ПРОЛОГ

Как хрупок кажущийся незыблемым порядок вещей! Как он уязвим и раним! Как легко может рассыпаться на обломки, погребая под собой остатки здравомыслия и уверенности! Лишь кажется человеку, будто мир его твёрд и несокрушим. На самом деле разрушить это зыбкое равновесие может один опрометчивый поступок, один неосторожный шаг (случайный или намеренный). И неважно — сделан тот шаг из любви или отчаяния, из страха или желания власти. Шаг сделан. И мир рушится. А люди остаются один на один с хаосом и растерянностью.

Однако обитатели спокойного и мирного королевства Флуаронис, конечно, не думали о том, что страшные перемены могут пошатнуть их безмятежный быт. Жизнь в маленьком государстве шла своим чередом и только невиданная за последние годы жара нарушала привычный ход вещей. Воздух над благодатными землями дрожал от зноя, который навевал на простолюдинов беспечную скуку, а на аристократов благородную лень.

 

ЧАСТЬ I

В таверне царили прохлада и полумрак. Густой пивной дух преобладал здесь над всеми прочими запахами. За долгие годы стены так крепко пропитались горьким дурманом перебродившего солода, что теперь его уже не могли победить никакие иные запахи. Не справлялись ни соблазнительные ароматы стряпни, льющиеся с кухни, ни дух свежевымытого дощатого пола, ни даже благоухание жасмина, что нет-нет, а веяло в открытое окно с дышащей зноем улицы.

Изредка сквозь завесу жасминовых ветвей в зал проникали весёлые солнечные лучики, но и их участь была незавидной. Яркие всплески безвозвратно пропадали в глубинах огромного зеркала, что висело аккурат над барной стойкой. Засиженное мухами, тусклое и мрачное, оно скорее безобразило, нежели украшало питейный зал. Скажем прямо — короткого взгляда, брошенного на кривое зеркало, всякому посетителю хватало, чтобы понять — «Перевёрнутая подкова» таверна не ахти какая.

За стойкой нынче, как и во всякий другой день, возвышалась неохватная владелица трактира — Клотильда — миловидная женщина средних лет с улыбчивым конопатым лицом. Но, конечно, вовсе не её веснушчатые скулы приковывали к себе взгляды завсегдатаев. И даже не объёмная талия в громадном корсете. Чаще всего подвыпившие посетители пялились на мощную грудь, что колыхалась в декольте платья. Ну и, конечно, многие хлюсты даже пытались ухаживать за могучей трактирщицей, как никак, унылый вдовий чепец красовался на кудрявой голове Клотильды уже не первый год.

— Я тебе прямо скажу, — вещала тем временем хозяйка единственному посетителю, — бегут, как купоросом намазанные. Со всех углов. Знающие люди поговаривают, что давно уже не видели этакого числа досужих магов, ведьмаков и колдунов. Я вчера на рынке узнала от зеленщицы, будто драпают все они на Запад не случайно — прошёл, де, слушок, что грядут в магическом мире какие-то странные перемены, будто даже Великий Совет готов собирать манатки и двигать из Фариджо в глубь королевства. Вот, взять тебя. Ты рядом с Площадью живёшь, сам видел, сколько за последние седмицы через наш город волшебников прошло — просто конца-края нет!

Коренастый старик, облачённый в рабочие штаны и холщовую рубаху, кивнул из-за стойки. Хозяйку завсегдатай слушал вполуха, и вид имел скучающий. Но Клотильда не обижалась, в конце концов, это был один из немногих посетителей, кто никогда не заглядывал в вырез её платья.

Меж тем старик вяло отхлебнул пива из огромной кружки, и устремил тоскливый взгляд в глубины мерцающего зеркала. Ещё бы! Он был мастером-зеркальщиком и не мог без содрогания смотреть на это чудовищное творение чьих-то неумелых рук.

Приходил зеркальщик в эту таверну уже не первый год. Приходил, скорее по привычке, нежели по каким-то другим причинам, пиво тут подавали посредственное, а иногда и разбавленное. Влекло же сюда мастера именно зеркало — массивное и угнетающее своей безобразностью. Зеркало это было наследством покойного мужа Клотильды, доставшимся ему в свою очередь то ли от бабки, то ли от тётки… И вот уже который год Клотильда, верная памяти почившего супруга, отказывалась снимать чудовище со стены, лишь раз в год с благоговением отмывала грязное стекло от мушиных следов и пыли.

— Баруз, ты малый сведущий, — хозяйка перестала яростно натирать тряпкой медный поднос и доверительно склонилась к задумчивому посетителю. — Ну, скажи мне, что такое происходит?

Женщина с мольбой изголодавшейся сплетницы взирала на спокойное лицо старика. А тот сидел, подпирая рукой подбородок, и размышлял о том, что всего лишь неполный час работы мог бы превратить безобразное зеркало хозяйки таверны в весьма изящную деталь обстановки.

— Думается мне, что вся эта шумиха, действительно, неспроста, — наконец изрёк Баруз. — На днях при дворе Атийского короля умер старый волшебник, входивший, кстати, в состав Великого Магического Совета. Ну и, конечно, чародейное место пусто не бывает — рвутся претенденты на должность.

— А я нутром чувствую. Нутром. — Заспорила густым голосом Клотильда. — Не в этом дело. Что-то грядёт. Ой, вспомнишь ты ещё меня, ой, вспомнишь.

И она зловеще склонилась над Барузом. Перед носом зеркальщика всколыхнулась невероятных размеров грудь, на которой весело подпрыгнул серебряный медальон с портретом почившего супруга.

Баруз закатил глаза и сердито хлопнул кружкой об стойку:

— Да брось, женщина! Везде тебе мерещится колдовской заговор! Говорю же, ищут твои маги место потеплее, только и всего.

— И правильно мерещится! — хозяйка продолжила остервенело натирать поднос. — Эти волшебники и колдуны ещё натворят дел. Мой покойный муж всегда говорил: «Настанет время, когда все эти маги передерутся и таким, как мы с тобой, Клотильда — простым смертным — ой, как не поздоровится».

Зеркальщик только рукой махнул, мол, глупые страхи.

Допив пиво, Баруз ещё немного поболтал с Клотильдой о последних городских новостях — в королевской оранжерее погибла редкая птица, а в соседнем пределе сожгли на костре ведьму за то, что по зловредности наслала мор на несколько деревень. Посудачив о том, о сём, зеркальщик откланялся.

Старик оставил на стойке пару медных монет и вышел на улицу. Удушливый зной накатил на него, а палящее солнце ослепило после полумрака таверны. День стоял ясный, радостный и безоблачный. Столица безмятежно дремала под палящими лучами солнца и в королевстве Флуаронис, вне всяких сомнений, царил покой.

Щурясь от яркого света, Баруз неторопливо направился в мастерскую. С послеобеденным отдыхом было покончено, а заказ герцогини Флоризе на зеркальную ширму ещё никто не отменял.

— Ну и жара… — вздохнул мастер, с облегчением шагнув под спасительную тень каштановой аллеи.

* * *

Как он посмел? Как посмел гнать её отсюда?

Люция кусала губы от бессильной злости и нервно теребила в руках тонкие кружевные перчатки. Это же надо! Притащиться ни свет, ни заря в дешёвый трактир для того, чтобы встретиться с человеком, который без стеснения взялся читать ей нудные нотации!

«Милая, девушкам вроде вас не место в подобных заведениях, я не романтический разбойник, да и вы не Прекрасная Принцесса. Начитались дамских романов, так сидите дома». И слушать ничего не стал! Индюк надутый! Сел, закинул ногу на ногу и глядит насмешливо… У-у-у, дрянь заносчивая!

Чтобы не завизжать от бессильной ярости (а пуще прочего — не вцепиться нахалу в волосы) девушка перевела взгляд на огромное безобразное зеркало, что висело аккурат над барной стойкой. Хозяйка «Перевёрнутой подковы» отсутствовала — пока на город не обрушилась полдневная жара, Клотильда поспешила на рынок за покупками, а вверенное её заботам заведение осталось под присмотром снующей на кухне стряпухи. И вот теперь звон посуды да шипение раскалённого масла мешали Люции сосредоточиться и как следует осерчать. Не больно-то побушуешь, когда за стеной громыхает посудой (а заодно, может, и подслушивает) кухарка.

Глубоко вдохнув кислого пивного воздуха, а заодно, вложив в голос всю возможную презрительность, вздорная гостья выпалила:

— Недаром мой отец говорит, что вы сволочь и висельник…

Она ехидно вздёрнула бровь, будучи совершенно уверена, что этакий дерзкий выпад всенепременно огорошит собеседника и вынудит его оставить язвительный тон. Поймёт, гордец, что не на ту нарвался, мол, Люция — не барынька кисейная, а уверенная в себе и острая на язычок особа.

Но «гордец» лишь склонил голову к плечу, да ещё уголками губ дёрнул эдак исподволь, будто тщился снисходительную усмешку сдержать.

Собственно, выходка девушки поистине выглядела смешной и глупой, даже детской. Как-никак, мужчина, что так удобно устроился за простеньким дощатым столом, был ей вовсе не врагом, а человеком, к которому Люция сиятельно обратилась за помощью.

Однако утренняя гостья предпочла отвечать дерзостью на дерзость и заносчивостью на заносчивость, а потому о произнесенном не жалела. Да что там! Она ещё и покрепче могла припечатать едким словом, если бы только не кухарка, что шаркала за стеной. А потому девушка не решилась добавить что-то ещё, лишь гордо вскинула подбородок, отчего окончательно стала похожа на фарфоровую статуэтку кокетливой пастушки. Только вот для пастушки слишком дорого она была одета — изящное шёлковое платье с незатейливым, но изысканным кружевом по подолу, маленькая сумочка в тон наряду и, конечно, перчатки — в жару-то!

И всё же мужчина, сидящий напротив, проигнорировал как потрясающий туалет, так и вызывающую дерзость. Даже улыбнулся смиренно (хотя глаза прямо-таки искрились откровенной издевкой), а потом учтиво переспросил:

— Сволочь и висельник? Хм… А возможно, ваш батюшка и прав.

И так он это беззлобно сказал, так равнодушно, что вздорная гостья, будучи застигнута врасплох подобной кротостью, только бестолково хлопнула ресницами.

Несколько мгновений девушка сидела, удивлённо приоткрыв рот, и не знала, что ответить. Наконец, взяла себя в руки и снова приняла скучающий надменный вид. Даже нарочито небрежно смахнула дорогими перчатками несколько несуществующих хлебных крошек с застиранной скатерти. Кокетливо и чуточку брезгливо поставила на «расчищенное» место локоток, повела худеньким плечом, но, как ни старалась, а растерянности скрыть всё же не смогла.

Люция пристально смотрела в тёмно-синие глаза, словно пыталась понять, уж не издеваются ли над ней? Однако мужчина и не думал иронизировать, даже охотно пояснил:

— Во всяком случае, первое, скорее всего, правда. Ну, а второе… Жизнь — штука непредсказуемая… Сегодня — я висельник, а завтра, глядишь, и ваш папаша.

Всё-таки дал сдачи, стервец!

— Ну, знаете!..

Девушка вскочила со скамьи, порывисто схватила сумочку и испепелила нахального собеседника взглядом. Лишь после этого нервно натянула перчатки, гордо вскинула коротко стриженую голову и решительными шагами направилась прочь из залы.

По мере приближения к двери Люция шла всё медленнее и медленнее, давая наглому субъекту возможность окликнуть её, остановить… Собственно, извинений девушка не ждала, но ведь должен этот нахал хотя бы спросить, зачем она пришла сюда в столь ранний час! Однако мужчина равнодушно молчал. Между тем, до выхода осталось всего ничего. И с каждым новым шагом Люция понимала — никто её не остановит.

«И правда, сволочь и висельник!» — с досадой подумала она и замерла, не оборачиваясь.

— Я уже ухожу.

Это прозвучало пошло и глупо. Конечно, уходит, он же не дурак, видит.

— Валяйте.

Черноволосый мужчина с немного резкими, но, в общем-то, привлекательными чертами лица, сидел за столом и спокойно пил холодный пенистый квас, не имея ни малейшего намерения удержать незваную гостью.

Вот ведь дрянь! Девушка до боли в костяшках пальцев сжала свою маленькую (но очень дорогую) сумочку, затылком ощущая взгляд насмешливых синих глаз.

— И вы даже не поинтересуетесь, зачем я искала с вами встречи?

— Нет. Барышни часто ищут со мной встречи и причины всегда одинаковы. — Искренне, можно даже сказать от всей души, признался он.

— Что за намёки? — возмутилась, оборачиваясь, Люция. — Мне нужно от вас вовсе не романтическое свидание!

Нахал тут же нацепил на физиономию маску деланного удивления.

— Наверное, я должен замереть от любопытства? — спросил он.

Насмешка, звучащая в голосе, переходила все мыслимые и немыслимые пределы! Люция едва сдержалась что бы не опустить на голову наглеца свою сумочку, отягощённую увесистым кошельком с золотом.

А наглец с неподдельным интересом разглядывал собеседницу, ожидая финала странной (если не сказать абсурдной) пикировки. Хлопнула дверь кухни — должно быть, это стряпуха ушла в кладовку за припасами. Стало совсем тихо. Девушка молчала, зло кусая губы, и её собеседник таки нарушил тишину первым:

— Мне, сударыня, совершенно неинтересно, зачем вы притащились сюда чуть свет. Ровно как меня ничуть не тронул тот надменный тон, в котором вы сообщили, что имеете ко мне разговор. Я уже молчу о том, что почти сразу же после знакомства вы назвали меня висельником и сволочью, а заодно и оскорбились, как это у вас — женщин — водится.

— А вы, вы… — Люция оживилась, словно у неё в прикупе оказалась козырная карта. — Вы…

— Милая барышня, — слово «милая» он нарочно выговорил с особым чувством, явно получая удовольствие от того, что может поставить на место богатенькую избалованную девчонку, — или говорите, что вам надо от висельника и сволочи, или катитесь отсюда.

Он неопределённо махнул рукой в направлении двери и добавил:

— Попутного ветра.

Люция даже задохнулась от злости и тут же яростно выпалила:

— А вот никуда я не пойду! У меня к вам деловое предложение и я заставлю себя выслушать! Ясно?

Она звонко отчеканила каждое слово и устремилась обратно к собеседнику.

Широкими шагами, путаясь в многочисленных нижних юбках, девушка подошла к столу, после чего с победительным грохотом опустилась на самый край огромной деревянной скамьи. А в следующее мгновение произошло непоправимое — под тяжестью пышущей гневом вздорной особы, накрахмаленных юбок, корсета и уж точно не менее сотни булавок лавка перевернулась. Будто в страшном сне Люция увидела, как медленно и смешно взлетают вверх её ноги в пышных панталонах и бархатных туфельках.

Пытаясь сохранить достоинство и удержать равновесие, девушка попробовала ухватиться за край стола, но… Но вместо этого ухватилась за край скатерти и потащила её, со всем, что стояло сверху, прямо на своё нарядное дорогое платье. Первым на Люцию опрокинулся кувшин с квасом. Холодный ядрёный напиток, шипя и пенясь, хлынул в лицо и открывшийся для крика рот. Девушка невнятно хрюкнула, захлёбываясь в сладкой жиже, и не успела отмахнуться от огромной деревянной кружки, которая приземлилась аккурат на лиф, после чего благоразумно укатилась под стол.

Вздорная гостья болезненно охнула и приняла на себя следующий снаряд — глиняную солонку, размером чуть ли не с корыто. Однако и на этом злоключения не закончились — испуганная и временно ослепшая от кваса Люция всё ещё продолжала тянуть на себя опустевшую мокрую скатерть.

Уже из-под стола девчонка увидела, как Торой метнулся со своего места ей на помощь. Понимая, что подхватить терпящую бедствие не получится, он принял истинно мужское решение — изо всей силы потянул противоположный угол скатерти на себя. Один демон, девушка держалась за неё, как утопающий за линь.

Справедливости ради стоит заметить, что этот манёвр со скатертью, возможно и удался бы… Всё-таки окажись на месте Люции кто-то более сообразительный, Торою удалось бы рывком поставить его на ноги. Но Люция была всего лишь избалованной девушкой из высшего общества, поэтому она решила смириться с неизбежностью позора и выпустила туго натянутую ткань из рук. Торой вверх тормашками полетел на пол с противоположной стороны стола, взметнув в воздухе скатертью, словно сражённый воин шёлковым стягом. Дружный грохот нарушил благообразную утреннюю тишину таверны.

Люция упала навзничь, больно ударившись копчиком и локтями. Она лежала, глядя в закопчённые потолочные балки, и постепенно осознавала степень своего унижения — вся в квасе, щедро сдобренная солью, с мокрыми задравшимися до бёдер юбками и разбитыми локтями. Поняв, что ситуация безнадёжна, она решила не вставать, а тихонько умереть от стыда прямо в луже кваса на дощатом полу. Но умирать было нельзя, оставалась ответственность за другого человека, который приземлился с не меньшим, чем она грохотом. Приземлился и с тех пор не издал ни звука…

— Эй, вы там как? Живы? — Люция вытерла лицо подолом своего ещё несколько минут назад такого красивого (и сухого) платья.

Тишина… Только слышно, как со стола звонко капает на пол квас.

— Эй… — девушка встала на четвереньки и двинулась под стол, миновала ноги в тяжёлых сапогах и, наконец, дотянулась до руки Тороя. — Эй…

— Барышня, — спокойно изрёк он, — боюсь, что, тяни я эту скатерть посильнее, и прогноз вашего папашки насчёт виселицы совершенно бы не оправдался…

— Так вы живы?! — возмутилась Люция. — Отчего же молчите, когда вас окликают?!

— Я был ослеплён видом ваших белых кружевных панталон…

— Ещё хоть слово и я опущу на вашу голову уцелевший кувшин. — Прошипела она, потирая ушибленные локти. — Между прочим, вы падали, как сражённый знаменосец, и это тоже выглядело смешно, хотя я и не удостоилась чести лицезреть ваши подштанники. А теперь вставайте, притворщик несчастный!

И тут до Люции, наконец, дошло, что она сидит перед мужчиной (от репутации которого, если верить сплетням, давно остались одни лохмотья) в сыром, хорошо просоленном платье и насквозь мокром лифе.

— Да отвернитесь же! Как вы смеете?

Он усмехнулся, легко поднялся и рывком поставил Люцию на ноги, отчего та болезненно и возмущённо охнула:

— Я вам что, якорь что ли, так меня тянуть?

Торой картинно приподнял бровь:

— Милая, вы выражаетесь, как простолюдинка…

— А кого мне стесняться? Вас?

Она вскинула голову и постаралась пронзить его взглядом. Мол, как ты смеешь делать мне замечания? Ты — аферист, пройдоха, маг, исключённый из Великого Совета за какие-то тёмные делишки. Иными словами, человек с дурными манерами, которого до сих пор и не повесили-то только потому, что жалко на эдакую пакость верёвки.

— Я думал, барышни не произносят грубых слов вовсе не из боязни оскорбить чей-то слух, а исключительно по причине хорошего воспитания, — усмехнулся он. — Впрочем, я мало что знаю о воспитанных барышнях, могу и ошибаться…

Опять укол. И ответить нечего. Ну, ладно, будет и на нашей улице праздник…

— Ах, давайте, лучше поговорим о деле! — с досадой выпалила Люция. Снова пикироваться не хотелось, а хороших манер она от Тороя не ждала, знала, к кому идёт.

Похоже, её собеседник оценил подобную кротость по достоинству, во всяком случае, ехидничать перестал, только проворчал:

— Успеем ещё. Идёмте, я распоряжусь насчёт ванны, а то вы липкая, словно леденец.

Он решительно взял её под локоть и увлёк наверх. Поднимаясь по скрипучим ступенькам, Люция вдруг осознала, что она не только липкая, как леденец, но ещё и глупая, как пробка — идти с незнакомым мужчиной в пустой номер, снятый в подозрительной таверне, было верхом безрассудства.

— Стойте!

— Что ещё? Придумали достойный ответ на какую-то из моих колкостей?

— Думать мне больше не о чем, как о ваших колкостях! — рассердилась девушка. — Немедленно прекратите меня вести неизвестно куда. У вас дурная репутация, говорят, что вы бесчестный и хитрый человек…

— Ну да, а ещё сволочь и висельник, — охотно поддержал он. — Успокойтесь, вам не грозит перенять эти уникальные качества.

— Я не боюсь, но вдруг вы всё же задумаете какую-нибудь гадость? — простосердечно созналась в своих опасениях гостья.

Торой склонил голову набок и принялся безо всякого стеснения рассматривать гостью — её по-мальчишески короткие русые волосы, чёрные высокие брови, глаза неопределённого зелёно-голубого цвета с невзрачными ресницами, слишком бледные губы, нескладную фигурку… Конечно же, всеми этими банальностями он «любовался» весьма недолго. В Люции и впрямь не было ничего примечательного.

— Нет, милая, не задумаю, — успокоил нахальный субъект девушку, — гадости обычно задумывают в отношении хорошеньких, смазливых барышень. Вы не тот типаж, так что и не надейтесь на гадости — помыться, переодеться и марш домой, к престарелому папаше — вот и всё на что можете рассчитывать.

Люцию очень больно хлестнули его слова про хорошеньких барышень.

— Я знаю, что не красавица, а вы…

— А я?

Она гордо промолчала, отведя взгляд. Может быть, он тоже не был красавцем, а может, и был. Но всё равно — препротивный тип.

— Вы просто издеваетесь надо мной. Всё же, идёмте, где ваша комната? — она с достоинством высвободила локоть и, опережая Тороя на полшага, устремилась вверх.

— Здесь налево.

Девушка смешалась и отчего-то повернула направо, в результате её локоть снова был подхвачен, после чего последовал крутой разворот в противоположную сторону.

— Налево, говорю я вам. — С этими словами мужчина втолкнул её в полумрак просторной комнаты.

Люция с любопытством огляделась. Обстановка её несколько разочаровала — безупречный порядок и простота. Кровать самых посредственных размеров, обшарпанное кресло, старое бюро, сундук в углу да потёртый коврик на полу. В распахнутом окне дрожала тонкая занавеска, с улицы пахло жасмином и конюшней. Видимо комната выходила окнами во двор.

— И только-то? — в голосе юной гостьи звучало такое искренне разочарование, что ковырявшийся в сундуке Торой обернулся.

— А вы чего ждали? Человеческих скелетов? — огрызнулся он. — Скажите спасибо, что вообще впустил, мог бы погнать вас до дому такую, какая есть.

Чтобы хоть как-то сгладить свою невежливость, девушка решила перевести разговор на более светскую тему.

— Торой, скажите, сколько вам лет?

— Вам-то что за дело?

Люция осторожно присела на краешек кровати, потрогала рукой грубое шерстяное покрывало, под покрывалом что-то прощупывалось, что-то металлическое, что-то… Она так и не поняла, что именно, поскольку Торой обернулся и с прежней сварливостью в голосе прикрикнул:

— Что вы там расселись? А ну вставайте немедленно! Не хватало только, чтобы после вашего визита ещё и от покрывала квасом веяло!

Гостья поспешно вскочила.

— Простите… И всё же, сколько вам лет?

— Тридцать. Устроит?

— Нет, точно не тридцать.

— Я хорошо сохранился. А вам?

— Восемнадцать. — Честно призналась она, переборов искушение накинуть пару годков.

Торой, не поворачиваясь, бросил на пол простое платье из коричневого сукна.

— Держите. Надеюсь, вы в него влезете. Постоялица, жившая здесь раньше, уезжала в спешке, вот и забыла. На ваше счастье. — Он поднялся на ноги. — Пойду распоряжусь насчёт корыта и воды…

С этими словами Торой удалился.

Люция пожала плечами и начала раздеваться. Лишь избавившись от мокрого корсета и оставшись в одной сорочке, она, наконец-то, с облегчением вздохнула. А через мгновенье дверь покойчика с грохотом распахнулась, и в комнату с огромным корытом под мышкой и большим ведром воды в руке ввалился Торой. Девушка, ожидавшая увидеть кого угодно — служанку, камеристку — но только не хозяина комнаты, взвизгнула, делая безуспешную попытку прикрыться руками.

Мужчина раздражённо фыркнул и поставил корыто в центре комнаты.

— Прекратите верещать! По-вашему, я ни разу не видел полуголых женщин?

— Мне всё равно, видели или нет! Как вам хватило нахальства придти самому?

Невозмутимый Торой перелил воду из ведра в корыто и повернулся к бордовой, словно спелый томат, гостье. Нахально подмигнул и окинул скорчившуюся заинтересованным взглядом.

— Пойдите вон! — она топнула босой ногой с такой силой, что ушибла пятку. — Вон!

Однако наглец равнодушно проигнорировал её просьбу, снова неспешно порылся в сундуке, извлёк оттуда крахмальную простынь и кусок мыла.

— Мойтесь. Простыня вам — вместо полотенца.

С этими словами он ушёл, положив мыло и простыню на пол.

Девушка постояла ещё пару минут, боясь, что нахальный субъект снова ввалится без предупреждения, но за дверью стояла тишина. Тогда Люция сбросила сорочку и села в корыто. Вода была чуть тёплая, видимо даже не нагретая, а просто взятая из бочки, стоявшей на солнце. Однако это уже не имело никакого значения.

Едва только с мытьём было покончено, а девушка еле успела поспешно натянуть платье, в комнату (конечно же, без стука) вошёл невозмутимый хозяин. Нахален, ничего не скажешь.

— Закончили? — осведомился он самым светским тоном. — Тогда хватит топтаться на месте, помогите мне с корытом.

— Я?

— Ну да. А что такого? Вы сейчас выглядите, как простая служанка. Давайте, давайте, нечего глазеть по сторонам.

Со вздохом Люция помогла ему стащить корыто вниз по лестнице и даже вынести во внутренний двор, где Торой без церемоний выплеснул содержимое в кусты жасмина.

— Ведро, так и быть, сам отнесу, — смилостивился он, — а вы пока, ступайте наверх и соберите своё платье.

Девушка покорно поплелась обратно в покойчик выполнять приказание. Подобрала с пола разбросанную одёжку, аккуратно сложила всё в одну кучу и, за неимением лучшего, завернула в мокрую простыню. Получился внушительный узел.

— Ого! — присвистнули от двери, — А вы сообразительнее, чем кажетесь. Садитесь.

Торой повелительно указал на обшарпанное кресло и Люция, исполненная кротости, послушно присела на краешек.

— Говорите, что вам надо и ради чего я терпел бесцеремонное вторжение.

Девушка смутилась, густо покраснела, некоторое время помолчала, а потом всё-таки собралась с духом и начала.

— Меня зовут Люция, я дочь Сандро Нониче, того самого, который содержит при королевском дворе оранжерею с редкими птицами. Птиц покупают у моряков и торговцев, стекающихся в Мирар из всех уголков мира. Не далее как седмицу назад, в подарок Его Величеству привезли одну из самых редких птиц в мире — паэль. Говорят, таких всего около сотни, и обитают они где-то в лесах Атии. Король радовался, как ребёнок, весь день слушал, как поёт эта проклятая паэль. А к вечеру… К вечеру отец отнёс птицу в оранжерею, где собирался выпустить её из клетки. Однако его удивило, то, что паэль вовсе не собиралась никуда лететь, она продолжала сидеть на жердочке и нежно чирикать. Тогда он сам аккуратно извлёк птаху из клетки и чуть не обмер от ужаса — птица оказалась механической! Как мог бездушный механизм, замаскированный ярким опереньем, издавать такие редкостные звуки и выглядеть столь правдоподобно — неизвестно, может быть, тут замешана магия…

Гостья судорожно вздохнула и, по-прежнему, не поднимая глаз, продолжила:

— В общем, лишь отец извлёк паэль из клетки, как она перестала щебетать и изо всех сил вцепилась клювом ему в пальцы. После этого в устройстве что-то хрустнуло, и птица смолкла. Папа говорит, это выглядело так, будто у паэли кончился завод — птица поникла и стала похожа на самую заурядную механическую игрушку, утыканную перьями. Сказать Его Величеству о подделке батюшка побоялся, поскольку король никогда не поверит в то, что атийские послы преподнесли ему «фальшивку», скорее он отправит отца в заключение… или на плаху. В свою очередь недоброжелатели могут наушничать Его Величеству, что отец по недосмотру угробил редкую пташку и, желая сохранить место при дворе, подсовывает королю жалкую механическую подделку, к тому же сломанную. Иными словами, вся эта история приобретает скандальный характер. Прошла уже целая седмица, батюшка даже ездил в соседний город к старому другу — часовому мастеру, в надежде, что тот сможет отремонтировать «паэль», но мастер только удивился, как этот грубый механизм мог петь. А вчера король приказал батюшке, чтобы через три дня он поймал птицу и снова посадил в клетку, поскольку Его Величество желает показать диковину гостям — кузине и королеве-матери, что завтра прибудут в столицу с визитом.

Люция замолчала, с мольбой взирая на Тороя. Тот задумчиво смотрел в окно — в тёмных волосах запутался лепесток жасмина, брови сосредоточенно сдвинуты. Через пару секунд мужчина словно очнулся ото сна.

— Весьма слезоточивая история. — Равнодушно изрёк он. — Но от меня-то вы чего хотите? Я не мастер по ремонту механических игрушек.

— Я понимаю, но про вас говорят, будто несколько лет назад вы входили в состав Великого Магического Совета…

— Врут.

— …и я подумала, что даже, если это ложь и выдумки, то вы всё равно сможете что-нибудь придумать. Ходят слухи, будто у вас много знакомых, которые умеют разные необычные вещи. В конце концов, чтобы спасти отца я готова хорошо заплатить, ведь можно же организовать похищение этой птицы из оранжереи, тогда Его Величество не будет иметь претензий к папе. — По мере того, как Люция излагала эти невероятные предложения, голос её становился всё тише и безнадёжнее.

Торой прошёлся по комнате и снова замер у окна, заложив за спину руки.

Со своего места Люция смотрела на него полными слёз глазами — мужской силуэт двоился, троился и дрожал — вот и четвёртый появился в такой же тёмно-синей рубахе и чёрных штанах. Ещё секунда и крупные, как фасолины, слёзы посыпались из глаз девушки.

— Прекратите рыдать. — Раздражённо бросил Торой от окна. — С чего вы взяли, что я стану вам помогать?

— Я могу заплатить столько, сколько скажете. Любую цену…

— Я спрашиваю вас не о том, как вы со мной расплатитесь, а почему вы решили обратиться за помощью именно ко мне. — Отрезал он.

— Потому что про вас говорят, что вы сволочь и висельник… Что вы отчаянный авантюрист и искатель приключений.

Он хмыкнул.

— И кто же такое говорит? Ваш папаша?

— Нет. — Она пропустила шпильку, решив, что не время отвечать колкостью на колкость. — Так говорят многие сплетники. А уж среди начинающих магов про вас ходят легенды. Говорят, будто вас подозревают в связях с Гильдией Чернокнижников и что в некоторых королевствах за вашу голову готовы заплатить немало золота. Вот я и подумала, что вы сможете помочь.

Мужчина нахмурился:

— Спешу вас разочаровать — я берусь за ту или иную авантюру, исходя из соображений собственной выгоды…

— Я же обещаю, что заплачу столько, сколько вы попросите! Какой назначите задаток? — она поспешно потянулась к узлу с одеждой, где в изящной сумочке лежал туго набитый монетами кошель.

— Почему вы думаете, что под словом «выгода» я подразумеваю именно золото? — искренне удивился он.

— А что же? — голос девушки был полон отчаянья.

Торой снова задумался. Гостья внимательно всматривалась в его лицо, надеясь угадать, о чём он размышляет. Ничего не вышло. Зато Люция решила, что, наверное, её собеседника всё же нельзя назвать красивым, хотя определённое обаяние…

— О чём вы сейчас думаете, что у вас так глупо открыт рот и вытаращены глаза? — он задал этот вопрос неожиданно, но девушка не растерялась.

— Я думаю, что, может быть, вам станет меня жалко, и вы согласитесь помочь…

Торой расхохотался.

— Ладно, раз уж вы столь трогательно наивны, пожалуй, я так и поступлю. Тем более, очень интересно, зачем атийцам делать гадость флуаронскому королю. А если учесть, как много колдунов сейчас устремились в эту самую Атию… И вовсе прелюбопытная история получается. Что ж! Едем к вам. Птичка, я так понимаю, дома с папой?

— Да. — Кивнула Люция и тут же ужаснулась. — Но это невозможно, чтобы вы ехали к нам! Отец ни за что не пустит вас на порог!

— Вот как? Что ж, тогда я остаюсь здесь, а вы со своей дохлятиной разбирайтесь сами. — И Торой без предисловий плюхнулся на кровать, смяв покрывало.

Люция с досады прикусила губу.

— Едемте, я что-нибудь придумаю!

— Вот видите, иногда даже невозможное становится возможным! И безо всякой магии. — Мужчина бодро поднялся. — Забирайте свой узел. Кстати, на чём вы сюда добрались?

Девушка гордо приосанилась:

— Что за вопрос, конечно, на извозчике! Надеюсь, вы не думаете, будто я настолько глупа, что приехала в своём экипаже?

— Странно, но именно так я и решил. — Он усмехнулся.

И снова Люция прикусила язык, удерживаясь от словесной перепалки.

— Мы тоже поедем на извозчике? — спросила она, стараясь ничем не выказать своей обиды.

— Нет. До Площади Трёх Фонтанов доберёмся с кем-нибудь из торговцев. Площадь перейдём пешком, а там, где-нибудь в переулке, я свистну извозчика. На нём и доедем до вашего дома. А там уж сами придумывайте, как нам незаметно попасть внутрь.

Девушка вздохнула.

— Как долго…

— Зато безопасно. — Отрезал Торой.

— А что вы собираетесь делать с птицей?

— Представления не имею. Вполне возможно, что, посмотрев на эту вашу паэль, я только бессильно разведу руками. Погодите паниковать, — успокоил он просительницу, увидев, как вытянулось её лицо, — обычно из любой ситуации можно найти выход.

Люция решила, что задавать дальнейшие вопросы будет пустой тратой времени, поэтому подняла увесистый узел с намокшим платьем и проследовала к двери. Торой, не ожидавший, видимо, такой покорности, удивлённо вскинул бровь и лёгкими шагами направился следом.

Они быстро спустились по скрипучей лестнице — впереди невзрачная худенькая девушка в чуть великоватом ей платье простолюдинки и с огромным узлом наперевес, следом молодой высокий мужчина.

Оказавшись на залитой солнечным светом улице, дочка королевского птичника с наслаждением вдохнула прогретый пыльный воздух — в сравнении с кислыми запахами таверны он казался просто свежим морским бризом… В следующий момент замешкавшаяся получила ощутимый тычок под рёбра:

— Топайте. И дайте мне ваш узел.

Она с благодарной улыбкой протянула Торою свою ношу:

— Спасибо.

— Не благодарите, я вызвался помочь не потому, что хочу казаться учтивым. Просто незачем не привлекать внимание зевак — худосочная барышня, тягающая ношу и амбал, беззаботно идущий рядом.

Девушка исподлобья смерила Тороя насмешливым взглядом — высокого же он о себе мнения. Даже при очень сильной натяжке её стройного спутника нельзя было назвать амбалом. Высокий, гибкий, но, скорее жилистый, чем мускулистый, и уж точно далеко не мощный.

Почувствовав её взгляд, Торой беспечно перебросил огромный узел через плечо и, не поворачиваясь, спросил:

— Что?

— Простите? — девушка опешила от его вопроса — неужели она сказала то, что думала, вслух?

— Что вы там посмеиваетесь у меня за спиной?

— Я?

— Ну да, вы. Здесь больше никого нет.

— Ах, ну что вы допытываетесь, уж и улыбнуться нельзя! — с досадой выпалила Люция и решительно направилась вперёд.

Её спутник, добродушно усмехнулся и прежними лёгкими шагами направился следом. Знатная барышня в платье простолюдинки смело шагала по мостовой. Впрочем, шагала недолго. Уже через мгновенье кто-то с зычным гиканьем стремительно вылетел на неё из-за поворота, объятый клубами пыли.

Люция увидела рвущихся вперёд стройных коней со вспененными боками и совершенно обезумевшими от скачки глазами. Над жеребцами возвышался широкоплечий кучер, который с остервенелой удалью рассекал знойный воздух длинным хлыстом. Сердце юной искательницы приключений ушло в пятки, ноги отказались повиноваться, и девушка замерла посреди дороги, как верстовой столб. Словно в тумане она почувствовала сомкнувшуюся на запястье хватку чьих-то сильных пальцев, а потом бесцеремонный рывок выдернул её прямо из-под копыт рвущихся лошадей.

Мимо с грохотом промчался безумный экипаж, сверкнув на солнце золотыми гербами. Злой кучер привстал на козлах и, проносясь мимо бледной Люции, изо всей мочи проорал ей в лицо:

— На дорогу смотри, дура! — удар хлыста разорвал воздух, и покрытые пеной скакуны растворились в клубах пыли.

Мужественным избавителем от смерти под копытами лихих рысаков оказался, конечно, Торой. Однако девушка не нашла в себе сил на благодарность. Расширившимися от страха глазами она всё ещё глядела в ту сторону, откуда появился сумасшедший возница. В горле стоял ком, а глаза щипало от подкатывающих слёз. Наконец, первые крупные капли потекли по запорошенным пылью щекам.

Будучи достаточно гордой, Люция поспешно отвернулась от своего спутника, пытаясь скрыть испуг и досаду. Глотая слёзы, дочка королевского птичника попыталась взять себя в руки — нет уж, ни за что она не доставит Торою радости увидеть себя плачущей.

— Прекратите реветь, что вы, право, словно ребёнок, — с плохо скрываемым раздражением бросил мужчина и протянул спутнице безукоризненно чистый носовой платок.

Та с достоинством приняла подношение и, шмыгая носом, утёрла слёзы, оставляя на щеках грязные разводы. Торой тем временем вновь утратил к девушке интерес и свистнул проходящей мимо телеге с глиняными горшками. В отличие от обезумевшего извозчика, несшегося что есть духу, горшечник ехал степенно и неторопливо, его товар — вещь хрупкая. Поравнявшись с молодой парой, возница натянул поводья. Смирная гнедая кобылка остановилась, недовольно скосив карий глаз на попутчиков и подёргивая ухом.

— Эй, любезный, не довезёшь ли нас с сестрой до площади Трёх Фонтанов? — обратился к вознице Торой, сверкнув на солнце несколькими медными монетами.

— Отчего же? — горшечник чинно расправил заправленную за пояс свиты бороду и с достоинством принял пару медяков. — Садитесь.

— Забирайся-ка. — Торой легко подсадил Люцию в телегу, водрузил на колени девчонки узел с платьем, а сам запрыгнул на сиденье рядом с возницей.

Словно нехотя телега тронулась. Гнедая кобылка шла неторопливо, глухо цокая копытами по камням мостовой. Убаюканная неспешной качкой и однообразием похожих одна на другую тенистых улочек, Люция начала успокаиваться. Солнце немилосердно пекло затылок, заунывно скрипели колёса, клонило в сон. Сквозь полудрёму девушка прислушивалась к неспешной беседе сидящих впереди мужчин:

— Уезжаете из города? — спросил возница, перебирая в руках поводья.

— Ну да, сестру замуж выдаю, вон, приданое везём. — Лениво ответил Торой.

«Поздравляем соврамши. — Подумала Люция. — Надо же, как сноровисто лжёт, будто всю жизнь только этим и занимался».

— Чего ж ревёт-то? — вяло поинтересовался горшечник.

— А, поди, пойми этих баб. — Отмахнулся «брат» и тут же предположил. — Радуется, наверное… Ну, её. Лучше скажи, что в городе слышно?

— Да, вот, судачат, будто королевский птичник лежит при смерти. А из питомника Его Величества пропала какая-то редчайшая птица. Люди болтают, что птичник продал её за большие деньги, а сам теперь разыгрывает представление с хворью, дабы в петле не повиснуть.

— Вон оно что… — по-прежнему вяло протянул Торой.

Люция между тем напряглась, как тетива. Девушка сидела, судорожно стиснув узел с одеждой, и в отчаянье кусала губы.

— Да и с магами неразбериха… — тряхнув поводьями, произнёс горшечник.

Торой поддельно заинтересовался:

— Что за неразбериха?

— Дык, табунами, говорят, валят на запад, в Атию.

— А нам-то что? — умело удивился враль.

— Ну, ведь война с атийцами всего пятьдесят лет назад была и вдруг такие дела. Кто их поймёт, вдруг новую армию собирают — магическую, и снова на нас двинут? О, кажись, приехали! — с этими словами возница натянул вожжи, останавливая кобылку.

Торой спрыгнул с телеги и помог спуститься на мостовую спутнице.

— Спасибо, добрый человек.

Горшечник улыбнулся в бороду и, учтиво кивнув в ответ, тронул с места. Недавний попутчик проводил его взглядом и, забросив на плечо узел с одеждой, повернулся к побледневшей от волнения Люции.

— Вы слышали?! — вцепилась она в своего спутника, — Слышали, что он сказал?

— Подумаешь, валят на запад… — рассеянно отмахнулся спутник.

— Да нет же! — яростно зашептала девушка, удивлённая такой недогадливостью собеседника. — Откуда он знает про птицу? Откуда? Я опоздала, опоздала!!!

— Прекратите истерику, — тихо, но властно приказал Торой. — Мы в центре огромной площади. Хотите, чтобы через пять минут вокруг нас собралась толпа зевак, желающих понаблюдать за ссорой?

Люция осеклась, гадая о том, как это у него всегда так получается, что бы ни сказал — прав, а она вечно остаётся в дураках. Или, как верно выразился кучер безумного экипажа, в дурах. Девушка вздохнула и поспешила следом за своим спутником.

Площадь Трёх Фонтанов, несмотря на изнуряющую жару, оказалась полна людьми: всё же это было единственное место в городе, где сохранялась хоть какая-то прохлада… Три огромных мраморных фонтана в виде гигантских водяных лилий выбрасывали в дрожащий от зноя воздух прохладные искрящиеся струи. В тени каштанов, что окаймляли площадь, прогуливались пары. Время от времени из какого-нибудь переулка выныривали лотошники, предлагающие купить сахарные фигурки, леденцы или воздушный рис (всё изрядно подтаявшее от жары). Стайка детворы бегала вокруг главного фонтана, повизгивая и брызгая друг на дружку водой. Город жил обычной жизнью… Вон зеркальщик, почтенный Баруз, с любовью протирает выставленные в витрине зеркала, а у булочной тётушки Вальдбе как обычно очередь за свежей сдобой…

Однако Торой каждую секунду нетерпеливо подгонял Люцию, так что они миновали Фонтаны без малейшего промедления и, не успев насладиться окружающей красотой, свернули в один из тихих, тенистых переулков.

— Пойду, поищу извозчика, а вы постойте с узлом. — Сказав это, мужчина исчез.

Девушка осталась разглядывать окружающие дома. Это оказались самые заурядные строения — некрасивые и ничем не примечательные. Люции было скучно топтаться здесь в одиночестве, особенно же претило состояние неизвестности.

В доме напротив скрипнули ставни. Девушка подняла глаза и увидела как из окна высунулась желчного вида женщина.

— А ну, давай отсюда, попрошайка! — рявкнула она на застывшую посреди улочки незнакомку. — Нечего стоять под окнами честных людей. Здесь ты ничего не получишь.

— Но я ничего у вас не прошу. — Осмелилась возразить Люция.

— Все вы ничего не просите, только выглядываете, где бы чего умыкнуть, да обдурить простодушных людей!

— Простите, сударыня, я не пытаюсь вас обдурить, просто… Просто я ищу работу, — девушка сказала первое, пришедшее в голову. Больше всего она боялась, что горластая особа своими воплями привлечёт в тихий переулок гвардейцев.

— Какую? — несколько смягчившись, но всё ещё с подозрением спросила Люцию желчная особа.

Девушка пожала плечами:

— Я хотела наняться прислугой.

Худая дама поразмыслила и, наконец, смилостивилась:

— Что ж, через три дома отсюда семье Дижан требуется служанка, обратись к ним. Если ты не проходимка, примут.

— Спасибо сударыня, — ответила Люция, не двигаясь с места.

— Ну? И что ты стоишь? — в голосе скандальной жительницы переулка снова зазвучали нотки недоверия.

Пришлось девушке поспешно подобать свой узел и брести к указанному дому. Женщина проводила её взглядом, и уже через дюжину шагов Люция услышала, как скрипнули, закрываясь, створки окон.

Девушка остановилась. А спустя несколько секунд в переулке раздалось звонкое цоканье копыт, сопровождаемое тихим поскрипыванием колёс. Старенький невзрачный экипаж остановился рядом с искательницей приключений, дверца гостеприимно распахнулась:

— И зачем же вы потащились сюда, если я просил ждать в условленном месте? — сварливо спросил Торой.

Люция вздохнула и забралась внутрь.

— Особа вон из того дома приняла меня за попрошайку. Пришлось соврать, что я приехала из деревни в поисках работы, иначе она бы позвала стражу…

Торой хмыкнул.

— Что-что, а врать вы, как я вижу, горазды. Эй, пшёл!

Скрипя колёсами, экипаж тронулся вперёд, однако очень скоро движение прекратилось.

— Высаживайтесь, — подтолкнул девушку сварливый спутник.

Она покорно вышла на улицу.

Торой бросил вознице серебряную монету. Кучер поймал её на лету и, попробовав на зуб, тронулся дальше. Спутники же нырнули в переулок и спустя несколько минут вышли к высокой каменной ограде.

— Эта стена окружает наше поместье, если пойдём вдоль неё, то через несколько сот шагов углубимся в парк, там — рядом с кустами шиповника — небольшая калитка. Обычно она заперта, но нынешним утром я покинула дом именно этим путём. В общем, нам придётся тихонько прокрасться с восточной стороны, мимо хозяйственных построек, и забраться по плющу на крышу оранжереи. Ну, а оттуда уже можно без труда попасть в библиотеку на втором этаже.

— Вижу, вы не раз выбирались из дому таким диковинным способом, — усмехнулся Торой.

— Ага. — Беспечно кивнула девчонка.

Спутник смерил её подозрительным взглядом, но промолчал.

Несмотря на все опасения, вздорной парочке так никто и не встретился. Путники беспрепятственно проникли в парк, а потом липовая аллея вывела их аккурат к дому.

В поместье Нониче всё дышало достатком — ухоженный газон, пышные клумбы, посыпанные каменным крошевом дорожки. Людей и в этот раз видно не было, словно какие-то неведомые силы благоволили успешному завершению пути. А очень скоро заговорщики оказались рядом с особняком — высоким зданием с огромными окнами, затейливой лепниной и страшными мордами мраморных горгулий под карнизом. Жуткие каменные рожи совершенно не вписывались в облик постройки. Торой окинул дом озадаченным взглядом — такого сочетания роскоши и безвкусицы ему ещё не доводилось видеть. К восточной стене особняка примыкала вычурная одноэтажная постройка с пилястрами и капителью, видимо, та самая оранжерея, о которой говорила девушка. Плотный полог плюща обвил стену здания и был покрепче любой верёвочной лестницы.

— Лезьте за мной, только тюк захватите, если слуги на него наткнутся, будет скандал. — С этими словами Люция начала ловко карабкаться на крышу постройки.

Торой пристально смотрел за тем, как мелькают в подоле платья худые ноги. Какое-то странное сомнение зарождалось в его душе.

— Эй! — шёпотом позвала сверху девушка. — Вы там уснули, что ли? Бросайте сюда узел и лезьте скорее.

Мужчина с подозрением уставился на её раскрасневшееся лицо.

— Ну? Что вы на меня таращитесь? Лезете или нет? Теряем время!

Пожав плечами, он последовал за своей спутницей. И уже через несколько секунд стоял рядом с ней на крыше оранжереи.

— Вон в то окно. Лезьте первым, оно открыто. Я подам узел. Давайте быстрее, заклинаю! — девушка уставилась на него глазами, полными отчаянной мольбы.

Торой ловко подтянулся и перемахнул через подоконник.

— Держите! — Люция ловко швырнула в окно тюк с тряпьем.

Торой подхватил поклажу, и его спутница без промедления забралась в окно.

— Ну, всё. На месте… — облегчённо выдохнула она, спускаясь с подоконника на пол.

Мужчина огляделся. Комната на библиотеку походила мало, точнее не походила вовсе — совершенно пустая, но с высокой мощной дверью. Окном, что ли, ошиблись?

— Что… — он повернулся к девушке и осёкся.

Дочка птичника сотворила в воздухе быстрый и несколько неряшливый пасс. И Торой сразу же почувствовал, как узел с тряпками, лежащий у его ног, налился непонятной тяжестью.

— Не двигайся. Будет только хуже. — Люция закрыла окно на шпингалет и запечатала его ещё одним, но уже менее нервным пассом.

Пленник увидел, как щель между створками исчезла, словно её и не было никогда. Так глупо попасться! В примитивнейшую ловушку третьесортной ведьмы! Он даже не мог понять, каким образом этой сопливой девчонке удалось его столь безыскусно провести. Однако, не утратив надежды на спасение, Торой всё же попробовал пошевелиться и, конечно, не смог — тюк с одеждой, лежащий в ногах, превратился в огромный белёсый пористый гриб из разряда тех, что растут в тёмных сырых подвалах. Подрагивающие тошнотворные поры мягко обхватили ноги жертвы и с липким чмоканьем присосались сквозь одежду к коже.

Торой почувствовал, как парализующий тело яд стремительно изливается в кровь. Руки онемели, дышать стало трудно, почти невозможно. Ещё пара секунд и сердце остановится. Навсегда.

Он с невысказанной яростью посмотрел на стоящую возле окна ведьму и от всей души жалел, что не может шевельнуться. Через пару секунд под кожей разлился мертвящий холод — это кровь замедлила свой ток — сердце болезненно сжалось и замерло. Торой даже не почувствовал, как его онемевшее тело обмякло и упало в жадно раскрывшиеся подрагивающие поры гигантского гриба. Мир вокруг опрокинулся, и всё поглотила тьма.

* * *

Он открыл глаза, тупо соображая, что же произошло. Первое, что предстало взгляду — был потолок. Высокий, покрытый причудливым орнаментом, который по углам переходил в лепнину. Где-то он уже видел похожую… Ах, ну да! Снаружи дом украшен такими же безвкусными цветками-лепестками. К счастью, искажённые морды горгулий со стен не скалились. Даже от сердца отлегло…

Торой кое-как огляделся. Комната оказалась небольшой, но очень неуютной. Обстановка была выдержана строго в багровых тонах — тяжёлые терракотовые гобелены по стенам, пурпурный ковёр на полу и мебель красного дерева. Причём обивка почему-то ослепительно-белая. Этот отвратительный контраст девственно-снежного и багряного невыносимо раздражал. Окна в покое не оказалось, но там, где оно предположительно могло бы находиться, стоял массивный чугунный канделябр. Красные свечи чуть слышно трещали и в их колеблющемся свете тени на гобеленах тревожно подрагивали. Одним словом — аристократическая жуть — мрачная, безвкусная и вычурная. К счастью, кроме аляповато-пафосной мебели и едва живого пленённого мага в комнате никого не было.

Узник попытался встать. Не тут-то было! Руки и ноги затекли — не пошевельнуться. Хорошо хоть, что ничего не болело. Пока. Единственной и главной неприятностью после знакомства с Ведьминым Грибом оказался сильный озноб, да ещё противная слабость.

Откуда-то из глубины дома донеслись лёгкие шаги. Торой, охая, как пятисотлетний гном, неуклюже сел на диване и устремил взгляд на дверь. Конечно, следовало бы героически схватить огромный канделябр да помахать им перед носом восхищённого хозяина комнаты, вот только как? Тело совершенно не повиновалось. Всё, что несчастный узник смог сделать, так это горделиво выпрямиться — раз уж его, столь бездарно пленённого, оставили в живых, нужно доиграть сцену достойно, без истерик.

Чародей горько усмехнулся, вспомнив наивное лицо своей гостьи. Надо же, попасться на удочку к неуклюжей девчонке! Кто бы раньше сказал, что такое может случиться с ним, ни за что не поверил бы.

Тем временем, один из гобеленов мягко всколыхнулся от сквозняка — потайная дверь за тяжёлой драпировкой открылась — пламя багряных свечей дрогнуло, и вот появилась вчерашняя ведьма. Одета она была, разумеется, иначе — вместо суконного наряда, выданного Тороем, девушка облачилась в трогательное ситцевое платьишко. Аж на слезу пробивало — прямо-таки невинная пастушка.

Маг смерил вошедшую ненавидящим взглядом.

Люция с удивлением уставилась на пленника — не ожидала, видать, что так быстро очнётся. Колдунья даже растерялась: она-то пришла нарочно, чтобы привести Тороя в чувства, а он, оказалось, смог очухаться без посторонней помощи. Воцарилась неловкая тишина.

Первой её нарушила ведьма:

— Торой, простите, что пришлось так с вами поступить. Я недостаточно сильна, чтобы играть в открытую. Вы бы сделали меня в два счёта, а я не могла допустить поражения.

— Понятно. — Он каким-то образом нашёл в себе сил говорить членораздельно и не шамкать онемевшим ртом. Однако это геройство далось с таким невероятным трудом, что даже голова закружилась.

— Вы ничего не хотите спросить? — совершенно искренне удивилась колдунка.

— Нет.

Снова повисла неловкая пауза. Люция ожидала, что пленник заплетающимся языком будет сыпать проклятиями, задавать вопросы, требовать объяснений, обвинять, угрожать, но уж никак не молчать с видом напускного равнодушия.

Наблюдая за гаммой чувств, промелькнувшей на лице девушки, Торой был и взбешён и рассмешён одновременно. У этой самоуверенной особы хватило наглости и хитрости провести его, но… При всём при этом, она из-за своего простодушия даже не могла скрыть острого чувства вины, как, собственно, и удивления, что ей удалось-таки согнуть в дугу опытного мага. Однако именно эта кажущаяся бесхитростность оставила чародея в дураках.

— Советую во весь дух бежать прочь. Потому что, как только ко мне вернутся силы, я сотру тебя в порошок. — С расстановкой выговорил Торой.

От потраченных на эту речь усилий лоб мгновенно покрылся испариной, а кровь оглушительно загрохотала в висках.

— Мы перешли на «ты»? — удивлённо спросила колдунья.

— После столь тесного знакомства…

— Хорошо… Так что ты спросил?

— Я посоветовал.

Ведьма устало вздохнула, но вернулась к прежней учтивости тона:

— Торой, пока вы здесь, силы к вам не вернутся. Это особенная комната. — Со всей возможной мягкостью сказала Люция. — Я вовсе не хочу вам зла, но, должна признаться, что использовать свои способности в этой обстановке вы не сможете.

Он усмехнулся:

— Я не останусь «в этой обстановке» надолго.

— К сожалению, придётся. — Скромно закончила колдунка. — Видите ли, я не дочь птичника и вообще не знаю своих родителей, да и никакой паэли не существует… Накануне я пустила по городу нелепый слух про птицу, чтобы придать своей лжи наибольшую правдоподобность. Но этот дом действительно дом Сандро Нониче, я обещала королевскому птичнику в обмен на одну, очень нужную мне вещь, выдать вас.

— Меня? — он тяжело дышал, разговор давался немыслимым трудом.

— Ага. — Девчонка беззаботно кивнула. — Если Нониче передаст вас — мага-отступника — в руки королевских стражников, то превратится из птичника в вельможу. Ему будет пожалован титул.

— А ты — беспринципная маленькая дрянь. — Вопросительные интонации в голосе пленника, конечно же, отсутствовали.

— Да. — Кротко согласилась ведьма.

— Чем же тебя отблагодарят за старания?

Люция порозовела, обрадованная, что может насолить волшебнику в отместку за давешние издёвки:

— Книгой Рогона. — Её счастливый голос наполнился едва ли не лаской.

Сказала и мило улыбнулась, мол, что — съел?

Торой поперхнулся. От удивления и гнева он даже смог заговорить куда бойчее, чем раньше:

— Лучше скажи правду — сколько заплатили? А, может, просто пообещали забыть провинности минувших лет? Только не надо эльфийских сказок. Откуда у птичника магический артефакт, который не более чем вымысел?

— Этот артефакт принадлежал моей наставнице, — терпеливо и охотно начала объяснять колдунья, бесстрашно усевшись рядом с едва живым пленником. — Несколько седмиц назад её сожгли на костре за то, что наслала порчу на деревню. По приказу королевского наместника дом колдуньи разобрали по брёвнышку. Мне по счастливой случайности удалось сбежать. А когда спустя пару дней я вернулась, тщательно изменив внешность, то узнала, что деревенские дети нашли на развалинах хижины тайник, а в тайнике старую книгу. К счастью, дети притащили её в деревню и отдали старосте, а тот — хозяину деревни Сандро Нониче. В общем, когда Нониче забрал Книгу, то решил отнести её королевскому чародею, не зная, какую она представляет ценность. Но, к счастью не донёс, я сделала всё, что могла — сначала наслала на него болезнь, потом забывчивость. А затем и вы в городе появились, слухи о вашем приезде расползлись со скоростью… Ну, быстро, в общем… Тем более, что маги так и шныряют туда-сюда. Когда же я предложила Нониче выгодный обмен — вас на Книгу, то он без раздумий согласился. Конечно, Книгу можно было просто выкрасть, но, как вы наверняка знаете из легенды, вору не откроются тайные знания, поэтому пришлось придумать чего похитрее.

— Что же ты просто не купила её? — полюбопытствовал Торой.

Люция скривилась, всем своим видом показывая, что уж от кого-кого, а от него — бывалого, тёртого в передрягах мага, она такой тупости не ожидала:

— Во-первых, Нониче почти наверняка заломил бы неимоверную цену, и не потому, что знает об истинной стоимости Книги, а потому, что сволочь и скряга. Я же всего-навсего нищая деревенская ведьма, откуда у меня деньги? Было кое-что накоплено, но всё сгорело… Во-вторых, как бы я, по-вашему, объяснила, откуда знаю о существовании Рукописи? Призналась бы в том, что я воспитанница старой карги, которая наслала мор на целый околоток? Я решила действовать хитростью и предложила жаждущему вельможного чина птичнику сделку — разыскиваемого мага за кругленькую сумму. А поскольку Нониче, как я уже говорила, скряга и жмот, деньгами он расплачиваться не захотел, зато предложил мне книгу, найденную на пепелище дома одной старой ведьмы. Конечно, я согласилась.

Всю злость Тороя, как рукой сняло. А на что, собственно, злиться? Будь он на месте этой ведьмы, то поступил точно так же, чего скрывать… Хотя справедливости ради стоит заметить, что до предательства опускаться бы не стал. (А может, и стал, очень уж крупная ставка на кону.) Но, что поделаешь, женщина, она и есть женщина — идёт к поставленной цели любыми путями.

— Откуда у твоей наставницы взялась эта Книга? — маг снова с усилием выговаривал каждое слово — во рту пересохло, язык ворочался с трудом.

— Представления не имею. — Ведьма равнодушно повела бровями. — Наверное, украла у кого-нибудь, поэтому и не пользовалась, а хранила в тайнике. Она была бабкой со странностями…

— И никто об этом не пронюхал?

Люция пожала плечами и, собравшись с духом, отбросила вежливое «выканье». Что же, он может говорить с ней, как с тёмной кухаркой, а она будет строить из себя учтивую цацу? Ну уж нет!

— Ну, ты же взрослый человек, рассуди сам: кто, кто станет искать такую вещь у старой ведьмы в маразме? Надёжнее и не спрячешь… А теперь скажи мне, Торой. Что там у тебя лежало под покрывалом в кровати?

Мага прошиб холодный пот при мысли о том, что будь он менее осмотрительным… Вот ведь хитрая малолетняя тварь!

— Меч.

— Ты всегда с ним спишь?

— Меня это успокаивает.

Люция покачала головой. И ласково проворковала, отбросив со лба мага прядь мокрых от пота волос:

— Прошу, скажи мне правду, ну совершенно нет времени возвращаться в твою коморку и выяснять свои догадки. Я знаю, ты собираешь магические предметы, так ответь, что у тебя есть? — и тут же с мольбой добавила, приводя самый веский довод. — Торой, тебя же всё равно казнят.

Он уже не знал, плакать или смеяться. Эта хитрая бесхитростность была совершенно обезоруживающей.

— Чему ты улыбаешься? — с досадой спросила Люция.

— Милая дурочка…

Колдунка густо покраснела, поджала губы, но глаз не отвела.

— …о чём ты думала, рассказывая мне свои тайны? Неужели надеялась, что расчувствуюсь? Уверяю, перед тем, как сиятельно сгинуть в дыму костра или на виселице, я донесу придворному чародею, кто ты такая и, самое главное, что у тебя есть. Как думаешь, удастся тебе тогда убежать?

И волшебник, измученный долгой речью, откинулся на спинку дивана, часто и глубоко дыша. Девчонка озадаченно смотрела на пленника, прикидывая способ, при помощи которого можно было бы заставить его молчать обо всём узнанном. И чего, спрашивается, всё выболтала? Вот оно — извечное желание покрасоваться — до добра не доводит. Наконец, лицо ведьмы просветлело:

— Я наложу на тебя заклинание Немоты!

— Ты? На меня? — чародей едва не заплакал от умиления. — Не смеши. Даже без Книги Рогона я в сотню раз сильнее тебя. Достаточно только покинуть эту заговоренную комнату… Кстати, а Сандро уже отдал тебе Книгу? Или только обещает?

Люция ехидно улыбнулась:

— Книга уже у меня. Так что зря ёрничаешь.

— И в мыслях не держал. Ты просто учти, я не буду сидеть в этой комнатушке вечно, так что…

Колдунка, до этого момента ходившая туда-сюда по комнате, гневно двинулась на мага.

— Говори, что спрятано в твоём покое, иначе я за себя не отвечаю!

Торой внимательно посмотрел ведьме в глаза. И чуть не расхохотался — эта наглячка ещё пыталась его околдовать! Он кожей ощущал какое-то слабенькое заклинание, которым она пыталась пробить его волю, чтобы вызнать всё без утайки. Наконец, маг не выдержал и рассмеялся в голос. Смех усилил слабость, но остановиться волшебник не мог.

Ведьма, наконец-то, осознала всю степень своего унижения, а потому покраснела до кончиков ногтей и, зашипев, словно кошка, кинулась к пленнику с единственной целью — выцарапать глаза.

Торой, обессиленный от яда, вымотанный донельзя долгим разговором и, самое главное, смехом, даже не смог перехватить её руки. Колдунка вцепилась магу в волосы, шипя, как разъярённая кошка… И тут же отпрыгнула, будто обожглась. Вовремя сообразила, что, хотя сейчас волшебник и бессилен, весьма скоро может настать время, когда он задумается о мести. Если, конечно, ему удастся избежать королевского эшафота…

Между тем, Торой мечтал только об одном — скрутить эту подлую пигалицу… Чем? Да хотя бы вон тем белым шёлковым шнуром, который украшает бархатный гобелен.

Но, к сожалению, магия чародея и ворожба ведьмы имеют совершенно разную природу, так что, если он не мог сейчас ни колдовать, ни передвигаться, вовсе не означало, что не могла и она. А злить пусть не очень сильную и опытную ведьму неловкими попытками нападения — себе вредить. Поэтому Торой с сожалением откинул тяжёлую голову на спинку дивана.

Люция, наконец, совладала со вспышкой ярости:

— Как ты смеешь насмехаться? После того, как я тебя перехитрила!

Торой снова усмехнулся — какая же, в сущности, ещё девчонка… Ей бы при папочке богатеньком жить, а не в колдовство лезть…

— Во-первых, ты постоянно ставишь себя в глупое положение. Во-вторых, практически ничего не умеешь, кроме примитивного ведовства. Стыдно должно быть с такими скудными знаниями задирать опытного мага. И, в-третьих, ты совершенно предсказуемая ведьма, все твои уловки достойны примера в учебнике для начинающих магов — обман, предательство, воровство… И всё же, ты обвела меня вокруг пальца. Молодец. Радуйся победе и дай мне уйти. Книга всё равно уже у тебя.

Маг перевёл дыхание. На лбу снова выступил липкий пот.

Заметив это, Люция достала из-за корсажа аккуратно сложенный белый платок. Тот самый, который утром ей отдал Торой после «встречи» с сумасшедшим возницей. Ведьма заботливо склонилась над обездвиженным волшебником и аккуратно промокнула капли пота. От девчонки пахло травами и тем самым мылом, которым она смывала с себя квас:

— Дать тебе уйти? Как бы не так! Теперь, после того, что я тебе рассказала, мне вообще покоя не будет — ты захочешь завладеть Книгой, ну и отомстить тоже. Нет уж, фигушки. Разбирайся сам, раз ты такой умный и сильный, а я пока убегу отсюда и где-нибудь спрячусь. В укромном местечке. Если ты и вправду такой могучий маг, то придумаешь, как спастись, а я маленькая и слабая, защитить меня некому, так что до свиданьица.

С этими словами она убрала платок, которым стирала пот со лба пленника, обратно за корсаж, развернулась и направилась к двери.

— Постой, Люция!

Торой впервые назвал её по имени, не милой барышней, не дорогушей…

Колдунья замерла:

— Чего тебе?

— Скажи, почему ты меня не убила? Я знаю, сдерживать Ведьмин Гриб очень сложно. Избавилась бы от меня и не боялась ни разглашения тайны, ни мести.

Девчонка смерила мага угрюмым взглядом:

— Не хочу убивать. Может, для тебя душегубство — привычное дело, но мне ещё не доводилось кого-либо укокошить, и надеюсь, не доведётся. Да и не сделал ты мне ничего плохого, наоборот, даже помочь согласился. Так что моя совесть спокойна. А ты… Ты очень сильный чародей, извернёшься как-нибудь.

Маг пристально всмотрелся в прозрачные зелёно-голубые глаза. Странная ведьма…

— Тогда зачем ты пришла и почему рассказала про Книгу?

Люция обернулась:

— Я пришла убедиться, что ты не умер и не спятил от яда. А про Книгу рассказала, дабы отыграться за вчерашние издёвки. Ну и, кроме того, я подумала, что ты, так или иначе, узнаешь о сделке от Сандро Нониче. А мне бы не хотелось, чтобы меня преследовал разъярённый обманутый маг, жаждущий мести и волшебной книги — на тот случай, если тебе всё же удастся вырваться из лап королевских стражников. Ну и ещё, я пришла посмотреть тебе в глаза и понять глубину твоей ярости.

— Ну и как? Глубока? — зло осведомился он.

— Да.

Неужели в её голосе прозвучало удовлетворение?

Ведьма сотворила в воздухе затейливый пасс, и Торой почувствовал, как всё тело налилось ещё более утомительной тяжестью. «Вот наглячка, обездвижила меня для верности. Боится, что постараюсь прорваться к выходу. — Со смешанным чувством злобы и усталости подумал маг. — Хотя всё равно мыслит банально».

Люция всё же остановилась возле двери и, не оборачиваясь, бросила через плечо:

— Помни, пожалуйста, что у меня Книга и платок с каплями твоего пота. Не мсти мне. Со света сживу, если преследовать начнёшь.

И колдунья бесшумно скользнула за дверь.

Торой проводил её недоумевающим взглядом — только что говорила, что не хочет никого убивать и вот, пожалуйста, через мгновенье пригрозила сжить со свету. Н-да, осилить женскую логику мужчине, пожалуй, не дано.

* * *

Пройдя длинную анфиладу пышно и безвкусно убранных комнат, Люция покинула дом птичника. От Сандро она получила всё, что хотела, и теперь не имело смысла терять время. Кроме того, вдруг Нониче, жаждущий королевской милости, схватит и её тоже, за компанию с маститым магом, ну так, для пущего шика?

Теперь колдунке никак нельзя было мешкать. По большому счёту ей осталось сделать только две вещи — побывать в таверне, где остановился Торой да замести следы. При этом следовало провернуть всё так, чтобы маг, освободившись из королевской темницы (в его побеге Люция почти не сомневалась), не смог её найти. В том, что, обретя свободу, волшебник пойдёт по её следу, колдунья была уверена. Мужчина, обманутый женщиной, просто не сможет спокойно жить, не отомстив — уж такой у них образ мысли. Что ж, пусть попробует. Ведьма недобро усмехнулась и прибавила шагу.

Выйдя за стены поместья, девушка с опаской покосилась на стоящих у ворот стражников. Впрочем, дюжие молодцы в тяжёлых доспехах не обратили на невзрачную пигалицу ровным счётом никакого внимания. Колдунья мышкой юркнула между охранников и поспешила прочь от пафосного особняка, каблучками выбивая из мостовой частую дробь. Лишь кинула прощальный взгляд на роскошный дом. Да, что и говорить, Нониче жил с размахом…

На углу квартала ведьма остановила извозчика:

— В «Перевёрнутую подкову». — Скомандовала девчонка.

Кучер с удивлением посмотрел на молоденькую простолюдинку, желающую в столь поздний час добраться до питейного заведения, но вопросов задавать не стал. Ездок платит, извозчик везёт.

Заскрипев колёсами, экипаж скрылся в сгущающихся сумерках. Люция осторожно отодвинула уголок потрёпанной шторки, что закрывала небольшое окошко, и выглянула на улицу. Спокойный свет фонарей маслянисто сиял на булыжниках мостовой и замершей в безветрии листве каштанов — ни прохожих, ни иных экипажей… Стало быть, Нониче и впрямь не собирался сдавать властям юную колдунью. Что ж, отлично… Надо же, как гладко всё прошло. Ведьма облегчённо выдохнула и устроилась поудобнее, с любопытством поглядывая в окно, благо, было, на что кинуть взгляд.

На Мирар опустился вечер. Один за другим в городе зажигали фонари.

«О, Силы Древнего Леса, — поразилась Люция, наблюдая за очередным неказистым мужичком, прилаживающим лестницу к фонарному столбу, — сколько же здесь фонарщиков! Как грибов после дождя!»

Однако помимо фонарщиков на ночных улицах встречались и куда более колоритные образчики ночной жизни — подвыпившие искатели приключений, нищие в ветхих лохмотьях, куртизанки в платьях, состоящих чуть не из одного декольте, и прочий сброд. По правде сказать, ночная жизнь Мирара не была очень уж оживлённой — патрули королевской гвардии тщательно следили за порядком и без жалости арестовывали нарушителей покоя. Однако выросшей в глухой провинции ведьме казалось, будто город кишмя кишит народом.

Девчонка любовалась на чистые улочки, выложенные булыжником, красивые пряничные домики зажиточных мирарцев, изящные мосты над Каналом, ухоженные скверы в спокойном сиянии фонарей — всё это навевало покой и безмятежность…

А экипаж неспешно вёз очарованную Люцию к заветной цели.

— Тпр-р-ру-у-у-у! — кучер натянул поводья. — Приехали, барышня! Как заказывали — «Перевернутая подкова».

Девушка не без сожаления вздохнула (очень уж приятная выдалась поездка), порылась в сумочке и извлекла на свет серебряную монетку — эх, и обдирают эти извозчики порядочных людей! Никаких денег не напасёшься. И, ладно бы, пару медяшек брали, так нет, подавай им серебро…

Колдунка расплатилась и вышла на мостовую. Экипаж застучал колёсами и, покачиваясь, скрылся с глаз. Ведьма дождалась, пока цоканье лошадиных копыт да поскрипывание сбруи окончательно стихнет, и лишь после этого, укрывшись от яркого фонарного света в тени огромного дуба, с педантичной тщательностью наложила на себя заклятие невидимости. Ну вот, теперь можно и в таверну уверенным шагом, главное — не мешкать…

Ох уж, это заклятие невидимости! Попросту обычный ведьмачий отвод глаз, заклинаньице слабенькое и бестолковое — держится всего несколько минут, — и то при постоянном повторении магических слов. Шепча под нос древнее заклятие, Люция направилась в «Перевёрнутую подкову», с горечью размышляя о своих невысоких способностях и нешироких возможностях.

Конечно, здорово таким, как Торой — опа! — и никаких тебе пассов руками, никаких заклинаний, взял, да и скрылся под толстым-толстым слоем морока, идёшь, куда хочешь, никем не замеченный. Ну что ж, на то оне и маги… Вот ведь природа-насмешница! Наделила способностью к Силе только мужчин, а женщинам — пшик. Даже слово маг, столь ненавистное каждой ведьме, не имеет женского рода. Возмутительно, не правда ли?

Но женщины, они на то и женщины, что всегда отыщут способ извернуться и насолить. Вот и тут нашли — ведьмачество. Как говорится, если Силы природа не дала, то не грех её и позаимствовать… Откуда? Да всё оттуда же — из природы. Заклинания, как особые звуковые колыхания (или, если угодно, сотрясания) воздуха, вследствие которых можно вытянуть из окружающего мира необходимую для волшбы Силу, травки там разные и прочее мракобесие.

Иными словами, то, что маги-мужчины беспечно черпают из кладовых собственного Таланта, женщинам приходится вытягивать с неимоверным трудом из воздуха, хитрого соединения трав, земли и прочих подручных материалов. Обозлишься тут, пожалуй. Несправедливость какая.

Ну и если чародеем рождались, то ведьмой становились по призванию, всё равно, как булочником или зеркальщиком… Именно поэтому маги и не воспринимали волшебные потуги женщин, мол, искусственное волшебство — не волшебство, а фикция — бестолковая, зловредная и ненужная. А уж в Магическом Совете, к ведьмам относились и вовсе с брезгливостью, а к ведьмакам и того хуже… Ведьма-то, она хотя бы женщина, а женщинам, видимо, на роду написано идти вразрез с логикой. Но вот мужчина, по собственной воле занимающийся низшим чародейством — явление не просто вредное, а вообще — порочное. И, пожалуй, доставалось ведьмакам почище, чем их наставницам…

Лишь загадочная Книга Рогона — самого таинственного мага из когда-либо живущих — могла расставить всё по своим местам. Книга эта была несбыточной мечтой многих поколений волшебников, ведьм и чернокнижников, которые искали её, почитай, без малого несколько сотен лет. Были среди чародеев и колдунов даже такие, которые посвящали поискам древнего трактата всю свою жизнь, пускаясь в опасные путешествия, встречаясь со старыми эльфами-маразматиками (якобы знавшими Рогона лично) и даже вызывая из загробного мира самого Рогона. Справедливости ради нужно сказать, что последний появлением никого не удостоил.

В общем, древний фолиант был для чародеев тем же самым, чем для алхимиков философский камень — в него никто не верил, но все надеялись, что он всё-таки есть и, рано или поздно, будет найден…

Существование Книги и впрямь никогда и никем не было доказано. Конечно, встречалось несколько весьма мимолетных упоминаний в старинных летописях (однако маги считали эти упоминания более поздними вставками, которые сделали ученики Рогона, дабы напустить тумана вокруг имени своего наставника), но саму рукопись никто никогда не видел. Она жила только в легендах, которых о противоречивой фигуре Рогона за триста-то лет насочиняли будь здоров.

Маститые маги воспринимали все предания о Книге, как абсолютную чушь и должно быть, только из-за своей вопиющей неправдоподобности легенда о Наследии Рогона продолжала жить уже несколько сотен лет.

Согласно этой легенде старинный чародей Рогон каким-то образом вызнал способ получения и умножения волшебной Силы и подробно описал его в Книге. Причём болтали, будто этот самый способ подходил и магам, и чернокнижникам, и ведьмам. Конечно, если бы…

На том размышления Люции неожиданно прервались. Девушка уже давно вышла из-под спасительной тени дуба, но лишь сейчас сообразила, что наведённый морок скрывает от посторонних глаз только её саму, тогда как тень по-прежнему скачет рядом. Человеку добропорядочному, увидевшему такое странное явление, следовало незамедлительно звать стражников, ибо зачем нормальному колдуну или мирной ведьме прятаться и уходить в морок? Люция побежала во все лопатки, чтобы скорее преодолеть широкую залитую светом фонарей мостовую перед таверной.

Как назло именно в тот момент, когда до входа в трактир оставалось лишь несколько шагов, двери питейного заведения распахнулись, и на улицу неверной походкой вышел посетитель — уже изрядно поддавший работяга. Здоровенный такой малый, с кулачищами-кувалдами и разрумянившимся от выпитого лицом. Пошатываясь у входа, верзила попытался сосредоточить взгляд на бегущей через дорогу странной тени. Странной эта тень была потому, что прекрасно обходилась без владельца, точнее без владелицы. Ведь, судя по силуэту, принадлежала она женщине…

— О… — глупо сказал малый. — И хто здесь?

«Всё пропало, — решила Люция, — сейчас он развопится, начнёт звать своих дружков, а хозяйка таверны сразу же привлечёт с улицы гвардейцев. Тогда придётся удирать, даже не засовывая нос в комнату Тороя…»

Однако верзила, вместо того, чтобы позвать собутыльников и начать панику, неловко опустился на корточки (ведьма услышала, как звучно хрустнули его колени) и заплетающимся языком пробормотал, вытянув вперёд сложенную щепотью ладонь:

— Кис-кис-кис…

Люция с облегчением вздохнула — не понял балбес, с пьяных глаз-то.

Бочком-бочком, девушка неслышно шмыгнула в тень огромного куста жасмина.

— Глупая, иди сюда! — здоровяк, по-прежнему вытягивал перед собой руку, всем телом устремляясь за ускользающей «кошкой». — Кис-кис-кис!!!

Через пару мгновений произошло то, что и должно было случиться — дюжий молодец, продолжавший наклоняться вперёд, потерял равновесие и, как был, с вытянутой рукой, грохнулся со ступенек в пыль. Кое-как поднявшись на неверные ноги, малый и принялся сыпать такими витиеватыми проклятиями в адрес «кисы», её сородичей и даже возможного хозяина, что Люция едва не зааплодировала. Выговорившись, молодец зло плюнул и побрёл обратно в таверну. С усилием поднялся по ступенькам, остановился перед дверью и задумался.

«Ну же, иди! Я не могу больше терять время!» — взмолилась про себя Люция.

Словно прочитав её мысли, здоровяк послушно толкнул тяжёлую дубовую дверь. Несколько секунд он постоял в освещённом проёме, а потом всё же оглянулся — такая любовь к кошкам просто потрясала — и с надеждой в голосе повторил прежнее «заклинание»:

— Кис-кис-кис?

Ведьма с тоской посмотрела на заманчиво открытую дверь. Ещё пара минут и заговор, который она выучила ещё в далёком детстве, перестанет действовать.

«И какая нелёгкая тебя вынесла на мою голову? — С досадой подумала девушка. — А ну, сгинь отсюда!» И она живо нарисовала в воображении подвыпившего здоровяка большой кувшин с пенящимся пивом, после чего изо всех своих хилых колдовских сил мысленно «подтолкнула» мужчину. Очень грубый приём. Будь малый потрезвее, уловка колдунки не прошла бы для него незамеченной, но… Хмельной работяга только по-детски улыбнулся возникшему перед глазами видению и уверенно переступил порог.

Люция на цыпочках поспешила следом и даже успела прошмыгнуть внутрь до того, как тяжёлая дверь закрылась.

В лицо ведьме ударил уже знакомый запах крепкого тёмного пива, к которому теперь добавился аромат жареной на свиных шкварках картошки, мяса и пресных лепёшек. В животе у девушки сердито заурчало. Как хочется есть! За всеми этими хлопотами с Тороем и Книгой колдунка ни разу не перекусила, а ведь уже поздний вечер…

Помещение оказалось под завязку набито людьми. Те, кто пришли пораньше, уже заняли лавки за столами, ну, а более поздним посетителям, которым не досталось сидячих мест, приходилось толпиться вдоль стойки.

Держа в каждой руке по три-четыре огромных кружки с пивом, по залу то и дело сновали служанки. Когда широкая ладонь кого-нибудь из посетителей звонко шлёпала пробегающую мимо девушку по заду, над толпой разносилось кокетливое игривое повизгивание.

Осторожно лавируя между посетителями, Люция двинулась к лестнице.

К счастью, в таверне стоял такой гам, что никто не слышал лёгких шагов юной ведьмы. Да, собственно, и не до того было многочисленным посетителям. Гвалт, царящий в питейном заведении, вполне позволял колдунке топать с громкостью подкованной лошади и оставаться при этом незамеченной.

Оглушительный гомон десятков мужских голосов перекрывал звон чарок да заливистый смех Клотильды. Необъятная трактирщица несла вахту за барной стойкой. Она ловко разливала по кружкам пиво, подавала посетителям огромные тарелки с картошкой и тушёным мясом да при этом ещё умудрялась заразительно смеяться над очередной остротой какого-нибудь подвыпившего горожанина.

Люция осторожно шмыгнула вдоль стойки и при этом едва не налетела на невесть откуда взявшуюся служанку. С перепугу колдунка перестала бормотать слова слабенького заклинания — спуталась и запнулась. Когда же девушка сообразила, что произошло, накладываемый с такими усилиями морок растворился, и пройдоха стала видимой аккурат посреди огромного зала таверны.

Сердце безнадёжно ухнуло, и девушка приготовилась к общему крику, а также последующему за ним топоту ног городских гвардейцев. Но нет, видимо, судьба действительно благоволила неискушенной ведьме, поскольку её, неожиданно возникшую из пустоты, никто не заметил. Всё же посетители таверны не глазели по сторонам в поисках лазутчиков.

— Эй, куколка! — чья-то сильная рука дёрнула Люцию за локоть. — Составишь мне компанию?

Девушка с безнадежностью на лице обернулась. На краю скамьи у огромного стола (кажется того самого, за которым она нынешним утром вела переговоры с Тороем) сидел уже знакомый дюжий малый, что всего несколько минут назад принял тень Люции за кошку. «Н-да, видать, без смекалки дело прогорит», — с грустью решила «кошка».

