вспыхнул, переливаясь, лепесток белого пламени — точь-в-точь такой же, как тот, что парил под потолком.

Эйлан, непривычный к каким бы то ни было чудесам, восторженно распахнул глаза и с некоторой опаской протянул руку. Искрящееся пламя стекло в мальчишечью горсть. Огонёк плясал и переливался, не обжигая кожу. Паренек осторожно, кончиками пальцев, подвинул диковину на ладони и с восторгом вздохнул — подарок волшебника засиял всеми оттенками жёлтого, превратившись из ослепительно-белого в золотой.

Люция поверх головы Эйлана посмотрела на Тороя, который наблюдал за собственным творением с ничуть не меньшим восторгом, словно создал огонёк впервые в жизни. Почувствовав взгляд ведьмы, чародей посерьёзнел и спросил:

— Ну, мы поедим сегодня?

Мальчик, наконец, оторвал завороженный взгляд от переливающегося лепестка пламени и обрадовано кивнул. Люция, которая отчего-то чувствовала себя ужасно виноватой, радостно потёрла руки в предвкушении грядущей трапезы — дурманящие ароматы вызывали едва ли не головокружение.

* * *

Они как раз заканчивали завтрак, когда за оконцем сторожки начало светать. Зябкие сиреневые сумерки сменились нежно-розовыми красками рассвета. Люция так и застыла с ложкой, не донесённой до рта:

— Колдовство идёт на убыль!

Согласный кивок Тороя был невозмутим, Эйлан же, который одной рукой ловко управлялся с ложкой, а другой играл с переливающимся огоньком, вскинул голову. Да, когда он проснулся, маг рассказал ему обо всём, что случилось без утайки — и про зиму, и про колдовской сон. Внучку зеркальщика даже понравилось, что самый настоящий волшебник говорит с ним, как с равным.

А теперь паренёк сидел в маленькой сторожке, держал на ладони переливающийся огонёк и чувствовал себя так, словно стоял на пороге какого-то увлекательного приключения. Наверное, ему следовало бояться. Но отчего-то на душе было спокойно. Вот только не маячили бы в голове жуткие воспоминания о ночи, когда ящерообразные люди вторглись в дом родителей, да не мучили бы мысли о том, что отныне он стал сиротой. Лучше уж думать, что родители и дед живы, здоровы, а он всего лишь отправился в путешествие с их на то позволения. Да, если думать так, будет, пожалуй, легче. Мальчик вздохнул. Люция словно почувствовала испуг и смятение Эйлана. Ладонь ведьмы мягко опустилась на мальчишечье плечо.

Вообще говоря, у колдуньи была куча вопросов к Торою и, сказать по правде, она несколько досадовала на то, что Эйлан проснулся так некстати и теперь вот приходилось уделять ему внимание — жалеть и опекать. Девушка винила себя за чёрствость, но всё равно отделаться от мерзкого чувства досады не могла. Очень уж хотелось потолковать с магом с глазу на глаз, не отвлекаясь. Торой же спокойно уплетал зайчатину и, погруженный в глубокие раздумья, смотрел куда-то в пустоту. Ведьме показалось, будто волшебник борется сам с собой, принимая какое-то важное решение…

— Торой, — наконец нарушила тишину колдунка, — ты собирался…

Маг вскинул голову и прислушался. Девушка осеклась на полуслове. Чего ещё ему примерещилось? За оконцем в полную силу разгулялось утро — сугробы сияли, небесная синева радовала глаз, в лесу царили тишина и покой. Хорошо!

Однако Торой швырнул ложку на скамью и скомандовал ведьме:

— Одевайся, мигом!

Люция вытаращила глаза, не понимая, чем вызвана неожиданная спешка. Опять что ли чародей кого-то там почувствовал? Вон, замер, как борзая, взявшая след, разве только носом не водит. Видать и вправду прислушивается к чему-то. Девушка озадаченно посмотрела на мага, а потом изо всех сил напрягла слух, стараясь уловить ту неведомую опасность, которая переполошила волшебника. Ничего. Колдунка потёрла кончик носа и, решив, что паника преждевременна, снова взялась за ложку. Когда же Торой перевёл глаза на спутницу и увидел её по-прежнему невозмутимо и со вкусом жующей, то так яростно цыкнул, что Люция едва не подавилась.

— Мигом! Кому сказано?!

Однако вредная девчонка успела-таки забросить в рот ещё пару ложек похлёбки и лишь после этого, поспешно жуя на ходу, бросилась к своему платью. Голод, конечно, не тётка, но и спорить с взбешённым чародеем — себе дороже, тем более, он и впрямь мог услышать что-то эдакое.

Эйлан, растерянный превращением мирной трапезы в поспешное бегство, застыл на скамье — перепуганный и белый, словно лежащий за окном снег. Торой склонился над сжавшимся в комок ребёнком и мягко сказал:

— Не бойся, мы тебя в обиду не дадим, — он ещё помнил себя мальчишкой, а потому знал, как это страшно — оказаться перед лицом неизвестности.

Паренёк кивнул и сглотнул застрявший в горле ком. Маг продолжил:

— Трусить не надо. Ты же мужчина. Маленький, но мужчина, и мы с тобой должны?..

Он вопросительно поднял брови, ожидая ответа.

Торопливо одевающаяся ведьма внимательно прислушивалась к разговору. Краем глаза она видела, как Эйлан неожиданно исполнился важности, и что-то зашептал на ухо волшебнику — не иначе, отвечал на поставленный вопрос. Ведьма напрягла слух и уловила-таки не предназначенное для её ушей:

— …защищать Люцию, потому что она женщина и боится гораздо сильнее.

Каково, а? Это она-то боится сильнее? Она, которая дотащила этих доходяг до сторожки? Ну и методы воспитания у этого волшебника! Заговорщики ещё о чём-то шушукались, пока волшебник поспешно укутывал мальчика в одеяло. Золотой огонёк, подаренный Эйлану, по-прежнему парил в его ладони, переливаясь и искрясь.

Пока маг опоясывался мечом и набрасывал на плечи плащ, у Люции шевельнулось в душе нехорошее подозрение. Ведьма подумала — уж не посмеялся ли над ней спутник, так сказать, не отомстил ли за излишнюю склочность? Ну, чтобы припугнуть, да заставить побыстрее собраться. С него станется. Уж чего-чего, а яду в характере Тороя было хоть отбавляй. Но нет, судя по поспешности, с которой собирался сам волшебник, подвоха в его словах не крылось.

— Торой, — не вытерпела Люция, — может, скажешь, куда мы так торопимся?

Он не ответил. Вместо этого снова прислушался неизвестно к чему и уронил в тишину комнаты:

— Уже никуда. Идём.

Маг направился к выходу. Смутное видение, неожиданно ворвавшееся в его сознание, не отступило, напротив, приблизилось настолько, что казалось уже не видением, а горькой реальностью. И, хочешь — не хочешь, а придётся столкнуться с этой реальностью лицом к лицу.

Яркое солнце и белизна сугробов ослепили троих беглецов, заставив болезненно прищуриться. Зимний лес искрился и сиял. Волшебство неизвестной колдуньи мало-помалу ослабевало, однако приятный хрустящий морозец, не чета давешней лютой стуже, ещё держался. Люция потёрла глаза и выдохнула облачко пара. Ей не хотелось снова куда-то бежать. Да и Торой, хоть изо всех сил бодрился, а выглядел далеко не живчиком — бледный, осунувшийся, даже как будто похудевший. Хорошо хоть Эйлан пока не прятался, по привычке, за спину ведьмы, а исполненный отваги стоял рядом. Паренёк кутался в мантию из шерстяного одеяла и поглядывал на волшебника, пытаясь по его лицу определить — велика ли опасность?

Торой чувствовал пытливый взгляд ребёнка, а потому старался ничем не выдать волнения, лишь неспешно оглядывался. Показалось? Примерещилось? Нет никакой угрозы? Увы, острое чувство тревоги, что неожиданно царапнуло рассудок, явно не было случайным. Оно и сейчас трепетало в груди, заставляя сердце вздрагивать в ожидании неведомой опасности. Волшебник прислушался. Тихо. И всё же незваный гость находится где-то поблизости. Настолько близко, что попытка скрыться от него будет глупой, нелепой и, самое главное, слишком запоздалой. Поэтому маг терпеливо ожидал появления чужака.

