Боль, как всегда, оглушила.

Вокруг было темно. Шумел лес. От голой земли тянуло сыростью и холодом.

Ночь.

— Фебр, ты слышишь меня? Фебр…

Он сидел, привалившись спиной к трухлявому стволу поваленного дерева.

— Ты слышишь, Фебр?

— Да.

Надо же, назвала по имени. Не скотиной, не мертвечиной, не упырем.

Мара придерживала его голову, заглядывая в глаза.

— Нас нагнали, — сказала волчица. — Я устала. А ты едва дышишь. Лучше не даваться им живыми.

Он смотрел на неё сквозь вихрь головокружения.

— Мы не дойдём, — сказала она. — Понимаешь?

— Куда?

Волчица бросила быстрый взгляд ему за спину.

— Никуда, — в ладонь обережника легла гладкая рукоять ножа. — Никуда уже не дойдём. Я вела тебя в Цитадель, бестолковая скотина. Серый забрал своих охотиться. Осенённых в стае не осталось, только самые слабые. Я тебя вытащила, даже дала несколько дней отлежаться — лечила. А потом повела, путая следы. Но Серый не зря вожак. Его Дар сильнее моего. Нас настигли. Я чую, близко уже.

Женщина поднялась. Фебр увидел, как вспыхнуло зелёное сияние на тонких пальцах. С трудом преодолевая дурноту, он попытался встать. Но руки только скользили по трухлявому стволу, дерево крошилось под ладонями, а ноги болели так, словно с них содрали всю кожу — от бёдер до кончиков пальцев.

— Мара, отошла бы ты от него, — донеслось откуда-то справа.

Из тёмной чащи выступил человек, в глазах которого дрожали, переливаясь, болотные огоньки.

— Иди, куда шел, Хват, — огрызнулась волчица. — И я тебя не трону. Скажи, что не настиг. А мы уйдем.

— Ты устала. Ты гнала его через чащу две седмицы. Он умирает, Мара. Уже мёртв. От него никакого толка. Вернись в стаю.

Она быстро огляделась, боясь увидеть среди деревьев тени преследователей.

— Серый здесь?

Мужчина усмехнулся:

— Ещё чего. Мара, идём со мной. Ты ведь женщина. На вас, бывает, находит. Может, и тут… я не хочу тебя убивать.

— Ты один… — в её голосе слышалась насмешка. — Я ухожу. Если двинешься хоть…

Он недвусмысленно покачал головой.

— Мара, они рядом, ты…

Хват не успел договорить, а она не заметила, что произошло. Только что напротив стоял готовый обратиться волколак, и вот он уже лежит с рукоятью ножа, торчащей из груди, а голубое сияние блекнет вокруг раны.

Фебр, вложивший в бросок все имевшиеся силы, завалился на бок.

— Нет! — женщина подхватила его, не давая опрокинуться. — Нет! Скотина безалаберная!

Прислонила обратно к поваленному дереву, провела мерцающими ладонями по поникшей голове и плечам, рассылая по телу стужу и равнодушное оцепенение, а потом метнулась к убитому. Уперлась ногой в грудь, выдернула из тела клинок, вытерла об рубаху, и через мгновенье уже привычно забросила руку обережника себе на плечо, обхватила за пояс, поволокла в чащу.

По лицу и ногам хлестали ветви, руки дрожали от напряжения, в боку кололо, сиплое дыхание раздирало грудь. Мара то и дело озиралась, а Фебр шагал деревянной походкой, словно спящий. И всё одно — они еле тащились.

— Бежим!!! — женщина тянула человека, надрываясь, понимая, что уже не уйти, но, не желая сдаваться. — Какой же ты тяжеленный… вроде… одни кости… образина этакая…

Где-то за спиной серые хищники мчались сквозь заросли по свежему следу.

Мара закричала от отчаяния и ярости. Стряхнула с плеча руку Охотника, уронила его на землю и уселась верхом на безвольное тело. Сильные ладони обхватили голову. Отрешенный взгляд пленника заволокло бледное сияние.

…Его вышвырнуло обратно в чёрный лес. Снова боль. Жажда. Усталость. Цветные пятна перед глазами.

— Ты слышишь меня? Вряд ли отобьемся, — снова ему в ладонь легла рукоять ножа. — Но хоть попытаемся.

Зелёное сияние вокруг мерцало, плыло и в его переливчатом мареве дрожали чёрные стволы безлистых деревьев, спутанные ветви кустов, темнела голая земля, с клочками прошлогодней травы, похожей на сухое мочало. Фебр видел, как из полумрака выныривают текучие тени, стелятся по земле, крадутся, окружают беглецов.