— Конечно! — ведьма плюхнулась к парню на колени. От нового знакомого пахло перегаром, потом и древесной стружкой, наверное, он был плотником. — Чем ты угостишь свою куколку?

И колдунка с деланным кокетством подмигнула малому.

— Или, может, не будем зря тратить время и сразу поднимемся наверх, а? — с этими словами она призывно стрельнула глазами в нужном направлении.

К несказанной радости искательницы приключений парень смерил её мутным масленым взглядом и расплылся в счастливой улыбке. Ведьма решила не терять зря времени, легко спрыгнула с коленей ухажёра и потянула его к лестнице. Детина поднялся и, пошатываясь, покорно побрёл за девушкой.

«Ох уж эти мужчины… Так предсказуемы! — Хмыкнула про себя Люция. — Налей им пару стаканчиков, наивно похлопай глазками и, пожалуйста, делай, что хочешь. Доверчивые, как дети».

— Эй, малышка, — вяло промямлил из-за спины колдуньи её спутник, еле-еле успевавший переставлять ноги, — не торопись ты так, у нас вся ночь впереди.

«Это у тебя вся ночь впереди, — не без раздражения подумала девушка, — а мне ещё кучу дел сделать надо». Тем не менее, она слегка замедлила шаг, повернулась к хмельному парню и, приобняв его за талию, сладко промурлыкала:

— Я всего лишь боюсь, сладенький, что ты заснёшь раньше, чем мы останемся наедине.

Простое и, в общем-то, порядочное лицо детины вытянулось от обиды. В круглых голубых глазах появилось недоумение:

— Малышка, как я могу так обидеть красивую женщину?

Люция покраснела. Во-первых, этот малый был первым и, наверное, последним в её жизни мужчиной, который назвал её красивой, во-вторых, он, по всему видно, оказался добрым порядочным парнем и, в-третьих, он совершенно не заслуживал, чтобы с ним поступили так, как собирались.

Ведьма вздохнула, понимая, что бесполезные угрызения совести до добра не доведут и, снова завладев широкой мозолистой ладонью работяги, увлекла его вверх по лестнице. Поднявшись на второй этаж, колдунка уверенно повернула налево. Вот и комната Тороя. Девушка пошарила за корсажем и извлекла ключ. Ключ этот она наглым образом вытащила у мага, пока тот покоился без сознания.

Замок негромко щёлкнул, дверь покойчика гостеприимно открылась.

— Вот мы и пришли. — Сладким голосом пропела искусительница. — Милости прошу.

Её спутник нерешительно потоптался на пороге и, наконец, вошёл в комнату.

Люция, оглядевшись по сторонам — не идёт ли кто — шмыгнула следом. Сперва она хотела сделать с пьяным детиной то же самое, что и с Тороем — небольшой Ведьмин Гриб, и прости прощай, незадачливый малый, поболей пару деньков, помучайся от озноба и ломоты в теле, да покрепче запомни на будущее, что нельзя становиться на пути ведьмы. Но, поразмыслив, колдунка пришла к выводу, что столь крутые меры будут излишними, тем более что, в отличие от Тороя, этот доверчивый парень не был гадким нахалом. Поэтому, сотворив за широкой спиной детины изящный пасс, Люция аккуратно передала пылкого молодца во власть сна. Громко зевнув, парень мягко осел на пол, свернулся калачиком на потёртом ковре и сладко засопел.

Вот и чудненько! Ещё немного поколдовав над телом, ведьма в качестве подарка пожаловала малому сладкие и очень достоверные воспоминания о бурной ночи любви. Улыбнувшись своей невинной проказе, девушка поспешила осмотреть покойчик.

Такого разочарования ведьма не испытывала ни разу в жизни. Комната оказалась пуста. В смысле наличия волшебных реликвий. Ни-че-го…

Всё, что удалось найти Люции, перевернув содержимое сундука, бюро, даже заглянув под ковёр и в щели между половицами — несколько кошелей с золотыми монетами, да пару чистых мужских сорочек.

А вот кровать всё же приберегла небольшой сюрприз — под матрацем в изящных ножнах и впрямь лежал выполненный из чёрной гномьей стали меч. Тяжело вздохнув, Люция вытащила махину и с подозрением осмотрела. И как только такой тяжестью можно потрясать на поле боя, да ещё и головы рубить? Хотя вполне вероятно, что оружие обладало какими-то магическими свойствами, вот только какими? И самое главное, будет ли от них толк худосочной ведьме?

Поразмыслив, колдунка всё же решила, что находку следует изъять. Зачем? Да просто из женской зловредности. В крайнем случае, если этот меч окажется обыкновенной железякой, его всегда можно продать, а нет, так и славненько. Будет у неё одной магической штуковиной больше.

Ведьма удовлетворённо хмыкнула, завернула оружие в огромную простыню и направилась к окну. Что ж, через таверну можно уже не возвращаться. Пробормотав несколько неразборчивых слов, Люция прощальным взглядом окинула комнату — всё в порядке: кровать разобрана, словно на ней и вправду кипели нешуточные плотские страсти, остальные вещи на своих местах. За исключением разве что меча, да кошелей с золотом. Ведьма мстительно улыбнулась, лихо перебросила ногу через завёрнутое в ткань оружие и повелительно скомандовала:

— Вперёд!

Послушный её приказу меч взмыл в воздух и, вместе с «наездницей» поплыл к окну. Легко толкнув створки, Люция бесшумно вылетела на улицу. Победным взглядом окинула окрестности и едва не вскрикнула от неожиданности — к таверне спешили сразу четверо гвардейцев.

«Однако вовремя я управилась», — порадовалась про себя ведьма и, что-то шепнув мечу (на долю которого выпало временно выполнять обязанности помела), стремительно скрылась в ночном небе.

Если бы в этот миг кто-то из четверых стражников догадался посмотреть вверх, ему посчастливилось бы лицезреть картину бегства во всей красе — худенькая девушка, в задранном до бёдер платье, сверкая в темноте белыми панталонами и подошвами башмаков, в спешке удирала по воздуху. При этом вместо метлы колдунка использовала какой-то непонятный предмет, завёрнутый в белую ткань. Вот силуэт беглянки промелькнул над карнизом, а в следующее мгновенье она уже растворилась в темноте. Люции сказочно повезло — ночь была облачной и предательница-луна не могла рассекретить опасный полёт над столицей.

Ведьма на бешеной скорости понеслась к лесу — будь они неладны, все эти заклинания. Хорошо ещё, что у неё хватило ума добраться до таверны на извозчике! Прилети она сюда по воздуху, от гвардейцев было бы уже не скрыться (а то, что топали они в таверну по её душу, девушка ничуть не сомневалась). Беда заключалась в том, что летать малограмотная колдунья попросту не умела. Ей было известно всего одно заклинание, которое помогало использовать любое подручное средство вместо помела, но, как и волшба с мороком, оно требовало много сил, а действовало всего несколько минут. Да ещё было таким коварным… У всякой малообразованной ведьмы, не научившейся в полной мере черпать Силу из окружающего мира, оно срабатывало не чаще одного раза в седмицу. Конечно, более грамотные и опытные товарки умели летать и без этой канители с заклинаньями, но Люция была недоучкой. Не сожги деревенские её наставницу, глядишь, и летала бы через год-другой, но, увы…

Беглянка внимательно всматривалась вдаль — не летит ли кто? Пару лет назад, когда она только-только училась управлять помелом, именно из-за допущенной невнимательности вышел пренеприятный казус, который девчонка до сих пор вспоминала с раздражением…

Во время второго или третьего самостоятельного полёта (Люция поднялась в лунное небо в гордом одиночестве, чтобы продемонстрировать своей наставнице недавно освоенные кульбиты, перевороты и прочие воздушные фигуры) молодая ведьмочка столкнулась со стаей летучих мышей. Как такое произошло, сказать трудно, скорее всего, она по неопытности взяла слишком большую скорость, а мыши от неожиданности не успели сманеврировать.

И вот на полном ходу, эдак со свистом и визгом, четырнадцатилетняя ведьма, словно выпущенный из пращи камень, ворвалась в стаю беспечно летящих жителей ночи. И та и другие тогда сильно струхнули. Люция едва не свалилась с помела, закрутив в воздухе затейливый штопор, мыши с писком бросились врассыпную, а бабка-наставница, наблюдавшая всю эту сцену с земли, хохотала до слёз. И то сказать — дрыгающаяся в лунном свете, перепуганная и зарёванная наперсница была зрелищем потешным.

С тех пор Люция предельно внимательно следила за небом во время полётов, мало ли, опять попадутся летучие мыши или какой-нибудь ведьмак-пошляк прицепится? Бывает и такое. Завидит, сволочь, одинокую колдунку и тащится за ней, приставая со всякими сальными шуточками, а то ещё и облапить норовит, если, не приведи Сила, бдительность утратишь… Так что девушка внимательно смотрела по сторонам, однако, насколько хватало глаз, в ночном небе не было видно ни одной живой (да и мёртвой тоже) души. Пару раз где-то вдалеке слышалось хлопанье крыльев, но в поле зрения ведьмы так никто и не появился.

И всё-таки, полёт был малоприятным — липкая жара даже на такой захватывающей дух высоте не давала покоя. Тёплый ветер неприятно овевал разгорячённое лицо и ерошил короткие волосы.

Чтобы хоть как-то отвлечься, Люция начала разглядывать спящий Мирар. Сверху город казался ещё более уютным и спокойным — буйство зелени, зеркальная гладь Канала, в которой плескался жёлтый свет уличных фонарей, черепичные крыши домиков, острые шпили королевского дворца с витыми флюгерами.

Там, внизу было так тихо и спокойно, что ведьма на какой-то миг позавидовала людям, живущим в этих чистых уютных домах на тихих ухоженных улочках. Как же это здорово — каждый вечер приходить домой, съедать вкусный ужин и ложиться спать в чистую и тёплую постель. Не нужно бежать, путая следы, не нужно прятаться по лесам, не нужно зубрить бестолковые заклинания, не нужно колдовать. Да, это здорово — быть обычным человеком…

Вовремя сообразив, что такие мысли не пристали колдунье, Люция встряхнулась, отгоняя соблазнительные видения мещанского быта. Поняв, что за размышлениями заметно расслабилась, девушка пристально огляделась — не появился ли в пределах видимости ещё кто-нибудь — иная ведьма или какой колдун начинающий (юнцам на первых порах за радость полетать, эдак со свистом в ушах). Но тьма стояла — хоть глаз коли.

Так никого и не высмотрев, колдунья снова уставилась на расстилающийся внизу вид. Вот промелькнула Площадь Трёх Фонтанов, ярко освещённая фонарями, потом какой-то шикарный особняк весь в яркой пестрой иллюминации, то ли бумажные фонарики до того ослепительно сияли, то ли магия какая переливалась всеми цветами радуги — с такой высоты было не понять. Ещё несколько мгновений полёта и остался за спиной королевский дворец с парками, садами и затейливыми постройками, а за ним и весь Мирар, окружённый крепостной стеной, скрылся в темноте.

Люция уже приближалась к лесу, когда услышала жалобный детский плач. Чуть снизившись (что поделаешь, женское любопытство) и сбавив скорость, ведьма внимательно всмотрелась в темноту, а в следующую секунду торопливо взмыла вверх: «Ну и угораздило же! Плохая примета…» Пробормотав коротенькое заклинание от дурного глаза, девушка оставила за спиной одинокую старую могилу (от которой не сохранилось даже сколь-нибудь заметного холмика) и сидящего рядом с ней полупрозрачного ребёнка.

Вот ведь как бывает, давным-давно здесь похоронили новорожденного, а тот теперь никак не успокоится. Скорее всего, в прошлой жизни малыш был плодом порочной страсти какой-нибудь горничной из богатого дома или незамужней девицы из высшего общества, родили его тайно у старой повитухи, а потом, без жалости, избавились — закопали на опушке, подальше от любопытных глаз, да и забыли, как про страшный сон, а ребёночек мучается…

Очередной порыв тёплого ветра снова услужливо донёс до ведьмы жалобные стоны баньши — привидения-плакальщицы. Бросив взгляд через плечо, Люция увидела, что ребёнок-призрак, задрав голову, смотрит в небо — почувствовал чужое присутствие. Плач стал ещё горше, когда малыш заметил смутный силуэт молодой ведьмы. Протягивая прозрачные руки к неведомой страннице, призрак со стонами сделал несколько шажков от могилы, но, к счастью, как и все слабые баньши, не смог отойти дальше и застыл на месте, провожая колдунью взглядом пустых глаз…

«Говорила мне бабка, говорила, — причитала про себя Люция, — что ночью безбоязненно к покойникам только чернокнижники да некроманты могут соваться, но никак не ведьмы. Вот ведь, попался на моём пути, Неприкаянный!».

Привидений ведьма не боялась, знала, что чаще всего от этих плакальщиц беды никакой, кроме раздирающих душу стонов, вздохов да рыданий. Просто мается чья-то безвинно погибшая душа и покоя никак не найдёт. С баньши всегда так — либо со свету сжили ни за что, либо до самоубийства довели, вот и бродит беспокойный призрак, оплакивает свою судьбину. Конечно, бывают среди них такие, которые поплачут-поплачут, а потом, шмыг от могилы, и давай сводить счеты со своим обидчикам. Вот только горе баньши в том, что за пределами погоста забывают они свою прошлую жизнь и мстят в итоге всем встречным и поперечным, сводя в могилу безвинных людей. А угомонить этих призраков, ой, как сложно… Тут без хорошего мага или некроманта никак не обойдешься, только они могут успокоить мятущуюся душу и отправить её в Мир Скорби.

Люция очередным усилием воли отогнала от себя грустные мысли, которые ну никак не хотели покидать её нынешним вечером, и снизилась аккурат над лесной чащей:

— Идём на посадку. — Строго предупредила ведьма «помело».

Когда имеешь дело с посторонними предметами, суровость — первейшая необходимость, поскольку иногда вещи попадаются весьма своенравные, могут выйти из подчинения и наделать гадостей… Однако меч Тороя вёл себя на удивление примерно, и это лишний раз подтверждало мнение Люции о том, что он начисто лишён волшебной силы.

Колдунья стремительно спикировала в чащобу. Ловко петляя между веток, она изящно приземлилась на крохотной полянке. Оставив «помело» висеть в воздухе, девушка с наслаждением прошлась, вдыхая родной и сладкий запах леса…

«Эх! Прилечь бы сейчас в траву, да поспать пару часиков…» — мечтательно подумала Люция, однако времени на подобные затеи не было. Чтобы хоть как-то приободриться, девушка с затаённой нежностью нащупала спрятанную в кармашке платья Книгу.

Если вы думаете, что древний трактат о Могуществе был огромным тяжеленным фолиантом, то глубоко ошибаетесь. На самом деле Книга Рогона оказалась размером всего лишь с ладонь, да и в толщину не более двух пальцев.

Ведьма довольно улыбнулась. Самый загадочный и древний источник магической Силы был у неё в руках. Теперь-то уж необразованной юной чародейке не придётся трепетать при одной мысли о Великом Магическом Совете, что так и норовит истребить ей подобных. Отныне она сможет жить, не боясь костра или виселицы. Отпадёт необходимость прятаться по лесам и болотам…

Поняв, что замечталась, Люция взяла себя в руки и (с некоторым сожалением) отбросила заманчивые видения сладкого будущего. Надо сосредоточиться на настоящем, а настоящее заключается в том, что она почти ничего не умеет. Кроме того, очень скоро за ней в погоню отправится беспринципный маг, причём подогревать его будет недюжинная ярость. Ведьма усмехнулась при мысли о том, как несладко сейчас Торою. Яд Гриба перестанет действовать не раньше, чем через несколько суток.

Исполненная этих блаженных мыслей, девушка огляделась. Меч, нетерпеливо подрагивая, висел рядом, простыня ярким пятном выделялась на фоне чернильной тьмы. Ещё бы! Еловый лес и при свете дня мрачный, а уж ночью… Тем не менее искательница приключений была в родной стихии и страха не испытывала. Хлопнув в ладоши, колдунка зажгла над собой яркую искорку. Поляна тут же осветилась неверным светом болотного огонька.

Ведьма опустилась на колени и стала торопливо собирать в нарочно припасённый холщовый мешочек еловую хвою. Где-то громко ухнул филин. Люция вскинула голову и прислушалась, её глаза сверкнули в полумраке тем же зеленоватым болотным светом, что и тлеющая в воздухе искорка. Тишина… Девушка вернулась к прерванному занятию. Под завязку набив мешок хвоей, травками и какими-то веточками, необходимыми для дальнейших хитростей, колдунья вернулась на место стоянки. Снова запрыгнула на меч и опять строго скомандовала: «Вперёд!»

Однако, вместо того, чтобы резво рвануть с места, как и было приказано, оружие, утратившее силу магического заклинания, безжизненно упало в траву.

Девушка от души выругалась, подняла завёрнутый в ткань трофей и, принюхавшись к ночному воздуху, поспешила в нужном направлении. Раз уж Торой так бесстыдно сдал её стражникам, следовало тщательнее запутать следы…

* * *

Мальчик был талантливым и упрямым. То есть основные черты хорошего ученика у него имелись с рождения.

Отец привёл сына к главному чародею королевства, когда ребёнку было всего семь лет. Привел, конечно, силой, поскольку малец вырывался и совершенно не хотел куда бы то ни было идти. Главной причиной неуёмной злости паренька было то, что он прекрасно понимал — родители раз и навсегда хотят избавиться от этакой тяжкой обузы в виде не в меру вздорного старшенького.

Золдан, в ту пору уже почтенный, уважаемый волшебник, входивший в состав Великого Магического Совета, с интересом смотрел на тощего плохо одетого деревенского ребёнка. Н-да. Исходящей от мальчика Силе могли позавидовать многие из учеников чародея. Да, что там — учеников! Кое-кто из Магического Совета тоже мог бы поскрипеть зубами с досады. Что и говорить, природа одарила ребёночка с несвойственной ей предвзятостью.

Отец опустил вырывающегося мальчишку на пол и застыл рядом в униженно просящей позе маленького человека, который давно уже принял как данность, что никто не считается ни с ним самим, ни с его мольбами.

В покое королевского чародея (здесь Золдан раз в месяц принимал простой люд) царила изысканная роскошь, в сочетании со сдержанной простотой. Деревенский пахарь, не привыкший к столь утончённому быту, переминался с ноги на ногу и чувствовал себя крайне неловко. По случаю визита к высокопоставленному лицу мужичина надел новые холщовые брюки и слегка узковатую (видимо позаимствованную из сундуков более богатого родственника) в плечах рубаху. Огрубевшие руки пахаря смятенно мяли старенький вязаный колпак.

А вот мальчишка стоял рядом с отцом, приосанившись едва ли не с королевским высокомерием. Сорванец заложил руки за спину, и ничем не выказывал не то что волнения, но даже маломальского почтения — знал, чего сто ит. И всё же время от времени паренёк не мог удержать детского любопытства и искоса бросал настороженные взгляды на сурового чародея.

Между тем, отец, запинаясь, мямлил:

— Ваше магическое высочество… — (Золдан спрятал улыбку в смоляную бороду, хм, «магическое высочество» — так к нему ещё никто не обращался). — Может, возьмёте моего стервеца на воспитание? Замучались мы с ним, бедовым…

Маг нахмурился:

— Раз уж вы — родители — не можете совладать с чадом, то мне — обычному волшебнику — и вовсе не суметь. Отдайте-ка его на воспитание в монастырь.

— Дык… — мужичина даже побледнел от осознания такой будущности. — За монастырь платить надо, а где уж нам! Сами еле кормимся, жена вон, опять беременная, и помимо этого паршивца дома ещё три рта.

Золдан снова спрятал улыбку в бороду, увидев, как вспыхнул от слов отца мальчишка. Во взгляде паренька читались непримиримая обида на родителей, стыд за свою бедность и… В общем, много чего ещё.

— Ну, а я, милейший Автан, воспитанием трудных детей не занимаюсь, в ученики беру только способных. — Для порядка бросил последнюю условную фразу маг.

«Милейший Автан» оживился, даже колпак мять перестал, и снова разрумянился, переминаясь с ноги на ногу:

— Так, ваше магическое величество, есть у него, супостата, способности, есть! Не далее, как вчера устроил я ему порку за то, что не окучил он делянку с кукурузой, только отработал розгами…

Чародей поморщился. Ободрившийся было проситель снова сник.

— Вот я и говорю, — робко продолжил пахарь, — только отработал его розгами, как повалил град размером чуть не с кулак! Всю кукурузу побил. Ничего не осталось!

— А при чём здесь магия, милейший Автан? — спокойно осведомился Золдан, перебирая в руках магические малахитовые чётки искусной гномьей работы. — Град ведь и сам по себе пойти мог.

Пахарь снова покраснел, но со словами королевского волшебника согласился:

— Мог. Но ведь, ваше магическое величество, — с обидой в голосе продолжил он, — пошёл-то он только над его не окученной делянкой!

Маг удивлённо приподнял брови:

— Ещё какие-нибудь странности? — снова поинтересовался он, глядя на угрюмого мальчишку.

— Да с ним ни дня без странностей! — в сердцах бросил отец. — То залезет в буфет за вареньем, а чтобы мать не отогнала, крысу позовёт из погреба. Эдак пальцами щёлкнет, и вот она, крыса, бегает вокруг табуретки, не даёт жене спуститься на пол, а этот шалопай варенья объестся и бегом в лес, чтобы уши не оторвали. Или, например, не хочет зимой за дровами идти, эдак тоже щёлкнет пальцами-то, и огонь в печи сам собою горит. Ну, от того хоть польза какая… А бывает, гадости замыслит. Бывает, хочешь ему по шее надавать, чтобы душу отвести, он, паразит, спрячется в шкафу и достать его оттуда никак, словно стена невидимая стоит. Замучались мы с этим лихоимцем, просто сил нет! Думаю, можа, хоть вы в ученики возьмёте, кажись ведь, умеет чёй-то.

Властитель магических Сил глубоко задумался, поглаживая холёную бороду. Н-да, давненько он не видел такого одарённого ребёнка. Сочетание возможностей просто потрясающее — погодная магия, умение повелевать животными и одна только Сила знает, что ещё.

Автан с надеждой всматривался в бесстрастное лицо мага.

— Бать, пойдём отседова, — начал было мальчик, но отцовский подзатыльник тут же отбил у него всякое желание говорить что-то ещё.

Чадо шмыгнуло носом и снова враждебно уставилось на чародея — быть в роли продаваемого на торгу телка пареньку явно не нравилось.

Золдан тем временем встал с кресла, прошёлся по комнате и, остановившись, наконец, у высокого стрельчатого окна, задумчиво посмотрел куда-то вдаль. Лишь после этого, так и не обернувшись к просителю, промолвил:

— Я забираю вашего сына на воспитание. Но учтите, отныне вы не имеете на ребёнка никаких прав, если только он сам не решит иначе.

Обрадованный отец поспешно закивал.

— Тогда, — продолжил чародей, — вот вам небольшая сумма, которая покроет расходы на поездку и беспокойство.

Маг извлёк из ящичка красивого бюро увесистый кошель с серебром и передал его посетителю. Пахарь же раскланялся с удвоенным почтением и, подтолкнув сына к чародею, быстро ретировался за дверь.

Паренёк даже не проводил отца взглядом, застыл посреди комнаты, нахохлившись, словно воронёнок. Чёрные, давно нечёсаные волосы, торчали во все стороны, бледное лицо было испачкано в пыли, рубашонка застёгнута только на две верхние уцелевшие пуговицы, короткие штанишки открывали поцарапанные, все в синяках и кровоподтёках, босые грязные ноги.

Золдан снова сел в кресло и поманил к себе это худое немытое создание. Мальчишка не шевельнулся, только настырно шмыгнул носом и для верности отступил на шаг к двери.

Тогда маг сделал попытку рвануть к себе непокорного пострелёнка при помощи слабого броска Силы. Упрямец дёрнулся, но не сдвинулся с места. Золдан довольно улыбнулся — поразительные способности…

Вздохнув, чародей сделал небрежный взмах рукой, и на столешнице нарядного бюро возникла вазочка со сливочными тянучками.

— Ты ведь любишь сладкое? Варенья у меня нет, но, думаю, конфеты тебе понравятся не меньше. Угощайся… — и маг с интересом воззрился на ребёнка.

Мальчишка исподлобья посмотрел на бородатого чародея, а потом звонко щёлкнул грязными пальцами. Вазочка со сластями взмыла в воздух и изящно приземлилась в детские руки. Что ж, этот чумазый ребёнок уже имел свой, весьма оригинальный, стиль волшебства.

Золдан удовлетворённо кивнул:

— Ты быстро соображаешь, малыш. Но должен сказать тебе, что маг — это не столько и не только тот, кто умеет повелевать погодой или животными. Маг — это, помимо прочего, хороший воин и грамотный человек. А самое главное… — чародей снова улыбнулся в смоляную бороду. — Самое главное — умытый, причёсанный и с хорошими манерами.

Мальчик отправил в рот пригоршню тянучек, облизал грязные пальцы и счастливо улыбнулся. Если такую вкуснятину здесь будут давать каждый день, то можно согласиться не только на противные процедуры умывания-причёсывания, но и даже отказаться от излюбленной привычки ковыряться в носу.

* * *

На очередном заседании Магического Совета Золдана чуть не заклевали, и всё из-за мальчика. Чародею припомнили и то, что он скрывал паренька от волшебников почти семь лет, и то, что не сказал никому, какую Силу имеет подопечный, да и много чего другого по старой «дружбе» не забыли.

Главным образом напирали на то, что при ближайшем рассмотрении Участи странного ребёнка, Книга Судеб показала — в будущем сын деревенского пахаря сыграет немаловажную роль в деле наставничества некоей, не установленной до сей поры, личности. А может быть и личностей. Причём историческая значимость этой личности (личностей) была весьма и весьма двусмысленна…

В общем, Золдан еле-еле успевал отражать атаки своих многочисленных оппонентов. Из двадцати магов на сторону сорокасемилетнего чародея стал только давний друг и соратник Алех-ин-Ксаам — представитель эльфийских магических кругов. Кое-как отбившись, волшебники смогли-таки отложить дело знакомства чародейной общественности и талантливого мальчика ещё на год.

Выйдя из Залы Собраний, оба мага смахнули с учёных лбов холодный пот и, не сговариваясь, отправились в покои Алеха, распить на радостях кувшин хвалёного эльфийского вина.

Комнаты бессмертного были обставлены со свойственными его народу излишеством и вкусом. В центре залы, напротив двух глубоких мягких кресел, возвышался изящный хрустальный столик, уже уставленный фруктами и сыром.

Небрежным взмахом руки Алех установил в комнате заклинание звуконепроницаемости. Конечно, вокруг только свои, но осторожность излишней не бывает — со свойственной всем эльфам предусмотрительностью рассудил бывалый маг.

Жестом волшебник пригласил своего гостя занять одно из высоких кресел. Золдан с наслаждением сел и вытянул ноги, затекшие за три часа сидения на жёстком стуле Залы Собраний. Алех, храня священное молчание, взял со стола чеканный кувшин и наполнил бокалы тёмно-зелёным вином. Благородный эльфийский напиток не терпел суеты — чуть оскорби его торопливостью или жадным нетерпением, вмиг обратится в уксус. Зато тем, кто отнесётся к нему с уважением, напротив, откроет дивный букет пряной многовековой лозы.

Золдан, сделал неспешный глоток и закатил глаза, исполненный восторга. Алех довольно улыбнулся, как и все эльфы, он очень любил производить впечатление. Наконец, остроухий волшебник тоже опустился в кресло и сказал:

— Ну, а теперь поговорим. Откуда ты взял этого невиданного мальчика?

Со вздохом Золдан поведал историю появления ребёнка. Эльф выслушал, не задавая вопросов, только изредка делал глоток-другой дивного вина.

— Как я понял, мальчишка своенравный?

Наставник многозначительно повёл бровями:

— Единственное, чем я пока ещё могу надавить на него, так это авторитетом. К сожалению, мой авторитет, хотя и высок, но способности, в сравнении с его, меркнут. Сам понимаешь, Алех, не могу такого дикаря представить Совету. Нет во мне уверенности, что мальчишка примет как честь предложение (а уж если правде в глаза смотреть — откровенный приказ) войти в состав Магического Совета. Он по натуре интриган и жаждет приключений. Боюсь, запросто может перейти в Гильдию Чернокнижников.

Белокурый эльф задумчиво кивнул.

— Поэтому я и поддержал тебя на сегодняшнем Совете. Конечно, выпустить такого юношу на свободу — не самый лучший вариант, но отправить его в Совет… Н-да, и какая нелёгкая привела к тебе этого пахаря…

Эльф потянулся к столику, взял с чеканного блюда тонкий кусочек сыра и, задумчиво отправил его в рот.

— Ладно, настанет пора, жизнь всё расставит по своим местам.

Золдан кивнул, понимая, что именно с той самой поры, когда жизнь расставит всё по своим местам, и начнутся его главные проблемы.

* * *

Тринадцать узких стрельчатых окон с затейливыми цветными витражами, отбрасывали на мраморный пол, стены и строгие лица магов ярко-красные, синие, зелёные, жёлтые и фиолетовые пятна. Высоко под куполом Залы на изящных цепях висела огромная люстра, переливающаяся тысячами волшебных огоньков. Ещё бы, жечь свечи при таком количестве волшебников было бы чистой воды разорением.

Юноша стоял в центре огромной круглой Залы Собраний и с хмурой враждебностью оглядывал сидящих за огромным овальным столом чародеев.

— Магический Совет постановил, что вы определяетесь Магом Высшей Категории Силы, — начал зачитывать длинный свиток старый-престарый седовласый волшебник в белоснежной мантии.

«Яктан, — напомнил себе юноша, — его зовут Яктан».

— …посему, вас принимают в Магический Совет, — на этих словах маг поднял слегка подрагивающий, весь в морщинах указательный палец, обозначая важность момента, — номинально. Вам дозволяется иметь свободу действий, не порочащих честь и достоинство мага. В случае нарушения условий вы будете низложены. Вы также обязаны присутствовать на всех заседаниях Совета и прибывать по первому его требованию в Фариджо, в случае если здесь понадобятся ваша помощь или наставничество.

На этих словах молодой маг скривился.

— Не извольте морщиться, юноша, — осадил его для порядка Золдан. — Вы наделены недюжинным даром, а это не столько привилегия, сколько обуза. Нельзя принадлежать только себе, будучи человеком столь редких способностей.

Ученик бросил на наставника затравленный взгляд. Сердце пожилого мага болезненно сжалось. Он, как никто другой, понимал мальчишку…

* * *

С той поры миновало много лет…

Золдан часто вспоминал своего мальчика, его первые шаги в магии, первые ошибки и первые успехи, дикий нрав и дерзкое мышление. Старый маг устало поднялся с того самого кресла, на котором сидел тогда, много лет назад, когда дюжий пахарь в новых холщовых штанах и тесной рубахе привёл к нему своего сына. Кресло это всегда путешествовало вместе с магом — единственная вещь, участвующая в его многочисленных переездах и напоминающая о доме…

Теперь борода чародея стала такой же белоснежной, как и недавно полученная в награду за труд мантия Почётного Мага Наставника. Золдан собирался на покой. Он многого добился в жизни, воспитал не одного ученика, работал при дворах многих властителей, последние несколько лет состоял при этом, спящем сейчас, городе… Единственное, о чём он жалел, так это о мальчике, да, да, том самом мальчике с горящими синими глазами и полным вызова взглядом. Том самом мальчике, которого старый волшебник по праву считал своим сыном, ибо боролся Золдан за этого несмышлёныша со всей силой отцовской любви.

— Разрешите? — в кабинет королевского чародея, браво звеня шпорами, вошёл начальник дворцовой охраны.

— Многоуважаемый Золдан, — начал военный привычный рапорт, — Сандро Нониче — добропорядочный житель города…

— Послушай, Брадер, — устало прервал военного маг, — с какой стати ты утомляешь меня этим официальным вступлением? Говори по существу. Кроме того, я и без тебя знаю, кто такой Сандро Нониче.

Стражник усмехнулся. За что он любил нынешнего королевского чародея, так это за отсутствие пафоса.

— Вот, привели к вам одного… — неопределённо сказал начальник охраны, не утруждая себя подробностями. — Нониче, который его сдал, утверждает, что тот ещё злодей… Я-то сомневаюсь. Слишком уж хил этот молодец для злодея. Из покоев Нониче всю дорогу волочили его на себе, как вязанку дров — еле ноги передвигает. Лихорадит его. В общем, подумал я, подумал, да и решился вам его показать. В каземат всегда бросить успеем. Да и злодеи — это, по последнему распоряжению короля, в первую очередь по вашей части.

Золдан с интересом посмотрел на военного:

— Ну, заинтриговал, заинтриговал… Вводи. Побеседую.

Маг встал и направился к окну — привычка, выработанная годами. Конечно, это было не то окно, в которое он смотрел много лет назад, когда привели мальчика, но…

— Здравствуй, учитель, — услышал Золдан за спиной знакомый голос.

Чародей повернулся и почувствовал, как заходится сердце. Его мальчик, нет, уже зрелый красивый мужчина, стоял в дверях. Стоял, пошатываясь от слабости.

— Мальчик мой, — прошептал старый маг и, сделав всего пару шагов, обнял, наконец, того, по ком столько лет болело отцовское сердце.

* * *

Торой сидел на полу перед огромным камином и смотрел на огонь. По спине, нет-нет, да сбегали ручейки холодного липкого пота. Золдан устроился в своём излюбленном кресле и задумчиво курил длинную трубку с тонким прямым мундштуком. Изредка старый волшебник бросал полный тоски взгляд на бледного измождённого наперсника.

Вот и закончилась отчаянная чародейная игра. Королевский маг с унынием вспоминал все те перипетии, которые привели к неминуемому крушению множества надежд…

Выйдя из-под контроля мудрого наставника, талантливый воспитанник принялся направо и налево творить глупости. Началось всё с того, что он самым безответственным образом пропустил три Магических Совета подряд. И что за демон тогда в него вселился? Будто назло всем запретам ударился непутёвый юноша в малопонятный разгул. И это — зная, что, если хоть кто-то из членов Совета не является на заседание, ни одно, вынесенное на общем собрании решение, нельзя считать принятым. Нет кворума, выражаясь научно.

Затем Торой вообще пропал из поля зрения магов, так умело спрятавшись (благо, способностей было не занимать), что почти два года чародейные мужи ломали головы над этой странностью. Уж они его как только не искали, а всё напрасно. Золдана разбирали злость и обида на обнахалившегося ученика и, в то же самое время, гордость за его талант. Впрочем, гордиться пришлось недолго, ибо Магический Совет своим брюзжанием едва не свёл старого волшебника с ума — попрёки, обвинения, равно как и соболезнования (что, по чести сказать, были в сотню раз неприятнее) щедро сыпались на Золдана со всех сторон.

Однако это ещё были только цветочки. Урожай «ягодок» созрел спустя два с половиной года, когда молодой маг объявился-таки в сопредельном королевстве, где и был уличён в сношениях с Гильдией Чернокнижников. А уж это совсем недопустимо — член Великого Совета в рядах чёрных магов! Нонсенс, и только. Да, много камней тогда упало в огород Золдана…

Но даже и после этого растрачивающий себя в скандалах Торой не угомонился. Был ряд весьма ловких делишек, провёрнутых в соседних королевствах. Ну и, наконец, совсем неслыханная дерзость — участие в обряде Зара… Что стало последней каплей.

Тороя в Совете не любили в принципе — за чрезмерное себялюбие. А он то и дело подбрасывал злопыхателям новые поводы для сплетен. Но обряд Зара — это было уже через край. Безнаказанная наглость молодого мага превзошла все мыслимые и немыслимые границы.

«Я вам говорил! Я предупреждал! — визжал на очередном заседании (проходящем как всегда в отсутствие Тороя) главный оппонент Золдана — Яктан. — Я говорил, что этот нахальный щенок наломает дров. Но тако-о-о-ое!!!»

Самое унизительное для учителя «нахального щенка» заключалось в том, что его противник попал в точку. Никакими объяснениями оправдать поступок Тороя было нельзя. Вместе с Золданом, кривя красивый рот, молчал и Алех, невозмутимо перебирая в холёной руке магические чётки. А что тут скажешь? Яктан тем временем носился с развевающейся бородой вдоль овального стола Залы Собраний, сыпля обвинениями. Седовласые маги слушали внимательно и, самое опасное, дружно кивали…

«Что возомнил о себе этот щенок? — надрывался Яктан. — Довольно мы шли у него на поводу! Я состою в Совете тридцать лет и не припомню ни одного мага, которому было бы предоставлено столько поблажек! Может, хватит благоговеть перед этим нахалом, Сила его побери!? Да, я понимаю, отчего Золдан носится со своим любимчиком, как с писаной торбой! Ещё бы, самый могучий маг последних столетий попал ему на воспитание! Какой волшебник не мечтает о таком преемнике? Вот только где этот преемник? Где? Очернил имя своего учителя, поставил под угрозу его репутацию и авторитет, а сам без зазрения совести спутался с чернокнижниками!»

Золдан скрежетал зубами, но всё-таки молчал. Сегодня он никак не мог защитить ученика. Встань сейчас пожилой маг с очередной оправдательно-просительной речью, и его съедят заживо прямо здесь — в центре Залы Собраний.

Да, обряд Зара — это уж точно чересчур. И зачем только Магический Совет в своё время пошёл на поводу у чернокнижников?

Около трёхсот лет назад, аккурат после многолетних кровопролитных междоусобных войн, разожжённых магом Аранхольдом, немало сильных волшебников отошли в Мир Скорби (кто-то в битвах голову сложил, кого-то при помощи магии умертвили), остались молодые и неопытные. Это сыграло на руку чернокнижникам и ведьмакам. Вся нечисть решила разом воспрянуть. И то верно — когда ещё такая удача выпадет? Пока маги не могли оказать достойного сопротивления, следовало силой занять места в Совете, чтобы тем самым перетянуть бразды правления в руки своей шайки. Само правление чернокнижникам, может, было и не нужно, но как упустишь такую дивную возможность отыграться за годы и столетия гонений?

Казалось бы, побоище было неизбежно. Среди магов, конечно, ещё оставались опытные воины, которые сумели бы дать достойный отпор чернохитонщикам, но Аранхольдовы междоусобицы так обескровили Совет, что любая битва могла стать для него последней. Чернокнижникам тоже не особо улыбалось лезть в драку, тем более что из-за постоянных казней и гонений среди них редко попадались колдуны старше девятнадцати-двадцати лет. Иными словами — ни опыта, ни сил, ни знаний. Да и в политику в девятнадцать лет не каждый захочет соваться, мало кому в таком возрасте интересны Советы — сколь бы ни были они магические — и собрания — сколь бы ни были они волшебные.

И вот, нашёлся среди молодых колдунов один довольно посредственный, но весьма находчивый некромант по имени Витам. Именно он и предложил Совету, мол, чернохитонщики не лезут во власть, а им за это дают право на безвозмездное проведение раз в двадцать пять лет обряда Зара — проникновения в Мир Скорби.

Обряд этот, сложный не только по своему проведению, но и по количеству расходуемой Силы, позволяет самому могучему из чернокнижников войти в Мир Скорби, дабы расширить круг своих знаний и умений, а то и поговорить (если хватит силёнок) с кем-нибудь из почивших. Казалось бы, всё невинно, но именно за счёт таких «путешествий» чернокнижники оттачивали мастерство и, соответственно, набирали Силу. Если раньше за подобные происки некромантов безжалостно умерщвляли, то после заключённого соглашения, обряд стал вполне официальным и ненаказуемым, да ещё и таким частым… Один раз в поколение — очень щедрый подарок. Но торговаться, увы, не позволяли обстоятельства.

Такой высокой ценой Совет был спасён от чернохитонщиков. Договор подписали и скрепили магическими рунами обеих сторон. И, конечно, нарушать его, до поры до времени, было невыгодно никому.

А теперь представьте — спустя много лет после этих событий, талантливый ученик Золдана Торой вдруг вступает в какие-то странные отношения с Гильдией. И каков же был шок Совета, когда в очередном обряде Зара (будь он трижды неладен) принял участие Торой — Белый маг, поднаторевший тайком в чернокнижии! Сильнейший волшебник из рождавшихся в последние столетья! И этот волшебник не только проходит всю процедуру посвящения в некромантию, но и успешно опускается в Мир Скорби. И как красиво! Почти на сутки!

При этом двадцать сильнейших некромантов и чернокнижников при помощи бешеного количества скопленной Силы удерживают мага в мире мёртвых, а когда он возвращается, едва ли не падают бездыханными. Он же возникает в мире живых и, пока обессиленные колдуны валяются ничком, изящно делает ноги.

Так нахально провести некромантов не удавалось никому. Поэтому неудивительно, что Тороя искали для расправы. Началась настоящая облава. И, если бы молодой наглый волшебник не умел так ловко запутывать следы, одна Сила знает, что бы с ним сотворили. Теперь талантливого мага-выскочку ненавидели все (как говорится — и наши, и чужие), а не один только Магический Совет.

Кстати, о последнем. Разумеется, волшебники не ограничились одним только исключением своенравного неуправляемого чародея из Совета. Была предпринята очень сложная, муторная и трудоёмкая процедура низложения — Тороя лишили возможности использовать Силу. Последний раз подобную процедуру производили триста шестьдесят семь лет назад, когда был низложен Рогон. Но того-то хоть было за что…

Разумеется, к яростным протестам Алеха и Золдана Совет не прислушался. Не спасла демагогия.

Главной же загадкой был и оставался странный поступок молодого волшебника в отношении чернохитонщиков. Почему он так бесстыдно обманул их? На этот вопрос не могли ответить ни некроманты, ни маги, ни сам Золдан. Что творилось в голове у Тороя, для всех так и осталось тайной.

Но вот Золдан с трудом вырвался из плена воспоминаний и в очередной уже раз посмотрел на греющегося возле камина пленника. Беглого мага, которого старый чародей по закону должен передать в руки палача за содеянные преступления.

— Мальчик мой, — назидательным старческим голосом начал Золдан, — как ты мог попасться в эту старую, как мир, ловушку? Ведьмин Гриб… Ну надо же!

Молодой маг, не поворачиваясь (и без того едва сидел), с трудом ответил:

— Ты же знаешь, я теперь так же далёк от волшебства, как мой папаша. Заклятие низложения разорвать не под силу даже мне.

— Сам виноват, самоуверенный юнец! Неужели ты думал, что сможешь морочить голову такому количеству чародеев? — удивился и несколько вспылил Золдан.

Торой кивнул:

— Да. Именно так я и думал. Но вы оказались глупее и беспринципнее, чем я ожидал. Между прочим, обряд низложения (кстати, весьма болезненный) взят из чёрной магии. За изучение которой, к слову говоря, у меня и отобрали Силу.

Золдан нахмурился и сделал слабую попытку обелить своих коллег:

— Совет в праве обезвредить опасного для общества колдуна и…

— Я никогда не был колдуном. — Перебил Торой. — Поэтому вы с Алехом и отказались принимать участие в этом фарсе.

— Мы отказались потому, что любили тебя, как сына! — в ярости прогремел на все покои маг.

Ученик поморщился от крика и сквозь головокружение вспыльчиво заговорил:

— Меня могли попросту исключить из Совета, объявив в сговоре с нечистью и чёрными магами! Но за что меня лишили данного от природы?! Это всё равно, что отнять человеку обе ноги, решив, что они бегают быстрее, чем ноги остальных людей! Что плохого в изучении чёрной магии? Я ни разу не направил свои знания во вред людям!

Под обличительной речью ученика старый чародей ссутулился и замолчал. Крыть было нечем. Долгими одинокими вечерами Золдан и сам часто задавал себе все те вопросы, которые только что с яростью бросил ему в лицо опальный наперсник. И вправду, почему именно Тороя лишили Силы? Он не собирал армии на битвы, не страдал идеей мирового господства, не губил людей. А ведь были в истории примеры и повнушительнее, взять, хотя бы Аранхольда, который оставил Совет ради того, чтобы возглавить Гильдию Чернокнижников. Тот ещё был душегубец, но ведь не низложили же его, проклятого!

— Я так думаю, — смягчившись, продолжил молодой человек, — что кому-то из Совета просто очень хотелось лишить меня магических способностей, а обряд Зара оказался лишь удачным поводом.

Пожилой чародей задумчиво почистил трубку, снова аккуратно набил её очередной порцией табака и рассеянно раскурил. Выпустив к потолку струйку ароматного дыма, он сквозь сизую завесу посмотрел на своего наперсника слезящимися глазами.

— Мой мальчик, я не знаю, какая миссия возложена на тебя судьбой, да и глупо теперь ломать над этим голову. Ты не сможешь вернуть свои способности, и с этим надо смириться. Обряд повторного Посвящения не в силах сотворить ни одни маг…

— А как же Рогон? — с вызовом спросил Торой.

Золдан, делавший в этот момент очередную затяжку, подавился дымом и зашёлся в кашле.

— Неужели ты веришь в этот вымысел? — просипел маг.

— Вымысел? — Торой усмехнулся. — А я слышал, что спустя пару лет после обряда низложения, учинённого Советом, Рогон весьма удачно и, кстати, самостоятельно, провёл обряд повторного Посвящения. И впоследствии ещё долгое время жил, здравствовал и даже отправил в Мир Скорби весьма, — на этих словах низложенный волшебник усмехнулся, подбирая нужное слово, — циничным образом пару своих особо рьяных врагов. В том числе и Аранхольда.

Престарелый маг нахмурился:

— Это считают мифом, одним из многих, связанных с персоной Рогона. Как впрочем, и то, что он сотворил со своими врагами. Бред! Вытянуть силу и вложить её… — маг покачал головой и даже не посчитал нужным заканчивать фразу, каждый волшебник знал эту странную легенду.

Торой покачал головой:

— А как же Книга Рогона? Тоже миф и вымысел? Книга, в которой он подробно описал всю процедуру Посвящения мага?

Золдан встал с кресла и нервно заходил по комнате. Полы белой мантии развевались в темноте, словно одеяние призрака.

— Существование Книги Рогона ничем и никем не подтверждено. Да, ходили слухи о том, что чародей на закате лет действительно написал какой-то трактат и передал его на хранение своей жене — ведьме Итель, но миф этот ни разу не подтверждался фактами. За все триста с лишним лет никто в глаза не видел этой самой Книги и не держал её в руках. Кроме того…

Торой не дал наставнику закончить:

— А как же быть с тем фактом, что после своего позорного низложения Рогон продолжал, и надо сказать, весьма успешно магическую практику?

Наставник замер и неуверенно проговорил:

— Он был очень сильным чародеем, вполне возможно, что обряд низложения проводили более слабые волшебники…

— Слабые? В Верховном-то Совете?

Взмахом руки старый маг заставил воспитанника замолчать, давая понять, что голословная дискуссия окончена. Имелись дела и поважнее пустых споров.

— Сейчас я призову начальника стражи и прикажу увести тебя в камеру, но учти — ты не тот, за кого тебя принял королевский птицевод. Тёзка, просто похожий человек, кто угодно, но не тот, кто в действительности.

С этими словами он очередным взмахом руки снял с комнаты заклинание звуконепроницаемости и трижды позвонил в маленький серебряный колокольчик.

Через пару секунд за дверью раздались тяжёлые шаги, и в покои королевского чародея бодро вошёл начальник дворцовой охраны.

— Послушай, Брадер, — обратился к нему пожилой волшебник, — забери-ка этого малого в наш каземат. Пусть посидит там до утра, чтобы впредь не приходило в голову лазить по парку добропорядочного Нониче. Да, смотри, не корми бездельника. Нечего нахальным юнцам жиреть на королевских харчах. А завтра с утра оштрафуй негодяя за нарушение порядка на пару десятков дилерм, да и отпусти. Не маг он, уж за это я могу поручиться своей мантией Почётного Наставника. Ну, а проверки ради, отправь-ка ты на постоялый двор, где этот малый остановился, нескольких стражников. Пусть обыщут комнатёнку. Если наш ухарь, как утверждает Нониче, опасный колдун, то ты не хуже меня знаешь, что там можно будет найти… Сам понимаешь, я, как член Магического Совета, в первую очередь заинтересован в поимке негодяя чернокнижника.

С этими словами пожилой чародей, словно утратив интерес к пленнику, спокойно вернулся в уютное кресло и уставился на огонь.

Брадер, крепко стиснул Тороя за плечо и вывел пленника вон.

По длинной винтовой лестнице начальник охраны и арестант спустились вниз. Здесь бравый военный открыл добротную дубовую дверь, ведущую в подвал, и втолкнул узника внутрь. Они спустились по короткой лестнице и оказались в узком сыром коридоре с низким потолком. Здесь было всего три или четыре камеры и в них, судя по всему, содержали особых нарушителей (проштрафившихся ведьм, чернокнижников и прочую шушеру).

Для прожжённых бандитов, убийц и другого сброда имелась отдельная тюрьма со всем необходимым арсеналом (камерой пыток, одиночками и карцерами), которая располагалась в Фонтанной части города. Этот же подвальчик служил заточением для своего рода привилегированной касты — тех, с кем справиться мог только королевский чародей. Низложенного волшебника сюда привели лишь по одной простой причине — чтобы не тащить через весь город в общую тюрьму, дабы поутру, оштрафовав, отпустить. Всё равно в эту ночь, кроме Тороя, на здешних гостеприимных топчанах никто больше бока не отлёживал. Пригибаясь, чтобы не прочертить макушками по каменным плитам, мужчины остановились перед первой же пустующей камерой. Позвенев ключами, Брадер открыл замок темницы и, едва узник вошёл внутрь, запер решётчатую дверь, оставив арестанта в кромешной тьме.

Торой на ощупь прошёл вдоль стены, отыскал в углу что-то похожее на крытые соломой дощатые нары и, совершенно обессиленный плюхнулся на это убогое ложе. Холод пробирал до костей, руки и ноги тряслись, как в лихорадке. «Ну, спасибо, тебе, Люция, — с досадой подумал узник, — этот твой Гриб я, наверное, до смерти не забуду».

Всё же девица попалась отчаянная. Неумёха, конечно, но далеко неглупая. Надо же такому случиться, он, Торой, приехал во Флуаронис, чтобы зализать раны после очередной неудачной попытки пробудить в себе Силу, а вместо этого впутался в более чем странную передрягу — эта ведьма, Золдан, Книга Рогона…

Однако последним, что промелькнуло перед мысленным взором опального мага, когда он стремительно провалился в сон, были зелёно-голубые глаза в обрамлении бесцветных ресниц.

* * *

Тем временем Золдан в своих покоях выслушивал клаузы Сандро Нониче. Королевский птицевод подобострастно стелился перед магом, не переставая уверять, что-де, задержанный есть известный на все королевства вредоносный колдун, а он, Нониче, поймавший негодяя, заслуживает всяческих почестей.

Чародей старался не морщиться, дабы не выказать тем самым брезгливости, которую с трудом скрывал при виде таких вот лизоблюдов.

Наконец, выслушав однообразную тираду по третьему кругу, Золдан вежливо прервал придворного мужа. Волшебник как мог учтиво, объяснил ему, что задержанный, ну, никак не может быть признан колдуном, поскольку от него не исходит никаких, даже самых слабых пульсаций Силы. После этого в присутствии Нониче чародей заслушал доклад четырёх стражников вернувшихся из «Перевёрнутой подковы». Бравые молодцы, чеканя слог, подтвердили, что арестованный действительно остановился в маленьком номере скромной таверны. На этих словах Золдан многозначительно посмотрел на Нониче, как бы подчёркивая важность момента: мол, не мог столь известный чернокнижник обосноваться в недорогой забегаловке. Помимо прочего, солдаты объявили, что в комнатушке подозреваемого не удалось обнаружить магических предметов и даже оружия, лишь спящего на полу собутыльника.

Вполуха слушая доклад стражников, Золдан наблюдал за реакцией птицевода. С каждым новым озвученным фактом тот всё более и более сникал. Наконец, когда королевский чародей отправил отчитавшихся стражников на отдых в караульное помещение, Сандро пунцово покраснел. Такого конфуза Нониче не испытывал давно… Со сладкими мечтами о чине вельможи пришлось до поры до времени распрощаться. Нервно покашливая, птичник обратился к пожилому магу с просьбой «не разглашать при дворе всю эту нелепейшую ситуацию».

На такой исход дела волшебник и надеялся. Снисходительно улыбнувшись, он заверил своего подобострастного посетителя в строжайшей конфиденциальности. Успокоившись окончательно, птицевод расшаркался и бочком-бочком отбыл восвояси. Тем не менее, предусмотрительный Золдан всё же кинул ему вслед коротенькое заклинание, гарантирующее необходимую забывчивость. Наутро Нониче не вспомнит ни про Тороя, ни про ведьму, ни про то, что побывал на приёме у королевского чародея.

Волшебник проводил посетителя взглядом, продолжая шептать последние слова заклинания. Когда дверь за Нониче закрылась, маг поспешно направился в дальнюю комнату покоев. Здесь из огромного обитого потускневшей медью сундука он извлёк запечатанный сургучом глиняный кувшин. С сожалением посмотрел на него и грустно вздохнул — подаренное Алехом выдержанное пятидесятилетнее эльфийское вино придётся отдать тем, кто не то что тонкий виноградный букет от обычной сливовой наливки не отличит, а и сидр от пива…

Пошептав над кувшином старинное заклятье, Золдан вернулся в свой кабинет и звоном колокольчика снова вызвал к себе начальника стражи. Через минуту на пороге, уже который раз за этот вечер, возник Брадер. Пожилой маг передал военному глиняный кувшин, пояснив, что достопочтенный Нониче извиняется за принесенное стражам порядка беспокойство и своё беспричинное паникёрство. А дабы смягчить доставленные на ночь глядя хлопоты, передаёт в подарок охране кувшин лучшего вина из своих погребов. Начальник стражи довольно улыбнулся и, козырнув магу, принял подношение.

Теперь можно было не переживать, наутро стражники будут помнить только то, что задержали на улице нетрезвого прохожего, которого сами же из жалости и отпустили. Золдан довольно улыбнулся, воздав хвалу первым чародеям — ведь именно они подарили будущим поколениям магов такое количество безобидных, но весьма полезных заклинаний. Особенной же удачей нынешнего вечера можно по справедливости считать неведение Брадера и Нониче в том, что именно Золдан в своё время воспитывал Тороя.

Усталым шагом волшебник направился в спальню, снял с себя белую мантию, выпил на ночь успокаивающих капель — в последнее время мага мучила бессонница, да такая, что не помогали никакие заклинания — и улёгся в постель.

Закрыв глаза, Золдан пролежал без движения почти четверть часа. Сон бежал изголовья. Поворочавшись с боку на бок, чародей раздражённо хлопнул в ладоши — над кроватью загорелся яркий огонёк — сел, извлёк из складок лежащего на стуле хитона трубку и задумчиво прикурил её от того же слепящего огонька. Выдохнув густой ароматный дымок, волшебник задумался.

Ему было жаль своего талантливого ученика. Старый чародей даже не представлял, каково это — остаться без способностей. Маг глубоко вздохнул. Это даже хуже, чем смерть… Только что ты мог подчинять себе ветра, стихии, животных и природу, как вдруг, по велению двадцати магов, каждый из которых в отдельности слабее тебя, не можешь сотворить даже самое элементарное заклинание.

А насколько это унизительно — быть пойманным в ловушку ведьмой-недоучкой? На глаза Золдана набежали злые слёзы. Пробормотав что-то о старческой сентиментальности, волшебник глубокомысленно покусал мундштук трубки, вспоминая дела давно минувших дней…

Яктан — главный непримиримый враг Золдана отошёл в Мир Скорби спустя несколько месяцев после низложения Тороя. Так что теперь искать справедливость и обвинять оппонента в скоропалительности принятого решения, было поздно. Ещё несколько пожилых магов умерли в последующие годы, иными словами, состав Совета с момента низложения ученика Золдана несколько обновился…

Старый волшебник прикрыл глаза и сделал глубокую затяжку.

Что ж, Совет освежился, прошли годы, при этом Торой не кипел жаждой мести, не пытался не то что убить, но даже элементарно насолить (благо друзья-чернокнижники всё же остались) кому-нибудь из Совета. Непутёвый маг не предпринял ни одной попытки мести.

Так не попробовать ли в свете последних событий — чрезмерно активно прущие в Атию чернохитонщики и какое-то странное напряжение в кругах колдунов и ведьмаков — выступить перед Советом с просьбой о проведении повторного посвящения Тороя? Так, мол, и так — вину свою осознал, будет под неусыпным контролем, ну, ещё что-нибудь наплести для правдоподобности? Всё-таки своим обострённым чутьём старого, тёртого в интригах мага, Золдан (да и не только он) чувствовал — грядут, грядут какие-то неприятные перемены, чернохитонщики явно что-то замыслили… Так ведь и Совету в таком случае нужно быть готовым к возможному нападению на Фариджо. Коли так, ни один сильный маг лишним не будет. Авось, и вернут Торою его Силу.

Золдан покусал мундштук погасшей трубки. Нет, исключено. Совет не станет проводить обряд повторного Посвящения. Побоится, что, обретя былые способности, разозлённый маг возьмёт да и переметнётся на сторону противника. Собственно, Золдан считал это абсурдом — уж кого-кого, а Тороя чернокнижники бы просто разорвали, причём даже без права на оправдательную речь.

Но наставник очень, очень хотел, чтобы его наперснику вернули Силу. Тут мысли старого мага переметнулись к недавнему разговору о Рогоне. Всё же его наперсник оказался прав, упоминая всю эту историю. По Силе и размаху волшебники сильно отличались. Недюжинные способности, да и беспринципность чародея-самоучки из королевства Нилун, намного превышали возможности Тороя.

Собственно, исторически фигура Рогона была весьма противоречива и загадочна. Известно, что он был талантливым чародеем, который не только познал азы чёрной магии, но и не брезговал общением с ведьмами, чернокнижниками и ведунами, однако в то же время весьма мирно сосуществовавший с эльфами, гномами и лишёнными магических способностей людьми. Ну и, наконец, в двадцать три года Рогон стал до такой степени мощным магом, что тягаться с ним в Силе не мог никто из в то время живущих. Даже бессмертные. Однако погубила этого правдолюбца одна излишне смелая идея…

На одном из очередных заседаний Совета юный революционер призвал собравшихся отступить от привычных, устоявшихся веками правил и принять в состав Магического Совета, помимо магов и эльфов, других наиболее видных представителей чародейной общественности. Проще говоря, юнец замахнулся на обычаи предков, предлагая собрать за одним столом не только магов, но и чернокнижников, ведьм, ведунов, а также колдунов. Он, видите ли, счёл, что вся эта мерзость тоже должна иметь право голоса и наставничества! Что нечисть — такие же равноправные члены магического круга, как и волшебники!

Речь Рогона, произнесённая в Зале Собраний повергла присутствующих в шок. Сесть за один стол с ведьмаками, колдуньями и прочими нелюдями?! С этими… Но их магия не от природы! Их Сила — ненастоящая! Разразился невиданный скандал, молодого мага с позором выгнали из Залы. Тем не менее, нужно отдать охальнику должное — он стерпел все оскорбления и унижения с покорностью мученика, надеясь, что, поостыв и поразмыслив здраво, его идею всё же примут к рассмотрению. Однако он (как и позже Торой) не учёл ортодоксальных взглядов магов. Уже на следующий день Рогон был прилюдно исключён из состава Совета за ересь и недостойное волшебника поведение, его мантию под свист и улюлюканье коллег торжественно сожгли в центре Залы Заседаний, покрыв славное имя молодого чародея позором и проклятиями.

Этого своенравный юноша уже не выдержал и устроил такое… Что потомки будут помнить ещё очень долгое время.

Именно тогда, впервые за своё существование был поставлен на уши весь Магический Совет. Лучшие чародеи Империи объединили усилия, чтобы противостоять молодому, не в меру амбициозному и талантливому волшебнику. Помнится, Рогон, закусив удила, рвался к власти и даже умудрился перетянуть на свою сторону почти пять королевств, после чего беспринципно бросил тысячи людей на битву с магами.

Однако на тайном собрании Совета путём сложных и заковыристых заклинаний, двадцать два чародея произнесли страшное заклинание низложения.

Золдан поморщился.

Восстание, конечно, было энергично подавлено и, надо сказать, в средствах тогда не стеснялись, а уж охоту на ведьм и колдунов объявили по всем королевствам такую, что мало кто и выжил… С тех пор Рогон пропал из поля зрения Совета на несколько лет. Ходили слухи, будто он женился на какой-то смазливенькой ведьме. Что же, такого мезальянса от него вполне можно было ожидать… И вот, по прошествии, должно быть, годов пяти, чародей снова появляется, исполненный Силы! Удивлению общественности не было пределов, поскольку все знали, что повторное Посвящение могут осуществить лишь столько магов, сколько занимались низложением. В общем, тёмная и странная история. Как удалось самородку Рогону вернуть себе былую мощь, никто так и не узнал. Болтали, будто написал он об этом небольшую книжонку, но, что сталось с неизвестным трактатом, и был ли он вообще, так и не выяснили.

А Рогон между тем посвятил свою жизнь воспитанию многочисленного потомства и наставничеству. Причём, как и следовало ожидать, учил он всех — и ведьм, и чернокнижников, и колдунов, и магов. Ученики его отличались вольностью суждений, крутым нравом и невиданной терпимостью по отношению к своим собратьям по чародейству. Вот такая история…

Постепенно мысли Золдана, витавшие вокруг преданий минувших лет, становились всё тяжелее и неповоротливее. А когда лиловый рассвет мягко разлился над городом, измученный размышлениями и бессонницей старый маг отложил излюбленную трубку в сторону и забылся чутким тяжёлым сном.

* * *

Люция бросила свой узелок и тяжёлый меч в траву.

«Уф! Надоела, железяка! — подумала вконец измождённая девушка. — Тащить его уже просто сил никаких нет. Может, оставить тут? Ведь, если подумать, то зачем мне меч? Хотя нет, не брошу, раз уж взяла, надо тащить дальше».

На небе занималась заря. Постепенно тьма ночи (о прохладе говорить не приходилось, поскольку её не было) рассеивалась. Макушки елей, совершенно чёрные на фоне светлеющего неба, слегка покачивались — новый день принёс благодатный, пускай и слабый, ветерок.

На маленькой лесной полянке, которую облюбовала ведьма, её уже поджидал сложенный заботливой рукой хворост и несколько заблаговременно припасённых глиняных мисок. Усталая путница с облегчением опустилась на огромную сухую валежину и перевела дыхание. Очень уж долгим выдался нынешний день — одни волнения и ни минуты покоя. Ведьма достала из складок платья кремень и огниво, аккуратно высекла над кучей хвороста искру — роса ещё не опустилась, поэтому сухие ветки вспыхнули дружно.

На всякий случай Люция настороженно принюхалась к утреннему воздуху. Никого. А тишина такая, словно весь лес вымер. Даже птицы ещё не проснулись. Тут беглую колдунью не найдут. До ближайшей дороги идти и идти, а чаща такая глубокая, что и случайные грибники не забредут. Не зря же аферистка почти седмицу искала подходящую полянку, чтобы заботливо приготовить здесь всё необходимое. Да, недостаток мастерства Люция с лихвой возмещала находчивостью.

Мурлыча под нос легкомысленную песенку, девушка приступила к смешиванию и растиранию собранных этой ночью травок, хвои и корней. Конечно, можно было и заранее приготовить всё необходимое, однако для сегодняшнего колдовства требовались сочные, не увядшие травки и только что собранная со старых вековых елей хвоя (иголки молоденькой поросли совершенно не годились).

Ну вот, травы смешаны. Что там у нас теперь? Ага, болотная вода… Ведьма торопливо покинула полянку. Буквально через несколько шагов земля под ногами колдуньи начала с хлюпаньем и чавканьем проваливаться, голые щиколотки приласкал упругий мох. Вот и болото! В неверном свете зарождающегося дня среди невысокого осота то тут, то там маслянисто поблескивали озерца чёрной воды. Колдунка опустилась на колени прямо в тёплую жижу, на ощупь раздвинула руками пышный мох и зачерпнула чёрную, пахнущую землёй и затхлостью водицу.

К костерку Люция вернулась с полной плошкой. Аккуратно размешала в ней растёртые травы и поставила на угли.

А лес тем временем начал наполняться звуками — одна за другой просыпались птицы, зажужжали насекомые, казалось даже, будто кусты и те шумят громче, нежели до рассвета. Ведьма устало потянулась, достала из узелка свой скромный ужин — кусок варёного мяса и сдобную булку, уселась поудобнее и принялась за обе щёки уписывать еду. Доев последний ломтик хлеба и последний кусочек говядины, девчонка звучно икнула. Глаза слипались, безумно хотелось спать, но с делами ещё не было покончено.

Осторожно, чтобы не обжечься, Люция сняла с углей миску бурлящего и чёрного, как дёготь, отвара. От глиняной плошки валил густой пар и пахло горечью. Кое-как остудив зелье, колдунка скинула с себя платье и, оставшись в чём мать родила, принялась натираться обжигающей кашицей, проговаривая вслух древнее заклинание и иногда шипя от боли, если было слишком уж горячо.

Скопившуюся на дне миски густоту девушка втёрла в короткие русые волосы. Наконец, когда плошка опустела, юная ведьма громко выкрикивая в небо слова старинного заклинания, в безумном танце закружилась по полянке. Где-то далеко испуганно вспорхнула с ветвей потревоженная криками птица. Чумазая колдунка довольно улыбнулась и направилась обратно к болоту. Спустя несколько сот шагов она нашла в топи небольшой просвет — чёрная вода, кое-где покрытая ряской, глянцевито блестела…

Повизгивая от гадливости, девчонка вошла в водоём. Дно оказалось илистым и вязким, ноги чуть ли не по колено проваливались в рыхлую тину, длинные водоросли цеплялись за лодыжки. С трудом пересиливая отвращение, колдунка поспешно смыла с тела и головы липкий отвар.

Вернувшись на полянку, ведьма обтёрлась одной из нижних юбок, прикорнула возле потухшего костра и сладко уснула прямо на голой земле…

Когда над лесом взошло солнце, небо было безоблачным и девственно чистым. Стало быть, воцарится такая же жара, как накануне. Робкие лучи дневного светила упали на полянку и ласково пригрели спящую возле остывшего костра девушку. Та лишь поморщилась, почувствовав на лице солнечный лучик, и повернулась на другой бок. Но надоедливый гость не отставал от своей сонной жертвы, вот он помаячил на голом девичьем плече, затем скользнул по бедру и, наконец, пощекотал грязную босую пятку.

Люция брыкнула ногой и проснулась. Как оказалось вовремя.

Солнце уже припекало — до полудня осталось всего ничего. Девушка сладко потянулась и со вкусом зевнула. Вполне вовремя проснулась, ещё бы час поспала и могла весьма чувствительно обгореть. Поджарилась бы до хрустящей корочки. Ведьма резво вскочила на ноги и первым делом тщательно себя оглядела. Замечательно! Фокус с отваром удался на славу — кожа приобрела ровный золотистый цвет, а волосы…

Колдунья осторожно провела руками по голове, пропуская сквозь пальцы длинные, сверкающие на солнце пряди. С нетерпением Люция кинулась ворошить старое платье и через несколько мгновений извлекла на свет маленькое зеркальце в стальной оправе. Ну, точно! Девушка с интересом рассматривала себя, поворачивая голову то так, то эдак. Волосы приобрели прежний рыже-каштановый цвет, даже длина та же самая! Не подвело колдовство!

Не зря девчонка безжалостно остриглась и так тщательно изменила внешность, идя на встречу с Тороем. Теперь, если маг её случайно встретит, ни за что не узнает! Жаль только, что побочное действие колдовства — золотистая смуглость кожи — продержится недолго, уж больно смотрится привлекательно… Прекратив любоваться, колдунка быстро оделась, тщательно собрала все свои вещи (негоже сор оставлять, ведьма всё-таки, а для ведьмы лес, что родной дом). Самое главное — Книгу — спрятала в кармашке платья. Окинув полянку прощальным взглядом, девушка подобрала пожитки и двинулась прочь.

План юной колдуньи был прост и рискован. Коль скоро Торой пустится её ловить (в том, что он обдурит королевского палача, ведьма не сомневалась), то шарить будет за пределами города. Она же, слегка изменив внешность, вернётся обратно в Мирар. Маг-то сейчас думает, будто наглячка, сломя голову, несётся прочь от города, запутывая следы в окрестных дебрях. А она его перехитрит и никуда убегать не станет. В конце концов, Торой был всего лишь волшебник, а волшебники только и умеют, что кичиться своей Силой, смекалки в них ни на грош. Что поделаешь, мужчины… А раз так, пускай мучается — ищет беглянку по окрестным деревенькам, да лесам… Ведьмочка довольно хихикнула — всё-таки приятно обвести мага вокруг пальца. Аж на сердце теплее сделалось.

В общем, остаться в Мираре — самое благое дело. Удастся выиграть несколько дней и изучить Книгу, а там… Там посмотрим, кто кого. Люция даже прикинула в уме, какие жуткие кары сможет обрушить на голову самонадеянного преследователя. За сладкими мечтами колдунья почти не заметила, как вышла из чащи на людный тракт и добралась до городской стены. Солнце по-прежнему невыносимо припекало затылок, когда ведьма вошла в Мирар.

Как и накануне, в городе царили удушающая жара и столпотворение. Служанки с огромными корзинами наперевес шли на рынок за покупками к господскому столу, торговцы ехали на неповоротливых телегах, гружёных товаром… Влившись в эту человеческую реку, колдунка меньше, чем через четверть часа оказалась на Площади Трёх Фонтанов. Городские часы — едва ли не главная гордость Мирара, торжественно возвышались над бурлящей толпой.

Когда Люция вышла из тени каштанов, Часы принялись отбивать время. Ведьма вздрогнула от неожиданности, но не позволила себе поглазеть на механическое диво. Она всё пыталась вспомнить неприметный переулок, в котором накануне дожидалась Тороя… Однако во все стороны от Площади разбегалось несметное число улочек и деревенской девчонке, приехавшей в Мирар всего два дня назад, было в этой паутине не разобраться. Совершенно растерянная, Люция огляделась…

Мир вокруг сразу же показался маленькой сельской ведьме враждебным и чужим. Её уже не развлекали занятные диковины, вроде Часов и многочисленных торговых лавок. Потоки людей казались бесконечными, лица прохожих скучающими и равнодушными. Сердце стиснула ледяная ладонь. О, Силы Древнего Леса, как же захотелось домой! Бросить всё и бежать, бежать без оглядки из этого гудящего города, в котором лесной ведьме нет места. Злые слёзы заволокли глаза. Колдунка яростно захлопала ресницами и с настырным упрямством огляделась. Ну уж нет, она не сдастся, не повернёт назад только потому, что испугалась столичной жизни!

Люция внимательно смотрела по сторонам. Напротив, как раз слева от городских Часов, притулилась зеркальная мастерская — небольшой красивый домик, переливающийся всеми цветами радуги. Сияние распространяли многочисленные зеркала, которые мастер выставил в витрине на всеобщее обозрение. Рядом с домиком вглубь города уходила извилистая улочка…

Напротив мастерской, по другую сторону от Часов, колдунка приметила изящный, крохотный особнячок. Присмотревшись, она разглядела, что вместо флюгера у него на крыше огромные солнечные часы. Наверное, здесь жил часовых дел мастер. И снова, недалеко от домика был переулочек, как две капли воды похожий на остальные.

Юная ведьма заметалась в отчаянии. Ей хотелось есть, она устала, палящее солнце буквально выжимало все соки, в общем, в таком состоянии девушке совсем не улыбалось бродить по городу в поисках неизвестно чего…

Однако, приглядевшись получше, Люция заметила в тени каштанов аккуратный чистенький домик, похожий на нарядный торт — булочная! Ну да, точно! Теперь-то девчонка мигом вспомнила, куда идти. Точно-точно, именно мимо булочной они с Тороем вчера и прошли, там, за высокой стеной стройных деревьев скрылся неприметный проулок. Перебросив узелок с одеждой и завернутый в простыню меч из руки в руку, ведьма двинулась в ту сторону, откуда ветер приносил аппетитный аромат свежеиспечённой сдобы.

Из тенистой каштановой аллеи, Люция уверенно свернула на узкую улочку. Ну да, теперь не оставалось ни малейших сомнений в том, что улочка та самая. Пройдя мимо дома, из окон которого за чужачкой накануне следила бдительная горожанка, ведьма остановилась, припоминая.

«…через три дома отсюда семье Дижан требуется служанка, обратись к ним. Если ты не попрошайка и не проходимка, тебя примут», — кажется, так сказала эта суровая мирарка?

И усталая путница снова побрела вперёд.

Домик оказался небольшим, но очень симпатичным — с весёленькими занавесками из зелёного ситчика на окнах, цветком герани на подоконнике и красивой дубовой дверью, на которой висел начищенный до блеска медный молоточек. Люция в нерешительности потопталась на пороге, собираясь с духом, и наконец, совладав с невесть откуда взявшейся робостью, постучала молоточком по медной пластине.

Несколько мгновений в доме царила тишина, а потом послышались торопливые шаги.

Дверь открыла молодая красивая женщина, облачённая в просторное платье свободного покроя и накрахмаленный кружевной чепчик. Судя по располневшей фигуре, хозяйка дома была в ожидании, причём прибавление в семействе ожидалось весьма скоро.

— К кому вы, барышня? — вполне дружелюбно спросила женщина.

— Я… Э… Мне сказали, будто вы ищете прислугу, — стушевавшись, промямлила Люция.

— Да, это так. Входите, милая, не на пороге же нам разговаривать, — хозяйка дома гостеприимно распахнула дверь.

Уставшая путница переступила порог. Внутри всё сияло чистотой и достатком. Круглый стол у окна под белоснежной кружевной скатертью, полы натёрты до блеска, огромный буфет в углу комнаты сияет полировкой, спинки уютных кресел покрыты крахмальными салфетками, огромный фикус у стены сияет глянцем тёмно-зелёных листьев. Всё это создавало тот милый домашний уют, которого выросшая в лесу ведьма никогда не знала.

— Садитесь, — хозяйка указала гостье на одно из кресел.

Люция посмотрела на сахарную вязаную салфетку, украшающую спинку, затем на своё новое, но уже порядком запылившееся платье и вежливо отказалась. Владелица дома ободряюще улыбнулась, словно призывая девушку перебороть застенчивость.

— Итак, что вы умеете по хозяйству и какое жалованье хотите? — нанимательница безо всяких огульных разговоров перешла сразу к делу.

Люция задумалась. Прислугой ей работать не доводилось и сколько брать за подобный труд, она не знала.

— Видите ли, сударыня, — начала ведьма, — у меня нет рекомендаций и я никогда не работала служанкой, всю жизнь провела в деревне… Но недавно скончалась матушка, поэтому приходится искать хоть какой-то заработок. Я соглашусь на любую плату, лишь бы она позволила мне не голодать.

Хозяйка дома внимательно посмотрела Люции в глаза:

— В какой деревне вы выросли? Сколько вам лет? Одним словом, расскажите о себе, — попросила она.

Вот тут-то Люции и пришлось умело сплести правду и вымысел. Она назвала деревеньку, рядом с которой действительно выросла, сказала, что мать умерла от мора, напущенного на крестьян зловредной ведьмой, даже придумала слезливую историю о маленьком родительском домике, который пришлось бросить ради поиска работы. Нанимательница лишь сочувственно кивала, видимо, выдуманная история выглядела достаточно убедительно — деревенская сирота в городе не редкость.

Наконец, хозяйка дома жестом остановила девушку:

— Достаточно, милая. Я безо всяких сомнений приму вас в дом, если только плата, которую мы можем предложить, не покажется вам слишком незначительной.

Люция улыбнулась и сделала почтительный (хотя и несколько старомодный) книксен.

— Итак, я могу предложить вам пятнадцать дилерм в месяц.

Люция прикинула: пятнадцать серебряных монет? А что, весьма неплохо, тем более для деревенской простушки, коей она и являлась.

— Спасибо, сударыня, я согласна.

— Тогда зовите меня Фрида. — С этими словами женщина поднялась из кресла. — Идёмте, я покажу вам вашу комнату.

Сделав ещё один книксен, Люция последовала за хозяйкой.

* * *

Ведьма устало сбросила с ног тяжёлые башмаки, небрежным движением задвинула их под кровать и с наслаждением упала на мягкое, пахнущее свежестью ложе. Комнатка, которую отвела домработнице Фрида Дижан, находилась рядом с кухней — небольшая, но уютная, с маленьким зеркальным трюмо в углу, клетчатыми занавесками на окнах, небольшой кроватью под клетчатым же пологом, овальным столиком у окна и пузатым старинным комодом. Обстановка простенькая, но очень домашняя, особенный же уют крохотной каморке придавал пёстрый вязаный половичок.

Люция смотрела на ровный дощатый потолок и постепенно уплывала в сон — слишком уж бурными выдались минувшие сутки, а отдых в лесу был, прямо скажем, непродолжительным…

Как выяснилось, Фрида оказалась невесткой мирарского зеркальщика, того самого, чей магазин находился на Площади Трёх Фонтанов. Служанка в дом была нужна по двум причинам: помогать беременной хозяйке в домашней работе и следить за семилетним отпрыском Фриды — Иланом. Для Люции всё это было сущей ерундой — помыть полы, принести воду, сходить на рынок — пара пустяков! А уж справиться с семилетним мальчишкой — и вовсе дел на пятак. Тем более что оставаться в Мираре дольше, чем на несколько седмиц, ведьма не собиралась.

С этими мыслями девушка провалилась в сон.

Ей привиделась минувшая ночь и болотное озерцо, в котором она накануне отмывалась от липкого отвара. Только во сне озерцо было гораздо страшнее — его маслянистая гладь оставалась дегтярно-чёрной и даже не блестела в лучах луны, а вода казалась густой, словно кисель. Ведьма стояла на берегу, зная, что ей придётся окунуться в эту омерзительную зловещую жижу, потому что всё её тело невыносимо пропахло квасом. Словно против воли Люция двинулась к воде, но у самой кромки берега остановилась и брезгливо потрогала её ножкой. Болотная жижица оказалась отвратительно тёплой и липкой.

«Нет, не буду купаться», — подумала ведьма, но тут из чёрных глубин вынырнула грязная рука, ухватила девушку за лодыжку и потащила в жуткие воды мёртвого озера. От ужаса у Люции перехватило дыхание. Руки слепо бились в чёрной воде, но неведомое Нечто с прежней силой утягивало свою жертву всё глубже в омут. Ведьма силилась закричать, но не смогла исторгнуть ни звука.

И вдруг в тот момент, когда колдунья уже смирилась с жуткой смертью в трясине, чья-то сильная рука ухватила её за косу и изо всех сил потащила обратно — прочь из вязкой жижи, туда, на воздух. А в следующий момент, задыхаясь от ужаса, Люция распахнула глаза.

В комнате было темно, видимо, на Мирар давно спустилась ночь. Девушка села на кровати, слушая, как часто и гулко бьётся сердце. Колдунка тихонько хлопнула в ладоши, и в изголовье зажёгся крохотный болотный огонёк. В неверном колдовском свете юная ведьма порылась в комоде, нашла-таки в одном из ящиков свечу и аккуратно зажгла её. Ещё только не хватало, быть уличённой в колдовстве… Поставив свечу на комод, Люция с удивлением посмотрела на свои руки — они покрылись гусиной кожей и мелко подрагивали. Ведьма упрямо тряхнула головой, разгоняя остатки сна. Ну вот, настало время для самого интересного… Порывшись в складках лежащего на стуле платья, девушка извлекла Книгу. Всё-таки достало терпения сначала замести следы, затем выспаться, а уж потом, отдохнув, со свежей головой, браться за древний трактат великого мага.

С едва ли не болезненным благоговением Люция погладила растрескавшийся от старости кожаный переплёт. Со стороны знаменитый артефакт можно было бы принять за давний, зачитанный томик какого-нибудь вышедшего из моды дамского романа. Неприглядный в своей безыскусности, он мало походил на ценнейшую магическую рукопись.

С замиранием сердца ведьма расстегнула единственную металлическую застёжку и аккуратно открыла Книгу.

* * *

Золдан проснулся, когда солнце только-только позлатило черепичные крыши флигелей королевского дворца. Чародей мог, конечно, позволить себе и более продолжительный отдых (тем паче, что задремать ему удалось только под утро), но дело не терпело отлагательства. Волшебник выглянул в окно — у входа в башню дремали, повиснув на алебардах, два стражника, утренняя смена должна придти через четверть часа, стало быть, времени остаётся мало…

Взяв с каминной полки ключи, Золдан почти бегом последовал вниз. Старый чародей так спешил, что, спустившись по винтовой лестнице к подножью башни, вынужден был на несколько минут остановиться — голова закружилась. «Старый дурак! — В сердцах выругал себя маг, жадно хватая ртом воздух. — Не хватало только, чтобы из-за твоей немощи всё пошло кувырком!» Волшебник сделал глубокий вдох, не спеша подошёл к двери, что вела в темницу и отомкнул замок. Дверь с противным скрипом открылась, и чародей, освещая себе путь магическим огоньком, спустился в каземат. У первой же камеры волшебник остановился, снова погремел ключами и, наконец, отворил решётку.

Ученик лежал на низком топчане, сколоченном из нетесаных досок. Даже в слабом свете магического огня Золдан видел, что Тороя сотрясает от озноба. Пленник с трудом сел. Узнав в вошедшем наставника, он даже нашёл в себе силы улыбнуться.