Люции же, напротив, надоело топтаться на месте. Девушка перебросила из руки в руку свой заметно отощавший узелок и шмыгнула носом. Судя по звенящей тишине никакой погони не было и в помине. Чего только взбаламутились?

— Идём что ли? — неуверенно спросила колдунья, сделав осторожный шаг вперёд.

Снег звонко скрипнул под башмаками.

— Стой, — Торой удержал спутницу за плечо и пояснил, — она уже здесь.

Ведьма обернулась, внимательно глядя на мага — издевается что ли? Никого на всю округу. Вон, какое безмолвие, даже ветер и тот стих. Уж, кабы кто шёл через сугробы, хруст было б за версту слыхать.

— Чего ты ещё… — с неудовольствием начала Люция, но не договорила.

Огибая заросли молодого сосняка, к сторожке неслась стремительная позёмка. Снежная россыпь весело выпорхнула из чащи, искрясь на солнце. У края поляны пороша встретила на своём пути две стройные ели, засыпанные снегом. Это препятствие не остановило снежную волну — позёмка разделилась на два сверкающих потока и обошла деревца, попутно сорвав с отяжелевших ветвей пушистые сугробы. Еловые лапы пружинисто распрямились и зябко ощетинились иголками.

Снежные вихри меж тем скользили вперёд. По мере приближения к застывшим на крыльце сторожки людям, они становились всё плотнее, всё выше и теперь уже казались двумя огромными снежными волнами. Но вот аккурат перед домишком летучие волны столкнулись, брызнули во все стороны снегом и взвились к верхушкам сосен.

Эйлан отступил за спину Люции, ойкнув от страха и восторга — в центре бушующей стихии возник искрящийся льдистый смерч. Победно взвыл ветер, а потом совершенно неожиданно всё стихло — снежинки с шелестом осыпались в сугробы, а на месте недавнего вихря осталась стоять высокая стройная женщина — не чета всяким нескладным пигалицам, вроде Люции.

Складки роскошного плаща незнакомки серебрились от инея, однако полы одежды почему-то не покрывала ломкая корочка льда, какая возникает при длительном пешем переходе по сугробам. Да, неизвестная гостья действительно прибыла к сторожке в образе искрящейся позёмки, но уж точно не для того, чтобы тем самым пустить пыль (точнее, снег) в глаза беглецам. Женщина отбросила с головы широкий капюшон и Люция даже зажмурилась — так ярко полыхнули на солнце белокурые волосы. Незнакомка сделала уверенный шаг вперёд и слегка поклонилась. Нет, конечно, не ведьме — её спутнику. Неказистую колдунку вновь прибывшая не удостоила даже взглядом, не то что приветствием.

— Здравствуй, волшебник. — Чувственный с едва заметной хрипотцой голос оживил безмолвие зимнего леса.

Юная ведьма, что топталась на пороге сторожки, обняла за плечи сробевшего Эйлана. Разумеется, на того красота незваной гостьи произвела куда меньшее впечатление, нежели эффектный выход. А вот Люция, напротив, с ревнивым недовольством рассматривала появившуюся. И, надо сказать, россыпь ярких, безуспешно припудренных конопушек на носу дамочки вынудила сельскую колдунку втайне позлорадствовать. Немалое мстительное удовольствие доставило девушке и то, что глаза белобрысой дылды оказались разноцветными — один карий, другой голубой. Да при этом ещё голубой заметно косил. Люция облегчённо выдохнула — не такая уж и раскрасавица, если приглядеться. Из всех богатств только и есть, что волосищи, да голос. Эка невидаль! Отчего-то юной ведьме вовсе не хотелось, чтобы её волшебник восхищался неизвестной чаровницей.

— Здравствуй, Нири н, — ответил тем временем Торой самым будничным голосом и замолчал.

Люция изумлённо посмотрела на мага — так они, стало быть, знакомы? Ну, ничего себе!

Названная же Нирин сделала ещё один шаг и… близоруко прищурилась. Ореол горделивого величия, который удалось создать вокруг себя белокурой ведьме, мигом рассеялся. А юная колдунка, топчущаяся на пороге сторожки, едва сдержалась, чтобы злорадно не расхохотаться на всю округу — слепая курица! Так ей и надо! Люция однако совершенно не задумалась над причиной этой своей неожиданной неприязни.

— Торой??? — голос незваной гостьи непостижимым образом вместил в себя едва ли не десяток самых разнообразных чувств, начиная от удивления и заканчивая… да, да… злостью. Однако женщина в красивом плаще быстро взяла себя в руки и вкрадчиво, но в тоже время насмешливо спросила:

— Уж не ты ли напугал до смерти близнецов, а?

Похоже, она и впрямь не верила, что именно он схватился с колдунами в Мираре.

— Конечно нет, их напугала собственная наглость, — холодно ответил волшебник.

Нирин улыбнулась и впервые с момента своего появления стрельнула глазами в сторону Люции.

— А эта замухрышка, стало быть, с тобой? — она смерила юную ведьму настолько снисходительно-презрительным взглядом, что та, против воли покраснела.

Однако девушка, не особенно надеясь на заступничество Тороя, нашла в себе сил заносчиво вздёрнуть подбородок. Но вообще сейчас было самое время провалиться сквозь землю от унижения и злости. Надо же! Вынесло белобрысую дрянь! Холёная вся, аж лоснится! Волосы, вон, небось, всё утро на папильотки завивала, да и нарядную накидку, явно не в сельской лавке купила. А она, Люция, вся в обносках — мужская туника, бесформенная юбка, плащ с чужого плеча и тощая всклокоченная косёнка. Ведьма едва не взвыла от бессильной, понятной только женщине ярости. Она и без того не блистала красотой, а тут ещё наряды — обхохочешься.

— Нирин, я вижу, ты принесла сюда свои прелести исключительно для того, чтобы вдоволь поплеваться ядом. — Равнодушно сказал волшебник. — Именно поэтому разговаривать с тобой нет ни малейшего желания. Идём, Люция.

И маг протянул руку своей спутнице. Колдунка с королевским достоинством оперлась о протянутую ладонь (словно полжизни так ходила) и не без злорадства отметила про себя, как злобно полыхнули разноцветные глаза противной гостьи.

— Нет! — появившаяся из снежной позёмки примирительно вскинула руки. — Нет, постой.

— Что тебе, ведьма? — Торой сделал лёгкое, едва заметное ударение на последнем слове, но Люция всё равно чуть не прыснула со смеху — очень уж едко получилось. Вроде не оскорбил и в то же время — эдак двусмысленно прозвучало.

— Как ты смог… да где ты вообще взял Силу?! — Нирин смотрела на мага едва ли не с паникой. — Тебя ведь низложили!.. Но близнецы сказали…

Белокурая колдунья, видимо, решила говорить только короткими незаконченными фразами. Ну, а Люция в шоке уставилась на спутника. Вот он — момент истины! То-то волшебник не хотел её лечить, то-то рвался получить книгу! Низложенный! А она-то, дура, поверила, что он полон Сил! Стоп, стоп, стоп! А как же битва, а как же огонёк, что горит в ладони Эйлана? Девушка захлопала глазами, ничегошеньки не понимая.

Торой недобро глядел на незваную гостью и, когда она перестала исторгать из себя нечленораздельные междометия, спросил, игнорируя многочисленные вопросы:

— Зачем пришла? Хочешь что-то предложить — предлагай, а нет, так не стой на дороге.

На самом деле он догадывался о причине появления Нирин. Вероятно, неизвестная ведьма, затеявшая всю эту заваруху, решила отправить на поиски таинственного мага и его спутников свою товарку. Видимо, товарка эта должна была выступить парламентёром. Скорее всего, от неё требовалось достигнуть некоей договорённости, дабы мирным путём вернуть внучка зеркальщика. Только кто ж знал, что таинственный волшебник и Нирин окажутся давними врагами?