Лицо у Мары было потное, изможденное, облепленное выбившимися из косы волосами. Глаза и щеки ввалились. Она сама была едва жива, но решимости и злости это у неё не убавляло.

Обережник с трудом встал на колени. Черный лес, Ходящая, озаренная зыбким колдовским светом, волки среди деревьев, мельтешение теней — всё кружилось.

— Руку… дай…

Мара поняла. Подхватила его под локоть и рывком поставила себе за спину. Фебр скрипнул зубами и с трудом подавил тошноту. Наступить на правую ногу он не мог — та отзывалась ослепительной болью, от которой мутился рассудок. Обережник не видел, что краем глаза волчица обеспокоенно наблюдает за ним, не видел, как нерешительно замерли среди деревьев серые тени. Он глядел только на нож, который сжимал в руке. С пальцев на клинок медленно, неохотно струилось едва мерцающее голубое сияние.

— Не швыряйся… Даром… зазря… — хрипло сказал ратоборец.

Женщина в ответ на это только фыркнула и прислонилась спиной к его спине, давая опору.

Протяжно и громко завыло откуда-то справа. Мара подобралась, одновременно с этим, перехватывая руку Фебра так, чтобы сцепиться с ним локтями, не дать упасть. На кончиках пальцев переливались зелёные искры.

— Рано… — сказал мужчина. — Жди…

Черные тени взвились из зарослей одновременно.

— Бей, — приказал он.

Мара закричала, чувствуя, как человек за её спиной покачнулся, упал и покатился по земле, сцепившись с хрипящим от ярости зверем. Её саму швырнуло вперед, на нападавших, но те прянули в стороны — Дар понесся от неё волнами. Визг, хрип, рычание. Всё смешалось. На неё кидались, она отбивалась, Сила хлестала потоком. Мелькали быстрые тени, неслись, стелились, припадали к земле, перетекали с места на место, ускользая.

Их слишком много! Трое, не то четверо лежат грудами развороченной плоти, и осталось ещё столько же, а может, больше… Но в тот миг, когда она поняла, что не справится, серые хищники отступили за деревья. Теперь будут кружить, длить миг нападения, изводить ожиданием, страхом и тянуть, тянуть тем самым из неё силы.

Не выдюжит.

Ноги ослабли, Мара поскользнулась на мокрой от крови земле, рухнула на колени, едва не растянулась, но кто-то удержал, подперев плечо.

— Перекидывайся! Ну!

Образина косматая! Едва живой, а ещё приказывает. Она открыла было рот, чтобы огрызнуться, но широкая ладонь легла на затылок и впечатала волколачку лицом в разодранное острыми зубами плечо.

Пряная кровь хлынула в горло, возвращая силы… Нет, нет, нет!

Мара вырвалась.

— Перекидывайся… — его голос звучал слабо и глухо.

— Дурак! — она вывернулась, вытерла губы. — Не смей подыхать! Не смей, я сказала! Ты…

Закончить она не успела, оборотни рванулись к добыче. И волчица, взрыв землю когтистыми лапами, бросилась наперерез.

Кровь помогла. Но силы всё равно были неравны. Волна чужого Дара сбила Мару с ног, поволокла по земле, обжигая. А потом вспышка яркого света ослепила, сделав мир вокруг чёрно-белым, с резко очерченными тенями.

Волчица запрокинула голову и завыла. Она поняла — пришёл черед петь последнюю песню.

…Яростная схватка металась среди деревьев, озаряя лес ослепительным светом.

— Туда, туда побежал!

— Стеня, Годай — в ту сторону!

— Эй, ты меня слышишь?

— Слышу… — бледные, едва мерцающие голубые искры скатывались с пальцев, угасая.

Он слышал, но не понимал, к нему ли обращаются.

— Руки опусти.

Не видно, кто говорит — глаза заволокла пелена. Однако голос показался знакомым.

Сердце едва трепыхалось — тихо — тихо. Тело стремительно холодело. Но то был другой холод. Не холод Дара Ходящей. Звуки леса и голоса отдалялись.

— Волчицу не троньте… — расслышал он надтреснутый сиплый голос. Наверное, свой.

— Не тронем. Как зовут тебя?

Как его зовут?

Это важно.

Она говорила: забудешь — смерть.

— Фебр.

Его подхватили за плечи. Удивлённые возгласы донеслись, как через глухую стену. Что-то ещё говорили, спрашивали. Он уже не понимал.

Потом на лоб легли осторожные мягкие руки и в тело, впервые за много-много дней полилось тепло. Оно дарило покой, уносило боль.

Как хорошо! Люди.

Как хорошо…