— На наше счастье темница сегодня пуста, — торопливо сказал королевский чародей, — так что, если мы успеем выйти отсюда, никто о тебе не вспомнит. Вот только, я, старый дурак, проспал дольше, чем следовало, стража скоро будет сменяться, надо спешить.

Торой пошатываясь, словно пьяный, побрёл к выходу, предоставив учителю разбираться с таинством тюремных запоров. Держась за выступающие из стен камни, низложенный волшебник, кое-как поднялся наверх, в покои наставника.

Королевский чародей тем временем торопливо запер тяжёлую дубовую дверь каземата и поспешил за своим учеником. Как оказалось, вовремя. Через несколько мгновений у входа в башню звонко звякнули алебарды — ночной караул сменился и выспавшиеся стражники заняли пост своих утомлённых сослуживцев. Кто-то (видимо начальник караула), громко отчитывал ночную смену за разгильдяйство — дремать на посту, где ж это видано? Грозя сослать гвардейцев в самые далёкие пограничные гарнизоны, военный гневно распекал виновных на все лады. «Я вам покажу, как спать на посту, собачьи дети!» — в последний раз прогремел снизу раскатистый бас. А затем грозный голос, наконец-то начал удаляться, видимо, начальник увлёк несознательных подчинённых в караульное помещение писать рапорты.

На вершину башни маг поднялся без приключений — обличающе-обвинительный монолог военного оказался настолько громким, что старый чародей мог не опасаться быть услышанным — крики начальника караула могли заглушить собой не только шаги крадущегося чародея, но и даже зычный рёв военной трубы.

Наконец, запыхавшийся королевский маг достиг покоев.

— И угораздило же меня — старика — забраться на этакую высоту, — пропыхтел, борясь с одышкой, Золдан, — почему, интересно, все волшебники должны непременно жить в самой высокой башне королевства? Издевательство какое-то.

Отдышавшись, маг несколькими пассами наложил охранное заклинание на дверь, ведущую в покои, и повернулся к ученику. Торой сделал короткий шаг и ничком рухнул на пол, как следует приложившись лбом о каменные плиты. Всё-таки Ведьмин Гриб сделал своё дело — низложенный маг был во власти жестокой лихорадки.

Но королевский чародей больше не переживал за судьбу своего наперсника — следы удалось замести так, что не подкопаешься. Теперь можно, ничего не опасаясь, приступать к лечению. Маг сделал неопределённый взмах руками, и бесчувственное тело ученика воспарило над полом, словно поднятое потоком воздуха. Изящным жестом старый волшебник указал невидимым Силам на обитую бархатом тахту, куда страдалец и был аккуратно перенесён. Золдан с облегчением вздохнул и поспешил в свой кабинет.

Там, из огромного бюро маг извлёк маленький глиняный пузырёк — самое действенное противоядие от Ведьминого Гриба — гадость редкостная (как и все ведьмачьи зелья), но на ноги ставит и не таких доходяг, как Торой. Половину содержимого пузырька волшебник вылил в глубокую фарфоровую пиалу, поразмыслив, плеснул туда же вина из огромной бутыли (иногда тоскливыми зимними вечерами королевский чародей был не прочь коротать время за бокалом игристого).

Вино зашипело и сменило приятный золотистый цвет на болотно-мутный. По кабинету пополз густой запах протухшей воды.

— Экая гадость, — пожалел своего ученика Золдан и поспешил обратно в комнату.

Торой по-прежнему лежал без сознания — на потном лбу набухала огромная шишка, тело тряслось в лихорадке. Видимо холод и влажность королевского каземата усилили действие ядовитого Гриба. Старый маг прошептал над бесчувственным учеником короткое заклинание и через несколько мгновений тот открыл глаза:

— Я заснул? — хрипло спросил низложенный чродей.

— Нет, потерял сознание. Держи, — Золдан протянул страдальцу пиалу с чёрной жидкостью, — выпей. Это настойка корня Мёртвого дерева. По вкусу она, правда, похожа на похмельную отрыжку.

Наставник поднёс к губам ученика пиалу с лекарством, и Торой, стараясь не дышать, одним глотком выпил странную жидкость. На секунду перед глазами всё поплыло, а когда омерзительное питьё достигло желудка, тело свело судорогой отвращения. Но тут же навалилась блаженная расслабленность, которая вытеснила озноб и ломоту. Опальный маг провалился в объятия крепкого здорового сна.

Королевский чародей произнёс над спящим несколько целительных заклинаний, прикоснулся ладонью к шишке над правой бровью, снова что-то пошептал, а когда убрал руку, на лбу не осталось никаких следов кровоподтёка. Закончив врачевать раны подопечного, Золдан отправился в гардеробную.

Сегодня в полдень в Мирар прибывала королева-мать — следовало присутствовать на торжественном приёме, а затем и на праздничном ужине. Волшебник поморщился — подобные мероприятия были ему в тягость ещё во времена молодости — толпы пышно разодетых вельмож, громкие звуки фанфар, ослепительное сияние тысяч свечей, шуршащие юбками и звенящие украшениями фрейлины…

Волшебнику предстояло облачиться в парадные одежды и взять Посох. Последний доставлял особенно много неудобств — таскать за собой здоровенную, пусть и очень красивую клюку, удовольствие невеликое… Магического-то толку от Посоха никакого, но статус в глазах окружающих заметно повышался. Наличие в руках мага столь обременительного предмета говорило о том, что чародей достиг высшей ступени искусства. В общем, на официальном приёме без дубины никуда.

Золдан взял свою нелёгкую ношу и направился прочь из покоев.

Стоящие у входа в Башню стражники звонко щёлкнули каблуками и, звякнув алебардами, взяли «на караул». Старый маг в знак приветствия склонил голову и поспешил во дворец.

* * *

Торой проснулся на следующий день — голова была лёгкой, ум ясным, а желудок отчаянно требовал хоть какого-нибудь завтрака. В стрельчатое окно било яркое солнце — на улице стояла прежняя жара, но в покоях Золдана царила умиротворяющая прохлада. Комнаты звенели ничем не нарушаемой тишиной — чародей отсутствовал.

Потирая виски, чтобы прогнать остатки сна, Торой подошёл к окну. От открывшегося вида у мага перехватило дух — весь город лежал перед ним, как на ладони. Дворцовая часть сияла белоснежными фасадами изысканных зданий, позолоченными флюгерами и голубой черепицей; Фонтанная (где жил простой люд) пестрела множеством затейливых кровель. С высоты Башни Торой видел сложное переплетение улочек, великолепные парки, зеркальную гладь Канала, разделяющего город на две части, и, конечно, Площадь Трёх Фонтанов. Лёгкий ветер донёс мелодичный звон Городских Часов. Судя по количеству ударов, три пополудни… Н-да, отдых затянулся.

Что же делать-то?

Волшебник нервно заходил по комнате. Нужно во что бы то ни стало разыскать ведьму. Если у Люции в руках действительно Книга Рогона, то… У Тороя даже дух перехватило от этой мысли. Хорошо ещё, что у него хватило ума не говорить Золдану об истинной причине, по которой ведьма сдала его Нониче. Ученик соврал, что деревенская знахарка передала его в руки птичника исключительно за крупное вознаграждение. Так что, о Книге Рогона учителю ничего не известно, если только низложенный маг не бредил во сне.

Тряхнув головой, Торой отогнал эти подозрения прочь, и снова вернулся к мыслям о юной ведьме. Итак, будем рассуждать здраво, с момента их последней приснопамятной встречи прошло почти двое суток… Маг застонал и сполз по стене на пол, отчаянье вкупе со злостью оказалось тяжёлой ношей. Шансов поймать дерзкую беглянку практически не осталось. Имейся у него Сила, можно было бы обратиться к чернокнижию — бросить Молнию Ищейку или ещё что-нибудь придумать, но, увы…

Полагаться же на учителя и вовсе не приходилось: что-что, а колдовать по-чёрному он никогда не станет, слишком идейный. Кроме того, не мог Торой сказать Золдану о том, что именно поставлено на карту в этой игре. Не мог. О Книге Рогона не должен знать никто. Пока Люцию ищет он один, остаётся хотя бы мизерный шанс на успех, но если к делу подключится Великий Магический Совет, пиши пропало.

Осознание собственной немощи привело волшебника в ярость — какая-то бестолковая деревенская девка вырвала у него из-под носа то, что ему, как лишённому Силы, было куда важнее, чем ей. Задыхаясь от бессильной злобы и унижения, Торой проклинал судьбу за подлый удар ниже пояса. Наконец, когда поток желчи и жалости к себе иссяк, маг смог рассуждать более трезво. Что ж, случались в жизни и не такие провалы, а значит, самое время собраться с мыслями и придумать-таки достойный выход из ситуации. В конце концов, повода переживать нет, ведь сейчас о Книге знают только он и Люция.

Скрестив ноги, Торой сидел на полу под окном, сосредоточенно разглядывая солнечные пятна. Итак, о том, что он низложен, ведьма не знала — это стало ясно с первого мгновенья их знакомства. Следовательно, ныне девчонка пребывает в полной уверенности, что Торой, вырвавшись путём хитроумного колдовства из цепких лап Нониче, преследует её со всей скоростью, на которую только способен разъярённый, уязвлённый (чуть было не сказал — в самое сердце) мужик.

Люция — слабая, безграмотная ведьма с ограниченным запасом знаний и возможностей. Воспользоваться Книгой сразу она побоится, будет заметать следы, возможно, спрячется где-нибудь в лесу, чтобы изучить рогоновский фолиант (который, кстати говоря, вполне может оказаться сборником каких-нибудь магических ребусов, всё-таки на закате лет старый волшебник запросто мог впасть в маразм) и дать Торою должный отпор… В любом случае, фора у ведьмы более чем достаточная…

— Ты, я вижу, уже проснулся? — Золдан стоял в дверях с посеребрённым Посохом Могущества в руке.

Торой вскочил на ноги и церемонно поклонился, приветствуя учителя:

— Здравствуй, чародей, пусть будет долгим твой век и да приумножится Сила.

— Спасибо, сын мой. — Золдан с видимым облегчением прислонил Посох к каминной полке. — Я приказал принести обед, в моей спальне есть подходящий хитон, ступай, переоденься, пусть слуги думают, что ты заезжий маг.

Торой кивнул и скрылся в комнатах. Поплутав немного по покоям старого волшебника он пришёл к выводу, что Золдан по всей видимости расширил внутреннее пространство при помощи магии. Такое количество просторных светлиц мог запросто вместить небольшой особняк, но уж никак не башня: кабинет, библиотека, гостиная, зала для наблюдения за звёздами, комната для гостей, кладовая и, наконец, просторная спальня, где на огромном сундуке, и, правда, лежал свободный дорожный хитон.

Низложенный волшебник с тоской посмотрел на серое неприметное одеяние — когда-то он имел полное право носить такую одежду… Одежду, которая сразу позволяла оценить его статус. Что ни говори, а путешествовать в хитоне мага намного удобнее, чем в одежде обычного странника, всё-таки у чародея куда как меньше шансов подвергнуться нападению разбойников или быть обманутым каким-нибудь пройдохой. Опять же, уважение, с которым относились к магам все, начиная от простого люда и заканчивая власть предержащими, неплохо согревало в пути.

Пока же Торой предавался ностальгии, в приёмной чародея хлопнула дверь — это вошла служанка, звеня подносом, заставленным яствами. Чувство голода пересилило в низложенном маге невесть откуда взявшиеся сантименты. Отбросив мысли об утраченной Силе, он облачился в просторные одежды, привычным, но уже несколько позабытым для себя движением расправил по плечам длинный капюшон, аккуратно завязал на поясе шёлковый шнур и направился обратно в гостиную.

Здесь произошли некоторые изменения — красивый овальный стол оказался перенесён к окну, по бокам возвышались глубокие кресла, в одном, отрешённо наблюдая за хлопотами миловидной служанки, сидел Золдан, второе пустовало в ожидании гостя.

Торой занял пустующее место, краем глаза уловив на себе невеселый взгляд учителя и любопытный служанки. Девушка игриво улыбнулась молодому привлекательному волшебнику, но, не увидев в его глазах ответного огонька, поджала губы и, сделав почтительный книксен, оставила чародеев трапезничать.

Золдан, на правах хозяина, наполнил игристым вином две больших чаши и, подняв свою, сказал традиционный и, разумеется, пафосный тост:

— За Силу.

Торой кивнул, но от тоскливого вздоха усилием воли сдержался. Молодой чародей залпом осушил бокал, пошарил глазами по столу, остановил свой выбор на жареном перепеле и принялся неторопливо закусывать. Его учитель, между тем, явно не испытывал аппетита. Золдан задумчиво крутил в руках чашу с вином, размышляя, как начать неприятный разговор. Ученик бросал на него косые взгляды, но молчал, давая старшему время собраться с мыслями.

— Мальчик мой, — наконец, начал королевский волшебник, — вчера при дворе состоялся торжественный приём — прибыла королева-мать и, надо сказать, привезла с собой тревожные вести.

Торой заинтересованно посмотрел на наставника, вопросительно подняв бровь.

— Говорят, — продолжил пожилой волшебник, — что в магических кругах творится что-то странное, вот уже месяц, как толпы чернокнижников, ведунов и колдунов, будь они все неладны, по непонятным причинам движутся на Запад, в Атию. Королева обеспокоена, что данный факт может спровоцировать роптание и панику в народе.

Его ученик презрительно хмыкнул:

— Что же это она держит людей за стадо баранов? Пока ничего опасного не происходит, дело дальше сплетен не зайдёт.

Золдан покачал головой:

— К сожалению, чародейная общественность явно что-то ищет. Судя по всему, речь идёт о каком-то утерянном чудодейственном предмете. Видимо, этот предмет особенно интересен чернокнижникам, поскольку они буквально роют землю носом.

Ученик посмотрел на пожилого волшебника с интересом:

— И что же, по-твоему, они ищут, учитель?

Наставник задумался и, наконец, нерешительно произнёс:

— Из известных мне версий наиболее вероятна лишь одна — согласно предсказаниям Рогона, через три века после его смерти в мир должен был придти наделённый огромной Силой маг. Этот маг уничтожит привычный уклад вещей, осквернив Магический Совет, введя в его ряды не только волшебников, но также ведьм, чернокнижников и ведунов. К сожалению, Рогон не уточнял последствий этих нововведений, поэтому мы не знаем последствий. Вполне возможно, что начнутся кровопролитные войны, и многие государства окажутся ввергнуты в хаос.

Глаза Тороя наполнялись внезапным пониманием:

— Так вот, значит, почему меня низложили?! Совет решил, что этим магом буду я?! А теперь, как вышло — ошиблись? — и он побледнел от бессильной злобы.

Золдан горько покачал головой:

— Мальчик мой, я и Алех отстаивали тебя, как могли, но, к сожалению, ты и сам подлил масла в огонь. Кого же ты хочешь обвинить в своей бестолковой участи? Уж не меня ли, до последнего стоящего на твоей стороне?

Пристыжённый ученик замолчал, опустив глаза:

— Ты должен был предупредить меня заранее, тогда я не стал бы… — начал он потухшим виноватым голосом.

На этом терпение пожилого чародея иссякло, и он прогремел на все покои:

— Предупредить тебя? Да что ты о себе возомнил, самовлюблённый щенок?! Эгоист! Непримиримая гордыня — вот причина всех случившихся с вашей светлостью несчастий. И не смей, не смей обвинять в произошедшем меня!

Торой вскочил с кресла:

— А, по-твоему, я не имел права на гордость?

Золдан с трудом поднялся на ноги и смерил ученика таким тяжёлым взглядом, что тот не посмел больше сказать ни слова и медленно опустился обратно в кресло, глядя на наставника широко раскрытыми глазами. Королевский чародей снова сел и нарочито неторопливо повёл свою речь:

— Торой, я люблю тебя, как сына. И дерзость твоя мне понятна. Мало того, признаюсь, мне всегда нравилось твоё упрямство, а в особенности мужество, которое ты, судя по нынешнему твоему поведению, утратил вместе с Силой. Без своего могущества ты, мой мальчик, ничего не стоишь. Вот, как этот Посох. — Чародей презрительно указал на свою посеребрённую клюку, стоящую возле камина. — В руках мага эта резная деревяшка — символ мастерства и заслуг, в руках обычного человека — всего лишь красивая палка.

Старый маг горестно вздохнул и продолжил:

— Кстати, ты не задумывался, юнош, почему никто из магического Совета не стал на твою защиту? Кроме меня — твоего наставника — и моего друга эльфа? Да просто остальные тебя терпеть не могли, и вовсе не за Силу, а за непомерную спесь. Поэтому Совет расценил, что с подобным отношением к жизни ты запросто можешь наломать таких дров, каких в своё время не наломал даже Рогон. Им, правда, двигали высокие идеи, а вот ты мечтал и мечтаешь лишь об одном — потешить своё самолюбие.

Ученик сидел, судорожно сцепив пальцы, и кусал губы, на бледных щеках проступил яркий румянец. Было видно, что молодой маг едва сдерживается от опрометчивой вспышки ярости. Однако наставник, словно не замечал этого и продолжал говорить, веско припечатывая каждое слово:

— Но вот ты остался без Силы. И что же я вижу? Посредственного искателя приключений, не более того. Амбиции, конечно, не исчезли, да вот только воплотить их в жизнь уже нет возможности. Жаль, а я ведь, старый дурак, надеялся, что после обряда низложения ты станешь более человечным.

Торой снова вскочил:

— Если бы ты не был моим учителем…

— Сядь и прекрати сверлить меня глазами. — Повелительным тоном приказал ему волшебник.

Наперснику пришлось повиноваться. Поджав губы, он рухнул на прежнее место и безучастно уставился в противоположную стену.

Зодан усмехнулся:

— Вижу, тебя чрезвычайно занимает узор обоев, что ж, он, и правда, весьма затейлив…

Старый маг покинул уютное кресло и направился в кабинет, так и не притронувшись к еде. Его ученик даже не повернул головы.

В прострации и размышлениях Торой просидел до ночи. Пришла и ушла служанка, унесла поднос с остатками трапезы, снова бросая заинтересованные взгляды на странно-задумчивого гостя. День постепенно угасал, между тем королевский чародей не спешил выходить из своих покоев. Торой, как проклятый, ёрзал в кресле и боролся с собой. Он прекрасно понимал, что должен извиниться перед учителем, потому что в конечном итоге слова Золдана были правдой. Однако оторваться от кресла и пойти в покои чародея не позволяла гордыня. С ней-то маг и боролся до позднего вечера, забыв про Люцию, Книгу Рогона и всё остальное. С горечью и досадой волшебник вспоминал своё нелицеприятное прошлое.

Внутренняя борьба Тороя-чернокнижника и Тороя-человека продолжалась до тех пор, пока за стенами башни окончательно не сгустились сумерки. Кусая губы, низложенный маг поднялся на ноги и направился в покои наставника.

* * *

Он вошёл в кабинет, освещая дорогу огарком свечи. Странно, но Золдан сидел за столом в кромешной темноте.

— Учитель, прости меня. — Подал голос Торой. — Ты, конечно, прав.

Старый чародей молчал, утомлённо свесив голову на грудь, и, с подчёркнутым равнодушием, не обращал внимания на вошедшего.

Ученик потоптался на пороге и, наконец, нерешительно двинулся к сидящему.

— Учитель…

Тишина.

Торой приблизился к наставнику и примиряюще положил руку ему на плечо. К удивлению низложенного мага плечо оказалось каким-то обмякшим…

В эту-то секунду он и понял, почему всё это время из комнат учителя не доносилось ни звука. Пристроив на краю стола единственный найденный в покоях чародея огарок (конечно, зачем Золдану свечи и канделябры, если он может сотворить волшебный огонь!), Торой осторожно убрал с лица волшебника длинные пряди седых волос.

Лицо королевского мага было спокойно как никогда, даже морщины на лбу разгладились.

— Золдан? — Торой потряс наставника за плечо. Странно, но чародей, уже много лет безнадёжно страдающий бессонницей, не проснулся. Он не был мёртв — тишину едва слышно нарушало тихое, посвистывающее старческое дыхание — но всё же совершенно не реагировал на действия ученика. Торой снова попытался растормошить спящего, но безрезультатно.

— Да что ж это такое? — с удивлением спросил молодой волшебник темноту комнаты. Ответом ему была звенящая тишина.

Низложенный маг озадаченно сел на пол у ног наставника и задумался. Золдан оказался погружён в какой-то уж слишком неестественный сон…

Разумеется, у Золдана имелись недоброжелатели в магических кругах (а большинство из них появилось только благодаря «стараниям» Тороя), но, навряд ли они стали бы прибегать к подобным средствам, ведь даже самому наивному обывателю понятно, что посягательство на представителя Совета будет тщательно расследовано лучшими волшебниками.

Собственно, магические чары коллег-волшебников Золдан почувствовал бы загодя — такого, как он, голыми руками не возьмёшь. Стало быть, в деле замешано колдовство, над которым поработали либо ведьма, либо чернокнижник. Но зачем?… Глупый вопрос. Да даже и просто так. Милое дело — извести королевского мага. Стоп! Одно дело извести — это как раз не вызывает вопросов, но усыпить?!

Торой вскочил и заходил по комнате. Он успел сделать лишь несколько шагов, как вдруг снизошло озарение. Тишина . Гнетущая, подавляющая тишина. Чародей прислушался. Так и есть! Столица словно вымерла. Ни далёкого лая собак, ни скрипа экипажей, ни музыки из окон королевского дворца (а ведь приехала королева-мать и, значит, сегодня, согласно уставленной традиции, должны быть фейерверк и факельное шествие!). Волшебник подошёл к окну и окинул взглядом простирающийся внизу город — фонари исправно освещали пустые улицы, в домах горел свет, дворец тоже сиял пёстрой иллюминацией, но нигде не было видно ни экипажей, ни пешеходов. Никого. Похоже, во всей столице не спал лишь один человек и этим человеком был Торой.

Маг сел на подоконник и задумчиво посмотрел на потрескивающий огонёк свечи. Кому и зачем понадобилось погружать целый город во власть сна? И, самое главное, почему он — Торой — не заснул вместе с остальными? Вопросов было слишком много, ответов — ни одного, поэтому ученик королевского волшебника решил не терзаться пустыми размышлениями. Чернокнижники и ведьмы стекаются на запад, уж не с этими ли событиями связан крепкий сон мирарцев? И, не пора ли Торою двинуть вслед за остальными? Что же творится в этой Атии, если такое число колдунов и некромантов всех мастей стекаются туда толпами?

Но ведь есть ещё и Люция, которая где-то прячется вместе с Книгой… Собственно, о последней (как и о первой) уже можно без зазрения совести позабыть — слишком много времени прошло, так что теперь без помощи магии ведьму не найти. НИ-КОГ-ДА. Следовательно, нужно поддаться общему волнению и идти на запад. Может, колдуночка направится туда же?

Какое-то время Торой просидел неподвижно, ссутулив плечи и уставившись в темноту. Возможно, эта прострация продлилась бы ещё дольше, однако резкий крик ночной птицы, прозвучавший в тишине, словно сигнал тревоги, вывел мага из ступора. Пришлось подниматься на ноги — на душе было тоскливо от безнадёжности и осознания собственной уязвимости. Однако времени на то, чтобы предаваться бесцельным сожалениям, уже не оставалось — свеча догорала.

Стиснув зубы, ученик поднял своего наставника со стула, на котором тот уснул. Сколько продлится колдовской сон — неизвестно, так что, пусть уж волшебник лежит на кровати. Всё-таки спать на стуле в таком преклонном возрасте чревато последствиями — либо поясничная немочь разобьёт, либо ещё какая стариковская болячка прилипнет. Золдан, конечно, маг и сможет сам себя подлечить, но…

На самом деле Торой просто чувствовал себя виноватым перед учителем — ни извиниться толком, ни поговорить с ним так и не успел, а потому, перед тем как уйти, хотел сделать хоть что-то доброе.

Подхватив старика, ученик, пошатываясь, понёс его в спальню, думая, что в результате подобного геройства поясничная немочь, скорее разобьёт его — Тороя — чем королевского чародея. В кромешной тьме молодой волшебник наощупь нашёл нужную дверь, толкнул её ногой и, войдя в сумрачную комнату, с несказанным облегчением (и лёгким хрустом в пояснице) опустил тело наставника на кровать. Затем вернулся в кабинет и забрал уже еле тлеющий огарок.

Без магических способностей Торой не мог даже осветить себе путь. Приходилось брести через тёмные покои учителя под пляшущее неверное сияние свечи. Да, именно такие бытовые мелочи скорее дают почувствовать свою ущербность. В конце концов, погодой и животными повелеваешь гораздо реже, чем зажигаешь огонь.

Словно подтверждая его мысли, огарок сердито затрещал, давая понять, что ещё немного и Торой останется без света. Маг миновал библиотеку наставника, лишь на мгновение задержался, чтобы окинуть комнату быстрым взглядом — стены от пола до потолка уставлены полками — старинные свитки, книги, рукописи, сложенные в сафьяновые папки — вместилище самых разных магических знаний. К сожалению, именно в этом Торой нуждался меньше всего. Сейчас ему больше пригодился бы нож, а ещё лучше — меч. К сожалению, такого добра в покоях королевского волшебника не найти. Да и зачем придворному чародею мечи и ножи? Время сейчас не военное, а лучшим оружием мага всегда остаётся его мастерство.

Между тем, свеча в руках Тороя затрещала с ещё большей яростью, чем прежде, а потом погасла, как и обещала. Самое время.

Из башни волшебник вышел в дрожащую факельными огнями ночь. Стражники крепко спали прямо на земле. Да, видел бы это начальник караула… Впрочем, он, наверняка, и сам сейчас храпит не хуже подчинённых. Торой хмыкнул и склонился над бесчувственными телами. А вот и оружие! Конечно, тащить с собой алебарду можно только от отчаянья, поэтому увесистый топорик на длинном древке маг присваивать не стал. Вместо этого вытащил из-за пояса мирно храпящего военного добротный кинжал. Взвесив оружие в руке, Торой удовлетворённо хмыкнул — не слишком лёгкое, да и сбалансировано хорошо… Подойдёт. И ученик королевского чародея двинулся прочь от башни.

Пустую Дворцовую Площадь он миновал безо всяких приключений, быстро пересёк кленовую аллею и, по-прежнему невозбранно, вышел к Каналу, здесь же по широкому арочному мосту покинул Дворцовую часть города.

Что теперь? Перво-наперво нужно найти постоялый двор да позаимствовать из тамошней конюшни какую никакую лошадёнку. Если они бодрствуют, конечно. А то плестись на своих двоих в Атию — затея наиглупейшая. И маг направился на поиски, обдумывая по пути события последних двух дней да строя всевозможные предположения относительно случившегося.

Увлечённый мыслями, чародей углубился в переулок, из которого, неожиданно для себя, вышел к Площади Трёх Фонтанов. Странно, но фонари здесь почему-то не горели… А ведь обычно, именно тут иллюминацию зажигали в первую очередь, чтобы Площадь сияла огнями ещё до того, как сумерки окончательно сгустятся.

Когда стихло еле слышное эхо шагов, Торой настороженно прислушался. Слушал недолго, поскольку крайне глупо долго внимать безмолвию. Но всё-таки маг озадачился, если не сказать больше. Озадачишься, пожалуй, когда весь город освещён, кроме небольшого пятачка.

Фонари, наверняка, погасли сравнительно недавно, ведь город заснул несколько часов назад, когда вечерние сумерки окончательно превратились в ночную тьму. Стало быть, до того как Мирар погрузился в колдовской сон, огни на Площади всё-таки горели. Выходит, кто-то специально погасил здесь свет, дабы быстро совершить какое-то тёмное (вот вам и каламбур!) дельце. Причём дельце это должно быть очень уж тёмным, поскольку гасить огни на спящей площади пришлось явно не одному человеку — фонарных столбов здесь не меньше десяти — одному злоумышленнику придётся возиться с ними как минимум полчаса. Значит, в деле задействовано несколько человек…

В контексте событий, о которых Торою всего несколько часов назад поведал учитель, поводов заинтересоваться странными злоумышленниками было больше, чем достаточно. Определённо, кто-то что-то здесь искал, а возможно, даже и нашёл. Причём этот кто-то, зная о том, что Мирар скован колдовским сном, предпочёл не принимать на веру силу заклинания. Стало быть, трудились далеко не профаны. Но что нужно неизвестным умельцам тёмных дел здесь, на Фонтанной Площади столицы маленького тихого королевства?

Волшебник стоял в тени высокого каштана и внимательно прислушивался. А несколько мгновений спустя был вознаграждён за терпение — сквозь шум фонтанов, действительно послышался приглушённый топот ног, а затем гневное бряцанье колокольчика да тонкий звон разбитого стекла. Вот мимо Часов промелькнула какая-то тень. Тонкий свист, похожий на щебет ночной птицы, и до затаившегося чародея донеслись торопливые шаги. Затем всё стихло.

Ещё некоторое время ученик королевского волшебника оставался в своём укрытии, наконец, удостоверившись, что на Площади царит полная, ничем и никем не нарушаемая тишина, вышел из переулка. Сталкиваться с неизвестными преступниками, которые так слаженно обтяпали своё дельце, совершенно не хотелось. Из оружия у Тороя был только кинжал. Проверенный в стычках верный меч искусной гномьей работы остался в таверне, кроме того, его почти наверняка украла ведьма. Иными словами волшебник оказался совершенно не готов к ночным бдениям в большом городе.

Под покровом темноты искатель приключений бесшумно двинулся к башне с Часами. Можно было, конечно, развернуться и драпануть туда, откуда пришёл, но кем-кем, а уж трусом Торой не был. Эгоистом, упрямцем — да, но не трусом. Опять же, любопытство ещё никто не отменял. И всё-таки, следовало поторопиться. Как-никак ученик чародея до сих пор не имел ни малейшего представления о том, почему, в отличие от остальных обитателей столицы королевства Флуаронис, до сих пор бодрствует. Вполне возможно, что странные чары подействуют с опозданием и на него. Так не лучше ли подобру-поздорову унести ноги подальше от околдованного Мирара?

В несколько шагов Торой достиг подножия башни с Часами. Здесь было также темно и тихо, как в переулке. Мужчина постоял в нерешительности. Что дальше-то? Куда идти? Судя по звону, который он слышал из своего укрытия, звук шёл с правой стороны. Низложенный маг медленно двинулся вдоль Часовой башни, внимательно всматриваясь в потёмки. Наконец, из серого летнего сумрака вынырнули очертания небольшого дома — одна стена постройки, представляла собой стеклянную витрину — какой-то магазин. Может, булочная?

Ученик королевского чародея посмотрел сквозь стекло в мрачные глубины дома и чуть не вскрикнул от неожиданности — из сумрака к нему медленно выплыло бледное лицо, обрамлённое складками капюшона… К счастью нервы у мага оказались достаточно крепкими, поэтому он сдержался и не завопил на всё королевство, тем более, что появившееся из темноты лицо было его собственным — за стеклянной витриной стояли зеркала.

Плюнув с досады, Торой хотел, было, махнуть на всё рукой и идти своей дорогой, но в это время резная дверь магазинчика со скрипом приоткрылась — жалобно звякнул колокольчик над входом, и снова воцарилась тишина. Волшебник усмехнулся — стало быть, слух его не подвёл, звук разбитого стекла, действительно донёсся отсюда. Флуаронис, конечно, королевство тихое и спокойное, но двери на ночь здесь всё-таки запирают. А тут, в зеркальной лавке, хозяин как будто не боялся ни воров, ни прочих лихих людей.

Оглядевшись по сторонам, маг скользнул в магазин и аккуратно прикрыл за собой дверь. Снова хрипло брякнул колокольчик, заставив ночного посетителя поморщиться. В лавке было темно, и в этой чёрно-сиреневой, мерцающей зеркалами темноте вырисовывались неясные очертания предлагаемого посетителям товара — трюмо, ширм и прочих женских радостей.

Торой постоял, дожидаясь, пока глаза окончательно свыкнутся с полумраком. Ему совершенно не улыбалось напороться в темноте на какое-нибудь зеркало и с грохотом его разбить, привлекая в лавку неизвестных злоумышленников. Однако внутренний голос заставлял торопиться. Вторженец медленно обходил творения мирарского зеркальщика и всё это время рядом с ним кралось отражение, то появляясь, то пропадая в сумеречных зеркалах. Торой старался не обращать на призрачную тень внимания, но получалось плохо — зеркала выныривали из темноты неожиданно, и также неожиданно в них появлялось отражение крадущегося чужака.

Со всем возможным хладнокровием игнорируя своего зеркального двойника, маг двинулся вглубь дома, без приключений миновал многочисленные гигантские образцы (предназначенные видимо для бальных зал или дамских будуаров), удачно обогнул витрину, с выставленным в ней многочисленным товаром, а затем и стойку, за которой зеркальщик принимал заказы.

Аккурат за стойкой обнаружилась неприметная низенькая дверь, разделявшая по всей вероятности магазин и жилую часть дома. Торой без колебаний толкнул её и, зажмурившись, замер на пороге — таким ослепительным, после долгого блуждания впотьмах, показался свет двух масляных ламп. К счастью, маг быстро сообразил, что к чему, и нырнул в комнату, спешно захлопывая за собой дверь.

Покойчик, в котором он очутился, являлся, по всей видимости, крохотной гостиной, однако сейчас об этом было сложно судить наверняка. По комнате в беспорядке были разбросаны самые неожиданные вещи — бельё, одежда, разорванные книги, разбитые фарфоровые статуэтки… В густом ворсе красивого ковра похрустывали осколки опрокинутого трюмо. Несколько стульев валялись сломанными, словно кто-то в ярости разбил их об пол. Даже обивку небольшой кушетки и ту неизвестные злодеи зачем-то вспороли безо всякой жалости — наружу бесприютно торчали пружины и клочья соломы. А в центре комнаты, среди всего этого кавардака, раскинув руки, лежал на полу мастер-зеркальщик.

Старик был ещё жив и, увидев стоящего на пороге незнакомца, отчего-то улыбнулся блаженной, умиротворённой улыбкой. Торой опустился на колени рядом с распростёртым хозяином дома — в груди у зеркальщика, воткнутый по самую рукоять, торчал грубо сделанный нож. Кровь из раны сочилась медленно, словно нехотя, но было ясно — жить зеркальных дел мастеру осталось от силы несколько минут.

Низложенный маг склонился над несчастным — тот беззвучно открывал и закрывал рот, силясь что-то сказать. Наконец, собрав остатки сил, мирарец выдохнул:

— Зеркало… Они забрали зеркало Клотильды, я взял его, чтобы вставить в раму… Я сделал… красивую… резную… из морёного дуба…

Поняв, что старик бредит, Торой осторожно похлопал его по щеке:

— Кто? Кто забрал зеркало?

Во взгляде зеркальщика, подёрнутом пеленой боли, снова появилось некое подобие осмысленности:

— Меня зовут Баруз. Кто ты? Что ты делаешь в моей лавке?

Торой терпеливо, с расстановкой, повторил свой вопрос, давая краткое пояснение произошедшим событиям:

— Баруз, на тебя напали какие-то люди, они забрали зеркало Клотильды. Кто они были, эти люди?

Зеркальщик шумно сглотнул:

— Это были не люди…

— Эльфы что ли?

Торой ожидал чего угодно, но только не этого. Эльфы — народ педантичный как в отношении поступков, так и в отношении морали, поэтому подвигнуть их на столь зверское убийство могли лишь самые чрезвычайные обстоятельства. И потом — нож под рёбра? Фи… Эльфы для этого слишком эстеты. Они бы нашли более изящный и менее болезненный способ отобрать жизнь. Например, быстрый яд. Или, в худшем случае, красивую стрелу.

Баруз тяжело вздохнул, по его лицу пробежала судорога. Старик сделал попытку развеять липкий туман забытья, окутывающий его сознание:

— Это были кхалаи. Их привела ведьма. Женщины… Проклятые женщины… От них все беды, — зеркальщик хрипло засмеялся, смех причинял ему боль, а боль, хотя и рвала тело на части, возвращала трезвость мысли. — Они забрали зеркало Клотильды…

Мастер зеркал сделал слабое движение рукой, призывая своего собеседника наклониться ниже. Торой склонил голову, стараясь не упустить ни единого слова — от сказанного Барузом могло зависеть очень многое.

— Маг, это зеркало волшебное, так сказала ведьма. — Старик устало отдышался, силы покидали его, говорить было всё труднее и труднее. — Они пошли с ним на Запад. Время, время уходит… Вот.

Баруз неуклюже пошарил у пояса левой рукой и извлёк из кармана часы:

— Следи за временем.

Зеркальщик, немеющей рукой схватил Тороя за рукав хитона и вложил в ладонь мага часы:

— Молю тебя об одном, спаси мою семью, кхалаи убьют их… Дом в соседнем переулке…

Старик запнулся, тяжело и хрипло дыша. С каждым сказанным словом его речь становилась менее и менее внятной, и хотя глаза уже совершенно остекленели, губы настойчиво пытались выговорить последнюю просьбу. Наконец, хватка морщинистых рук, вцепившихся в складки хитона низложенного мага, ослабла.

Торой в мрачной задумчивости посмотрел на безжизненное тело старого мастера. Странная ночь, слишком много непонятного за последние два часа… В голове у низложенного мага царил полнейший сумбур — какое-то зеркало, Клотильда, кхалаи (откуда они только здесь взялись), ведьма…

ВЕДЬМА!

Баруз сказал, что кхалаев привела ведьма!

Бывший чародей застонал от ярости. Неужели? Неужели девушка с наивными зелёно-голубыми глазами оказалась столь расчётливой интриганкой, столь циничной и беспринципной, что не погнушалась убийством беззащитного старика, наняв себе в соратники кхалаев?

Сидящего на полу мужчину даже передёрнуло от отвращения. Кхалаи — полу-люди, полу-рептилии. Очень мерзкие на вид. Но, разумеется, не это делает людей, эльфов, гномов и прочих разумных существ их непримиримыми врагами. Главная причина презрения к кхалаям — их извечная ненависть ко всему живому в сочетании с изощрённым интеллектом, страстью к деньгам и жаждой убийства.

Ещё из уроков и наставлений Золдана Торой помнил, что эти, хотя и весьма малочисленные существа, крайне опасны, поскольку промышляют исключительно душегубствами. Кхалаи — превосходные наёмные убийцы и преследователи. Никто не умеет загонять жертву лучше, чем эти человекоподобные рептилии и никто не сможет чище провернуть заказное убийство. Да, кхалаи — та ещё дрянь…

Маг устало поднялся на ноги, стараясь не смотреть на мертвеца. Глаза зеркальщика безжизненно закатились, тело обмякло, но губы… Губы так и остались приоткрытыми, словно старик ещё пытался произнести последнюю просьбу или напутствие. Волшебник с сомнением посмотрел на часы, которые Баруз отдал ему перед смертью. Часы оказались простенькими, без каких либо узоров на серебряной крышке, без памятных гравировок — обычная вещица, удел которой не вызывать восхищение окружающих, а всего-навсего отсчитывать и показывать время.

Кстати, о времени, Торой откинул серебряную крышку и посмотрел на циферблат — секундная стрелка судорожно дёрнулась и застыла. Судя по всему навсегда. Чародей хмыкнул и безразлично убрал часы в карман хитона. От сломанного механизма толку не будет, но и выбрасывать до поры до времени подарок зеркальщика не стоит. Там, где замешана магия, ни одна случайно попавшая в руки вещица не бывает лишней…

Обойдя покойника, Торой прихватил с комода одну из чадящих масляных ламп и двинулся в соседнюю комнату. Раз уж в городе объявились кхалаи, надо вооружиться получше, как никак кинжальчиком-то больно не намашешься. Да и, случись что, маловато окажется одного кинжальчика. За дверью, как и ожидалось, обнаружился небольшой коридор, ведущий на кухню. Ходить по дому, в котором всего несколько минут назад убили человека — удовольствие маленькое, и волшебник, хотя и не относился к числу нервных особ, чувствовал себя неуютно. Конечно, будь у него Сила, подобные мелочи вроде кхалаев, ведьм и прочей нечисти не сильно бы и пугали, но… Силы в наличии не имелось, соответственно приходилось вести себя очень и очень осторожно.

Освещая себе путь чадящей лампой, маг прошёл на кухню.

Здесь царил такой же беспорядок, что и в комнате — на столе опрокинутая кружка с пивом, перевёрнутая солонка и подмокший каравай, на полу перевёрнутая тарелка с ужином бедного зеркальщика. По всей видимости, кхалаи вторглись в дом, когда Баруз мирно сидел за поздней трапезой. Растерявшись, мастер, конечно, не смог оказать должного сопротивления, но, судя по окружающему беспорядку, всё же попытался дать нападавшим хоть какой-то отпор. Торой горько усмехнулся — старый зеркальщик против нескольких кхалаев. Исход такой битвы ясен даже ребёнку.

Стараясь не мешкать, маг направился прямиком к буфету, перешагнул через разбитое блюдо и большую сверкающую медью кастрюлю, открыл выдвижной ящик. Внутри нашёлся большой мясницкий нож — лезвие из хорошей стали, добротная широкая ручка. Что ж, это лучше, чем ничего, Торой спрятал тесак в широком рукаве хитона. Впрочем, спрятал не то слово, взял в руку на изготовку, слегка замаскировав тканью.

Возвращаться прежним путём не имело смысла, поэтому волшебник бесшумно открыл окно и сиганул через подоконник. Неудачно приземлился в рыхлую землю клумбы, едва не вывихнул лодыжку, тихо выругался и прислушался к ночным звукам. Похоже, где-то плакал ребёнок. Что ж, как ни крути, а просьбу умирающего выполнить надо, это любому, даже самому беспринципному человеку ясно. Тем более что во всех этих колдовских интригах уж совсем не виноват ребёнок, который рыдал неподалёку. И, кстати, этот ребёнок не спал, в отличие от остальных мирарцев…

Перебросив нож из руки в руку, маг двинулся в ту сторону, откуда доносился детский плач.

* * *

Люция с еле сдерживаемыми слезами смотрела на Книгу.

Глупая, безмозглая ведьма, неужели ты думала, что великие магические знания откроются тебе так же просто, как ты открыла древний фолиант? Медная застёжка расстегнулась с лёгким щелчком, и испещрённые непонятными записями страницы замелькали перед глазами, но всё это не приблизило девушку к тайне Рогона даже на пару шагов. Кусая губы, еле сдерживая желание изорвать в клочья дрянную книжонку, Люция зашагала по комнате. Что же делать?

Девушка вновь взяла Книгу в руки, открыла, пролистала, посмотрела страницы на свет. Злые слёзы сами собой катились по щекам. Дура, набитая дура, Силы у неё так и не прибавилось, зато теперь по следам мчится разъярённый маг, который только и жаждет, что стереть бестолковую деревенскую колдунью в порошок.

Наконец, решив, что утро вечера мудренее, ведьма со вздохом разделась и легла в кровать. Зашипев, погасла лампа, тонкий фитилёк ещё несколько секунд чадил, а потом потух окончательно. В окно, сквозь кусты шиповника пробивался слабый свет луны. Тени листьев плясали на потолке причудливый танец. Люция терпеливо проворочалась с боку на бок до рассвета, но заснуть так и не смогла…

Когда заспанная, розовая со сна Фрида спустилась вниз — молодой домработницы уже и след простыл. У окна в вёдрах стояла принесённая Люцией вода, на плите — предусмотрительно разогретый чайник. Через час служанка вернулась с огромной корзиной провизии. День начался.

Когда подошло время обеденной трапезы, ведьма наконец-то познакомилась со всеми обитателями дома. Муж Фриды — Ацхей был неразговорчивым и хмурым богатырём. За всё время обеда он перекинулся с домработницей всего несколькими словами (собственно и с женой тоже). От его угрюмой сосредоточенности Люция чувствовала себя чужой и провинившейся.

А вот семилетний Илан, исподволь рассматривающий незнакомую барышню, совершенно не походил на отца — ни степенности, ни наследственной серьёзности. Мальчик был точная материнская копия. Илан вертелся на стуле, без конца болтал, рассказывая то о мальчишках, с которыми вчера бегал вдоль Канала, то о мастерской дедушки, то о «вот такой щуке», которую видел на рынке, и лишь строгий взгляд отца усмирял непоседу.

Едва с трапезой было покончено, Люция с облегчением начала убирать со стола. Ей, деревенской простушке, привыкшей к одиночеству, было в тягость — чинно есть с фаянсовых тарелок в обществе более одного человека. Намывая посуду в сияющем медью тазу, девушка задумчиво смотрела в окно, осмысливая своё бедственное положение — бесполезная Книга, прежнее отсутствие Силы…

— Люция, а правда, что в твоей деревне сожгли ведьму? — Илан проворно забрался на высокий табурет и преданно уставился в глаза опешившей колдуньи.

Девушка грустно усмехнулась:

— Нет, ведьму сожгли в соседней деревне.

— А за что? — паренёк устроился поудобнее, ожидая обстоятельного рассказа.

— Ну… она колдовала во вред людям.

Парнишка нахмурился:

— Папа говорит, что все ведьмы колдуют во вред людям. Значит, всех надо сжечь. А сожгли только одну…

Люция, которой, согласно мировоззрению Ацхея, предстояло в ближайшее время отправиться следом за бабкой, пожала плечами:

— Илан, воруют многие люди, но в темницу бросают только тех, кто пойман с поличным. Наверное, так и было с той ведьмой, она сделала что-то плохое и была уличена.

Ребёнок наморщил лоб, раздумывая над данной версией, и вдруг спросил:

— Тебе её было жалко?

Люция уже открыла рот, чтобы ответить, но ледяной голос хозяина дома прервал дискуссию:

— Конечно, Люции не было её жалко. Зачем жалеть колдунов?

Ацхей стоял в дверях, привалившись плечом к косяку.

Люция сжалась в комок, боясь, что этот грозный мужчина сию же минуту выставит вольнодумную служанку вон, но тот лишь смерил её тяжёлым взглядом и, взяв сына за руку, вывел того прочь из кухни. Юная ведьма только-только собиралась перевести дух, когда дверь снова открылась, и на пороге опять возник хмурый хозяин дома:

— Люция, я бы попросил вас впредь не рассказывать ребёнку о ведьмах, которые «колдуют во вред людям». Я не хочу, чтобы мой сын ошибочно решил, будто на свете помимо «плохих» есть ещё и «хорошие» ведьмы.

Девушка потупила взгляд и со всей возможной кротостью ответила:

— Прощенья просим.

Ацхей удовлетворённо кивнул и вышел.

Колдунья, криво улыбнувшись, смотрела ему вслед. Эх, знал бы ты, голубчик, кто твоя служанка, небось даже заикаться о «плохих» и «хороших» ведьмах побоялся…

Закончив с уборкой, Люция, наконец-то, заперлась в своей комнате и снова достала Книгу. Однако бестолковое получасовое листание Рукописи так ни к чему и не привело. Люция с сожалением заметила, что за окном уже сгущаются сумерки.

— Лю!

Дверь распахнулась, а ведьма, подпрыгнув от неожиданности, спрятала рукопись под покрывало кровати и едва-едва успела подхватить на руки Илана. Вот так всегда — маленькие дети привязываются к незнакомым либо быстро, либо не привязываются вовсе.

Мальчик устроился на коленях няньки поудобнее и прошептал ей на ухо:

— Папа сказал, что если ты разрешишь, я могу посидеть в твоей комнате. — И тут же попросил, закусив от смущения губу. — Расскажи сказку.

— Ну что ж… — Люция улыбнулась и таинственным голосом начала. — Давным-давно, в маленьком королевстве, далеко-далеко отсюда…

* * *

Сумерки повисли за окном плотной завесой, а Илан и не думал засыпать, распахнув глаза, он увлечённо слушал полный приключений и подвигов рассказ про Дракона, Рыцаря и Принцессу. Ацхей пару раз заглядывал в комнатку, но, увидев, что сын совершенно очарован сказкой, решил не мешать. Взглядом он спросил Люцию, не устала ли она. Девушка отрицательно покачала головой и улыбнулась. Мужчина пожал плечами и ушёл. Зачем гнать мальца спать, если ему нравится сказка? Не выспится сегодня, выспится завтра.

Илан задремал только к полуночи. Колдунка держала мальчика на руках, погружённая в собственные мысли. Масляную лампу она давно погасила — в темноте было уютнее… В комнате царил приятный полумрак, который донельзя располагал к размышлениям. Лишь спустя довольно длительное время девушка сообразила, что задремала, полулёжа на подушках, со спящим ребёнком на руках. Возможно, она проспала бы так до утра или до тех пор, пока тело окончательно не затекло, но из сладкого забытья её вырвала совсем другая причина. Острый слух колдуньи сквозь сон уловил резкий, хотя и негромкий, шипящий звук.

Девушка осторожно села на кровати, стараясь не разбудить сладко посапывающего у неё на коленях ребёнка.

Звук не повторился, но чувство приближающейся опасности сдавило грудь. Колдунка тряхнула головой и потёрла слипавшиеся спросонья глаза, что за бред? Дом находится в центре Мирара, до Площади меньше квартала… Скорее всего странное шипение было лишь отголоском сновидения. Однако чутье подсказывало — в стенах дома притаилась неизвестная опасность. Люция ощущала её острым колдовским чутьём.

Внимательно прислушиваясь к тишине, ведьма потянула носом воздух. Определённо, в чистом доме семьи Дижан появился новый, весьма неприятный запах. Так пахнет только…

Шорох, раздавшийся прямо над головой заставил девушку вздрогнуть. Звук был слабым, едва уловимым, но прислушивающейся ведьме он показался разве что не грохотом. В верхней спальне хозяев кто-то ходил. Причём ходил намеренно тихо.

В серой непроглядной тьме Люция криво и нервно улыбнулась. Конечно, ходил. В конце концов, это могла быть Фрида, которая проверяла комнату сына — спит ли Илан в своей кроватке? Это мог быть и Ацхей, решивший спуститься за мальчиком.

Однако все эти предположения рухнули в одно мгновенье, когда сверху донёсся приглушённый звук падающего тела, а затем быстрые скользящие шаги, направляющиеся к лестнице.

Колдунья всем телом затряслась от накатившего ужаса. Действовать следовало быстро. Свободной рукой Люция осторожно выудила из-под покрывала Книгу и спрятала её в карман передника. Затем, стараясь не шуметь, переложила спящего Илана на матрац, после чего неслышно вытащила из-под кровати узелок с вещами, благо, хватило ума не перекладывать их в комод. Чутье не подвело — ведьма как знала, что придётся бежать из этого дома, сломя голову. Последним девушка извлекла завёрнутый в простыню меч.

Итак, пока всё шло удачно — даже ни одна половица под ногами не скрипнула. Люция потянулась было к окну, собираясь по возможности бесшумно отрыть створки и подготовить себе путь к отступлению, но тут на кухне послышались всё те же скользящие шаги.

Колдунья кинулась к кровати, схватила в одну руку узелок с пожитками и тяжёлый меч, а другой рывком поставила на ноги Илана. Мальчик испуганно распахнул глаза, но не успел даже вскрикнуть — сильная ладонь зажала ему рот. Девушка медленно пятилась к окну, одной рукой она прижимала к себе дрожащего от ужаса ребёнка, другой (с узелком и мечом) пыталась нащупать подоконник. Перепуганный, ничего не понимающий Илан даже не пытался вырваться и лишь бессильно повис на руке колдуньи.

Вот дверь в комнатушку домработницы неслышно открылась. Существо, возникшее на пороге и зорко оглядывающее коморку, своим видом повергло колдунку в ступор — девушка, тихо бормотавшая слова заклинания невидимости, запнулась, но, к счастью, быстро спохватилась и продолжила шептать древнее заклятье.

Стоящая в дверях тварь отдалённо напоминала человека, разве что вместо кожи тело неведомого монстра покрывала грязно-бурая короста. Из одежды на хищно озирающемся существе был лишь широкий пояс, к которому крепились несколько ножен разного размера. Один из ножей (очень острый и длинный) сейчас весьма зловеще посверкивал в узловатой уродливой руке. Ведьма затряслась. Окажись в дверях обычный человек — пусть даже и вооружённый до зубов — он напугал бы девушку куда меньше, чем возникший в дверях отвратительный монстр. В едином порыве подкатывающей к горлу тошноты колдунка разглядела на голом черепе чудовища высокий перепончатый гребень, больше похожий на плавник карася. Гребень то воинственно топорщился, то вновь складывался, словно трепетал в предвкушении схватки. При этом он так противоестественно выпирал из головы чудовища, что ведьму замутило. Однако ничего, обошлось, желудок у Люции был крепкий.

Илан же, увидев непонятное существо, затрясся и вжался в юбки своей единственной заступницы. Вот только мальчик не понимал, отчего странная тварь с огромным ножом до сих пор не увидела ни его, ни Люцию.

Между тем ящер подошёл к комоду и не спеша зажёг погасшую лампу. Комната озарилась неверным светом. Ведьма с ужасом увидела, что короста на теле монстра была не чем иным как слоями неровной, топорщащейся во все стороны мелкой чешуи. Чудовище усмехнулось безгубым ртом и внимательно оглядело коморку — жуткий гребень, опускающийся до самой поясницы, продолжал тревожно трепетать. Жёлтые глаза рептилии придирчиво изучали каждый предмет, находящийся в комнатушке. Ведьма с отвращением увидела, что продолговатый горизонтальный зрачок пульсирует точно в такт омерзительному «плавнику». Тем временем монстр опустился на одно колено и заглянул под кровать. Видимо он всё же ожидал увидеть там распростёртую домработницу. Но под кроватью было пусто.

— Шьто сдесь? — прошепелявило от двери.

Колдунка испуганно вскинула глаза — на пороге комнаты стоял ещё один ночной гость, тоже ящер, только повыше ростом, да пошире в плечах.

— Фь томе толшен пыть мальщик. — С таким же присвистом ответил стоящий у кровати напарник. — Репёнка нет. Пот крафатью пыль расмасана. Там кто-то лешал.

— Фь томе кто-то есть? Мы фсё опсмотрели, — кривя уродливую морду, заспорил вошедший, и тут же воскликнул. — Тень!!!

Подрагивающий кривой палец ящера с чёрным изогнутым когтем указал на размазанную по полу полукруглую тень. Прямо под окном в свете масляной лампы дрожал предательский силуэт женщины и ребёнка.

— Фетьма! — прошипел первый, замахнувшись ножом на безликую пустоту. В тот же момент у окна, словно из ниоткуда, возникла рассекреченная колдунья. Хищно ухмыльнувшись, девушка метнула к ногам стоящего у кровати ящера простыню, под которой был спрятан меч Тороя. Уверенный пасс рукой и человекоподобная тварь взвыла, пропадая в жадно раскрывшихся порах Ведьминого Гриба.

Пискнул и метнулся за спину Люции Илан. Мальчик изо всех сил вцепился в юбку ведьмы, словно хрупкая невысокая девушка могла спасти его от надвигающегося чудовища.

— Прочь! — взвизгнула колдунья.

Она обеими руками подняла перед собой тяжёлый меч и теперь размахивала им, словно дубиной.

— Тура, полоши мещь. Отдай мальщика, отпущу… — осклабился с порога ящер.

Нашёл остолопку. Кем-кем, а наивной сельской идиоткой Люция уж точно не была — прекрасно понимала, что ящер не позволит уйти живыми из этого дома ни ей, ни Илану. Очередной нелепый взмах мечом сбил на пол масляную лампу. Светильник упал рядом с чавкающим и дрожащим Грибом. Жадные всасывающие звуки свидетельствовали о том, что Гриб с аппетитом закусывал жизненными соками жертвы. Между тем, горячее масло из лампы разлилось по пёстрому коврику.

Выкрикнув несколько гортанных ни на что не похожих фраз, Люция отступила от масляной лужи на полшага. Послушный древнему ведьминскому Призыву огонь вспыхнул с неожиданной силой — между колдункой и её врагом взвилась стена пламени. Зашипел, тошнотворно подрагивая в огне колдовской Гриб, почти поглотивший свою жертву, издал противный змеиный присвист ящер, вознамерившийся шагнуть прямо через завесу полымя.

— Не подходи, убью! — крикнула колдунья и снова неумело рассекла воздух слишком тяжёлым для неё мечом.

— Ты ощень слапая фетьма, — прошепелявило, ехидно улыбаясь, существо, — ты не мошешь польше колтофать, не снаешь саклинаний. Тура…

Последнее слово ящер выговорил с особым вкусом.

Люция и впрямь чувствовала себя дурой, от страха и волнения все, даже самые простые заклинания вылетели из головы, да и Силы были на исходе. Хотя… И тут в мозгу девушки вспыхнула ужасающая догадка — ящер вовсе не предлагал ей сдаться, он попросту заговаривал глупой простушке зубы, а сам ждал подкрепления.

Всё последующее произошло в считанные секунды. От осознания неминуемой смерти память к незадачливой ведьме всё-таки вернулась, но предложила единственное и, надо сказать, не самое лучшее заклинание, состоящее только из одного слова:

— ПУСТИ!!!

Изо всей силы (как будто в таком деле как колдовство громкость что-то решает) проорала Люция, повернувшись к окну. С тонким свистом рассёк воздух тяжёлый меч, разъярённо зашипел за спиной девушки ящер, а затем стена (вместе с закрытым окном) брызнула в стороны, расколовшись на куски. Осколки стекла, камня и шматки подоконника разлетелись вокруг, круша всё живое и неживое. Один из обломков угодил ведьме в плечо, оставив на память здоровенный кровоподтёк, другой едва не убил Илана. И только свирепый ящер вовремя шарахнулся к уцелевшей стене и не получил камень в голову.

А в следующий момент ведьма и ребёнок, спотыкаясь на обломках стены, прорвались на улицу. Что-то со свистом пронеслось над ухом у девушки и вонзилось в ствол огромной липы. Маленький метательный нож, скорее похожий на шип, вошёл в древесину и, застыв, остался там навсегда.

Илан, вцепился в руку Люции и с полными слёз глазами уставился на развалины, совсем недавно бывшие его домом. В разрушенный проём, следом за беглецами, ничуть не страшась языков пламени, выпрыгнул ощерившийся гребнем преследователь. Ведьма заслонила собой мальчишку и вновь замахнулась мечом. В голове царила прямо-таки ужасающая пустота — паника и испуг вытеснили здравомыслие, выжигая последние знания — теперь даже самое надёжное заклинание не спасёт.

— Не подходи!!! — завизжала Люция, снова неуклюже замахиваясь мечом.

Сталь со свистом рассекла воздух.

— Помогите! СТРАЖА!!! — истерично прокричала девушка в темноту улицы.

Рептилия же спокойно стояла напротив своей жертвы, наслаждаясь её беспомощностью. Вот безгубый рот скривился в ухмылке, а потом монстр медленно двинулся на парализованную страхом девушку. Он неторопливо и бесшумно заходил справа, прикидывая на глаз расстояние до жертвы. Чудовище совершенно не боялось угодить под неповоротливое бестолковое оружие, нет. Оно ехидно щурило пронзительно-жёлтые глаза и неспешно примеривалось для решительной атаки. Тихо стрекотал, воинственно складываясь и раскладываясь, гребень. Слева, из-за угла дома вынырнул дугой ящер и хищно зашипел, перебирая в когтистых пальцах тонкие метательные лезвия. Шипы посверкивали в отблесках пламени и выглядели в высшей степени опасно, хотя размером и были всего с указательный палец.

— Ну, всё, отколдовалась… — обречённо пробормотала ведьма.

За её спиной тихо поскуливал осиротевший Илан. В том, что мальчик теперь сирота, сомневаться не приходилось. Раз ящеры рыскали наверху, в спальне его родителей, значит, в живых там точно никого не осталось…

В этот раз Люция не услышала характерного свиста. Просто бедро неожиданно взорвалось болью — одно из лезвий, брошенное неуловимым для глаза движением, глубоко вошло в плоть. Девчонка зашипела, дико озираясь, то на одного подступающего врага, то на другого. В запасе у неё не осталось спасительных заклинаний. Всё же Люция была обычной деревенской колдуньей и самое страшное, что могла сотворить — Ведьмин Гриб, жертвой которого так удачно пал один из ящеров. Боевых же заклинаний девчонка попросту не знала.

— Илан, беги и кричи, может, услышат стражники…

Она и сама не верила в то, что говорила. Стражники не услышат. Раз до сих пор на её крики и грохот обрушившейся стены не среагировали даже соседи… То ли какое-то колдовство защищало рептилий, то ли они вырезали всех жильцов и в соседних домах, но на улице стояла страшная, мёртвая тишина.

Шаг за шагом ведьма и мальчик отступали к стене противоположного дома. Конечно, можно было броситься бежать, вот только зачем? Смертоносные лезвия ящеров наверняка настигнут беглецов. Собственно, и в противном случае обоих ждала неминуемая смерть. Тем не менее, Люция рассудила, что опасность лучше встречать лицом к лицу, чем подставлять ей беззащитную спину.

Ведьма крепко держала меч — это было труднее, чем кажется — оружие и без того весило немало, а уж с разбитым камнем плечом и раной в бедре держать его, а тем более размахивать, было сущей мукой. Да ещё и ладони колдуньи вспотели от страха, дыхание сбилось, а руки с каждым новым взмахом становились всё слабее…

— Не подходите! — задыхаясь, прохрипела ведьма.

И монстры послушались. Во всяком случае, оба замерли в трёх шагах от своей затравленной жертвы. А потом один из нападавших прислушался и скосил правый глаз в сторону. Зрелище это оказалось совершенно отвратительным и ненормальным — левый-то глаз остался неподвижен, и по-прежнему внимательно смотрел на колдунью.

— Штесь кто-то есть, — протянула рептилия с противным шипением.

И тотчас же второй ящер отстал на шаг от своего напарника и, повернувшись в сторону развалин, прикрыл тыл вожаку. Рептилии медленно, спина к спине, надвигались на обезумевших жертв и в то же самое время были готовы отражать любое неожиданное нападение. В свете пламени Люция увидела, как из безгубого рта нападавшего стремительно вырвался длинный раздвоенный язык, скользнул по воздуху и снова пропал в отвратительной пасти.

— С юшной стороны, — прошепелявил монстр, — щеловек.

Омерзительный гребень на голове второго ящера воинственно раскрылся, и рептилия, приготовив метательные ножи, уставилась в сторону, указанную напарником. Люция судорожно сглотнула — да что же это за существа такие, если они языком способны определить приближающегося противника? От ужаса у девушки защемило сердце. За её спиной трясся и тихо поскуливал мальчик.

В следующий момент из-за фасада разрушенного дома, не таясь, вышел высокий мужчина в сером хитоне мага. Складки капюшона скрывали лицо. Новоприбывший примиряюще вскинул пустые руки и сказал, обращаясь к одному из существ:

— Отдайте мне ведьму.

У Люции подкосились ноги. Она узнала этот голос. Ещё бы, она хорошо его запомнила, всего несколько дней назад его обладатель советовал ей спешно покинуть город.

Реакция со стороны чешуйчатых монстров на появление нового участника действа оказалась более чем странной. Они не сделали ни малейшей попытки причинить хоть малейший вред волшебнику.

— Защем? — только прошепелявил один из ящеров. — Защем тепе федьма?

— У нас много общих воспоминаний. Отдайте, и я уйду, не причинив вам вреда.

Рептилии перебросились косыми взглядами. Тот, который, по-видимому, был за старшего, продолжая отвратительно коверкать слова, ответил:

— Нам нушен мальщик.

— Забирайте, — без колебаний согласился Торой. — Мне в нём никакой надобности.

Ведьма бросала затравленные взгляды то на ящеров, то на мага. Первые были всецело поглощены беседой с волшебником и вследствие этого заметно ослабили бдительность. Предмет торга — Илан — тихо всхлипывал, ухватившись за юбку колдуньи.

«Ну же, Люция, не стой, как колода!» — подумала про себя девушка и изо всей силы замахнулась огромным мечом.

На долю секунды ведьме показалось, что центр тяжести выбран неудачно, и она вот-вот нелепо опрокинется на спину вместе с бесполезным оружием, но в следующее мгновенье сияющая сталь, со свистом рассекая воздух, опустилась на утратившего бдительность ящера. Клинок заскрежетал, прорубая чешую, и вошёл в тело рептилии как раз между шеей и ключицей. Острая сталь раздробила кость и застряла в грудной клетке. Люции показалось, будто она хватанула топором по огромному куску мяса. Вот только мясо не падает перед тобой, сотрясаясь в предсмертных конвульсиях, издавая клокочущие звуки и цепляясь когтями за камни мостовой. Девушка отпрянула от своей жертвы и, повалившись на колени, почувствовала, как взбунтовавшийся желудок выворачивается наизнанку.

Второй ящер, не ожидавший от тщедушной ведьмы этакой прыти, на долю секунды растерялся. Этого времени Торою хватило, чтобы в несколько прыжков преодолеть расстояние, отделявшее его от рептилии. В следующую секунду, одним неуловимым движением, мужчина срезал кхалаю растопыренный гребень. Сверкнула в свете пламени тусклая сталь тесака, разорванным ожерельем брызнули капли крови и монстр, пошатнувшись, упал на гладкие камни. Пару раз его тело дёрнулось в судороге, а потом затихло.

Торой подошёл к стоящей на коленях ведьме и, схватив её за косу, резко поднял на ноги:

— Ну, полегчало?

Люция, которой всего пару секунд назад пришлось распрощаться с мирно дремавшим в желудке ужином, даже не вскрикнула от боли. На неё навалилась мучительная слабость, по телу ползли липкие ручейки холодного пота, руки и ноги мелко дрожали.

— Полегчало, я спрашиваю? — рявкнул ей прямо в ухо маг.

Ведьма обессилено кивнула.

— Как я заметил, зверушки вышли из-под контроля? — ехидно осведомился он.

Чувство торжества совершенно заставило Тороя забыть, как об осторожности, так и о том, что ведьма, прочтя Книгу Рогона, стала намного сильнее. Впрочем, вид у неё сейчас был настолько жалкий, что мысли об опасности отпадали сами собой.

— К-какие з-зверушки? — заикаясь, переспросила девушка.

— Вот эти самые. — Торой пнул безжизненное тело поверженного врага.

— Я их вп-первые в-вижу. — Еле успела проговорить Люция, прежде чем очередной приступ рвоты снова согнул её пополам.

Наконец, отдышавшись, ведьма вытерла ладонью губы и просипела брезгливо скривившемуся магу:

— Т-там м-мальчик, п-посмотри, он без сознания. — Это было сказано совершенно незнакомым, чужим голосом. А в следующее мгновенье перед глазами колдуньи разлилась непроглядная чернота.

* * *

Люция пришла в себя оттого, что в лицо ей плеснули несколько щедрых пригоршней воды. Хватая ртом воздух, девушка резко села. Огни уличных фонарей жёлтыми искрами колебались на волнах Канала, пологие, выложенные камнем берега были безлюдны. И только здесь, под широким мостом, помимо неё, Тороя и Илана, находилось ещё несколько человек. Одетые в лохмотья нищие крепко спали под сваями.

— Очнулась? — осведомился Торой. — Илан мне уже рассказал, кто ты такая. Стало быть, кхалаев не нанимала…

Ведьма отчаянно замотала головой.

— Нет! Мы спали, когда я проснулась от шороха, там наверху… — колдунья осторожно притянула к себе бледного мальчика. Илан обнял девушку за шею и прижался к ней всем телом.

— Где Книга? — без перехода спросил Торой.

— Вот. — Люция порылась в кармашке передника и достала древний фолиант.

Торой осторожно принял из её рук реликвию, которой так стремился обладать:

— Почему отдаёшь? — он с подозрением посмотрел на девушку.

— Мне от неё мало проку. Торой, как ты оказался здесь в такое время? — ведьма только теперь поняла, что маг появился там, где его меньше всего ждали.

Торой некоторое время рассматривал Книгу, осторожно ощупывая шершавый кожаный переплёт и медную застёжку, однако искушение открыть фолиант Рогона, хотя и не без труда, переборол. С сожалением посмотрел на легендарную реликвию, спрятал её в карман хитона и только после этого вновь обратил внимание на собеседницу:

— Не те вопросы задаёшь, барышня. — С прежним скепсисом сказал он. — Ты бы лучше поинтересовалась, почему на твои вопли и весь этот тарарам никто не вышел.

— А почему? — тупо спросила ведьма.

— Да потому, что весь город словно вымер. — Зло бросил маг. — Все то ли спят, то ли преставились. Даже эти бродяги…

Он с презрением кивнул в сторону нищих.

— Не спим только мы втроём. Так что сейчас Мирар можно перевернуть вверх тормашками, зайти в любой дом, даже во дворец, и никто не остановит.

Люция смотрела на него с отвисшей челюстью:

— Как это возможно? На такое колдовство не каждый маг способен.

Торой усмехнулся:

— Между нами говоря, на колдовство маги не способны вообще, это, наверняка, дело рук ведьмы. Чувствуешь, какая погода?

Девушка кивнула. Жара и правда, стояла невыносимая, даже здесь, возле воды и глубокой ночью. Зной давил на тело, словно каменная плита.

— Могу поспорить, — спокойно продолжил Торой, — что завтра погода резко изменится.

Люция с сомнением посмотрела на него:

— Почему в таком случае колдовство не подействовало на нас троих?

Торой пожал плечами:

— Не знаю. Вполне возможно, что на меня ведьминская волшба не оказала должного воздействия, поскольку я пал жертвой твоего Гриба и ещё не полностью оправился от его яда. Ты, скорее всего, выстояла из-за того, что сама ведьма и колдовство твоей товарки для тебя — безвредно, хотя и в этом я неуверен. А мальчик… Посмотри на него, он же в полубредовом состоянии и почти ничего не соображает.

Люция наморщила лоб:

— Что ж, может и так… Тогда, почему ты просто не уйдёшь своей дорогой? Бери Книгу и ставь меня в покое. Я заберу ребёнка и исчезну.

Маг покачал головой:

— Тебе придётся идти со мной. И мальчику тоже.

— Но ЗАЧЕМ?! — Люция попыталась встать на ноги, однако усилие это успехом не увенчалась — бедро резко полыхнуло болью, всё-таки лезвие до сих пор оставалось в теле. Странно, но ведьма лишь теперь вспомнила о своём ранении. — Зачем нам идти с тобой?

Торой смерил её спокойным взглядом:

— Тому есть несколько причин. Первая — кхалаям был нужен мальчик, нужен настолько, что они согласились отдать мне тебя, лишь бы забрать ребёнка. Второе — кхалаи зачем-то убили деда и родителей Илана, что тоже заставляет глубоко задуматься. И третье — кхалаи и какая-то неизвестная нам ведьма украли у зеркальщика зеркало, которое принадлежало Клотильде — хозяйке «Перевёрнутой подковы». Причём, для того чтобы обтяпать своё дельце, ведьма не погнушалась нанять рептилий и применить такое сильное колдовство, от которого заснул весь город. Именно поэтому ты и мальчик пойдёте со мной. Мы сейчас добредём до «Подковы» и попытаемся что-то узнать о зеркале. Сдаётся мне, что в скором времени нас ждут какие-то глобальные катаклизмы.

— Пожалуйста, остановись, — попросила Люция, — и объясни, при чём здесь я? Я не хочу никаких какатлизмов…

— Катаклизмов, — невозмутимо поправил волшебник.

— Какая разница! Так вот, я не хочу ни этих ка-так-лизмов, — по слогам выговорила ведьма, — ни магических битв. Не втягивай в это…

— Люция, — оборвал её Торой, — ты пойдёшь со мной. Это не обсуждается. Я с тобой не советовался, а поставил перед фактом. У тебя нет права выбора. Ты просто пойдёшь со мной. Вот и всё. И мальчик тоже.

— Но зачем?! — почти проорала ему в лицо колдунья.

— Потому что ты — ведьма. И та, кто сейчас стала обладательницей зеркала, тоже ведьма. А для того, чтобы бороться с ведьмой, мне нужно хотя бы приблизительно знать о возможностях вашего колдовства. Ты-то мне в этом и поможешь.

Торой откровенно лукавил, ведьма ему была нужна на то непродолжительное время, пока он не мог воспользоваться магией самостоятельно, а там… Можно отпустить её на все четыре стороны. Ну, а мальчик… В самом деле, не мог же Торой рассказать колдунке о своих подозрениях в отношении Илана! Хотя подозрений этих, особенно в свете предсказаний, упомянутых Золданом (появление некоего мага удивительной силы), было у низложенного чародея, ой, как много.

Кроме того, хотелось волшебнику удержать молоденькую, наивную, но очень смекалистую ведьму рядом ещё и на тот случай, если мальчишка очухается и закатит истерику. Люцию паренёк хотя бы несколько дней знает, да и она, судя по всему, из разряда тех сердобольных девиц, которые при виде ребёнка сразу тают и млеют от счастья. Стало быть, заботы о хлопотливой находке в виде внука зеркальщика можно будет переложить на женские плечи. Всё-таки Торою ни разу не доводилось нянчиться с ребёнком, да ещё с таким, у которого несколько часов назад истребили всю семью.

Люция, между тем, никоим образом не догадывалась о намерениях авантюриста. Девушка безучастно смотрела перед собой, привалившись спиной к свае моста. Камень был омерзительно тёплым… Проклятая жара!

Пользуясь короткой передышкой, ведьма обдумывала сказанное магом. Конечно, идти с ним было для неё единственным спасением, даже своего рода некоей гарантией безопасности. В конце концов, неизвестная колдунья, усыпившая Мирар, почти наверняка отправит за беглецами погоню, ведь кхалаи с порученного им задания не вернутся и мальчишку с собой не приведут, а Илан, судя по поведению рептилий, их заказчице был очень нужен.

Соответственно, через некоторое время ведьма, затеявшая всю эту сложную игру, отправит на поиски исчезнувших кхалаев кого-нибудь из своих подручных. И подручные эти начнут охоту на пропавшего ребёнка, а заодно и тех, кто способствовал его исчезновению. А раз уж неизвестная ведьма настолько сильна, то она, безусловно, уловит след колдовства Люции. И даже если девушка сбежит от мага, бросив его вместе с Иланом, её всё равно отыщут. Ведь в конечном итоге именно она смешала все планы неизвестной колдуньи, воспрепятствовав кхалаям в похищении мальчика. Так что единственно верный вывод напрашивался сам собой — в живых Люцию в любом случае не оставят, хотя бы потому, что своим слабеньким колдовством девушка стала на пути очень могущественной ведьмы.

Короче говоря, идти с Тороем было для юной колдуньи единственным шансом спастись и запутать следы. Кроме того, оказавшись в спутницах сильного мага, ведьма будет в относительной безопасности, защищённая его Даром. Рассудив так, Люция пришла к выводу, что всё складывается как нельзя более удачно (учитывая запутанность и сложность ситуации), а потому с лёгким сердцем согласилась:

— Хорошо, я пойду с тобой. — Наконец, сказала она. — Всё-таки, ты слишком могучий маг, и я не могу тягаться в Силе. Был бы послабее, я бы, конечно, попыталась улизнуть…

Торой усмехнулся этой бесхитростности. «Эх, знала бы ты, — с усмешкой подумал он, — как я заврался…»

— Раз уж такое дело, — вздохнула ведьма, переводя разговор на другую тему, — скажи, почему тебя не убили кхалаи? Они вроде не из тех, у кого в привычке вести переговоры.

Мужчина неопределённо взмахнул рукой:

— Люция, я — маг, а кхалаи очень боятся волшебников. Волшебство — это то, с чем они тягаться не могут. Я шёл к ним безоружный, а это значит только одно — я был хорошо защищён магией, они всё поняли и даже не стали тратить на меня метательные ножи. Вот и весь секрет…

Ведьма хитро прищурилась:

— А что же ты не испепелил этого ящера на месте? Зачем руки пачкал?

Торой поморщился — прокол налицо — но всё-таки выкрутился из щекотливой ситуации…

— Скажем, после твоего Гриба я вынужден экономить Силы, — признался маг.

Девушка польщённо улыбнулась и устроилась поудобнее, чтобы не тревожить раненую ногу. Однако блаженствовать не пришлось — долгая передышка вовсе не входила в планы волшебника.

— Ладно, хватит разговоров, нужно идти, пока силы есть. — Торой решительно поднялся на ноги, мельком взглянул на скорчившегося возле девушки ребёнка и сказал: — Как-нибудь дотащимся до «Перевёрнутой подковы», может, что-нибудь выясним относительно зеркала, переночуем, а завтра решим, что к чему. Думаю, раньше утра погоню за нами всё равно не отправят, так что нужно отдохнуть, зализать раны и двигаться прочь из города. Давай сюда мальчишку.

Илан всё это время сидел, прижавшись к Люции, и пустыми глазами смотрел на чёрную воду Канала — он не плакал и не просился домой, просто глядел в одну точку и молчал, крепко вцепившись в платье ведьмы.

Маг легко разжал судорожно сведённые детские пальцы и подхватил паренька на руки. Люция, чувствуя себя дряхлой, больной старухой, кое-как поднялась, взяла в руки узелок (спасибо, Торою — не бросил пожитки ведьмы возле горящего дома) и двинулась на набережную. Метательный шип по-прежнему оставался в бедре, но колдунка не осмелилась говорить об этом волшебнику — ну как бросит её одну на произвол судьбы, чтобы не возиться? А потому она брела, стиснув зубы, и молчала, хотя при каждом шаге перед глазами распускались алые цветы боли.

С набережной искатели приключений нырнули в первый попавшийся переулок и окольными улочками углубились в город. Объятый неведомым сном Мирар являл собой зрелище не то чтобы странное, но несколько обескураживающее. Со стороны казалось, будто столица просто дремлет, как и в любую из ночей, однако пару раз путникам попались люди, спящие в самых неподходящих местах.

Первой была женщина неопределённого возраста, одетая в изящное серое платье — она свернулась калачиком на ступеньках возле входной двери приземистого домика. Рядом лежала опрокинутая корзина, из которой наполовину выпал отрез ткани и шкатулка с рукоделием — клубки ниток да несколько мотков тесьмы раскатились в разные стороны. Должно быть, уснувшая неожиданно горожанка была швеёй или модисткой, возвращавшейся после позднего визита от кого-то из клиентов. Колдовской сон овладел женщиной настолько внезапно, что она даже не успела войти в дом.

Спустя несколько кварталов Люция затуманенным от боли взором выхватила из темноты силуэт ещё одной жертвы магии — молодой парень с букетиком увядших маргариток в руке сидел на скамейке в сквере — голова безжизненно свесилась на грудь, из полуоткрытого рта тянулась тонкая струйка слюны. Он видимо пришёл на свидание к какой-то из легкомысленных мирарских барышень, да так и уснул на лавочке, не дождавшись подругу сердца. Когда путники проходили мимо, парень громко всхрапнул. Не ожидавшая этого ведьма испуганно шарахнулась в сторону.

Торой покосился на молодца и усмехнулся.

Люция молча поковыляла следом, охваченная одновременно и ужасом, и уважением. Ужасом потому, что оказалась ввязанной в совершенно непонятную, катастрофичную ситуацию, а уважением потому, что только сейчас поняла, насколько сильна неизвестная ведьма, сотворившая невероятное колдовство. Сердце провинциальной колдуньи уходило в пятки при одной мысли о том, что сделают с ней в случае поимки преследователи, которые (в этом не было сомнений) скоро пойдут по следу. Девушка брела, охваченная беспокойными мыслями, спотыкалась о камни мостовой и волокла за собой узелок с вещами.

Больше спящих людей путникам не попадалось, зато несколько раз они натыкались на дрыхнущих мёртвым сном уличных дворняг. При этом вид у собак был настолько безжизненный, что ведьма решила, будто они не выдержали колдовства и действительно околели.

И всё же город не был так умиротворённо спокоен, как это могло показаться. Спустя пару кварталов острое обоняние ведьмы уловило сладковатый, запах дыма. Девушка настороженно огляделась. Над крышами домов, где-то на соседней улице, разлилось яркое марево…

Торой остановился и, подбросив на руках спящего мальчика, проследил глазами за взглядом своей спутницы. Зарево пожара становилось всё ярче.

— Должно быть, кто-то уснул совсем уж неожиданно, может, переходя из комнаты в комнату со свечой или масляной лампой в руке… — высказал своё предположение маг. — Н-да, в эдакую жару, эта часть города сгорит уже к утру.

И мужчина, снова подбросив на руках спящего ребенка, совершенно равнодушный, двинулся дальше.

— Но там же люди… — пробормотала в ужасе девушка, стараясь не вдыхать едкий тошнотворно-сладкий запах дыма.

— Здесь везде люди, — спокойно констатировал Торой, — это всё-таки густонаселённый город, а не какая-нибудь дремучая деревня в районе пограничья.

Ведьма, поражённая чёрствостью и цинизмом своего спутника, остановилась.

— Но ведь эти люди сгорят! — в совершенном ужасе воскликнула девушка (перед ней, как перед всеми, гонимыми Великим Магическим Советом, всегда маячил огонь костра, коего не было страшнее).

Торой пожал плечами:

— Их участь незавидна. Но мы-то что можем сделать? Разве только убраться отсюда подальше. Поэтому, советую прибавить шагу. — И он действительно пошёл быстрее.

Прихрамывая, ведьма побрела следом, с ужасом думая о том, скольких мирарцев постигнет участь её бабки. И всё же очень скоро Люция поняла, как смехотворен был её страх за жителей неизвестного горящего дома — огонь полыхал не только в этой части города, но и кое-где на окраинах — там небо тоже озарялось пламенем пожаров.

Волшебник бросил через плечо:

— Если тебя это хоть как-то успокоит, могу уверить, все эти люди умрут без мучений. Их сон настолько крепок, что они просто задохнутся в дыму.