Пока Торой размышлял, Эйлан боязливо косился из-за плеча няньки, рассматривая женщину в роскошном плаще. Надо же, ведьма. И совсем не похожа на Люцию — такую добрую, ласковую, знающую сотни сказок и в то же время, такую потешную. Нет, эта ведьма — каким-то непостижимым образом стоящая в рыхлом сугробе так, что не примялась ни единая снежинка — эта ведьма ему не нравилась.

— Верни мальчика. — Тем временем выплюнула Нирин свой ультиматум. — Верни мальчика, дурак! Девку эту страшную можешь себе оставить, но мальчишку отдай. И так уже дров наломал! Сам не знаешь, с кем связался!

Но всё-таки, несмотря на угрозы она, по-прежнему стояла неподвижно, словно опасалась что-либо предпринять. Торой напряжённо прислушивался к безмолвному лесу. Как поняла Люция — боялся коварного подвоха. Маг и вправду не на шутку опасался засады, а то и вовсе облавы. В конце концов, нет уверенности, что, пока разноглазая ведьма заговаривает беглецам зубы, сторожку не окружают плотным кольцом её сообщники. Однако ощущения подсказывали — кроме трёх путников да незваной колдуньи, на несколько вёрст вокруг нет ни души.

Маг нарушил тишину тогда, когда надменная гостья уже отчаялась услышать от него хоть слово:

— Нирин, — вздохнул Торой, — а я гляжу, ваша шайка медленно соображает. Ведь сказал — мальчик пойдёт с нами. Чего ты припёрлась-то? Думаешь сломить меня уговорами?

И он собрался идти прочь, совершенно уверенный в том, что колдунья не осмелится напасть. Однако чисто по-мужски недооценил глубину её ярости.

Прогневлённая ведьма с неожиданной прытью ринулась вперёд, полы её плаща снежной крупой осы пались в сугроб и тут же с шелестом взметнулись в воздух. Теперь уже не разъярённая колдунья, а бушующий порыв метели нёсся на трёх несчастных. Яростный визг Нирин слился с воем пурги и снежная волна, обрушилась на хлипкое крыльцо сторожки. Люция с ужасом увидела, что колдовская метель несёт не сотни снежинок, а ощетинившиеся ледяные жала. Эйлан взвизгнул от ужаса, и маг заслонил ребёнка собой, подставляя Нирин беззащитную спину.

И тут перед ледяной погибелью выпрыгнуло на снег нечто бесформенное, но очень решительное. Люция. Девчонка выбросила вперёд незащищённые ладони и проорала такое, отчего Торой, будь он почувствительней, непременно покрылся бы испариной. К счастью, волшебник успел таки зажать Эйлану уши. Хороша была бы нянька, услышь паренёк из её нежных уст подобные словечки!

Хлёсткое деревенское ругательство ожгло воздух. Непотребная брань рассекла курящуюся вьюгу и швырнула ледяные иглы, устремившиеся к крыльцу, в разные стороны. Мёрзлая смерть брызгами разлетелась по поляне. Некоторые из ледышек вонзились в стылую кору елей, некоторые — в припорошенные снегом стены лесного домика. И всё-таки стараниями юной неопытной колдунки ни одно сверкающее лезвие не задело стоящих на крыльце людей.

Меж тем вьюга, в которую вновь обратилась белокурая ведьма, отхлынула к противоположному краю поляны, где взревела ещё яростнее. Похоже, Нирин никак не ожидала, что ей осмелится противостоять какая-то неказистая пигалица в сомнительном наряде.

— Люция! — отчаянно проорал сквозь завывания ветра Торой. — Люция!

Колдунка, шокированная собственной смелостью, рванула к магу во всю прыть длинных худых ног. Она, конечно, оскользнулась на ступеньке и, взмахнув руками, неуклюже рухнула на колени, но тут же намертво вцепилась в сапоги волшебника — никакими силами не оторвёшь. Столб позёмки, которую девчонка так ловко разогнала крепким словцом (а всякое ругательство, сказанное ведьмой с должным чувством, обретает немалую силу), конечно, никуда не исчез. Девушке удалось лишь отшвырнуть свирепую противницу к краю поляны.

Рядом отчаянно и гневно закричал Эйлан. Испуганная Люция краем глаза заметила, как мальчишка швыряет огонек, подаренный магом, точнёхонько в снежную круговерть. Метко пущенное волшебное пламя ворвалось в ледяной вихрь раскалённой слезой и ослабило натиск стихии. Это, конечно, не убило Нирин, но трое беглецов выиграли несколько драгоценных секунд.

Увы, Люция больше ничего не могла противопоставить опытной и злобной ведьме, потому теперь девушка всецело полагалась на Тороя. Хотя, какой из него — доходяги — спаситель? Так, смех один. Сейчас вон взмахнёт рукой, да и рухнет замертво, как после схватки с близнецами чернокнижниками.

А Нирин снова ринулась к маленькому, засыпанному снегом домику. Позади сторожки испуганно заржали, срываясь с привязи, лошади. Животные острее людей чувствовали натиск неведомой Силы, её гнев и неистовство. Люция совершенно не к месту подумала о том, что так и не успела отблагодарить лошадок угощением. А потом глупые мысли вымело из головы, и колдунка ещё крепче вцепилась в волшебника, надеясь на его заступничество.

— Эйлан, держись! — снова крикнул Торой.

Сражаться с обезумевшей от ярости ведьмой — дело неблагодарное, ибо остановить колдунью в такой ситуации может только смерть. Убивать дурищу волшебнику не хотелось — пускай её наказывает та, которая прислала. Уж она-то задаст товарке самую достойную трёпку. Одним словом, дамы разберутся сами.

Меч вылетел из ножен, пронёсся в воздухе, разрубил кисею снежинок, и вонзился в промёрзшие ступеньки крыльца. От истерического вопля, исполненного ненависти и боли, у троих беглецов заложило уши. Торой рухнул на колено, одной рукой прижал к себе обомлевшего Эйлана, а другой, для устойчивости, покрепче вцепился в рукоять грозного оружия. Спутницу он держаться не просил, чувствовал — она и без того вкогтилась мёртвой хваткой. После этого произошло нечто совсем уж непонятное — мир перед глазами Люции закрутился, верх и низ перепутались. Сосны, сторожка, снежный вихрь, исчезающие в чаще лошади замелькали по кругу, будто ведьма и её спутники стали осью огромной карусели.

Казалось, вокруг коленопреклонённого чародея взвихрился неостановимый круговорот упругой, бесплотной Мощи. Эта Мощь, словно играючи, отбросила снежную ведьму, а потом поглотила волшебника и его перепуганных спутников. Люция почла за благо зажмуриться, дабы хоть как-то сохранить внутренний покой. Однако охочий до чудес Эйлан всё-таки приоткрыл один глаз. Увы, ничего интересного мальчишка не увидел — только стремительное мельтешение каких-то размытых пятен. Не в меру любопытного паренька замутило, и он с опозданием зажмурился.

Испуганная колдунка держалась за Тороя и боялась, что от всей этой круговерти её вот-вот стошнит. Однако желудок выдержал. А спустя несколько мгновений досадливый визг Нирин растворился в пустоте. Ещё мгновенье, и Люция почувствовала, что летит. Точнее не летит, а падает. «Ну, ничего себе!» — восхитилась она способностям мага и сразу после этого куда-то пружинисто приземлилась. По всей видимости, прямиком в сугроб — рыхлый и глубокий. Следом кубарем покатился, завизжав от испуга, Эйлан и, наконец, последним, приземлился Торой — этот не визжал и не охал, лишь зло выругался сквозь зубы и тут же спросил:

— Все целы?

Люция, лёжа на спине, приоткрыла один глаз и огляделась — вот уж красота, так красота — над головой безоблачно-синее небо и воздух такой сладкий! После непривычно яркого, до боли мучающего глаза зимнего солнца теперешнее не терзало, а нежно ласкало. Потом обоняния коснулся знакомый и родной запах… сена! Ведьма поднялась на локте и огляделась. Вот уж диво, так диво — сторожка исчезла, и теперь изрядно помятая и перепуганная троица находилась… Хм, а пёс его знает — где она находилась! Пока что в огромном разворошённом стогу сена, аккурат посреди просторного, уже скошенного луга. Было тепло, умиротворённо тихо, да ещё внизу, в траве, уютно стрекотал кузнечик.

