Место тут было дикое. Глухое. И люди без надобности не совались. Да и с надобностью не совались тоже. Деревья встречались в два обхвата. Могучие ели, под которыми даже сейчас — зимой — не лежали сугробы, кряжистые сосны, с разросшимся у подножия багульником. Лищина, берест, дереза… Чего только не сыщешь.

Со стороны кажется, будто через этакие заросли не продерёшься — всю одёжу оставишь клочьями висеть на кустах. Место нехоженое. Жуткое. Чащоба глядит сотней глаз, говорит сотней языков, шепчет, предостерегает. Это чувствуется близость Черты.

Лыжи Славен давно скинул и нёс теперь на плече. Если бы не его Дар, давно бы уже сбился с пути, а то и вовсе повернул обратно. Но Сила вела вперед, путями, для людей заповеданными.

Когда путник усталый и, несмотря на мороз, взопревший выбрался к заросшему старому логу, откуда-то слева свистнули. Пришлец обернулся — к нему, выдергивая ноги из рыхлых сугробов, спешил крепко сбитый мужик, с тёмной бородой, посеребрённой инеем, в лисьей шубе и меховых сапогах.

— Славен? Ты что ли? — воскликнул страж Черты, и новоприбывший узнал, наконец, Грозда.

— Грозд?

— Он самый! — обитатель Переходов похлопал знакомца по плечу. — Ты чего к нам? Случилось что?

— Случилось, Грозд. Надо мне с вами потолковать.

— Ну, идем, потолкуем, — кивнул мужчина. — Что ж не потолковать-то…

— Постой, — Славен удержал его за локоть. — Там ведь оборотни с вами?

Грозд хмуро кивнул:

— С нами.

— Ты уж проведи меня так, чтобы не заприметили. Чтоб Серый не дознался.

В цепком взгляде карих глаз промелькнуло понимание:

— Серый своих припадочных хороводиться увёл. Осталось несколько Осенённых, да простые волки. Проведу тебя через Старую пещеру. Идём.

С этими словами мужчина махнул спутнику рукой и направился вперёд.

Они миновали несколько оврагов, склоны одного из которых оказались такими крутыми, что по ним и вовсе съехали на заду, поднимая волны снежной пыли. Потом продрались через торчащие из сугробов ломкие заросли старника и, улегшись на живот, по очереди протиснулись в узкую каменную щель.

У Славена перехватило дыхание — показалось, застрял, как в кувшинном горлышке, но его дернули за рукав и втащили в кромешную тьму невысокой, круто спускающейся вниз пещеры.

— Идём, — негромко сказал Грозд. — Они тут не ходят — подъём больно крутой, камни острые и выход неудобный. Шагай осторожней, а то оступишься — все кости переломаешь.

Мелкие камешки осыпались из-под ног, ход вёл вниз, петляя между каменных глыб. Кое-где приходилось цепляться за выступы в стене, кое-где поддерживать друг друга на особо крутых спусках. Но вскоре дно выровнялось и мужчины вышли в огромный подземный зал, в котором вольготно стояли невысокие избы, и слабо пахло печным дымом.

— Идём, нам сюда, — Грозд поманил Славена к крайнему дому.

…В избе было жарко натоплено и после стольких дней странствий по зимнему лесу захотелось, наконец-то, скинуть одёжу, разуться, остаться в одной рубахе и штанах. Словно угадав его желание, Грозд кивнул в сторону вбитых в стену колышков, мол, полушубок вешай, пока не упрел.

Зван в горнице уже ждал прибывших:

— Что так долго-то? — спросил он. — Ты ж мне Зов послал едва не пол-оборота назад.

— Дак через Старую пещеру шли.

— Чего это вам напрямки не ходится? — удивился вожак.

— Мира в дому, Зван, — негромко сказал Славен от порога. — Разговор у меня к тебе. О котором волки не должны ни сном, ни духом…

Хозяин дома смерил пришлеца пронзительным взглядом и ответил:

— Мира в пути, Славен. И что ж это за разговор такой?