Люция с ужасом сглотнула. Слова Тороя её вовсе не успокоили. Скорее даже наоборот. Она уже просто не могла не обращать внимания на едкий запах дыма. Мало того, ведьма была уверена, что теперь этот запах будет преследовать её до конца дней, и никаким травами, духами и ароматами заглушить его не удастся.

Тем не менее, уже по прошествии нескольких минут колдунка перестала отвлекаться как на запах, так и на зарево пожарищ — боль, которой впридачу сопутствовали усталость и сонливость, стала просто невыносимой. Видимо, волшба неизвестной ведьмы всё же оказывала своё, пусть и незначительное действие.

Путники шли долго, во всяком случае, так казалось Люции. Булыжники мостовой медленно плыли под ногами, поблескивая в ровном умиротворённом свете уличных фонарей, — вот неровный камень со сколом на краешке, а вот аккуратный круглый, как будто не взаправдашний, а этот очертаниями похож на голову жеребёнка… Колдунья брела, с трудом сдерживая подкатывающую к горлу тошноту. Бедро пульсировало болью в такт биению сердца. Ведьма больше не смотрела по сторонам, лишь брела след в след за волшебником.

Мысли оборвались, а глаза сосредоточились на медленно скользящих булыжниках мостовой — гладких и выпуклых. Но вот неровные природные камни сменились красивыми фигурными брусочками декоративных кирпичей, стало быть, путники вышли на Площадь Трёх Фонтанов. Именно здесь, на Площади, ощущение реальности происходящего окончательно покинуло девушку — дальнейший путь она не запомнила.

Торой, обливаясь потом, нёс спящего Илана — руки дрожали от напряжения. С каждым шагом мальчик становился всё тяжелее и держать его магу было всё неудобнее. Изредка чародей бросал через плечо короткие взгляды на спотыкающуюся за его спиной спутницу. Лицо ведьмы было бледным, волосы, выбившиеся из косы, прилипли ко лбу, но, тем не менее, она покорно плелась следом и даже ни разу не попросила сделать остановку, чтобы перевести дух. Собственно, Торой был бы не против, выступи она с подобной инициативой, но упрямая колдунья молчала, опустив взгляд в землю, а самому предложить отдышаться магу не позволяло мужское самолюбие.

Волшебник в который уже раз покосился на свою спутницу, внутренне усмехнувшись. Конечно, он, хотя и с некоторым опозданием, распознал её манёвр. Даже странно, как не догадался с самого начала? Вместо того чтобы бежать сломя голову из города, хитрая девчонка пошла на риск — вернулась обратно в Мирар, слегка изменив для подстраховки внешность. А он-то, Торой, рвал на себе волосы оттого, что потерял след ведьмы, тогда как она вовсе и не думала покидать столицу — ход смелый и неожиданный в своей простоте. Если бы не случайность, низложенный чародей в жизни не нашёл бы отчаянную девчонку.

Конечно, в сложившейся ситуации магу выгодно играло на руку то, что ведьма считала его полным Сил. Разумеется, раскройся блеф, она безо всяких колебаний сбежит. Хотя мстить или делать гадости, наверное, не станет — слишком уж простодушна… С другой стороны, зачем ей бежать? Она со своей «везучестью» попала в такой переплёт, что сейчас должна буквально трястись от страха, ведь, найди её неизвестная ведьма, даже мокрого места не останется.

Хм. Забавно всё же получается — деревенская дурочка-простушка спутала планы какой-то очень сильной колдуньи. А ведь усыпление Мирара — дело непростое, к нему, наверняка, готовились даже не месяцы, а, вполне вероятно, годы. И вдруг на горизонте появляется необразованная девчонка, которая сводит старания могучей колдуньи (может, даже не одной, а сразу нескольких) к нулю…

Да, держаться за Тороя — единственный выход для Люции, бежать от него ей очень невыгодно. Опальный волшебник горько усмехнулся — о своей участи, попади он в лапы ведьмы или какого-нибудь чернокнижника, ему даже думать не хотелось. Хорошо, если просто убьют, а может, и что-то пострашнее придумают… Хорошо хоть, теперь у него есть Книга. Ещё пара часов, и всё вернётся на круги своя.

Маленький томик, спрятанный в складках хитона, буквально жёг чародея. Скорее, скорее открыть и прочесть… Люция отдала фолиант без какого-либо сожаления, стало быть, написанное Рогоном или не подходит ведьмам, или как-то зашифровано. В любом случае, набраться магических знаний девушка точно не успела — иначе не стала бы так затравленно махать мечом перед носом кхалаев.

А вдруг… Торой даже замер на секунду от осенившей его догадки. Шедшая позади ведьма едва не споткнулась, налетев на замершего волшебника. Девушка тихонько ойкнула от неожиданности, а маг снова двинулся вперёд, чувствуя, как липкие капли пота сползают по спине. Вдруг всё это — лишь мистификация, уловка? Вдруг маленькая наивная ведьмочка на самом деле расчетливая интриганка? Что, если она давно полна Сил и прекрасно понимает, что Торой совершенно неспособен к магии? Что, если это она украла Зеркало и наняла кхалаев…

Стоп! Волшебник помотал головой, словно уставший мул. Бред какой-то. На что сильной ведьме маг, который уже несколько лет как не маг? Зачем строить столь сложную ловушку для того, кого можно обвести вокруг пальца, словно ребёнка, при помощи самого слабого колдовства? Чародей усмехнулся — скоро от усталости в голову полезут и не такие мысли.

Но вот перед глазами появилась, наконец, «Перевёрнутая подкова», и именно это заставило волшебника очнуться от невесёлых дум. Пройдя последнюю сотню шагов, путники настолько быстро, насколько позволяли оставшиеся силы, пересекли широкую мостовую и вошли в таверну.

Уже знакомый запах пива ударил в лицо. Внутри питейного заведения было душно, но светло — в люстре под потолком ещё не догорели несколько свечей. В их скудном свете оказалось вполне возможным разглядеть пустой зал — чисто подметённый пол, протёртую стойку и храпящую за ней необъятную Клотильду в съехавшем на бок чепце. Уродливого овального зеркала, висевшего над полками с пивными бокалами, на месте не было. Из стены, где оно раньше красовалось, торчали лишь два одиноких крюка.

Хозяйка таверны мирно посапывала, причмокивая во сне полными губами. В дальнем углу зала, за столом также безмятежно, над кружкой с выдохшимся пивом дрых одинокий посетитель (Торой не сразу его заметил) — кряжистый старичок-гном в коричневом кафтане, занесло проезжего некстати. Засиделся, стало быть, допоздна, а Клотильда, как приветливая хозяйка, караулила последнего посетителя. Так оба и заснули, кто где был… Что ж, это, как ни крути, лучше, чем переходя из комнаты в комнату со свечой в руке.

— Пойдём наверх, — прохрипел вконец измотанный маг своей спутнице. Та пробормотала что-то невнятное и покорно поплелась следом. Судя по виду — ведьма снова была готова хлопнуться в обморок. И всё же она нашла в себе сил подняться на второй этаж, где измученные путники ввалились в первый попавшийся номер, оказавшийся, к счастью, пустым.

В комнате было темно… Ведьма, больше по привычке, щёлкнула в воздухе пальцами, и под потолком загорелся тусклый болотный огонёк, заливший помещение мертвенно-зелёным сиянием.

Торой удержался от завистливого вздоха и опустил мальчика на узкую кровать, после чего с наслаждением потянулся. За его спиной мягко осела на пол обессиленная спутница. Маг повернулся к девушке и только в слабом свете еле тлеющего болотного огонька увидел тёмное пятно крови на её бедре. Зло плюнул и, собрав остатки сил, кое-как перетащил ведьму на кровать.

* * *

Люция пришла в себя от резкой боли, которая, полыхнув в сознании алой вспышкой, вырвала девушку из обморока.

— Всё. — Торой бросил окровавленный шип в миску, стоящую у изголовья кровати. — В следующий раз не будешь молчать.

Ведьма облизнула сухие губы:

— Дай попить.

Волшебник налил воды в глиняную кружку и протянул её страдалице. Та приподнялась на локте и принялась жадно пить, однако уже после первых трёх глотков скривилась:

— Гадость какая…

Вода и вправду была мерзкой — тёплая, словно парное молоко.

— Другой нет. — Пожал плечами Торой. — Что делать с твоей раной?

— Вылечи. Болит очень. — Люция посмотрела на него глазами побитой собаки.

Волшебник отрицательно покачал головой и вдохновенно соврал:

— Лечить магией? Рана затянется, но болеть будет, как и прежде. Тут ты себе можешь помочь только ведьминскими припарками.

Чародей смотрел на девушку, затаив дыхание — заподозрит ли она его во лжи? Однако Люция и впрямь была тёмной деревенской девчонкой, проглотила наживку вместе с крючком. Поверила! Маг едва не пустился в пляс, когда колдунка с сожалением и болью в голосе ответила:

— У меня трав нет… — она сделала ещё один глоток воды.

— Тут неподалёку лавка местного лекаря. — поделился Торой. — Там, наверняка, много этого добра. Что тебе надо? Могу сходить…

Эта неожиданная обходительность с его стороны была не более чем позой. Понятное дело, что ни одна, даже самая бестолковая ведьма не доверит волшебнику (да и вообще кому бы то ни было) выбирать травы для своего зелья. Попади в колдовское варево хоть одна случайная травинка и…

— Нет. — Отрезала колдунья. — Я сама.

И тут же, покраснев, спросила:

— А ты не мог бы проводить меня?

Боится одна, да и мало ли, вдруг в обморок хлопнется где-нибудь на улице.

— Провожу. — Милостиво согласился волшебник.

Люция, зажимая рану на бедре чистым полотенцем (чародей отыскал где-то в закромах Клотильды), со стоном встала с кровати. Маг приобнял девушку за талию, и колдунка, повиснув на плече спутника, кое-как заковыляла из покоя. «Главное, не хлопнуться в обморок, главное, не хлопнуться в обморок, главное, успеть приготовить отвар, главное не хлопнуться в обморок…» — Люция повторяла про себя эти слова, словно какое-то таинственное заклинание.

Вот так, поддерживая друг друга и будучи каждый в своих мыслях, маг и ведьма вышли из таверны. К тому времени низкое, затянутое тучами небо уже заметно посветлело, и, вместо ночной тьмы, над спящим городом в дрожащем от зноя воздухе парили сиреневые предрассветные сумерки.

Лавка мирарского лекаря находилась всего в одном квартале от «Перевёрнутой подковы», в общей сложности расстояние не превышало пятисот шагов, но и Люции, и её спутнику этот путь показался бесконечно долгим. Время от времени, спотыкаясь о неровные камни мостовой, ведьма охала от боли и всей тяжестью наваливалась на шатающегося от усталости волшебника. Когда измождённая парочка наконец-то добрела до небольшого магазина, сумерки стали совсем прозрачными, а на крышах домов разлились розоватые краски рассвета.

Бросив небрежный пасс и пошептав что-то над замком, ведьма толкнула входную дверь. Хорошо смазанные петли не издали ни звука, когда измождённая парочка ввалилась в полумрак магазина.

Здесь пахло сухими травами — горьковатыми и пряными. В полумраке были видны протянутые вдоль стен длинные стеллажи. Многочисленные полки, поднимающиеся от дощатого пола до самого потолка, оказались уставлены различными склянками, мешочками с травами и банками с мазями.

— Торопись. — Прохрипел, задыхаясь Торой. — Вдруг, колдовство уже ослабло, и нас услышат.

Ведьма подковыляла к витрине и ответила:

— Вряд ли. Волшба такого размаха обычно держится много часов.

Маг удивлённо присвистнул, на что Люция лишь усмехнулась:

— А ты думал, ведьминское колдовство слабее твоего, волшебник? Если хочешь знать, опытная колдунья может оказаться посильнее мага.

С этими словами девчонка двинулась вдоль полок, изучая надписи на образцах. Время от времени она брала тот или иной мешочек с травами, а то и склянку с готовой настойкой. Обойдя весь магазин, довольная ведьма вернулась со своими находками к прилавку, возле которого сидел её измученный спутник.

— Кое-чего, конечно, не хватает, но я нашла замену, так что можно идти обратно. — Девушка ловко распихала по карманам передника свои находки.

Маг поднялся со стула. Усталость становилась всё сильнее. То ли события минувшего вечера так измотали Тороя, то ли Ведьмин Гриб ещё давал о себе знать, то ли магический сон, объявший город, начинал действовать и на него…

Повиснув друг на друге, путники двинулись назад в таверну.

Предрассветный туман вытеснил из города жару, и теперь с каждой минутой на улице становилось всё холоднее. Ведьма с удивлением увидела, что при каждом выдохе изо рта у неё вырываются клубы пара.

Собственно говоря, холод был обоим путникам только на руку — он подстёгивал и заставлял поторапливаться. Рассвет нерешительно пробивался сквозь висящие над Мираром низкие тучи, резкие порывы ветра то и дело с воем проносились по переулкам. Да и первые солнечные лучи, робко просачивающиеся сквозь зазоры в облаках, не принесли с собой тепла. Воздух стал ещё холоднее.

Проходя мимо огромных кустов акации, растущих возле аккуратного приземистого домика, Торой с удивлением увидел, что листья кустарника почернели и безжизненно повисли на ветках, издавая под порывами ветра не шелест, а сухой, царапающий слух, шорох. Маг покачал головой, выдохнул очередную порцию сизого пара и побрёл дальше.

Кое-как парочка доковыляла до угла улицы. Через дорогу, прямо перед ними, возвышалась таверна Клотильды. Идти оставалось несколько дюжин шагов, но Люция обессилено рухнула на красивую деревянную скамью, стоящую между двумя уличными фонарями. Маг опустился рядом со спутницей, давая ей возможность перевести дух. Несколько минут ведьма глубоко вдыхала морозный воздух и старалась отогнать тошноту, чтобы не хлопнуться в обморок, Торой терпеливо ждал.

Внезапно взгляд волшебника упал на деревянные подлокотники скамьи. Приглядевшись внимательней, чародей с удивлением увидел, как морёная древесина покрывается мерцающим белым налётом. Опешив от внезапной догадки, маг провёл пальцем по гладкой, отполированной множеством прикосновений доске. Иней мгновенно растаял, а на серебряном налёте появилась тёмная полоса, впрочем, через несколько мгновений, эта полоса стала почти незаметна.

Изумлённый чародей поднял голову и посмотрел на небо. Худшие подозрения оправдались — на спящий волшебным сном город медленно падали белые хлопья.

— Ч-ч-то эт-то? — выбивая зубами дробь, спросила ведьма.

— Снег. — Ответил, поднимаясь со скамьи, маг. Он посмотрел, как огромные снежинки опускаются на почерневшие листья жасмина, и покачал головой. — Если так пойдёт и дальше, то к обеду весь город будет в сугробах.

— Пойдём в таверну, там, по крайней мере, тепло… — колдунка мужественно поднялась на ноги и, собрав последние силы, двинулась к «Подкове».

У входа на постоялый двор чародей оглянулся, окинув взглядом открывшийся вид — пустые узкие улочки, погружённые в звенящую тишину, низкое серое небо и плавно парящие к земле огромные хлопья снега. Камни мостовой покрылись инеем, лишь там, где недавно прошли путники, виднелась тёмная цепочка следов.

Люция, которая уже совершенно отупела от боли, не была склонна к созерцанию, поэтому она подтолкнула волшебника в спину, так что ему не осталось ничего иного, как переступить порог.

С момента ухода в таверне ничего не изменилось — всё также храпела за стойкой Клотильда, да крепко спал за столиком заезжий гном. Однако в помещении стало заметно прохладнее.

— Нам надо на кухню. — Еле выговорила Люция, присевшая на краешек скамьи у стола. — Я приготовлю отвары. Тебе — от Гриба и себе, чтобы затянулась рана…

И девушка, по-прежнему прижимая мокрое от крови полотенце к бедру, двинулась за барную стойку. Торой какое-то время смотрел ей в спину, а потом, тяжело вздохнув, двинулся следом, хочешь — не хочешь, а придётся проследить за всеми манипуляциями, вдруг какую-нибудь отраву приготовит? Обойдя сладко причмокивающую губами Клотильду, маг ступил за стойку.

Отсюда таверна выглядела несколько иначе, во всяком случае, питейный зал казался больше. Волшебник усмехнулся, увидев под стойкой несколько одинаковых бутылей с жидкостью разной прозрачности. Стало быть, хозяйка заведения не брезговала кое-какими хитростями и иногда под видом хорошего вина продавала изрядно подвыпившим завсегдатаям некачественную сивуху. Кроме того, возле Клотильды Торой заметил початую бутыль хорошего рома. Слишком хорошего и дорогого, чтобы продавать его в таком заведении. Видимо владелица «Перевёрнутой подковы» любила хлопнуть стаканчик-другой для бодрости.

Обойдя необъятную мадам, чародей, без каких бы то ни было угрызений совести, присвоил себе полупустую бутыль и покинул зал. Пройдя через занавешенную тростниковой шторой арку, маг очутился на кухне. Здесь оказалось далеко не так чисто, но всё же достаточно прилично. Настолько прилично, чтобы не вызвать брезгливость. У стены в огромной деревянной бадье была сложена грязная посуда, залитая до верху мутной мыльной водой. Рядом на длинном столе поверх чистого, хотя и не белоснежного полотенца, донышками вверх сушились чистые пивные кружки. Ну, а в углу кухни, как водится, высилась огромная плита, заставленная кастрюлями и сковородами самых впечатляющих размеров.

Ведьма уже открыла топку и шуровала в золе кочергой, откапывая из-под слоя остывшего пепла ещё горячие угли. Рядом с плитой, в деревянном ящике была сложена аккуратная горка сухих дров. Торой взял парочку хороших поленьев и отдал их Люции, которая усердно раздувала огонь. Ведьма, стоящая на коленях перед плитой, благодарно кивнула и чихнула — в лицо ей взметнулось облако золы, зато в печи дружно вспыхнула горка щепок, которые колдунья уже набросала на тлеющие угли.

Маг огляделся. Помимо стеллажей с утварью, стены были увешаны гирляндами лука, чеснока, стручками острого перца, венчиками сушёного укропа и прочей ерундой. Однако всё это совершенно не занимало низложенного волшебника. Нимало не интересуясь деталями убогой обстановки, Торой занялся подробным осмотром содержимого чугунков, кастрюль и котелков, стоящих на плите. В глубоком глиняном горшке обнаружилось остывшее мясное рагу. Вооружившись неуклюжей деревянной ложкой, волшебник принялся за трапезу. Ведьме предлагать не стал — та была всецело поглощена приготовлением своего зелья.

Чародей сосредоточенно жевал, изредка бросая на Люцию косые взгляды. Чудна я она была — худенькая, неуклюжая (то и дело что-нибудь роняла или задевала локтями), с осунувшимся лицом и длинными, взмокшими от пота, растрепавшимися каштановыми волосами. Фальшивая смуглость, как и новый цвет, а также длина волос, придавала девушке своеобразную прелесть, даже зелёно-голубые глаза, казалось, стали ярче. Конечно, красавицей, ровно как и смазливенькой, юную ведьму по-прежнему нельзя было назвать, но определённое обаяние…

— Что это ты так на меня уставился? — настороженно, даже враждебно поинтересовалась от плиты колдунья.

Волшебник усмехнулся и сказал:

— Думаю, можно ли назвать тебя красивой?

— Ну и как, знаток красоты? — поинтересовалась ведьма. — Можно?

Торою показалось, что помимо язвительности он услышал в её голосе ещё и надежду на ложь, а потому весьма мстительно и искренне ответил:

— Нет.

Высокие брови Люции поднялись ещё выше и в глазах блеснули слёзы. Девушка поспешно отвернулась к закипающему котелку и стала, шепча какие-то труднопроизносимые слова, бросать в варево травки. Волшебник наблюдал за ней со стороны и раскаивался в сказанном — от обиженной ведьмы почти наверняка жди какой-нибудь гадости. Однако хотя Люция и насупилась, вид у неё был вовсе не зловредный. Да и опыт последнего общения ясно показал — к категории гадких, злопамятных и гнусных ведьм она не относится. Хотя и доверять этой наивной провинциалке всё-таки тоже не стоит… Прав был Алех, сказавший как-то Торою, что серьёзная женщина обманывает серьёзно, а легкомысленная — легкомысленно.

Тем временем Люция готовила не что иное, как Зелье против собственного Гриба. В последний момент, когда отвар, сделанный на четырнадцати различных травах и сдобренный недюжинной порцией заклинаний был почти готов, девушка хитро усмехнулась: «Значит, голубчик, я для тебя недостаточно красива? Посмотрим, как ты после этого запоёшь. Действует медленно, но верно…» Усмехнувшись, ведьма скосила взгляд на сидящего в стороне волшебника.

Права была бабушка, говорящая, что большинство мужчин, как дети — глупы и доверчивы. Колдунья криво улыбнулась и аккуратно, не сводя при этом глаз с Тороя, который был всецело поглощён уписыванием мясного рагу, бросила в варево ещё один — очень важный ингредиент, превращающий лечебное зелье в нечто большее. «От яда моего Гриба ты, конечно, вылечишься, — подумала девушка, — но заболеешь кое-чем посерьёзнее». Ведьма не без труда подавила рвущийся наружу смешок. Взяв со стола огромные шерстяные прихватки, Люция сняла с плиты кипящий горшочек и вылила его содержимое в глиняную пиалу:

— Вот, — сверкнув милой улыбкой, колдунья протянула чародею зелье, — Пей. Оно, пока горячее, быстрее действует.

Торой с подозрением посмотрел на ведьму:

— Рога у меня после этого не вырастут?

Она хмыкнула:

— Твоя личная жизнь, волшебник, не в моей власти, так что по поводу рогов ничего обещать не могу.

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. — Торой проигнорировал её иронию, — Итак, этот твой отвар не причинит мне вреда?

Люция в сердцах бросила об пол поварёшку, которой помешивала до этого зелье:

— Если не хочешь пить, я тебя не уговариваю, вылей. — Девушка отвернулась.

Торой поднялся на ноги и совершенно чужим, лишённым всяческих эмоций голосом, отчеканил:

— Тебе прекрасно известно, что маг не может почувствовать колдовство ведьмы, поскольку оно имеет другую природу. Так что высказывать свои опасения я имею полное право. Пей первая. И учти, если сейчас хоть капля прольётся мимо миски, я развею тебя в пыль на этом самом месте.

Девушка повернулась, зло зашипела и поднесла миску к губам. На секунду колдунка замешкалась, а потом, обжигаясь, сделала несколько глотков. Волшебник удовлетворённо кивнул. Только сейчас Люция увидела его истинное лицо — не расслабленного ироничного скептика, а жестокого чернокнижника, в своё время рассорившегося с Великим Магическим Советом. Глотая горьковатое зелье, колдунья впервые почувствовала исходящую от этого человека Силу. Да если он, хоть на секунду, увидит в ней не слабую деревенскую простушку, а личного врага…

После того, как ведьма выпила треть зелья, волшебник снова ехидно улыбнулся. Люции даже показалось, что ярость, которую она мгновение назад видела в его взгляде, была лишь игрой её собственного воображения.

— Умница. Вовсе и не стоило препираться. — Неотрывно глядя ей в глаза, маг допил отвар.

Ведьма, кусая губы, вернулась к плите и снова занялась приготовлением зелья, на этот раз для себя. И всё же, отвернувшись от чародея, девушка улыбнулась — для неё-то приготовленная настойка совершенно безопасна. Небось, знала, с кем дело имеет.

Ещё несколько минут у колдуньи ушло на приготовление нового лекарства. Пошептав над варевом загадочные заклинания, девушка перелила его в две пиалы. Содержимое одной выпила мелкими глотками, время от времени дуя на обжигающую жидкость, а содержимое другой, добавив немного золы, вылила вместе с размокшими травами на чистое полотенце, которое плотно прижала к ране.

Торой с интересом наблюдал за этими манипуляциями, слегка кривясь от их сложности, затейливости и какой-то даже излишней мистичности. Почувствовав на себе пристальный взгляд, Люция раздражённо оглянулась:

— Да, ты прав, моё колдовство слабее и несовершеннее твоего, но всё же это колдовство и через пару часов оно спасёт тебя от яда Гриба, который ты — великий волшебник не в силах победить самостоятельно, а мне залечит рану, которую, как выяснилось, твоё волшебство тоже вылечить не может. — И, ехидно улыбнувшись, девушка похромала прочь из кухни.

Торой усмехнулся — слабая деревенская ведьма, простушка простушкой, а характером природа не обделила. Маг захватил с собой бутылку рома и неторопливо проследовал за ковыляющей колдуньей. И то ли ведьмин отвар уже давал о себе знать, то ли, подкрепившись, маг почувствовал себя лучше, но в любом случае усталость постепенно отступала.

Разлившееся по всему телу тепло, наконец-то, вытеснило озноб, а пара глотков выдержанного эльфийского рома так и вовсе открыла второе дыхание. Чародей зашёл в номер и рухнул на притулившуюся в углу промятую тахту. Он ещё успел заметить, что ведьма вместе с мальчишкой свернулась калачиком на кровати, успел подумать о том, что нужно быть начеку и спать только одним глазом… а в следующий момент провалился в непроглядную темноту, где не было ничего, кроме обволакивающего всё тело тепла и безмятежности.

 

ЧАСТЬ II

Торой проснулся от острого, прямо-таки безысходного ощущения надвигающейся опасности. Волшебник рывком сел на провалившейся тахте и со сна даже не сразу смог сообразить, где находится. Слабо мерцающий болотный огонёк, сотворённый Люцией, ещё висел над входной дверью и по-прежнему озарял комнату неуверенным сиянием. Постепенно маг восстановил в памяти события минувшей ночи и судорожно вздохнул, прислушиваясь к тишине.

Чего, спрашивается, запаниковал? Рассвет, вон, только-только зарождается, значит, спать пришлось не больше пары часов. Маг закрыл глаза, призывая себя к спокойствию, и постарался унять бешено скачущее сердце. Какое-то время он сидел на краешке скрипучей тахты, медленно вдыхая и выдыхая стылый воздух. Очень скоро это возымело свой результат — кровь перестала стучать в висках, да и панический зуд в кончиках пальцев тоже унялся.

Кое-как успокоившись, Торой, наконец, посмотрел на девушку и ребёнка, что скорчились под тоненьким покрывальцем. Маг снисходительно усмехнулся, глядя на эту умильную картину — надо же — никакого ощущения опасности! Ну, ладно, ребёнок, а ведьма-то, ведьма? Неужели не чувствует своим острым колдовским чутьём приближающейся угрозы? Чародей подошёл к спящим и набросил на них тощее покрывало, под которым недавно спал сам. Люция поморщилась, ощутив движение холодного воздуха, однако не проснулась. Проходя мимо окна, Торой бросил короткий взгляд на улицу и окаменел. Вид за обледенелыми стёклами заставил судорожно сглотнуть…

Насколько хватало глаз, взору открывался спящий в лиловых сумерках пустынный Мирар. Улицы, крыши домов, деревья и кустарники с почерневшей листвой покрывали пышные сугробы, а снег всё продолжал, медленно кружа, сыпаться с неба. Колдовство словно и не собиралось ослабевать…

Решив больше не мешкать, волшебник направился прочь из комнаты. Однако на лестнице царила такая кромешная тьма, что ему волей-неволей пришлось вернуться обратно в покойчик. Не бродить же на ощупь… Беглый осмотр комода показал, что ни свечей, ни масляной лампы в комнатушке припасено не было. Между тем, времени на длительные поиски не оставалось.

И тут Торой вспомнил про болотного светляка Люции, который безмятежно мерцал над головой хозяйки. Присмотревшись к колдовскому огоньку, маг вытянул руку и осторожно (постороннее волшебство — штука хрупкая) открытой ладонью попытался подвинуть мерцающий сгусток чужой Силы к выходу. Точно также он в детстве ловил снежинки — аккуратно, почти нежно, чтобы из тысяч и тысяч падающих с неба кружевных звёздочек поймать самую крупную и красивую. Однако огонёк Люции оказался гораздо строптивее какой-то там бесчувственной снежинки. Быстро распознав чужака, он ловко ускользнул из-под его руки и вернулся на прежнее место.

— Ах ты, сволочь своенравная! — тихо и оттого ещё более зло выругался волшебник.

Светляк вспыхнул чуть ярче и взмыл к самому потолку. Торой даже хмыкнул. Чужая Сила — материя строптивая, но, конечно, не наделенная разумом. Просто огонёк чувствует постороннее присутствие и не хочет ему подчиняться. По той же причине светляк так пугливо отзывается и на всплеск чужих чувств. Маг вздохнул, подошёл к кровати, на которой спали ведьма и мальчик и, почти не касаясь Люции, провёл рукой по её волосам (понятное дело, где ещё, как не в голове держат ведьмы своё странное Знание и разные колдовские хитрости). После этого чародей снова вернулся к строптивому огоньку. Очередной лёгкий взмах ладони, и светляк, почувствовав Силу хозяйки, покорно подчинился обману и поплыл следом за Тороем.

Волшебник покинул комнату, стараясь не обращать внимания на мистическое болотное свечение за спиной. Что ни говори, а огонёк Люции создавал жутковатое настроение — причудливые тени возникали, словно из ниоткуда и скользили по стене следом за низложенным магом. То ли это танцевали в мерцании болотного сияния сполохи ведьминой Силы, то ли отблески самого огонька. Торой даже зауважал свою новую знакомую — при этаком-то свете, да по ночам вершить тайные колдовские делишки! Тут нужны крепкие нервы. Размышляя о бесстрашии Люции, волшебник спустился по скрипящей лестнице вниз. Следовало отыскать что-нибудь из одежды и быстрее будить спутников. Пока преследователи не взяли след, нужно уйти как можно дальше, предоставив вьюге право заметать путь отступления.

Маг ещё вскользь отметил про себя, что вчерашнее варево, приготовленное ведьмой, оказалось намного действеннее (и приятнее на вкус), чем то воняющее дохлыми кошками питьё, которым лечил своего ученика Золдан. Волшебник чувствовал себя просто великолепно — ни вялости, ни слабости.

В питейном зале со вчерашнего вечера ничего не изменилось. В сиреневых сумерках, чуть подсвеченных мерцанием болотного огонька, было видно, что гном, уснувший накануне за столом, почти посинел от холода. Да и необъятная хозяйка таверны, похрапывающая за барной стойкой, выглядела не лучше. Маг зябко повёл плечами, разгоняя холод. Одежда и ещё раз одежда. Троим беглецам нужно тёплое платье, чтобы не окоченеть в пути.

Поразмыслив, чародей решил, что вход в хозяйские комнаты традиционно должен находиться под лестницей. Так оно и оказалось. Приземистая дубовая створка притулилась аккурат между старым сундуком и деревянной кадкой. Дверь оказалась не заперта, и Торой беспрепятственно проник внутрь.

Немудрёная обстановка комнатушки весьма красноречиво свидетельствовала о своём назначении. Тут Клотильда подсчитывала доходы и расходы, приносимые её заведением. У окна возвышалось исполинских размеров бюро — в неверном сиянии зелёного светляка оно казалось сказочным чудовищем, готовым в любой момент ринуться на непрошеного посетителя. На подоконнике громоздились книги и гроссбухи. Ну и дополняли обстановку несколько стульев да старый шкаф, в приоткрытую и заметно обвисшую на петлях дверцу которого маг разглядел большие пузатые бутылки с мутным пойлом — контрабанда, стало быть. В тени шкафа виднелась ещё одна дверь — в хозяйские покои.

Маг пересёк кабинет и попытался было проникнуть в святая святых. Однако массивная дверь оказалась надёжно заперта и даже не шелохнулась, когда Торой попытался толкнуть её плечом.

Поразмыслив несколько мгновений, волшебник решил обыскать бюро и, чувствуя себя последним вором, принялся обшаривать выдвижные ящики. В одном из них, под кипой расписок, волшебник нашёл связку разномастных ключей.

Над головой мага встревожено мигнул огонёк Люции, видимо, в очередной раз потерял пульсации хозяйки и забеспокоился. Торой как раз шагнул прочь от бюро и полой хитона случайно задел приоткрытую дверцу шкафа. Старые петли жалобно и тонко скрипнули. Резкий звук, похожий на обиженное всхлипывание, в звенящей тишине показался оглушительным. Огонёк трусливо вздрогнул. Ну, весь в хозяйку, малявка.

— Без паники, — не оборачиваясь, бросил ему волшебник, и снова провёл в воздухе ладонью, которая ещё хранила след ведьминой Силы. Светляк опять мигнул, но всё-таки на время успокоился и даже начал светить немного ярче, впрочем, последнее было, скорее всего, лишь игрой воображения.

Чародей прихватил ключи и шагнул к закрытой двери.

— Свети пониже, ничего не видно. — Попросил он трусливого светляка.

Конечно, огонёк не среагировал на просьбу чужака, да, собственно, чужак на обратное и не надеялся.

Подобрать нужный ключ даже в потёмках оказалось делом пустяковым. Едва слышно щёлкнул механизм, и дверь гостеприимно открылась. Н-да, судя по роскошной обстановке гостиной Клотильда даже приблизительно не знала, что такое нужда. Маг хмыкнул и поспешил вперёд, безжалостно топча шикарные ковры тонкой эльфийской работы. Торой без стеснения заглядывал во все встречающиеся по пути комнаты, и очень скоро нашёл то, что искал — спальню с огромным гардеробом.

Волшебник бесцеремонно распахнул створки вместительного шкафа и замер. На него пахну ло сладким ароматом чистого накрахмаленного белья и оницы — цветка, который по общепризнанному мнению хозяек, избавлял содержимое платяных шкафов от характерного запаха слежавшейся ткани — давно забытый горьковатый запах, вызвавший целую бурю воспоминаний. Маг застыл, вдыхая витающий в ледяном воздухе аромат. На долю мгновенья перед его глазами как будто даже промелькнул рыжий локон, а потом всё исчезло. Запах сушёных цветов, смешанный с запахом чистых простыней, словно перестал существовать. Торой раздражённо дёрнул плечом и едва не по пояс погрузился в недра огромного шкафа.

На самой нижней полке маг обнаружил то, что, собственно, не сильно надеялся найти — стопку мужских вещей. На счастье ночного вора, хозяйка таверны оказалась дамой сентиментальной и трепетно хранила одежду почившего супруга. Длинную шерстяную тунику Торой выудил первой, радуясь про себя, что отошедший в мир Скорби супруг трактирщицы был не из субтильных. Ну, а то, что вышеозначенный супруг был почти одного с Тороем роста — и вовсе казалось мистическим совпадением. Собственно, субтильный мужичонка с такой дородной нимфой просто бы не совладал. Поймав себя на столь крамольной мысли, чародей хмыкнул и продолжил копошиться в вещах. Извлёк на свет несколько поношенных, но безупречно чистых суконных рубах, широкий пояс, пару тёплых плащей и ещё что-то по мелочи.

Поёживаясь от холода, волшебник торопливо переоделся в тёплые вещи, которые на деле оказались хрустящими и совершенно ледяными, после чего, ёжась и зябко подрагивая, поспешно сложил бесполезный теперь хитон и заботливо завернул в плотные складки одеяния Книгу.

От мимолётного прикосновения к фолианту Рогона кончики пальцев на мгновенье онемели. Лёгкое покалывание царапнуло ладони, пробежало по рукам, поднимая дыбом короткие волоски, вскарабкалось на плечи и скользнуло прямо в сердце. Последнее панически ёкнуло и забилось быстрее. Мага в очередной раз передёрнуло от холода. Кровь бешено пульсировала в висках, а потом покалывание замерло там же, где и началось — на кончиках пальцев. Пробормотав цветистое проклятие на голову того, кто привлёк в Мирар студёную зиму, волшебник торопливо ослабил шнуровку на жёстком воротничке сорочки.

Из всей найденной одежды Торой выбрал два плотных широких плаща и тёплую юбку для Люции. Захватив все свои находки, а заодно и пуховое одеяло с огромного клотильдиного ложа, маг поспешил прочь. То-то хозяйка удивится диковинному воровству, когда очнётся от колдовского сна.

Покои трактирщицы «воришка» покидал бегом, чтобы хоть как-то согреться и наверстать упущенное время. В зале таверны волшебник ненадолго задержался у стойки, где спала, медленно коченея, владелица «Перевёрнутой подковы», и набросил на похрапывающую даму одеяло, взятое с её же собственного ложа. Чародей очень надеялся, что эта слабая мера спасёт необъятную трактирщицу от опасности замёрзнуть во сне. В результате, укрытая хозяйка таверны стала похожа на бесформенный стог сена, который кому-то вздумалось свалить прямо возле стойки.

Плохо знающие Тороя, приняли бы его действия за благотворительность. Остальные, впрочем, тоже. На самом же деле подобная чуткость волшебника была продиктована не более чем элементарной предосторожностью. Раз зеркало, которое украли кхалаи, принадлежало хозяйке «Перевёрнутой подковы», значит, очнувшись ото сна, трактирщица сможет хоть что-то о нём рассказать, ну, хотя бы, как оно к ней вообще попало. Где гарантия, что Торою не придётся вернуться в таверну за объяснениями? А раз так, то пусть уж к тому времени Клотильда всё-таки будет жива и не являет собой звенящую от холода глыбу льда.

Закончив укутывать трактирщицу, Торой поднялся наверх — пора будить ведьму и покидать город. Пока же Люция будет возиться с ребёнком, маг побывает на конюшне и выяснит — спят ли лошади в стойле. Скорее всего, именно так оно и окажется, но он до последнего уповал на удачу, очень уж не улыбалась волшебнику перспектива пробираться по глубоким сугробам пешком, таща на закорках Илана.

Однако прежде чем будить ведьму, надо было закончить ещё одно дело, о котором Люции вовсе не следовало знать. А уж, ради этого дела Торой мог поступиться даже ценными мгновениями… Ворох одежды, удерживаемый под мышкой, маг бросил прямо на пол и только Книгу Рогона предусмотрительно перепрятал во внутренний карман просторного плаща.

После этого волшебник поспешно проследовал в комнату, которую ещё несколько дней назад снял у Клотильды, ни сном, ни духом не догадываясь о грядущих событиях.

В номере было прибрано, видимо, новый постоялец так и не успел въехать. Маг, не снимая обуви, встал на заправленную стареньким покрывалом кровать, легко подпрыгнул и зацепился руками за широкую потолочную балку. Подтянулся одним сильным движением и сразу же увидел то, за чем пришёл.

Нож находился там, где и был оставлен несколько дней назад. Люция при всей своей хитрости не смогла найти это небольшое уродливое оружие — тайник в своей безыскусности оказался крайне надёжным. Там, где две широкие потолочные балки соединяла металлическая скоба, древесина рассохлась, образовав глубокую трещину. В эту-то трещину и уместился старинный нож в потёртых ножнах.

Торой спрятал невзрачное оружие за голенище сапога и подумал, что, если и была в его жизни бестолковая афера, принесшая наименьший результат, так это та самая сделка, заключённая два года назад со старым хитрым магом. Как напоминание о давней махинации остался уродливый нож, которому чародей пока не нашёл применения, да припрятанный в кладовых памяти горьковатый, почти осязаемый запах оницы…

Одним словом, когда волшебник вышел из номера обратно в мрачный коридор, то твёрдо решил, что не станет сейчас размышлять ни о старинном ноже, ни о белых цветах оницы, ни о рыжем локоне. Но разве можно не думать о том, о чём старательно сам себе запрещаешь?

* * *

— Волшебник, я знаю, ты можешь помочь… — дрогнувшим голосом шептал мужчина с молодым лицом и невыразимо древними глазами, — так помоги!

И эльф перегнулся через грубо сколоченный стол, стараясь приблизиться к собеседнику и заглянуть ему в глаза.

Торой сидел в уголке, возле стены. Лицо его терялось в тени, и на свету оставались только руки, то так, то эдак поворачивающие деревянную кружку с элем.

Маг сидел и думал о том, как похож зал этой портовой таверны, расположившейся у старого мола, на залы десятков, если не сотен, иных заведений в которых ему приходилось жить последние годы. Вот разве что столики здесь были как нельзя более удачно отгорожены друг от друга скамьями с высокими спинками. Благодаря этому посетители (а они, как вы понимаете, в портовых забегаловках самые разношёрстные) могли спокойно вести разговоры на самые туманные темы. Поэтому-то таверна под названием «Сирена» не пользовалась хорошей репутацией — о чём может договариваться сомнительная публика в такой располагающей ко всякого рода тёмным делишкам обстановке? Собственно, именно по этой же причине, в «Сирене» всегда было многолюдно.

И, именно тут, в прокуренном и пропахшем морской солью питейном зале, частенько можно было увидеть, как купцы, провозящие контрабандный товар, вполголоса торгуются с покупателями или как закутанный до самых глаз в бесформенный плащ посетитель о чём-то шепчется с дюжим матросом (рожа последнего, как правило, бандитская). Но происходящее рядом мало интересовало Тороя. Он сидел над кружкой эльфийского эля и безразлично смотрел, как догорает, истекая воском, свеча. Кстати, вместо подсвечников хозяин таверны наловчился применять бутылки из-под рома.

— Волшебник… — опасливо оглядываясь по сторонам, снова зашептал эльф. — У меня есть предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

Низложенный маг с интересом посмотрел в древние, словно бушующий за стенами «Сирены» океан, глаза. На какой-то миг ему показалось, будто в них мелькнуло нечто вроде мольбы. Впрочем, это было лишь игрой воображения, усугублённой пляской теней. Потому-то Торой вновь безразлично пожал плечом.

Йонех нервно хрустнул суставами тонких пальцев, суетливо покрутил широкое серебряное кольцо, украшающее мизинец, и продолжил:

— Много лет назад брат передал мне старинную реликвию. Он вручил её со словами: «Когда само существование нашего рода окажется под угрозой — отдай эту вещь тому, кто сможет всё исправить». И вот, время пришло, хотя я всей душой надеялся не дожить до этого скорбного дня.

Торой в очередной раз поразился цветистости оборотов. Ну, надо же, род Йонеха, того и гляди, замкнётся на одном единственном наследнике — лефийце, а старейшина тем временем рассыпается в витиеватых сожалениях, расписывая своё бедственное положение. Всё-таки эти эльфы — странный народ.

Волшебник неопределённо повёл бровями:

— Йонех, давай без пафоса. И не пытайся меня разжалобить. Вдруг твоя реликвия и дилерма ломаного не стоит.

Эльф, уязвлённый в самое сердце, поджал губы, но, тем не менее, сказал:

— Это Рунический нож. И ценность его нельзя исчислить деньгами.

Торю стоило немалых усилий сохранить невозмутимость, однако он выстоял. Эльф, внимательно вглядывающийся в размытое потёмками лицо собеседника, кажется, даже удивился подобному хладнокровию. Во всяком случае, уважения в его взгляде прибавилось.

А молодой маг, по-прежнему невозмутимый, отхлебнул эля, посмотрел на тлеющую в бутылке свечу, пожевал губами и, наконец, спросил:

— Откуда же у твоего брата взялась этакая вещица?

Йонех тонко улыбнулся:

— Прости, волшебник, но это не твоё дело.

— Очень ошибаешься, — холодно заверил его Торой, — как раз моё. Совершенно не хочу получить бестолковую железку под видом древнейшей реликвии.

Теперь эльф открыто усмехнулся:

— Никому не веришь?

— Никому.

Остроухий проситель с пониманием кивнул, и две тонкие косички у его висков качнулись в такт движению:

— А моей клятве бессмертного поверишь? — спросил он.

Торой задумался лишь на мгновение:

— Клятве эльфа, пожалуй, поверю.

— Тогда клянусь тебе перед лицом Вечности, что нож, какой будет отдан тебе в уплату за проведение обряда над моим потомком, и есть настоящий Рунический нож, на который я, после исполнения таинства, не стану притязать.

Низложенный чародей поразмыслил, прикидывая, мог ли эльф произнести клятву таким образом, чтобы она получила ещё какое-то значение. И лишь решив, что подвоха нет, маг согласно кивнул:

— По рукам.

* * *

Как водится, у бессмертного народа есть свои горести, отличные от человеческих. Вот и Йонеха не миновала страшная эльфийская беда, исправить которую по силам только очень сильному (и далеко не белому) чародею.

Именно поэтому древний маг так долго и много рассказывал Торою об эльфийской истории и генеалогии. Низложенный волшебник, хотя и не вынес из лекции ничего нового, но собеседника слушал внимательно — помалкивал да потягивал эль, вдыхая терпкий запах моря, пропитавший здешние стены.

Йонех вдохновенно, даже с некоторой патетикой, рассказывал о том, каким важным для эльфов является сам факт продолжения рода. (В этот момент пятеро матросов за соседним столом разразились громогласным хохотом. Остроухий маг поморщился, но речь продолжил так же гладко и даже не запнулся.)

Как правило, все эльфы волшебники — кто-то сильнее, кто-то слабее. Но ни один эльфийский старейшина не может спокойно жить, не подготовив себе достойного преемника — наследника, превосходящего его в Силе. Если таковой не появляется в течение нескольких поколений, это означает только одно — род угасает, то есть медленно готовится исчезнуть, поскольку меркнущие способности к волшебству означают постепенное вырождение. А раз так, то вся бессмертная династия, какой бы она древней ни была, постепенно утрачивает свою влиятельность на политической и магической аренах.

И вот Йонех, уважаемый эльф и известный маг, уже несколько столетий тщетно ждёт появления на свет преемника — многочисленные дети, внуки и правнуки (а также ещё много раз прапра) с каждым поколением рождаются один слабосильнее другого.

Конечно, Йонех оказался в сложнейшей ситуации — враги ликуют, недоброжелатели злорадствуют, друзья сопереживают, родственники паникуют, понимая, что ещё несколько столетий и их прославленная фамилия сгинет из магических кругов во веки веков. Между тем, у одного из многих праправнуков Йонеха (уже, кстати, совершенно не владеющего Древней магией) в результате мезальянса с человеческой девушкой родился сынишка — лефиец. Мать умерла в родах, а незаконнорожденный отпрыск остался на руках у похотливого остроухого папаши. Как всегда бывает в таких ситуациях, ребёночек наследует от бессмертного родителя что-то одно — либо вышеозначенную остроухую внешность, либо бессмертие. Так получилось и в этом случае — мальчик родился точной копией отца.

Но вот что интересно — у новорожденного, появившегося на свет в лачуге старой деревенской повитухи, проявились выдающиеся способности к магии. От ребёнка исходили столь сильные пульсации Силы, что папаша, до сей поры умалчивавший интрижку, бросился к прародителю. Старый интриган Йонех быстро сообразил, что способности к магии ребёнку достались никак не по отцовской линии (от папаши на долю дитяти пришлись, как в таких случаях говорят сами эльфы, «одни только уши»).

Итак, было принято решение выдать до поры, до времени ушастое чадо за эльфа. Для этого Йонех заставил своего прапраправнука и его жену усыновить плод порочной страсти. Было разыграно настоящее представление с сокрытием беременности, дабы никто не заподозрил обмана (благо прапрапра и его благоверная жили, почитай, на самых задворках Фариджо в собственном имении — тихо и обособленно). Короче, судьба явно улыбнулась старому эльфу, и его род вновь оказался в центре внимания эльфийской общественности, разом обретя прежнее влияние.

Но вот ведь незадача — на самом-то деле даровитый потомок был лефийцем — человеком, который унаследовал лишь внешность эльфа, но никак не бессмертие. А коли так, то обман обещал всплыть в самом скором времени.

Йонех признался Торою, что от отчаянья буквально рвал волосы на острых ушах (на этих словах низложенный маг усмехнулся, решив, что попытка старого эльфа пошутить недалека от истины, он точно рвал волосы, но не на ушах, а на месте, которое находится гораздо ниже). Лукавого старейшину буквально трясло при мысли о том, что фарс, который он столь красиво разыграл, может раскрыться. Для него — древнего волшебника — такой блеф мог закончиться весьма и весьма нелицеприятно. Раскройся обман, и позор на весь род падёт такой, что лучше — камень на шею и в болото. Вместе с наследниками.

Эльф, дай ему волю, говорил бы ещё долго и цветисто. Но Торой прервал красноречие собеседника резким рубящим взмахом ладони, мол, всё понял, заканчивай. Йонех смолк, а молодой маг некоторое время молчал, осмысливая ситуацию. Однако когда он задал свой вопрос, бессмертный разом помрачнел:

— Что ты хочешь от меня?

Старый интриган болезненно дёрнул бровью, посмотрел в тёмное окно, словно (а, может, действительно?) собираясь с духом, заглянул в свою кружку, из которой так и не пригубил эля, опять посмотрел в окно и тяжко вздохнул. Он, видимо, надеялся, что собеседник всё поймёт, а значит, не потребует объяснений. Собеседник, конечно, понял и именно поэтому хотел услышать просьбу. Устный договор — уже договор. Если же соглашение не озвучено, то никто не мешает потом от него отказаться, выдав всё за досужие домыслы. Эльф понял, наконец, что маг с тёмным прошлым и беспросветным будущим не отступится, а потому с натугой проговорил:

— Я хочу, чтобы ты подарил моему потомку Бессмертие.

Торой едко улыбнулся:

— Я низложен. Поэтому ничего, кроме соболезнований подарить не могу. Силёнок нет. Да и вообще, обряд может убить твоего лефийца. Ты не хуже меня знаешь, что чернокнижие чаще отнимает, чем даёт.

Йонех поморщился от излишней скептичности в голосе собеседника:

— Я знаю. И вся моя семья согласна на риск.

Торой уважительно вскинул брови. Сила их всех побери, вот ведь беспринципные волшебники, любому некроманту фору дадут! И своими шкурами рискуют, и жизнью младенца, и даже добрым древним именем.

— Для проведения обряда нужны тринадцать кровных родственников-эльфов, один «жертвенный», желательно из самых близких, и глава семьи, который будет объединять и направлять Силу на ребёнка.

Эльф, наконец-то, сделал большой глоток эля из уродливой глиняной кружки и кивнул. Торой заметил, что виски бессмертного лоснятся от пота.

— Что будет с «жертвенным»? — Йонех посмотрел магу в глаза.

Торой пожал плечами:

— Скорее всего, умрёт, но если и выживет, то станет смертным, а значит, у вас на глазах в считанные мгновенья почиет от старости и даже зубов на память не оставит. Кстати, — продолжил он невозмутимо, — скажи-ка, Йонех, почему ты пришёл ко мне?

Эльф усмехнулся, но, помня, что от решения Тороя зависит будущее его семьи, удержался и не стал ехидничать:

— Тому несколько причин. Первая — ты знаешь все детали обряда, поскольку долгое время изучал Чернокнижие. И вторая — ты состоял в Совете, а значит, я могу взять с тебя соответствующую клятву, что не станешь трепаться направо и налево о нашей сделке.

На этих словах молодой маг усмехнулся:

— Я низложен, это избавляет от многих клятв.

Йонех не остался в долгу и тоже скривил губы в подобии улыбки:

— У тебя есть наставник, поклянёшься его Силой. Если нарушишь обещание, сам знаешь, что Золдана низложат и выкинут за границы сопредельных королевств, а его учеников лишат права наставничества. В общем, я всецело на тебя полагаюсь. И отчего-то уверен в полной своей безопасности.

Торой согласно кивнул. В конце концов, от него требовалась ничтожная малость. Всё ведь сделают Йонех и его потомки.

* * *

Пока плакал ребёнок, у мага не было сил о чём-то думать. Пронзительные детские крики царапали сознание, мешая сосредоточиться. Новоиспечённому эльфу меняли пелёнки. Приёмная мать суетилась в центре огромной залы, где на полу в плетёной колыбельке лежал надежда и опора семейства Йонеха — трёхмесячный волшебник. Пока же он был, скорее, лишь маленьким устройством по производству грязных пелёнок. Рыжеволосая эльфийка сноровисто обтирала младенца, тихонько напевая. Собственно, малыша, который только что вобрал в себя чудовищный поток Силы тринадцати родственников, песнопения матери явно не успокаивали.

Сыновья Йонеха, совершенно обессиленные, сидели в креслах, расставленных вокруг колыбели, — лица у всех бледные, пальцы рук нервно подрагивают, длинные волосы слиплись от пота. Из всех участников некромансеровского таинства только низложенный Торой чувствовал себя превосходно. Он-то и посматривал на волшебников с еле скрываемой усмешкой. Поняли, мол, что такое чёрная магия? Теперь почти седмицу будете едва живы.

На низенькой оттоманке (которую эльфы по настоянию Тороя собственноручно приволокли из соседних комнат), откинув голову на спинку-валик, совершенно изнемогший, лежал «жертвенный». Живой, здоровый и даже, по-прежнему, бессмертный. Торой в очередной раз восхитился ловкости провёрнутой Йонехом интриги. Бессмертный продумал всё до мелочей. Собрал тринадцать сыновей для проведения обряда, а в качестве «жертвенного» использовал собственного внука, родившегося слабоумным лет триста назад. Как известно, на таких магия не действует. Проще говоря, внук Йонеха пропустил через себя Силу, которую под пристальным руководством Тороя, родственники вкачивали в маленького лефийца.

Тем временем, остроухая рыжеволосая красавица закончила пеленать вопящего на все лады малыша и унесла его прочь из залы. Воцарилась тишина. Кто-то из эльфов с облегчением вздохнул. Низложенный маг с сомнением посмотрел на еле живых бессмертных. Поняв, что от них сейчас не то что благодарности, а даже и простого мычания не добьёшься, он легко поднялся из кресла и направился в отведённые ему покои, решив, что вознаграждение за труд может прекрасно подождать до утра.

Один из сыновей Йонеха, кто именно, Торой так и не понял (все они были на одно лицо, аж оторопь брала) еле слышно произнёс:

— Спасибо, чернокнижник…

Торой обернулся, ничем не выдавая накатившей злости (а совсем недавно его — лишённого Силы — эти остроухие называли магом, но теперь, когда дело сделано, чего ж миндальничать):

— Вы сами это совершили. Не благодари меня. — И он покинул залу, оставив эльфов переваривать их непосредственную причастность к некромантии.

Аккуратно закрыв высокую дверь, Торой направился прямиком в свои покои. Длинные коридоры старинного замка навевали на мага тоску обилием арок и пестротой мозаичных полов. Всё здесь было ажурное и изящное — искрящиеся в свете факелов колонны из прозрачного с поволокой гномьего камня, резные карнизы под потолками, затейливые орнаменты на стенах. Последние особенно действовали на нервы своей эфемерностью — иногда по ним пробегала зыбкая рябь, после чего изображение таяло и причудливо меняло очертания. Окончательную нереальность происходящему придавали колеблющиеся в проёмах и арках лёгкие шёлковые занавеси.

Подобная вычурность всегда утомляла Тороя. Но окончательная досада обуяла мага, когда он по неосторожности запутался сапогом в одной из трепещущих занавесей. Рассвирепев неизвестно на что, волшебник содрал колышущиеся шелка на пол и совершенно разъярённый ворвался в свои покои.

Внутри обстановка была не менее пафосной — множество портьер, низкие диванчики, скамеечки для ног, цветы белой оницы в вазах и прочая отвлекающая внимание дрянь. Торой с тоской посмотрел на царящее кругом великолепие и рухнул на низенькую оттоманку, понимая, что несмотря на поздний час совершенно не хочет спать, а значит в ближайшее время просто умрёт от скуки.

Ну и наконец, хотя покои поражали изысканностью, маг прекрасно понимал, что обитатели роскошного замка относятся к нему не просто с презрением — с брезгливостью. И эта их гадливость была ему непонятна. В конце концов, чем четырнадцать эльфов, принявших участие в обряде черной магии, лучше, чем он — тот, кто помог им не отправиться в Мир Скорби от потери Сил? Погружённый в размышления, Торой не услышал, как открылась высокая дверь.

Взметнулись шелковые занавески на окнах, дрогнули портьеры, да сорвало сквозняком несколько лепестков со стоящих в вазе ониц. Маг обернулся, недоумевая, кто бы мог нарушить его уединение — эльфы еле живы, а слуг из замка отослали…

* * *

Она не вошла. Вплыла. Заплетённые в длинную косу волнистые волосы отливали медью, лёгкое платье бирюзового цвета туго обтягивало высокую грудь, во впадинке между ключицами, словно капелька пота, блестела изумрудная подвеска. Торой в удивлении привстал, забыв слова приветствия.

Эльфийка замерла в двух шагах и несколько мгновений довольно-таки беспардонно разглядывала низложенного волшебника. Поняв, что пауза затянулась, рыжеволосая красавица отвела взгляд.

Торой безмолвствовал и в ответ на бестактное вторжение тоже пристально разглядывал приёмную мать новоиспечённого маленького эльфа. Она же, по-прежнему молча, подплыла к балконным дверям, отбросила реющие на ветру шелка и затворила распахнутые створки. На какой-то миг гостья застыла возле окна, прислушиваясь. Маг смотрел на неё и от всей души надеялся, что ничем не выдаёт немого мальчишеского восторга. Торой впервые так близко видел эльфийку. Конечно, пару раз он сталкивался с остроухими красавицами в порту, раза два или три в Фариджо, но не более того. А потому, только теперь он понимал, отчего Золдан называл эльфиек «совершенством, воплощённым в материю». От подобной нечеловеческой красоты и впрямь захватывало дух.

Наконец, нежданная гостья обернулась и снова пытливо заглянула в глаза магу, надеясь, что он начнёт разговор первым. Однако Торой не собирался форсировать события.

Досадливо поджав губы, эльфийка подошла к волшебнику так близко, что он уловил её прерывистое дыхание. Гостья нервно поправила висящее на шее украшение и, наконец, мягким бархатным голосом, от которого по спине у мага побежали блаженные мурашки, произнесла не вопрос, а, скорее, утверждение:

— Ты знаешь, кто я.

Торой сложил руки на груди (зачем красавице эльфиечке видеть, как дрожат от восхищения пальцы низложенного волшебника) и кивнул.

Гостья выдержала паузу, в надежде, что мужчина хоть что-то добавит, но тот, как и прежде, молчал.

— Ты, наверное, не понимаешь, зачем я пришла… Я и сама не очень хорошо понимаю. Но только… хотя, наверное, зря… Да, напрасно… — она метнулась к дверям, но на полпути остановилась, не зная, как поступить.

Брови мага непроизвольно поползли вверх, намереваясь обосноваться аккурат на лбу. Торой силился осмыслить сумбурную речь бессмертной, но в битве логики и подозрений явно побеждали последние. Иными словами, волшебник решил, что перед ним женщина слегка тронувшаяся умом от счастья. Шутка ли, стать матерью этакого славного наследника.

Красавица, видимо, поняла ход его мыслей и всплеснула руками.

— Нет! Нет же!

Внезапно её лицо передёрнуло от обилия наплывших чувств, а в следующее мгновенье эти чувства выплеснулись наружу посредством рек беззвучных слёз. Эльфийка уткнулась в ладони и безутешно заплакала, скорчившись на оттоманке. Торой с подозрением смотрел на рыжий затылок. Не представление ли это? Вообще-то, эльфы крайне сдержанный народ, разрыдаться вот так — при постороннем, бормотать невнятицу, проявить слабость можно только из большого отчаянья или (если быть достаточно циничным) с целью обмана.

Торой принёс из туалетной комнаты полотенце и протянул его заходящейся в слезах остроухой красавице. Гостья оторвала одну ладонь от заплаканного опухшего лица, молниеносным движением выхватила Тороево подношение и уткнулась в чистую мягкую ткань.

Волшебник взирал на бессмертную с жалостью и сомнением одновременно. Если это не разыгранный концерт, тогда что? И если эти слёзы не ложь, то сколько раз этой красивой женщине приходилось плакать вот так — беззвучно и незаметно для остальных? Судя по всему часто, вон, даже всхлипывает еле слышно.

— Меня зовут Лита, — глухо пробормотала гостья сквозь полотенце.

Маг кивнул:

— Ты — счастливая мать трёхмесячного волшебника.

Эльфийка дёрнулась, словно от удара и веско подытожила, аккуратно складывая полотенце:

— Счастливая приёмная мать.

Торой пожал плечами. До таких деталей ему не было никакого дела. Волшебник забрал полотенце и небрежно бросил его на столик. Эльфийка проследила взглядом щепетильной эстетки за этим неаккуратным движением, а потом снова посмотрела на мужчину.

— Так с чем пожаловала, счастливая приёмная мать? — он сделал ударение на принципиальном для неё эпитете.

Лита поднялась на ноги, положила горячую ладонь на запястье собеседника и увлекла его вглубь комнат. Оказавшись, наконец, в самой отдалённой части покоев — спальне (здесь тоже благоухал букет ониц, будь они неладны), эльфийка закрыла двери и повернулась к магу:

— Прости за слёзы. Я очень зла и унижена. А самое главное, я лишь пешка в руках свёкра. Как, впрочем, и мой похотливый муженёк. Однако Йонех не учёл того, что доведённая до отчаянья женщина — опасный противник.

Волшебник кивнул. Всё ясно, сейчас в его рукав ляжет козырь. И, возможно, даже не один:

— Рассказывай. — Он сел на круглый, обтянутый бархатом пуфик и приготовился слушать.

Вообще, Торой не привык внимать женским откровениям. Последний раз он слушал подобные жалобы в далёком детстве. Тогда у юного мага ходила в подружках дочка золдановского повара — смешливая веснушчатая Тьяна. Эта егоза так славно умела веселиться и шкодить, что Торой не обращал внимания даже на то, что она была вредной и непочтительной девчонкой. Тьянка никогда не церемонилась со своим дружком-магиком, могла и толкнуть, и ущипнуть, и ножку подставить. Иными словами, вела себя как ровня, попирая авторитет Тороя, хотя тот неоднократно грозился превратить её в жабу.

Тьянка в ответ только заливисто смеялась и показывала ученику королевского чародея язык. Конечно, бывали дни, когда хохотушку Тьяну пороли до синяков (девчонка, знаете ли, была не промах спереть чего-нибудь у папаши на кухне). Тогда-то дочка повара приходила к Торою вся в слезах, потирала кровоподтёки на мягком месте и от души жаловалась на «батяню». И, хотя Тьянка никогда не просила о помощи, юный волшебник добровольно лечил магией рубцы, оставленные розгами. Так вот, Тьянка была единственной женщиной, откровения и жалобы которой Торою доводилось выслушивать.

Впрочем, это обстоятельство не смущало волшебника. Он давно усвоил, что в разговорах с женщинами главное — молчать, слушать и кивать в тот момент, когда они набирают в грудь воздуха для очередной тирады. Ведь разговор женщины с мужчиной — это, на самом деле, растянутый во времени монолог. Потому маг расположился поудобнее и с интересом воззрился на гостью.

Лита тем временем забралась с ногами на кровать, потеребила в руках рыжую косу и со вздохом (так похожим на вздох Тьянки, что у Тороя даже дрогнуло сердце) начала:

— Ты ведь знаешь, что браки в родовитых эльфийских семьях мало связаны с любовью? У нас вопросы супружества решают старейшины рода. Вот и меня выдали за Натааля, не спросив согласия. Ну да, ладно. — Эльфийка слабо махнула рукой. — И вот, недавно выяснилось, что муж изменял мне. Это так унизительно! Он променял честь семьи на любовь обычной человеческой женщины, которая и красавицей-то не была! И, конечно, настал день, когда эта история всплыла во всей своей неприглядной наготе и стала достоянием семьи. Но даже не это самое унизительное. Самое унизительное в том, что отныне я вынуждена воспитывать чужого ребёнка, выдавая его за родного. Любить, лелеять и знать, что этот мальчик — плод чужой любви. Моё унижение будет расти вместе с ним. В каждой черте его лица, в каждом жесте не будет ничего моего, а между тем я должна буду его любить. Любить ещё одного нелюбимого. Разыгрывать счастливую мать и жену. И всё это — целую вечность…

От последних слов бессмертной у Тороя даже мороз пробежал по коже. Да, в неприглядной ситуации оказалась эльфиечка. А ведь Йонех и впрямь просчитался — женщина опасный враг. А уж оскорблённая женщина — и того хуже. Глядя, как горят глаза Литы при одном упоминании мужа и свёкра, низложенный маг понял — такое не сыграешь. Сверкающий взгляд, пылающие щёки, вздёрнутые брови. Что ему только надо было, этому Натаалю? И впрямь, зачем налево пошёл? Но не это сейчас интересовало волшебника:

— А ко мне-то ты чего ради пришла? — спросил он у гостьи. — Мстить что ли хочешь?

Лита закусила губу и без обиняк выпалила:

— Да. Я расскажу кое-что про награду, которой тебя хотят осчастливить. Расскажу потому, что я — уязвлённая в самое сердце женщина, которая даже не может отстоять свою честь, не замарав чести собственной семьи. Я ударю Йонеха по самому больному месту — по тщеславию.

Маг поёрзал на пуфике и в очередной раз весь обратился в слух.

Когда рыжеволосая хозяйка дома закончила свой рассказ, за окнами начало светать, и в комнату скользнули первые солнечные лучи. Торой молчал, ошеломленный услышанным. Подобной мерзости он от эльфийского волшебника никак не ожидал. Конечно, легенду про Рунический нож маг знал с детства. То был один из любимых мифов не одного подрастающего поколения волшебников. Даже сопливые магики-недоучки знали эту историю назубок. Они могли не помнить основ теоретической магии, могли забывать самые простые заклинания, но историю создания Рогоном Рунического ножа способны были пересказывать наизусть. Причём пересказывать с таким упоением, что наставники только горестно вздыхали, мол, этакое рвение, да к учёбе приложить…

Торой с молодых ногтей знал, что мифическая реликвия, пропавшая (а, может, никогда и не существовавшая?) несколько столетий назад, была знаменита на весь чародейный мир. Ещё бы! Ведь именно при помощи этого ножа Рогон истребил пятерых недругов. Особенно же привлекательной делала легенду зловредность волшебника, который придумал столь необычную месть.

Изобретательный по части всяких гадостей чародей отправил своих магов-недругов в Мир Скорби не какими-то волшебными хитростями, а путём пошлого умерщвления — все пятеро погибли от рук профессиональных наёмных убийц. Вот только с детства все маги знали, что Рогон не был бы Рогоном, если б не придумал какую-нибудь гадкую каверзу. Так случилось и в этот раз. Орудием мести стал нарочно изготовленный гномьей артелью нож.

Лезвие ковали под неусыпным магическим воздействием хитроумного чародея. Если верить преданию, Рогон нанёс на клинок роковое сочетание древних рун, после чего сталь, согласно всё той же легенде, закалили кровью василиска. Кровь эту, опять таки, если верить мифу, Рогон обменял у демонов, в Мире Скорби, ни много, ни мало, на рог единорога. Правда легенда опускала ту часть истории, где объяснялось бы, откуда у Рогона взялся рог (единороги к тому времени вымерли уже лет пятьсот как) и зачем этот самый рог понадобился демонам. Но легенда, она на то и легенда… В общем, в результате хитроумной магии зачарованный клинок стал вбирать Силу своих жертв.

Учитывая же, что все пятеро чародеев, убитых Руническим ножом, были очень сильными, месть Рогона носила несколько циничный характер. Закалённый клинок поглотил Могущество лучших, отправив их самих в вечное путешествие по загробному миру. Более унизительную смерть было трудно придумать. Именно поэтому начинающие магики с таким восхищением смаковали сию историю. Среди чародеев-подмастерьев старинный нож традиционно считался источником Силы, причём бытовало мнение, будто достаточно самому вонзить в себя клинок, чтобы стать обладателем Могущества древних магов. Говоря же о зрелых волшебниках, следовало отметить, что они считали Рунический нож мифом — в магическом мире вообще придерживались традиции всё, связанное с Рогоном, выдавать за вымысел.

Запутанный рассказ Литы о том, как реликвия оказалась в руках у её свёкра, Торой пропустил мимо ушей. Из легенды он и так знал, что Рогон отдал Рунический нож на сохранение своему соратнику чернокнижнику. Последний, как и всякий предусмотрительный некромант, вещицу сохранил и передал кому-то из своих особо надёжных учеников, ну а дальше реликвия неисповедимыми путями магического артефакта переходила от хозяина к хозяину, то в качестве платы, то в качестве наследства — не суть важно.

Но всё же имелась в рассказе эльфийки одна деталь, о которой Торою не было известно. Деталь эта устно передавалась каждому владельцу старинного ножа, но более никем и нигде не разглашалась. А дело было вот в чём… Согласно тайному предупреждению Рогона, воспользоваться ножом мог лишь низложенный волшебник, лишь один раз и только в том случае, если им не руководили тщеславные помыслы. Иными словами, если маг не жаждет обретения Силы. Загадка, в общем. Одна из знаменитых рогоновских тайн. Вот вам, дорогие потомки, источник Могущества, но, не приведи Сила, воспользоваться им из соображений корысти.

Об этой-то тонкости и собрался умолчать Йонех. Он искренне рассчитывал, что в надежде обрести Силу, Торой вонзит волшебный нож себе под рёбра. Нет живого свидетеля запрещённого обряда — нет опасности разглашения тайны. А реликвия опять возвратится в руки прежнего хозяина.

Торой даже зубами заскрежетал от ярости. Наконец, когда первый порыв злобы улёгся, чародей с подозрением посмотрел на свою гостью:

— Лита, а откуда тебе известны детали этого заговора?

Эльфийка повела точёными бровями:

— Есть такое чудное зелье, как алтан-трава, — в голосе бессмертной было столько едкого коварства, что у волшебника нехорошо ёкнуло сердце, — подсыпаешь её в вино, угощаешь им супруга, а когда тот засыпает, расспрашиваешь его, о чём хочешь.

Лита заговорщицки подмигнула Торою. Тот лишь покачал головой и просил:

— И откуда у тебя такое снадобье, милая?

Рыжеволосая гостья тонко улыбнулась:

— Мама подарила. На свадьбу. Это традиционный тайный подарок по женской линии. — И она невинно хлопнула ресницами.

Торой содрогнулся — ну, и семейка! Откуда только повелось исстари считать эльфов добрыми волшебниками? Да парочка этих остроухих — пострашнее Гильдии чернокнижников!

— Послушай, — чародею внезапно стал крайне любопытен один, в общем-то, и без того ясный момент, — а если бы ты не держала зуб на сородичей, рассказала бы мне об их замысле?

Вот тут-то на лице Литы и отразился искренний ужас:

— Как тебе только в голову такое могло придти?! — брови взлетели вверх. — Предать семью? Никогда! Просто сейчас мне важнее досадить свёкру. Это месть за унижение, которого я вовсе не заслужила.

Маг смотрел в прекрасные глаза, на безукоризненное лицо и дивные рыжие локоны, испытывая неподдельное отвращение. И вот эти-то волшебники, а также им подобные низложили его, считая опасным злодеем?

— Что с тобой? — Лита поспешно встала с ложа. — Почему ты бледный?

Торой искренне ответил:

— Это же гадко, Лита.

Эльфийка отстранилась на шаг:

— Я тебя спасла! И ты говоришь, что это гадко? Вот уж, действительно, мужская неблагодарность! Или думаешь, я солгала? В таком случае, присягаю своим происхождением.

Он кивнул, хотя и без того верил собеседнице — сделка с Йонехом изначально казалась подозрительной и СЛИШКОМ выгодной. Но всё-таки даже из благодарности к Лите Торой не стал лукавить. Он лишь вздохнул и пояснил:

— Конечно, гадко. Разве нет? Зачем эти интриги? Не устраивает муж, так не живи с ним. Уйди. Найди другого. Сила вас всех возьми! Да вообще не выходи замуж! Живи, как вздумается. Ты молода, красива, богата, бессмертна, зачем менять пелёнки чужого ребёнка? Зачем подсыпать мужу алтан-траву, мстить свёкру, нести печать унижений через всю свою невыразимо долгую жизнь?

Лита с трепетом слушала, и глаза её постепенно становились всё больше и круглее, наполняясь истинным ужасом. Наконец, когда Торой замолчал, она прошептала с восторгом и страхом одновременно:

— Волшебник, теперь я понимаю, почему тебя низложили… Для тебя не существует никаких условностей, обязанностей, долга… Как ты можешь так жить?

Торою показалось, будто мир пошатнулся. Ему-то думалось, что всё, произнесённое мгновение назад — самые насущные азы порядочности, которые способно понять любое, даже самое бестолковое создание. А на деле выходило, что он бунтарь — инакомыслящий и опасный.

Лита замерла в двух шагах, посматривая на мага с нескрываемым интересом. Обычно так смотрят на какого-нибудь редкого гада — змею или паука — с любопытством, страхом и отвращением одновременно. Наконец, эльфийка шагнула к волшебнику и вдруг (Торой даже растерялся), прильнула к нему всем своим безупречным телом. Пробежалась ладонями по волосам и небритым щекам, а потом притянула за затылок и припала поцелуем к губам.

Скорее от растерянности, нежели осознанно, чародей обнял гостью за талию, но сразу же отстранился. Тороя переполнило чувство непонятной гадливости — она целовалась, словно кабацкая девка, с исступлённой пылкостью и каким-то ожесточением впиваясь в его рот. Волшебник невольно вытер губы.

Лита с удивлением смотрела на него, вскинув тонкую бровь. Казалось, ей непонятно, отчего он так себя повёл, отчего оттолкнул её — красавицу, которая сама сделала первый шаг? Прекрасной эльфийке, мучимой ревностью и обидой, хотелось отомстить мужу, причём отомстить именно с человеком (в конце концов, он же изменил ей с человеческой женщиной?). Лита понимала, что другого шанса на месть ей в ближайшее время не представится, а тут вот он — молодой красивый инакомыслящий чернокнижник. Тем больнее хлестнёт Натааля её поступок, ведь он поймёт, что в объятия незнакомого чужака жену толкнула именно обида. Что ж, пусть чувство вины и одиночества сломит его окончательно, если не сломило ещё горе по умершей любовнице.

Торой понял всё. Он чутьём осознал причину поступка рыжеволосой эльфийки. Осознал и оттолкнул. Оттолкнул потому, что теперь она была ему так же неприятна, как её свёкор, муж и многочисленные родственники. Волшебник посмотрел на красавицу гостью и неожиданно понял, что ни дивные локоны, ни безукоризненность черт не делают её больше привлекательной. Наоборот, вся она стала какой-то кукольной, приторно-безупречной, лишённой малейших недостатков и этим глубоко неприятной.

— Лита, уходи. — Он отступил на шаг. — Спасибо за предупреждение. А теперь прости злобного некроманта, у него проблемы с воспитанием.

И Торой самым галантным жестом указал красавице на дверь. Глаза эльфийки вспыхнули обидой, злобой и чем-то похожим на презрение:

— Да уж. Вижу. — Прошипела она и добавила: — Всё-таки те, кто тебя низложили, были правы.

С этими словами бессмертная красавица круто развернулась и, распахнув двери спальни, гордо прошествовала вон, сверкая на солнце медными локонами.

Торой смотрел, как она удаляется, проходя бесконечную анфиладу комнат, как распахиваются под хрупкими руками высокие двери, как проносится по комнатам долгожданный сквозняк, как снова трепещут под невидимым ветерком многочисленные занавеси, как дурманно стелется по покоям аромат ониц и слабый свет народившегося дня. Он смотрел, как изящная, словно фарфоровая статуэтка, женщина исчезает за всплесками реющих по ветру шелков. Смотрел и понимал, что отныне презирает эльфов. Да, с этого дня он всей душой ненавидит добрых волшебников.

* * *

Из плена невесёлых воспоминаний маг вынырнул обратно в мистический полумрак «Перевёрнутой подковы». В свете зелёного огонька он недовольно поморщился и решил, что явно выбрал не самое лучшее время вспоминать семейку сумасшедших эльфов.

Люция и Илан по-прежнему мирно посапывали в тишине маленького покойчика. Болотный светляк, наконец-то, почувствовал хозяйку и радостно просиял. Свет огонька сделался увереннее и ярче, а сам он без раздумий торопливо улетел прочь от Тороя, чтобы преданно повиснуть над головой ведьмы, переливаясь всеми оттенками изумрудного. От этого в комнате стало значительно светлее, хотя за окном, как и прежде, держались лиловые сумерки. Маг задумался на секунду. Он бродил по покоям не менее четверти часа, и за это время уже должно было бы рассвести. Однако холодный полумрак и не думал рассеиваться. Волшебник покачал головой, гадая, что за чудеса происходят в природе по велению загадочной далёкой ведьмы.

За спиной Тороя сонно заворочалась на своём ложе колдунка. Она натянула одеяло до самого подбородка, улеглась поудобнее и продолжила сладко сопеть, оставив на подушке только растрепавшуюся каштановую косу.

— Подъём! — бодро скомандовал Торой и потряс девушку за плечо.

Ведьма что-то недовольно пробурчала и даже попыталась стряхнуть надоедливую руку со своего плеча, но, наконец, вынырнула-таки из своего убежища и даже открыла один глаз, в свете волшебного огонька кажущийся пронзительно-зелёным. Несколько мгновений глаз этот пытливо изучал Тороя, а потом его обладательница сонно спросила:

— Чего тебе?

— Поднимайся, пора. — Прошептал маг, стараясь не разбудить мальчика.

В сиянии болотного светляка волшебник был похож на неприкаянного баньши — кожа отсвечивала зелёным, по лицу метались тени. Кто-то другой на месте Люции испугался бы спросонок, но ведьма с детства привыкла к обманчивому свету изумрудного огонька. А потому она лишь потёрла глаза и пробормотала, сквозь зевок:

— Сейчас, сейчас!

Однако волшебник словно не услышал уверения сони:

— Там на софе тёплые вещи, переодевайся и укутай мальчишку. — Он на секунду задумался и с сомнением добавил. — Только постарайся, чтобы он не проснулся, а то начнёт реветь…

Люция согласно кивнула:

— Ага… А ты-то куда? — и она испуганно приподнялась на локте, видя, что спутник собирается покинуть комнатушку.

— На кухню, за едой, — проворчал он, — надо же что-то прихватить в дорогу.

— А-а-а… — и ведьма, успокоенная ответом, снова плюхнулась на кровать.

— Поднимайся, я сказал! — шёпотом рявкнул на неё Торой. — Мигом!

И, больше не глядя на вздорную ведьму, волшебник покинул номер.

На кухне чародей, не глядя, побросал кое-какую снедь в небольшой холщовый мешок и снова отправился наверх торопить копушу Люцию. Он ещё успел подумать о том, что ведьма, судя по всему, излечилась от нанесённой кхалаями раны. Во всяком случае, она хотя и выглядела бледненькой, но на умирающего, мучимого болью человека походила мало. Точнее совсем не походила. Это радовало, поскольку означало, что беглецы смогут удирать из города во все лопатки, а не тащиться, хромая.

Что-то неведомое подгоняло, подхлёстывало волшебника, подсказывало необходимость торопиться. Даже сердце и то отчаянно колотилось, обмирая от каждого шороха. Уж не потому ли, едва только маг занёс ногу над первой ступенькой, левый висок взорвался резкой болью?

Яркая вспышка боли расцвела перед глазами и на мгновение ослепила чародея. Ощущение было такое, словно Торою вбили в висок длинный и совершенно тупой гвоздь. Вместе с неожиданной мукой мага настигло так же ощущение, нет, внезапное прозрение.

Отчетливо и ясно волшебник увидел, как двое завернувшихся в плащи путников бредут по сугробам сквозь снежную бурю. Вот один из них оскользнулся и чуть не упал в сугроб. Второй вовремя подхватил спутника под локоть и помог устоять на ногах. Оба с завидным упрямством шли вперёд, сгибаясь под порывами ветра. Вот они миновали скобяную лавку с покосившейся под ударами непогоды вывеской… стало быть, три квартала от «Перевёрнутой подковы».

Теперь Торой знал не только, что по их с Люцией следу идут двое мужчин, но даже и то, что один из них провалился по колено в сугроб и зачерпнул полный сапог снега. Однако чародей не ведал самого главного, кем были преследователи — чернокнижниками, магами или обычными людьми?

Когда видение, столь неожиданно возникшее перед глазами, пропало, волшебник застыл, глубоко и часто дыша. Только сейчас он осознал — это магия… Незнакомая и неподвластная ему ранее, возможно, даже Древняя Магия, которой владеют лишь немногие эльфы. Именно эта магия разбудила Тороя, обостряя шестое чувство, именно эта магия вызвала странное покалывание в пальцах, именно она заставила сердце болезненно подпрыгивать в предчувствии беды, призывая торопиться. Да только чародей, свыкшийся со своим низложением, поначалу не распознал волшебство…

Оцепенев лишь на долю секунды, маг опрометью кинулся в покойчик поторапливать ведьму.

* * *

Люция дождалась, пока Торой покинет комнату, и сбросила с себя одеяло. Холод сразу же заключил девушку в объятия, жадно лизнул обнажённые, горячие со сна руки и шею, забирался под тонкое летнее платье и пощекотал покрывшуюся мурашками кожу. Ведьму передёрнуло, и она судорожно вдохнула стылый воздух, посмотрев странным взглядом туда, где мгновение назад стоял волшебник. К счастью, он, озадаченный предстоящей дорогой, вышел из номера, так и не заметив пытливого взора.

А, между тем, девчонке было интересно — подействовало ли вчерашнее зелье? Вид у мага был вполне цветущий и отдохнувший. Однако вовсе не его самочувствие сейчас интересовало ведьму. Люция с некоторым сожалением посмотрела в спину уходящему чародею и вздохнула — странно, вчерашнее зелье как будто не принесло ожидаемого эффекта. То ли колдунка что-то напортачила в заклинании, то ли Торой оказался защищённым от слабой деревенской волшбы, то ли следовало подождать ещё… Увы.