Растерянный Эйлан сидел рядом с нянькой. Всё случившееся казалось таким жутким и непонятным, что мальчишка едва сдерживался, дабы не захлюпать носом. Но это мучительное усилие ничего не дало. Уголки губ страдальчески дернулись, а к горлу подкатило удушливое рыдание. Паренёк отчаянно стиснул в потных ладонях клочья сухой травы и зажмурился. Крепко-крепко зажмурился. Однако это не помогло. Противные девчоночьи слёзы упрямо не хотели оставаться там, где им следовало — в плотно закрытых глазах. Острые плечи мальчика затряслись, а где-то в глубине сердца всколыхнулась глухая тоска. В этот самый момент крайне, постыдно сильно, захотелось к маме. Спрятать заплаканное лицо в складках её домашнего платья (голубое, в синих васильках и с простенькой вышивкой по подолу), вдохнуть родной запах (запах хлеба и вкусной стряпни), почувствовать, как тёплая ладонь привычно ложится на затылок и ерошит непослушные волосы.

Сирота, устыдившись, упрямо вскинулся и встретился взглядом с Тороем. Тот стоял напротив. Тёмно-синие глаза смотрели внимательно, не мигая. Мальчишка хотел было отвести взгляд, тем более что позорные солёные дорожки предательски сверкали на веснушчатых щеках, но ничего не получилось. Маг в ответ на этакую жалкую потугу мягко, утешительно улыбнулся, а потом произошло невероятное.

На миг Эйлану показалось, будто он тонет в зрачках волшебника, и в подступающей зеркальной черноте вдруг отразилось лицо мамы. Да, да! Словно Фрида Дижан стояла за спиной своего сына и тоже смотрела Торою в глаза. И родная тёплая ладонь легла на затылок и привычно взъерошила вихрастую макушку, прогоняя тоску и незнакомую доселе, удушающую боль. Скорбь и страдание отступили. Не навсегда, на время, изматывающая мука оставила сердце. Мальчишка судорожно вздохнул, будто только-только очнулся от полуденного сна, и удивлённо огляделся, забыв о том, что собирался плакать.

— Ух, ты! Лето! — и Эйлан, который всего несколько мгновений назад стоял на пороге бурной истерики, радостно вскочил на ноги, увязнув в сене. — Лю, посмотри, здесь лето!!!

Он счастливо запрыгал, подбрасывая в воздух пучки высохшей травы.

Рядом начал выбираться из сухой травы невозмутимый Торой. Маг с высоты своего роста сурово оглядел собравшихся в стогу:

— Все целы, спрашиваю? — несколько сварливо повторил он свой вопрос.

Люция, которая только что умудрилась выпутаться из складок плаща и сесть, перевела таки взгляд на волшебника. Во взгляде была опаска — ну, как чародей опять начнёт в обмороки хлопаться и помирать? Но нет, он казался ничуть не более умирающим, чем радостно скачущий в сене Эйлан. Вот разве что морщины на нахмуренном лбу обозначились чётче, как это бывает у людей усталых, отягощённых невесёлыми думами.

— Да целы, целы. Не видишь что ли? — в тон магу отозвалась ведьма и выплюнула сухую травинку, неведомым образом угодившую в рот.

Пошатываясь в неустойчивом стогу, девушка кое-как поднялась на ноги. Она ещё не пришла в себя после схватки с Нирин и всё не верила в то, что оказалась за тридевять земель от мерзкой ведьмы и студёной зимы. Колдунья потёрла ушибленные во время падения на крыльцо коленки и попыталась снять тёплый плащ. Увы, руки до сих пор дрожали, поэтому совладать с застёжкой на вороте никак не получалось. Торой повернул спутницу к себе и ловко справился со строптивой пряжкой.

Эйлан же, забыв о своих печалях, кубарем скатился на землю, не дожидаясь взрослых.

— Торой, ты прогнал зиму? — с восторгом поинтересовался мальчишка, оглядываясь.

Волшебник помог Люции снять плащ и ответил, усмехнувшись:

— Нет, Эйлан, я прогнал нас. Из зимы.

Ведьма отшвырнула в сторону тёплую накидку и торопливо стащила вязаную тунику клотильдиного мужа.

— Ух, хорошо-то как. — С облегчением выдохнула девчонка, оставшись в рубашке и юбке.

Однако сразу после этого приняла постный вид. Нарочно, чтобы Торой не очень-то задавался. Волшебник был тем ещё гордецом, а Люция вовсе не собиралась подливать масла в и без того жаркий огонь его тщеславия. Поэтому она решила опустить восторженные провинциальные ахи, охи и вздохи. В конце концов, ерунда какая — утащить волшебством! То ли дело волоком, да по морозному лесу. Хотя, ведьма, конечно, понимала свою неправоту — волоком любой дурак сможет, а вот так — с шиком да через неведомые пространства — это редкому магу по силам. Впрочем, она всё-таки решила не услаждать Тороя своей простодушной восторженностью. Ещё чего.

— Кстати, где мы? — с изысканной небрежностью снизошла всё-таки колдунья до вопроса (не удержалась).

Конечно, она вполне резонно ожидала, что волшебник лишь пожмёт плечами и скажет, мол, Сила его знает. Где-то. Но он, тоже освобождаясь от тёплой одежды, ответил абсолютно уверенно:

— Мы в Фариджо, — голос из-под плотной тёплой туники звучал приглушённо.

— Где-е-е-е??? — ахнула Люция, забыв о том, что минуту назад собралась хранить степенную невозмутимость.

Девушка ухватила Тороеву одёжу за ворот и потянула на себя, вызволяя мага. Тот, наконец, стащил одеяние и, приглаживая взъерошенные волосы, повторил невозмутимо:

— В Фариджо.

А потом, как ни в чём не бывало, выкарабкался из стога не твёрдую землю и подал руки спутнице — безмятежный и спокойный, словно каждый день вот так переносился за сотни вёрст. Колдунья взялась за протянутые ладони и чинно выбралась следом, прихватив с собой лишь узелок. Вопросов она больше задавать не стала. Снова сделала постное лицо, будто по-прежнему считала, что ничего диковинного не произошло.

Надо сказать, вид у Люции снова был донельзя потешный — мужская рубаха, заправленная в шерстяную юбку и при этом, всё — размеров на пять больше, чем требовалась. Ни дать, ни взять — уличная нищенка. Магу даже стало жаль девчонку. «Надо раздобыть ей приличное платье, — неожиданно для себя подумал Торой, — какое-нибудь зелёное или голубое, чтобы подошло к цвету глаз».

Ведьма, разумеется, не догадывалась о благих намерениях спутника. Она сосредоточенно выбирала травинки из всклокоченных волос и озиралась, как показалось магу, исподтишка. Словно бы намеренно не хотела льстить ему восторгами. Волшебник спрятал улыбку.

Люция, обрадованная, что Торой отвлёкся, огляделась уже смелее — широкий, скошенный луг, утыканный стогами, простирался вокруг, насколько хватало глаз, и только вдалеке маячили аккуратные домики. Странно, в Фариджо не пришла зима. Могло ли статься так, что и люди здесь не засыпали? Колдунья почесала кончик носа и полезла в узелок за гребешком. Торой тем временем ловко перехватил восторженно бегающего по скошенной траве Эйлана и принялся приводить мальчишку в порядок — очищать от сухих травинок, расправлять одежду. Паренёк терпеливо поворачивался то так, то эдак, чтобы волшебнику было удобнее.

— Ты очень храбро дрался, — похвалил его маг.

Именно ловкий бросок мальчика подарил беглецам необходимые для бегства мгновения. Растеряйся Эйлан, и ноги унести не удалось бы никому. Внучок мирарского зеркальщика порозовел от гордости.

— Торой, — застенчиво сказал он, — я тоже хочу стать волшебником.