Гость несколько мгновений помолчал, собираясь с мыслями. Вроде все дни в уме прокручивал нынешнюю беседу, а пришла нужда слово сказать — в голове пусто, как в старой бочке.

— Меня Глава Цитадели к тебе отправил. Просит помочь изловить Серого и его Стаю.

Зван и Грозд переглянулись.

— Погоди рассказывать, — мягко сказал вожак. — Тебе Смиляна сейчас на стол соберёт. А Грозд пока созовет остальных. Что, Ясна-то в крепости осталась?

Славен опустил глаза и горько кивнул. Зван умный мужик. Быстро соображает.

…Мирег, Ставр, Новик, Велига, Грозд и ещё несколько мужчин, имен которых Славен не знал, пришли через пол-оборота. Вестник как раз успел закончить трапезу и теперь сидел, прислонясь спиной к горячему печному боку.

Осенённые входили один за другим и вразнобой говорили:

— Мира в дому.

Наконец, расселись вокруг скобленого стола, с которого Смиляна — старшая Званова дочь — уже убрала миски и смахнула крошки.

— Это Славен, он жил с женой на заимке под Росстанью, — кивнул в сторону пришлеца хозяин дома. — В конце студенника к нему нагрянули сторожевики. Белян — твой выкормыш, Велига, когда попался Охотнице, выдал всё, что знал. Вот к Славену и пришли. Забрали в Цитадель, да пригрозили — или он к нам с посланием идёт, или жене его, Ясне, расскажут, с кем она столько лет ложе делит.

Осенённые угрюмо переглядывались.

— Ну, Славен, я пока тебе назову тех, кого ты не знаешь. Вот это — Дивен. пришёл к нам несколько лет назад, вы ни разу ещё не виделись. Это — Милан, вы тоже не встречались. Это — Отрад. Чаян. Юша…

Мужчины кивали, а Зван поочередно называл каждого, вот только имена мигом вылетали у Славена из головы. Он лишь счёл про себя собравшихся. Получилось семнадцать. Лет самых разных, иные Славену в отцы годились, другие в сыновья.

— Теперь рассказывай, с чем пришёл? — велел вожак.

Вестник Цитадели несколько мгновений помолчал и ответил:

— Глава Крепости просит нашей помощи. Уговор прост: мы подсобляем выловить и истребить Стаю Серого, нас отпускают на все четыре стороны. Охотники уже знают про Лебяжьи Переходы. Белян всё рассказал. Им и сильно пугать его не пришлось. Так что сюда могут нагрянуть в любой день и вырезать всех от детей до стариков…

— Так что же не нагрянут? — спросил Велига — вожак, обративший в своё время Беляна. — Зачем тебя прислали? И можно ли тебе верить, Славен? Кто знает, говоришь ты правду или врешь? И если Цитадель так сильна, зачем ей наша помощь?

Он глядел на Славена насмешливо, словно уличил его в нелепой и бессмысленной лжи. Пришлец опустил глаза и ответил глухим, мёртвым голосом:

— Я, Велига, лишь посланник. Говорю то, что просили сказать. А уж как эту правду принять — решать вам.

Дивен потёр подбородок и, наконец, вымолвил:

— Нет в нас веры Охотникам.

Зван, сидящий напротив, усмехнулся:

— Так ведь и у Охотников нам веры нет. Иначе бы не Славена отрядили, а сами пришли. Разница в том, Дивен, что у нас бабы и дети. А у них мечи и стрелы. Ни жен, ни семей. Они окрепнут, с места снимутся, пойдут на Лебяжьи Переходы, и куда мы денемся? Куда женщин, ребятишек, стариков спрячем? А если и спрячем, но в битве поляжем, кто кормить их будет, чтобы не одичали?

В ответ на это сидящий рядом с вожаком Новик сказал:

— Если мы поможем им выманить Серого из логова, следом они примутся за нас. И это так же верно, как то, что солнце встает на востоке. Какой резон им помогать? Погибель приманивать? Не о чем нам беседовать.