Однако кое-чему можно и порадоваться. Например, тому, что целебное зелье, сделанное Люцией для собственной раны, подействовало безотказно. Бедро совершенно не болело. Девчонка осторожно ослабила повязку и с любопытством посмотрела на рану. Впрочем, раны никакой и не было — лишь тонкий шрам, затянувшийся нежной розовой кожицей. Ведьма довольно улыбнулась и бросила повязку с остатками лечебного зелья на табурет. Сейчас она оденется и уберёт грязное полотенце в узелок, чтобы потом при первом удачном случае закопать повязку где-нибудь в лесу. Уж кому-кому, а колдунье никак нельзя оставлять следы волшбы, да собственной крови. Ну как, кто из товарок найдёт, да порчу наведёт какую?

Но сперва одеться. Слишком уж студёный воздух в комнате. Что там Торой раздобыл? Ага, понятно, шерстяная юбка, тёплый плащ… Ведьма отчаянно воевала со своим платьем, пытаясь ослабить шнуровку пояса, когда на лестнице раздался топот ног.

— Люция, быстрее, за нами идут! — маг ворвался в комнату так, словно преследователи уже ломились в таверну с чёрного хода.

Девушка испуганно распахнула глаза и, не успев даже осмыслить в полной мере слова Тороя, выпалила самый важный вопрос:

— Они далеко?

Чародей бросил на кровать принесённую снедь и, подняв с ложа по-прежнему спящего Илана, поспешно стал укутывать мальчишку в одеяло.

— Пара-тройка кварталов. Собирайся быстрее, еду забери, я понесу мальчишку, ты провизию. Бегом!

Ведьма лихорадочно теребила завязки на поясе, стараясь высвободиться из юбок, но дрожащие пальцы никак не повиновались:

— Сколько их? — она истерично дёргала узел, не понимая, что тем самым только сильнее затягивает его.

— Двое. Мужчины. Но я не знаю, кто они. — Торой кое-как спеленал ребёнка и поднял глаза на спутницу.

Ведьма в потёмках скользнула полным благоговения взглядом по лицу чародея.

— Ты их почувствовал? — она всё не переставала бороться с поясом, надеясь, что сможет одержать победу.

— Да, почувствовал… — начал было волшебник, но, увидев, как бездарно ведьма теряет драгоценное время, только выругался сквозь зубы. — Сила тебя побери, нет времени путаться в этих верёвках!

Вместо того чтобы помочь колдунье справиться с непокорными тесёмками, Торой, выхватил из-за пояса нож и неуловимым движением перерезал пояс и изо всех сил дёрнул юбки вниз. Сатин бесформенной кучей упал к ногам колдуньи. Люция осталась в одних панталонах и сорочке. Девушка не успела даже покраснеть от смущения, а маг уже швырнул ей в руки тёплую одежду. Ведьма в панике натянула огромную юбку Клотильды, затем шерстяную тунику, широкий плащ и превратилась в нечто совершенно бесформенное.

К тому времени Торой с крепко спящим Иланом на руках уже покинул комнату. Колдунья схватила узелок с пожитками, лихорадочно запихала в него еду и бросилась следом, разумеется, совершенно забыв про оставленное на табурете полотенце.

Промчавшись через залитый серым светом зал питейного заведения, спутники миновали стойку и, едва не опрокинув храпящую Клотильду, пробежали через кухню. В кухне, рядом с огромным буфетом, Торой ещё вчера заприметил низенькую дверь, ведущую в хозяйственные помещения и, соответственно, к чёрному ходу.

Пинком ноги маг высадил хлипкую створку, и беглецы пронеслись через кладовую — в лицо пахнуло пряностями, чесноком и сушёным укропом. Краем плаща Торой задел стоящую в углу растрёпанную метлу, которая не замедлила с грохотом упасть на пол. Люция споткнулась о черенок и пребольно ссаднила ногу. Ведьма зашипела от внезапной боли и едва удержала равновесие, но всё же успела бросить тоскливый взгляд на помело. Эх, жаль, не могла она им воспользоваться и улететь из Мирара, куда глаза глядят!

Не успела девушка сделать очередной судорожный вдох, как маленькая комнатка осталась позади. Короткий коридор преодолели и вовсе в несколько шагов. Вот Торой щёлкнул засовом входной двери, и пронизывающий ветер ворвался в помещение, наметая на чистые половицы снег. Запахнув поплотнее плащ, колдунка выбежала следом за своим спутником в снежную сумятицу.

В лицо словно бросили пригоршню крошёного льда — снежные иглы вонзились в щёки, холодный ветер ударил в грудь, сорвал с головы капюшон, разметал подол просторной юбки. Подошвы грубых башмаков заскользили по присыпанным снегом булыжникам и, если бы Торой предусмотрительно не поддержал девушку, она бы наверняка упала в сугроб.

— Почему никак не рассветёт? — удивлённо пропыхтела ведьма.

Беглецы проспали никак не меньше трёх, а то и четырёх часов, однако рассвета не было и в помине. Конечно, плотная завеса снежных туч мешала солнцу пробиться к земле, но всё это время Тороя не покидало чувство, что даже за этими завесами светило замерло на какой-то определённой точке небосвода между четырьмя и пятью часами утра. В итоге зябкие сиреневые сумерки не рассеивались и словно навсегда застыли над городом.

— Не знаю. — И он кинулся в глухой переулок.

Люция увидела, как мелькнул в пурге плащ мага, и устремилась следом. Студёный ветер завывал, взметая к небесам тучи снежной пыли. Увязая в сугробах, колдунка спешила вперёд, перебрасывая узелок с пожитками из руки в руку и дыша на ледяные ладони, чтобы хоть как-то отогреть пальцы. Девчонка искренне завидовала Илану, который крепко спал на руках у Тороя и тем самым был избавлен от сумасшедшего бегства.

Внезапно ведьме почему-то, совершенно не к месту, вспомнилась бабка и тот день, когда разъярённые деревенские жители тащили её прочь из избушки. Кажется, в толпе Люция увидела искажённое лицо женщины, которая приходила всего месяц назад за лекарством для своей единственной лошади. Кормилица, на которой селянка возила в город овощи, внезапно занемогла. Бабка тогда вручила просительнице сбор травок со словами:

— Ладного здравия вам, милая, и скотинке вашей…

Но тут лицо колдунке обжёг новый порыв студёного ветра, и воспоминания отступили. Странно… с чего бы им вообще было наступать? А между тем, что-то не давало покоя, казалось, будто нужно вспомнить нечто очень, очень важное, но что именно, Люция никак не могла понять. И ещё девчонке показалось, будто за ней наблюдают.

Беглянка растерянно огляделась, однако в мешанине снежинок не увидела никого, кроме Тороя. А между тем, лицо бабки — окровавленное с разбитыми губами, в синяках и кровоподтёках — так и стояло перед глазами. Старуха никак не шла из головы.

Но вот в памяти неожиданно всплыл образ мальчишки, которого маленькая ученица ведьмы встретила на опушке леса много лет назад. Колдунке тогда было не больше восьми годков. Мальчишка сидел под старой сосной и с аппетитом трескал сочную землянику, нанизанную на стебель осота, словно бусины на нитку. Паренек был ровесником Люции — веснушчатым и загорелым. Увидев невзрачную девчонку с длинной растрёпанной косой, да ещё и в простеньком коричневом платье без передника, он разом смекнул, что перед ним подмастерье ведьмы. А потому, ухватив с земли увесистую шишку, селянин запустил ею в Люцию. Последняя никогда особой ловкостью не отличалась, а потому шишка попала ей прямо в щёку, до крови расцарапав кожу. Заревев во весь голос от вопиющей несправедливости, маленькая ведьма показала обидчику язык и убежала прочь, размазывая по щекам слёзы обиды. Она давно уяснила, что колдунья не имеет права на защиту и тем более выкрикивание угроз — деревенские вмиг пожалуются старосте, и тогда беды не оберёшься.

Однако воспоминание исчезло также внезапно, как и появилось.

Ведьма остановилась посреди заснеженной улицы, силясь понять, что же с ней такое происходит. Она забыла о Торое, об Илане, обо всех. Теперь перед её мысленным взором совершенно непроизвольно возник тот самый день, когда она пришла к Фриде наниматься на работу. А потом и это воспоминание было отброшено, не успев до конца оформиться. Вместо него в голове всплыло совсем другое — вечерний ужин, неразговорчивый Ацхей, сладкие дольки цукатов…

Девушка пустыми глазами смотрела куда-то сквозь метель, а в мыслях царил полнейший кавардак. Только сейчас Люция начала понимать, что попытка вспомнить то или иное событие принадлежит вовсе не ей. Ещё бы! Колдунке совершенно не хотелось поминать ни гадкого конопатого мальчишку с веточкой земляники, ни кричащую в толпе селян бабку, ни ужин в доме Фриды. А между тем отдельные фрагменты жизни сами собой выныривали из глубин сознания.

Ощущение было ужасное. Ведьме казалось, будто какой-то чужак вторгся в её разум и принялся беззастенчиво изучать не принадлежащие ему воспоминания. Неизвестный колдун словно искал что-то, но при этом не знал, где это «что-то» спрятано. Девушке представилось, будто её память — огромная толстая книга с цветными гравюрами и подписями к каждому изображению. И вот к этой книге получил доступ какой-то незнакомец. Он берёт увесистый томик чужих впечатлений, взвешивает его на ладони, удовлетворёно кривит губы, а затем открывает на первой попавшейся странице, быстро прочитывает подпись к одному из рисунков, переворачивает несколько листов, бегло читает следующий комментарий, рассматривает недолго гравюру… А затем поспешно перелистывает книгу, уже не всматриваясь и не вчитываясь, просто разыскивая определённую тему.

Ошеломлённая присутствием чужака в собственных мыслях, ведьма стиснула похолодевшими пальцами виски. Словно это могло как-то помочь делу! Безжалостный незнакомец по-прежнему ловко орудовал в её голове. Люция чувствовала его прикосновения к самым потаённым глубинам своего сознания. Ведьме даже померещилось, будто её самой уже просто не существует. Лихорадочные, нервные поиски приносили не только телесную боль, но и нестерпимую душевную муку. Казалось, будто тебя лишают самого главного — возможности самостоятельно думать, возможности подчинять себе своё же сознание. Подобной беспомощности девчонке не доводилось испытывать никогда.

Это пели, приплясывая и корча гримасы, деревенские дети. Мальчишки и девчонки заключили маленькую, беспомощно ревущую во весь голос Люцию в круг и теперь дразнили с несказанным упоением. Подмастерье ведьмы никогда не могла за себя постоять, а тут ещё угораздило придти искупаться к пруду, когда на берегу играла сельская ребятня. Конечно, едва нескладная девчонка с тонкой косичкой увидела такое количество детворы, как сразу же бесславно пустилась наутёк. Но для загорелых сорванцов было делом чести нагнать тихоходную и неловкую колдунку. Вот и нагнали, окружили и принялись выкрикивать обзывалки. А маленькая затравленная Люция стояла в кругу кричащих сверстников и рыдала навзрыд.

Между тем, взрослая Люция, охваченная бурей самых разных воспоминаний, неподвижно стояла среди метели, бессильно опустив руки и уронив в сугроб узелок с пожитками.

Торой не увидел и даже не услышал (очень уж завывал ветер), а, скорее, почувствовал, что ведьма остановилась. Он обернулся, но в снежной мешанине и полумраке ничего не увидел. Зло плюнув, волшебник устремился туда, откуда пришёл. За углом, посреди заметённой снегом мостовой, словно пригвождённая к месту, застыла Люция. Маг раздражённо махнул ей рукой, мол, что замерла, пошли. Однако девушка не сдвинулась ни на шаг. Торой перебросил спящего Илана с руки на руку и, бормоча проклятия, поспешил к спутнице.

— Чего встала? Пойдём! — прокричал он, сквозь завывание ветра.

Ни один мускул не дрогнул на лице ведьмы. Зелено-голубые глаза девушки безучастно смотрели куда-то в пустоту. На губах и щеках таяли снежинки.

— Люция! — Торой встряхнул девушку. — Хватит считать ворон!

Озарение пришло само собой… Чернокнижник! Да, волшебник не раз видел такие пустые глаза. Да что говорить, он и сам не раз приводил людей в подобное состояние! Проникнуть в человеческий разум несложно, это делают даже маги, правда, только в крайних случаях и пользуясь определёнными табу. Чернокнижники же ковыряются в воспоминаниях своих жертв безо всякой щепетильности, вытряхивая и выворачивая наизнанку рассудок беспомощного перед их Силой человека.

Торой лихорадочно огляделся, ища, куда бы определить Илана. В двух шагах от мостовой, на счастье волшебника, оказалась засыпанная снегом скамья, на неё-то он и положил — почти швырнул — завёрнутого в одеяло и беспробудно спящего мальчишку.

Да, теперь чародею хоть что-то стало ясно. По их следу идут двое и один из них чернокнижник. Чернокнижник этот никак не мог взять след своей жертвы, но каким-то образом сумел ухватить её сознание. Вполне возможно, что вместе с чернокнижником шёл некромант, поскольку именно некромант мог бы отыскать пульсацию чужой Силы и направить усилия колдуна в нужном направлении. Тороя и Илана маги не почувствовали скорее всего потому, что мальчик спал, скованный колдовскими чарами, а опальный волшебник был низложен. Но ведьма… Она стала лёгкой добычей для преследователей, в особенности со своим неумением закрываться от чужого колдовства.

Отыскать бодрствующую колдунью в спящем городе — дело нехитрое. Да и наследили беглецы в таверне — будь здоров. Уж, наверняка, несколько длинных волосков из каштановой косы остались лежать на подушке. Опять же полотенце со следами крови и отвара, которым Люция врачевала рану, впопыхах позабыли прибрать…

Маг был абсолютно уверен, что колдунка спросонья швырнула свою повязку где-нибудь рядом с кроватью, решив сперва одеться. А по крови искать — проще некуда. Да, удружили они колдунам. Ещё как удружили. Ну, ладно, глупая девчонка, которая и колдовать-то толком не умеет, не то, что следы заметать, но он-то! Он-то, куда смотрел, детина великовозрастный? Почему не спросил, забрала ли она повязку? Почему беспечно положился на здравомыслие перепуганной девчонки? Добро бы, сам был магиком-недоучкой! Вот, что делает с волшебником долгое отсутствие практики…

Досадуя на собственную неосторожность, волшебник снова встряхнул девушку. Может, незнакомый чернокнижник не успел проникнуть глубоко в сознание своей жертвы? Однако колдунья не пошевелилась и даже не заметила спутника.

Маг глубоко вдохнул ледяной ветер вперемешку со снежинками. Паниковать нельзя. Равно как и позволять безнаказанно копошиться в разуме своей спутницы. Если чернокнижник докопается до имени Тороя, тому можно прощаться с белым светом. Собственно, чужак, похоже, был не очень опытен — хороший чёрный маг не орудовал бы столь грубо, он бы перевернул память жертвы в считанные мгновения. Здесь же, похоже, трудился новичок, трудился беспринципно и поспешно. А обмануть новичка — дело несложное и благодарное.

Мысли эти пронеслись в голове Тороя цветным хороводом. Итак, надо действовать. С детства волшебник помнил наставления Золдана о том, что самый лучший способ вывести человека из ступора — сделать что-то неожиданное. Если чужак не проник достаточно глубоко, хватало простой пощёчины, но в данной ситуации требовалось нечто, гораздо более действенное.

— Люция, — Торой взял лицо девушки, искажённое мукой, в ладони, — Люция, ты меня слышишь?

Он очень надеялся, что ведьма слышит, поскольку, если она сейчас не среагирует на его спокойный, ровный голос, это будет означать только одно — что-либо предпринимать уже слишком поздно.

Безмятежный, лишённый интонаций вопрос вошёл в сознание испуганной колдуньи только потому, что в нём совершенно отсутствовали эмоции. Девушка судорожно кивнула, не ощущая самой себя. Собственно, ей казалось, будто её самой уже нет. А как ещё прикажете себя чувствовать, когда самое естественное — собственные мысли — вам не подчиняются?

— Слушай внимательно, — прежним спокойным голосом продолжил маг. — Посмотри мне в глаза. Ты меня видишь?

Ведьма силилась освободиться от чужого присутствия, но не могла. Наконец, девушка собрала остатки воли в кулак, судорожно вздохнула и попыталась сосредоточиться на просьбе Тороя. Странно, но усилие подействовало — перед глазами прояснилось, и колдунка смогла-таки увидеть спутника, даже рассмотреть иней на его ресницах и снег в чёрных волосах.

Девчонка кивнула.

— Люция, что ты видишь? — Торою надо было доподлинно знать, что она действительно видит его, а не кивает от безысходности.

— Иней. — Шёпотом выдохнула ведьма. — У тебя на ресницах иней.

И тут, понимая, что нельзя больше терять ни мгновения — ещё пара секунд и колдунья снова растворится в безотчётных фрагментах собственных воспоминаний — маг бережно, даже нежно, вытер холодными ладонями мокрые щёки девушки и коснулся замёрзших губ осторожным поцелуем. Он почувствовал вкус талого снега, судорожное дыхание спутницы, её растерянность и смятение.

— Ты нужна мне, — прошептал он, скользнув дыханием по её лицу. — Попытайся сосредоточиться. Чужака можно прогнать, главное, делай всё, как я скажу. Поняла?

Лицо ведьмы прояснилось — теперь она с удивлением смотрела на волшебника, от которого не ждала не то что неожиданной ласки, но и проникновенных слов. Странный поступок Тороя на время вырвал девчонку из западни её же собственного разума. Колдунья вновь кивнула и затряслась от напряжения. Она не чувствовала ни холода, ни летящих в лицо колючих снежинок, ни рук волшебника на своих плечах — только неимоверное усилие воли, напряжение всех сил. Чужак в её голове неуклюже ворошил память, но никак не мог добраться до вчерашней ночи. То ли Люция, сама того не ведая, сопротивлялась, то ли чернокнижник был слишком неумелым, во всяком случае, он безрезультатно копошился в воспоминаниях детства и юности, увязая в них, словно в болоте.

— Смотри мне в глаза, — потребовал Торой.

И колдунья, ошеломлённая поступком своего спутника, поймала синий взгляд. А через мгновение все мысли вымело из головы. Даже чужак отступил под неведомым натиском. Маг пристально вглядывался в испуганные зелёно-голубые глаза ведьмы и нараспев говорил то, чему много лет назад научился у Золдана. Торой не знал, получится ли у девушки одолеть чернокнижника. Однако выбора не было, а надежда, как известно, умирает последней.

— Видишь комнату, Люция? Большая комната, в которой нет окон и очень темно? Видишь распахнутую дверь?

Девушка на миг опешила от этой странной речи, а в следующее мгновение зрачки тёмно-синих глаз, заглядывающих, казалось, прямо ей в душу, разверзлись, заполнив мир вокруг тьмой.

Только теперь ведьма с ужасом поняла, что действительно находится в огромной пустой зале — высокая двухстворчатая дверь мрачной комнаты была распахнута, открывая путь к ярко освещённым солнцем покоям — анфилады бесконечных светлиц уходили куда-то вдаль, распахнутые двери манили бежать прочь из темноты, в которой находилась Люция. Странно, но даже здесь — в коридорах собственного сознания, девушка слышала спокойный и тихий голос:

— Ты не одна там, беги на свет и захлопывай двери…

За спиной колдуньи что-то тихо и настойчиво скреблось. Как будто десятки мышей пытались процарапать коготками каменную кладку. А ещё через мгновение раздался страшный грохот. Люция испуганно оглянулась и увидела, как в закрытые двери позади неё ломится что-то огромное и злобное. Высокие створки ходуном ходили под тяжёлыми ударами, сотрясаясь и дрожа между косяками. Вот, одна из петель не выдержала и с жалобным всхлипом вылетела из стены.

Ведьма отскочила в сторону и, наконец, поняла — больше медлить нельзя. Набрав в грудь побольше воздуха, не чувствуя подгибающихся от ужаса ног, девушка бросилась прочь из тёмной залы. Едва только колдунья выбежала вон, как двери за её спиной не выдержали страшных ударов и с грохотом распахнулись. И вот в эти-то раскрытые, словно огромная пасть створки, по стенам, потолку и полу страшной мрачной комнаты к беглянке устремились упругие, похожие на извивающихся чёрных змей, щупальца. Будто растущие с огромной скоростью гибкие лозы, они заполнили собой пространство и скользили к обессилевшей от ужаса жертве.

— Люция, закрой двери, — прозвучал эхом голос Тороя, уже едва слышный за мёртвым шорохом.

Девушка ринулась к высоким створкам, с грохотом захлопнула и всем телом налегла на них, закрывая страшную комнату и удерживая рвущегося вон преследователя. И всё же, несколько щупальцев со змеиным шелестом успели скользнуть под дверь. Некоторые, хищно извиваясь, тянулись к своей жертве сквозь замочную скважину. Чужак по-прежнему пытался завладеть сознанием неопытной колдуньи, надеясь вновь ухватить нить воспоминаний.

Захлёбываясь от ужаса, Люция бросилась прочь. Она не чувствовала усталости, не задыхалась от бега, здесь отсутствовали все привычные человеческие ощущения — даже осязание, но страх… Глубокий животный страх, от которого становились дыбом волосы… этот страх никуда не делся. Напротив, он стал сильнее.

Лишь только ведьма отпустила дверь и бросилась прочь, надеясь спастись в следующей зале, как створки с грохотом ударились о стены и следом за беглянкой, отвратительно шурша, вновь устремились хищные ловцы. Девушка захлопнула двери очередной комнаты, прищемив рвущихся вон «змей». Вполне осязаемый крик боли и удивления, явно не принадлежащий колдунье, пронёсся эхом по коридорам. Одно из гибких щупальцев жадно ухватило жертву за щиколотку и дёрнуло к дверям. Вот теперь ведьма почувствовала боль, но не в теле, нет, в собственном рассудке, будто кто-то с жадностью рванул из него кусочек воспоминаний, рванул и выдернул с корнем.

Колдунья взвизгнула и рывком подалась назад. Свободной ногой в грубом башмаке Люция придавила отвратительную чёрную «змею» к полу, расплющивая её, и одновременно с этим удерживая дрожащие под натиском чудовища дверные створки. Новый вопль боли и удивления разнёсся по залам. Щупальце отпустило вожделенную жертву и стремительно скрылось под дверью. Люция не преминула воспользоваться временным отступлением врага и во всю прыть кинулась прочь, боясь оглянуться.

Очередная длинная зала, залитая ярким светом, вновь потемнела от присутствия чужака — чёрные «змеи» кишмя кишели, заполняя собой пространство. Одно щупальце плотоядно лизнуло ведьму между лопаток, пытаясь настигнуть, но беглянка увернулась, не позволив чужаку вцепиться в плечо.

— Уходи! — всей силой рассудка прокричала колдунья. — Уходи прочь!

Вот и очередные высокие двери. Люция не знала, когда закончится гонка, закрывать створки было бессмысленно — засовы на них отсутствовали. Тут-то неожиданное прозрение и осенило колдунью. Она поняла, что пока ещё, несмотря ни на что, является хозяйкой своего разума. В конце концов, хоть в её сознание и вторгся чужак, но сознание это по-прежнему принадлежит ей. А значит…

Люция захлопнула двери. Но захлопнула не руками, как делала до этого, а глубоким мысленным приказом. Створки с грохотом ударились о косяки, и широкий засов, появившийся неведомо откуда, задвинулся сам собою. Девушка услышала, как жадно скребутся с обратной стороны скользкие мысли чужака и, сломя голову, бросилась в следующую комнату. Душа колдунки преисполнилась необъяснимого ликования, настоящего экстаза, вызванного чувством освобождения. Огромные двери сами собой с грохотом закрывались следом за девушкой, засовы щёлкали, словно капканы. Ведьма бежала, каждым нервом ощущая гнев и бессилие отторгнутого ею чужака. Наконец, когда захлопнулись последние двери, колдунья, вновь очутилась в пустой тёмной комнате, а ещё через несколько секунд окружающая темнота превратилась в чёрные зрачки прозрачных синих глаз.

Тороя замело снегом — плечи и волосы уже покрывали небольшие сугробы, но маг не чувствовал холодных объятий ветра, он впился взглядом в лицо ведьмы, наблюдая за её внутренней борьбой. Наконец, опустошённый взор Люции обрёл осмысленность, и ведьма повисла на шее у волшебника, плача от облегчения. Мужчина неловко похлопал спутницу по спине, но прорыдаться не позволил — снова встряхнул.

— Хватит. Успокойся. До каких воспоминаний он добрался? Узнал об Илане и о том, что ты дала отпор кхалаям? — чародей внимательно посмотрел в заплаканные покрасневшие глаза и осторожно отбросил с лица девушки мокрую прядь волос, выбившуюся из косы.

Ведьма судорожно вздохнула и отрицательно покачала головой:

— Нет, он почему-то увяз в детстве…

— Ты молодец, справилась с очень сложной задачей, которая даже не каждому начинающему магу под силу. — Торой не кривил душой, он и впрямь был поражён тем, как быстро и отчаянно ведьма изгнала из своего сознания чужака. — Но теперь надо спешить.

И, не теряя времени, он подхватил завёрнутого в одеяло ребёнка. Люция поспешно отёрла со щёк застывающие на морозе слёзы, накинула капюшон и устремилась вперёд. Маг поспешил следом.

Идти сквозь пронизывающий ветер и вьюжную круговерть было делом непростым. Резкие порывы вьюги так и норовили сбить с ног да бросить в лицо побольше снежных иголок. Ведьма пробиралась через сугробы, путаясь в юбке, подол которой уже покрылся коркой льда. Торой по возможности поддерживал спутницу, не давая ей оскользнуться и упасть. Но, как ни старались путники идти быстрее, а за четверть часа едва смогли миновать лишь несколько кварталов.

Минуя очередной перекрёсток, волшебник неожиданно пошатнулся — висок взорвался болью, и маг вновь увидел преследователей. Некромант как раз бросал в снег хрупкую переливающуюся оттенками серого Молнию Ищейку. Сгусток Силы заскользил по сугробам, отыскивая ориентир — посторонние магические пульсации. И вот, налившись густой синевой, Молния заскользила от «Перевёрнутой подковы» в тот самый переулок, где скрылись беглецы. Некромант оживился и что-то прокричал своему спутнику сквозь завывания метели. Чернокнижник (вид у него, кстати, после схватки с ведьмой был весьма помятый) удовлетворённо кивнул, и оба мужчины заторопились следом за молнией.

Вот теперь Тороя накрыло волной по-настоящему жгучего отчаяния. Им уже не уйти. Слишком поздно. Как бы быстро ни бежали ведьма и её спутник — ускользнуть не удастся:

— Люция, стой, — со спокойной отрешённостью попросил чародей и привалился спиной к заиндевевшему фонарному столбу. — Они взяли след. Как ни плутай, всё равно догонят…

Ведьма не расслышала слова мага и раздражённо подогнала:

— Чего встал? Идём!

Волшебник отрицательно покачал головой:

— Бесполезно. Они взяли след.

Колдунка поправила соскальзывающий с головы покрытый инеем капюшон и вновь прокричала сквозь непогоду:

— Что же делать? Ты примешь бой?

Торой горько усмехнулся и, избегая смотреть в глаза собеседнице, ответил:

— Нет.

Люция, проваливаясь в снегу, устремилась к магу. Резкий порыв ветра сорвал с головы девушки капюшон и мигом насыпал за шиворот снега, но колдунья этого даже не почувствовала.

— Почему? Почему нет?!

— Их двое, они сильнее. — Сказал Торой и не соврал. Преследователей действительно было двое, и они действительно были сильнее его — низложенного.

Ведьма замерла, глядя в ту сторону, откуда должна была явить себя погоня. Девчонка всё никак не могла поверить, что её спутник — защитник, на которого она столь уповала — так легко сдался.

— Послушай, — девушка повернулась к магу, который, прикрыв глаза, пытался восстановить дыхание, — ты ведь волшебник, ну так сделай хоть что-нибудь! Что стоишь, словно пень?! У тебя есть меч, в конце-то концов!

На последних словах этого гневного монолога колдунка сорвалась на крик. Торой открыл глаза и посмотрел в пылающее от гнева и страха лицо ведьмы. Неожиданно на него накатила совершенно необъяснимая волна, нет, не злости, а настоящего бешенства. Обиды на себя самого. И впрямь, какой он мужчина, если не может защитить не то что свою спутницу, но и себя самого? От досады защемило сердце. Что же теперь и впрямь покорно сдаваться на милость преследователей? Хорош заступничек, ничего не скажешь. И снова горячая слепая ярость хлынула в кровь. Низложенный маг дал ей выход наиболее привычным для себя способом…

— Знаешь что… ты, — прошипел он, даже не пытаясь подбирать слова, — дура деревенская, хватит на меня орать, иначе я оторву твою бестолковую голову раньше, чем это делают те колдуны! Понятно?

Чародей перебросил вплотную подошёл к Люции, сверля её глазами. Он знал, что она права. Права совершенно. Должно быть, именно поэтому ему и хотелось стереть колдунку в порошок:

— Если хочешь биться с мечом против магии, иди и бейся. — Отчеканил волшебник. — Я с удовольствием посмотрю. Хотя, может, просто бросить тебя здесь и вместе с мальчишкой скрыться в какой-нибудь укромной подворотне. Толку-то от тебя всё равно — чуть да маленько.

Ведьма отпрянула. Чего она никак не ожидала от Тороя, так это подобной вспышки. Разве не он так ласково и настойчиво вызволял её из капкана страшного колдовства некроманта? И вот сейчас этот самый человек, что недавно целовал её, стал, как и прежде, странно далёким, да ещё и неожиданно свирепым. Люция видела, как потемнели от еле сдерживаемого бешенства его глаза, как заходили желваки и сжались губы.

— Значит, ты хочешь сдаться? — как-то вяло поинтересовалась девушка, вытирая рукавом мокрое от снега лицо. — Просто сдаться?

Видеть её растерянное, перепуганное лицо оказалось выше всяких сил, и маг проорал, перекрывая вой метели:

— НЕТ! Но мне нужно хотя бы немного побыть в тишине и собраться с мыслями, а не слушать твой скулёж! Поняла?

— ДА! — с такой же яростью крикнула ему в лицо колдунья. — Да! Я поняла! Ты ничего не можешь сделать! А попробуешь улизнуть вместе с мальчишкой, расскажу про тебя некромантам. Да ещё и дорогу покажу, так что далеко не убежишь!

Люция уже и впрямь была готова выхватить из ножен волшебника тяжёлый меч и в первую очередь зарубить им самого Тороя, а там под раздачу попали бы и колдуны. И им бы тоже мало не показалось — сейчас ведьма дошла до такого состояния яростного испуга, что была способна взглядом высекать из камня искры, не то что выйти с железякой против чернокнижников.

Новая волна слепого гнева накрыла Тороя. Не покойся сейчас у него на руках ребёнок, волшебник, должно быть, задушил бы вздорную колдунью.

И в тот самый момент, когда в голове мага звенело от отчаяния и неистовой ярости, вызванных собственным бессилием, а также своенравностью спутницы, он ощутил знакомое уже покалывание в кончиках пальцев. На этот раз покалывание оказалось сильнее. Оно стремительно распространялось по замерзшим ладоням — в онемевшие от стужи руки, словно разом вонзились сотни иголок.

Ощущение было такое, как если бы Торой, что есть силы, стиснул ладонями ежа средних размеров. Волшебник даже не успел изумиться, как вновь пришло понимание — путников и их преследователей разделяет всего два квартала. Маг снова увидел чародеев и плывущую по снегу Молнию Ищейку.

— Люция, быстро! — волшебник взвалил Илана на руки девушке, чувствуя, как по телу стремительными волнами расходится давно забытое ощущение нахлынувшей невесть откуда Силы.

Колдунья опешила и, скорее непроизвольно, нежели осознанно, приняла из рук мага ребёнка. Мальчишка оказался тяжёлым, а толстое шерстяное одеяло мешало, обхватить ребёнка поудобнее.

— Чего? — ведьма, конечно же, не поняла, чем вызвана столь резкая смена настроения Тороя, однако вовремя заметила, что недавняя ярость покинула глаза спутника и лицо его, минуту назад пылавшее гневом, теперь было полно каменного спокойствия.

— Прячься. Быстро. — Глядя в метель, повторил маг.

Колдунка оказалась сообразительнее, чем предполагал чародей. Вместо того чтобы задавать глупые вопросы, она поспешно кинулась прочь, неловко прижимая к груди мальчишку.

К счастью, бежать пришлось недалеко — всего несколько десятков шагов, аккурат до сгоревшего дома. Остов некогда красивого и уютного жилища чернел на фоне сугробов и казался единственно надежным укрытием. Огонь здесь погас ещё ночью, но и сейчас пепелище выглядело страшно — крыша обрушилась, стены были грязны от копоти. Конечно, ведьма ни за какие коврижки не стала бы здесь прятаться, но выбора не оставалось. А потому колдунья нырнула в чёрный дверной проём, с ужасом вдохнув горький запах ещё тёплых углей и золы. Самый страшный запах, который преследовал её с детства — запах страха, запах вечной угрозы, висящей над каждой ведьмой — запах костра.

Стараясь не шуметь, колдунка пробралась по головёшкам вглубь развалин. Возле закопченной стены она рухнула на колени и заботливо устроила на пепелище Илана. Лишь после этого девушка решилась выглянуть из чёрного оконного проёма на улицу. В мешанине снежинок она увидела силуэт Тороя. Маг стоял на одном колене посреди заметённой мостовой и невозмутимо поправлял сапог. Ветер рвал полы его плаща.

Люция нервно переступила с ноги на ногу и с ужасом начала ждать появления преследователей. Внезапно у ног ведьмы что-то шевельнулось, отвлекая искательницу приключений от суетных мыслей. Боясь не то что опустить глаза или пошевелиться, а даже просто сделать вдох, девушка тихо застонала от невыразимого ужаса. Ей отчего-то показалось, что сейчас из-под обуглившихся головёшек высунется чёрная человеческая рука, схватит её за щиколотку, а затем появится и сам хозяин дома, посмертный покой которого молодая колдунья так нагло нарушила. Однако ничего подобного, разумеется, не случилось, просто заворочался во сне Илан, а струхнувшей ведьме оказалось достаточно едва слышного шороха для того, чтобы вообразить не весть что.

Девчонка судорожно сглотнула и, стараясь не всматриваться в очертания кое-где присыпанных снегом головёшек, снова выглянула на улицу. От каменной покрытой копотью стены дома пахну ло гарью. Ладони, которыми Люция прислонилась к обуглившемуся подоконнику, стали черны от сажи, но ведьма этого не заметила. Она отбросила с лица прядь волос, оставляя на лбу и щеке грязные угольные следы, и снова всмотрелась в завывающую пургу.

* * *

Неожиданное хладнокровие пришло само собой — сердце стучало размеренно и спокойно. Торой видел обоих преследователей и знал, что через пару десятков шагов они достигнут конца квартала и повернут налево, в точности повторяя путь, проделанный беглецами. Лишь только путники обойдут аккуратный двухэтажный дом с изящным крыльцом, как волшебник окажется в поле их зрения.

Чародей сделал глубокий вдох и опустился на колено прямо в снег, подставив преследователям беззащитную спину. Он прекрасно знал — они не станут набрасываться сразу. Не станут хотя бы потому, что он единственный бодрствующий человек в городе, где, скованный колдовскими чарами, спал даже королевский маг. А уж это чего-нибудь да значило. Потому волшебник меланхолично поправил Рунический нож под голенищем сапога и только после этого почувствовал, что замечен.

Торой не спеша поднялся на ноги, отряхнул колено от снега и, по-прежнему не поворачиваясь, простёр к земле порядком окоченевшую ладонь. Покалывание усилилось, а потом неожиданное тепло приласкало застывшие пальцы, когда Молния Ищейка рванула к ним, скользя над сугробами.

Тёмно-синий сгусток чужой Силы покорно лёг магу в ладонь.

Лишь после этой небрежной, но весьма впечатляющей демонстрации собственной Силы, волшебник обернулся к преследователям. С деланным интересом он посмотрел на парящую в руке Молнию, а затем перевёл взгляд на замерших чародеев. Да, Торой с детства любил покрасоваться, он прекрасно знал — ничто так сильно не пугает и не очаровывает одновременно, как эффектный выход.

Маг улыбнулся преследователям с такой иронией, что один из окаменевших в изумлении мужчин раздражённо дёрнулся. Увязая в сугробах, путники бесстрашно направились к неожиданно встреченному путнику. Капюшоны плащей, низко надвинутые на лбы, скрывали лица колдунов. Тем не менее, волшебник был абсолютно уверен, что каждый из преследователей едва ли старше двадцати пяти лет. Собственно, для колдуна это был, можно сказать, почтенный возраст, ведь обычно (стараниями Высшего Магического Совета) они не доживали и до тридцати.

И вот Торой ждал, когда преследователи подойдут ближе. Ждал, ничем не выдавая глубокого внутреннего напряжения и, чего там скрывать, даже некоторого трепета. Он уже определил, кто в этой паре сильнее. Некромант. Но когда тот отбросил с головы капюшон, Торой не без удивления признал, что просчитался с возрастом. Волшебнику было лет девятнадцать-двадцать, однако Сила, волнами исходившая от него, впечатляла своей мощью. Конечно, как таковое, наличие Могущества вовсе не означало наличие мастерства, но главенствовал в паре, вне всяких сомнений, именно этот рыжий субтильный юноша с веснушками на лице.

— Ну, как нога? — самым светским тоном осведомился маг.

— Что? — озадаченный некромант замер, а ветер между тем трепал его длинные ржавые волосы.

— Нога как, спрашиваю? — насмешливо повторил Торой. — Ты же вроде, правым сапогом несколько кварталов назад щедро снега зачерпнул. Наверное, окоченел совсем?

Преследователи удивлённо переглянулись. Чернокнижник последовал примеру своего напарника и тоже откинул с лица капюшон. Торой едва сдержался от изумленного выдоха — второй юноша был точной копией первого. Близнецы. Чего только не увидишь в мире.

— С ногой всё в порядке, — между тем ответил первый из братьев. — Кто ты?

Маг перевёл взгляд со своего собеседника на сгусток тёмно-синей Силы, по-прежнему пляшущий в согревшейся ладони.

— А зачем тебе? — и он лёгким движением перебросил Молнию в руки чернокнижнику. Брать чужое нехорошо. А уж присваивать чужую Силу — самый дурной тон.

Колдун ловко выбросил вперёд руку, и Молния, сверкнув синевой, оплавилась, утратила форму шара и стекла слезами по пальцам хозяина, исчезая насовсем.

Торой равнодушно проводил глазами сгинувшую Силу и спросил:

— Лучше скажи, чего ради вы тащитесь за мной уже битые полчаса?

Братья снова раздосадовано переглянулись. Они-то шли по следу загоняемой жертвы, самоуверенно считали себя хозяевами положения. А жертва-то, оказывается, давно почувствовала облаву и вовсе не убоялась. Мало того, даже следы запутывать не стала, напротив, безмятежно стоит теперь напротив и осмеливается задавать вопросы. Да и, если попристальнее вглядеться, такая ли уж она на самом деле жертва? Как бы охотникам и дичи не поменяться местами… Иными словами, лихие чернокнижники оконфузились так, как могли оконфузиться только не в меру самонадеянные юнцы. Торой без труда прочитал всё это по двум одинаковым лицам.

Наконец, тот из колдунов, что был сильнее, ответил:

— Мы шли не за тобой, извини. Мы ищем ведьму и ребёнка. Ты их видел?

Волшебник склонил голову к плечу, внимательно всмотрелся в тонкие, прямо-таки аристократичные черты двух одинаковых лиц и подытожил:

— В городе все спят мёртвым сном.

Близнецы вновь переглянулись, словно мысленно совещаясь между собой.

— Она не спит, — с натугой произнёс один из юношей. — Мы думали, что идём по её следу. Я даже заарканил её сознание, но потом она закрылась, и след потерялся. Пришлось воспользоваться Молнией.

Торой внутренне улыбнулся. Умные ребята. Не врут. Не хотят быть уличёнными во лжи более опытным противником. Волшебник пожал плечами:

— Не видел никакой ведьмы. Иду своей дорогой.

Тут-то Торой и поймал неосторожно брошенную мысль одного из близнецов — прикрытие у него было слабее, чем у брата. «Он нам врёт», — поделился чернокнижник с некромантом своим подозрением. И не успел мысленный посыл достигнуть второго близнеца, как Торой нахмурился:

— Обвинять мага во лжи, да ещё и мысленно советуясь со старшим — это грубость. Похоже, я зря вернул тебе твою Силу. Надо было её присвоить.

Чернокнижник вспыхнул со стыда и досады, аж веснушки просияли, а его брат сокрушённо покачал головой:

— Прости нас за бестактность, маг. Позволишь ли задать тебе вопрос?

Торой пожал плечами, мол, валяй.

Некромант спрятал окоченевшие пальцы в рукава тёплого плаща и спросил:

— Как твоё имя и куда ты держишь путь?

Чародей в ответ усмехнулся:

— Это уже два вопроса. Больше вам ничего не нужно?

— Нет. — Почтительно и виновато склонил голову проштрафившийся чернокнижник.

— Ну, тогда прощайте. — И маг, повернувшись спиной к опешившим близнецам, зашагал прочь.

— Постой! — крикнул ему в спину некромант. — Ты нам не ответил!

Волшебник обернулся и холодно обронил в морозный воздух:

— Так я и не обещал.

Братья в очередной раз беспомощно переглянулись, не зная, что делать. Оба чувствовали — странный маг превосходит их в Силе, а значит, лучше не нарываться на драку, вдруг умертвит?

— Скажи хотя бы, куда держишь путь?

Торой вытер мокрое от снега лицо:

— Кто вас прислал, мальчики? И зачем вы ловите ведьму?

Некромант поджал губы и болезненно дёрнул бровью, совершенно справедливо обидевшись на «мальчиков». Собственно, Тороя это не взволновало, пусть обижается. Это надо же — некромант и чернокнижник на побегушках у ведьмы!

— Этого мы сказать не можем, — сухо ответил чернокнижник.

Чародей прищурился и прикоснулся к мерцающим пульсациям Силы одного из братьев. И вправду не могут. Витиеватая туманная руна Ан парила над головами обоих. Руна Молчания. Что же это за ведьма такая, которая, отправив двух (далеко не слабых) чёрных магов в погоню за колдуньей, накладывает на обоих заклятие Немоты?

— Да уж, вижу, — с сожалением признал Торой. — Это кто же вас так?

Близнецы промолчали. Ещё бы! Скажи они хоть слово на запрещённую тему и руна Ан из туманной, парящей дымки превратится в горький чёрный сгусток. Сгусток этот скользнёт по воздуху, просачиваясь, сквозь сомкнутые губы, навсегда запечатает язык, сдавит гортань и ледяным холодом стиснет грудь. Да, участь клятвопреступника будет незавидной… Умирать придётся долго и мучительно.

— Ну, раз вы ни слова ответить не можете, тогда что толку с вами беседовать? — развёл руками Торой. — А коли так, я иду своей дорогой.

— Нет, постой, — не выдержал некромант, — мы же многого не просим, хотя бы имя своё назови.

Волшебник хмыкнул и самым дружественным тоном отозвался:

— Не вижу нужды.

С этими словами он в очередной раз повернулся к близнецам спиной и спокойно зашагал прочь. Торой не знал, как долго продлится неожиданный «приступ» магических способностей. Пока сотни маленьких иголочек ещё продолжали покалывать ладони, но кто знает, вдруг внезапно обретенная Сила также внезапно покинет своего счастливого обладателя?

Вот, собственно, и вся причина, по которой волшебник решил уносить ноги, избегая открытой схватки. Торой не тешил себя иллюзиями, что проснувшаяся вдруг способность к магии — безраздельно его. Скорее всего, причина неожиданного Могущества крылась в Книге. Старинный фолиант, лежащий в кармане плаща, неожиданно стал на удивление лёгок. Слабо ощутимое покалывание распространялось от него по всему телу. Сотни иголочек терзали уже не только ладони. Неведомая Мощь искушала мага, согревала уверенностью. А, может, дело не только в Книге, но и также в его — Тороя — неожиданной ярости? Может, гнев и страх питали загадочный фолиант Рогона?

И всё же волшебник переборол соблазн ринуться в схватку. Он даже наивно понадеялся, что братья-колдуны позволят ему уйти. И, конечно, эти надежды не оправдались. Близнецы поступили как всякие молодые и не в меру ретивые чернокнижники…

Не успел чародей сделать и пяти шагов прочь, как обжигающая гибкая петля обхватила его плечи. Рывок невероятной силы, который, как полагал Торой, неминуемо последует за броском, мог бы запросто раздробить волшебнику кости и, будто сухую ветку, сломать позвоночник. Однако маг был готов к нападению. Мало того, он ждал нападения. Ждал с нетерпением и страхом сомневающегося, поскольку не знал, сможет ли отразить удар.

Но вот незримая петля сдавила грудь, просочилась под кожу, словно срастаясь с телом, и волшебник с удивлением понял — отбить нападение не составит ни малейшего труда. Сила, неведомым образом проснувшаяся в нём, была так велика, что опальный маг исполнился благоговения — откуда снизошла подобная неуёмная мощь? Но рассуждать снова не было времени. Торой на мгновение прикрыл глаза, стараясь соразмерить ответный удар таким образом, чтобы не обратить чернокнижников в две горстки остывающего пепла.

Люция с ужасом наблюдала за происходящим из своего укрытия — она припала щекой к закопчённой стене дома, стараясь остаться незамеченной. Впрочем, ведьма могла бы сейчас, не таясь, подняться во весь рост. Да, что там — подняться — спляши сейчас колдунья на обуглившемся подоконнике какой-нибудь затейливый танец, её всё равно не удостоили бы внимания! Троим мужчинам, что замерли посреди оледенелой улицы, было, мягко говоря, не до какой-то там деревенской ведьмы, пускай и очень ценной — трое мужчин вступили в схватку. Теперь для них не существовало вообще ничего.

При одной мысли о том, что вот эти трое сейчас сцепятся из-за неё — маленькой и, в общем-то, бестолковой колдунки, Люцию пробрал новый приступ озноба. Неужели возможно, чтобы из-за невзрачной простушки стали биться далеко не слабые маги? И кому из них она достанется трофеем? Конечно, девчонка понимала, что вовсе не её костлявая испуганная насмерть персона нужна двум колдунам, нет, им нужен Илан, а вместе с ним и та, которая смешала планы неизвестной ведьме. Нужна для того, чтобы как следует проучить самонадеянную дурёху, осмелившуюся совать нос в чужие дела. И вот Люция окаменела, затаясь на пепелище, и еле сдерживалась, чтобы не заскулить от ужаса. Она верила в Тороя. Верила в его Силу. Она не сомневалась, что он отобьёт любой удар чернокнижников. И всё-таки ей было страшно.

Девушка не слышала, о чём говорили противники, она не знала, почему вдруг двое преследователей резко выбросили вперёд один правую, а другой левую руки. Но она увидела, как с открытых, отведённых в разные стороны ладоней рвануло что-то, похожее на аркан. Вот только аркан этот был соткан из искрящейся чёрной Силы.

Колдунья кожей почувствовала странное, всё нарастающее и нарастающее напряжение. Казалось, морозный воздух уплотнился и был готов вот-вот обратиться в кисель. Мгновения стали вязкими. Даже снежинки полетели медленнее, а уж ветер и вовсе дул так, словно на его пути возникло неведомое препятствие, которое мешало стремительному вихрю разгуляться во всю силу. И вот, в этой-то странной медленной метели, Люция увидела образовавшийся в пелене снежинок просвет — будто потянуло откуда-то неведомым теплом — поток горячего тёмного воздуха устремился по направлению к Торою. Ведьма в ужасе прижала руки к губам, подавляя рвущийся наружу крик. Вот сейчас колдовская петля обхватит её спутника за плечи, стиснет, дробя кости и изо всех сил рванёт к двум стоящим поодаль колдунам.

Девушка никак не могла понять — отчего Торой повернулся к чернокнижникам спиной? Отчего не допустил даже мысли, что удар может быть нанесён подло, исподтишка? Конечно, доведись магу слышать раздумья своей перепуганной спутницы, он бы по обыкновению язвительно скривился и ответил, что подобный бросок чужой Мощи любой опытный волшебник чувствует заранее. Напряжение Силы в этот момент столь велико, что ощущается исподволь — вот только юные чернокнижники запамятовали эту прописную истину, а потому были совершенно уверены во внезапности манёвра. Но, к сожалению, Торой находился далеко и не мог утешить перепуганную ведьму, которая уже буквально видела, как её спутник корчится на снегу в предсмертных судорогах.

А в следующее мгновенье юная колдунья с головы до ног покрылась липким потом. Чудовищный аркан захлестнул плечи мага, но… так и не смог сдвинуть его с места. У ведьмы словно гора свалилась с плеч. Девушка увидела как напряглись побледневшие от усилия близнецы-чародеи, увидела сверкание переливающейся чёрной петли, изливающейся из двух белых ладоней, увидела лёгкую усмешку, привычно искривившую губы Тороя, а потом… всё застыло.

Снежинки повисли в воздухе, ветер прекратил тоскливые завывания, и в мире воцарилась тишина. Ведьме даже показалось на мгновение, что она оглохла, но тут наступившее безмолвие нарушил спокойный холодный голос:

— Зря. — Торой сказал это с некоторой ноткой огорчения, даже скуки. — Вы показались мне умнее.

Маг по-прежнему не поворачивался к противникам. Чёрный аркан дрожал от напряжения. Ещё секунду Сила чернокнижников вибрировала в неподвижном воздухе, а потом Люция услышала звук разрываемого пространства. Как будто кто-то резко рванул в разные стороны кусок плотной ткани. Пронзительный хруст разнёсся над улицей — снежинки снова пришли в движение, ветер ударился в стены домов, злобно взвыл и понёсся вдоль мостовой, взметая клубы снежной пыли. Аркан, захлестнувший плечи Тороя, рассыпался чёрными искрами.

И вот тогда Торой повернулся к преследователям. Люция не видела его лица, но была уверена, что оно осталось спокойно. Открытые ладони маг простёр к земле — вверх из сугроба сразу же устремились разрозненные сгустки чёрной Силы. Опешившие некромант и чернокнижник с ужасом следили, как неизвестный волшебник стремительно поглощает то, что они создавали вместе, то, что казалось им необоримым и нерушимым, как скала. Удар невероятной силы, направленный с прицельной точностью, словно прошёл мимо волшебника. И всё же некромант мог поклясться — он успел ухватить мага, успел рвануть на себя. Так что же случилось? Почему уловка не удалась? Как смог выстоять неизвестный чародей при такой мощи удара? Выстоять и по праву Силы забрать во владение колдовство поверженных противников.

Чернокнижник почувствовал в каком смятении пребывает его брат и беспомощно воззрился на старшего, всем своим видом спрашивая, мол, ну что, что теперь? Они угробили на сокрушительный бросок почти всю Силу и теперь были совершенно безоружны перед лицом опасности. И какой опасности!

Колдуны беспомощно косились по сторонам, недоумевая, почему никто не знал о том, что в Мираре находится столь сильный маг? Почему никто не знал о том, что в пределах трёх королевств находится столь сильный маг? Откуда он взялся, и что сейчас сотворит с ними за дерзость? Некромант всматривался в бесстрастное лицо чародея и тщетно пытался прочесть на нём хоть какие-то мысли, относительно их дальнейшей судьбы. Юноша замер, понимая, что сопротивляться бессмысленно. Самое большее, что можно сделать в такой ситуации — достойно принять смерть. Хотя, Сила свидетель, ещё никогда двум близнецам не хотелось так сильно, как теперь, пуститься наутёк. Чернокнижник намерился было кинуть брату прощальную мысль, но не нашёлся, чего бы такого сказать, а потому лишь беспомощно промолчал.

Торой увидел, как смертельно побледнели колдуны — россыпь веснушек казалась ржавыми кляксами на меловых лицах — ребята, по всей видимости, прощались с жизнью и друг другом. Маг едва подавил смешок. Нечего давать им повод расслабляться.

А уже через миг снежинки, словно нарисованные, опять замерли в воздухе. На безмолвной улице воцарилась тишь. Люция была готова поклясться, что где-то далеко на Площади Трёх Фонтанов стрелки городских часов застыли, прекратив отсчитывать секунды, минуты и часы. Потому что сейчас время перестало существовать. Ветви деревьев, наклоненные порывом ветра, так и замерли — неестественно выгнувшись и накренившись. Вихрь позёмки тоже оцепенел в сиреневом воздухе, не успев достигнуть земли. Всё окаменело. Окаменели и чернокнижники, но эти — больше от удивления и почтения.

Торой двинулся к близнецам, увязая в сугробах. Снег скрипел под его сапогами и звук этот казался оглушительным, почти громовым. Наконец, волшебник остановился в нескольких шагах от незадачливых братьев и, не сводя с них взгляда, сделал небрежный взмах рукой. Глубоко под землёй что-то дрогнуло, заворчало, будто заворочался, просыпаясь, огромный зверь. А после этого камни, которыми была вымощена заметённая мостовая, вздыбились под сугробами, словно шерсть разъярённой кошки. Мёрзлая, утоптанная людьми и укатанная экипажами земля неохотно отпускала вросшие в неё булыжники. Однако неизвестная Мощь тянула камни прочь, взрыхляла сугробы, уродуя опрятную белую дорогу.

Некромант и чернокнижник с трудом удерживались от падения. Обоим пришлось нелепо раскинуть в стороны руки, чтобы устоять на ногах. Братья растерянно держались за плечи друг друга и с невыразимым ужасом смотрели на странного волшебника. Они никак не могли понять, что за диковинное наказание он для них придумал. Неужели вызывает из тёмных глубин Подземья неведомых и страшных монстров?

— Идите своей дорогой. — Равнодушно приказал Торой, который и в мыслях не держал призывать себе на помощь мистических тварей. — А в следующий раз не бейте в спину того, кого не знаете в лицо.

И снова неопределённое движение ладонью всколыхнуло застывшее пространство. Люция в своем укрытии вновь почувствовала нарастающее напряжение. Камни мостовой опять зашевелились, словно под ними пополз к поверхности огромный крот, а через секунду (хотя о каких секундах может идти речь тогда, когда время остановилось) из земли последовал толчок неслыханной силы, который швырнул близнецов по разные стороны улицы.

Колдуны почувствовали, как уходит из-под ног земля и нечто неведомое отрывает их друг от друга, раздирая, лишая привычной связи. Близнецам показалось, будто они летят сквозь густой кисель — медленно, словно кружась в подводном танце.

А потом некромант со всего размаху приложился спиной и затылком о каменную стену небольшого домика и громко вскрикнул от боли. Чернокнижник налетел на толстый ствол каштана, но, в отличие от брата, не завопил, а только скрипнул зубами.

И снова мгновения стали вязкими. Близнецы увидели, как из-под снега — аккурат, на том самом месте, где они стояли мгновенье назад — в воздух взмыл фонтан гладких булыжников. Камни, все в комьях смёрзшейся земли, брызнули в стороны. Точнее, не брызнули, а словно воспарили — степенно поплыли в воздухе, кружась и переворачиваясь. Но уже через несколько мгновений время опять потекло так, как должно. И, лишь только это произошло, один из увесистых булыжников тяжко рухнул на ногу некроманту. Юноша непроизвольно охнул и смешно запрыгал в сугробе. Другая каменюка, гораздо меньшая по размерам, угодила точнёхонько в плечо чернокнижнику, однако колдун и в этот раз сдержался и не издал ни звука, лишь лицо исказила гримаса боли.

Торой слишком уж пристально наблюдал за происходящим, из чего Люция сделала вывод, что камни отыскали свои цели не случайно, а строго по приказу разгневанного мага. Близнецы, наконец, кое-как начали приходить в себя. Оба недоумевали унизительному наказанию, которое учинил над ними противник. Странно, но незнакомый волшебник не призвал с неба молнии, не принялся поражать своих неприятелей огненными шарами, не развеял в прах, не вырвал души из тела, обрекая на вечную муку.

Он просто не посчитал нужным тратить на них всяческие магические ухищрения и обошёлся лишь очередной эффектной демонстрацией собственной Силы. Словно дал понять, на что он на самом деле способен и тем самым поставил точку в волшебном состязании. Колдуны прекрасно понимали, что любой другой на месте неизвестного чародея попросту выпил бы всю их Силу и бросил издыхать прямо здесь, в рассыпчатых сугробах, и уж тем более не стал бы швырять в противников камнями да колошматить об стены. Однако гадать о странном поведении незнакомого мага близнецам было недосуг.

Потихоньку колдуны поднялись-таки на ноги, не забывая опасливо коситься на неприятеля. Торой равнодушно наблюдал за тем, как юноши отряхивались от снега и бочком, бочком, хромая и корчась от боли, обходили его по крутой дуге. Наконец, некромант, который едва переставлял ноги в снежной, перемешанной с камнями и землёй каше, пристыжённо опустил голову и произнёс:

— Прости нас, маг. Мы были не правы.

Тот, к кому обращались, промолчал. Он и без того знал, что колдуны были не правы.

— Спасибо, что оставил нам жизнь, — едва слышно вторил брату чернокнижник. — Но по твоему следу пойдут другие. Ты не сможешь защищать свою колдунью долго.

Волшебник равнодушно безмолвствовал и в этот раз. Ну, не препираться же с юнцами, гордо выпячивая грудь! Кроме того, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять — загадочная колдунья, приславшая близнецов, вскоре изобретёт какую-нибудь новую гадость.

Тем временем, оба колдуна отвесили магу почтительные поклоны (чернокнижник, чьё плечо невмоготу ломило после удара булыжника, даже постарался сдержать гримасу боли), круто развернулись и побрели обратно сквозь пелену неподвижно замерших снежинок. Ещё пару мгновений на улицах Мирара царила тишина, а потом природа снова пришла в движение.

Только теперь Торой, наконец, позволил себе перевести дух, понимая, что каким-то неведомым чудом остался жив. Поправив на голове капюшон, маг пошёл к пепелищу, на котором пряталась ведьма. Некоторое время волшебник ещё чувствовал лёгкое покалывание во всём теле, однако скоро оно переместилось к кончикам пальцев, а потом и вовсе исчезло, словно никогда не возникало.

Чернокнижники-подранки уже пропали за углом. Больше они не придут. А Торой терялся в догадках, что за странная Сила приходила к нему, помогая и спасая? Бросок близнецов мог свалить с ног почти любого. Но он-то выстоял. Каким образом? Но вот волшебник, безвозвратно погружённый в свои мысли, неожиданно оказался в чьих-то крепких объятиях — ведьма вцепилась в него, словно в родного, и повисла на шее. Её лицо, мокрое от снега, было перемазано сажей и жирной копотью, зелёно-голубые глаза сияли от радости и восхищения:

— Ты их прогнал! Ты их прогнал!

И девушка снова стиснула мага в объятиях. Он, скорее непроизвольно, нежели осознанно обнял её за бесформенную талию и согласился, с некоторым удивлением в голосе, сам не веря случившемуся:

— Прогнал…

Колдунка подняла на него чумазое лицо и счастливо улыбнулась. Торой аккуратно вытер ей щёки, но только ещё сильнее размазал копоть. Усмехнулся, глядя на странное нечто, лишь отдалённо напоминающее девушку — в бесформенном плаще, огромной юбке, с грязной, угольно-чёрной мордочкой и сияющими глазами. Люция была похожа, скорее на огородное пугало, нежели на зловредную ведьму. Волшебник улыбнулся и сказал:

— Идти надо. Где Илан?

Ведьма поняла, что Торою уже более чем достаточно её восторгов и, путаясь в юбке, исчезла на пепелище. Очень скоро она вышла оттуда, неся в охапке спящего паренька и свой узелок. Маг принял ребёнка и, как ни в чём не бывало, зашагал в пургу. Вот только колдунья не знала одного — чародей чувствовал себя так, как будто только что оббежал по кругу весь Мирар.

Люция поспешила следом. Она всё-таки заметила, что маг как-то разом посерел лицом и осунулся. Видимо противостояние стоило ему немалых Сил… Впрочем, это не удивило колдунью. «С другой стороны, — продолжала недоумевать девушка, — он же забрал Могущество своих противников. Отчего в таком случае еле-еле идёт?» Но ведьма не осмеливалась спросить об этом вслух и с молчаливой покорностью брела следом за волшебником.

Путники прошли ещё пару кварталов. Торой чувствовал себя разбитым и неимоверно уставшим — голова кружилась, ноги подгибались. Это не просто злило мага, это приводило его в неописуемую ярость. В конце концов, все последние дни он только и делал, что валился с ног. За всю свою жизнь волшебнику не приходилось столь часто и долго бывать ослабшим. Непокорность собственного тела будила настоящее бешенство. И, хотя рассудок был ясен, а мысли не путались, руки, ноги и глаза упрямо отказывались служить.

* * *

Ветер тонко и жалобно выл. Вдоль по улице сквозь предрассветный полумрак стремительно неслись клочья позёмки, а где-то впереди жалобно скрипел на промёрзших петлях ставень.

Торой плёлся сквозь пургу. Ноги увязали в снегу и никак не хотели вытягиваться из зыбучих ловушек сугробов. Волшебник оскальзывался и даже не мог отвести душу, крепко выругавшись — язык онемел и присох к нёбу. Тщетные попытки хоть чего-нибудь пробормотать закончились тем, что маг наглотался колючих снежинок, но так и не смог прохрипеть ни звука. Однако вынужденное молчание помогало беречь дыхание, и Торой, в конце концов, смирился с временной немотой. А очень скоро и вовсе забыл сокрушаться об утрате речи — изнеможение, сковавшее тело, всё равно не позволяло трепать языком.

Сначала волшебник не понимал, что с ним происходит, и никак не мог взять в толк, почему эти ощущения кажутся смутно знакомыми. Лишь спустя некоторое время до него дошло — точь-в-точь (правда, тогда было легче) он чувствовал себя после низложения. Да, всё было так же. Только сейчас неведомая хворь, будто голодный острозубый зверёк, с удвоенной яростью вгрызалась в тело, застревала комком в гортани. И комок этот ну никак не позволял раздышаться.

А через несколько мгновений после прозрения маг догадался, в чём заключалась причина нынешней валившей его с ног немочи. Просто дарованная Книгой Сила, не являлась безвозмездной, как было решил самонадеянный волшебник. Старинный фолиант Рогона оказался так же коварен, как и всё наследие древнего мага. Да, Книга каким-то странным образом дарила Могущество, но, судя по всему, взамен забирала жизненные силы.

И теперь Торой расплачивался за щедрую помощь. Хорошо ещё, что сумел поймать Удар близнецов. Маг всем существом чувствовал, как Могущество братьев-колдунов стремительно покидает тело и уходит, словно вода в песок. Книга вобрала чужую Мощь, но полученного ей явно недоставало, и теперь она тянула душу из Тороя. Волшебник прекрасно понимал — не забери он у нападавших Силу, скорее всего, лежал бы теперь мёртвый точнёхонько на месте недавней схватки.

Люция брела по правую руку мага и бросала на спутника настороженные взгляды. От неё, конечно, не укрылись ни заострившиеся черты его лица, ни смертельная бледность тяжелобольного, ни заплетающийся шаг. Девушка видела, как глаза волшебника стекленеют, утрачивая всякую мысль. И, уж конечно, колдунка понимала — идёт он, скорее из упрямства, нежели осмысленно.

— Люция, — Торой едва смог разлепить пересохшие губы и выговорить это короткое имя, но дальше дело пошло легче, и он продолжил, — помнишь, ты говорила, что ведьмы берут Силу из природы?

Девушка остановилась, вытерла мокрое от снега лицо, отчего окончательно и бесповоротно стала похожа на закопчённую головёшку, и с готовностью ответила:

— Ну да… А зачем тебе?

Колдунья пытливо наблюдала за спутником. Про такого доходягу, как он, её бабка сказала бы безо всяких сантиментов: «Не жилец, к полудню можно смело могилу рыть». Наставница всегда была остра на язык, что верно, то верно…

Тем временем Торой замолчал. Он думал, чего такого соврать, чтобы выглядело это поубедительнее. Наконец, поразмыслив, с усилием выговорил:

— А ты могла бы попробовать разбудить кого-нибудь? Скажем, мы с тобой завернём в какую-нибудь таверну и поэкспериментируем, пока есть время…

Ведьма, обрадованная было возможностью перекинуться хоть парой слов, нахохлилась и исподлобья зыркнула на мага.

— Мудрёно говоришь, — недовольно буркнула она на деревенском просторечье, — слова больно умные, не понимаю я.

Торой невольно усмехнулся, видя, как совсем по-детски сельская колдунка надула губы. Определённо, ей не нравилось чувствовать себя невежественной дурёхой. И всё же озадаченная Люция силилась оценить его предложение и свои скромные (если не сказать — посредственные) возможности. Наконец, колдунья не выдержала:

— Кого это ты решил разбудить?

Нотки подозрения в её голосе рассмешили мага. Эх, и прохвостка, прежде чем согласиться, пытается вызнать, уж не собрался ли коварный чародей облапошить её каким-то хитрым способом. Поэтому волшебник, вместо ответа, только дёрнул плечом и поудобнее перехватил Илана. Мальчишка лежал у него на руках неподвижный и безучастный ко всему — морозу, непогоде, разговорам. Позавидуешь, пожалуй! Если бы не здоровый румянец на щеках, да не сладкое посапывание, запросто можно было подумать, что это и не ребёнок вовсе, а искусно сделанная восковая кукла. Только вот, восковые куклы весят не в пример меньше. Маг снова подивился тяжести паренька и прохрипел, наконец, на вопрос своей спутницы:

— Может, ты сумеешь разбудить какого-нибудь коня? Всё-таки волшебство товарки тебе развеять проще, чем мне. Я в этих женских штуках мало что понимаю…

И он замолчал, запыхавшись, а ведьма снова озадачилась. Что ж, предложение было вполне резонным. Девушке и самой не очень-то нравилось тащиться по колено в сугробах, спотыкаясь и оскальзываясь. Лошадка была бы очень кстати. Вот только — разрушить такое могучее колдунство? Вряд ли у неё получится… Хотя, почему бы не попробовать? Вреда-то не будет. Девушка согласно кивнула и бесстрашно шмыгнула носом.

Люция хотела было спросить у Тороя, отчего он так бледен, но метель взвыла с утроенной яростью и вновь погнала навстречу путникам клубы позёмки. Ведьма едва успела заслониться рукавом от очередного порыва ветра, что швырнул ей в лицо пригоршню колючих снежинок.

К счастью, путь продолжался недолго. Очень скоро Люция заприметила маленький трактир (Торой уже ничего, кроме пара, вырывающегося из собственного рта, примечать не мог) с неброской, но красивой вывеской: «Сытая кошка».

— Идём, — голосом, не терпящим возражений, сказала Люция и повернула к «Сытой кошке».

Маг покорно поплёлся следом. Он уже почти не видел решительно шагающую впереди хрупкую девушку с тяжёлым узлом наперевес. Кое-как поднявшись за своей неказистой спутницей по ступенькам, волшебник ввалился в трактир и рухнул на широкую скамью. Он с трудом положил Илана рядом и закрыл глаза, перед которыми сразу же замельтешили цветные пятна. А в следующее мгновенье к пылающим вискам прикоснулись ледяные пальцы ведьмы. Девушка осторожно ощупала лоб волшебника и тихо произнесла:

— Давай-ка, выкладывай, что с тобой такое? Не скажешь правду, брошу прямо здесь. Говори. — Потребовала она непреклонно.

Торою было плохо. Настолько плохо, что он готов был выложить ей любые тайны самой невероятной секретности, даже те, которых не знал. Но, несмотря на это, какой-то частью рассудка, не до конца затравленной болью, волшебник понимал — Люция ведьма — ей нельзя доверять. Однако врать он уже попросту не мог. Поэтому Торой поступил как всякий хитрец — сказал лишь половину правды. И тем удовлетворился.

— Я обессилен. Слишком много потратил на тех колдунов. А Могущество, которое я отобрал у них, не может восполнить потерю.

Ведьма принялась сосредоточенно кусать бледные губы. Да уж, она знала, что такое — надорвать магические силы. Однажды, ещё в далёком детстве, она тоже вот так «переколдовала» и после этого седмицу валялась в горячке, пила заговоренные травяные чаи да мучалась от непереносимой слабости.

Люция исподлобья смотрела на своего спутника. Он сидел, закрыв глаза, бледный и ко всему безучастный. Девушка осторожно прикоснулась к его запястью — живчик под её пальцами трепетал едва заметно, почти неслышно. Ах, если бы она могла хоть чем-то помочь своему волшебнику, хоть как-то поставить на ноги! Имелось, конечно, у ведьм несколько зелий, которые вполне могли справиться с этой задачей, но чтобы приготовить их требовалось время, а путникам нужно было уносить ноги… Потому-то колдунка оставила Тороя отдыхать на лавке, а сама поспешила в конюшню. Пока маг ещё не совсем сморился, следовало поторапливаться, иначе уснёт — не добудишься.

Конюшни, как и следовало ожидать, находились на заднем дворе. Люция не без труда открыла дверь в стойло — снега намело так много, что пришлось, ругаясь сквозь зубы, долго утаптывать сугроб. У ведьмы набились полные башмаки снега, а полы одежды совершенно оледенели — случайно задевая ногой загрубевший от мороза подол, девушка слышала, как хрустит смёрзшаяся ткань. Что уж говорить о незащищённых руках — кожа на пальцах была готова вот-вот лопнуть от нестерпимой стужи.

Ах, как же ей хотелось выпить чашку горячего травяного отвара, лечь в тёплую постель и забыться уютным ласковым, словно материнские объятия, сном! Но пришлось шмыгнуть красным носом, постучать ногой об ногу, чтобы стряхнуть с башмаков налипший снег, и войти в полумрак конюшни.

В лицо ведьме ударил знакомый каждой деревенской девчонке запах конского пота, навоза и опилок. В стойле безмятежно дрыхли три лошадки — из их красивых едва заметно трепетавших ноздрей вырывались облачка сизого пара. Собственно, только по этим облачкам и можно было понять, что несчастные создания, с заиндевевшими от инея гривами, всё-таки живы. Девушка решительно открыла самое первое стойло и, погладила спящего пегого конька по красивой умной морде. Животное фыркнуло, но так и не разлепило сомкнутые колдовским сном веки.

Тогда колдунка наклонилась к уху жеребца и зашептала единственное, памятное ей с детства заклинание, которое можно было применить к лошади. Вообще-то незатейливый заговор (или, как его называли колдуньи — «словоречие») существовал для того, чтобы придать сил загнанному коню, заставить его пробежать чуть больше, чем это возможно, но… Вдруг повезёт? Люция прижалась губами к конскому уху, вдохнула исходящее от лошади тепло — такое родное, успокаивающее — и нараспев заговорила:

Девчонка замерла. Она не верила, что заклинание хоть как-то подействует на коня, всё ж таки чародейство, сковавшее Мирар, было слишком сильным, навряд ли его мог развеять старый, известный каждой ведьме заговор. Но… внезапно конь дёрнул ухом и прянул в сторону, испугавшись неведомо чего. А самое главное — пегий жеребец открыл глаза, оказавшиеся на удивление выразительными и умными.

Люция ловко ухватила пегого за гриву и погладила, чтобы успокоить. Конь нервно погарцевал, но вскоре угомонился. Девушка же не стала терять время и направилась к следующему стойлу. Там крепко спала гнедая мохноногая кобылица. Ведьма снова принялась шептать над ухом у животного слова старинного заклятья. И снова лошадь испуганно прянула, а потом успокоилась и задрожала всем телом. Животные чувствовали колдовство, чувствовали, что оно витает повсюду, исходит из каждой доски конюшни, из каждого студёного дуновения ветра. Чувствовали и нервничали, как могут нервничать перед магией только бессловесные уязвимые твари.

Ведьма поцокала языком, потрепала лошадей по мордам и обругала себя за то, что не догадалась взять на конюшню даже половинки лепёшки. Было бы, чем угостить коняшек, угостить, успокоить и подольститься. Ладно, она ещё всенепременно одарит лошадей угощением.

Некоторое время Люция провозилась, седлая и взнуздывая лошадок, поправляя попоны, затягивая подпругу. Колдунья боялась, как бы кони снова не погрузились в колдовской сон, но те, похоже, делать этого не собирались. Они с удовольствием обнюхивались, нетерпеливо топтались на месте и, кажется, были рады пуститься в путь и согреться.

Девушка ворвалась в «Сытую кошку» спустя четверть часа, дрожа от холода. Внутри оказалось ненамного теплее. Впрочем, ветер не дул, и то ладно. Ведьма подышала на застывшие ладони и посмотрела на волшебника. Он был бледен, едва ли не сер, под глазами залегли фиолетовые тени. Колдунья испуганно принялась тормошить мага, поскуливая от отчаяния. Однако тот очнулся на удивление быстро. Открыл подёрнутые мукой глаза и спросил хрипло:

— Ну, как?

— Получилось, — отряхивая с себя снег, ответила Люция, — разбудила. А ты сможешь ехать верхом?

Она с сомнением посмотрела на спутника. Он с трудом разлепил губы и ответил едва слышно, но всё-таки уверенно:

— Смогу. Ты бы носки поменяла. Промокла, небось, в своих башмачках…

Девушка с удивлением посмотрела на едва дышащего мужчину. Странно… Вот ведь странно… Она никак не предполагала в Торое такой трепетной заботы. Колдунья ещё некоторое время провозилась, меняя носки, потом наскоро перекусила (волшебник на её предложение поесть только вяло отмахнулся) и, наконец, бодро поднялась на ноги.

Когда две настойчивых руки подхватили мага под мышки, он разлепил веки и потащился туда, куда его настоятельно увлекали. Торой был кроток, словно ягнёнок, и исполнен всяческого смирения. Кажется, совершенно того не осознавая, он привычным движением сгрёб со скамьи спящего Илана, вышел с ним на улицу и, пошатываясь, побрёл туда, куда его, словно покорного вола, направляла ведьма.

Люция смотрела, как волшебник, шатаясь, будто пьяный, несёт ребёнка и упрямо молчит. Она видела, что он пытается придти в себя и упрямо борется со слабостью. Видела ведьма и то, что в этой борьбе Торой явно проигрывает. Девушка осторожно подвела чародея к лошадям, которые, засыпанные снегом, дожидались путников во дворе. Волшебник остановился возле пегого жеребца и замер. Люция осторожно тронула его за плечо, мол, забирайся в седло… Тут маг повернулся к ней и, глядя перед собой невидящими глазами, сказал помертвелым, лишённым интонаций голосом:

— Садись ты первая. Я подам мальчишку.

Колдунья уже собралась следовать приказу, как Торой удержал её — с неожиданной силой схватил за запястье и едва слышно произнёс:

— Погоди…

Люция с удивлением наблюдала за тем, как волшебник бухнулся на колени в сугроб, уложил рядом Илана и принялся рыться в узелке. Судя по всему, маг уже ничего не соображал. Девушка хотела было отобрать узелок и со всей строгостью потребовать, чтобы маг забирался на лошадь, но тут Торой неожиданно извлёк на свет просторную шерстяную тунику. Шатаясь, подошёл к рыжей кобылке, набросил тунику на холодное кожаное седло и сказал, повернувшись к Люции:

— Теперь садись.

Ведьма залилась краской. И впрямь, как бы она сейчас села в ледяное кожаное седло? Юбка, это тебе не штаны — под себя подоткнёшь, ноги будут голые, по конскому крупу расправишь… ещё хуже.

Красная, как свёкла, колдунья кое-как взгромоздилась в седло и немного поёрзала, поправляя шерстяную подстилку. Торой несколькими движениями расправил её юбки так, чтобы девушка не сверкала голыми лодыжками, а после этого поднял со снега спящего розовощёкого Илана и кое-как передал ребёнка ведьме. Он вообще обращался со спящим мальчишкой, словно с тюком гороха. Собственно, Люция не обратила на это внимания, она раздумывала о странном поведении мага, его неожиданной заботе и внимательности. Этот его поцелуй… Теперь вот ухаживания…

Девушка рассеянно следила за тем, как Торой вскарабкивается на смирного пегого конька. Да, да, именно вскарабкивается. С третьей попытки попав ногой в стремя, волшебник потратил остаток сил на то, чтобы забросить себя в седло. Жеребец вытерпел все эти ёрзанья на своей спине и покорно двинулся туда, куда направил его всадник — к воротам.

Люция так и не догадалась о том, что Торой изо всех оставшихся сил борется с обмороком. Маг действовал, скорее по наитию, нежели осмысленно. И, разумеется, он не видел, как они выехали из Мирара. Он вообще ничего не видел. Все силы уходили на то, чтобы удержаться в седле. Ведьма ехала рядом, держа перед собой ребёнка. Она давно поняла, что от её спутника в ближайшие часы не будет никакого толку, поэтому подхватила уздцы пегого, и теперь обе лошади шли рядом.

Люция же из-за этого, нет-нет, а случайно задевала ногой стремя Тороя. Сей факт, отчего-то повергал девушку в смущение, близкое к панике. И только магу было совершенно всё равно — касается его ноги прекрасная нимфа или вздорная деревенская ведьма с красными от мороза носом и щеками.

Дорога, ведущая прочь из Мирара, насколько хватало глаз, оказалась засыпана снегом, как и окрестные леса. Недобрые предрассветные сумерки по-прежнему висели над флуаронскими землями. Зябкие потёмки расплескались по белым снегам, запутались в кронах деревьев, обступили городские стены и просочились в каждый дом, принося с собой холод и безмолвие. Солнце не поднималось над горизонтом, а по сугробам скользили знобкие синие тени, какие бывают только на рассвете. И рассвет плыл над королевством Флуаронис. Плыл, но никак не мог превратиться в день. Ведьме было страшно.

И всё-таки, несмотря на испуг, Люция уверенно правила к лесу. Она боялась выходить на открытую дорогу, поскольку чувствовала себя там куда уязвимей, чем в лесной чаще. Дорога проглядывалась далеко вперёд и всякий, бредущий по ней, был очень заметен, а в лесу… В лесу колдунье затеряться проще простого, она поведёт лошадей окраинами чащобы, чтобы вечером, при первой возможности, выйти к какой-нибудь деревне и там заночевать. Правда, бросая короткие взгляды на Тороя, ведьма подозревала, что остановку на ночлег придётся делать раньше. Вон как волшебник качается в седле — словно смертельно раненый.

Тем временем обледенелые стены Мирара, его замёрзшие на ветру флюгера, шпили, башни и крыши, покрытые снегом — остались далеко позади. Мёртвый, заметённый сугробами город, медленно таял за спинами путников, отступая в сиреневый сумрак. Ветер со свистом гнал к столице новые снежные тучи, нёс колючую позёмку и завывал тоскливо, словно оплакивая оставшихся в городе и спящих беспробудным сном людей. Люция боялась оборачиваться. От этого ей становилось не по себе. Правильно говаривала бабка, вразумляя воспитанницу: «Чтобы испугаться — три раза обернись через плечо». Это было правдой — только начни испуганно бросать взгляды за спину и сама на себя нагонишь такого страху, что всем ведьмакам и ведьмам не по силам.

И вот, памятуя давнее наставление, колдунка предпочла погрузиться в мысли о плачевном состоянии Тороя. Тема эта тоже была невесёлая, но заставить себя думать о чём-то другом или, тем паче, снова затравленно озираться по сторонам, колдунья просто не могла. Тут ведьме, совершенно не к месту, вспомнился поцелуй на заснеженной улице…

Нет, она, конечно, прекрасно понимала, для чего Торой её поцеловал. Это была обычная уловка, при помощи которой он вернул её сознанию способность мыслить. Эту уловку можно было сравнить со своего рода пощёчиной, но пощёчиной, которая отрезвляет не тело, а рассудок. И было бы ложью — сказать, что эта «пощёчина» пришлась молоденькой ведьме не по вкусу. При одном воспоминании о поцелуе Люция против воли заливалась жгучей краской. Никто и никогда раньше её не целовал. Будь у колдуньи какой-нибудь ухажёр, с которым ей довелось миловаться, то поцелуй Тороя навряд ли так сильно запал бы ей в душу и тогда навряд ли вообще отрезвил, но…

Додумать свою мысль ведьме не довелось. Дело в том, что в этот самый момент её спутник, коему были неведомы сердечные терзания девушки, повалился на шею пегого коня. Колдунья испуганно вскинулась и поняла — её волшебник, по всей видимости, умирает, тогда как она зачарованно вспоминает всякие нелепости.

— Торой… — ведьма осторожно тронула мага за плечо и едва не залилась слезами — он молчал! Не говорил ни слова! А цветом соперничал со снегом!

— Торой! — взвизгнула девчонка и беспомощно разревелась. — Торой!!!

По лицу колдунки, замерзая на ветру, потекли слёзы. Люция до боли в пальцах стиснула уздечку и продолжила самозабвенно рыдать, не в силах остановиться. Что ей теперь делать? Она даже с лошади слезть не могла — на руках у неё лежал мальчишка. С такой ношей попросту не спрыгнуть на землю. Это первое. Второе. Бросить ребёнка в сугроб, а потом спешиться было, конечно, недопустимо. И вот, перепуганная до смерти колдунья ревела на весь лес. Жалобный скулёж плыл над сугробами, разлетаясь по заснеженной чащобе.

Сквозь липкую пелену забытья Торой услышал полное отчаяния, лишённое всякой надежды хныканье. Всхлипывания были столь безутешны, что мешали погрузиться в сладостное забытьё. А заснуть хотелось невероятно. Должно быть, именно поэтому, превозмогая вязкий туман беспамятства, волшебник открыл глаза. Рядом, на расстоянии двух шагов, сидела на лошади и громко ревела Люция. Её щёки уже покрылись заиндевелыми дорожками слёз, губы посинели от холода, нос распух и вообще девчонка тряслась от истерики.