И потупил глаза, словно признался в чём-то постыдном. Маг даже заподозрил, уж не внушал ли кто пареньку мыслей о том, что здешний мир был бы куда как спокойнее без волшебства? Собственно, в свете последних событий, нельзя было не согласиться с правотой подобных замечаний. Чародей развёл руками и ответил:

— Магом нужно родиться.

Внучок зеркальщика шмыгнул носом, но не особенно расстроился. Про себя он решил, что всё равно попробует. Ну, мало ли, вдруг получится. Мальчишка рванул вперёд, туда, где вдалеке маячили крыши деревенских домов и куда устремился большой резвый кузнечик. Взрослые, хотя и менее поспешно, отправились следом.

— Люция… — Торой внимательно посмотрел на ведьму, словно раздумывая, стоит ли продолжать. — Я всё хотел поблагодарить тебя, ну, что не бросила умирать в снегу, не оставила на растерзание волкам и вот, сейчас. Знаешь, я не думал, что Нирин осмелится напасть, по правде сказать, я был к этому совсем не готов и даже не смог толком отразить удар, лишь отвёл в сторону.

Он сбился и замолчал. Ещё никогда в жизни Торой не признавался перед кем-то в своей несостоятельности. Делать это оказалось далеко не так трудно, как он представлял раньше, но всё-таки неприятно. А потому волшебник до крайности не хотел, чтобы Люция охотно подхватила его самобичевания и, не приведи Сила, усилила их какими-нибудь едкими замечаниями, до которых была та ещё мастерица. Однако этого не произошло. Ведьма рассеяно кивнула, принимая благодарность и опуская всё остальное, а потом спросила:

— Эта Нирин, она кто?

Маг на мгновение замялся, а потом ответил:

— Она погодная ведьма. Ну, знаешь из тех, что тянут силы из всяких природных явлений — снега там или дождя. Очень сильная колдунья. Пожалуй, самая сильная из всех, каких я только знал. Честно говоря, я сперва подумал, уж не она ли так круто обошлась с Мираром, но потом понял — не она. У неё над головой тоже парила руна Ан. Как у тех близнецов.

Люция с наслаждением вдохнула прогретый, напоённый ароматом подсыхающей травы воздух и беспечно спросила:

— Что за руна Ан?

Торою пришлось вкратце рассказать и о руне, и о её назначении. Некоторое время после этого путники шли в молчании, смотрели на приближающуюся деревню и думали каждый о своём. Наконец, девушка нарушила тишину:

— Ты так и не ответил мне, кто такая Нирин. — Колдунка хитро прищурилась, давая понять, что уж узнать в товарке погодную ведьму и сама умеет, чай, не глупее полена.

Маг усмехнулся. Разве что утаишь от этой вредной неказистой прощелыги?

А девушка, устремив взгляд под ноги, пояснила:

— Не стала бы она без повода на тебя кидаться.

Торой отвернулся, пряча улыбку, но всё же отозвался:

— Давно, когда я ещё только примкнул к Гильдии Чернокнижников, у нас с Нирин был роман.

Ведьма нахохлилась и приняла отсутствующий вид, а потом всё же не удержалась и, словно вскользь, произнесла, глядя на бегающего за кузнечиком Эйлана:

— С этой… косоглазой?!

Волшебник расхохотался тому, как веско и в то же время с плохо скрытой злостью его спутница произнесла эти слова.

— Ну, — ответил он, отсмеявшись и проигнорировав досадливый взгляд собеседницы, — дело тут не в глазах, она на самом деле очень… как бы тебе объяснить… Очень интересна, многое знает, своеобразна в суждениях, а при желании умеет быть до крайности обворожительной.

Юная колдунка презрительно скривила губы и ответила:

— Видимо, о тебе она думает вовсе не столь лестно, раз обозвала дураком.

Собеседник беспечно кивнул в ответ:

— Видимо. Но, скорее всего, дело в том, что мы не очень мирно расстались.

Торой не стал продолжать. В конце концов, к чему рассказывать Люции, столь неискушённой в любовных делах, о романе, который закончился много лет назад? Роман был бурный — сплошные страсти и нерв, но в конечном итоге молодой волшебник не захотел связывать себя с женщиной, которая жаждала от любовника лишь раболепного подчинения. Ну и ко всему прочему на длительные сердечные привязанности у Тороя сроду не хватало терпения. Скучно становилось. Но не откровенничать же обо всём этом с юной сельской колдункой? Потому маг молчал и смотрел на приближающиеся аккуратные домики.

Деревня, что раскинулась перед путниками, находилась не так далеко от Стольного Града Гелинвир, где вот уже многие столетия восседал Великий Магический Совет. Если посмотреть по карте (которой у трёх странников, конечно, не было), то стало бы видно, что Торой, не поморщившись, перетащил себя и своих спутников через государственную границу Флуаронис и вообще расстояние в сотни вёрст. Позади остались и знаменитые флуаронские сосновые леса, ныне едва не по макушки засыпанные снегом, и широкая судоходная река И ркша, скованная льдом, и даже Торговый Путь, что тянулся через несколько сопредельных государств. Вообще, по прикидкам Тороя, Путь этот находился, аккурат, верстах в двадцати от нынешнего местонахождения странствующей троицы. Так что, если выйти к нему, скажем, завтра поутру, то к вечеру запросто можно добраться и до Гелинвира. Собственно, именно это Торой и собирался сделать. Как-никак, надёжно укрыть внучка зеркальщика можно только у волшебников, хотя тащиться к старинным недоброжелателям страсть до чего не хотелось. С другой стороны…

С другой стороны всё-таки неплохо появиться в Стольном Граде да как бы невзначай блеснуть вновь открывшимися способностями. Пускай весь Пресветлый Совет малость покорчит от удивления и, чего там лукавить, страха. А что? Приятно, знаете ли. Но главное, конечно, встретиться с Алехом и с особым пристрастием расспросить ушастого про его бурную эльфийскую молодость.

Однако все эти мысли промелькнули и исчезли, поскольку волшебник вдруг запоздало спохватился о другом. Теперь он прислушивался к себе — не померкнет ли пред глазами яркий солнечный день, не подогнутся ли предательски ноги? Как ни крути, а чудовищной Силы бросок, при помощи которого маг и его спутники так удачно унесли ноги от разъярённой Нирин, был по зубам далеко не каждому волшебнику. Однако чародей чувствовал себя едва ли не превосходно. Оставалась, конечно, слабость, но слабость телесная, которая обычно держится в течение нескольких дней после сильной хвори. Это вполне можно перетерпеть.

Странным же казалось то, что способности к магии вернулись вот так неожиданно — пара слов, уверенно оброненных Рогоном и вот тебе на , после стольких лет досады и глубокой жалости к себе Сила вновь обретена. Да не так, как, казалось бы, следовало — медленно, словно после долгой болезни, мучительно вспоминая волшебные пассы, нерешительно пользуясь умениями, от которых давно отвык. Какое там! Сила возвратилась безо всяких сентиментальных прелюдий — стихийная и неудержимая, словно прорвавший запруду поток. Казалось, нет теперь ничего невозможного, любое волшебство по зубам. Вот только с чего бы? Откуда эта невероятная Мощь, откуда незнакомое доселе сокровенное Знание? Откуда столь обострённое чувство опасности и возможность подчинять себе пространство, переносясь на сотни вёрст? Когда, интересно, подобное было по силам одарённому сыну деревенского пахаря? Ответ один. Никогда.

А, может, снова Книга?

Торой нащупал за пазухой фолиант. Нет. Загадочное покалывание не потревожило кончики пальцев, неведомая боль не обожгла висок. Стало быть, древняя рукопись ни при чём. Именно этот факт и не давал волшебнику покоя. Одно дело, когда знаешь источник собственных Сил, другое, когда он для тебя — загадка. Как понять, когда источник иссякнет? Как пить из него, постоянно опасаясь, что всякий новый глоток может стать последним? Останется ли тогда Торою хотя бы смехотворная способность возжигать на ладони волшебное пламя? Он не знал. И от этого незнания каждое новое действие магического свойства мнилось едва ли не чудом.