Славен ответил:

— Глава говорил, мол, пока мы людей не режем, будто скот, нас не тронут. Говорил, если Серому дать и дальше бесчинствовать, Цитадель терпеть не станет, соберет все силы и тогда, мол, не обессудьте, будет кровавая баня. А поможете — сумеем договориться. Зван, ну сам подумай, он ведь знает, где мы! Цитадель без дела не сидит, оружается. А мы как защищаться будем? Кукиши им из кустов показывать?

— Кукиши… — усмехнулся Зван. — Чего он хочет? Какой помощи? Серого мы сами не скрутим. Да и зачем? И он, и стая его — полубезумные, от крови ошалевшие. В них Сила свирепая.

Славен опять опустил глаза и сказал:

— Глава предлагает одному или двум нашим Осенённым прийти к Серой речке. Там луга далеко просматриваются. Можно встретиться, не опасаясь засады, и поговорить. Там он скажет, какой помощи от нас ждет. А пока хочет узнать — сколько Осенённых в стае у волков. И ещё просил передать: в конце лета Серый разорил несколько деревень. Его стая вырезала всех, от детей до стариков. Никого не пощадили.

На другом конце стола хмыкнул самый молодой из Осенённых Лебяжьх Переходов — белобрысый паренек весен семнадцати отроду:

— А нам-то что до того? Вон, о прошлом лете Охотники две стаи вырезали под Тихими Бродами — там тоже дети и старики были. Кто их жалел?

Посланник Цитадели смерил говорившего усталым взглядом человека, много пережившего, много повидавшего и многому уже от жизни научившегося. Взглядом взрослого, который вынужден терпеливо объяснять ребёнку, что огонь жжётся, а вода мокрая. Под этим тяжёлым взором паренек почувствовал себя неуютно и отвел глаза. Славен же спокойно продолжил:

— От себя я другое добавлю: Серый убил обережника. И не просто убил. Кормил им стаю, а потом замучил. И затем ещё глумился над телом — привязал его к дереву у дороги, а ко лбу прибил оберег. Его нашли двое Охотников, которые везли в крепость Беляна.

Осенённые переглянулись. В горнице повисла тишина.

— А правда ли? — с сомнением спросил Отрад. — Не набрехал? Белян храбрости цыплячьей, этому верить…

И он презрительно поморщился.

В ответ Славен покачал головой:

— Не набрехал. Он его хоронить помогал. Пока вспоминал, да рассказывал мне, трясся весь и чуть не блевал. Ту уж прости, Велига, врать твой парень толком никогда не умел… Озлилась нынче Цитадель. Пуще прежнего ожесточилась. Но покамест гнев её лишь на одного Серого с его обезумевшей стаей обращен.

— Я говорил, — сдавленным сиплым голосом произнес, наконец, Дарен: — Я говорил, приманят волки беду! — Он грохнул кулаком по столу: — Говорил — нельзя им верить! С того дня говорил, как подкидыш его припадочный ребятишек наших увел. Зван, коли отправишься, позволь, с тобой пойду. Я про детей спросить хочу. Знать хочу, кто?

Дёрнулся сидящий на другом конце стола Мирег:

— Каких детей? Ты что?! Уймись. Сказано ж — Серый Охотника замучил. Ну, спросишь ты про детей. Тебе и ответят, мол, а вы чего ждали, когда обережника истязали?

— Я сердцем, сердцем чую, — глухо проговорил Дивен, с трудом беря себя в руки. — Серый на детей Охотника вывел…

Удивлённый Славен обвел глазами мужчин, и посмотрела на Звана. Тот мрачно пояснил:

— Летом волчонок Серого увёл четверых наших ребятишек за бобровую плотину — к ручью. А там Охотник ждал. Детей убили. Всех.

От этих слов лицо Дивена дрогнуло, словно он с трудом сдержал слезы. Славен уронил взгляд на свои руки, лежащие поверх стола. Никогда прежде не ощущал он себя таким чужином. Вроде и вины на нём не было нынче, но отчего же чувство такое, будто не слова Охотников пришёл передать, а свою собственную волю? И так горько на душе стало, так тошно! На него, вон, и глядят уже, словно на врага, настороженно, хмуро, исподлобья.