Маг с усилием выпрямился в седле и замёрзшими губами проговорил, насколько смог внятно:

— Не плачь. Дай ребёнка.

Люция заставила свою кобылку подойти вплотную к пегому коньку и, по-прежнему всхлипывая, поместила спящего Илана перед Тороем. Маг кое-как устроил паренька и снова поник головой. Он даже не почувствовал, как медленно и неумолимо заваливается на бок и как соскальзывает с седла, крепко прижав к себе мальчишку. Не услышал он и новый приступ рыданий испуганной ведьмы, не заметил, как её пальцы, в попытке удержать его, скользнули по складкам плаща.

Сладкая истома заключила волшебника в объятия, и объятия эти были столь уютными, столь избавительными, что воспротивиться маг не захотел. К чему? Смерть оказалась вовсе не такой страшной, как он привык о ней думать. На самом деле смерть была похожа на крепкий детский сон, полный нечётких образов и безмятежного покоя.

Приземление в рыхлый сугроб показалось приятным и спасительным, Торой словно опустился, наконец-то, на мягкую перину. Сквозь безмятежный сон отголоском постылой яви послышался напоследок громкий надрывный крик, который мог принадлежать только вусмерть испуганной девчонке. Но даже этот крик уже не мог заставить волшебника очнуться.

* * *

— Милый… Милый… — в голосе слышались боль и мольба. — Милый мой, открой глаза! О, любовь моя, открой глаза!..

Этой просьбе Торой не мог воспротивиться, хотя всё существо восставало против того, чтобы вырваться из сладких объятий беспамятства. Волшебник пытался разомкнуть спекшиеся губы и хоть что-то сказать. Хоть какие-то слова утешения, которые обнадёжили бы испуганную девушку. Но ничего не получалось. Наконец, с пятой или четвёртой попытки он смог-таки открыть глаза, однако увидел лишь размытые, плавающие перед самым лицом пятна.

— Милый мой… Я здесь. Посмотри на меня! — ладонь Тороя ласково, но требовательно стиснули.

Лицо магу щекотнуло что-то мягкое, пахнущее пряной травой. Надо же, а он ведь уже совсем забыл это прекрасное ощущение, когда по щеке скользит шелковистый женский локон…

— Он пытается открыть глаза. — В юношеском голосе звенели одновременно восторг и ужас. — Он жив! Подожди, не тормоши его.

Пятна над Тороем замельтешили, а потом на пылающий лоб лёг прохладный компресс — обыкновенная тряпица, смоченная в растворе воды и уксуса. Это скромное средство принесло несказанное облегчение. Вот только странно — голоса говорили, что он пытается открыть глаза, тогда как Торою казалось, будто он всё же пересилил себя и разлепил сомкнутые веки. Потом до него дошло, что на самом деле он лишь едва-едва смог размежить ресницы, оттого-то всё происходящее вокруг и казалось свистопляской размытых пятен. Маг глубоко вздохнул — воздух пах травами, хвоей и зноем. Ещё он расслышал скрип колёс, какой может издавать только телега, и фырканье лошади. Его куда-то везут? И зима в Мираре кончилась?

— Милый мой… Милый… Как они посмели сделать это с тобой?! — на лицо Торою закапало что-то горячее. Одна тяжёлая капля упала на спекшиеся губы и показалась чуть ли не до горечи солёной.

Маг судорожно вздохнул и хриплым, неузнаваемым голосом произнёс:

— Не плачь…

То был шёпот даже не смертельно больного, а умирающего. Но и этот невнятный шелест, отнявший у волшебника последние силы, оказался услышан. Где-то рядом плеснула вода, а через секунду губы и пылающее лицо заботливо протёрли мокрым полотенцем.

— О, любимый мой… — страдальческий всхлип оборвался, и к груди Тороя доверительно прильнула щекой… кто? Он не видел, но чувствовал, что этой женщиной была не Люция. Голос звучал иначе.

— Подожди, дай ему раздышаться. — Голос донёсся с другого конца телеги и показался смутно знакомым, но волшебник не успел понять, откуда может знать говорившего.

А потом кто-то осторожно, но настойчиво попытался оторвать от Тороя женщину. Он хотел раздосадовано выдохнуть: «Оставьте», — но не смог. Было тяжело даже просто удерживаться на грани сна и бодрствования, а уж две коротких фразы, сказанные несколькими мгновениями раньше, и вовсе выпили последние силы. Ну и ещё волшебника несказанно больше раздражал предупредительный мужской голос, зудевший над ухом, а вовсе не причитания и порывистые объятия незнакомки. Что, право, пристали к бедной девчонке? Пусть себе выплачется, кому это, спрашивается, мешает? В то же мгновение смехотворность этих мыслей стала очевидна, и Торой непроизвольно хмыкнул сквозь вяжущее страдание. Смешок отозвался глухой болью, которая, наконец, заставила распахнуть глаза.

— Итель! — почти закричал стоящий на коленях у самого изголовья темноволосый юноша. — Итель!

Маг проследил мутным взором за взглядом испуганного паренька и только теперь увидел перед собой кудрявую пепельную макушку. Женщина, обнимающая волшебника, испуганно подняла голову. Торой смотрел на красивое нежное лицо, на высокий лоб, немного курносый нос с россыпью светлых веснушек, в дивные фиалковые глаза, покрасневшие от слёз, и даже сквозь туманное забытье чувствовал, что тонет. Хороша…

Лишь после этого страдалец нашёл в себе силы оглядеться, точнее, слегка скосить глаза в сторону. Он находился в повозке с крытым верхом — лежал прямо на голых досках, только под голову что-то было подложено, кажется, свёрнутый плащ. Больше Торой ничего рассмотреть и понять не успел. Мерное покачивание и едва слышный скрип колёс заставили желудок подпрыгнуть к горлу. Маг поспешно зажмурился.

— Итель, умоляю, не тормоши его… — это снова был голос, показавшийся Торою знакомым.

Однако говоривший тут же смолк, поскольку девушка, к которой он обращался, с неожиданной яростью зашипела:

— Да что ты ко мне пристал?! Не покойник же он, в конце концов!

Она осторожно сняла со лба Тороя уже ставший тёплым компресс, но через мгновение вернула освежённую тряпицу обратно, смиряя пылающую кожу.

— Милый, ты меня слышишь? Ты ведь слышишь? — теперь в её голосе снова звучала одна лишь щемящая нежность.

Низложенный волшебник собрался с силами, кивнул и вновь открыл глаза. Что-то не давало ему покоя. Что-то в людях, которые окружали его, было не так. Что-то в нём самом было не так. Он всё силился это понять, однако мешала обступившая разум дурнота. А теперь, в очередной раз открыв глаза, маг понял — девушка и юноша, склонившиеся над ним, были слишком странно одеты.

Женщин в подобных платьях Торой видел только на старинных картинах — квадратный вырез с коротким воротничком-стойкой, длинные рукава, в другое время волочащиеся по земле, а сейчас бесформенными складками покоящиеся на полу повозки. Да и гребень в роскошных пепельных кудрях казался каким-то… Старинным? Волшебник устало моргнул и с трудом перевёл взгляд на юношу, что сидел слева от него и держал в руках миску, наполненную водой. Юноше было от силы лет восемнадцать, и одет он был также чудно — в длинную рубаху, подпоясанную широким кожаным ремнём, и просторные штаны.

Торой перевел взгляд на курносую девушку и попытался было хоть что-то сказать, но не смог. Из горла вырвался сдавленный хрип, который ожёг гортань и даже отдалённо не напомнил человеческий голос.

Та, которую юноша называл Ителью, улыбнулась и ласково притронулась к щеке Тороя. В этом жесте было столько нежности, что у волшебника защемило сердце — так прикасаются к безгранично любимому, но навсегда уходящему из мира живых человеку.

— Нет, милый, молчи. Береги силы. Мы, что-нибудь придумаем, мы как-нибудь поставим тебя на ноги… — Итель не сказала, выдохнула эти слова, и закусила нижнюю губу, чтобы сдержать рвущееся прочь рыдание. Она закрыла глаза, но из-под сомкнутых ресниц всё-таки выкатились две тяжёлые слезы.

Но потом девушка взяла себя в руки и растерянно оглянулась на кого-то, кто сидел на козлах и правил повозкой. Торой видел лишь спину незнакомца. Видимо, голос именно этого человека показался магу знакомым, поскольку больше никого в телеге не было.

— Рогон! — Итель положила узкие ладони на плечи Тороя, еле сдержавшись, чтобы не встряхнуть его как следует, и теперь сверлила волшебника прекрасными глазами. — Не смей умирать!

Юноша, что сидел справа от Тороя, поспешно отставил миску с водой в сторону и перехватил руки красавицы, мешая ей чинить самоуправство.

Рогон? Теперь Торой успокоился. Всё стало на свои места. Именно так и сходят с ума. Сначала всё болит, потом рассудок покрывает густая пелена, а после этого начинаются видения, подобные нынешнему — повозки, прелестницы, Рогоны и прочее. Волшебнику, конечно, не нравилось думать о себе, как о безнадёжно сумасшедшем, но иначе объяснить происходящее он не мог.

В этот самый момент, когда маг в какой-то мере начал свыкаться с мыслью о собственном скоропостижном безумии, он отчего-то посмотрел на свои руки, болезненно скребущие деревянный пол повозки. Посмотрел и понял, что, наверное, ещё не сошёл с ума. Поскольку не может сумасшедший человек так явственно представлять себе чужое тело. Руки, которые он по праву считал своими, и которыми теперь увлечённо царапал пол, руки эти были сильными мужскими руками, однако… они никогда не принадлежали Торою. Маг даже увидел тонкий шрам, пересекающий могучее левое запястье и на мизинце правой руки простенькое стальное колечко. Он наречён? Кому же? Уж не этой ли красавице с фиалковыми глазами?

Да, не может бред воспалённого рассудка быть таким подробным.

— Рогон… — юноша, сидящий у изголовья, жалобно всматривался в глаза Тороя, а потом, словно увидев в них нечто ужасное, отпрянул и сдавленно прошептал:

— Алех! Алех, посмотри…

Мужчина, что правил повозкой и изредка озадаченно косился на своих спутников, резко натянул поводья и обернулся. Сквозь бьющее в глаза солнце, Торой видел лишь силуэт незнакомца. А потом повозка остановилась (магу сразу сделалось легче — перестало мутить), и Алех забрался в телегу. Здесь он, пригибаясь, чтобы не задеть макушкой рогожное полотнище, подошёл к распростёртому на полу болящему. Потом почтительно, едва ли не благоговейно опустился перед ним на колени и Торой, только-только проморгавшийся, уставился на него так, словно увидел призрака…

Над низложенным волшебником склонился не кто иной, как эльф Алех Ин-Ксаам — лучший друг Золдана.

Алех был молод. Молод даже по эльфийским меркам. Скорее всего, лишь ненамного старше темноволосого юноши, позвавшего его. Белокурые волосы эльфа колыхал ветер, а в зелёных спокойных глазах и сейчас плескались столь свойственное его народу хладнокровие и глубокомыслие.

Алех? Торой жалко хватал ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Алех?!

Низложенный волшебник снова заскрёб пальцами по доскам, а мысли цветным хороводом неслись у него в голове — Алех, лучший друг его наставника, Алех, которого Торой чтил едва ли не как второго отца, Алех, поучавший Тороя, что все истории, связанные с Рогоном — не более чем вымысел?… От нового приступа боли закружилась голова. Да, всё-таки он спятил, и с этим нужно смириться. Теперь ему, по всей видимости, предстоит жить в мире остроухого Алеха, полуживого Рогона, симпатичной незнакомки и скрипучей телеги…

Но всё-таки, неожиданно всплывшее имя Рогона отрезвило и подтолкнуло к новым мыслям. Рогон, Итель… Неужели он, Торой, каким-то образом оказался в прошлом, шагнул более, чем на триста лет назад и очнулся в теле одного из сильнейших магов?

Тем временем Алех склонился над распростёртым страдальцем и озабоченно покачал головой. Видимо, что-то в лице низложенного волшебника насторожило его.

— Итель, это не Рогон! Посмотри, какие у него глаза, — бросил он через плечо ведьме.

Да, да, ведьме. Ведь жена Рогона была ведьмой. Это Торой помнил прекрасно.

Девушка метнулась к лежащему, жадно заглянула ему в лицо, а потом… словно состарилась на несколько десятков лет. И такая тоска исказила прекрасные черты, что у Тороя защемило сердце.

— Где мой муж? — потухшим голосом спросила эльфа Итель, и лицо её стало белым от отчаяния. — Что с ним случилось?

Она снова склонилась над Тороем. Осторожно коснулась его виска и едва сдержалась, чтобы не зарыдать.

— Кто ты?

Волшебник молчал. Он не знал, достанет ли у него сил ответить. Да и что ответить? Как он оказался здесь? Уж не Книга ли перетащила его сквозь капканы времени? Маг нервно облизал губы и осторожно взял Итель за руку. Это простое движение стоило ему немыслимых усилий. Мир вокруг затанцевал, перед глазами поплыли чёрные пятна, однако сознание не покинуло измученное тело. Торою хотелось удостовериться, что красавица-ведьма — не бесплотный дух и не плод воображения. Рука оказалась тёплой со слегка подрагивающими пальцами.

— Меня зовут Торой, я живу на триста лет позднее вас. — Он потратил остаток сил на то, чтобы притянуть к себе побледневшую осунувшуюся девушку.

Волшебник замолчал, понимая, что пробормотал совершенную невнятицу. Он не знал, верит ли ему Итель, понимает ли? Но ведьма слушала внимательно. А когда маг сбился и замолчал, она протёрла его лицо влажной тряпицей, освежая пылающую кожу, и задумчиво произнесла:

— Моего мужа низложили три дня назад за то, что он поднял чернокнижников против Великого Магического Совета. Всё это время он был в бреду и что-то бормотал про какого-то Тороя и какую-то книгу…

Итель посмотрела на страдальца, а потом перевела взгляд на Алеха и сурово спросила:

— Что происходит?

Спросила так, словно именно эльф был ответственен за случившееся. Алех же в ответ лишь по-мальчишечьи пожал плечами. Если бы Торой не чувствовал себя так плохо, то, наверное, рассмеялся бы, настолько юным и растерянным выглядел бессмертный.

— Почём я знаю… — растерянно ответил эльф, задумчиво потирая подбородок, а затем сказал. — Посмотри, какие у него глаза…

Торой, которого очень занимало — каким образом люди, сидящие в повозке, отличили его от Рогона, попытался было снова что-то сказать, но закашлялся и скорчился на полу. Короткий приступ высосал из волшебника остатки сил. Маг клял себя последними словами, потому что не мог больше проронить ни звука — губы отказывались повиноваться, голос пропал. При малейшей же попытке сосредоточиться накатывала необоримая тошнота.

— У него же синие глаза, — продолжил тем временем невозмутимый Алех. — Странно, Итель, что ты не заметила.

Красавица колдунья беззлобно огрызнулась:

— Если помнишь, он только сейчас их как следует открыл…

Алех снова пожал плечами и удивлённо уставился на Тороя.

Маг в очередной раз попытался было хоть что-то сказать, но поплатился за это новым приступом кашля и отчаянной болью, всколыхнувшейся в груди. Он опять свернулся калачиком на дне повозки и разом утратил весь интерес к ведьме, Алеху и неизвестному темноволосому юноше. Такое уж свойство у всякой хвори — подчинять и смирять самое сильное тело, заставляя человека думать только об одном — о себе. Вот и сейчас всё казалось Торою мелким и незначительным в сравнении со страданием тела.

Волшебник ещё жадно хватал ртом воздух, когда ласковые прохладные руки осторожно легли на его пылающий лоб.

— Не говори ничего, — Итель увещевала его, словно капризного ребёнка.

Эльф же с подозрением посмотрел на беспомощного мага и, наконец, задумчиво произнёс:

— Если верить твоим словам, ты родишься только через триста лет, значит пока — тебя не существует. Как в таком случае ты мог оказаться здесь? — потом Алех отвлёкся и повернулся к темноволосому пареньку, что по-прежнему сидел рядом, не издавая ни звука. — Слушай, Витам, может быть, он вообще не человек?

О! В этом был весь Алех — невозмутимый, хладнокровный, подозрительный и… в меру жесткосердный, как все бессмертные. Да и что с них взять — с эльфов, чей век в сотни раз длиннее человеческого? Разве могут они быть похожими на людей, проживая десятки человеческих жизней? Конечно, нет. И всё-таки Алех был ещё очень молод, чтобы набраться эдакого скептицизма…

Тем временем тот, кого бессмертный назвал Витамом, прикрыл глаза и коснулся пылающего запястья Тороя-Рогона. Некоторое время он сидел неподвижно с самым глубокомысленным выражением на лице, а потом, по-прежнему не размыкая век, покачал головой:

— Это человек. Но это не Рогон. Рисунок мыслей совсем другой.

Торой с подозрением покосился на паренька. Рисунок мыслей? Стало быть, перед ним чернокнижник, который не только может нащупывать пульсации жизненных сил, но ещё и способен отличать один рисунок от другого? Волшебник слышал ненаучное предположение (естественно, зарубленное Советом) о том, что вибрации Силы у каждого мага неповторимы, всё равно как неповторим рисунок линий на ладони, но он никогда не знал о том, что есть колдуны, которые могут видеть и различать эти рисунки.

Волшебник хотел спросить Витама, как тот мог увидеть пульсацию его Силы, если он — Торой — низложен? Вопрос этот казался сейчас самым важным. А потому маг попытался облечь свой вопрос в слова. Это ему, конечно, не удалось, а как расплата за излишнюю самонадеянность в груди вспыхнула такая резкая боль, что сердце, казалось, лопнуло. Торой последний раз бросил угасающий взор на угрюмого Алеха, и мир перед глазами в очередной раз померк.

* * *

Руки казались стеклянными. Они замёрзли до такой степени, что чудилось — ударь друг о дружку посильнее — и разобьются. Лицо онемело. То есть совсем онемело, словно было облеплено засохшей глиной. Торой глубоко вздохнул. Ледяной воздух стал поперёк горла, а потом пролился в лёгкие, щекоча и обжигая. Когда же удалось разлепить смёрзшиеся веки, волшебник и увидел сиреневое небо. Небо это оживляли лишь низкие фиолетовые тучи и чёрные кроны засыпанных снегом сосен. Кроны медленно плыли в высоте. Сверху мягко осыпались красивые белые хлопья. Ветра не было, и огромные снежинки едва ли не торжественно оседали на скованную морозом землю и, попутно, в распахнутые глаза Тороя. Крахмально и зябко скрипели сугробы.

Удивительно, но волшебника опять-таки кто-то куда-то тащил. На этот раз, не особенно церемонясь — волоком. Люция? Он слышал где-то у себя за плечами упрямое сопение. Всё происходящие воспринималось совершенно безучастно. Кажется, маг лежал на куске какой-то ткани, может, это даже был его собственный плащ, который ведьма тянула по сугробам. Где-то в глубине души шевельнулась неудержимая жалость к маленькой упрямой девчонке, что нипочём не хотела бросать своего спутника в сугробах. Куда она его тащила? Зачем?

Пыхтение изредка прерывалось жалобным всхлипыванием. Торою хотелось ободрить Люцию, подать голос, но тут кроны сосен, что парили в сумеречном небе, закружились, и волшебник снова провалился куда-то в вязкий туман.

* * *

Тихо поскрипывало перо. Звук этот был для Тороя давно забытым и восходящим к детству, к тому далёкому времени, когда юный маг упражнялся в волшебстве. Его наставник имел привычку, свойственную многим учителям — с одной стороны вполглаза следить за своим практикующимся учеником да делать ему замечания, относительно правильности исполнения задания, а с другой стороны вполглаза заниматься чем-то ещё, например, писать письма.

Торой открыл глаза. Странно, теперь ничего не болело, даже слабости, и той не осталось ни малейшего следа.

— Гляди-ка, очнулся. — Без удивления произнёс незнакомый мужской голос.

Волшебник огляделся, гадая, где окажется на этот раз. Увиденное не разочаровало — маленькая комната в обычной деревенской избе. В комнате царили темнота и тишина. Такая тишина бывает по ночам, когда все звуки умолкают и остаются лишь стоны ветра за надёжными стенами дома, да потрескивание углей в камине. И правда, в углу горел очаг, а у тёмного окна за самым обычным обеденным столом устроился на скамье человек неслабого сложения и при свете сальной свечи что-то писал на малом листе пергамента. Человек сидел спиной к Торою, и волшебник видел длинные русые волосы, рассыпавшиеся по широким плечам. Больше в комнате не оказалось никого и ничего — разве только ещё лавка, на которой покоился сам Торой.

Низложенный маг неуверенно сел, ожидая, что тело в любой момент подведёт и вновь откликнется приступом необъяснимой немочи. Но нет, обошлось. Голова оставалась ясной и по-прежнему лёгкой.

— Ты, садись, садись. И часы достань, — посоветовал, не оборачиваясь, сидящий за столом богатырь.

Да, мужик и впрямь был крепким. Из таких, как этот неизвестный писарь (до чего смешно он смотрелся с тонким гусиным пером в могучей руке) можно было скроить двух Тороев, да ещё и на половинку Люции осталось бы…

— Ты кто? — решился, наконец, маг.

Слышать собственный голос оказалось невыразимо радостно. Всё-таки это замечательно, когда можешь говорить без усилий, исторгая из груди не жалкий хрип, а вполне внятную человеческую речь.

Богатырь хмыкнул и ответил:

— Следи за временем. Его у нас очень мало. Так что, чем трепаться без толку, достань часы. — И добавил со знанием дела: — Они у тебя в правом кармане.

Торой решил не спорить, хотя оставалось только гадать, откуда детинушка знал о том, в каком кармане у мага находятся часы. Внезапно волшебника накрыло вполне определённое понимание, в памяти всплыл образ умирающего зеркальщика Баруза и его последние слова, перекликающиеся со словами сидящего за столом богатыря: «Следи за временем».

Потому-то чародей и замер на долю мгновения, осенённый неожиданным воспоминанием. Конечно, препираться было бессмысленно, а самое главное — незачем, и маг подчинился приказу неизвестного собеседника. Часы и впрямь нашлись в правом кармане. Он достал их и осторожно нажал на кнопочку. Крышка откинулась с лёгким щелчком. В ущербном свете догорающего очага циферблат переливался красными сполохами, но вот что было странно — часы шли! Причём шли в другую сторону!

— Сколько там? — по-прежнему не оборачиваясь, спросил дюжий молодец.

Торой лишь растерянно ответил:

— Да нисколько. В другую сторону идут — справа налево.

Богатырь кивнул:

— Здесь время не движется вперёд. Только назад. Но я думаю, что у нас есть полчаса, может, чуть больше, может, чуть меньше. — С этими словами он отложил, наконец, перо и обернулся к собеседнику. — Здравствуй, Торой.

Маг склонил голову набок и пристально всмотрелся, насколько позволял висящий в комнате полумрак, в нового знакомого.

Широкоплечий мужчина был бородат, и возраст его в эдакой темноте, да ещё под прикрытием густой растительности на лице определить оказалось весьма сложно. Однако Торой подозревал, что незнакомцу было никак не меньше сорока лет.

— Здравствуй. — Волшебник чувствовал себя круглым дураком. Оказался неизвестно где, неизвестно с кем, неизвестно как. И при этом человек, сидящий напротив, знал его, а вот он этого человека видел впервые. У Тороя была неплохая память на лица, но он мог бы поклясться, что раньше не встречался с незнакомым богатырём. Меж тем богатырь поднялся со скамьи и подсел к магу.

— Меня зовут Рогон. — Ответил он на немой вопрос собеседника.

Собеседник, который в момент откровения делал очередной вдох, подавился воздухом и закашлялся, ухватившись руками за лавку.

— Следи за временем. — Напомнил ему назвавшийся Рогоном. — Когда стрелки замрут, наша встреча завершится. Нельзя проворонить, иначе ты навсегда потеряешься между своим миром и миром Скорби.

Торой всматривался в лицо богатыря и никак не мог свыкнуться с действительностью происходящего. С детства он мечтал увидеть Рогона, с детства мечтал о таких же магических способностях, с детства представлял волшебника умудрённым опытом тщедушным старцем, вроде Золдана, или молодым хрупким юношей, вроде Алеха, но уж никак не дюжим бородачом из тех, кто, не моргнув глазом, согнёт в пальцах подкову.

Рогон представлялся ему субтильным, стройным, красивым, но уж точно не сельским увальнем, с бородищей и космами чуть не до пояса. Он и одет-то был как простой деревенский пахарь — в рубаху из небелёной ткани и простые холщовые штаны. И в этакого-то простецкого детину влюбилась томная красавица с фиалковыми глазами? Н-да… А потом Торой понял, насколько смешны все эти мысли, промелькнувшие в сознании буквально за долю мгновения. И правда ведь, маг, развязавший войну, должен сам быть похожим на воина.

— Я не развязывал войну, друг мой… — улыбнулся Рогон. — Войну развязал Аранхольд, ну да, Сила с ним, не о том нынче речь.

Торой вздрогнул, осознав, что новый знакомец без труда и стеснения прочёл его мысли. И всё же, прежде чем низложенный волшебник успел осмыслить всю глупость вырвавшегося затем замечания, он сказал:

— Я представлял тебя другим.

— Ну, прости, что разочаровал, — дюжий маг развёл ручищами. — Знал бы, явился тебе в образе прыгающей с ромашки на ромашку маленькой феи.

Торой усмехнулся.

— Ладно, — посерьёзнел Рогон и уже без прежних шутливых интонаций продолжил, — слушай внимательно. Времени мало, а, чем больше ты будешь задавать вопросов, тем быстрее оно будет идти, поэтому пока молчи. Я постараюсь сперва рассказать всё, что озадачило меня и подвигло на эту встречу. Таким образом, мы сможем выиграть хоть какие-то мгновения.

Торой послушно помалкивал и смотрел на циферблат барузовских часов. Странное дело, стоило заговорить Рогону, как секундная стрелка побежала медленнее. И всё-таки низложенный волшебник с присущей ему страстью первооткрывателя, не удержался от мальчишеской выходки и спросил, по-прежнему глядя на циферблат:

— Я что же, в твоём времени?

Едва отзвучали эти слова, как секундная стрелка дёрнулась и буквально полетела вперёд, покрыв за считанные мгновения расстояние в четверть минуты. Рогон хмыкнул, давая тем самым понять, что он думает о научных опытах и детских выходках непутёвого Тороя, а потом терпеливо заключил:

— Воруешь время. — При звуках его голоса стрелка вновь поползла медленнее. — Ну да пусть. Несколько секунд не сделают погоды, а ты, по крайней мере, удовлетворил своё любопытство.

Богатырь прислонился спиной к ребристой бревенчатой стене избы и прикрыл глаза. Когда он начал свой рассказ, Торой замер, не решаясь даже пошевельнуться.

— Ты понял, наверное, что я смог оказаться здесь, с тобой, только путём обряда Зары, в коем мне помогли друзья чернокнижники. Сейчас двадцать очень хороших чёрных магов удерживают нити моей жизни, чтобы я, погружаясь в пучины Безвременья, не сгинул в них вовсе. Тебя сюда перенесла моя Книга, которая вобрала твою Силу и тем самым швырнула за тонкую грань — туда, где ещё не заканчивается жизнь, но ещё и не начинается смерть. Последние несколько лет мне всё не давали покоя рассказы жены о том, как я бредил после низложения, говоря что-то о зиме, какой-то Книге и маге по имени Торой. А уж после того, как я узнал, что ты на короткое время очнулся в моём теле, любопытству моему и вовсе не было предела. Я задумался над тем, что могло произойти такое, дабы неизвестный маг из далёкого будущего, каким-то образом оказался в прошлом. И пришёл к выводу, что ты многим сильнее меня…

На этих словах волшебника Торой горько усмехнулся. Да, когда-то Золдан и Алех считали, что их своенравный ученик и впрямь очень силён, конечно, не сильнее легендарного Рогона, но уж определённо не из середнячков. Но после низложения…

— Торой, — устало вздохнул маг, снова без труда прочитав его мысли, — как ты можешь, будучи сильным и далеко не глупым чародеем, верить в то, что кто-то способен отобрать твою Силу? Это же не материальный предмет, который можно подержать в руках и, соответственно, украсть. Отобрать Силу, низложить, опустошить — называй это, как хочешь — невозможно. Ну, вот задумайся, можно ли отобрать у человека нечто эфемерное? Скажем, способность мыслить?

Рогон внимательно посмотрел на Тороя, глаза его оказались тёмными, но в полумраке судить о цвете было невозможно — может, карие, может, тёмно-зелёные… И уж, конечно, Торою вовсе не было никакого дела до цвета, он погрузился в раздумья. В свою очередь широкоплечий бородатый волшебник удовлетворённо кивнул, словно его собеседник ответил на вопрос утвердительно:

— Вот именно. Нельзя запретить человеку думать. Ну, пока он жив, во всяком случае. Однако можно отвлечь, заставить думать о чём-то другом, посвятить все его чаяния иному предмету. Так же и с Силой. Не в человеческих возможностях лишить тебя того нематериального, что дано природой. Я знаю. Меня низлагали. На самом же деле техника низложения проста до идиотизма — из тебя выкачивают всё то, что ты имеешь на конкретный момент…

На этих словах Торой вскочил со скамьи, тупо глядя в пустоту, а потом вовсе забыл про предупреждения Рогона и заговорил:

— Если это так, то я мог восстановиться. Магические силы тут ничем не отличаются от обычных. Хватило бы двух-трёх лет, чтобы…

Рогон взмахнул рукой, обрывая поток его красноречия, и горько сказал:

— Я думал, после моей смерти мир поумнеет. Но миру это, как видно, совершенно не грозит. Торой, не трать моё и своё время на растолковывание простых истин. Тебе сказали, что ты низложен, и ты поверил. Первые два года, может, и пытался что-то из себя выдавить, а потом, когда ничего не получилось, просто сложил лапки и перестал дёргаться. Этим человек отличается от животного, загнанный в угол, он не умеет сопротивляться с отчаянной злостью достаточно долго. И ты не смог. Не смею тебя в этом упрекать, особенно если учесть, какими идиотами ты, наверняка, был окружён. Так вот, послушай меня, раз это так важно. Сила — не бессмысленная стихия на кончиках пальцев, Сила — часть твоего сознания. Да, у тебя отобрали то, что ты имел, а взамен этого повесили над тобой весьма, должен сказать, неслабое заклятье…

Рогон внимательно посмотрел поверх головы своего собеседника и уважительно поднял брови. Только теперь до Тороя дошло, каким образом маг догадался о том, что он низложен — стало быть, всё это время над ним реяло заклятие, которое мог углядеть только очень опытный чародей. Так сам Торой разглядел руну Ан над головами молодых чернокнижников, нагнавших его в Мираре.

— А ты, — продолжил тем временем Рогон, — уже набрал достаточно Силы, чтобы сломать запрет. И ты его сломал, коли моя Книга нашла, что у тебя забрать.

Торой хотел было сказать Рогону, что Книга на самом деле забрала Силу двух чёрных магов, но в последний момент бросил взгляд на циферблат и заметил, что беседа продолжается уже без малого четверть часа, а потому не решился снова о чём-то спрашивать.

— Ты накопил достаточно мощи, чтобы использовать её направо и налево совершенно бездумно, вот только ещё не можешь до конца преодолеть неверие. Впрочем, оставим. Итак, сейчас я хочу услышать, чем ты бредил, будучи в моём изничтоженном теле. Всё в подробностях. Скажем, мне очень любопытно, что такое произошло в мире, если наши судьбы столь тесно переплелись.

Богатырь устроился поудобнее и приготовился слушать. Торой прошёлся по комнате, посматривая на медленно ползущую секундную стрелку часов и собираясь с мыслями. Говорить следовало кратко и исключительно по делу, потому волшебник восстанавливал чреду событий, произошедших за последние несколько суток. Наконец, собравшись, он начал рассказ.

Рогон оказался благодарным слушателем, не перебивал и не задавал вопросов, только сидел, прикрыв глаза. Торой старался не подходить близко к магу, знал, что во время обряда Зара нельзя прикасаться к тому, с кем доведётся встретиться, иначе никогда не вернёшься в мир живых, да, собственно, и в Мир Скорби не попадёшь. Конечно, Рогон это тоже знал, но… Привычка ожидать подлости заставляла низложенного мага держаться от собеседника на почтительном расстоянии.

Пару раз за время своего рассказа Торой переводил взгляд с часов (стрелки которых словно взбесились) на маленькое окошко. За окном не было ничего, только чёрная пустота, и волшебник ничуть не сомневался, что если он решится распахнуть створки, или Сила убереги, открыть низенькую дверь, ведущую прочь из комнаты — эта бездушная пустота просочится внутрь и беспощадно пожрёт сознание находящихся под прикрытием бревенчатых стен мужчин. Торой знал и то, что убогая комнатушка есть не более чем умелая защита, которой окружили его и Рогона те самые двадцать чёрных магов, что отдавали сейчас Силу на свершение обряда Зара. Потому-то силуэты находящихся в комнате предметов были нечёткими, размытыми, краски какими-то блеклыми и вялыми, даже угли в камине и те блестели маслянисто, тускло, словно являлись не более чем искусной подделкой.

Рогон выслушал речь и, когда маг, наконец, замолчал, удовлетворённо кивнул. Торой без утайки рассказал и о Книге, и о Люции, и о зеркальщике, и о самом зеркале, и о маленьком Илане, и о зиме, и о кхалаях.

Когда волшебник открыл глаза, его собеседник неожиданно пожалел обо всём рассказанном. Тороя только сейчас посетила мысль, что перед ним мог сидеть вовсе не Рогон, а… Да кто угодно мог сидеть! И всё-таки он знал, что обмана нет, да и сам великий маг внезапно произнёс:

— Я рад, что ты ничего не утаил. Теперь мне нужно о многом подумать. Но сдаётся, я и без лишних размышлений знаю, что за зеркало выкрали из Мирара, однако не могу навскидку догадаться, кому бы это понадобилось. У нас кончается время. — Последнее было не вопросом, а утверждением.

Торой кивнул, глядя на то, как стремительно несётся секундная стрелка. Но всё же, волшебник успел прокричать в сгущающуюся темноту:

— Алех! Эльф Алех — друг моего наставника — сейчас состоит в Совете, как он мог быть твоим учеником?!

Ответа он не услышал. Собственно, и Рогон, скорее всего, не услышал вопроса. Зато до Тороя донеслись словно уносимые ветром слова:

— Я написал тебе кое-что, ты найдёшь это в книге…

Голос Рогона поглотила звенящая тишина. Маленький мирок окончательно утратил и реальность, и материальность — бревенчатые стены расползлись у Тороя перед глазами, камин оплыл, словно восковой, стёкла в окне начали пузыриться, будто были и не стёклами вовсе, а мыльной пеной.

Неизвестные Торою маги ещё держали оборону, ещё не впускали Безвременье туда, где корчилось, удерживаемое ими сознание двоих людей. И всё же прожорливая Пустота пыталась поглотить тех, кто отважился вторгнуться в её вотчину — туда, где отсутствовало всё: время, пространство, цвета, жизнь. Торой чувствовал, как исчезают, тают под ногами половицы, видел, как растворяется в пустоте силуэт дюжего волшебника, а потом часы в руке мага (единственное, что никуда не пропадало и не меняло очертаний) налились жутким холодом. Торой увидел, как пальцы, сжимавшие серебряный корпус становятся прозрачными, увидел, как секундная и минутная стрелки дёрнулись в последний раз, а потом нечто вязкое обволокло его, и волшебник перестал что-либо чувствовать и понимать.

* * *

Когда он в очередной раз открыл глаза левая рука, судорожно сжимающая часы Баруза, совершенно окоченела. Торой попытался расцепить сведённые судорогой пальцы, но обнаружил в них не часы, как ожидал, а комок слипшегося, подтаявшего снега. Над головой в сером предутреннем небе по-прежнему плыли верхушки сосен. Левая рука безвольно свалилась с полотнища, на котором лежал маг, и теперь пальцы снова загребали снег. Волшебник хотел спросить у настырно пыхтящей за его спиной ведьмы, долго ли был в беспамятстве, хотел сказать ей, что ещё жив, но опять-таки не смог. Отяжелевшие веки закрылись. Как же хотелось спать!

Торой закрыл глаза и снова рухнул в темноту. Он успел на секунду ужаснуться, что вот опять начнутся непонятные видения и снова придётся о чём-то говорить, что-то предпринимать… Но видения решили оставить его в покое. Последнее, что вспомнилось магу перед чертой забвения, был слегка насмешливый и удивлённый взгляд Рогона. Прежде, чем исчезнуть, волшебник внимательно всмотрелся в пульсации Силы, вьющиеся над головой низложенного мага и что-то из увиденного в них позабавило богатыря-чародея. Во всяком случае, он улыбнулся улыбкой человека, который заметил нечто трогательное и тщательно от него скрываемое.

На этом Торой снова выпал из действительности.

* * *

Люция обернулась. Ей показалось, что волшебник зашевелился. Но нет, Торой как и прежде лежал без движения, только левая рука свесилась с плаща и теперь чертила по сугробам. Плакать ведьма уже не могла. Глухое отчаяние вытеснило все сантименты. Она кусала обветренные губы и упрямо брела вперёд. Ей, к счастью, хватило ума использовать все подручные средства для того, чтобы тащить мага и мальчишку. Пальцы ведьмы, сжимавшие углы плаща, на котором лежал бесчувственный Торой, потрескались на лютом холоде. Кровь давно замёрзла, но руки замёрзли ещё раньше и потому не болели.

Колдунья ещё раз обернулась. Её изобретение у всякого, кто увидел его со стороны, вызвало бы приступ истерического смеха. Но девчонка уж точно не разделила бы ничьё веселье.

Когда маг рухнул с лошади в снег и упокоился там, не шевелясь, ведьма взвыла от отчаяния. Некоторое время она пыталась привести спутника в чувства — трясла его, хлопала по замёрзшим щекам, умоляла, грозила — всё было бесполезно. Утешало одно — он всё-таки не умер. Пока. А это означало, что следовало срочно что-то предпринимать. Вот только что?

Колдунка, конечно, позволила себе несколько минут поплакать, бездеятельно сидя в сугробе и загребая руками рыхлый снег. Но потом слёзы высохли и врождённая настырность взяла своё. Упрямство, оно ведь присуще каждой ведьме. Как ни крути, а хорошая колдунья должна уметь бороться. Поскольку, что есть её жизнь? Только борьба. Вот Люции и пришлось, кусая губы да вытирая рукавом шмыгающий нос, браться за дело. Само собой, поднять Тороя в седло она не могла, Илана — да, но Тороя…

Девушка пробовала было оторвать мужчину от земли путём хитрых заклинаний, но силёнок не хватило — все её немногочисленные колдовские способности ушли на то, чтобы разбудить лошадей. Вот и приходилось орудовать безо всякого чародейства. Ведьма понимала — времени у неё крайне мало. Можно даже сказать — совсем нет. Без движения да на этакой стуже Торой замёрзнет прямо во сне.

Как и всякая лесная колдунья, Люция никогда не блуждала в лесу. Да чего там! Ей было бы куда как проще потеряться где-нибудь на улицах оживлённого Мирара, чем в самой глухой и непролазной чащобе. Мало того, совсем недавно именно над этим лесом колдунья пролетала на помеле, ну, когда запутывала следы. Именно тогда она и заприметила небольшую сторожку. По счастью, домик находился где-то неподалёку. И вот теперь колдунка собиралась дотащить до него своих бесчувственных спутников. В маленькой избушке странников ждала крыша, четыре стены и хоть какой-то очаг. Это сейчас казалось самым главным. В сторожке можно будет согреться и заняться Тороем. Ведьма сильно подозревала, что без помощи волшебных отваров маг попросту не выживет.

* * *

Чёрные силуэты елей двоились перед глазами, порывы ветра срывали с веток снег и щедро осыпали им колдунью. Однако она давно уже не обращала внимания на подобные мелочи. Девчонка плелась через сугробы, сдавлено и сипло дыша. На первых порах у неё даже хватало сил грязно и непотребно сквернословить, злясь на собственную хилость. К сожалению, очень скоро ведьма поняла — радующие душу крепкие деревенские ругательства годны только для того, чтобы сбиваться с дыхания и быстрее уставать. А потому она стиснула зубы и теперь крыла снег, холод, темноту да бездорожье мысленно.

Люция торопилась. Она боялась, что из чащи в любой момент вынырнут волки. Лесную колдунью, конечно, не тронет ни один хищник, даже самый свирепый, но так это ведь лесную колдунью, а не её спутников. Потому-то ведьма старалась идти настолько быстро, насколько это вообще было возможно. Время от времени живое воображение, нет-нет, да играло с девушкой злую шутку — ей всё мерещились светящиеся жёлтым огнём глаза. Пару раз даже показалось, будто в сиреневом полумраке, пригибаясь к снегу и скользя носом по сугробам, крадутся поджарые хищники. Тогда ведьма гортанно выкрикивала несколько отвращающих заклинательных слов, которые обычно отпугивали дикое зверьё.

Колдунка пыхтела и отдувалась, но волокла Тороя вперёд, оставляя на снегу причудливые следы. Грустные лошадки брели рядом. Мальчишка лежал на широкой спине смирной кобылки, доверчиво прижимаясь щекой к тёплой шее животного.

Никогда в жизни Люции не было так тяжело. Она брела, увязая в сугробах, пыталась сморгнуть слёзы отчаяния и тихо всхлипывала. Через каждые тридцать шагов ведьма останавливалась, чтобы перевести дух и оглянуться на Тороя — жив ли? Маг был бледен, голова моталась из стороны в сторону.

Время от времени девчонка косилась на бредущих рядом лошадей и умирала от досады — у неё было два коня и всё же приходилось самой тащить бесчувственное тело, упираясь изо всех сил. Колдунке казалось, что каждый новый шаг станет последним — вот-вот, ещё немного и она умрёт от усталости прямо в сугробе. Слёзы упрямства и злости катились из глаз, смешивались с потом, капали с подбородка и, словно переливчатый бисер, падали в снег.

Люция знала — она не упадёт и не умрёт. Она дойдёт до сторожки, во что бы то ни стало — добредёт, доковыляет, доползёт, дотащится!

* * *

Когда домушка и впрямь вынырнула из сумерек, остатки сил разом покинули девушку. Колдунья рухнула в сугроб и зарыдала от облегчения, сминая руками снег. Дошла! Дошла!!! Теперь осталось самое малое — протащиться последние три десятка шагов. Но как раз на это-то сил и не осталось. Сторожка — низенький приземистый домик — казалась чем-то недостижимым, невероятным.

Кое-как ведьма поднялась на ноги, ухватилась за углы плаща и бросила измученное усталостью тело в последний отчаянный переход. Люция тащилась до крыльца едва ли не четверть часа. Про себя девушка уже решила, что сторожка будет заперта и придётся разбивать маленькое оконце да пытаться протиснуться внутрь утомительным способом, но… Видимо, иногда случаются чудеса. Дверь оказалась открыта. Причём открыта настолько, что внутрь сторожки уже намело достаточно снега.

Колдунья щёлкнула над головой окоченевшими израненными пальцами, и болотный огонёк послушно просиял, окрасив всё вокруг изумрудом. С переливающимся огоньком над головой ведьма шмыгнула внутрь тёмного домика.

Внутри сторожка оказалась вполне обжитой. Очаг, конечно, зиял чернотой и холодом, но в остальном… Впрочем, Люции было уже всё равно. Распахнув дверь настежь, девушка кое-как втащила в дом Илана, а затем и мага, злобно ругаясь сквозь стиснутые зубы. И уж точно, даже поскитавшийся по свету Торой, наверняка, не знал половины забористых ругательств, которыми сыпала его юная спутница.

* * *

Маг очнулся, когда кто-то заботливо приподнял его голову и поднёс к губам ложку с горячим травяным отваром. Волшебник кое-как разлепил веки и увидел над собой сосредоточенное осунувшееся лицо Люции. Девушка осторожно влила ему в рот снадобье. Торой сделал несколько глотков, после чего глаза против воли снова начали слипаться. Сквозь дурманное забытьё маг покорно пил всё, чем его потчевала ведьма. Травяные отвары были терпкими и горькими, но от них становилось легче — отступала боль, а тело сковывала дремотная истома.

Торой ещё заметил, что откуда-то тянуло даже не теплом — настоящим жаром яростно пылающего очага и слышался треск поленьев. Волшебник хотел было спросить, как он и его спутница оказались под защитой четырёх стен, но, разумеется, не смог.

Вообще, прошли уже сутки с той поры, как Люция притащила мага в сторожку. После изнурительного путешествия, ведьма, скрепя сердце, даже отважилась раздеть волшебника. Конечно, прежде чем решиться на эдакий смелый поступок, девчонка некоторое время расхаживала по сторожке кругами, собираясь с духом. Как ни крути, а дело предстояло ответственное. С одной стороны, подумаешь, ерунда какая — раздеть человека. Вот только, человека — одно дело, а совсем другое — пускай обессилевшего и полумёртвого, но всё-таки мага… Ну как не разберётся со сна, примет за тать или воровку какую, да развеет в прах? Так, на всякий случай, чтобы помирать не мешала. Мало ли чего ему в бреду примерещится?

Девчонка стояла над волшебником и напряжённо морщила лоб, раздумывая, следует ли так рисковать собой. Решающим же аргументом в пользу раздевания мага стал сам маг. Вид его был настолько жалок, что ведьма поневоле уверилась — в этаком состоянии Торой не то что развеять её, а и просто оттолкнуть не сможет. Вон, свернулся калачиком, скрючился себе и еле дышит, облепленный мокрой одёжей.

Кое-как Люция всё-таки подступилась к бесчувственному телу, подбадривая себя тем, что оставлять волшебника в подобном непотребном виде попросту нельзя. Болотный огонёк со свойственным ему любопытством спустился с потолка и замаячил над головой хозяйки, мешаясь и сопереживая. Ведьма зло зашипела и отмахнулась от светляка, словно от назойливой мухи:

— А ну пошёл прочь! Разбудишь ещё!

Огонёк отпрянул и гневно задрожал в сторонке — надо же хозяйка предпочла ему — верному другу — какого-то подозрительного помирающего мужика! Но Люции не было дела до обиженного светляка. Вот ещё! Девчонка сосредоточенно стягивала с мага одежду, косясь в полглаза на крепкое мужское тело… А ничего — ладный волшебник ей достался.

Сама не понимая отчего, ведьма вдруг смутилась, совсем как тогда, на выезде из Мирара, когда задевала ногой стремя тороевой лошадки. Ну и, конечно, колдунка отчаянно боялась, что Торой, когда (или если) очнётся, взгреет её за учинённое самоуправство со всей яростью. «Только попробуй!», — пробормотала Люция сквозь зубы и продолжила своё бесстыдное дело. «Я тебе тут жизнь спасаю, дураку такому!» И, исполненная решимости, она рванула на себя штаны волшебника, едва не оторвав их вместе с ногами.

Но Торой не очнулся и не взгрел её, только свернулся калачиком под одеялом и, по-прежнему бледный как смерть, не открыл глаз. Одежду его ведьма кое-как развесила возле очага вместе со своей, чтобы просушить. Пока мокрое платье сохло, колдунья ходила в единственной нашедшейся в узелке вязаной тунике клотильдиного мужа. Одёжка была ей велика и спускалась едва ли не до середины голеней. Это вполне устраивало девушку, и она щеголяла так безо всякого стеснения. Всё равно единственные двое мужчин, которые могли увидеть её в столь непотребном виде, дрыхли, ни на что не обращая внимания.

И всё бы хорошо, да только после всех перипетий Люция так и не смогла выспаться. Ей, конечно, хотелось провалиться в безмятежный сон, но ведьма боялась, что заснёт надолго, и тогда Торой, лишённый поддержки отварами и заклинаниями, просто преставится. Поэтому колдунья дремала вполглаза, приказав болотному огоньку будить себя каждые полчаса. Огонёк, конечно, не знал, что такое полчаса и потому будил хозяйку, когда вздумается — то есть каждый раз, когда чего-нибудь пугался — то свиста ветра в трубе, то треска полена в очаге. Но, в общем-то, этого было достаточно для того, чтобы не получалось толком отдохнуть.

* * *

Волшебник открыл глаза и впервые за последние пробуждения не почувствовал себя немощным умирающим калекой. Мало того, жутко хотелось есть. Когда Торой пошевелился, зелёный болотный огонёк, что висел аккурат под потолком комнаты, резво взвился и спикировал куда-то вниз.

Трусливый изумрудный шарик с разлёту впечатался в щёку Люции, однако ничего этим не добился. Девушка спала, свернувшись калачиком на низеньком топчане. Вид у неё был изнурённый и несчастный. Вместо платья на колдунье оказалось надето нечто бесформенное. Ведьма зябко поджимала голые ножки, пытаясь во сне укрыть их подолом странного одеяния. Только приглядевшись получше, Торой узнал таки в чудно м наряде тунику Клотильдиного мужа.

Чародей ещё рассматривал свою утомлённую спутницу, когда болотный огонёк, разобиженный тем, что хозяйка так беззастенчиво его игнорирует, пошёл на второй круг. Переливающийся светляк взмыл к потолку, залился оскорблённо-ярким сиянием и снова устремился вниз.

Торой, сам не осознавая, что делает, резко выбросил вперёд руку, и своенравный сгусток ведьминой силы замер в воздухе, обиженно приглушив сияние. Вот, мол, тебе, раз не пускаешь меня к хозяйке, сиди, как дурак, в темноте. Торой замер от удивления. Надо же, у него получилось остановить чужую волю! Пускай и волю слабой деревенской ведьмы.

Не особенно надеясь на удачу, волшебник едва слышно щёлкнул пальцами, и над его ладонью сразу расцвёл язычок белого пламени. Маг изумлённо выдохнул, видя, как комната мгновенно озарилась светом — не чета всяким там болотным светлякам. Зелёный огонёк тем временем боязливо пополз вдоль стены, намереваясь прошмыгнуть к хозяйке. Торой усмехнулся. Он всегда думал, что у Силы нет характера, а вот, поди ж ты, огонёк Люции явно не был бездушным сгустком чужого Могущества, вон, какой строптивый. Впрочем, у огонька с волшебником отношения не заладились с самого начала, ещё с момента первого знакомства, когда маг обманул его и использовал в своих коварных целях.

Покамест зелёная бестия опасливо кралась вдоль стены, Торой выбрался из-под одеяла. К своему удивлению он лишь сейчас заметил, что из всей одежды на нём было только… Считай, что ничего не было. Надо же. Волшебник стащил с верёвки, висящей возле жарко горящего очага, сначала штаны, потом рубаху и неторопливо оделся. Краем глаза он следил за вредным огоньком, что опасливо стелился по полу, намереваясь прошмыгнуть к топчану и разбудить хозяйку.

— Только попробуй, — шепнул ему волшебник. — Мигом развею.

Огонёк обиженно мигнул и завис в сторонке.

— Не буди её. — Попросил Торой, чувствуя себя полным идиотом оттого, что разговаривает с чужой Силой.

Однако Сила его, как это ни странно, поняла и надменно воспарила обратно к потолку, боязливо сторонясь неведомого белого сияния. Торой хмыкнул и лишь сейчас осознал нелепость происходящего. Как он оказался здесь (кстати, где именно?), почему лежал на полу под одеялом, как сумел впервые за неведомо сколько лет сотворить волшебный огонёк? У мага закружилась голова. Некоторое время он стоял, ошарашено оглядываясь, а потом решил, что часть из упущенных событий поможет восстановить Люция, когда проснётся.

Волшебник повернулся к спящей ведьме. Какой крохотной и беззащитной она ему показалась… Девушка сжалась в комочек, ютясь на краешке топчана, Илан безмятежно дрых слева от неё возле стены, заботливо укрытый одеялом. Надо же, обо всех побеспокоилась, а сама лежит нагишом, ноги в подол кутает. Торой покачал головой, поднял с пола одеяло, под которым спал, и осторожно, чтобы не разбудить, укрыл им Люцию. Однако колдунка в последние часы, видимо, слишком часто просыпалась, проснулась и теперь. Открыла сонные зелёно-голубые глаза и изумлённо уставилась на Тороя.

В ярком свете белого огонька маг казался едва ли не бледнее снега, но он поднялся на ноги! Сумел одеться! И, похоже, неплохо себя чувствовал… Ведьма порывисто села, скинув одеяло.

— Ты жив? — её голос был таким усталым, таким изумлённым и отчаявшимся, что Торой растерялся.

— Жив.

Он лишь сейчас увидел, что губы девушки обветрены и ко всему ужасно потрескались. Колдунья смотрела на мага, не веря своим глазам, а потом высокие чёрные брови жалко дёрнулись, и Люция разревелась. Да, именно разревелась. Не разрыдалась, не расплакалась, а разревелась, по-детски изогнув губы, захлёбываясь в слезах. И повисла на Торое, душа его в объятиях:

— Я думала, ты не выживешь, у меня так мало трав, и я с перепугу забыла все заклинания, а ты был весь белый и даже дышал через раз. Я еле тебя дотащила до этой сторожки, а потом боялась, что усну и заставила огонёк меня будить. Но он такой трусливый, что будил по поводу и без, я почти не спала, я так устала…

Она уткнулась волшебнику в плечо и снова заревела навзрыд.

Торой осторожно обнял девушку, пересадил её к себе на колени, чувствуя, как содрогается от плача худенькое нескладное тело. Эта нервная дрожь была заметна даже сквозь толстое одеяло, в которое маг завернул свою спасительницу. Волшебник гладил ведьму по растрепавшимся волосам и укачивал. Через некоторое время слёзы иссякли, Люция перестала всхлипывать. Тогда-то маг и заметил, что руки девушки, судорожно вцепившиеся в его рубаху, сплошь покрыты какими-то порезами, царапинами, ранками и синяками.

— Что с твоими руками? — Торой осторожно взял изувеченную ладонь ведьмы и теперь пристально разглядывал.

Люция икнула и пояснила:

— Это я тебя положила на плащ, а потом, за углы тянула его по снегу, а ты постоянно сва-а-а-аливался-я-я-я… — и ведьма снова разрыдалась от пережитого страха и от жалости к себе.

Торой опять погладил её по волосам и прошептал:

— Ну, что же ты какая трусишка мне досталась? И плачешь всё время… — он обнимал подрагивающие плечи и тупо смотрел перед собой.

Она тащила его через лес? Не бросила в снегу? Изранила все руки, устала, а потом не спала только из-за того, что каждые полчаса его нужно было поить снадобьями, чтобы не помер?

— Люция, почему же ты руки не вылечила отварами? — спросил он, чтобы хоть как-то отвлечь девушку. Утешать Торой не умел, да и не знал он слов утешения, всегда был чёрствым, чего уж греха таить…

Ведьма вытерла заплаканное лицо уголком одеяла и ответила:

— Тогда бы не хватило трав, чтобы тебя лечить, руки сами заживут… Ты ведь больше не будешь умирать? — она шмыгнула носом и облизала больные губы.

— Не буду, — уверенно успокоил её волшебник и осторожно убрал с заплаканного лица прилипшие волосы. В словах его было столько твердости, что колдунья успокоилась.

А Торой всё никак не мог придти в себя от изумления. Сила побери! Как вообще смогла худенькая — того и гляди, чтобы ветром не унесло — девчонка тащить человека гораздо крупнее себя и не просто тащить, а дотащить?

— Не плачь. — Бестолково повторил он, взял израненные ладони и накрыл их своими.

Люция прижалась пылающим лбом к плечу мужчины и в последний раз всхлипнула, а когда маг отпустил её руки, ведьма с удивлением увидела, что на них не осталось ни единого следа от прежних саднящих и ноющих ран. Кожа стала нежная, белая, словно у знатной девицы, не избалованной тяжёлым трудом. Колдунка широко распахнувшимися глазами смотрела на Тороя. Она хотела было что-то сказать, но волшебник осторожно провёл указательным пальцем по обезображенным воспалённым губам, словно стирая с них боль.

Ведьма уютно устроилась на коленях чародея, сжалась в комочек и почувствовала, как Торой гладит её озябшие ноги. Она благодарно улыбнулась и прошептала:

— У тебя в сапоге был нож, я его не трогала, он лежит на лавке.

Торой кивнул и задумчиво поцеловал Люцию в макушку:

— Ты спи, а утром я тебе расскажу кое-что.

Она сонно кивнула и, выпростав одну руку из одеяла, обняла ею мага.

Торой сидел, боясь пошевельнуться, а потом осторожно положил ведьму на топчан. Худенькая рука соскользнула с его плеча, но волшебник успел подхватить её прежде, чем она упала на доски. Маг осторожно погладил тонкие едва ли не прозрачные пальчики и неожиданно понял, что никогда прежде не видел ничего прекраснее.

— Спи, — прошептал он.

Болотный огонёк скользнул из-под потолка и преданно повис у Люции над головой, словно верный страж.

Торой ещё некоторое время сидел рядом с ведьмой, прислушиваясь к свисту ветра в трубе. Об заиндевевшее оконное стекло дробно и весело билась снежная крупа. В маленькой сторожке было по-домашнему уютно. Сладкое посапывание Люции, да треск поленьев в очаге навевали неведомое и незнакомое мятежному волшебнику чувство умиротворения. Он зачаровано смотрел на огонь, совершенно забыв и про погоню, мчащуюся по следу, и про Рогона, и про Книгу… Хотелось только одного — глядеть на сполохи пламени, слушать ровное девчоночье дыхание и ни о чём не заботиться. Как хорошо!

Громкий и надрывный звук вернул волшебника в действительность. Торой даже вздрогнул от неожиданности — в эдакой безмятежности зимнего безмолвия и вдруг такое! Вот тебе и покой. Вот тебе и умиротворение. Размечтался. Тем временем душераздирающий звук за спиной повторился и окреп. По коже сразу же побежали мелкие мурашки, а всё оттого, что звук, нарушивший тишину, Торой ненавидел сызмальства. Всхлипывания ребёнка.

— Доброе утро, Илан. — Сказал маг и обернулся. Он не умел утешать детей. — Хочешь поесть?

Про себя волшебник уже решил, коль скоро мальчишка ударится в рёв, он потащит его прочь из сторожки, чтобы у сердобольной Люции появилась хоть призрачная надежда выспаться.

Однако Илан, вопреки ожиданиям, реветь в голос не стал. И то, правда — большой уже. Однако крупные, словно бобы, слёзы безудержно катились по его щекам и губы кривились в мучительной попытке удержаться от свойственного только глупым девчонкам хныканья. Мальчишка крепился изо всех сил. Но он был всего лишь ребёнком, очнувшимся в незнакомом месте, рядом с незнакомыми людьми, да ещё и смутно помнящим страшное нападение на собственный дом.

Торой взял трясущегося паренька на руки и, набросив на плечи плащ, вышел в морозные сумерки. Разговор предстоял долгий.

* * *

Ах, как же вкусно пахло! Наверняка бабка опять тушила зайчатину… Уж, пожалуй, никто во всей округе не умел приготовить из тощего лесного зайца умопомрачительное яство так, как это получалось у старой колдуньи. При этом аромат в кособокой ведьминой избушке стоял такой, что впору хоть королевского повара зазывать, дабы изумился, восхитился и разрыдался от зависти, а ещё пуще — слопал за обе щёки, а потом вовсе сложил полномочия, разочаровавшись в собственном мастерстве. Ах, какой запах! На этакий запах можно идти, захлёбываясь слюной, представляя себе сочные розовые кусочки мяса, плавающие в густой подливке, а к ним нежнейшие сырные лепёшки, щедро политые топлёным маслом и посыпанные рубленой зеленью.

Юная ведьма против воли сглотнула голодную слюну и причмокнула во сне. Однако всё же странно, что бабка, вопреки своему обыкновению, не тыкает ученицу в бок костлявым пальцем и не зовёт к столу, сварливо укоряя за бездельность и прожорливость. И всё же мысль эта увязла в сладкой дрёме, а Люция, не просыпаясь, жадно потянула носом аромат любимой стряпни. Ещё чего — просыпаться! Проснёшься и окажешься в маленькой сторожке, где не то что тушёного зайца, а и кусочка вяленого мяса в запасах не осталось. Нет, лучше уж спать и вдыхать несуществующий дивный аромат. Как же хочется есть!

Рядом, совсем близко над ухом, кто-то хихикнул. Ну, что, спрашивается, за издевательство — смеяться над спящим человеком, которому снится такой прекрасный и вкусный сон! Ведьма сонно отмахнулась от нахала и попыталась вернуться обратно в дрёму, к чудесному яству. Рядом что-то зашептали, а потом совершенно неуважительно прыснули со смеху.

«Вот я сейчас проснусь, устрою вам всем…» — обиженно подумалось Люции, которой давно уже не снились такие прекрасные сны. Ведьма приоткрыла один глаз и стрельнула взглядом из-под полуопущенных ресниц. Аккурат напротив неё стояла скамья, а на скамье…

Второй глаз растопырился сам собой. А взлохмаченная соня рывком села на топчане, сбрасывая одеяло.

— Ух, ты! — она едва ли не с обожанием посмотрела на огромную миску с дымящейся похлёбкой и даже потёрла ладоши.

Рядом снова хихикнули. Люция с трудом оторвала взгляд от пузатой, исходящей сладкими ароматами плошки на неведомого насмешника. Илан, подобрав ноги, сидел на скамье, поодаль от миски. Лицо его ещё хранило следы недавних слёз, а точнее даже и не слёз, а самой настоящей бурной истерики — вон как покраснели глаза, припухли веки и нос — но всё же сейчас он улыбался. Как и все дети, выплакавшись, мальчишка на время утешился, а теперь от души посмеивался над проснувшейся взлохмаченной нянькой, которая зачем-то обрядилась в мужскую тунику.

— Илан? Ты когда проснулся? — охрипшим со сна голосом спросила Люция.

Паренёк деловито вытер нос рукавом рубашки и с небрежным превосходством ответил:

— Давно… Мы уж зайца приготовить успели, а ты всё дрыхнешь.

Ведьма закуталась в одеяло и с сомнением огляделась:

— А где волшебник? — бестолково спросила она, словно бы уж и шагу не могла сделать без Тороя. Прямо маленькая, заблудившаяся в лесу девочка, которой непременно нужен провожатый охранитель.

— Здесь волшебник.

Хлопнула входная дверь, впустив в маленькую сторожку белый клуб холодного воздуха. Вместе с зябким сквозняком ввалился, отряхиваясь от снега, и Торой. Его едва можно было разглядеть за огромной охапкой дров. По чести сказать, лишь уже набрав приличную стопку поленцев, маг догадался, что отныне вроде как может поддерживать жар в очаге и без хвороста. Ну да ладно. Силу надо беречь, мало ли что? И вот он стоял у порога, старательно топая ногами, чтобы сбить с обуви снег.

— Проснулась всё ж таки, — проворчал волшебник и с подозрением спросил, — или мальчишка разбудил?

Люция мотнула головой. Колдунка, конечно, догадалась, что проказник Илан попросту водил у ней под носом ароматной миской и наслаждался тем, как она чмокает во сне, но не выдавать же озорника.

— Нет, сама проснулась. Пахнет вкусно. Ты и стряпать умеешь? — она снова принюхалась. — Или это волшебство?

Маг усмехнулся и аккуратно сложил дрова возле очажка.

— Да какое уж там волшебство. Разве можно из пустоты создать мясное рагу? Нет, заяц этот ещё сегодня утром резво скакал по лесу. Пока не встретил нас с Иланом, — он подмигнул пареньку.

Илан посмотрел на Тороя едва ли не с обожанием и кивнул.

В голову ведьме закралось смутное подозрение…

— Торой, — шепотом начала она, наклонившись к магу, — ты, что… Ты его заколдовал, чтобы он не плакал?

Волшебник беззаботно пожал плечами и ответил:

— Вот ещё. Надо больно. Всё, давайте завтракать.

Люция снова с подозрением покосилась на мальчугана. Он, хотя и имел весьма зарёванный вид, но старался держаться по-взрослому невозмутимо. И всё-таки ведьма (как выяснилось — на беду) не удержалась от соблазна пожалеть сиротинку — посмотрела с жалостью на ребятёнка и сочувствующе погладила по вихрастой макушке, даже против воли всхлипнула, вспомнив покойницу Фриду Дижан. И видно, было что-то во взгляде жалельщицы такое, отчего мальчишка сперва горько потупился, а потом и вовсе забыл о напускной взрослости — уткнулся колдунке в плечо и незамедлительно зашмыгал носом.

Волшебник, который только-только поднёс ко рту ложку, досадливо поморщился и испепелил ведьму взглядом. Девушка попыталась было пожать плечами — мол, а я-то чего? — но Тороя это, как и следовало ожидать, не проняло.

Волшебник сокрушённо вздохнул и потрепал всхлипывающего Илана по макушке:

— Не плачь, всё же не совсем один остался, вон и Люция рядом, с ней не пропадёшь.

Утешение на поверку оказалось сомнительным, поскольку лишь пробудило новый приступ рыданий. А мальчик ещё яростнее вцепился в рубашку (а заодно и бока) ведьмы.

Паренёк горько всхлипывал, болезненно прощаясь с тем привычным, что навсегда потерял — родным городом и домом, заботливыми и ласковыми родителями, любимым дедом, так и не родившемся братом (или то была сестра?)… Люция поглаживала вихрастую макушку и шептала что-то ласковое. Постепенно её голос и привычные уже интонации оказали своё действие — мальчик начал успокаиваться. Наконец, он оторвал зарёванное лицо от ведьминого плеча и бросил косой взгляд на Тороя. Волшебник был невозмутим и, словно озадачен. Встретившись глазами с мальчишкой, маг по-свойски подмигнул ему, а потом раскрыл ладонь, над которой вспыхнул, переливаясь, лепесток яркого белого пламени — точь-в-точь такой же, как тот, что парил под потолком.

Илан, непривычный к каким бы то ни было чудесам, восторженно распахнул глаза и с некоторой опаской протянул руку. Искрящееся пламя стекло в сложенную лодочкой ладошку. Весёлое пламя плясало и переливалось, не обжигая кожу. Паренек осторожно, кончиками пальцев, подвинул лепесток огня на ладони и с восторгом вздохнул — подарок волшебника засиял всеми оттенками жёлтого, превратившись из ослепительно-белого в золотой.

Люция поверх головы Илана посмотрела на Тороя, который наблюдал за собственным творением с ничуть не меньшим восторгом, словно создал огонёк впервые в жизни… Почувствовав взгляд ведьмы, чародей улыбнулся и спросил:

— Ну, мы поедим сегодня?

Илан, наконец-то, оторвал завороженный взгляд от переливающегося лепестка пламени и обрадовано кивнул. Люция, которая отчего-то чувствовала себя ужасно виноватой, радостно потёрла руки в предвкушении грядущей трапезы — дурманящие ароматы вызывали уже едва ли не головокружение.

* * *

Они как раз заканчивали трапезу, когда за маленьким оконцем сторожки неожиданно начало светать… Зябкие сиреневые сумерки, что за последние дни стали едва ли не привычными, сменились нежно-розовыми красками рассвета. Люция так и застыла с ложкой, не донесённой до рта, а потом испуганно повернулась к Торою:

— Колдовство идёт на убыль!

Волшебник согласно кивнул и невозмутимо продолжил жевать, словно ничего необычного не произошло. Илан же, который одной рукой ловко управлялся с ложкой, а другой играл с переливающимся огоньком, удивлённо вскинул голову. Да, когда он проснулся, Торой рассказал ему о том, что случилось безо всякой утайки — и про зиму, и про волшебный сон, и про колдовство. Внучку зеркальщика даже понравилось, что самый настоящий маг разговаривает с ним, как со взрослым.

А теперь паренёк сидел в маленькой сторожке, держал на ладони переливающийся волшебный огонёк и чувствовал себя так, словно стоял на пороге какого-то увлекательного приключения. Наверное, ему следовало бояться. Но он не боялся. Отчего-то было спокойно. А ещё донельзя интересно. Вот только не маячили бы в голове жуткие воспоминания о той самой ночи, когда ящерообразные люди вторглись в дом родителей, да и просто, не мучили бы мысли о том, что отныне он остался сиротой. Лучше уж думать, что родители и дед живы, здоровы, а он всего лишь отправился в путешествие с их на то позволения. Да, если думать вот так, будет, пожалуй, легче. Мальчик вздохнул.

Люция словно почувствовала испуг и смятение Илана. Ладонь ведьмы мягко опустилась на льняную макушку и взъерошила непослушные волосы. Вообще говоря, у колдуньи была куча вопросов к Торою и, сказать по правде, она несколько досадовала на то, что Илан проснулся так некстати и теперь вот приходилось уделять ему должное внимание — жалеть и опекать. Ведьма винила себя за эдакую чёрствость, но всё равно отделаться от мерзкого чувства досады не могла. Очень уж хотелось потолковать с магом с глазу на глаз, не отвлекаясь на ребёнка. Торой же спокойно уплетал зайчатину и, погруженный в глубокие раздумья, смотрел куда-то в пустоту. Ведьме показалось, будто волшебник борется сам с собой, принимая какое-то важное решение…

— Торой, — наконец нарушила тишину колдунка. — Ты говорил, будто как только я проснусь, что-то мне расскажешь…

Маг вскинул голову и пустыми глазами уставился перед собой. Девушка осеклась на полуслове и испуганно прислушалась к тишине. Чего ему ещё примерещилось? За оконцем по-прежнему подвывал ветер, а утро уже разгулялось в полную силу — сугробы сияли и ослепительно искрились.

Однако Торой и не подумал отвечать, он бросил ложку на скамью и скомандовал ведьме:

— Одевайся, мигом!

Люция растерянно вытаращила глаза, не понимая, чем вызвана неожиданная спешка. Опять что ли чародей кого-то там почувствовал? Вон, замер, как борзая, взявшая след, разве только носом не водит. Видать и вправду прислушивается к чему-то. Девушка озадаченно посмотрела на мага, а потом изо всех сил напрягла слух, стараясь уловить ту неведомую опасность, которая переполошила волшебника.

Ничего. Только ветер. Колдунка потёрла кончик носа и, решив, что паника преждевременна, снова взялась за ложку. Когда же Торой перевёл глаза на спутницу и увидел её по-прежнему невозмутимо и со вкусом жующей, то так яростно цыкнул, что Люция едва не подавилась.

— Мигом! Кому сказано?! Ну?!

Однако вредная девчонка успела-таки забросить в рот ещё пару ложек рагу и лишь после этого опрометью бросилась к своему платью, поспешно жуя на ходу. Голод, конечно, не тётка, но и спорить с взбешённым чародеем — себе дороже, лучше уж подчиниться, тем более, он и впрямь мог услышать что-то эдакое. Как ни крути, а способности Люции, в отличие от Тороевых, отличались незавидной посредственностью.

Илан, растерянный превращением мирной трапезы в поспешное бегство, застыл на скамье — перепуганный и белый, словно лежащий за окном снег. Торой склонился над сжавшимся в комок ребёнком и мягко сказал:

— Не бойся, мы тебя в обиду не дадим, — он ещё помнил себя мальчишкой, а потому знал, как это страшно — оказаться перед лицом неизвестности.

Илан кивнул и сглотнул застрявший в горле комок. Маг продолжил:

— Я говорил тебе, что нам придётся убегать. Поэтому трусить не надо. Ты же мужчина. Маленький, но мужчина, и мы с тобой должны что?…

Он вопросительно поднял брови, ожидая ответа.

Люция, которая торопливо натягивала одежду, внимательно прислушивалась к разговору. Краем глаза она видела, как Илан неожиданно исполнился важности, и что-то зашептал на ухо волшебнику — не иначе, отвечал на поставленный вопрос. Ведьма напрягла слух и уловила-таки не предназначенное для её ушей:

— Мы должны защищать Люцию, потому что она женщина и боится гораздо сильнее…

Колдунка, путающаяся в рукавах вязаной туники, хотела уже было возмутиться — это кто тут боится сильнее? Она? Та, которая дотащила этих двоих доходяг до сторожки? Но всё-таки вовремя опомнилась. Конечно, как ещё успокоить мальчику, если не внушением того, что кто-то рядом боится сильнее, а он может защитить, словно истинный мужчина? Теперь парнишка будет храбриться из последних сил, чтобы сойти за взрослого… Впрочем, приёмы воспитания, которые использовал Торой, ведьме отчего-то не нравились. Ребёнок, он ребёнок и есть — не нужно требовать от него больше, чем он в состоянии вынести. Может, сказать волшебнику, чтобы вместо всяких там сомнительных идей продвигал те, которые уже зарекомендовали себя? Ну, там, например, ласковые уговоры… Как ещё детей успокаивают?

Она озадачилась, торопливо стягивая завязки своих грубых башмаков. Торой и Илан ещё о чём-то шушукались, покуда волшебник поспешно укутывал ребёнка в тёплое одеяло. Золотой огонёк, подаренный мальчику, по-прежнему парил в его ладони, переливаясь и искрясь.

Пока маг опоясывался мечом и набрасывал на плечи плащ, у Люции шевельнулось в душе нехорошее подозрение. Ведьма подумала — уж не посмеялся ли над ней спутник, так сказать, не отомстил ли за излишнюю склочность? Ну, чтобы припугнуть, да заставить побыстрее собраться. С него станется… Уж чего-чего, а яду в характере мага было хоть отбавляй. Но нет, судя по поспешности, с которой собирался сам волшебник, подвоха в его словах не крылось.

— Торой, — не вытерпела Люция, — может, скажешь, куда мы так торопимся? Что ты ещё услышал?

Он не ответил. Вместо этого снова прислушался неизвестно к чему и глухо уронил в тишину комнаты:

— Поздно. Уже никуда не торопимся. Идём. — Волшебник уверенно направился к выходу.

Смутное видение, которое столь неожиданным образом ворвалось в его сознание, не отступило, напротив, приблизилось настолько, что казалось уже не видением, а горькой реальностью. И уж хочешь — не хочешь, а придётся столкнуться с этой реальностью лицом к лицу.

Яркое солнце и белизна сугробов ослепили троих беглецов, заставив болезненно прищуриться. Морозный воздух обжёг незащищённые лица и руки, словно хотел похитить последние крохи тепла, которые ещё хранила кожа. Зато зимний лес предстал во всём своём великолепии. Волшебство неизвестной колдуньи мало-помалу ослабевало, однако приятный хрустящий морозец, не чета давешней лютой стуже, ещё держался.

Люция зажмурилась и выдохнула облачко пара. Ей не хотелось снова куда-то бежать. Да и Торой, хоть изо всех сил бодрился, а выглядел далеко не живчиком — заметно бледный, осунувшийся после болезни, даже как будто похудевший. Хорошо хоть Илан пока ещё помнил наставление волшебника, не прятался, по привычке, за спину ведьмы, а исполненный отваги стоял рядом. Паренёк кутался в шерстяное одеяло, словно в мантию, и взволнованно поглядывал на Тороя, пытаясь по его лицу определить — велика ли опасность?

Маг чувствовал пытливый взгляд ребёнка, а потому старался ничем не выдать волнения, лишь неспешно огляделся. Показалось? Примерещилось? Нет никакой угрозы? Увы, острое чувство тревоги, что неожиданно царапнуло рассудок, явно не было случайным. Оно и сейчас трепетало где-то в груди, заставляя сердце вздрагивать в ожидании неведомой опасности. Торой прислушался. Тихо. И всё же незваный гость находился где-то поблизости. Настолько близко, что попытка скрыться от него в чаще будет глупой, нелепой и, самое главное, слишком запоздалой. Поэтому волшебник терпеливо ожидал появления чужака.

Однако лес оставался безмятежным и спокойным.

Люция, которой к тому времени надоело топтаться на месте, недоумённо хмыкнула и перебросила из руки в руку свой заметно отощавший узелок. Судя по звенящей тишине никакой погони не было и в помине. Чего только маг взбаламутился?

— Идём, что ли? — неуверенно спросила колдунья, сделав осторожный шаг вперёд.

Снег звонко скрипнул под башмаками.

— Стой, — Торой удержал девушку за плечо и пояснил, — она уже здесь.

Ведьма обернулась, внимательно глядя на мага — издевается что ли? Никого на всю округу. Вон, какое безмолвие, даже ветер и тот стих. Уж кабы кто шёл через сугробы, так хруст было бы за версту слыхать.

— Чего ты ещё… — с неудовольствием начала Люция, но так и не договорила.

Огибая заросли молодого сосняка, к сторожке при полном, казалось бы, затишье устремился огромный клуб позёмки. Снежная россыпь весело мчалась из чащи, искрясь и переливаясь в солнечном свете. У края поляны пороша встретила на своём пути две стройные ели, засыпанные снегом. Однако это ничтожное препятствие не остановило снежную волну, напротив, позёмка разделилась на два искрящихся потока и обошла молоденькие деревца. А попутно, словно играючи, начисто сорвала с отяжелевших ветвей пушистые сугробы — льдистые еловые лапы пружинисто распрямились и зябко ощетинились иголками в холодный воздух.

А клубы пороши меж тем продолжили мчаться вперёд. По мере приближения к застывшим на крыльце сторожки людям они становились всё плотнее, всё выше и теперь уже казались двумя огромными снежными волнами. Но вот аккурат перед домишком летучие волны столкнулись, брызнули во все стороны снегом и взвились к самым верхушкам сосен.

Илан отступил за спину Люции, ойкнув от страха и восторга — в центре бушующей стихии возник стройный искрящийся льдистыми сполохами смерч. Победно взвыл ветер, а потом совершенно неожиданно всё стихло — снежинки с шелестом осыпались в сугробы, а на месте недавнего вихря осталась стоять стройная высокая женщина — не чета всяким нескладным пигалицам, вроде Люции.

Складки роскошного плаща незнакомки серебрились от инея, однако полы одежды почему-то не покрывала ломкая корочка льда, какая возникает при длительном пешем переходе по сугробам. Да, неизвестная гостья действительно прибыла к сторожке в образе искрящейся позёмки, но уж точно не для того, чтобы тем самым пустить пыль (точнее, снег) в глаза беглецам.

Женщина отбросила с головы широкий капюшон, и Люция даже зажмурилась — так ярко полыхнули на солнце золотистые волосы. Незнакомка сделала уверенный шаг вперёд и слегка поклонилась. Нет, конечно, не ведьме — её спутнику — неказистую колдунку вновь прибывшая не удостоила даже взглядом, не то что приветствием.

— Здравствуй, волшебник. — Чувственный голос с едва заметной хрипотцой оживил безмолвие зимнего леса.

Юная ведьма, что топталась на пороге сторожки, обняла за плечи оробевшего Илана. Разумеется, на того красота незваной гостьи не произвела ни малейшего впечатления. Его куда больше пленил эффектный выход незнакомки, нежели всё остальное.

А вот Люция, напротив, с ревнивым недовольством рассматривала появившуюся. И, надо сказать, россыпь ярких, безуспешно припудренных конопушек на носу дамочки вынудила сельскую колдунку втайне позлорадствовать. Немалое мстительное удовольствие доставило девушке и то, что глаза белобрысой дылды оказались разными — один карий, другой то ли зелёный, то ли серый. Да при этом ещё глаз непонятного цвета едва заметно косил. Люция облегчённо выдохнула — не такая уж и раскрасавица, если приглядеться. Из всех богатств только и есть, что волосищи да голос. Эка невидаль! Отчего-то юной ведьме вовсе не хотелось, чтобы её волшебник восхищался неизвестной чаровницей.

— Здравствуй, Эрнин, — ответил тем временем Торой самым будничным голосом и замолчал.

Люция изумлённо посмотрела на мага — так они, стало быть, знакомы? Ну, ничего себе!

Названная же Эрнин сделала ещё один шаг и… близоруко сощурилась. Ореол горделивого величия, который удалось создать вокруг себя белокурой ведьме, мигом рассеялся. А юная колдунка, топчущаяся на пороге сторожки, едва сдержалась, чтобы злорадно не расхохотаться на всю округу — слепая курица! Так ей и надо! Люция совершенно не задумалась над причиной этой своей неожиданной неприязни — была нужда!

— Торой??? — голос незваной гостьи непостижимым образом вместил в себя едва ли не десяток самых разнообразных чувств, начиная от удивления и заканчивая… да, да… злостью. Однако женщина в красивом плаще быстро взяла себя в руки и вкрадчиво, но в тоже время насмешливо спросила:

— Уж не ты ли напугал до смерти близнецов, а?

Похоже, она и впрямь не верила, что именно он схватился с колдунами в Мираре.

— Их напугала собственная наглость, — холодно ответил волшебник.

Эрнин улыбнулась и насмешливо стрельнула глазами в сторону Люции, впервые с момента своего появления.

— А эта замухрышка, стало быть, с тобой? — она смерила юную ведьму настолько снисходительно-презрительным взглядом, что та против воли покраснела. Однако Люция всё же нашла в себе сил заносчиво вздёрнуть подбородок, не особенно надеясь на заступничество Тороя.

На самом деле колдунке больше всего хотелось провалиться сквозь землю от унижения и злости. Надо же! Вынесло белобрысую дрянь! Холёная вся, аж лоснится! Волосы, вон, небось, не сами вьются, а завиты со всей тщательностью, да и нарядная накидка явно не в сельской лавке куплена. А она — Люция — наоборот, вся в обносках — мужская туника, бесформенная юбка, плащ с чужого плеча… Ну что за несправедливость? Ведьма едва не взвыла от бессильной, понятной только женщине ярости. Она и без того не блистала красотой, а тут ещё наряды — обхохочешься.

— Эрнин, я вижу, ты принесла сюда свои прелести исключительно для того, чтобы вдоволь поплеваться ядом. — Равнодушно сказал волшебник. — Именно поэтому разговаривать с тобой нет ни малейшего желания. Идём, Люция.