Правду сказать, он и от Нирин-то унёс себя и своих спутников исключительно в азарте боя. По трезвому размышлению не решился бы на столь дерзкие выкрутасы. Сам пропадёшь — ещё ладно, но девчонку и паренька губить за компанию? Нет, в другой ситуации волшебник даже и помышлять бы не стал о подобном бегстве. Вот почему Торой теперь нескромно восхищался собой.

Ну и, само собой, до крайности лестно было думать о том, что Книга великого чародея оказалась артефактом, предназначенным непосредственно для него — Тороя. Тут-то маг и покосился с превеликим сомнением на Люцию. Неужели бывают такие совпадения, что маленькая ведьма-неумеха, наследница древнего трактата, неожиданно встречается именно с тем низложенным чародеем, для которого этот трактат написан? Торой снова озадачился.

Мимо пробежал Эйлан, и колдунка, сунув в рот пальцы, залихватски свистнула ему вслед. Мальчишка припустил ещё резвее, а потом, не сбавляя скорости, развернулся и помчался обратно.

Торой моргнул, силясь уловить какую-то очень важную, ускользающую мысль, но… мысль так и не смогла оформиться во внятную догадку и покинула звенящую от напряжения голову. Тьфу. А ведь действительно странно. Как оказалась Книга Рогона у старой ведьмы, которую ученица называла «бабкой со странностями»? И на кой ляд этой бабке приспичило насылать мор на деревню? Зачем понадобилось мертвить людей, рядом с которыми жила? Торой не знал ответов и решил обратиться за ними к Люции. Как-нибудь осторожно, невзначай.

Эйлан опять пронёсся мимо. Волшебник проводил его глазами и улыбнулся. Тогда, в стогу, он всё же осторожно коснулся мальчишки магией, убирая из маленького сердца мучительную тоску. Нет, не отвёл её совсем (да это было и не нужно), но притупил до такой степени, чтобы ребёнок мог жить, не утопая в слезах каждые четверть часа. Дней через семь, когда мысль о потере станет для паренька привычной, можно будет очистить его сознание от волшебства.

— А где твой меч, Торой? — неожиданно спросила колдунка.

Только тут он сообразил, что тащится через поле с пустыми ножнами. Волшебник отстегнул ненужную перевязь, без сожаления бросил в траву и только после этого неопределённо махнул рукой:

— Там остался. Нужно же было на чём-то концентрироваться в момент предельной сосредоточенности. Впрочем, не расстраивайся, я весьма скверный фехтовальщик, так что… — он развёл руками и виновато улыбнулся, — невелика потеря.

Девушка кивнула. Она была согласна — потеря и впрямь незначительная, да и зачем волшебнику меч? И легкомысленная колдунка сразу же забыла про утраченное оружие, как собственно и про некоторое падение Тороева авторитета в собственных глазах. А вот крамольные мыслишки о Нирин из головы никак не шли. Нет, ну надо же, та белобрысая косоглазая дрянь и Торой! Добро бы, какая пленительная красавица. Всё-таки скверный вкус у этого волшебника.

Спутницу Тороя разобрала непонятная досада. Она уже привыкла считать волшебника своим. А тут на тебе, какие-то косоглазые! У девчонки засосало под ложечкой. Как не исходила она относительно внешности Нирин ядом, как не кипятилась, а сама уж точно ей уступала. Во всём уступала! Ну и что с того, что Нирин косая (не больно-то и заметно) да близорукая (не заметно вовсе, когда не щурится), зато вон, какая статная, да и волосищи такие, что ахнешь. Ну и ведьма, конечно, ого-го! А она — Люция — чего из себя представляет? Мелкая, тощая, далеко не красивая, даже косёнка и та… Девушка чуть не разрыдалась от обиды на саму себя — неказистую и бесталанную.

Ну, какой, какой толк в том, что колдунка столь коварно готовила зелье ещё там, в таверне Клотильды? Добавила в Тороево питьё крохотную капельку своей крови, нашептала всякого, и разве подействовало? А уж проще приворотного зелья и придумать ничего нельзя. Даже самая бестолковая ведьма может его приготовить. Да что ведьма! Любая мало-мальски сведущая барышня наворожит такого, что самый строптивый кавалер станет бегать за ней, словно приклеенный.

А теперь скажите, отчего, интересно, Торой не спешит облагодетельствовать Люцию своей пылкой привязанностью? Девчонка-то уж размечталась, как своенравный и вредный маг станет её покорным воздыхателем, а она только и будет, что мучить его по-всякому — ну, дабы впредь не задавался. И, гляди ж ты, во что всё вылилось? Вон, идёт себе, на солнышке жмурится, перебрасывается с Эйланом волшебным огоньком, да в ус не дует, а ведь должен, проклятый, трепетать от любви. У ведьмы даже в носу засвербило с досады. Ну, просто какой-то непробиваемый этот маг! А она-то, бестолковая, семенит теперь рядом и злится на него и ту белобрысую. Фе!

Может, в заклинании чего напутала? Или забыла какую траву в зелье добавить? А… чего уж теперь гадать! Дело сделано и толку нет. Не сказать, будто сильно жалко, что не подействовало, скорее обидно. Эх, бабку бы сюда, уж она бы толково объяснила, что к чему, но и парочкой лёгких затрещин наградила за неумелость. Только, где теперь возьмёшь бабку-то? Нету бабки.

И так от этой мысли ведьме стало тошно, что хоть волком вой. Как ни притворялась она перед собой, как ни храбрилась, а скучала по наставнице, по её советам, едким замечаниям и беззлобным насмешкам, по седым волосам и морщинистому лицу с глазами редкого фиалкового цвета. Молодыми глазами. Да, будь здесь наставница, уж она-то, поди, не только объяснила, чего там Люция напутала с зельем, а глядишь, и совет бы дала дельный (бабка вообще по части советов мастерица была), как на Тороя впечатление произвести.

Колдунка подавила вздох досады, пнула некстати попавшийся под ноги пучок сена, который тут же прилип к подолу. Ну и пусть этот твердолобый волшебник идёт независимым видом, самим фактом своего равнодушия подтверждая провал колдуньи-недоучки. Пусть. Нужна ей его любовь сто лет!

* * *

В этот день Ульна проснулась рано, точнее не проснулась, а вовсе не засыпала, так, поворочалась ночью с боку на бок, помяла костлявые бока, да и встала ещё затемно. Чего старое тело неволить? Коли нейдёт сон, нечего и принуждать. А то дел по дому мало? Вон, и опару на хлебы поставить, и печь растопить, и во дворе прибрать, где, почитай, с седмицу не мелось и не чистилось. Оно, конечно, можно и правнуков попросить, как проснутся, со двором-то помочь — даром что ли невестка всё время тревожилась: «Не в тех вы, бабуля, летах, чтобы метёлкой махать». А и как объяснишь ей — молодухе пышнотелой, что нельзя старому человеку без дела сидеть? Эдак совсем соображать перестанешь, а чуть седмица-другая, так и сляжешь вовсе. И потому старуха себя блюла — на жалость и заботу не подкупалась. То-то. Нечего жалеть ветхую, в силе она ещё. Не гляди, что девятый десяток пошёл.

Ульна, охая и держась за поясницу, поднялась со старенькой кровати. Семья ещё спала, в доме безмолвствовал покой. По случаю сказать — нет ничего уютнее предрассветного часа, пока солнце не поднялось из-за кромки леса, небо за окнами свинцово-серое, а в комнатах царят полумрак да звенящая тишина.

Старуха оделась и, переваливаясь на кривых ногах, пошла на кухню. Хорошо! Домочадцы крепко спят, не трещит огонь в печи, даже ветер под окном и тот, будто дремлет — не шелохнёт ни травы, ни веток старой сирени. Хорошо. Эдак, сядешь у окна, попьёшь топлёного молока с золотисто-коричневой пенкой, да пошамкаешь беззубым ртом вчерашнюю пышку. Нешто другие какие радости есть?