— Посланник Цитадели будет в излучине Серой речки и Вороньего ручья на пятый день первой седмицы вьюжника, — сказал Славен. — Пождёт до следующего утра и уедет.

— А не боится их посланник, что мы Серого на него выведем? — зло спросил Велига. — Или сами придём всей оравой?

Славен пожал плечами:

— Того не ведаю. Боится, наверное. Но на кой ляд нам посланника убивать? Ну, убьём. И что? Думаешь, после такой оплеухи Цитадель отмолчится?

— Не убьём, — подал голос со своего места молчавший доселе Ставр. — Ни мы их, ни они нас. Там луга. Просматривается всё на несколько перестрелов. Да ещё и снег. На нём любая точка приметна. Поэтому, ежели с кромки леса углядят, что нас много, оборону занять успеют. Но и нам их хорошо будет видать.

Велига потёр лоб и кивнул, соглашаясь с этим доводом.

— Ну, довольно спорить, — произнёс, наконец, Зван. — Надо идти. Если Серый и правда так озверел, то спокойной жизни здесь уже не будет. Я думаю обережников мало и они слабы. Сильный не просит помощи. Сильный берёт, что хочет. Они же обескровлены и отчаялись, раз готовы договариваться с теми, кого прежде истребляли, не задумываясь, — с нами. Да, мы можем не идти на встречу. Вот только, если откажемся, какая будет польза? Серый продолжит нападать на людей, продолжит мучить обережников, если сумеет ещё хоть одного взять в полон. Охотники закроются в городах, чтобы сохранить людей. Сами люди с наступлением не ночи даже — сумерек — будут прятаться по домам. А нам останется или с голоду звереть и дичать, или вместе с Серым без разбору жрать старых и малых, или с места сниматься и уводить Стаю. Но куда уводить? И как кормить? Скажи ему — мы согласны потолковать. Готовы выслушать. А там уже решим, помогать или нет.

Вожак гвоздил словами, а тот, кому вновь предстояло пускаться в путь (на сей раз обратный), слушал, глядя в пустоту. Серый — проклятое семя! Всех взбаламутил! Жили себе и жили, пока этот припадочный не объявился. А теперь, хоть камень на шею и в болото. Тварь дикая.

— Ну что, други? — обвел Зван тяжелым взглядом Осенённых. — Согласны со мной?

Дивен кивнул:

— Если возьмешь, с тобой пойду.

Мирег на другом конце стола вздохнул и признал:

— Ты дело говоришь. Ни прибавить, ни убавить. Как скажешь — так и поступим. Выбор невелик. Или идти против Серого, или против Цитадели. С какой стороны ни взгляни — отовсюду мертвечиной прёт и кровью пахнет.

Остальные согласно закивали.

Только Грозд спросил негромко:

— А если Цитадель не слаба? Если она хитра? Может, и сил у них в достатке, и мечей? Может, хотят всего лишь узнать, сколько нас тут? Рассорить промеж собой, а потом накрыть одним ударом?

Вожак горько усмехнулся:

— Тот, у кого сил в достатке, не позволил бы Серому веси рвать безнаказанно, одну за другой. Припомни-ка, когда такое было, чтобы несколько деревень да за одно лето? И уж точно, сильный не дал бы мучить обережников и не подсылал бы к нам Славена, чтоб вызывал потолковать.

Грозд задумался, а потом медленно кивнул:

— Твоя правда.

— Славен… — негромко сказал Зван.

— А? — встрепенулся посланник.

— Ляг, отдохни. На тебе лица нет. Весь серый. Скоро уж увидитесь, не изводись так. Ясну-то не тронут. Она для них — своя.

Ответом ему стала горькая усмешка.

Вожак на это лишь сочувственно развел руками:

— Ты сам свою судьбу выбирал. Вспомни. Говорили тебе — оставь девку подобру, не буди лихо. Но ты упёрся. А теперь вот пришла пора ответ держать, — мужчина вздохнул и уже мягче добавил: — Ладно, чего уж теперь судачить. Иди, отдохни. Мы пока ещё поговорим, покумекаем.