И маг протянул руку своей спутнице. Колдунка с поистине королевским достоинством оперлась о протянутую ладонь (так, словно до этого полжизни ходила под руку с Тороем) и не без злорадства отметила про себя то, как злобно полыхнули разноцветные глаза противной гостьи.

— Нет! — появившаяся из снежной позёмки примирительно вскинула руки. — Нет, постой.

— Что тебе, ведьма? — Торой сделал лёгкое, едва заметное ударение на последнем слове, но Люция всё равно чуть не прыснула со смеху — очень уж едко получилось. Вроде не оскорбил, обратился по факту, и в то же время — эдак двусмысленно прозвучало…

— Как ты смог… да где ты вообще взял Силу?! — Эрнин смотрела на мага едва ли не с паникой. — Тебя ведь низложили… Но близнецы сказали…

Златовласая колдунья, видимо, решила говорить только короткими незаконченными фразами. Ну, а Люция едва не с ужасом уставилась на своего спутника. Вот он — момент истины! То-то волшебник не хотел её лечить, то-то так рвался получить книгу! Низложенный! А она-то, дура, поверила, что он полон Сил! Стоп, стоп, стоп! А как же битва на заснеженной улице, а как же огонёк, что горит в ладони Илана? Девушка глупо захлопала глазами, ничегошеньки не понимая.

Торой недобро поглядел на Эрнин и, наконец, когда она перестала исторгать из себя нечленораздельные междометия, спросил, игнорируя многочисленные вопросы:

— Зачем пришла? Хочешь что-то предложить, предлагай, а нет, так не стой на дороге.

На самом деле он догадывался о причине появления Эрнин. Вероятно, неизвестная ведьма, затеявшая всю эту заваруху, решила отправить на поиски неизвестного мага и его спутников свою товарку. Видимо, товарка эта должна была выступить парламентёром. Скорее всего, от неё требовалось достигнуть некоей договорённости с таинственным волшебником, дабы мирным путём вернуть внучка зеркальщика. Только кто ж знал, что таинственный волшебник и Эрнин окажутся давними врагами?

Пока Торой размышлял, Илан боязливо косился из-за плеча няньки, рассматривая женщину в роскошном плаще. Надо же, ведьма… И совсем не похожа на Люцию — такую добрую, ласковую, знающую сотни сказок и в то же время, такую потешную. Нет, эта ведьма — каким-то непостижимым образом стоящая в рыхлом сугробе так, что не примялась ни единая снежинка — эта ведьма ему не нравилась.

— Верни мальчика. — Тем временем бросила Эрнин свой ультиматум. — Верни мальчика, дурак! Девку эту страшную можешь оставить себе, но мальчишку верни. И так уже дров наломал!

И всё-таки, несмотря на угрозы, она по-прежнему стояла неподвижно, словно опасаясь что-либо предпринять. Торой напряжённо прислушивался к безмолвному лесу. Как поняла Люция — боялся коварного подвоха. Маг и вправду не на шутку опасался засады, а то и вовсе облавы. В конце концов, нет уверенности, что, пока разноглазая ведьма заговаривает беглецам зубы, сторожку не окружают плотным кольцом её сообщники. Однако интуиция подсказывала — кроме трёх путников да незваной колдуньи, на несколько вёрст вокруг нет ни души.

Маг нарушил тишину тогда, когда надменная гостья отчаялась услышать от него хоть слово:

— Эрнин, — спросил Торой, — ты, видать, медленно соображаешь? А ведь я уже сказал близнецам — мальчика вы не получите. Всё. Нечего обсуждать.

И он собрался уже идти прочь, совершенно уверенный в том, что колдунья, памятуя расправу над братьями-колдунами, не осмелится напасть. Однако чисто по-мужски недооценил глубину её ярости.

Прогневлённая ведьма с неожиданной прытью ринулась вперёд. Полы её плаща ледяными иглами осыпались в снег, а через миг взметнулись в воздух шелестящим студёным роем. И вот уже не разъярённая колдунья, а бушующий порыв метели рванул на трёх путников. Яростный визг Эрнин слился с воем пурги, а через миг силуэт ведьмы утратил последнее сходство с силуэтом женщины и превратился в сверкающий ледяной кристалл, ощетинившийся множеством острых переливающихся граней. Кристалл этот стремительно понёсся к сторожке, но, не долетев до крыльца лишь несколько шагов, взорвался тысячей осколков. Торой едва успел вскинуть руку в отвращающем жесте, чтобы хоть как-то отразить нежданной мощи и ярости удар.

Однако остановить мчащиеся ледяные осколки, острые, словно лезвия ножей, было уже невозможно. Илан взвизгнул от ужаса и вцепился в плащ волшебника. Магу осталось лишь крепко прижать мальчишку к себе и, в последней надежде хоть как-то его защитить, резко повернуться, подставляя ледяной смерти беззащитную спину.

В то же самое мгновение бесформенный девичий силуэт метнулся вперёд, став между крыльцом и ощерившейся в воздухе морозной погибелью. Люция выбросила вперёд незащищённые ладони и проорала в воздух такое, отчего Торой, будь он почувствительней, непременно покрылся бы испариной. К счастью, более интуитивно, нежели осознанно, волшебник успел таки с грехом пополам зажать Илану уши. Хороша была бы нянька, услышь паренёк из её нежных уст подобные словечки!

Хлёсткое деревенское ругательство ожгло воздух. Непотребная брань ударом хлыста рассекла курящуюся вьюгу и швырнула ледяные осколки, устремившиеся к крыльцу, в разные стороны. Мёрзлые лезвия, словно брызги фонтана, разлетелись по поляне. Некоторые из ледышек с глухим стуком вонзились в мёрзлую кору елей, некоторые — в припорошенные снегом стены лесного домика. И всё-таки, стараниями юной неопытной колдунки, ни одно сверкающее лезвие не задело стоящих на крыльце людей.

Меж тем волна вьюги, в которую вновь обратилась златовласая ведьма, отхлынула к противоположному краю поляны, где взревела ещё яростнее. Похоже, Эрнин никак не ожидала, что ей осмелится противостоять какая-то неказистая пигалица в сомнительном наряде.

— Люция! — отчаянно проорал сквозь завывания ветра Торой. — Люция!

Колдунка, шокированная собственной смелостью, рванула к магу во всю прыть длинных худых ног. Она, конечно, оскользнулась на ступеньке и, взмахнув в воздухе руками, неуклюже рухнула на колени, но тут же намертво вцепилась в сапоги волшебника — никакими силами не оторвёшь. Столб позёмки, которую девчонка так ловко разогнала крепким словцом (а всякое ругательство, сказанное ведьмой с должным чувством, обретает немалую силу), конечно, никуда не исчез. Девушке удалось лишь отшвырнуть свирепую противницу к краю поляны.

Рядом отчаянно и гневно закричал Илан. Испуганная Люция краем глаза успела заметить как мальчишка зашвырнул подаренный магом золотистый огонёк точнёхонько в снежную круговерть. Последняя, кстати, готовилась к новой атаке. Однако метко пущенное волшебное пламя ворвалось в снежный вихрь раскалённой слезой и ослабило натиск ледяной стихии. Это, конечно, не убило Эрнин и даже не отбросило её прочь, зато позволило троим беглецам выиграть несколько драгоценных секунд.

Вот только недоучка Люция больше ничего не могла противопоставить опытной и злобной ведьме, потому теперь девушка всецело полагалась на Тороя. Хотя, какой из него — доходяги — спаситель? Так, смех один. Сейчас вон взмахнёт рукой да и рухнет замертво, как после схватки с близнецами чернокнижниками.

А Эрнин тем времнем, кипя от ярости, ринулась к маленькому, засыпанному снегом домику. Позади сторожки громко и испуганно заржали, срываясь с привязи, лошади. Животные острее людей чувствовали натиск неведомой Силы, её гнев и неистовство. Люция совершенно не к месту подумала о том, что так и не успела отблагодарить лошадок угощением. А потом глупые мысли вымело из головы, и колдунка ещё крепче вцепилась в волшебника, надеясь на его заступничество.

— Илан, держись! — тем временем снова крикнул Торой.

Спутницу он держаться не просил, чувствовал — она и без того вкогтилась мёртвой хваткой. Последнее же, что Люция увидела более или менее отчётливо — был стремительно летящий из ножен меч, да, да, тот самый на котором она так славно летала в лесу. Меч этот пронёсся в воздухе, разрубая кисею снежинок, а потом со звоном вонзился в промёрзшие ступеньки крыльца. От истерического вопля, исполненного ненависти и боли, у троих беглецов заложило уши. Торой рухнул на колено, одной рукой прижал к себе взвизгнувшего Илана, а другой, для устойчивости, покрепче вцепился в рукоять грозного оружия. После этого мир перед глазами Люции закрутился, верх и низ перепутались — сосны, сторожка, снежный вихрь, исчезающие в чаще лошади — всё понеслось с немыслимой скоростью, будто ведьма и её спутники стали осью какой-то огромной карусели.

Казалось, вокруг коленопреклонённого чародея взвихрился неостановимый круговорот упругой, бесплотной Мощи. Эта Мощь, словно играючи, отбросила разъярённую ведьму, а потом поглотила волшебника и его перепуганных спутников. Последние почли за благо зажмуриться, дабы хоть как-то сохранить внутренний покой. Однако охочий до чудес Илан всё-таки приоткрыл один глаз. Увы, ничего интересного мальчишка не увидел — он и двое взрослых находились в центре чего-то кружащегося и пёстрого. А потом не в меру любопытного паренька замутило, и он поспешно, хотя и с опозданием, зажмурился.

Испуганная колдунка цеплялась за Тороя, словно за единственный оплот здравомыслия и боялась, что её вот-вот стошнит от всей этой круговерти. Однако желудок выдержал, хотя отчаянных попыток выпрыгнуть через горло до поры до времени не оставил. А спустя несколько мгновений и снег, и сторожка, и деревья исчезли, превратившись в размытые нечёткие пятна. Даже возмущённый досадливый визг Эрнин растворился в пустоте, постепенно отдаляясь и сливаясь с воем ветра. А потом пропал и ветер. Ещё мгновенье, и Люция почувствовала, что куда-то летит. Точнее даже не летит, а падает. «Ну, ничего себе!» — мысленно успела восхититься она способностям мага и сразу после этого куда-то пружинисто приземлилась.

По всей видимости, она упала прямиком в сугроб — рыхлый и глубокий. Следом кубарем покатился, взвизгнув от испуга, Илан и, наконец, последним где-то рядом приземлился Торой — этот не визжал и не охал, лишь зло выругался сквозь зубы и тут же спросил:

— Все целы?

Люция, лёжа на спине, нерешительно приоткрыла один глаз и огляделась — вот уж красота, так красота — над головой безоблачно-синее небо и воздух такой сладкий! После непривычно яркого, до боли мучающего глаза зимнего солнца теперешнее не терзало, а нежно ласкало кожу. А потом обоняния коснулся знакомый и родной запах… запах сена! Ведьма с болезненным оханьем поднялась на локте и огляделась. Вот уж диво, так диво — сторожка исчезла, и теперь изрядно помятая и перепуганная троица находилась… Хм, а пёс его знает — где она находилась! Пока что в огромном разворошённом стогу сена, аккурат посреди просторного, уже скошенного луга.

Было тепло, умиротворённо тихо, да ещё внизу, в траве, уютно стрекотал кузнечик.

Илан сел, недоумённо оглядываясь. Всё случившееся казалось таким жутким и непонятным, что мальчишка едва сдерживался, дабы не захлюпать носом. Но всё равно это мучительное усилие, вкупе с отчаянной попыткой сойти за взрослого, ничего не дало. Уголки губ страдальчески дернулись, а к горлу подкатило удушливое рыдание. Паренёк отчаянно стиснул в потных ладонях клочья сухой травы и зажмурился. Крепко-крепко зажмурился. Однако это не помогло.

Противные девчоночьи слёзы упрямо не хотели оставаться там, где им следовало — в плотно закрытых глазах. Опасность миновала, и теперь мальчишке вроде как не было нужды храбриться. Острые плечи затряслись, а где-то в глубине сердца всколыхнулась глухая тоска. В этот самый момент крайне, постыдно сильно, захотелось к маме. Спрятать заплаканное лицо в складках её домашнего платья (голубое, в синих васильках и с простенькой вышивкой по подолу), вдохнуть родной запах (запах хлеба и вкусной стряпни), почувствовать, как тёплая ладонь привычно ложится на затылок и ерошит непослушные волосы.

Илан упрямо вскинулся, устыдившись, и встретился взглядом с Тороем. Тот стоял напротив, едва не по пояс в сене. Тёмно-синие глаза смотрели внимательно, не мигая. Мальчишка хотел было отвести взгляд, тем более что позорные солёные дорожки предательски сверкали на веснушчатых щеках, но ничего не получилось. Маг в ответ на этакую жалкую потугу мягко, утешительно улыбнулся, а потом произошло невероятное…

На мгновение Илану показалось, будто он тонет в зрачках волшебника. А потом в подступающей зеркальной черноте вдруг отразилось лицо мамы. Да, да! Словно Фрида Дижан стояла за спиной своего сына и тоже смотрела в глаза Торою. И вот показалось, будто родная тёплая ладонь легла на затылок и привычно взъерошила вихрастую макушку, прогоняя тоску и незнакомую доселе, удушающую боль. Скорбь и страдание отступили. Нет, не навсегда, на время, но всё же исчезли, забирая из сердца изматывающую муку. Мальчишка судорожно вздохнул, будто только-только очнулся от полуденного сна, и удивлённо огляделся, забыв о том, что собирался плакать.

— Ух, ты! Лето! — и Илан, который всего несколько мгновений назад стоял на пороге бурной истерики, радостно вскочил на ноги, увязнув в сене. — Лю, посмотри, здесь лето!!!

Он счастливо запрыгал, подбрасывая в воздух пучки высохшей травы.

Рядом начал выбираться из сухой травы невозмутимый Торой. Маг с высоты своего роста сурово оглядел собравшихся в стогу:

— Все целы, спрашиваю? — несколько сварливо повторил он свой вопрос.

Люция, которая только что умудрилась выпутаться из складок плаща и сесть, перевела таки глаза на волшебника. Во взгляде её была опаска — ну, как чародей опять начнёт в обмороки хлопаться и помирать? Но нет, он казался ничуть не более умирающим, чем радостно скачущий в сене Илан. Вот разве что морщины на нахмуренном лбу обозначились чётче, как это бывает у людей усталых, отягощённых невесёлыми думами.

— Да целы, целы. Не видишь, что ли? — в тон магу отозвалась ведьма и выплюнула сухую травинку, неведомым образом угодившую в рот.

Пошатываясь в неустойчивом стогу, колдунка кое-как поднялась на ноги. Она ещё не пришла в себя после схватки с Эрнин и всё не верила в то, что оказалась за тридевять земель от мерзкой ведьмы и студёной зимы. Девушка потёрла ушибленные во время падения на крыльцо коленки и попыталась снять тёплый плащ, оставаться в котором было невыносимо жарко. Однако руки до сих пор дрожали, поэтому никак не получалось совладать с застёжкой на вороте. Торой повернул спутницу к себе и ловко справился со строптивой пряжкой.

Илан же, забыв о своих печалях, кубарем скатился на землю, не дожидаясь взрослых.

— Торой, ты прогнал зиму? — с восторгом поинтересовался мальчишка, оглядываясь.

Волшебник помог Люции снять плащ и ответил, усмехнувшись:

— Нет, Илан, я прогнал нас. Из зимы.

Ведьма отшвырнула в сторону тёплую накидку и торопливо стащила вязаную тунику клотильдиного мужа.

— Ух, хорошо-то как. — С облегчением выдохнула девчонка, оставшись в рубашке и юбке.

Однако сразу после этого колдунка приняла постный вид. Нарочно, чтобы Торой не очень-то задавался. Волшебник был тем ещё гордецом, а Люция вовсе не собиралась подливать масла в и без того жаркий огонь его тщеславия. Поэтому она решила опустить восторженные провинциальные ахи, охи и вздохи. В конце концов, ерунда какая — утащить волшебством! То ли дело волоком, да по морозному лесу… Хотя ведьма, конечно, понимала свою неправоту — волоком любой дурак сможет, а вот так — с шиком да через неведомые пространства — это редкому магу по силам. Впрочем, она всё-таки решила не услаждать Тороя своей простодушной восторженностью. Больно надо.

— Кстати, где мы? — с изысканной небрежностью снизошла всё-таки колдунья до вопроса (не удержалась).

Конечно, она вполне резонно ожидала, что волшебник лишь пожмёт плечами и скажет, мол, Сила его знает. Где-то. Но он, освобождаясь от тёплой одежды, ответил абсолютно уверенно:

— Мы в Фариджо, — голос из-под плотной тёплой туники звучал приглушённо.

— Где-е-е-е??? — ахнула Люция, забыв о том, что минуту назад собралась хранить степенную невозмутимость.

Девушка ухватила Тороеву одёжу за ворот и потянула на себя, освобождая мага. Тот, наконец, стащил одеяние и, приглаживая взъерошенные волосы, повторил невозмутимо:

— В Фариджо.

А потом, как ни в чём не бывало, легко выкарабкался из стога нa твёрдую землю и подал руки спутнице — безмятежный и спокойный, словно каждый день вот так переносился за сотни вёрст. Колдунья взялась за протянутые ладони и чинно выбралась следом, прихватив с собой лишь узелок. Вопросов она больше задавать не стала. Снова сделала постное лицо, будто по-прежнему считала, что ничего диковинного не произошло.

Надо сказать, вид у Люции снова был донельзя потешный — мужская рубаха, заправленная в шерстяную юбку, и при этом всё — размеров на пять больше, чем требовалась. Ни дать, ни взять — уличная нищенка. На мгновение магу стало жаль девчонку, которая в этаком наряде и вовсе стала похожа на бродяжку.

«Надо раздобыть ей приличное платье, — неожиданно для себя подумал Торой, — какое-нибудь зелёное или голубое, чтобы подошло к цвету глаз».

Ведьма, разумеется, не догадывалась о благих намерениях спутника. Она сосредоточенно выбирала травинки из всклокоченных волос и озиралась, как показалось Торою, исподтишка. Словно бы намеренно не хотела льстить ему восторгами. Волшебник с трудом скрыл улыбку.

Люция, обрадованная, что маг отвлёкся, огляделась уже смелее — широкий, скошенный луг, утыканный стогами, простирался вокруг, насколько хватало глаз, и только вдалеке маячили аккуратные деревенские домики. Странно — в Фариджо не пришла зима… Могло ли статься так, что и люди здесь не засыпали? Колдунья почесала кончик носа и полезла в узелок за гребешком. Торой тем временем ловко перехватил восторженно бегающего по скошенной траве Илана, принялся приводить мальчишку в порядок — очищать от сухих травинок, расправлять одежду. Паренёк терпеливо поворачивался то так, то эдак, чтобы волшебнику было удобнее.

— Ты очень храбро дрался, — похвалил его маг.

Волшебное пламя, которым мальчик запустил в Эрнин, и впрямь разрезало кисею снежинок, словно горячий нож масло. Это подарило беглецам пару драгоценных мгновений, которые и позволили унести ноги. Неужто же не сказать об этом отважному мальчишке? Ведь он, вместо того, чтобы плакать, бесстрашно защищался наравне со взрослыми!

Илан покраснел от гордости.

— Торой, — вдруг застенчиво сказал он, — я тоже хочу стать волшебником.

Он потупил глаза, словно признался в чём-то постыдном. Маг даже заподозрил, уж не внушал ли кто пареньку мыслей о том, что здешний мир был бы куда как спокойнее без волшебства? Собственно, в свете последних событий, нельзя было не согласиться с правотой подобных замечаний. Чародей потрепал мальчика по льняной макушке и ответил:

— Магом нужно родиться.

Внучок зеркальщика шмыгнул носом, но не особенно расстроился. Про себя он уже решил, что всё равно попробует стать волшебником. Ну, мало ли, вдруг получится. Мальчишка вытер нос рукавом рубашонки и рванул вперёд, туда, где вдалеке маячили крыши деревенских домов. Взрослые, хотя и менее поспешно, отправились следом.

— Люция… — Торой внимательно посмотрел на ведьму, словно раздумывая, стоит ли продолжать и, наконец, закончил, — если бы не ты, мы бы погибли.

Девушка польщённо улыбнулась, отчего на щеках обозначились едва заметные, но очень трогательные ямочки.

— Я всё хотел поблагодарить тебя, — продолжил маг, боясь, как бы девушка не перебила его, — ну, что тащила меня по лесу, не бросила умирать в снегу, не оставила на растерзание волкам и вот, сейчас. Знаешь, я не думал, что Эрнин осмелится напасть, по правде сказать, я был к этому совсем не готов и даже не смог толком отразить удар, лишь отвёл в сторону…

Он сбился и замолчал. Ещё никогда в жизни Торой не признавался перед кем-то в своей несостоятельности. Делать это оказалось далеко не так трудно, как он представлял раньше, но всё-таки неприятно. А потому волшебник до крайности не хотел, чтобы Люция охотно подхватила его самобичевания и, не приведи Сила, усилила их какими-нибудь едкими замечаниями, до которых была та ещё мастерица. Однако этого не произошло. Ведьма рассеяно кивнула, принимая благодарность и опуская всё остальное, а потом спросила:

— Эта Эрнин, она кто?

Маг на мгновение замялся, а потом ответил:

— Она погодная ведьма. Ну, знаешь из тех, что тянут силы из всяких природных явлений — снега там или дождя… Она очень сильная колдунья. Пожалуй, самая сильная из всех, каких я только знал. Честно говоря, я сперва подумал, уж не она ли так круто обошлась с Мираром, но потом понял — не она. У неё над головой тоже парила руна Ан. Как у тех близнецов.

Люция с наслаждением вдохнула прогретый, напоённый ароматом подсыхающей травы воздух и беспечно спросила:

— Что за руна Ан?

Торою пришлось вкратце рассказать и о руне, и о её назначении.

Некоторое время после этого путники шли в молчании, смотрели на приближающуюся деревню и думали каждый о своём. Наконец, девушка нарушила тишину:

— Ты так и не ответил мне, кто такая Эрнин. — Колдунка хитро прищурилась, давая понять, что уж узнать в товарке погодную ведьму и сама умеет, чай, не глупее полена.

Маг усмехнулся. Разве что утаишь от этой вредной неказистой прощелыги?

А Люция, устремив взгляд под ноги, пояснила:

— Не стала бы она без повода на тебя кидаться.

Торой отвернулся, пряча улыбку, но всё же отозвался:

— Давно, когда я ещё только примкнул к Гильдии Чернокнижников, у нас с Эрнин был роман.

Люция нахохлилась и приняла отсутствующий вид, а потом всё же не удержалась и словно вскользь произнесла, глядя на бегущего вереди Илана:

— С этой… косоглазой?!

Волшебник расхохотался тому, как веско и в то же самое время с плохо скрытой злостью ведьма произнесла эти слова.

— Ну, — ответил он, отсмеявшись и проигнорировав досадливый взгляд собеседницы, — дело тут не в глазах, она на самом деле очень… как бы тебе объяснить… Очень интересна, многое знает, оригинальна в суждениях, а при желании умеет быть до крайности обворожительной.

Юная колдунка презрительно скривила губы и ответила:

— Видимо, о тебе она думает вовсе не столь лестно, раз вознамерилась прикончить.

Собеседник лишь беспечно кивнул в ответ:

— Ага. Наверное. Хотя, скорее всего, дело на самом деле в том, что мы не очень мирно расстались.

Торой не стал продолжать. В конце концов, к чему рассказывать Люции, столь неискушённой в любовных делах, о романе, который закончился много лет назад? Да и был бы то роман… Больно надо привязывать себя к женщине, которая жаждет лишь власти и всецелого подчинения. Вот волшебник, с детства не любивший чтобы им манипулировали, и не стал. Ну да ко всему прочему, на длительные сердечные привязанности у него тоже обычно не хватало терпения. Скучно становилось. Но не откровенничать же обо всём этом с юной сельской колдункой? Потому маг молчал и смотрел на приближающиеся аккуратные домики.

Деревня, что раскинулась перед путниками, находилась не так далеко от Стольного Града Гелинвир, где вот уже Сила знает какое столетие, восседал Великий Магический Совет. Если посмотреть по карте (которой у трёх странников, конечно, не было), то стало бы видно, что Торой, не поморщившись, перетащил себя и своих спутников через государственную границу Флуаронис и вообще расстояние в сотни вёрст. Позади остались и знаменитые флуаронские сосновые леса, ныне едва не по макушки засыпанные снегом, и широкая судоходная река И ркша, скованная льдом, и даже Торговый Путь, что тянулся через несколько сопредельных государств. Вообще, по прикидкам Тороя, Путь этот находился аккурат верстах в двадцати от нынешнего местонахождения странствующей троицы. Так что, если выйти к нему, скажем, завтра поутру, то к вечеру запросто можно добраться и до Гелинвира. Собственно, именно это Торой и собирался предпринять. Как-никак, а надёжно укрыть внучка зеркальщика можно только там, хотя тащиться к старинным недоброжелателям просто страсть до чего не хотелось. С другой стороны…

С другой стороны всё-таки неплохо появиться в Стольном Граде да как бы невзначай блеснуть вновь открывшимися способностями. Пускай весь Пресветлый Совет малость покорчит от удивления и, чего там лукавить, страха. А что? Приятно, знаете ли, потешить собственное честолюбие. Хм, заманчиво… Но главное, конечно, встретиться с Алехом и с особым пристрастием порасспросить ушастого про его бурную эльфийскую молодость.

Однако все эти мысли промелькнули и исчезли, поскольку сейчас волшебника гораздо больше занимало другое. Торой шёл рядом с ведьмой и всё прислушивался к себе — не померкнет ли пред глазами яркий солнечный день, не подогнутся ли предательски ноги? Как ни крути, а чудовищной Силы бросок, при помощи которого маг и его спутники так удачно унесли ноги от разъярённой Эрнин, был по зубам далеко не каждому волшебнику. Однако чародей чувствовал себя едва ли не превосходно. Оставалась, конечно, слабость, но слабость телесная, которая обычно держится в течение нескольких дней после сильной хвори. Это Торой вполне мог перетерпеть.

Странным же казалось то, что способности к магии вернулись вот так неожиданно — пара слов, уверенно оброненных Рогоном, и вот тебе на, после стольких лет досады и глубокой жалости к себе Торой снова обрёл Силу. Да не так, как, казалось бы, следовало — медленно, словно после долгой болезни возвращая себе утраченный некогда дар, мучительно вспоминая волшебные пассы, нерешительно пользуясь умениями, от которых давно отвык. Какое там! Сила возвратилась безо всяких сентиментальных прелюдий — стихийная и неудержимая, словно прорвавший плотину безудержный поток. Казалось, нет теперь ничего невозможного, любое волшебство по зубам. Вот только с чего бы? Откуда эта невероятная Мощь, откуда незнакомое доселе сокровенное Знание? Откуда столь обострённое чувство опасности и возможность подчинять себе пространство, переносясь на сотни вёрст? Когда это, интересно, подобное было по силам одарённому сыну деревенского пахаря? Ответ один. Никогда.

А может, снова Книга?

Торой осторожно нащупал фолиант в складках одежды. Нет. Загадочное покалывание не потревожило кончики пальцев, неведомая боль не обожгла висок. Стало быть, древняя рукопись ни при чём. Именно этот факт и не давал волшебнику покоя. Одно дело, когда знаешь источник собственных Сил, другое, когда он для тебя — загадка. Как понять, когда источник иссякнет? Как пить из него, постоянно опасаясь, что всякий новый глоток может стать последним?

Вот почему чародей излишне настороженно относился к вновь обретённым способностям. Кто знает, вдруг дня через два сокрушительное Могущество исчерпает себя? Останется ли тогда Торою хотя бы смехотворная способность возжигать на ладони слабенькое волшебное пламя? Он не знал. И от этого незнания каждое новое действие магического свойства мнилось чародею едва ли не чудом. Правду сказать, он и от Эрнин-то унёс себя и своих спутников исключительно в азарте боя. По трезвому размышлению не посягнул бы на эдакую высоту и не решился на столь дерзкие выкрутасы. Сам пропадёшь — ещё ладно, но девчонку и паренька губить за компанию?

Нет, в другой ситуации волшебник даже и помышлять бы не стал о подобном бегстве. А тут всё вышло как-то само собой. Так, научившись однажды плавать, не лишишься полученного навыка до самой смерти, даже если и вовсе не войдёшь более в воду. То же и с волшебством. В пылу боя совершенно не вспомнишь о том, что уже много лет не имел дела с магией, что слаб и беспомощен. Вот почему после всего случившегося Торой восхищался собой ничуть не меньше, чем им восхищался Илан. Сила вернулась! Способности вернулись! Вернулись в новом качестве, на новом уровне. Уровне, о котором раньше и мечтать-то казалось слишком смелым.

Значит, прав оказался Рогон, говоривший, что отобрать Силу — не в человеческих возможностях. Ну и, само собой, до крайности лестно было думать о том, что Книга великого чародея оказалась артефактом, предназначенным непосредственно для него — Тороя. Вот только как мог знать Рогон, что рукопись попадёт в руки именно тому, кому предуготовлялась? Ну, мало ли, кто перехватил бы? Вон, чуть не уплыла книжица в жадные потные лапки королевского птичника Сандро Нониче, а если бы некая сельская колдунка не завершила с триумфом свою аферу, да не встретила по случайности едва не убиенного ею же волшебника…

Тут-то маг и покосился с превеликим сомнением на Люцию. Неужели бывают такие совпадения, что маленькая ведьма-неумеха, наследница древнего трактата, неожиданно встречается именно с тем низложенным чародеем, для которого этот трактат написан? Торой снова озадачился.

Мимо пробежал Илан, и колдунка, сунув в рот пальцы, залихватски свистнула ему вслед. Мальчишка припустил ещё резвее, а потом, не сбавляя скорости, развернулся и помчался обратно.

Торой моргнул, силясь уловить какую-то очень важную, ускользающую мысль, но… Но мысль так и не смогла оформиться во внятную догадку и покинула звенящую от напряжения голову: «До встречи, маг, поумнеешь — вернусь!». Тьфу. А ведь действительно странно. И вообще, как оказалась Книга Рогона у старой ведьмы, которую сама ученица называла «бабкой со странностями»? И на кой ляд этой бабке приспичило насылать мор на деревню? Зачем понадобилось мертвить людей, рядом с которыми жила? Торой не знал ответов и решил обратиться за ними к Люции. Как-нибудь осторожно, невзначай.

Илан опять пронёсся мимо, снова прямиком в объятия ведьмы. Волшебник проводил его глазами и улыбнулся. Тогда, в стогу, он всё же осторожно коснулся мальчишки магией, убирая из маленького сердца мучительную тоску. Нет, не отвёл её совсем (да это было и не нужно), но притупил до такой степени, чтобы ребёнок мог жить, не утопая в слезах каждые четверть часа. Дней через семь, когда мысль о потере станет для паренька привычной, можно будет очистить его сознание от волшебства…

И всё же Торой сегодня оконфузился. Ну, надо ведь так бездарно пропустить удар Эрнин! А то не знал о её подлючести? Хорошо хоть Люция ни единым словом не упрекнула, похоже, ей это даже в голову не пришло. Неожиданно колдунка повернулась к своему спутнику и спросила:

— А где твой меч, Торой?

Только тут он сообразил, что тащится через поле с пустыми ножнами. Волшебник отстегнул ненужную перевязь, без сожаления бросил в траву и только после этого неопределённо махнул рукой:

— Там остался. Нужно же мне было за что-то держаться в момент предельной сосредоточенности. Впрочем, не расстраивайся, я весьма скверный фехтовальщик, так что… — он развёл руками и виновато улыбнулся, — невелика потеря.

Девушка кивнула. Она была согласна — потеря и впрямь незначительная, да и зачем волшебнику меч? По большому счёту? Хотя… Отчего-то Люция думала, что воин из Тороя хоть куда, и её изрядно удивило его неожиданное признание. Но легкомысленная колдунка сразу же забыла про утраченное оружие, как, собственно, и про некоторое падение Тороева авторитета в собственных глазах. А вот крамольные мыслишки об Эрнин из головы никак не шли. Нет, ну надо же, та белобрысая косоглазая дрянь и Торой! Добро бы, какая пленительная красавица… Всё-таки скверный вкус у этого волшебника.

Люция зло пнула некстати попавшийся под ногу пучок сена. Высохшие травинки взлетели в воздух и мигом прилипли к шерстяному подолу. Это ещё больше расстроило колдунку. Ну, что, что мог найти молодой и, в общем-то, достаточно привлекательный волшебник в мерзкой ведьме с разноцветными глазами? Девушка словно забыла, что и сама, по первости восхитилась Эрнин.

Спутницу Тороя разобрала непонятная досада. Она уже привыкла считать волшебника своим. А тут на тебе, какие-то косоглазые! У девчонки засосало под ложечкой при одной мысли о том, что как ни исходилась она относительно внешности Эрнин ядом, как ни кипятилась, а сама уж точно уступала разноглазой во многом. Да что там во многом! Во всём уступала! Ну и что с того, что Эрнин косоглазая (не больно-то и заметно) да близорукая (не заметно вовсе, когда не щурится), зато вон, какая статная, да и волосищи такие, что ахнешь… А она — Люция — чего из себя представляет? Мелкая, тощая, далеко не красивая, даже косёнка и та — три волосины в два ряда… Девушка чуть не разрыдалась от отчаяния и обиды на саму себя — неказистую и бесталанную.

Ну какой, какой толк в том, что колдунка столь коварно готовила зелье ещё там, в таверне Клотильды? Добавила в Тороево питьё крохотную капельку своей крови, нашептала всякого, и разве подействовало на него, толстокожего? А между прочим, уж проще приворотного зелья и придумать ничего нельзя. Даже самая бестолковая ведьма может его приготовить. Да что ведьма, любая мало-мальски сведущая барышня наворожит такого, что любой строптивый кавалер станет бегать за ней, словно собачонка на привязи.

А теперь скажите, отчего, интересно, Торой не спешит облагодетельствовать ведьму своей пылкой привязанностью? Люция-то уж размечталась, как своенравный и вредный маг станет её покорным воздыхателем, начнёт ревностно опекать, оберегать от опасности, а она только и будет, что мучить его по-всякому — ну, дабы впредь не задавался… И, гляди ж ты, во что всё вылилось? Вон, идёт себе, на солнышке жмурится, перебрасывается с Иланом волшебным огоньком, да в ус не дует, а ведь должен, проклятый, трепетать от любви. У ведьмы даже в носу засвербило с досады. Что ж за несправедливость! Ну, просто какой-то непробиваемый этот маг! А она-то, бестолковая, семенит теперь рядом и злится на него и ту белобрысую… Фе!

Может, в заклинании чего напутала? Или в зелье забыла какую траву добавить? А… чего уж теперь гадать! Дело сделано и толку нет. Не сказать, будто сильно жалко, что не подействовало, скорее обидно. Так сказать, задета репутация мастера. Эх, бабку бы сюда, уж она бы толково объяснила, что к чему, да и парочкой лёгких затрещин наградила за неумелость. Только, где теперь возьмёшь бабку-то? Нету бабки.

И так от этой мысли ведьме стало тошно, что хоть волком вой. Как ни притворялась она перед собой, как ни храбрилась, а скучала по наставнице, по советам её, по едким замечаниям и беззлобным насмешкам, по седым волосам и морщинистому лицу с глазами редкого фиалкового цвета. Молодыми глазами. Да, будь здесь наставница, уж она-то, поди, не только объяснила, чего там Люция напутала с зельем, а глядишь, и совет бы дала дельный (бабка вообще по части советов мастерица была), как на Тороя впечатление произвести.

Юная ведьма подавила горький вздох и снова раздосадовано пнула очередной пучок травы, который не преминул тут же прилипнуть к подолу. Ну и пусть этот твердолобый волшебник идёт себе с независимым видом, самим фактом своего равнодушия подтверждая неумелость колдуньи-недоучки. Пусть. Нужна ей его любовь сто лет!

* * *

В этот день Ульна проснулась рано, точнее не проснулась, а вовсе не засыпала, так, поворочалась ночью с боку на бок, помяла костлявые бока да и встала ещё затемно. Чего старое тело неволить? Коли нейдёт сон, нечего и принуждать. А то дел по дому мало? Вон и тесто на хлебы замесить, опару поставить, и печь растопить, и во дворе прибрать, где, почитай, с седмицу не мелось и не чистилось. Нет, можно, конечно, и правнуков попросить со двором-то помочь, как проснутся — даром что ли невестка всё время тревожилась: «Не в тех вы, бабуля, летах, чтобы метёлкой махать». А и как объяснишь ей — молодухе пышнотелой, что нельзя старому человеку без дела сидеть? Эдак совсем соображать перестанешь, а чуть седмица-другая, так и сляжешь вовсе. И потому старуха себя блюла — на жалость и заботу не подкупалась. То-то. Нечего жалеть ветхую, в силе она ещё. Не гляди, что девятый десяток пошёл.

Ульна, охая и держась за поясницу, поднялась со старенькой кровати. Семья ещё спала, в доме безмолвствовал покой. По случаю сказать — нет ничего уютнее предрассветного часа, пока солнце не поднялось из-за кромки леса, небо за окнами свинцово-серое, а в комнатах царят полумрак да звенящая тишина.

Старуха оделась и, переваливаясь на кривых ногах, пошла на кухню. Вот он — любимый предутренний час, домочадцы крепко спят, не трещит огонь в печи, даже ветер под окном и тот будто дремлет — не шелохнёт ни травы, ни веток старой сирени. Сильно гоже. Эдак сядешь у окна, попьёшь топлёного молока с золотисто-коричневой жирной пенкой да пошамкаешь беззубым ртом вчерашнюю пышку. Нешто другие какие радости есть?

Она сидела за большим столом, смотрела в летние сумерки и медленно жевала сдобную булку.

Вот только не было в это утро привычного покоя, ой, не было. И то понятно почему, почитай третьи сутки вся деревня гудела, словно улей пчелиный. А загудишь, пожалуй, когда из Гелинвира никаких вестей. Очень это жителям досадно и непонятно, поскольку даже на памяти Ульны эдаких странностей не приключалось. И казалось бы, чего тут до Гелинвира — три десятка вёрст — садись на мула или лошадёнку, да поезжай, узнавай, чего у них там стряслось, а только не больно-то и поедешь, коли не звал никто. Маги тутошние народ строгий, раз уж сказано, что раз в неделю должен приходить в деревню обоз — так тому и быть, а простому люду чего делать в волшебной столице? Правильно, нечего, этак начнёшь таскаться без дела — никакой пользы, вред один.

Вот и ждали здесь раз в седмицу посланцев с пустым обозом. А только не приехали в этот раз посланцы. Ни единого человека. Обычно они, чуть второй день седмицы — и тут как тут, ровнёхонько в полдень. А в этот раз не появились ни в полдень, ни к вечеру. Жители озадачились — как же так, столько лет порядок заведённый царил, а тут вон что… Но подумали, мало ли чего там у них, маги всё-таки. Сначала только дивились, а уж когда обоз и на завтра и на послезавтра не пришёл — испугались. А ещё бы не испугаться — волшебство волшебством, но и кушать ведь что-то магам нужно. Да и добро заготовленное начало портиться. Но вот уж почитай четвёртые сутки пошли, а посланников из Гелинвира нет как нет.

В деревнях окрест волшебной столицы веками так повелось — каждый околоток своим делом занят. В околотке Ульны жители промышляли тем, что готовили к трапезам волшебников молочные изыски — тут тебе и масло мягчайшее, и сливки лучшие в округе, и нежнейший творог, и сыры всех сортов — от козьего до овечьего, а сметана такая жирная, что ножом её на бруски режь да в короба укладывай. Одним словом, самое что ни на есть молочное царство.

Ну и по соседним околоткам народ тоже не терялся, где овощи растили, где мёдом промышляли, где мясом заведовали, колбасами всевозможными, где винами, а где ягоды, да фрукты заморские в нарочно сделанных диковинных о-ран-же-реях (волшебного, надо полагать свойства, ибо пёрло в этих прозрачных домиках всякое растение, как на дрожжах) выращивали. По совести сказать, о-ран-же-рей-ные, было время, сильно носы задирали перед соседями. Ещё бы! У кого такая диковина есть с названием эдаким учёным? Ясное дело ни у кого. Вот и задавались не в меру. За то их в окрестных деревнях «жирейными» прозвали, не со зла, конечно, а так, чтобы не очень гордились, мол, разжирели от спокойной жизни да надменности, так хоть носы не воротите.

Но не об том сейчас, как говорится, речь. Намедни обоза из Гелинвира ждать устали и встревожились уже нешуточно. Переполошившийся внук Ульны Кайве да ещё четверо деревенских запрягли лошадок, вооружились кто чем мог (не столько для дела, сколько ради острастки — разбойников в здешних местах никогда не было, но мало ли что), да поехали к «жирейным», ихняя деревня, она всех ближе стоит.

Однако вернулись совсем в растерянности — к «жирейным» обоз тоже не пришёл, а уж этим похуже ждать, чай, фрукты да ягоды заморские, они быстрее молока портятся. Вот и хлопотали в деревне и стар, и млад — варили варенья, павидлы, джэмы, компоты да прочие сласти, чтобы добро не пропало. И то беда — у них как раз клубника пошла, да хорошая такая, крупная. От щедрот и приезжим соседям отсыпали — побаловаться. Один пёс, ягода сия дольше двух дней не хранилась, а урожай в нонешнем году собирали ну прямо невмерный.

Потому, чего там в соседних деревнях творилось «жирейные» не знали, не до разъездов им было, хлопотали. Так и вернулся Кайве с мужиками в родную деревню несолоно хлебавши, разве только с ягодой. А чего там, в Гелинвире приключилось, так и не выяснили. Однако стало ясно, без поездки в стольный магический град не обойтись. Знамо дело — беда какая-то приключилась. Хотя на рассуждение Ульны, какая беда может с волшебниками статься? Да не просто с волшебниками, а с самыми сильными волшебниками королевств. Разве только со скуки перемрут, окаянные.

Старуха и впрямь недолюбливала магов. Да и за что их любить? Целыми днями без дела сидят, ни тебе по хозяйству поработать, ни чего путного смастерить. Только и могут, что языками чесать. Хотя за продукты деревенским платят всегда изрядно, да и слуг наградой не обходят, а уж слуг в Гелинвире — видимо-невидимо. Вообще, зря Гелинвир городом прозывают. Крепость это каменная. И стены у ней высотой, люди болтали, аж мало не сто аршин. Но Ульна не верила, на кой она такая нужна — стоаршинная? От кого прятаться? Разве только для щегольству. Сама Ульна крепость ни разу не видала, как-то не доводилось ей ездить в волшебный город, всё больше по хозяйству…

А ещё говорили, что в цитадели сей расчудесной никогда свечей не жгут, будто каким-то дивным неземным сиянием она вся озаряется и светло становится, как днём. Но уж это, ясное дело — брехали. Старший внук Кайве над бабкиными рассуждениями, правда, только посмеивался, он-то в Гелинвир постоянно обозы провожал, и крепость видел, и огни неземные. Да только Ульна ему не верила, не бывает такого, чтобы огонь сам по себе горел, без ничего. Где ж это видано? Чай, обманули бестолкового или сам чего приплёл для складу.

Вообще, окрест Гелинвира люди, как это ни странно, волшебства, почитай, и не знали. А и как узнать? Маги вечно за стенами стоаршинными заседают, разговоры умные разговаривают, так что в землях тутошних им показываться некогда, да и незачем. Ни единый колдун границ Фариджо никогда не переступал, а уж про всякую нечисть — ведьм там или ведьмаков (тьфу на них, проклятых) и говорить нечего. А стало быть, народ в здешних краях жил непуганый — ни колдунских козней не знал, ни хворей каких диковинных, ни прочей чудности.

Бывало, конечно, начинал кто-то страдать немочью, знахарям сельским к лечению неподвластной, но тогда скакал в Гелинвир кто из сродников, да клал в особую нишу в стене записку с прошением о помощи или привратнику словцо заветное шептал. И, почитай, часу не проходило, как кто из слуг выносил скляночку с заветным снадобьем аль другую какую припарку. Так и лечились.

А в град абы кого не пускали не из спеси вовсе и не по жадности. Тут ведь понимать надо — в крепость сию и короли наезжали, и амператоры заморские, да и немало людей в чинах самых разных наведывалось, и само собой, ещё учеников в Академии тьма-тьмущая. Потому-то волшебникам суета да шум в стоаршинных стенах не нужны. Народ-то, он ведь как устроен — чуть позволишь на диковинку поглазеть, сразу толпами повалят, а уж кому не захочется на огни неземные взглянуть? Вот и держали ворота запертыми, чтобы не лез кто попало да рвань всякая перехожая. Ну, а для просителей — нате, пожалуйте, чего надобно просите, сделаем, любое снадобье. На помощь целительскую волшебники не скаредничали. И хвори дивными зельями самые невероятные излечивали.

Только в эдакое лекарское волшебство Ульна и верила, только из-за него и смягчалась, когда доводилось по привычке ругать магов за дармоедство. А всё потому, что ей, старой, и самой однажды диковинную скляночку со снадобьем внук привёз. О прошлую зиму сие было. У ней тогда сердце царапало. Будто котёнок какой слева в груди сидел и скрёбся. Знахарь местный только руками развёл, мол, пожила, почтенная, пора и честь знать, вон уж, сколько лет оно у тебя справно стучит, подустало, видать, на девятом десятке-то…

Но домашние как узнали об эдаком ответе, ждать не стали, сразу отрядили Кайве к волшебникам. Одним днём внучок съездил — затемно выехал, затемно и вернулся. Скляночку заветную привёз, так что теперь Ульна по капельке в день на язык каплет и ничего, уснул котёнок, кохтей боле не выпускает. А то «пожила, почтенная»… Скажет ведь тоже, пёс шелудивый.

* * *

Так Ульна до самого рассвета и просидела у окна, думая о будущности, да о том, чего там в Гелинвире стряслось. Уж и Кайве давеча собрался с мужиками и кое-кем из «жирейных» съездить таки в столицу, узнать, что приключилось. Мол, и так выждали четыре дня, хватит уже, а коли и дела какие у волшебников, так не обидятся, поймут, что деревенские не из скаредности приехали — деньги за порченый товар просить, а проверить — не приключилось ли чего.

А потом, лишь рассвет позолотил окна, проснулись домашние. Жизнь в деревне, она раненько начинается. Кайве чуть свет к мужикам убёг, уговариваться, когда ехать, сноха по хозяйству захлопотала, ну и огольцов в поле погнала — сено ворошить.

Огольцы вернулись к полудню с медными от загара потными моськами. Тут и выяснилось, что никуда Кайве с мужиками не поедут — сено высохло, надо в стога укидывать да везти с поля на сеновалы. Работы тьма, почитай кажные руки на счету. Тут уж не до волшебников — чуть день проворонишь, да дождь пойдёт, как назло — так с носом и останешься. А чем потом скотину кормить? Плюнул Кайве, да не поехал никуда — завтра, сказал. Оно, конечно, можно было и обождать с сеном, но жила ещё в деревенских надежда на благополучный исход, что не сегодня завтра, а приедет-таки запоздалый обоз и снова всё станет на свои места.

За полдень, когда сено по полю было собрано в стога, деревенские вернулись отобедать и отдохнуть — намаялись, да и жара подступала самая невообразимая, только в дому пережидать. Ну, а к Ульне сон что ночью, что днём не шёл, проклятый. Потому, едва сморенные жарой и усталостью люди разбрелись по домам на отдых, старуха вышла на солнышко, погреть старые кости. Её-то, древнюю, жара давно не мучила — кровь уже, почитай, лет двадцать, как не грела, а в тишине посидеть — милое дело. Вот бабка обвязалась вышитым платком да выползла за околицу, опираясь на кривой, как и её собственные ноги, костыль. В деревне было тихо, только куры квохтали, да изредка хрипло горланил петух. Благодать.

* * *

И вот ведь диво, задремала старая! Разомлела на солнышке, что твоя змея. Казалось, только глаза прикрыла — соринку сморгнуть, а на деле привалилась к бревенчатой стене дома и была такова. А сон, как водится в эдаких случаях, привиделся самый странный. Но Ульна не роптала. Сны ей всё чаще снились бестолковые, суетные, а тут, надо же, вполне сносное видение, даже интересное.

Примерещилось бабке, будто по-прежнему она сидит на завалинке, а из-за соседского дома выбегает на улицу мальчонка (маленький, лет семи). Выбежал, пострел, и припустил на радостях к колодцу, загремел ведром на цепи.

Чудной мальчишка. И одет странно — в короткие, до колен всего, штанишки и вышитую рубашечку, да не в привычную цельнокройку с прорезью «лодочкой», а диковинную такую, на завязках. И на ногах — не кожаные чуни, а башмачки. Городской, видать. Ну, оно и понятно — во сне чего только не привидится, хотя и знала старуха, что до ближайшего города чуть не сутки ходу.

Следом за мальчишкой из-за угла кинулась девушка с тощим узелком в руках. Это только с лица можно догадаться, что девушка, по высоким бровям и косёнке растрёпанной, а одета — срамота одна, словно бродяжка юродивая — в широченную мужскую рубаху, такую же диковинную, как у мальчишки, да в необъятную тёплую юбку, по всему видать — на чужую мерку шитую.

Девушка была тщедушная — тоненькая, нескладная, вся какая-то бледная и заморенная. Однако по всему видать — с характером, только она брови сурово сдвинула, как мальчишка сразу присмирел. Хорошая девушка, толковая, решила Ульна, и воспитанием не обделена, знает, что в чужом околотке неча без спросу в колодезь соваться. Нехорошо это. Сперва у хозяев разрешения спросить надобно. Колодезь — это каждый деревенский знает — он только для своих, чужакам в него лезть не след. Попроси — напоют, а сам — не моги, поскольку всякая беда и хворь, как известно, только через воду и приходят.

Девушка крепко взяла пострела за руку и погрозила пальцем. Тот виновато опустил головёнку и мигом присмирел.

Ульна не спешила просыпаться, смотрела, что дальше случится. А дальше было вот что — не спеша, из-за дома вышел высокий парень. Молодой, но всё-таки постарше девушки, стало быть, когда девчуха за мальчонкой припустила, он шагу не прибавлял, потому только и появился. По летам молодец оказался, чай поди, Кайвин одногодок, вот только, решила Ульна, Кайве — широкоплечий и дюжий — смотрелся куда как солиднее пришлого. Тот, хотя и не был тощ, а всё-таки сразу видно — не деревенский богатырь. Да и вид у черноволосого не шибко здоровый — лицо бледное, осунувшееся, будто только-только от хвори какой оправился. Одет, в отличие от девчухи, пристойно, хотя тоже не по-здешнему.

Да и вообще вся троица смотрелась как-то чудно. И сразу становилось ясно — не семья. Девушка-то совсем молоденькая, стало быть, пацанёнок ей не сын, а с лица все путники ну ни капли не похожи, выходит, друг другу не сёстры-братья. Старуха с интересом смотрела сон, дивясь на его забористость. Привидится же такое. И ведь как наяву! Молодец тем временем огляделся и, наконец, заметил сидящую в тени бабку.

Тут-то Ульна и поняла, что никакой это не сон. Черноволосый подошёл к завалинке, поклонился и сказал слишком по-учёному, ей, старой, в жизни бы такое не приснилось:

— Приветствую тебя, почтенная. Не подскажешь ли, примет кто-нибудь уставших странников до завтрашнего утра?

Синие глаза внимательно смотрели на бабку. По разумению Ульны, парень был бы собою куда как хорош, кабы не заморенный вид и не заросший трёхдневной щетиной подбородок. И что за манера такая у этих городских — рожи брить, будто эльфы какие безусые. Срамота. А вот взгляд у путника уверенный, властный, стало быть, не попрошайка и не лихой человек. Да и не посмел бы лихой человек так открыто в деревню приходить, ещё и безоружным. И потом, разве лихие люди с девками да детьми странствуют?

Старуха в последний раз смерила молодца взглядом покрасневших слезящихся глаз и кое-как поднялась со скамьи. Оперлась о кривую клюку, другую руку отвела за согбенную спину и лишь после этого с достоинством ответила:

— Ладного здравия, милок. А как же не принять? Примет. — И добавила. — Я и приму.

Тем временем девушка и мальчик тоже подошли к завалинке. Девчуха поклонилась и строго посмотрела на мальчика, тот сразу же поспешно сказал:

— Здравствуй, бабушка.

— И тебе здравия, милок.

Ульна снова оглядела честную компанию. Н-да, чудны, чудны…

Девушка-то, не чета спутнику — замухрышечка, а вот глаза красивые — добрые глаза, цвета воды в Зелёном Озере. Небось, как глянул чернявенький в глаза-то, так и утонул. Оно и понятно — истинная красота, она не в телесной стати. Но старуха тут же укорила себя за резвость мысли. Поправив на голове платок, Ульна поманила путников за собой и резво заковыляла к дому, переваливаясь на кривых ногах.

— Идёмте, идёмте, родимые, — обернулась она к застывшим в нерешительности пришлым.

И уж, конечно, от цепкого старушечьего взгляда не утаилось то, как одетая в обноски девчуха взяла чернявого молодца за руку, словно ища заступы, и как молодец, сам того, должно быть, не заметив, крепко сжал худую ладошку. Ульна отвернулась и засеменила вперёд. Н-да, ну и путнички — безлошадные, безоружные, одетые так, словно от пожара бежали, добра-то всего — тощий узелок, да ещё и не сердешные друзья. Пока. Ульна беззубо улыбнулась собственным мыслям и вздохнула — вроде длинную жизнь прожила, а всё ж тки мало этого. Ещё бы землю потоптать, скинув годков пятьдесят… Побродить вот так по свету с милым другом.

Тут надо сказать, что, когда незнакомая старуха обернулась, Люции отчего-то примерещилось, будто она очень уж похожа на умершую наставницу. Сердце болезненно сжалось, а дрогнувшая рука сама собой вцепилась в ладонь Тороя. Ведьма даже не заметила, как вкогтилась в мага едва ли не с отчаянием. А потом зыбкая тень пышного куста сирени скользнула по бабкиному лицу, и странный морок рассеялся. Согбенная старушка отвернулась и заковыляла к дому, стуча палкой по утоптанной земле.

А на залитом солнцем крыльце сидела пятнистая трёхцветная кошка-подросток и со знанием дела умывала пушистую мордочку. Завидев чужаков, кошка отвлеклась, широко, со вкусом зевнула и тяжело упала на прогретые за день доски. Прищуренный янтарный глаз внимательно оглядел пришлых и закрылся.

Ульна усмехнулась. Кошка прижилась в доме случайно и с тех пор исправно предсказывала гостей. Не ошиблась и в этот раз. Вон, как морду намывала с самого утра, мало что не лоснится.

А пушистая, с рыжим пятном в половину мордочки, снова блаженно зажмурилась и лениво перекатилась на другой бок.

 

ЧАСТЬ III

Старая Ульна в полудрёме сидела на завалинке, облокотившись обеими руками о кривую клюку. Изредка она открывала морщинистые веки и смотрела на резвящуюся в траве приблудную кошечку-трёхцветку. В деревне стояла особенная летняя тишина — стрекочут кузнечики, шелестит могучей кроной старая яблоня, время от времени нет-нет да прогорланит хриплую песню петух. Молодёжь недавно уехала в поле — настала пора перевозить высохшее сено на сеновалы. Вот вернутся, и рассыплется благодатное умиротворение на крики, смех, скрип телег, храп коней, да перестук вил.

Пришлый мальчик устроился на крыльце. Он ещё не обсох после купания — льняные вихры потемнели от воды и теперь матово блестели на солнце, а на сухих досках крыльца выцветали мокрые отпечатки босых ног. Паренёк, по всему видать, ждал возвращения старшего. Ждал с нетерпением, стало быть, мучился каким-то вопросом, который всё никак не решался задать. Ульна улыбнулась.

Илан и впрямь не находил себе места, так хотел поговорить с Тороем. Хотел, да всё никак не мог собраться с духом, а волшебник тем временем блаженствовал на речке. Отмыв Илана в прохладной прозрачной воде едва ли не до скрипа, он отправил мальчишку обратно в дом. Внучку зеркальщика не хотелось уходить, но взрослый, до крайности чем-то озадаченный, не разрешил остаться.

Люция, вот ведь досада, тоже оказалась занята — зацепилась языком со снохой Ульны Ланной и теперь копошилась в её сундуках, пытаясь найти себе подходящее платье. А уж это оказалось задачкой непростой, поскольку многодетная Ланна отличалась от худосочной колдуньи завидной пышнотелостью.

Именно поэтому, когда Торой, наконец, вернулся, ведьма всё ещё пряталась за старенькой лаковой ширмой — примеряла очередной необхватный наряд. Девушка хотела было спросить мнение спутника об одеянии, но волшебник оказался не расположен к беседам. Судя по мрачному выражению лица, властитель магических сил думал о чём-то малоприятном. А уж о чём именно — поди, угадай. Но рожу имел свирепую. Люция даже насторожилась, а потом махнула рукой — ну его, пускай себе хмурится.

Но волшебник всего-навсего поинтересовался у хозяйки, есть ли в доме достаточно большое зеркало, после чего по привычке злой и хмурый удалился в горницу. Впрочем, успел-таки напоследок полоснуть незадачливую ведьму таким пронзительным взглядом, что мигом развеял её спокойствие. Уставился, мало дыру не прожёг. «Чего это он?» — озадачилась девушка, но смятения своего не выдала, лишь заносчиво вздёрнула высокую бровь.

Илан неотступной тенью шмыгнул за волшебником. Ну, словно привязанный! Колдунье даже немного досадно сделалось, что мальчишка так прикипел к человеку, которого знал неполные сутки. Впрочем, она быстро отвлеклась, поскольку Ланна достала из сундука очередной ворох нарядов.

* * *

Паренёк скользнул следом за Тороем в горницу и устроился на покрытом узорчатым половичком сундуке. Маг подмигнул Илану и со скучным выражением на лице шагнул прямиком к висящему аккурат между двух окон зеркалу.

Зеркало оказалось, хотя и большим — в человеческий рост, но плохоньким — по краям в тёмных пятнах, тусклое, да ещё и слегка кривое. Нет, когда в центр смотришь, так вроде ещё ничего, а вот по бокам отражение вытягивалось и едва заметно расплывалось. Не то чтобы очень сильно, но всё-таки. Илан намётанным глазом это сразу приметил и даже поближе подошёл, так заинтересовался. Его пытливость была вполне объяснимой, как никак — внук потомственного зеркальщика.

Волшебник же, в отличие от паренька, столь внимательно изучал мерцающую гладь вовсе не из соображений праздного любопытства. Маг смотрел поверх своей головы и едва сдерживался, чтобы не разразиться на всю округу возмущёнными воплями. А ведь там, на речке, он было подумал — померещилось… всё-таки вода проточная, отражение нечёткое… Но нет, не померещилось. Какое там! Теперь волшебник понимал, что именно увидел Рогон и чему так сдержанно и в то же время немного иронично улыбнулся, прощаясь со своим собеседником.

Точнёхонько над темечком Тороя реяло, переливаясь болотно-зелёными искрами, бесхитростное приворотное заклятие. И уж вовсе не требовалось особой смекалки, чтобы определить «автора» этого неказистого, свёрнутого калачом, заклинания. Чародей даже губу закусил от досады.

С одной стороны волшебника распирала тихая бессильная злость, с другой стороны… какое-то странное благодушное веселье решительно мешало сосредоточиться на клокочущей в груди ярости. Как-никак, а угодить под эдакого рода безобидные (и в то же время действенные) чары магу не доводилось ни разу. Очередная бесхитростная хитрость ведьмы снова застала его врасплох!

Наконец, не в силах более сдерживаться, Торой позволил таки себе беззлобно хмыкнуть — вот ведь маленькая проныра! Всё-таки не упустила, зловредная, своего шанса в Клотильдиной таверне, воспользовалась усталостью спутника. И ведь насколько невинный ход! Никаких ядов, никаких душегубств — всего-навсего приворотное зелье. Как говорится, напои и делай с жертвой всё, что хочешь. Известно же, что приворотная волшба самая крепкая — действует незаметно, но верно, против неё и очень сильный волшебник не устоит.

Конечно, развеять эти чары тоже проще простого, но и не поддаться им невозможно. Если наложены с умом (что к данному случаю определённо не относится). Ох, женщины, женщины… Всегда-то вы находите способ напакостить…

Заклятие, а точнее мерцающие сполохи Силы, сплетённые в неуклюжее сердце, по-прежнему переливались над головой. В чём же ошибка колдуньи? Торой прищурился, сосредоточенно всматриваясь в отражение безыскусного приворота. Ага, вон оно что — не хватает какого-то элемента, слабые зелёные сполохи переплетены неплотно, видать, раненая ведьма забыла какую-то травку в своё питьё бросить…

Да, Люция и впрямь являла собой истинную кладезь всевозможных сюрпризов. Торой хмыкнул. Всё-таки хорошо, что любое волшебство, будь то колдунство ведьмы или чародейство мага, надолго оставляет след, иначе так бы и остались зловредные козни вздорной девчонки незамеченными. И ненаказанными.

— Илан, — волшебник по-прежнему смотрел на причудливое отражение, — приведи, пожалуйста, Люцию.

Мальчишка как раз тянул пальцы к зеркалу, чтобы прикоснуться к тусклой, изъеденной чёрными пятнами поверхности. Так и не дотронувшись, он виновато отдёрнул руку, а Торою на мгновение показалось, будто по серебристой глади, там, где к ней тянулся паренёк, пробежала едва видная мелкая рябь.

Когда Илан, шмыгнув носом, выбежал из комнаты выполнять просьбу, чародей осторожно коснулся прохладного стекла. Нет. Показалось. Это, в общем-то, не странно, если учесть, как заметно зеркало искажает отражение. Волшебник ещё некоторое время ощупывал мерцающую поверхность, но, так и не обнаружив ничего подозрительного, оставил бесплодные попытки. Он даже посмотрел на зеркало внутренним взглядом — тем самым, каким смотрел на себя (чтобы увидеть заклятие Люции) и на Эрнин (чтобы увидеть руну Ан). Ничего. Стало быть, померещилось.

Маг задумался. А ведь он не единожды изучил внучка зеркальщика на способности к волшебству — в конце концов, зачем обыкновенный ребёнок мог понадобиться колдунам? Однако в Илане не отыскалось никаких, даже самых незначительных, способностей к магии. Жаль. Это многое осложняло. Во всяком случае, ничуть не приближало к отгадке хотя бы одной из многочисленных загадок. Волшебник задумчиво потёр щетинистый подбородок. Да где же эта ведьма, Сила её побери!

Люция появилась едва ли не четверть часа спустя. Но уж когда вошла, Торой простил ей долгие сборы. Во-первых, к тому времени чародей уже несколько поостыл, во-вторых, на преобразившуюся колдунку злиться было, скажем так, нелегко… Маг по-прежнему с интересом рассматривал отражение причудливо переливающегося заклятия, а потому не обернулся. Однако кривое зеркало услужливо отразило возникшую за спиной чародея девушку. Нет, раскрасавицей ведьма, конечно, не стала, но всё же она заметно похорошела. Настолько заметно, что даже старое тусклое зеркало не могло этого скрыть.

Торой отметил не только изменения в одежде, но и также исчезновение невзрачной растрёпанной косы — пышные каштановые пряди теперь свободно рассыпались по плечам и спине Люции, что делало её прямо-таки прехорошенькой. Да и простое платье здешнего кроя шло колдунке гораздо больше флуаронских нарядов. Рукодельница Ланна умело подогнала свой старый девический наряд по хрупкой фигурке ведьмы при помощи боковых шнуровок. Платье, схваченное в поясе атласным кушаком, мягко струилась до пола — ни тебе шуршащих крахмалом подъюбников, ни пафосных рюшей по подолу, ни тафты. Очень неброско, но на удивление мило.

Ведьма, приосанившись, застыла посреди комнаты. Девушка терпеливо ждала, когда волшебник отвлечётся, наконец, от беззастенчивого любовного созерцания собственной физиономии и оценит-таки её новый наряд. Однако Торой, дрянь последняя, даже не повернулся, всё пялился на свою заросшую щетиной рожу. Люция от досады закусила губу и надулась.

— Чего звал-то? — злобно спросила она, вовсе не догадываясь о том, что чародей в эту самую минуту борется с двумя весьма противоречивыми чувствами — желанием удавить свою спутницу и, хм, желанием… оставить её в живых. Причём второе желание явно пересиливало первое.

Маг ещё несколько мгновений помолчал, выдерживая паузу и борясь со странным смятением. За его спиной худенькая насупленная девушка в зелёном платье тонула в призрачных глубинах мутного зеркала. Это было очень красиво. Особенно волшебнику нравились яростно высверкивающие на бледном лице глаза. Точь-в-точь того же цвета, что и заклятье над его головой. С удивлением Торой понял, что совершенно не может — да что там! — просто не в силах злиться. И это его смущало. Смущало главным образом потому, что любую другую прохвостку за подобную выходку с приворотом он бы просто изничтожил.

Между тем, стоящая за спиной насупленная девушка определённо не вызывала желания буйствовать и злиться. Напротив, трогательные острые плечи, руки, покладисто сложенные на складках юбки, и по-детски надутые губы будили прямо-таки непростительное умиление. Даже нежность. А уж чего-чего, так именно нежности Люция за свою выходку совершенно не заслуживала. Однако вести борьбу с самим собой у Тороя не получалось. Решительную битву с внутренним себялюбием он бесславно проигрывал в пользу… В пользу вполне определённого сердечного влечения к одной вздорной и совершенно непредсказуемой особе. В последней попытке удержаться на плаву, чародей попытался было вспомнить, как Люция едва не убила его своим Грибом. Но вместо этого в памяти услужливо всплыло утомлённое, осунувшееся лицо и изуродованные маленькие руки, которые упрямо тащили его бесчувственное тело по зимнему лесу.

Но всё-таки даже эти воспоминания не удержали Тороя от маленькой (и, скажем честно, довольно мальчишеской) мести — он равнодушно молчал. Мало того, некоторым усилием воли даже подбавил во взгляд благородной скуки. Девчонку, что за спиной волшебника нетерпеливо ожидала эффекта от своего появления, подобное безразличие совершенно неподдельно расстроило. Бледное лицо вытянулось, надутые губы дрогнули, а правая бровь, напротив, упрямо и вздорно приподнялась.

Лишь налюбовавшись раздосадованной ведьмочкой вдосталь и посчитав паузу (а точнее маленькую месть) достаточной, волшебник, по-прежнему не поворачиваясь, наконец, сказал отражению колдунки:

— Очень милый наряд. И причёска эта тебе идёт.

Люция незамедлительно порозовела от удовольствия, мигом оттаяла и сказала «спасибо», а Илан, что как верный паж топтался за её спиной, снова занял облюбованное место на покрытом половичком сундуке. Колдунья подошла к Торою и стала позади, любуясь на себя-красивую из-за плеча волшебника — разгладила неровно лежащую складочку на платье, поправила у виска непокорную каштановую прядь и кокетливо повела плечами.

— Скажи-ка, разумница, — вкрадчиво спросил маг, дождавшись, когда она закончит прихорашиваться, — что это у меня над головой такое… затейливое?

Прохвостка, конечно, сделала вид, будто не поняла суть вопроса, но всё-таки вспыхнула от досады — вот ведь стыдище-то — уличил! Захлопала ресницами и виновато посмотрела на мага. В мутном зеркале их взгляды встретились. От Тороя не утаилось то секундное усилие, с которым колдунья взяла себя в руки.

— Над голово-о-ой… — недоумённо протянула она и сразу же предположила с деланным ужасом, — неужели рога? Так это не ко мне… Это к той косоглазой, которая в лесу осталась. У неё и спрашивай. Я-то почём знаю.

Торой укусил себя за щёку, чтобы не расхохотаться. Вот ведь языкастая! Не забыла, как он её в таверне про рога спрашивал.

— А хочешь, скажу, почему не подействовало? — скучным голосом поинтересовался он.

Девушка за его спиной равнодушно пожала плечами и, продолжая неотрывно смотреть отражению волшебника в глаза, огрызнулась:

— Больно надо… А почему?

Маг уже едва сдерживался от смеха:

— Ты какую-то траву забыла добавить, но главная причина, конечно, не в этом.

Люция заносчиво хмыкнула, но всё-таки снова не удержалась, спросила:

— И в чём же?

Он опять выдержал паузу и закончил:

— А в том, что ты бестолковая и гадкая. Гадким и бестолковым всегда не везёт.

Илан на своём сундуке навострил уши.

Колдунка обиженно засопела и пробубнила:

— Чего язвишь? Всё равно ж не получилось у меня…

Торой, уже не таясь, рассмеялся и, наконец, повернулся к собеседнице.

— Не получилось… Точнее, не совсем получилось. Зелье твоё действовало. Но недолго. Сутки, должно быть. А потом развеялось, только след и остался. И всё же неплохая была идея, оригинальная. Ведь не каждый день волшебник на себя в зеркало внутренним взором смотрит, а суток через трое от заклятия бы и вовсе видимого следа не осталось.

Колдунка наморщила лоб, ну да, точно! Точно зелье действовало! Было ведь что-то такое. Она припомнила, как едва живой Торой жалел её в «Сытой кошке», как предусмотрительно избавил её от известных неудобств, набросив на холодное седло шерстяную тунику. Эх… Ведьме стало искренне жаль, что колдовство действовало так недолго, всё-таки из мага мог бы получиться неплохой воздыхатель — заботливый и внимательный. Н-да, неудачно вышло…

При виде того, какая гамма чувств отразилась на лице насупившейся прохвостки, Торой рассмеялся пуще прежнего, окончательно и бесповоротно теряя остатки былой злости. Люция попыталась было просверлить мага глазами, но, как и следовало ожидать, ничего путного из этого не получилось, волшебник только ещё громче заржал. Быть осмеянной ведьме совершенно не нравилось, а потому, она замахнулась, чтобы отвесить своему излишне смешливому спутнику хорошую оплеуху. Но тот ловко пригнулся (видать не впервые случалось увёртываться) и ушёл из-под удара. Незадачливая же мстительница, взяв отличнейший замах, продолжила движение в заданном направлении — вокруг собственной оси.

И лететь бы разъярённой особе прямиком на выскобленный до блеска дощатый пол и пёстрые деревенские половички, но… Сильные руки, уверенно подхватили разбуянившуюся. Торой (видать ещё оставались в нём последние капли порядочности) не дал колдунье упасть — удержал за талию и позволил сохранить не только королевское достоинство, но также и непререкаемый авторитет в глазах Илана. Однако паренёк, сидевший на сундуке, всё-таки зашёлся радостным хохотом, видя, как нянька закручивается в лихую спираль. Ведьма отчаянно забарахталась в руках мага, силясь снова обрести равновесие и независимость. Волшебник отпустил её и опять сложился пополам от очередного неудержимого приступа заливистого смеха. Кое-как справившись с одышкой, он выпрямился и сказал:

— О, Сила Всемогущая… Люция, до знакомства с тобой я и подумать не мог, что есть на свете такие неуклюжие во всех смыслах особы. Ты хоть что-нибудь можешь сделать, не попадая впросак?

Колдунья зашипела, резко развернулась и влепила-таки расслабившемуся магу звонкий подзатыльник, даже подпрыгнула, чтобы не промахнуться. Торой хмыкнул, потёр ушибленное место и пригрозил:

— Превращу в жабу.

Илан соскочил с сундука и — тут, как тут — прижался к Люции, с опаской заглядывая Торою в глаза:

— А ты взаправду можешь? — осторожно спросил он, хлопая длинными ресницами. Видать, хотел заранее выяснить, чтобы в будущем не зарваться.

Но волшебник лишь улыбнулся в ответ, потрепал мальчишку по льняной макушке и ничего не ответил.

Успокоившись и отсмеявшись, Торой и Люция наконец-то условились о последующих действиях — единодушно решили переночевать в гостеприимном доме старой Ульны, а в Гелинвир отправиться назавтра утром. Путь в магическую столицу был неблизкий, так что выезжать следовало засветло. Ведьма даже важно заметила, дескать, в дорогу и впрямь лучше отправляться на рассвете, поскольку на рассвете все злые духи спят и не станут чинить препятствий в пути. Маг в свойственной ему едкой манере посмеялся над деревенскими суевериями, но спорить не стал — спят, так спят.

* * *

Нежданная угроза нагрянула аккурат после обеда.

Ульна, у которой невмочь разболелись ноги, сидела на старом шатком табурете в дальней комнате и прикладывала к опухшим коленям тряпочки, смоченные овсяными припарками.

Бабка знала, что нет ничего лучше доброго отвара овса супротив костной немочи. И теперь она терпеливо ждала, когда подействует проверенное временем средство. Ждала и вдыхала горький запах, доносящийся с кухни. Нескладная зеленоглазая девчонка-то оказалась знахаркой и вот теперь готовит Ланне какой-то диковинный отвар, который поможет снохе избавиться от веснушек. Ульна улыбнулась, обнажив давно уже обеззубевшие дёсны: как ни была она стара, а ещё помнила ту острую женскую тягу, во что бы то ни стало оставаться красивой. Это ведь только к старости понимаешь — главное, чтобы не болело нигде — а в молодости чаще о красоте заботишься, нежели о здоровье. Впрочем, надо будет спросить зеленоглазую девушку, вдруг, присоветует чего от боли в ногах?

Тихонько охнув, Ульна аккуратно сняла с опухших колен остывшие припарки, опустила их в миску с тёплым отваром, осторожно отжала и снова приладила на болящие места. Соскучившись сидеть без дела, старуха выглянула в окно.

— Ой ты батюшки! — тут же охнула она.

Припарки с чмоканьем упали с коленей на пол, но бабка этого не заметила — больные ноги уже торопливо несли её на кухню.

Как и ожидала Ульна, непутёвая молодёжь занималась всякими глупостями — догляд за ними да догляд! Чуть что упустишь — пропадут бестолковые, как есть пропадут!

Чернявый парень, назвавшийся Тороем, сидел у окна и, облокотившись о подоконник, вдумчиво листал какую-то книжицу. Вид при этом имел задумчивый и отрешённый, словно пытался постигнуть мудреную загадку — то и дело вертел в руках небольшой, мелко исписанный лист пергамента да заглядывал в него, будто с чем сверялся. И, надо же, так увлёкся, что ничего вокруг не видел и не слышал, ни кухонной возни, ни перемен за окном!

Рыжие близняшки и Ланна, устроившись на лавке, прилежно перебирали собранный на пироги ревень, с любопытством поглядывая на Люцию.

Ну, а юная знахарка колдовала у печи. И невдомёк было старой Ульне, что колдовала Люция в прямом смысле этого слова. На кухне творилось самое что ни на есть запретное чародейство, с беззвучным бормотанием старинных ведьмачьих заклинаний! Девушка, склонясь над глиняным горшочком, который весело булькал на печи, помешивала пахучее зелье деревянной ложкой да время от времени добавляла в кипящую жидкость щепотку-другую неведомых снадобий. Каждый раз, когда новая травка падала в горшок, варево отчаянно вскипало, пузырясь жёлто-коричневой пеной.

Люция готовила целительный отвар на свой страх и риск. Ну и что, пускай она — ведьма, пускай её чары и запрещены Великим Магическим Советом, только чего дурного в том, что рыжая Ланна и её симпатичные дочери-близняшки перестанут быть рябыми? Разве плохо? Колдунка раздражённо дёрнула плечами и потянула носом ароматный пар — то, что надо. Хорошее зелье получилось — от веснушек в самый раз.

Терпкий запах плыл по дому и заставлял девушку насмешливо улыбаться — подумать только, в самом сердце Магического королевства Фариджо, на кухне добропорядочной деревенской жительницы беззастенчиво колдовала ведьма! Возмутительно! От этих мыслей у Люции даже потеплело на душе, как-никак, а приятное чувство нарушения запрета ласкало сердце. И пускай эти треклятые маги из Совета съедят собственные бороды от злости! «Не приведи Сила, узнают!.. — тут же ужаснулась Люция собственной отчаянной удали. — Тьфу, тьфу, тьфу, на них, проклятых!»

Девушка как раз снимала с печи яростно бурлящий взвар, когда Ульна, отдышавшись, прошамкала с порога:

— Ну, чего расселись-то? Сено, сено тащите под навес, вон уж полнеба почернело!

Старческая морщинистая рука с вывернутыми суставами, дрожа, указывала в окно. Ланна поспешно бросила в корзину последний сочный стебель ревеня и приподняла уголок вышитой шторки. Да так и ахнула — от кромки леса на деревню надвигалась даже не туча, а бескрайняя, взрытая зарницами, стихия черносливового цвета. Экая страсть!

«И ведь точнёхонько со стороны Мирара туча-то идёт!» — с ужасом подумала Люция, продолжая лихорадочно мешать уже снятый с печи отвар.

— Ой! — заполошно всплеснула руками молодуха и зычно крикнула играющим во дворе пострелятам, — отца, отца зовите!

Торой, над ухом которого, собственно, и разразилась воплем Ланна, испуганно подскочил, чуть не выронил Книгу и тоже высунулся в окно. На улице уже раздавался топот множества ног — это засуетились приметившие, наконец, у кромки леса грозу деревенские. Старая Ульна тяжко опустилась на скамью рядом с Тороем и горестно запричитала:

— Не успеют, ой пропадёт сено!.. Да что ж за напасть-то такая нынешним летом!

Маг посмотрел на небо — низкие тучи неслись с такой стремительностью, что становилось ясно — ещё несколько мгновений и небо затянет до края, вот тогда-то на деревню прольётся даже не ливень, а настоящий водопад. Какое уж тут сено! Самим бы не погибнуть…

Солнце уже скрылось за фиолетово-чёрной глыбой набрякших облаков, на улице стемнело, а ветер поднялся такой сильный, что не только сено — дома мог унести. Краем глаза волшебник заметил, как Люция испуганно тараща глаза, прижимает к груди деревянную ложку. Забытое зелье одиноко стыло на столе.

А на улице между тем набирала силу грядущая стихия. Кусты сирени под окном яростно клонились до самой земли, ветер остервенело рвал серебристо-зелёные листья и уносил их куда-то ввысь, где в разбухших тучах высверкивали ослепительные молнии.

«Во Флуаронис стремительно тает снег — вот и результат, — подумал Торой, — только очень уж быстро гроза добралась до здешних мест, не иначе — кто-то помог. И я даже догадываюсь кто именно — некая ведьма, умеющая ниспосылать трескучие морозы. Да ведь только она знать не знает, что мы бежали в Фариджо… Или светопреставление вовсе не для нас?»

А потом мага всколыхнула другая, ещё более резкая мысль: «Ну, конечно, не для нас! Стихия должна удержать людей дома, не допустить их в Гелинвир, занять, захлопотать, отвлечь, лишь бы только не выпустить за пределы деревень. Значит, в Мираре — сон, а тут — непогода?»

Торой уже понял, что гроза, вызванная колдуньей, не была заурядной непогодой — таких туч магу не доводилось видеть ни разу за свою изрядно богатую событиями жизнь. Чёрная волна катилась по небу, готовясь погрести под собой всё живое, до чего только будет возможность дотянуться. На здешние земли вот-вот грозило обрушиться самое настоящее бедствие, и бедствие это предназначалось вовсе не для того, чтобы испортить заготовленное сено. Нет. Приближающаяся стихия несла с собой такую силу, для коей небрежно разметать кряжистые деревенские домики, лишить людей крова и даже жизни являлось делом пустяковым. И уж чего-чего, а подобного поворота событий допустить было никак нельзя.

Волшебник смежил веки и сосредоточился. Вот она — настоящая проверка на «выздоровление». Одно дело противостоять неопытными чернокнижникам-близнецам и даже перебрасывать себя через пространство, а совсем другое — развеять чужое колдовство. По зубам ли ему? Вдруг, в самый последний момент, Сила подведёт и ничегошеньки не получится?

А впрочем, была — не была!

Словно сквозь толщу воды Торой слышал топот ног во дворе, крики, шуршание сена, доносящийся сквозь резкие порывы ветра стук грабель и вил, раскаты грома, хлопанье оконных створок. Звуки эти удалялись и таяли, точнее, на самом деле, они оставались рядом, но волшебник больше не хотел их слышать — он пытался нащупать источник враждебной Мощи.

Под внутренним взором деревня выглядела, разумеется, иначе — вот тревожные красные сполохи — это взволнованные люди мечутся во дворах. Вон мягкое зелёное свечение, озарённое оранжевыми отблесками — это в загонах тревожно топчется скотина, предчувствуя стихию. Вот голубое мерцание в нежных переливах бирюзы и тёмных разводах пепельных бликов — это вскипающая перед грозой река. А вот, далеко на горизонте, там, где чёрно-изумрудным цветом вспыхивает лес… Да, точно! Это уверенное лилово-фиалковое сияние и есть тот самый колдовской натиск — чужая, до крайности упрямая Воля, что гнала на здешние земли бушующую стихию! Вот по аметистовой полоске прошло волнение — всплеск тёмно-фиолетовых волн — стало быть, даже из своего далёка ведьма заметила противника. Сильна, сильна… Интересно, каким ей видится Торой? Белым? Чёрным? Жёлтым?

Волшебник мягко устремил Силу навстречу прогневлённой колдунье. И чего, спрашивается, было бежать, если сейчас сам раскроешься, покажешь, где спрятался? Впрочем, рядом Гелинвир, а потому оставалась надежда, что неведомая колдунья примет Тороя за здешнего мага.