Она сидела за большим столом, смотрела в летние сумерки и медленно жевала сдобную булку. Вот только не было в это утро привычного покоя, ой, не было. И то понятно почему. Почитай третьи сутки вся деревня гудела, словно улей пчелиный. А загудишь, пожалуй, когда из Гелинвира никаких вестей. Очень это жителям чудно , поскольку даже на памяти Ульны эдаких странностей не приключалось. И, казалось бы, чего тут до Гелинвира — три десятка вёрст, садись на мула или лошадёнку, да поезжай, узнавай, чего у них там стряслось. А только не больно-то и поедешь, коли не звал никто. Маги тутошние народ строгий, раз уж сказано, что должен обоз приходить в деревню — так тому и быть, а простому люду чего делать в волшебной столице? Правильно, нечего. Этак, начнёшь таскаться без дела — никакой пользы, вред один.

Вот и ждали здесь раз в седмицу посланцев на телегах. А только не приехали в этот раз посланцы. Ни единого человека. Обычно они, чуть второй день седмицы — и тут как тут, ровнёхонько в полдень. А в этот раз не появились ни в полдень, ни к вечеру. Жители озадачились — столько лет порядок заведённый царил, а тут вон что… Но подумали, мало ли чего там у них, маги всё-таки. Сначала только дивились, а уж когда обоз и на завтра и на послезавтра не пришёл — испугались. Ещё бы не испугаться — волшебство волшебством, но и кушать ведь что-то магам нужно. Да и добро заготовленное начало портиться. Вот уж почитай четвёртые сутки пошли, а посланников из Гелинвира нет, как нет.

В деревнях окрест волшебной столицы веками так повелось — каждый околоток своим делом занят. В околотке Ульны жители промышляли тем, что готовили для трапез волшебников молочные изыски — тут тебе и масло мягчайшее, и сливки лучшие в округе, и нежнейший творог, и сыры всех сортов — от козьего до овечьего, а сметана такая жирная, что ножом её на бруски режь да в короба укладывай. Одним словом, самое, что ни на есть молочное царство.

Ну и по соседним околоткам народ тоже не терялся, где овощи растили, где мёдом промышляли, где мясом заведовали, колбасами всевозможными, где винами, а где ягоды, да фрукты заморские в нарочно сделанных диковинных о-ран-же-реях (волшебного, надо полагать свойства, ибо пёрло в этих прозрачных домиках всякое растение, как на дрожжах) выращивали. По совести сказать, о-ран-же-рей-ные, было время, сильно носы задирали перед соседями. Ещё бы! У кого такая диковина есть с названием эдаким учёным? Ясное дело ни у кого. Вот и задавались не в меру. За то их в окрестных деревнях «жирейными» прозвали, не со зла, конечно, а так, чтобы не очень гордились, мол, носы не воротите.

Но не об том сейчас, как говорится, речь. Намедни обоза из Гелинвира ждать устали и встревожились уже нешуточно. Переполошившийся внук Ульны Кайве да ещё четверо деревенских запрягли лошадок, вооружились, кто, чем мог (не столько для дела, сколько ради острастки — разбойников в здешних местах никогда не было, но, мало ли что), да поехали к «жирейным», ихняя деревня, она всех ближе стоит.

Однако вернулись совсем в растерянности — к «жирейным» обоз тоже не пришёл, а уж этим похуже ждать, чай фрукты да ягоды заморские быстрее молока портятся. Вот и хлопотали в деревне и стар, и млад — варили варенья, павидлы, джэмы, компоты да прочие сласти, чтобы добро не пропало. И то беда — у них как раз клубника пошла, да хорошая такая, крупная. От щедрот и приезжим соседям отсыпали — побаловаться. Один пёс, ягода сия дольше двух дней не хранилась, а урожай в нонешнем году собирали, ну прямо невмерный.

Потому, чего там в соседних деревнях творилось «жирейные» не знали, не до разъездов им было, хлопотали. Так и вернулся Кайве с мужиками в родную деревню несолоно хлебавши, разве только с ягодой. А чего там, в Гелинвире приключилось, так и не выяснили. Однако стало ясно, без поездки в стольный магический град не обойтись. Знамо дело — беда какая-то стряслась. Хотя, на рассуждение Ульны, какая беда может с волшебниками статься? Да не просто с волшебниками, а с самыми сильными волшебниками королевств. Разве только со скуки перемрут, окаянные.

Старуха и впрямь недолюбливала магов. Да и за что их любить? Целыми днями без дела сидят, ни тебе по хозяйству поработать, ни чего путного смастерить. Только и могут, что языками чесать. Хотя, за продукты деревенским платят всегда изрядно, да и слуг наградой не обходят, а уж слуг в Гелинвире — видимо-невидимо. Вообще, зря Гелинвир городом прозывают. Крепость это каменная. И стены у ней выстой, люди болтали, аж мало не сто аршин. Но Ульна не верила, на кой она такая нужна — стоаршинная? От кого прятаться? Разве только для щегольству. Сама бабка крепость ни разу не видала, как-то не доводилось ей ездить в волшебный город, всё больше по хозяйству…

А ещё говорили, что в цитадели сей расчудесной никогда свечей не жгут, будто каким-то дивным неземным сиянием она вся озаряется и светло становится, как днём. Но уж это, ясное дело — брехали. Старший внук Кайве над бабкиными рассуждениями, правда, только посмеивался, он-то в Гелинвир постоянно обозы провожал, и крепость видел, и огни неземные. Да только Ульна ему не верила, не бывает такого, чтобы огонь сам по себе горел, без ничего. Где ж это видано? Чай, обманули бестолкового или сам чего приплёл для складу.

Вообще, окрест Гелинвира люди, как это ни странно, волшебства почитай и не знали. А и как узнать? Маги вечно за стенами стоаршинными заседают, разговоры умные разговаривают, так что в землях тутошних им показываться некогда, да и незачем. Ни единый колдун границ Фариджо никогда не переступал, а уж про всякую нечисть — ведьм там или ведьмаков (тьфу на них, проклятых) и говорить нечего. А стало быть, народ в здешних краях жил непуганый — ни колдовских козней не знал, ни хворей каких диковинных, ни прочей чудности.

Бывало, конечно, начинал кто-то страдать немочью, знахарям сельским к лечению неподвластной, но тогда скакали в Гелинвир сродники, да передавали привратнику записку с прошением о помощи. И, почитай, часу не проходило, как выносили скляночку с заветным снадобьем, аль другую какую припарку. Так и лечились.

А в град абы кого не пускали не из спеси вовсе и не по жадности. Тут ведь понимать надо — в крепость сию и короли наезжали и амператоры заморские, да и немало людей в чинах самых разных наведывалось, и само собой, ещё учеников в Академии тьма-тьмущая. Потому-то волшебникам суета да шум в стоаршинных стенах не нужны. Народ-то, он ведь как устроен — чуть позволишь на диковинку поглазеть, сразу толпами повалят, а уж кому не захочется на огни неземные взглянуть? Вот и держали ворота запертыми, чтобы не лез, кто попало, да рвань всякая перехожая. Ну, а для просителей — нате, пожалуйте, чего надобно просите, сделаем, любое снадобье. На помощь целительскую волшебники не скаредничали. И хвори дивными зельями самые невероятные излечивали.

Только в эдакое лекарское волшебство Ульна и верила, только из-за него и смягчалась, когда доводилось по привычке ругать магов за дармоедство. А всё потому, что ей, старой, и самой однажды диковинную скляночку со снадобьем внук привёз. О прошлую зиму то было. У ней тогда сердце царапало. Будто котёнок какой слева в груди сидел и скрёбся. Знахарь местный только руками развёл, мол, пожила, почтенная, пора и честь знать, вон уж, сколько лет оно у тебя справно стучит, подустало, видать, на девятом десятке-то…

Но домашние как узнали об эдаком ответе, ждать не стали, сразу отрядили Кайве к волшебникам. Одним днём внучок съездил — затемно выехал, затемно и вернулся. Скляночку заветную привёз, так что теперь Ульна по капельке в день на язык каплет и ничего, уснул котёнок, когтей более не выпускает. А то «пожила, почтенная»… Скажет ведь тоже, пёс шелудивый.

Так Ульна до самого рассвета и просидела у окна, думая о будущности, да о том, чего там в Гелинвире стряслось. Уж и Кайве давеча собрался с мужиками и кое-кем из «жирейных» съездить таки в столицу, узнать, что приключилось. Мол, и так выждали четыре дня, хватит уже, а коли и дела какие у волшебников, так не обидятся, поймут, что деревенские не из скаредности приехали — деньги за порченый товар просить, а проверить — не случилось ли чего.

