Теперь он жил между провалами черноты и разноцветными вихрями, осознавая себя, но мало что понимая. Холод стал постоянным спутником. И впервые за долгое время хотелось есть. Как же хотелось! Чтобы согреться хоть на миг.
Хранители, чуточку тепла! Пусть ненадолго!
Он зарывался лицом во что-то теплое, лежащее рядом, пытался продлить скупое наслаждение — как жесткий мех скользит по холодной почти бесчувственной коже… Но подступала темнота. И разноцветные вихри. И стужа. Язык примерзал к зубам.
Потом где-то текла вода. И так пахла… речной травой, мокрым песком, тиной, плавающей в омуте рыбой…
Его куда-то тащили волоком. Тело звенело от холода. Казалось, ударься посильнее, так и разлетишься на тысячи ледяных осколков. А ещё запахи, запахи, запахи… Дурманящие, лишающие рассудка. Он пытался оглядеться, понять, что это — но всё вокруг неслось пёстрым хороводом.
Очнулся пленник на берегу речушки. Мир раскачивался, а взор застила мутная пелена. Нагая женщина выходила из воды. Длинные волосы облепили стройное тело. Женщина подошла к пленнику, склонилась, обхватила за плечи, подняла, вынуждая встать на подгибающиеся ноги.
— Идём. Тебя надо отмыть.
Нет! Он замёрз, а в воде будет ещё холоднее. Нет.
— Идём, — мучительница силком поволокла свою жертву вперед и глухое сиплое рычание её не испугало.
Студеный поток обжёг кожу, озноб пробрал до костей. От запаха воды кружилась голова. Скорее бы всё закончилось…
Когда женщина вывела его обратно на берег и уложила — это было счастьем. Пока она вздевала на пленника чужую, непривычно пахнущую одежду, он лежал, равнодушно закрыв глаза. Может, теперь станет теплее? Не стало.
— Скажи, как тебя зовут. Ты помнишь? — спросила женщина.
Он смотрел, пытаясь разглядеть её за пеленой, которая заволокла глаза. Видел плохо. Кто она?
— Как тебя зовут?
Мужчина смежил веки.
— Как тебя зовут?! — сильные руки встряхнули его, а шлепок ладонью по груди заставил вскинуться.
Обережник захрипел. Неистовый пожар боли ворвался в тело — после ледяной воды кожа пылала, будто ошпаренная, шрамы ныли, раны дёргало, отзывались сломанные кости.
— Как тебя зовут?!
Пощечина. Вторая. Голова мотается туда-сюда.
— Как? Тебя? Зовут? Вспоминай!
Он вспомнил! Но не себя. Её.
Мара.
— Как? — сильные руки встряхнули пленника, словно пыльную рухлядь. — Ты хоть что-то о себе помнишь? Ну!
В голосе слышался страх.
— Да говори же, страхолюдина косматая! Как твоё имя?
— Фебр.
— Кто ты? Говори!
Он смотрел с ненавистью. Он хотел убить. Но волчица успела перехватить взгляд, метнувшийся к ножу, который висел у неё на поясе.
Женщина спрашивала глупости, поэтому пленник ответил:
— Обережник.
— Где ты жил? Город.
— Чтоб тебя… Встрешник… по болотам… драл… — мужчина едва выталкивал из себя слова, потому что они застревали в горле, как рыбьи кости. Голос был хриплым, чужим.
Странно, но в зелёных глазах Ходящей промелькнуло облегчение, она благодарно прижала тяжелую голову обережника к груди и сказала тихо:
— А я уж думала, ты вовсе говорить не умеешь.
Тёплая ладонь погладила гудящий от боли затылок.
— Помни. Помни, кто ты, — и тут же волчица перехватила запястье пленника: — Терпи. Мне надо есть.
Нож, на который Фебр с такой надеждой смотрел, рассёк его и без того истерзанную ладонь. Волколачка припала к разрезанной плоти, прикрыв глаза от наслаждения. Впрочем, она быстро отпрянула, затворила рану, облизала губы и…
Шлепок ладонью в середину груди.
Холод.
На пленника опять навалились запахи, звуки… А боль ушла.