Только лишь рассвет позолотил окна, проснулись домашние. Жизнь в деревне раненько начинается. Кайве, чуть свет, к мужикам убёг, уговариваться, когда ехать, сноха по хозяйству захлопотала, ну и ребятню в поле погнала — сено ворошить.

Ребятня вернулась к полудню, все — с медными от загара потными моськами. Тут и выяснилось, что никуда Кайве с мужиками не поедут — сено высохло, надо везти с поля на сеновалы. Работы тьма, почитай кажные руки на счету. Тут уж не до волшебников — чуть день проворонишь, да, как назло, дождь пойдёт, с носом останешься. А чем потом скотину кормить? Плюнул Кайве, да не поехал никуда — завтра, сказал. Оно, конечно, можно было и обождать с сеном, но жила ещё в деревенских надежда на благополучный исход, что приедет-таки запоздалый обоз и всё станет на свои места.

За полдень, когда сено по полю было собрано в стога, деревенские вернулись отобедать и отдохнуть — намаялись, да и жара подступала самая невообразимая, только в дому пережидать. Ну, а к Ульне сон, что ночью, что днём не шёл, проклятый. Потому, едва сморенные жарой и усталостью люди разбрелись на отдых, старуха вышла на солнышко, погреть старые кости. Её-то, древнюю, жара не мучила — кровь уже, почитай, лет двадцать, как не грела. Вот бабка обрядилась в старый шушун, да выползла за околицу, опираясь на кривой, как и её собственные ноги, костыль. В деревне было тихо, только куры квохтали, да изредка хрипло горланил петух. Благодать.

* * *

И вот ведь диво — задремала, старая! Разомлела на солнышке, как змея. Казалось, только глаза прикрыла, соринку сморгнуть, а на деле привалилась к бревенчатой стене дома и была такова. А сон, как водится в эдаких случаях, привиделся самый странный. Но Ульна не роптала. Сны ей всё чаще снились бестолковые, суетные, а тут, надо же, вполне сносное видение, даже интересное.

Примерещилось бабке, будто по-прежнему она сидит на завалинке, а из-за соседского дома выбегает на улицу мальчонка (маленький, лет семи). Выбежал, пострел, и припустил на радостях к колодцу, загремел ведром на цепи.

Чудной мальчишка. И одет странно — в короткие, до колен всего, штанишки и вышитую рубашечку, да не в привычную цельнокройку с прорезью «лодочкой», а диковинную такую, на завязках. И на ногах — не кожаные чуни, а башмачки. Городской, видать. Ну, оно и понятно — во сне чего только не привидится, хотя и знала старуха, что до ближайшего города чуть не двое суток ходу.

Следом за мальчишкой из-за угла появилась девушка с тощим узелком в руках. Это только с лица можно догадаться, что девушка, по высоким бровям и косёнке растрёпанной, а одета — срамота одна, словно бродяжка юродивая — в широченную мужскую рубаху, такую же диковинную, как у мальчишки, да в необъятную тёплую юбку, по всему видать — на чужую мерку шитую.

Девушка была тщедушная — тоненькая, нескладная и какая-то заморенная. Однако по всему видать — с характером, только она брови сдвинула, как мальчишка сразу присмирел и виновато опустил головёнку. Хорошая девушка, толковая, решила Ульна, и воспитанием не обделена, знает, что в чужом околотке нельзя без спросу в колодезь соваться. Нехорошо это. Сперва у хозяев разрешения спросить надобно. Колодезь — это каждый деревенский знает, он только для своих, чужакам в него лезть не след. Попроси — напоют, а сам не моги, поскольку всякая беда и хворь, как известно, только через воду и приходят.

Ульна с интересом смотрела сон, дивясь на его забористость, и не спешила просыпаться. Гадала, что же дальше случится? А дальше было вот что — из-за дома вышел высокий парень. Молодой, но всё-таки постарше девушки, стало быть, когда девчуха за мальчонкой припустила, он шагу не прибавлял. По летам молодец оказался, чай поди, Кайвин одногодок, вот только, решила Ульна, Кайве — широкоплечий и дюжий — смотрелся куда как солиднее пришлого. Тот, хотя и не был тощ, а всё-таки сразу видно — не деревенский богатырь. Да и вид у черноволосого не шибко здоровый — лицо бледное, осунувшееся, будто только-только от хвори какой оправился. Одет, в отличие от девчухи, пристойно, хотя тоже не по-здешнему.

Да, вся троица смотрелась как-то чудно. И сразу становилось ясно — не семья. Девушка совсем юная, стало быть, пацанёнок ей не сын, а с лица все путники ну ни капли не похожи, выходит, друг другу не сёстры-братья. Привидится же такое. И ведь, как наяву! Молодец тем временем огляделся и, наконец, заметил сидящую в тени бабку.

Тут-то Ульна и поняла, что никакой это не сон. Черноволосый подошёл к завалинке, поклонился и сказал слишком по-учёному, ей, старой, в жизни бы такое не приснилось:

— Приветствую тебя, почтенная. Не подскажешь ли, примет кто-нибудь уставших странников до завтрашнего утра?

Синие глаза внимательно смотрели на бабку. По разумению Ульны, парень был бы собою куда как хорош, кабы не заморенный вид и не заросший щетиной подбородок. И что за манера такая у этих городских — рожи брить, будто эльфы какие безусые. Срамота. А вот взгляд у путника уверенный, властный, стало быть, не попрошайка и не лихой человек. И потом, разве лихие люди с девками да детьми странствуют?

Старуха в последний раз смерила молодца взглядом покрасневших слезящихся глаз и кое-как поднялась со скамьи. Одну руку отвела за согбенную спину, другой оперлась о клюку и лишь после этого с достоинством ответила:

— Ладного здравия, милок. А как же не принять? Примет. — И добавила. — Я и приму.

Тем временем девушка и мальчик тоже подошли к завалинке. Девчуха поклонилась и строго посмотрела на мальчика, тот сразу же поспешно сказал:

— Здравствуй, бабушка.

— И тебе здравия, милок.

Ульна снова оглядела честную компанию. Н-да, чудны , чудны …

Девушка-то, не чета спутнику — замухрышечка. А вот глаза красивые — добрые глаза, цвета воды в Зелёном Озере. Небось, как глянул чернявый в глаза-то, так и утонул. Оно и понятно — истинная красота, она не в телесной стати. Но старуха тут же укорила себя за резвость мысли. Поправив на голове платок, Ульна поманила путников и заковыляла к дому, переваливаясь на кривых ногах.

— Идёмте, идёмте, родимые, — обернулась она к застывшим в нерешительности пришлым.

И уж, конечно, от цепкого старушечьего взгляда не утаилось то, как одетая в обноски девчуха взяла чернявого молодца за руку, словно ища заступы, и как молодец, сам того, должно быть, не заметив, крепко сжал худую ладошку. Н-да, ну и путнички — безлошадные, безоружные, одеты, словно от пожара бежали, добра — всего тощий узелок, да ещё и не сердешные друзья. Пока. Ульна беззубо улыбнулась собственным мыслям и вздохнула — вроде длинную жизнь прожила, а всё ж таки мало этого. Ещё бы землю потоптать, скинув годков пятьдесят… Побродить вот так по свету с милым другом.

Надо сказать, когда незнакомая старуха обернулась, Люции отчего-то примерещилось, будто она очень уж похожа на умершую наставницу. Сердце болезненно сжалось, а дрогнувшая рука сама собой вцепилась в ладонь Тороя. А потом зыбкая тень пышного куста сирени скользнула по бабкиному лицу, и странный морок рассеялся. Согбенная старушка отвернулась и заковыляла к дому, стуча палкой по утоптанной земле.

А на залитом солнцем крыльце сидела пятнистая трёхцветная кошка-подросток и умывала пушистую мордочку. Завидев чужаков, кошка отвлеклась, широко, со вкусом зевнула и тяжело упала на прогретые за день доски. Прищуренный янтарный глаз внимательно оглядел незнакомцев и закрылся.