Люция, наконец, оторвала взгляд от распахнутого окна и реющих в темноте белоснежных занавесок. Девушка растерянно посмотрела на возмутительно безучастного к происходящему волшебника. Он был сосредоточен и неподвижен, а по бледным вискам катились мелкие капли пота. Колдунка, которая уж точно не относилась к числу бестолковых барышень, сразу поняла, что к чему. И тут же, словно в подтверждение её правоты, за окнами стих ветер, стремительно летящие тучи застыли, и даже гром больше не разбивал с треском волглое небо.

Люди на улице замерли, не понимая, что творится — из прорехи в низких тучах к свинцово-серой реке протянулась, да так и замерла, кривая огромной молнии. Ослепительный свет залил деревню. Но молния не гасла. Даже гром не гремел, и тяжёлые грозовые облака не меняли своих очертаний. Ветер стих, а непогода застыла, будто нарисованная. Впрочем, деревенские не стали ломать голову над этой диковиной — мало ли чего природа учудит — пользуйся заминкой да спасай своё добро.

А вот старая Ульна — не будь дура — сообразила, в чём дело. От старухи не укрылось побледневшее от напряжения лицо черноволосого гостя, бормотанье его спутницы: «Надорвётся дурень, как есть надорвётся. Беда. Ой, беда!!!», и остановившаяся, словно по чьему-то высшему велению, стихия.

— Ай да чудеса! — закачала бабка седой головой.

С улицы ворвался взлохмаченный Илан и сразу кинулся к Торою. Однако не добежал — понял, тут не до него — притулился в сторонке и жалко захлопал испуганными глазищами.

— Ну, чего сел? — прикрикнула на паренька ведьма. — На вот, растирай, да поживее!

На колени мальчишке упал мешочек с сушёной травой и деревянная ступка. Илан засопел и принялся старательно тереть в ней сухие стебли неведомых трав.

Торой слышал приглушённые голоса, какие-то скрипы и постукивание, но понять, кто и о чём говорит, не старался… Вскоре же многочисленные звуки стали менее суетливыми, а тревожные красные сполохи сменились ровным малиновым свечением, волшебник догадался — люди закончили уборку драгоценного сена и разбежались по домам. Вот стукнула дверца сеновала, глухо щёлкнул засов, а потом и вовсе наступила тишина.

Отражать чужую безумствующую Силу, неуёмно рвущуюся вперёд, было очень непросто. Магу казалось, будто он удерживает тяжёлую дверь, в которую ломится разъярённый силач. Собственно, именно такой образ он себе и выдумал (а чего выдумывать — всё затвержено ещё на первых уроках магии) — так было легче справиться с натиском ведьмы. Вымышленная дверь тряслась от сокрушительных ударов, неведомая колдунья обладала прямо-таки ужасающей мощью. Она рвалась вперёд, силилась разрушить преграду, выпустить стихию на волю, растоптать, растерзать неведомого нахала, вознамерившегося мешать её планам. Торою совершенно не к месту вспомнилась любимая шутка Золдана про неудержимую силу, которая встречает на своём пути непреодолимую преграду… Да, сегодняшнее противостояние весьма красочно живописало этот каламбур.

И всё-таки то была настоящая битва, только противники не стояли лицом к лицу, не размахивали грозным оружием, а пытались одолеть друг друга при помощи собственных магических Сил. Никогда в жизни волшебнику не доводилось участвовать в таком поединке.

— Пусти! — истерично и пронзительно закричало Нечто глубоко в сознании, упрямо пытаясь пробить волю соперника. — Пусти, скотина!

Торой дёрнулся, и этого оказалось достаточным для того, чтобы перевес сил сместился в пользу колдуньи. Где-то далеко, в мире людей, на крыши деревенских домов обрушился поток воды, а небеса расколол оглушительный гром.

— Ну уж нет! — рявкнул маг. — Чтобы какая-то ведьма…

Он не закончил и устремил вперёд всю Силу, что имел.

Голову прострелило острой болью. Перед внутренним взором стремительно промелькнуло искажённое ненавистью лицо, скрытое растрепавшимися и мокрыми от пота волосами:

— Пожалеешь, — пообещал напоследок полубезумный охрипший от усилия голос.

А потом неизвестная колдунья (которую Торой так и не успел толком разглядеть) отступила. Отступила очень неожиданно — просто исчезла и всё. Последний натиск волшебника растворился в пустоте… Чувство было такое, словно он, как давеча Люция, взял замах, да промазал, и теперь закручивается в тугую спираль. Если сейчас не остановится — изничтожит сам себя. «Что ж, иногда и из отступления можно извлечь победу…» — успел подумать маг, а потом рванул свою Силу обратно — в укромные уголки сознания. Новая вспышка боли резанула голову в точном ладу с очередной вспышкой молнии. Волшебник с судорожным вдохом распахнул глаза.

То, что он увидел, было достойно картины кистей лучших эльфийских мастеров — мало не вся деревня собралась на просторной кухне старой Ульны. Люди толпились вокруг лавки, на которой сидел Торой, и испуганно таращились на мага. Все, от мала до велика, опасливо вытягивали шеи и зачарованно открывали рты. Ещё бы, этакое диво! Первый раз в жизни увидеть настоящее волшебство. Ребятишки выглядывали из-под ног взрослых, женщины мяли в руках передники, мужчины не двигались. За окном нудно сыпал мелкий серый дождик, а воздух вокруг чародея дрожал и переливался. Но вот, неожиданно, дивный морок растворился и исчез.

Губ Тороя коснулась кромка глиняной чашки. Повеяло скучным лекарственным запахом уже знакомого отвара.

— И слышать ничего не хочу, — отрезала Люция, словно маг ей возражал. — Пей.

Волшебник покорно осушил миску. Он не чувствовал себя больным или, упаси Сила, умирающим, но спорить с ведьмой не хотелось. Себе дороже. К тому же зелье вовсе не было противным, а пить и вправду хотелось.

— Получилось, — утвердительно сказал в тишину кухни чародей.

— Получилось, милок, получилось, — суетливо заскрипела рядом Ульна, — ой, получилось! Уж так получилось, как ни у кого не получится… Вона, только дождичек сыпется, почитай, дни на три зарядил, проклятый, а грозы — как нет.

И тут же в знак согласия дружно и благодарно зашумели деревенские.

— Бабушка, — решительно пресекла Люция общий гомон, — ему бы отдохнуть.

И снова всё общество одобрительно и согласно загудело.

Торой поднялся на ноги. Он, конечно, не валился замертво, но всё же ведьма была права — следовало выспаться. Завтра поутру в дорогу.

Ульна и Ланна засуетились, замахали на гостей, мол, идите, идите по домам, неча тут глаза таращить, человеку сон потребен. Люди послушно заторопились. Один за другим они выныривали в мокрые сумерки, и спустя несколько минут в кухне не осталось вообще никого, кроме хозяев. Кайве проводил мага в комнатку, где оборотливая Ланна уже застелила постель.

* * *

Торой честно поворочался с полчаса на хрустящих простынях, а потом понял, что не заснёт. Щёлкнул пальцами и снова с восторгом посмотрел, как над головой просиял волшебный огонёк. Благодать… Рука сама собой нащупала под подушкой Книгу (тайком спрятал от Люции, чтобы не отобрала, заставив спать после своих отваров). Медная застёжка открылась легко, лишь вкусно захрустел сафьяновый корешок.

Вот ведь Рогон, вечный ему покой и благость, ни секундочки без каверзного подвоха! Теперь-то Торою стало ясно, почему ведьма так легко отдала ему фолиант — один пёс ничего в нём не понятно. Все страницы покрыты какими-то закорючками и загогульками — поди, пойми, что за напасть такая. Уж волшебник и внутренним зрением на них посмотрел, и примериться попытался, чтобы угадать, какая закорючка, какую букву может означать — бесполезно! Ну просто издевательство! С другой стороны, зачем ему надо — читать Книгу? Сила-та, вроде как вернулась? Но нет, проклятое любопытство никак не давало покоя, куда уж там! Он просматривал письмена вверх ногами и слева направо, разглядывал книжные листы на свет… Ну, разве только на зуб не попробовал! Без толку. Да и чего ещё ждать от магических рун, выполнивших своё предназначение?

Намучившись вдосталь, волшебник поплотнее закутался в одеяло и снова достал сложенный пополам листок пергамента — тот самый, на котором что-то писал Рогон, дабы потом отдать своему собеседнику. Увы, листок покрывали те же самые закорючки… Кстати!

Волшебник лихорадочно пошарил в стоящем рядом с кроватью сапоге и достал приснопамятный Рунический нож, будь он неладен. Тусклый клинок выскользнул из уродливых ножен, и чародей взялся придирчиво изучать руны, покрывающие древнюю сталь. Вот оно! Те же самые загогульки и закорючки. Ох, Рогон, Рогон, ну никак тебе, видно, не жилось без загадок…

Торой снова покосился на исписанный листок. Странное дело, лишь сейчас волшебник заметил, что некоторые руны были выписаны чуть жирнее прочих. А, если долго и не мигая в них всматриваться, начинала слегка кружиться голова, словно закорючки должны были вот-вот сложиться в какую-то картинку или узор. Попялив глаза достаточно долгое время, чародей вроде стал различать какую-то спираль, начертанную таинственными рунами, в самом центре листа. Стены дома расплылись, задрожали, словно в знойном мареве, а потом, будто раздвинулись… Маг продолжал упрямо ломать глаза. Вот оно, вот оно… Уже почти, почти…

Но строгий голос разрушил хрупкую сосредоточенность:

— По-моему, тебя отправили спать, а не пялиться в какие-то бумажки.

Волшебник вздрогнул, но всё же успел, успел увидеть, как закорючки и загогульки сложились в простую и строгую руну Чие — руну Безмолвия.

— Не могу уснуть, — словно оправдываясь сказал Торой, у которого всё никак не шла из головы Чие, — расскажи что-нибудь.

Он бережно убрал пергамент обратно в Книгу.

Колдунья опустилась на край кровати и поинтересовалась:

— Что именно?

Маг задумчиво посмотрел в окно и, наконец, попросил:

— Расскажи про свою наставницу.

— Про наставницу? Да что ж про неё рассказывать? Бабка она была стародревняя, вредная, но, как мне кажется, не из простых, — растерянно начала Люция.

Торой оживился:

— Что значит «не из простых»? А из каких же?

Ведьма поморщила лоб, придумывая, как объяснить:

— Ну, мне кажется, она была благородных кровей. Такая, вроде, похожа на тёмную старуху, а на деле, как кажет, как встанет, как сядет, как взглянет — ну чисто императрица Атийская! И говорила не как здешние — Ульна, например, — а по-грамотному, красиво. И меня тому же учила, чтобы слова, как деревенские, не коверкала, говорила негромко, с достоинством, ну и ещё много чего чудила — вилкой учила пользоваться, ножом, локти не растопыривать, за столом сидеть прямо… Даже ходить с толстенной книгой на голове. Как будто в лесу все эти выкрутасы могли пригодиться! Но, видать, уж воспитание у неё было такое — не могла рядом с собой всякую убогость терпеть.

Она замолчала, вспоминая наставницу, а волшебник удивлённо приподнял брови. Так вот в чём дело, а он-то сразу и не сообразил, что его удивило в Люции! Она вовсе не смотрится тёмной деревенщиной, выросшей в непролазной чаще. Да только вспомнить, как девушка разговаривала с ним в таверне Клотильды! То-то он не заподозрил в ней простолюдинку и купился на придворную барыньку. А ведь правда — говорила ровно, складно, держалась уверенно и осанисто.

— А зачем она навела порчу на деревню? — снова полюбопытствовал волшебник.

В ответ на этот вопрос ведьма лишь красноречиво пожала плечами:

— Не знаю. Говорю же, бабка — со странностями, вроде и не злая, но в то же время… — она задумалась, подбирая нужное слово, — немного безумная, что ли. Никогда нельзя было угадать, чего она учудит. Могла для хворой кошки целый день отвары целебные варить, а бывало, и человека больного ни за какие деньги не принимала, пускай даже недуг у него пустяковый. Однажды парня с дурной болезнью мало что обсмеяла, так ещё и запугала, пуще некуда. А болезнь ту даже я могла вылечить. Но не разрешила бабка. Прогнала просителя взашей.

Торой покачал головой. Что ж, похоже, и впрямь старуха была не в себе.

— А много народу-то от её оговора умерло?

Колдунка потёрла подбородок, припоминая:

— Нет, не много, человек десять…

В ответ волшебник только крякнул, мол, ничего себе «немного», а Люция продолжила:

— Да и те десять все были стариками — дряхлыми и недужными. Ну и умерли одинаково (почему, собственно на бабку и погрешили деревенские) — высохли за считанные дни — кожа да кости.

Некоторое время собеседники опять просидели в молчании. Ведьма вспоминала бабку, маг — руну Чие. Наконец, Торой нарушил тишину, он принял решение, которое казалось единственно верным, а именно, рассказать Люции о случившемся — низложении, встрече с Рогоном, Книге, даже минувшей грозе и битве. В конце концов, девчонка уже дважды спасала ему жизнь, да и, по всему видно, была далеко не глупой, вдруг даст дельный совет? Он лишь немного скомкал нелепый рассказ о том, как очнулся в теле Рогона, один пёс, ничего дельного тогда не увидел и не услышал. А про Алеха… Про Алеха и вовсе рано рассуждать, всё же его роль (если таковая и имелась) во всей этой истории оставалась совершенно непонятной, чего уж тут догадки строить.

Но и без того рассказ получился долгим. За окном разлилась чернильная, истекающая мелким нудным дождём ночь, семейство Ульны угомонилось, и уже не было слышно в доме ни шагов, ни детского смеха, ни надтреснутого старческого голоса бабки. Ведьма слушала откровения волшебника с видом значительным и серьёзным, лишь иногда перебивала, чтобы задать тот или иной вопрос, но чаще молчала, глядя в тёмное окно. Лишь один раз озадачилась, спросив:

— Разве у Рогона была жена?

Торой посмотрел на колдунку с подозрением — не ёрничает ли? Но нет, она была до крайности серьёзна, потому он лишь отмахнулся:

— Конечно, была. У всех хотя бы раз в жизни была жена.

Люция в ответ рассеянно покачала головой, из чего волшебник сделал вывод, что странная наставница не особо много рассказывала своей воспитуемой о великом маге…

— Я совсем запуталась, — наконец, подвела юная ведьма итог, — значит, у нас есть вот этот нож, которым неизвестно как и зачем пользоваться, вот эта Книга, в которой ничего нельзя прочесть, вот этот листок с руной Чие, назначение которой тоже совершенно непонятно, и мальчик, не способный к волшебству. А у той странной ведьмы какое-то стародревнее чудное зеркало и целая армия всяких колдунов.

Волшебник кисло кивнул — точнее и не скажешь. И правда, положение незавидное, да чего там — вообще плачевное.

— Я могу лишь предположить, что мальчик и зеркало как-то связаны между собой, но как именно — не понимаю. Однако связь эта, по всей видимости, очень крепка, раз ведьма так жаждет заполучить паренька. Может, без него зеркало не работает? — Торой осёкся, поняв, что совершенно зафантазировался.

Но колдунка, похоже, разделяла его предположения и не видела в них ничего смешного. Девушка задумчиво покивала, а потом сказала:

— Торой, ты же виделся с Рогоном, почему ты ничего не спросил, если не про зеркало, так хотя бы про нож или там Книгу? Ну, нельзя же быть таким бестолковым!

Волшебник виновато вздохнул:

— По правде сказать, меня больше занимал не нож и даже не Книга, а… собственное бессилие. Ну и ещё… я растерялся.

— Так тебе и надо, — заключила ведьма, — не будешь впредь обманывать порядочных людей, то есть меня. Подумать только! Наврал с три короба, а на самом деле увязался следом только потому, что не умел колдовать! А если бы Рогон не вернул тебе Силу, ты бы и дальше меня морочил?

Она надулась. Было до слёз обидно, что волшебник так дерзко её обманул. Вот только Торой явно не разделял её гнева. Спокойно и даже немного равнодушно он парировал:

— Кто бы говорил про порядочных людей… Забыла, как сдала меня Сандро Нониче? Или, может, напомнить, как спёрла меч и деньги? Или про этот твой приворот? И вообще, это ещё поглядеть, кто за кем потащился.

Девчонка пристыжённо засопела.

— То-то же, — наставительно закончил волшебник, — а то ишь, разошлась, невинная жертва.

За дверью комнатушки что-то едва уловимо зашуршало. Маг метнул на колдунку настороженный взгляд, но та лишь пожала плечами. Торой, не вставая с постели (ага, встанешь тут, если сидишь, запутавшись в одеяле, и вид имеешь самый непрезентабельный) лёгким усилием Воли потянул дверь на себя. В тёмном проёме нерешительно переминался с ноги на ногу Илан. На мальчишке была длинная, до пола, ночная рубашка, в которой он очень сильно походил на усталое одинокое привидение.

— Я только спросить… — начал оправдываться, пойманный с поличным.

— И как давно ты там подслушиваешь? — ледяным голосом осведомился маг. Этот повелительный тон мало сочетался с его внешним видом — всклокоченные чёрные волосы, голые плечи, мантия из одеяла… Но на Илана, похоже, подействовало, во всяком случае он покраснел и захлопал глазами.

— Нет! Я только что… Я спросить… А тут свет… Я, думал, уйти… А вы говорите… Вот я и ждал… — залепетал он испуганно.

— Ладно, входи, — сжалилась сердобольная ведьма. — Что ты хотел?

Илан протопал босыми ногами по дощатому полу и тут же, не долго думая, шмыгнул на кровать между запутавшимся в одеяло волшебником и колдуньей. После непродолжительного ёрзанья и сопенья, наконец, устроился и нерешительно задал вопрос, который терзал его с самого утра:

— Торой, зачем та ведьма хотела меня забрать?

Маг и его полуночная собеседница переглянулись, не зная, что соврать. В конечном итоге волшебник решил, что лучше всё-таки сказать правду, ну и сказал:

— Видишь ли, Илан, из мастерской твоего деда пропало старинное зеркало. Мы подозреваем, что это зеркало какое-то особенное и, по всей видимости, ты имеешь к нему самое прямое отношение. Впрочем, никто не собирается тебя отдавать злым колдунам, так что не бойся.

Мальчик внимательно посмотрел на Тороя и, страшно округлив глаза, сказал:

— Но ведь их больше!

Волшебник отрезал:

— Зато мы сильнее.

Надо ли говорить, что на самом деле Торой в этом, ой, как сомневался.

Однако внучок зеркальщика бравирования не раскусил, и категоричное заявление старшего под сомнение не поставил. Мальчик лишь теснее прижался к тёплому (хотя и сильно костлявому) боку Люции и прошептал:

— Дедушка говорил, что у меня золотые руки. Только я на самом деле ничего не умею… Но он обещал, что из меня получится самый лучший мастер в роду. Говорил, будто какой-то волшебник ему сказал. Может, я сделаю колдовское зеркало?

Торой окаменел.

Ну, да, конечно, как же он мог не догадаться! Мальчик не был волшебником, он был носителем Дара, то-то волшебный огонёк в его руках переливался всеми оттенками золотого! Маг пристыжённо покачал головой… Как он мог, как мог не обратить внимания на столь явный знак? Собственно, тогда он ещё не полностью очухался и был поглощён только собой, да ещё приближающейся Эрнин, где уж тут заметить какие-то изменения цвета. Но всё же оправдать такую губительную невнимательность никак нельзя. Носитель Дара! Подумать только… Великая редкость не то что среди людей, но даже среди долгоживущих гномов и бессмертных эльфов. Конечно, виртуозных умельцев и среди тех и среди других — бессчётное множество, но подлинных Мастеров, Искусников… Вероятно, не больше сотни.

— Так ты будущий Искусник. Вон оно что… — оторопело прошептал волшебник. — Как же я не догадался…

— Чего-чего? — переспросила Люция. — Торой, с тобой всё нормально? Что-то физиономия у тебя больно вытянулась…

Волшебник пропустил ведьмину колкость мимо ушей и ответил:

— Он носитель Дара — будущий Искусник, понимаешь? — заметив глуповатое выражение на лице колдунки, счёл нужным пояснить. — Ну, вот есть среди людей такие умельцы, которые изготавливают даже не произведения искусства, а настоящие волшебные вещи — их творения обладают огромной Силой.

Мальчик и девушка переглянулись.

— Так он маг-ремесленник? — уточнила Люция.

— Нет. — Торой задумчиво посмотрел на Илана. — Он лучше. Маг-ремесленник обычный слабосильный волшебник, вкладывающий крохи своего Могущества в вещи, которые изготавливает. А настоящий искусник вкладывает не Силу, он вкладывает душу, оттого и вещи особенные, штучные. Маг-ремесленник может изготовить сотню одинаковых волшебных побрякушек, а настоящий Искусник каждому своему изделию придаёт исключительные свойства. Брось, Люция, неужели тебе неизвестны столь очевидные вещи!

Теперь уже настала очередь ведьмы пропускать шпильку мимо ушей и с восторгом и сомнением смотреть на сидящего рядом мальчишку. Илан покраснел от избытка внимания, а самое главное, от гордости — значит, он тоже маг! Да ещё ко всему и жутко особенный!

Но порадоваться неожиданному откровению вдосталь не получилось — волшебник вовремя спохватился — за окном-то уже глубокая ночь!

— Так, все по кроватям, завтра рано вставать, да и дорога дальняя.

Люция согласно кивнула, сладко зевнула и, согнав Илана с насиженного места, покинула комнату волшебника. Мальчик побрёл следом, осчастливленный неожиданной волнительной новостью о собственной персоне. Едва за дверями стихли лёгкие шаги, маг погасил сверкающий огонёк и уже собрался приклонить голову на подушку, как у порога снова кто-то зашаркал.

«Да, что ж им тут, мёдом, что ли, помазано!» — разозлился чародей, которого теперь, как назло неудержимо клонило в сон. Но в дверь вежливо поскреблись, и Торою не оставалось ничего иного, как так же вежливо ответить:

— Входите.

В тёмном проёме незамедлительно возникла согбенная Ульна со свечой в подрагивающей руке.

— Ой, сынок, а я гляжу, свет у тебя горел, да и девонька с мальцом только вышли, значит, не спишь. Дай, думаю, зайду, спрошу. Я ведь тоже не сплю, всё маюсь…

Да, нынешний вечер в буквальном смысле слова превратился для волшебника в вечер вопросов и ответов.

— Спрашивай, бабушка, — смирился он.

Ульна присела на табурет рядом с кроватью, пристроила медный подсвечник на сундучке и, сделав благолепное лицо, спросила:

— Сынок, ты ведь из этих? — голова в ночном чепце качнулась в ту сторону, где предположительно мог бы находиться Гелинвир.

«Сынок» утвердительно кивнул, и старушка просияла:

— Значит, ты-то уж мне наверняка правду скажешь, трепать не будешь попусту. Так вот, правда ли, что у крепости вашей стены без малого сто аршин?

Подобный вопрос и удивил и насмешил Тороя. Удивил своей несвоевременностью, а насмешил прямо-таки детской непосредственностью. Прикинув в уме, маг ответил:

— Нет, бабуль, это врут. Стена там, конечно, высокая, но уж не до такой степени. Думаю, только аршин тридцать и наберётся.

Старуха удовлетворённо кивнула, словно доподлинно знала ответ, а потом вздохнула горестно, видимо, прощаясь с несбыточной мечтой:

— Значит, и об другом врут люди…

Маг насторожился:

— О чём «об другом»?

— Дык, об огнях неземных, которые, не чета нашим свечам да лучинам, — она кивнула на светец, — сами сияют и свету от них, как днём.

Губы против воли растянулись в улыбке — в Торое проснулась прямо-таки неудержимая тяга сотворить диво, аж руки зачесались. Он знал, что народ в Фариджо хоть и живёт не в пример лучше и богаче других, а чудесами не избалован.

Лёгкий щелчок заставил Ульну изумлённо воззриться на всклокоченного молодца, мол, чего это он? А потом в воздухе расцвёл лепесток яркого пламени…

Бабка несколько минут сидела неподвижно и строго взирала на чудо. Этакая реакция волшебника разочаровала, он надеялся, что старушка выразит своё удивление более живо, ну там… хоть ахнет, что ли.

А потом из воспалённых глаз Ульны выкатились две сиротливых слезы. По глубоким желобам морщин они скатились к подбородку и сорвались на пол. Сухая подрагивающая ладонь быстро отёрла лицо и уж теперь-то реакция ночной гостьи оправдала сотворение огонька — бабка расцвела в улыбке и прошептала:

— Стало быть, вон оно как… Теперь и помирать можно…

От последнего заявления сердце волшебника захолодело — ничего себе, это что ж, она теперь к праотцам отойти надумала, главное чудо света узрев? Вот так отблагодарил хозяев дома за постой, вот так уважил старушку! Маг лихорадочно соображал, что бы такое придумать, дабы многочисленная родня не нашла под утро вместо живой и вполне ещё бодрой бабушки хладный труп на остывших простынях.

— Э-э-э, бабуля, ты погоди с этим… — растерянно протянул волшебник. — Давай, знаешь что… Я тебе его подарю! Ну, будет у вас в деревне неземной огонёк, станете пользоваться себе на радость и другим на зависть. А?

Ульна растерянно зашевелила морщинистыми губами:

— То есть, как это подаришь? Иль навсегда?

У волшебника отлегло от сердца:

— А то! — несколько хвастливо заявил он.

— Ой… Ой… Ты эта, милок, погоди, — засуетилась старушка, — я под его мисочку принесу, новую, Кайве о прошлом годе из городу привёз. Я мигом! Только ты его не гаси, а то, мало ли, вдруг в следующий раз не разгорится…

Волшебник согласно кивнул:

— Тащи свою миску, бабуль.

Ульна резво подскочила, забыв и про больные ноги, и про костную немочь, да припустила за миской, что твоя молодуха. Торой улыбнулся. Не прошло пяти минут, как за дверью снова поспешно зашаркали.

Бабка вошла в комнату, прижимая к груди расписную фарфоровую пиалу. От происходящего у старушки захватывало дух — это ж надо, неземной огонь на всю деревню! «Жирейные» теперь от зависти удавятся! Ульна на всякий случай протёрла миску уголком безукоризненно чистого передника и с благоговением протянула волшебнику. Маг ловко зачерпнул висящий в воздухе лепесток пламени и передал его в руки хранительнице.

— Сынок, а сколько он гореть-то будет?

Торой почесал лоб, размышляя, и, наконец, сказал:

— На твой век хватит, бабуль, так что ты уж подольше живи, чтобы всю деревню порадовать.

Мысленно волшебник завязал бесплотный узелок, соединив старую могучую яблоню, растущую во дворе, и свой дар невидимой нитью. Мощное дерево запросто поделится Силой с маленьким светляком, да и само не зачахнет. Метод, конечно, был запретный — из чернокнижия, волшебникам-то не разрешалось пользоваться иной Силой, кроме своей, и уж тем более тянуть Могущество из земли… Ну да ладно, пёс с ними, с запретами, пускай добрая старушка, а с ней и вся деревня, порадуются.

— Но учти, бабусь, из селенья дальше, чем на версту огонь уносить нельзя — погаснет, — предупредил Торой.

Это было правдой — порвётся тонкая нить Силы и развеется волшебство, но это тоже только на пользу — не украдут диковину завистливые люди.

— Что ты, что ты! — замахала Ульна руками. — Да чтоб мы его кому отдали!

Она едва не с трепетом приняла пиалу из рук чародея и собралась было уже идти, но на пороге обернулась и спросила нерешительно:

— Милок, а как его потише-то сделать, ну, когда спать ложимся?

Торой уже откинулся на кровать и даже задул бесполезную теперь в доме Ульны свечу, но всё же ответил сонным голосом:

— Ты ему скажи «тише» или «громче»…

Бабка поклонилась сначала засыпающему кудеснику, потом огоньку и прошептала: «Тише». Светляк послушно убавил яркость и слабо-слабо замерцал. Едва дверь за старушкой закрылась, до мага донеслось: «Громче!» и в щель из-под двери пролился луч ослепительного света.

«Ну, теперь до утра практиковаться будет», — успел подумать Торой, прежде чем провалиться в сладкий крепкий сон.

* * *

«Хлюп, хлюп», — чавкали лошадиные копыта.

«Шлёп, шлёп», — стучали нудные дождливые капли по капюшону кожаного плаща.

«Звяк, звяк», — уныло отзывались стремена.

Скукота. Только жирная грязь весело брызжет во все стороны. Подол нового ещё платья навсегда потерял опрятный вид — промок и покрылся плюхами мокрой земли вперемешку с глиной. Бе!

Да, похоже, дождь в Фариджо зарядил так же надолго, как в своё время зима в соседнем Флуаронис. Ну, никак не везло путешественникам на погоду. Хоть плачь!

Люция уныло покачивалась в седле и смотрела в пелену нудного серого дождя. Дорога вилась через лес. С отяжелелых еловых лап стекала вода, низкое небо грозило задеть верхушки деревьев (а может, и задело — зацепилось, да так и осталось тут, изливать горькие слёзы). Лошади нет-нет, да оскальзывались в грязюке, вот и приходилось держать ухо востро, дабы не свалиться в мерзкую жижу, прямо под копыта собственному коню. Гадкая влажность забиралась под одежду. Холодно не было, но платье и кожаный плащ противно липли к телу. Ещё жутко хотелось спать, а нудная рысца прямо-таки убаюкивала.

Несколько раз ведьма даже принималась клевать носом, но была пристыжена бодрым Тороем, который незамедлительно поставил ей в пример Илана. Мальчишка и не думал спать, он сидел на спине смирного гнедого коня аккурат перед магом и выспрашивал волшебника о всевозможных магических закавыках. Вопросы сыпались из паренька один за другим. То он хотел знать, почему они едут в Гелинвир на лошадях, а не переносятся по воздуху («Потому что Гелинвир — магическая крепость и волшебством к ней не подберёшься — погибнешь — очень сильна защита», — терпеливо объяснял Торой), то просил рассказать подробнее об Искусниках, то спрашивал, почему плакала старая Ульна.

Бабка и впрямь прослезилась, отправляя странников в дорогу — обняла, расцеловала, поклонилась, вручила увесистый мешок с провизией и долго-долго смотрела вслед. Вообще, провожали волшебника и его спутников всей деревней, поскольку к моменту пробуждения чужестранцев маленькое поселение гудело, как улей. О чудесном неземном огоньке знали уже все — от младенцев до дворовых псов. Несмотря на дождь и раннее утро, жители выстроились вдоль улицы и прощально махали вслед удаляющимся всадникам. Выглядело это очень впечатляюще. Люция даже позволила себе на миг представить, что она — знатная особа, которую вышли провожать в дальнюю дорогу верные простолюдины.

Странников снабдили всем необходимым — добротными плащами, лошадьми, провиантом. А Илану даже вручили берестяной короб сливочных тянучек (любимое лакомство Тороева детства). Стоит ли говорить, что денег за лошадей и одежду с путников не взяли?

Когда деревня осталась позади, и кони перешли на резвую рысь — быстрее по этакой скользкой грязи ехать было опасно — полный страдания и отчаяния вопль долетел до слуха чуткой колдунки. Остановив свою кобылку, ведьма оглянулась. Сквозь пелену дождя ей посчастливилось разглядеть некий комок грязи, пронзительно орущий и скачущий по глинистой жиже, словно невиданных размеров кузнечик. Люция уже решила на всякий случай испугаться, но не пришлось — комком грязи оказалась кошка-трёхцветка со двора Ульны (стало быть, прикипела к внучку зеркальщика). Собственно, теперь она была одноцветка — эдакая бурая ошмётина мокрой глины.

— Кошенька! — радостно завопил Илан.

А Торой застонал от ужаса. Чего-чего, а только грязной кошки не хватало в их пёстрой компании. В результате сливочные тянучки были высыпаны в мешок с едой, а грязная и мокрая Кошенька уложена в квадратный берестяной короб. На руках у мальчишки заморенная животина успокоилась и уснула. Так и ехали вчетвером навстречу неизвестности.

* * *

— Всё, дальше я не поеду! — возмутилась Люция. — Если хочешь показать лучший результат в конной рыси по глине — дело твоё, а с меня хватит! Я устала, проголодалась и вообще, вы там всё время чешете языками, а я тут тащусь рядом в молчании, как круглая дура!

Она ещё плаксиво подбавила в голос слезы, чтобы Торой почувствовал себя окончательно виноватым. Удалось пробудить в этом чёрством сухаре совесть или нет, ведьма так и не поняла, но, во всяком случае, маг покладисто согласился:

— Ты права. Давайте сделаем привал, да и лошади отдохнут.

Но всё же пришлось проехать ещё немного вперёд, в поисках относительно сухой поляны. Тут уж выросшая в чаще колдунка не сплоховала. Она ловко заприметила старый раскидистый ельник и уверенно углубилась в самую его чащу, отыскав к всеобщему удивлению совершенно сухую, усыпанную мелкой коричневой хвоей полянку. Точнее даже не полянку, а местечко среди трёх близко выросших и свившихся ветвями исполинов.

Костёр, разумеется, разводить не стали, да и не было в том нужды. Расстелив белоснежный рушник, девушка проворно разложила на нём припасы. Трапеза прошла в полном молчании — путники слишком проголодались, чтобы без толку чесать языками. Кошенька, слопав кусок варёной курицы, принялась тщательно вылизываться. Это, конечно, мало что исправило.

Наконец, даже Люция, обладавшая, как подметил Торой, отменным аппетитом, благодушно откинулась к толстому стволу могучей ели и сыто зевнула.

— Эх, сейчас бы вздремнуть… — мечтательно протянула она.

Торой забросил в рот сливочную тянучку и ответил:

— Я бы не вздремнуть хотел, а посмотреть, что там с Эрнин…

Ведьма дернулась, и вся её блаженная истома ушла в никуда:

— С Эрнин? — окрысилась она неизвестно на что. — Соскучился уже? Ну, на, посмотри…

Волшебник проигнорировал последнее замечание и, лениво жуя излюбленное лакомство, почесывал за ухом грязную Кошеньку:

— Ну, да, с Эрнин. Мне любопытно, как отреагирует наша неизвестная ведьма на её провал. Да чего ты там ищешь? — наконец, соизволил он полюбопытствовать.

Ответом было молчание и резво дрыгающиеся локти колдунки — она сосредоточенно шарила в своём тощем узелке.

— Так… это что? — бормотала девчонка себе под нос. — А, сон-трава, златолист… Это чего такое? Ага, мешок с наговоренной полынью… Что-то мало её, ах, ну да, я же часть Ульне отсыпала, суставы подлечить… Да где же?…

Маг с любопытством наблюдал за поисками. Наконец, Люция издала победный вопль и извлекла на свет плоское блюдо с примитивнейшей росписью по краю.

— На! — девушка, ничего не объясняя, бросила тарелку на колени чародею.

Он взял её и бесцельно покрутил в руках.

— И что?

— Сейчас увидишь, дай тянучку!

Илан, заинтригованный происходящим, быстро раскошелился аж на две вязкие, словно гончарная глина, конфеты. Вопреки ожиданиям, колдунья их есть не стала, а принялась мять и что-то нашёптывать с самым таинственным видом.

Торой тем временем разглядывал уродливое блюдо. В руках мага оказалась совершенно заурядная старая тарелка, размером с две растопыренных мужских ладони — бортики невысокие, рисунок выцветший, незатейливый — какие-то убогие завитушки. Видать, блюдо было металлическое, просто покрытое сверху особой глазурью. Такая посуда стоила сущие медяки и потому являлась крайне недолговечной. Вот и эта тарелка возраст имела самый неопределённый, то ли сто лет, то ли год. Эмаль по краешкам обколота, кое-где отбитые за время верной службы кусочки были и вовсе непростительно велики. Места сколов приобрели ржавый темно-коричневый цвет, собственно и вся тарелка была покрыта тонкой коричневой сеточкой трещин — словом, ужас, что такое.

— Вот! — ведьма швырнула скатанный из тянучки шарик на тарелку, ловко покачала блюдо в руках, чтобы комок покатился вдоль низкого бортика, и отдала всю эту странность Торою.

— Скажи, кого хочешь видеть, и мысленно представь, — зло приказала она.

— А что это? — по-прежнему недоумевая, спросил волшебник, брезгливо отбрасывая на хвою шарик из тянучки.

— Это? Не видишь что ли? Тарелка.

Чародей нахмурился и ехидно произнёс, почтительно склонившись к блюду:

— Что ж, хочу увидеть Эрнин. — И сразу же насмешливо перевёл взгляд на ведьму.

— Хочешь, так смотри, — буркнула она и отвернулась.

Не понимая внезапной обиды спутницы, маг перевёл взгляд на блюдо.

И тут же очень близко увидел перед собой лицо Эрнин — испуганное и виноватое. На левой скуле колдуньи расцветало багровое пятно пощёчины.

Илан взвизгнул от восторга и навалился на локоть мага, чтобы получше разглядеть то, что показывало блюдо. Взрослый этому не воспрепятствовал, поскольку буквально окаменел от потрясения. Меж тем, действие в блюде разворачивалось — получившая оплеуху ведьма развернулась и бросилась бежать, выскочила из какого-то шатра, понеслась по лужайке. Вот промелькнули два одинаковых лица — близнецы-чернокнижники. И снова на переднем плане спина Эрнин, несущейся Сила знает куда — видимо в близлежащий лесок, выплеснуть злость.

— Что это?… — прохрипел Торой, жадно вглядываясь в изображение.

Надо сказать, картинка была нечёткая, по краям (видимо из-за сколов на блюде) размытая, да ещё и вся покрытая никуда не исчезнувшей паутиной трещин.

— А звук где? — невпопад спросил маг и порывисто ослабил ворот сорочки.

— Нету звука. — Сварливо ответила Люция. — Блюдо это, а не хрустальный шар. Звук ему ещё подавай…

И она пренебрежительно фыркнула.

Торой вцепился в тарелку и жадно следил за разворачивающимся действом. Впрочем, действо было наискучнейшим — Эрнин прибежала на опушку леса и принялась орать от злости (точнее, беззвучно открывать рот), распугивая птицу и дичь вёрст на сто вокруг. Не без приятности в сердце маг подумал, что чаще всего в этих воплях наверняка слышится именно его имя. Закончив пугать своим ором окрестных белок, ведьма взялась яростно топать ногами. Дивное зрелище…

Наконец, Торою прискучило наблюдать за однообразным представлением. Волшебник уже хотел попросить тарелку показать что-нибудь ещё, как изображение само собой погасло — эмаль снова стала непрозрачной и грязно-белой, а вместо Эрнин проявились дурацкие завитушки.

— Люция, — выдохнул волшебник, — и всё это время ты молчала??? У тебя была такая… такая… штука и ты молчала?!

В ответ на его возмущение колдунка только насупилась и буркнула:

— А когда было сказать-то? То от чернокнижников убегаем, то от смерти тебя спасаю, то от ведьмы прячемся, то бурю останавливаем, то вы с Иланом языками чешете — слова не вставишь. Когда говорить?

Он ударил кулаком по пружинистой хвое, на которой сидел:

— Уж, ради этого могла бы найти секунду! Я тебе рассказал всё без утайки, а ты…

Маг даже побледнел от злости, и Илан, испугавшись за няньку, вцепился в его руку.

— Хватит на меня орать, — сухо отчеканила ведьма. — Ишь, разошёлся. Думаешь, рассказал мне о своих видениях, и я тебе всё выложу на блюдечке с голубой каёмочкой?

Лишнее упоминание о блюдечке прозвучало в высшей степени цинично. Чародей, словно разгневанный аспид, зашипел:

— Я надеялся — откровенность в обмен на откровенность, уважение — в ответ на уважение, но, видимо, и вправду — волшебник да ведьма взаимоисключающие понятия! Ты такая же вероломная, как все твои товарки!

Люция вскочила на ноги, не вытерпев оскорбления:

— Да ты, ты… Ты вообще!.. Только издеваешься надо мной постоянно!

— Когда? Когда я над тобой издевался? — уже не на шутку начал выходить из себя маг, совершенно забыв, что изначально предмет ссоры был совсем иным.

— А хотя бы сегодня! Когда я Ульне траву заговоренную отдала, ты что себе под нос пробормотал?

И она передразнила Тороя:

— «Надеюсь, наша милая Люция ничего не перепутала, а то вместо исцеления суставов старушка покроется леопардовой шерстью».

В глазах ведьмы полыхнула недобрая искра. Девчонка была слишком упряма и горда, а потому не любила, когда кто-то вот так — носом — тыкал её в горькую правду жизни и собственную неумелость.

Девушка гневно топнула ногой (совсем как недавно Эрнин где-то на далёкой опушке). И, конечно, как это всегда бывает, всплеск сильных эмоций сам собой породил отголосок колдовской силы — над левым плечом лесной колдуньи с готовностью вспыхнул, злобно переливаясь, болотный огонёк. Он всем своим видом выражал полную решимость вступить в битву с грубияном и невеждой, осмелившимся обидеть хозяйку. Ну? Кто тут хочет схлопотать?

Разумеется, вреда от этого огонька никакого, по-хорошему его можно было бы сравнить, ну, к примеру со слезами или смехом — самая обычная освобождённая эмоция, только колдовского свойства.

Торой неуверенно покосился направо и увидел, как к его плечу точно так же стекает из ниоткуда язычок ослепительно белого пламени. В отличие от болотного сгустка Силы он не переливался и не трепетал свирепыми сполохами, а горел ровно и безмятежно. Однако становилось ясно, если какая зелёная нечисть и рванёт к его волшебнику, бита она за то будет нещадно. Ага, и такое тоже бывало — когда сталкиваются две чужеродных Силы, запросто может получиться эдакий магический пинок или подножка.

Как и следовало ожидать, трусоватый ведьмин огонёк отпрянул, но воинственности своей не утратил, и даже отчаянно замерцал, выказывая тем самым презрение к неприятелю. Торою подумалось, что, будь зелёный светляк человеком, он бы, наверное, корчил сейчас противнику гнусные рожи. А так вон — только мигает. Впрочем, волшебный язычок белого пламени в ответ на оскорбление лишь ярче вспыхнул, будто ногой топнул: «Ух, я тебя!..» Зелёный же светляк продолжил вздорно мерцать и переливаться — нарочно, что ли злил?

— Стоп! — крикнул Торой, поняв, что сам спровоцировал пустую перебранку и ненужные всплески Силы, напав на Люцию с обвинениями. — Стоп! Мы вообще-то про блюдо говорили!

И он схватил с земли злосчастную тарелку:

— Просто объясни, почему ты молчала? Мы могли бы не убегать, могли бы давно выяснить, что там за ведьма такая и чего приключилось в Гелинвире…

Говорил он уже спокойнее и белый огонёк сам собою погас. Болотный светляк, успокоенный ровным голосом волшебника и некоторой попыткой хозяйки взять себя в руки, тоже растворился в воздухе мерцающими зелёными искрами.

— Больно ты шустрый. — Осекла чародея Люция. — Так бы тебе всё и явилось. Много понимаешь в ведьмачьем колдовстве. Это блюдо моей наставнице по наследству перешло, и показать оно может только тех, кого ты хоть раз видел. А не всякую тварь по первому требованию.

Волшебник поник. И впрямь, размечтался, да и на девчонку зря накинулся, всё ж таки не дура она, коли знала бы о пользе тарелки, сама давно бы предложила ей воспользоваться, как-никак, интерес у них общий. А он — хорош гусь — разохотился увидеть всё, не сходя с места. Не бывает так. Даже в чернокнижии. Торой виновато вздохнул.

— Прости. Прости меня, Люция. — Он уверенно шагнул к обиженной ведьме и обнял её за подрагивающие плечи. — Не сердись. Обещаю, больше не стану над тобой насмехаться. Только давай условимся, ты тоже не будешь преподносить сюрпризы, вроде этого.

Колдунка кивнула и ткнулась лбом в плечо волшебника. Очень скоро их обоих обняли маленькие, но не по-детски сильные руки Илана. Впрочем, идиллия с объятиями длилась весьма непродолжительное время. Торой отпустил ведьму (по справедливости сказать, с лёгким сожалением, которое не успел толком осознать), ведьма (с сожалением вполне осознанным) тоже отстранилась. Последним дал свободу примирившимся взрослым Илан. И тут же шмыгнул к блюду.

Однако маг быстро перехватил инициативу в свои руки.

— Значит, говоришь, нужно знать того, кого хочешь видеть? Так…

Он задумался. Выходит, вполне можно посмотреть на Алеха и… ну и на Гелинвир тоже!

— Торой… — голос ведьмы прозвучал виновато и слабо. — Торой, тебе что, не рассказывали в детстве сказок?

Он встрепенулся:

— А при чём здесь…

— Ну как же! — всплеснула руками колдунья. — Блюдце может показывать только любимых или тех, кто ими был. Я же говорю тебе, оно совершенно бесполезное. Храню в память о бабке, и потому, что старое очень. Да ещё, вдобавок ко всему, действует через раз. Теперь повторно можно будет воспользоваться не раньше, чем через седмицу.

Волшебник глупо посмотрел на девушку, а потом в сердцах плюнул себе под ноги:

— Ну и дрянь! — от души прокомментировал он.

С воплем: «Ты обещал надо мной не смеяться!», Люция выхватила древнюю реликвию из рук мага и безо всякого сожаления опустила колдовскую диковину ему на голову. Волшебник не успел увернуться. По полянке разнёсся гулкий стук, и несколько отбитых кусочков эмали отлетели на высохшую хвою. Но всё же старинная тарелка (как и вполне молодая голова мага) выдержала столь непочтительное отношение к своей персоне.

— Люция, ты чего? Убьёшь! — Торой отобрал у ведьмы древнее блюдо и спрятал его обратно в узелок. — Больно же.

Он потёр ушибленный лоб и хмыкнул: всё-таки редкий образчик вредности и вздорности достался ему в спутницы.

* * *

Дождь не перестал даже к ночи. Когда совсем стемнело, Торой зажёг над головами спутников огонёк, слегка приглушив его сияние, чтобы оно не отражалось в лужах и не слепило лошадей. Лепесток белого пламени реял в дождливой пелене, рассеивая мрак шагов на пять вокруг. Выносливые деревенские лошадки снова бы охотно взяли резвую рысь, но утомлённые путешественники заставили их перейти на шаг. Послушные животные терпеливо брели вперёд, вытягивая крепкие ноги из размокшей земли. Лес был жуток — тёмный, полный шелеста дождя, странных звуков и скрипа тяжёлых ветвей. Однако путники оставались безмятежны — волшебник не относился к числу пугливых впечатлительных натур, Люция выросла в чаще, а мальчик…

Илан безмятежно спал, уютно прижавшись к Тороевой груди, Кошенька в свою очередь тоже дрыхла, спрятавшись под плащом паренька. А когда чавканье грязи под копытами стало превращаться в сладкую колыбельную и для колдунки, девушка нарушила тишину, так сказать «во избежание»:

— Послушай, Торой, а как в Гелинвире отнесутся к тому, что ты… ну, что ты приедешь с ведьмой?

Она не спросила, отчего волшебник решил отвезти Илана именно в магическую столицу — и без того понятно отчего. Потому вопрос о собственной будущности её волновал куда как сильнее. Всё же Илана в Гелинвире ждало надёжное укрытие, а вот чем встретит город волшебников лесную колдунью, оставалось только гадать.

— Ну, я думаю, нас обоих там встретят без объятий и поцелуев. Впрочем, не бойся, в стенах Гелинвира не принято вершить суд над кем бы то ни было, кроме как над магами.

Колдунка вздохнула. Она не боялась суда, понимала, что не накинутся лучшие чародейные умы государств на глупую ведьму-неумёху, больно она им нужна.

— Я не суда боюсь, а… — эти слова дались ей с трудом, Люция горько осеклась и поправила на голове мокрый капюшон, — ну…

Торой придержал своего конька и поравнялся с лошадкой спутницы, ступающей чуть позади. Мокрые животинки весело затрусили бок о бок, даже чавканье копыт слилось в единый звук.

— О, Сила Всемогущая… — простонал волшебник, — только не говори, что ты боишься общественного порицания, милая моя. Я уже давно понял — ты достаточно заносчива, дабы не обращать внимания на эти глупости! В любом случае, я никому не позволю насмехаться над своей спасительницей.

Из всей этой речи ведьма уловила только два слова: «милая моя». Моя. Девушка вскинула глаза на волшебника, который ничего не замечая, продолжал что-то говорить убеждённо и слегка насмешливо. Сквозь неплотную кисею мелкого дождя Торой казался циничным лесным призраком. Циничным, потому что призраки обычно не путешествуют со спящими детьми и кошками на смирных невзрачных лошадках.

«Всё неправильно! — Вдруг подумала Люция. — Всё совершенно неправильно! И я ненавижу эту дурацкую, неправильную жизнь! То ли дело, в сказках, там что ни девушка, то всегда раскрасавица, если ведьма, значит сильная и ловкая, а в спутниках у неё обязательно могучий волшебник на тонконогом гнедом рысаке и с мечом у пояса! И они не тащат с собой ребёнка и ещё грязную кошку. Зачем вообще здесь кошка? И почему мы убегаем от ведьмы? Мы должны бы были на неё охотиться, рваться в битву и победить, а в итоге всё наоборот — она охотится на нас, мы убегаем и вовсе не знаем, что делать. О, Силы Древнего Леса! Почему всё так страшно, сложно и непредсказуемо!»

— Люция? Люция, ты слушаешь? — Торой наклонился к спутнице, которая отрешённо смотрела в пустоту и сосредоточенно шевелила губами. В первый миг волшебник испугался — уж не вторгся ли снова в сознание девушки кто-то из свиты страшной аметистовой ведьмы, но потом колдунка сморгнула и встрепенулась:

— А? Что ты сказал?

— Посмотри. — Он сделал неопределённый взмах рукой. — Мы приехали.

Колдунья, придерживая капюшон плаща, повернулась в ту сторону, куда указывал маг.

Оказывается, лес уже остался позади, и теперь путники выехали на опушку, а прямо перед ними, аккурат посреди просторного луга, возвышалась чёрная громада, возносящаяся куда-то в дождливую высоту. Девушка запрокинула голову, и мелкие капли сразу же окропили пылающее от восторга и благоговейного страха лицо.

Каменные стены Гелинвира, блестели от влаги и казались бесконечно высокими. Торой знал, что где-то за ними в рыхлые тяжёлые тучи возносятся зубчатые башни и конические крыши Академии, изящная полусфера Залы Собраний, прямоугольные угловые флигели с площадками для наблюдения за звёздами и, конечно, изящные каменные дуги, которые по незнанию можно было принять за акведуки. На самом же деле это были узкие ажурные мосты, что, словно нити паутины, соединяли между собою башни и флигели, стены Академии и замковые покои. Изогнутые воздушные тротуары протягивались от самых верхних этажей до угловых башен и, уровень за уровнем, спускались к земле.

Но, конечно, Люция всего этого не знала, да и разглядеть не могла — кромешная темень, освещаемая только мерцанием волшебного огонька, пелена дождя и низкое чёрное небо не способствовали улучшению обзора. Тем не менее, даже невооружённым глазом было видно — Гелинвир вовсе не город, а большая неприступная крепость, окружённая (скорее из дани традиции, нежели из соображений безопасности) глубоким рвом с водой. Несмотря на поздний час, широкий мост был опущен, словно здешние волшебники ждали незваных гостей.

Ведьма судорожно вздохнула — величественные стены магической столицы, окаймляющий крепость ров с маслянисто мерцающей водой, мост на широких толстых цепях и высокие кованые ворота — всё это произвело на неискушённую лесную жительницу должное впечатление.

— С ума сойти… — только и выдавила она.

— Согласен, и впрямь жутковатое зрелище, — подхватил Торой, неправильно истолковав выдох спутницы. — Никогда не видел Гелинвир таким тёмным и безжизненным. Похоже, волшебники экономят силы перед решительной битвой и не растрачивают себя на волшебные огоньки. Едем.

Он причмокнул губами, призывая свою лошадку продолжить путь. Люция замешкалась лишь на секунду, очарованная увиденным, а потом, звякнув уздечкой, поспешила следом.

* * *

— Запомни, Элукс. — Говаривал папаша, таская за русые вихры безвольного рохлю сына. — Запомни и никогда не забывай — вещи должны лежать на своих местах. Все вещи. Понимаешь ты это, курицыно племя?

И Элукс, одной рукой размазывая по щекам слёзы, а другой вцепившись в папашину пятерню, что так больно драла волосы, захлёбывался от единодушия:

— Да-а-а…

Он всегда соглашался с папашей. Иначе и нельзя было — тумаки у бати были, ой, какие тяжёлые, а уж коли до розог дойдёт, и вовсе дней пять будешь спать на животе. Впрочем, так сильно папаша лупцевал отпрыска редко, один пёс — толку от этого не было никакого. Элукс в силу врождённого тупоумия науку усваивал непрочно, так что при хорошем раскладе колотить его приходилось не реже двух раз в седмицу. Потому родитель выискал более простой, но не менее действенный способ — таскание за вихры, тут ведь двойная польза — и память у отпрыска сразу освежается, и не хворает он после взбучки, почитай, сутки.

Да, Элукс был не только дурнем, каких свет не видывал, но ещё и до крайности болезным, чуть что — и в горячке. Какие уж тут розги. Гончар Ванто — он же папаша Элукса — часто за кружкой пива жаловался друзьям-приятелям, что «не получился» у него младшенький. Без малого пятнадцать годков сровнялось Элуксу, а как был дурак слабоумный, так дураком и остался — чуть что, плачет, чуть что, болеет, всё своё немудрёное добро — краски да кисти — в беспорядке содержит и вообще, толку от него, как от лейки в дождливый день. Тьфу.

Только покойница матушка жалела младшенького, который, ну ни дать ни взять, был её точной копией — безответный, тихий, с застенчивой мягкой улыбкой. Да и слабоумным Элукс ей не казался — обычный мальчишка-мечтатель, такому сподручней было бы девкой родиться. Целыми днями сидит себе Элукс, с кистями да красками и отцовские горшки с кувшинами расписывает. И так это у него ладно получается, что только ах. С детства мальчик рисовать любил — сядет в тени под дровяницей и чертит, чертит палочкой по земле разные картинки. Папаша, как сие заприметил, так быстро в городе справил и кисти, и краски, отдал просиявшему сынишке да сказал для поощрения: «Хоть какая польза от тебя будет, дармоеда проклятого!»

А Элукс и рад-радёхонек — всё ему хотелось любовь бати да братьев старших заслужить. И так он горшки с кувшинами и кринками расписывал, что вся деревня диву давалась. А уж когда выяснилось, что именно в этих горшках молоко подолгу не скисает — заказов у гончара Ванто стало, ой, как много. Что и говорить, малохольный сынок знатно повысил барыши отцу.

И всё бы хорошо, если б не разбрасывал Элукс повсюду вещи — то кисть где обронит, то слюдяную пластину, на которой краски свои мешает, то горшочек с охрой забудет в мастерской, то кувшин почти доразукрашенный разобьёт, то ещё чего. А батя, он жутко непорядок презирал, или, может, просто на дух не выносил вечно рассеянного и кроткого младшенького.

Как матушка померла, Элуксу и вовсе хоть в петлю лезь — совсем папаня залютовал, почитай, что не день, то взбучка. Всё никак не мог отпрыск в голову взять, с чего это батя эдак зверствует. И только в деревне поговаривали, мол, слишком уж сильно парень на мать похож, видать, сдают у гончара нервы с тоски, жену-то свою он всю жизнь побивал…

А Элукс тайком убегал на матушкину могилу и плакал там, обняв убогий холмик, плакал и рассказывал родимой, как ему без неё плохо, как одиноко. Но вот однажды пришёл конец мучению — через деревню проходил волшебник из Фариджо. Настоящий то был волшебник, в серой мантии с капюшоном, при посохе, в общем, сразу видно — уважаемый человек, хотя и гном — лицо сморщенное, а росту едва нашему горшечнику по пояс. И (на счастье Элукса) папаша как раз в тот момент сынка за вихры таскал посередь улицы. Это всё потому, что Элукс — курицыно племя — грузил в телегу горшки для продажи, да и споткнулся на очередном подходе — перебил всё, что нёс.

И вот, значит, таскает батя сына за вихры, тот, как водится, тихонько подвывает, а уж вырваться (какое там!) не осмеливается. Тут подходит волшебник к дюжему Ванто (не гляди, что гном низкорослый — не убоялся) и говорит, эдак тихо, ласково:

— За что, почтенный, мальчика наказуешь?

А папаша, возьми да и гаркни, мол, надоел дармоед проклятый, всю душу вымотал, никакого от него порядку, вред один, хоть бы провалился сквозь землю супостат!

Ну, волшебник-недомерок посмотрел-посмотрел на гончара, да на клочья Элуксовых волос, что по ветру летали, стукнул посохом об землю и сказал: «Будь по-твоему, добрый человек». И исчез Элукс. Мир вокруг закружился, завертелся, сердце к горлу подпрыгнуло, а земля как есть расступилась, и провалился непутёвый в чернеющую бездну, изрытую корнями…

А когда сын гончара осмелился и глаза-то разлепил — сидел уж он на опушке леса, а рядом — давешний волшебник. Ни тебе бездны, ни тебе страха, ни гневливого папаши.

Так мальчишка попал в ученики к потомственному гномьему магу-ремесленнику Айе. И началась с той поры для Элукса совсем другая жизнь — уже никто не бил его за неуклюжесть, не ругал за нерасторопность, не порол и не называл курицыным племенем. Айе оказался учителем терпеливым и ласковым, рассказывал своему наперснику много интересного. Оказывается, у каждого над головой такая штука есть, вроде сияния, обычным глазом не видная, по которой можно определить — маг перед тобой или обычный человек. И вот Айе, как увидел Элукса, так понял, мальчишка хоть и не чародей, но будущий ремесленник, то есть, хотя магию творить и не может, но кое-какие волшебные вещи делать вполне способен. Вот, стало быть, почему молоко-то в его кринках не скисало!

И начал Айе помогать примерному мальчику в постижении науки волшебства и красок. Элукс, хотя и был тугодумом, учился прилежно — его старательности и кропотливости многие могли позавидовать. Острым умом мальчик не блистал и в Академии Гелинвира, куда привёл его наставник, часто становился предметом добродушных подшучиваний. Впрочем, в силу покладистости и мягкости характера, Элукс на шутки не обижался, да и вообще был тих, застенчив и незаметен.

Так прошёл год. За это время сын гончара постиг тонкую науку рисования и должен был сдать свой первый экзамен. Нужно сказать, не имелось в Гелинвире равных ему в росписи посуды и тканей. А потому, успешно выдержав экзамен, Элукс мог бы устроиться ко двору какого-нибудь государя, дабы расписывать посуду, в которой не портится еда, баночки для хранения кремов, что, благодаря Силе юного художника, омолаживали бы увядшие лица герцогинь и графинь с удвоенной силой, и прочая, прочая, прочая. Элукс с нетерпением ждал этого знаменательного поворота в своей жизни, очень ему мечталось заниматься любимым делом. Деньги его не интересовали, зато хотелось вернуться в родную деревню в нарядном дорогом платье, с подарками для отца и братьев. Может, хоть после этого папаша поверит в то, что он — Элукс — вовсе не курицыно племя?

Тайком мальчик даже позволял себе помечтать, как прослезится батяня, как обнимет его, как станет трясти ему руку, как почтительно будут глядеть деревенские на бывшего растяпу, да обращаться к нему на «вы». Кстати, о растяпах, даже тут, в Гелинвире, где Элукса никто не обижал, никак он не мог приучить себя держать вещи в порядке — вечно терял кисти или баночки с красками, постоянно забывал прибираться в комнате, часто путал сапоги, надевая правый на левую ногу, а левый на правую, натягивал задом наперед одежду… И лишь в одном Элукс никогда не ошибался — в выборе красок и рисунка для очередной своей работы. В чём, в чём, а в этом он был прихотлив и дотошен. Но вот, назавтра, должно было состояться первое испытание Элукса, испытание, которое либо подтвердит его звание мага-ремесленника, либо отодвинет его получение ещё на год.

Айе заранее предупредил:

— Будь внимателен, мальчик мой, задание может оказаться самым неожиданным, самым странным, главное, помни — выполнять нужно всё тщательно и аккуратно. — И добавил. — Впрочем, я в тебе уверен.

Однако он забыл, что нет для Элукса слова страшнее чем «аккуратность». Накануне испытания мальчик ничего не ел и трясся, как осиновый лист на ветру — жутко боялся провалить экзамен. Не то чтобы ему претило оставаться в Гелинвире ещё на год, нет, просто он не хотел расстраивать учителя, который так в него верил. Надо ли говорить, что весь день накануне испытания Элукса трясло от ужаса? Трясло так, что с ним приключилась «медвежья болезнь», и мальчик полдня просидел в нужнике, стыдясь и ужасаясь.

А вечером, когда юный подмастерье, наконец, рухнул на кровать, чтобы забыться спасительным сном, и вовсе приключилась беда…

Так плохо Элуксу не было никогда в жизни, даже тогда, три года назад, когда отец отработал его розгами, и пришлось проваляться в бреду и горячке двое суток. Да, даже тогда не было так плохо — жуткая боль сковала всё тело, страшная слабость рвала его на части, сознание вскипало от непередаваемой муки, словно кто-то неведомый жадно вытягивал из тщедушного тела Элукса саму жизнь. Вытягивал медленно и мучительно.

«Это всё оттого, что я очень волнуюсь, боюсь провалить испытание», — пытался утешить себя мальчик, но утешения не помогали. Незадачливый подмастерье то падал в мучительное забытьё, то выныривал из него на сырых от пота простынях в наполненную болью реальность. Последняя острая вспышка боли ослепила Элукса настолько, что он закричал. И потерял сознание.

Очнулся на утро, когда солнечный лучик пощекотал ему лоб. Мальчик встал совершенно разбитым, впрочем, это не имело значения, ведь он должен был идти на Испытание. Элукс оделся, стараясь не перепутать сапоги и не напялить рубаху наизнанку, он также умылся и причесался, и только после всего этого, пошатываясь, вышел из комнаты. В коридорах Академии царила тишина.

«Странно, может быть, испытание заключалось именно в этом? — Думал потом Элукс. — Всё-таки, учеников принято проверять на их слабостях, Айе предупреждал, что поблажек не будет. Неужели?»

О да, теперь он понял — главное для мага-ремесленника уметь не только творить (а уж это он умел, поверьте), главное уметь поддерживать порядок. Лишь теперь, наутро, он осознал всю тонкость своего экзаменационного задания. О, маги-наставники так мудры! Они-то знали, что слабое место Элукса именно порядок, а потому оставили его один на один с хаосом. И вещами. Да, юный подмастерье решил называть это именно так.

И мальчик засучил рукава. Он плакал от жалости к себе и страха, что не успеет всё прибрать до той поры, когда маги вернутся проверить его работу. Ах, если он промешкает, отсрочится долгожданная работа и визит с подарками к отцу! А как расстроится Айе?! Элукс, закусив губу, решительно принялся за уборку.

Как много было вокруг разбросанных вещей! И ни одна из них не лежала на своём месте. Сначала Элукс ломал голову над тем, где вообще у этих вещей может быть место, а потом сообразил, что вещи набросаны нарочно для того, чтобы он — маг-подмастерье — собрал их все и… Ну, что делают с ненужными вещами? Правильно, сжигают. А когда вернутся волшебники, Гелинвир будет чист и прекрасен, а он, Элукс, с гордостью примет мантию мага-ремесленника — одним из первых в своей группе!

Так сын горшечника впервые в жизни занялся наведением порядка по чёткой отлаженной системе. Он мысленно разбил Гелинвир на части и принялся методично очищать каждый уголок. Сперва, конечно, взялся за Академию. Начал с самого верхнего этажа. О, сколько здесь было вещей! Так много! И все валялись, где придётся. Элукс размазывал по щекам слёзы боли (ага, ночной недуг ещё не отпустил самоотверженного подмастерье) и страха — страха не успеть справиться со всеми вещами.

Элукс вытаскивал вещи и аккуратно складывал их в центре большого двора Академии, думал — если не успею сжечь хлам, так пусть наставники увидят хотя бы, как аккуратно я всё подготовил.

Вещи, проклятые вещи! Такие странные, такие разные… Впрочем, Элукс не позволял себе задумываться над тем, почему вещи столь необычны. Его дело собрать и сложить, всё остальное — потом. Отвлекаться на частности не время. Хорошо хоть вещи оказались не слишком тяжёлыми, иначе он бы совсем выдохся. Впрочем, они были очень коварными, неповоротливыми и вечно норовили доставить мальчику неприятность — то ударялись о дверные косяки и пугали его глухим стуком, то падали из ослабших рук, то цеплялись за камни, когда он, выбившись из сил, волоком тащил их по мощёным тротуарам-мостам.

Элукс работал весь день, прервавшись лишь несколько раз, чтобы попить. К вечеру он, конечно, не успел убрать весь Гелинвир и с замиранием сердца ждал возвращения наставников. Но наставники не пришли. Видать понимали, что работы слишком много для одного маленького тщедушного рисовальщика. Ужасно страшно было собирать вещи в темноте — мальчик не мог зажечь волшебный огонёк, попросту не умел — а свечей в Гелинвире не держали.

Всю ночь Элукс метался в тревожном сне, ему мерещилось, что вещи ожили и снова разбегаются по своим прежним местам, чтобы он, проснувшись наутро, обнаружил прежний беспорядок. Вещи всегда от него разбегались, потому-то он был таким неуклюжим и неаккуратным. Впрочем, не в этот раз, не в этот раз.

Наутро, конечно, все вещи лежали там, где он их оставил, и Элукс с удвоенным рвением кинулся продолжать работу. Его шатало от усталости и голода, но он не позволил себе отвлечься на еду — только вода и работа. Правда, под вечер, когда мальчик дошёл до уборки трапезной, он всё же не удержался и за несколько минут, давясь и кашляя, съел три огромных сухих лепёшки, жадно запивая их перебродившим квасом.

Ночью ему снова стало плохо. Впрочем, это, наверное, от кваса. Элукс уже даже не плакал… А, когда стало совсем-совсем невмоготу, кто-то вдруг склонился над измученным подмастерьем (он испугался — неужели учителя, неужели не успел?!). Это оказалась мама. Она пригладила потные волосы, поцеловала больной лоб, и мальчик провалился в спасительный сон.

Наутро всё повторилось — тщательная уборка, усталость, паника, боязнь не успеть и вещи, вещи, вещи, все — не на своих местах. Элукс таскал их и бубнил: «Вы должны быть на своих местах, я вам покажу ваши места, запомните их и будьте там, я не хочу провалить экзамен». Иногда он падал от усталости и плакал, жалея себя. Днём разразилась гроза. Потом заладил нудный дождь. А ведь Элукс почти закончил. К вечеру последняя неправильно лежащая вещь нашла своё пристанище в центре двора Академии. Мальчик, стоя под дождём — усталый, мокрый и жалкий — заплакал, он притащил в потёмках последнюю вещь, но у него не было огня, чтобы сжечь хлам. Да и если бы был, как сожжёшь под дождём?

Он упал на колени рядом с кучей барахла и зашептал: «Мама, мамочка, мне сейчас очень, очень нужен огонь, мне очень нужен огонь».

И вдруг, о чудо! Тихо отворилась огромная створка ворот, и лёгкий волшебный свет пролился в темноту дождливой ночи. Элукс, по-прежнему стоя на коленях с последней вещью у ног, поднял голову и с благоговением воззрился на огонёк. О счастье, пришедшие были не магами наставникам, они были чужаками! Значит, он успеет, успеет сжечь хлам до возвращения учителей!!!

Элукс улыбнулся вошедшим и не понял, отчего они глядят на него с таким ужасом. Девушка, ведущая в поводу двух смирных лошадок, смотрела из-под капюшона кожаного плаща, беззвучно открывая и закрывая рот. Словно рыба. Это было очень смешно. Элукс даже захихикал. Мужчина, над головой которого реял огонёк, держал на руках спящего ребёнка и с не меньшим ужасом взирал на довольного, расплывшегося в улыбке ученика Академии.

— Друзья мои! — торжественно провозгласил Элукс, дивясь своему красноречию. — Как я рад, что вы пришли! У меня теперь есть огонь!

Вот тут-то девушка и закричала. Точнее, попыталась закричать, но с губ сорвался лишь невнятный хрип. Элукс удивился — неужели, груда вещей, о которых он все эти дни запрещал себе думать иначе, как о вещах, выглядит так ужасно?

— Вы пришли. — Тихо сказал он без прежней истеричности в голосе. — Как я рад, что вы пришли. Я собрал их всех. Теперь здесь полный порядок.

И Элукс разрыдался от облегчения, повалившись прямо на мокрые камни мостовой.

Шестнадцатилетний мальчик лежал на скользких булыжниках мостовой рядом с грудой аккуратно сложенных человеческих тел.

Тела в мокрых одеждах были ужасны — высохшие и сморщенные, застывшие в неестественных конвульсивных позах боли и страдания, все, как один похожие на корявые ветки валежника.

Люция честно пыталась закричать, зайтись душераздирающим воплем, однако у неё ничего не получалось — крик застрял в горле, душил, стискивал грудь, но не выплёскивался наружу. Только руки, держащие поводья лошадей, разжались сами собой. «Хорошо хоть Илан спит», — успела подумать девушка, прежде чем провалиться в глубокий обморок.

* * *

Давно уже Элуксу не было так хорошо и уютно — в очаге горел, потрескивая, огонь, непогода свирепо подвывала за окном, но ни ветер, ни дождь не тревожили больше юного рисовальщика. Красивая пятнистая кошка лежала на коленях у мага-подмастерья и громко мурлыкала. Элукс блаженно (и слегка глуповато) улыбался да монотонно поглаживал красавицу трёхцветку по пушистой спине.

Пришлые негромко переговаривались за столом. Такие спокойные. А ведь они заняли комнату в одном из замковых покоев! Что будет, если волшебники вернутся и увидят, что в Гелинвире хозяйничают перехожие бродяги?! Но черноволосый маг, имя которого Элукс всё никак не мог запомнить, весьма уверенно себя здесь чувствовал и, по всей видимости, совершенно никого и ничего не опасался. Может, это его покои? Эта мысль странно озадачила Элукса, и он застыл в кресле, так и не опустив ладонь на угодливо выгнутую спину кошки. Мальчик замер, приоткрыв рот.

Люция, собиравшая на стол, нет-нет да оборачивалась на скорбного рассудком паренька и жалостливо вздыхала. У неё всё никак не шли из головы воспоминания о первых секундах «знакомства» с Элуксом — измученный бледный мальчишка, стоящий в луже рядом с грудой человеческих тел…

По спине ведьмы пробежал липкий морозец — события дождливого вчера предстали перед внутренним взором во всей красе. А они-то с Тороем гадали, отчего ворота в Гелинвир оказались открыты? Это уже потом, очутившись внутри, странники поняли, что попросту некому было накладывать привратное заклятие и поднимать на ночь мост. А уж когда Люция увидела сумасшедшего мальчика возле кучи иссушенных тел, тогда она и вовсе перестала чему бы то ни было удивляться. И ещё крепко-накрепко решила — что бы ни случилось, от Тороя ни ногой! Даром, что заносчивый гордец и насмешник.

Конечно, рассматривать покойников у ведьмы не было никакого желания, но взгляд против воли сам собой возвращался к страшным останкам. Хорошо хоть потёмки да дождливая пелена удачно скрыли подробности. Собственно, по чести сказать, останки-то и похожи не были на человеческие. Во всяком случае, колдунка никогда не видела, чтобы мертвецов эдак скорчило да сморщило. Жители Гелинвира совершенно не походили на людей, скорее на неумело сделанные и слишком большие балаганные куклы — вывернутые руки со скрюченными пальцами, подобные костлявым птичьим лапкам, лица, словно сушеные тыквы — одинаково маленькие и сморщенные. Бр-р-р-р!

Юный же гелинвирец, рыдавший в луже, ничего внятного рассказать о случившемся не смог, только мычал да хихикал, переходя попеременно то на бессвязное бормотанье, то на безутешный плач. И лишь по пятнам краски на мокрой испачканной одежде Торой предположил, что мальчик, возможно, рисовальщик — будущий маг-ремесленник. Однако скорбный рассудком паренёк не смог ни подтвердить, ни опровергнуть этой догадки, он лишь покачивался из стороны в сторону, бестолково открывал рот, да монотонно повторял, что теперь в Гелинвире царит порядок и всё благодаря ему, Элуксу. Собственно, только так странники и узнали имя несчастного.

К счастью для взрослых, ни бормотанье Элукса, ни обморок Люции не разбудили спящего крепким сном Илана. Измученный долгим странствием мальчик был избавлен от лицезрения ужасающих скрюченных тел.

Люция зябко вздрогнула, потёрла руками плечи, а потом громко зашептала на ухо Торою:

— Послушай, неужели Элукс единственный, кто выжил? И неужели он один собрал эти… эти… тела?

Волшебник, не отвлекаясь от сосредоточенного смешивания в старой пиале каких-то загадочных порошков (хорошо хоть в покоях магов всякого чародейного добра было навалом) вполголоса сказал:

— Мне и самому трудно поверить, что мальчишка почти трое суток провёл с мертвецами.

Он поморщился. Ведьма подивилась эдакой чувствительности, как-никак Торой всё же не брезговал чернокнижием, а где чернокнижие, там и до некромантии недалеко. А уж, прямо скажем, с чего бы некроманту бояться покойников? И тут же Люция вздрогнула сама да с ещё большей жалостью поглядела на безмятежно улыбающегося мальчика с труднопроизносимым именем Элукс. Бедняжка…

— Как ты думаешь, что здесь произошло? — снова зашептала ведьма. — Ну, почему они все умерли и стали похожи на сушеные грибы?

Горькая усмешка тронула губы волшебника, подивившегося сравнению скукорженных человеческих тел с сушеными грибами.

— Я не знаю, Люция, — честно признался маг, высыпая загадочные порошки в пиалу с бульоном. — Но думаю, Элукс поможет кое-что прояснить.

По склонённой набок голове ведьмы волшебник понял — Люция не сообразила, что именно он имеет в виду — тратить же время на объяснения Торою было попросту жаль. А потому он занялся делом, подарив ведьме увлекательную возможность теряться в догадках. И Люции, увы, не осталось ничего иного, как досадливо наблюдать за странными манипуляциями. Маг тем временем подошёл к рисовальщику, осторожно, но настойчиво согнал с его коленей Кошеньку и вложил в безвольные руки пиалу с бульоном.

— Послушай, мальчик, ты очень устал, убираясь здесь, ведь так? — Голос чародея, казалось, наполнился тихим шелестом ветра, таким мягким, таким убаюкивающим…

Странное дело, Люция неожиданно почувствовала, как её измученное долгой конной поездкой тело начинает отзываться на этот вкрадчивый голос покорной слабостью и обволакивающим рассудок безразличием. Волшебство! Девушка встряхнулась и быстро-быстро принялась доставать из мешка остатки провизии — нужно срочно себя чем-то занять, иначе Тороевы чары коснутся не только подмастерья. Однако против воли ведьма всё ещё продолжала прислушиваться к голосу-шелесту.

На вкрадчивый вопрос мага юный рисовальщик покорно и равнодушно ответил:

— Да, Элукс очень устал. Все бросили Элукса и оставили ему страшный беспорядок.

Торой нахмурился — юному подмастерью час от часу делалось хуже и хуже, словно сумасшествие всё теснее оплетало его рассудок своей липкой паутиной. Паренёк смотрел в одну точку и непрестанно покачивался всем телом. Вперёд, назад, вперёд, назад, вперёд, назад… Чародей предпринял попытку удержать мальчика за плечи и, надо сказать, попытка эта даже увенчалась относительным успехом — покачиваться, словно ковыль под ветром, Элукс перестал — теперь туда-сюда болталась только его голова.

— Вот, выпей, и сразу станет легче. Ты уснёшь, а, когда проснёшься, всё будет как прежде, — мягко сказал маг, осторожно размыкая судорожно сцепленные ладони — все в пятнах засохшей краски.

Паренёк поднял на чародея бессмысленные, полные детской надежды глаза и прошептал:

— Правда? — из левого глаза выкатилась тяжёлая одинокая слеза.

— Правда, — убеждённо соврал Торой. — Пей.

И Элукс выпил зелье, которое предложил ему незнакомый волшебник. Зелье оказалось горьким и невкусным, это так обидело мальчика, что он заплакал навзрыд. Впрочем, слёзы быстро высохли, и на рисовальщика навалилась блаженная истома. Он закрыл глаза и обмяк, утонув в огромном уютном кресле.

— Люция… — Торой стремительно переставил на стол полупустую пиалу с зельем, едва не выпавшую из ослабших рук паренька. — Мне нужна твоя помощь, быстрее, зелье действует недолго и скоро наш горемыка…

— Умрёт?! — всплеснула руками ведьма. — Ты убил мальчика?

Маг бросил на свою спутницу испепеляющий взгляд:

— Скажи, ты хоть иногда можешь подумать обо мне не как о кровожадном самодуре, а? — огрызнулся он, торопливо растирая ладони, и пояснил. — Я лишь собираюсь аккуратно проникнуть в сознание этого несчастного. Бедняга жутко настрадался, поэтому придётся использовать самые щадящие методы. Держи его за голову.

Ведьма, которой держание жертвы за голову уж никак не казалось щадящим методом, всё же покорно стала за спинкой кресла и крепко стиснула виски безвольного Элукса.

— Отлично. Так и стой. Это на тот случай, если он вдруг дёрнется во сне. — Торой ногой придвинул к креслу табурет и уселся аккурат напротив рисовальщика. — Так что, если дёрнется, не пугайся, он спит очень крепко и не видит снов, любые судороги — лишь отзыв тела на то или иное воспоминание.

Маг подумал и закончил:

— Ну, а если дёрнусь я… Значит плохи наши дела.

Ведьма испуганно открыла рот, чтобы отговорить волшебника от опрометчивого поступка, но чародей лишь махнул рукой и раздражённо пробормотал себе под нос:

— Эх, давно я этого не делал…

Торой закрыл глаза и посмотрел на Элукса внутренним взором. Странно, а он-то принял мальчишку за мага-подмастерье, на самом же деле — ни малейшего следа способностей к волшебству — самый обычный человек. Что он делает в Гелинвире? Волшебник осторожно, едва ли не ласково коснулся рассудка паренька. Сознание, некогда имевшее радостный оранжевый цвет (его яркие сполохи нет-нет да высверкивались над головой рисовальщика), теперь стало грязно-охристым, мутным, словно стухшая вода. Прогнав бегущие по телу мурашки, Торой сделал глубокий вдох и шагнул в это полусумасшедшее чужое «я». Разум Элукса болезненно вздрогнул и, ведомый инстинктом, попытался отпрянуть. Не вышло. Чужак легко проник в самые сокровенные мысли, слился с ними и перестал чувствоваться как незваный пришлец.

В этот раз (в отличие от битвы с аметистовой ведьмой) чародей выбрал в качестве прообраза вовсе не двери — с врагом подобная бесцеремонность вполне оправдывала себя, ведь растерянность, вызванная неожиданной болью, помогала уверенно водвориться в чужом сознании, но Торою сейчас требовалось вовсе не это. Он не хотел водворяться и причинять Элуксу боль, лишь подглядеть за последними днями жизни рисовальщика. А подглядеть можно и в окна.

Маг и вздохнуть не успел, как оказался в самолично выдуманном (надо сказать наспех) длинном коридоре. Поскольку Торой не утруждался измысливанием деталей, коридор получился бесконечным, теряющимся во мраке, лишённым каких бы то ни было эстетических прикрас — неровные каменные стены, безликий пол, а потолка и вовсе не намечалось — лишь непроглядная тьма наверху. Зачем он нужен — потолок? В кривых мрачных стенах тоскливо бликовали грязными стёклами окна. Даже выдуманный волшебником коридор не скрывал царящих в сознании Элукса неразберихи и хаоса — в затянутых паутиной окнах то и дело мелькали смутные образы недавних (и очень далёких) воспоминаний. Чаще образы были размытыми и нечёткими — именно такие наполняют сознание сумасшедших, рассудок которых непременно искажает и не удерживает надолго то или иное событие. Иногда (в таком случае образ получался более чётким и понятным) в окне мелькало нечто давнее, из той жизни, когда Элукс ещё не увяз в болоте безумия.

Так, например, Торой увидел всамделишную деревенскую улицу, по которой хилого мальчонку лет пятнадцати таскал за вихры дюжий мужик. Воздух вокруг паренька и его мучителя вспыхивал тревожными красками страха, боли и унижения. Но, вот к мужику подошёл некто низкорослый, в мантии мага. Ага, стало быть, гном… Ну, если гном, то одно из трёх — либо краснодеревщик Лун, либо оружейник Шаха, либо художник Айе.

Вот гном повернулся лицом. Айе. Значит, Элукс действительно рисовальщик… Но почему гном взялся учить человека, неспособного к волшебству? Какой в этом смысл? Да и зачем везти неумёху от чародейства в Гелинвир? Не найдя ответа ни на один из вопросов, Торой перешёл к следующему окну — дожидаться, чем закончится встреча гнома и маленького забитого рисовальщика не имело никакого смысла.

Однако у второго окна (пыльного и мутного) не открылось ничего интересного. Обычные ученические будни — холсты, краски, эскизы (правда, потрясающей красоты и мастерства), кисти, угольные карандаши. А вот в следующем…

Торой вжался пылающим лбом в грязное стекло и застонал. Ничего страшнее он ещё не видел. Нашли, называется, надёжное убежище в Гелинвире…

* * *

Люция, которая, как ей казалось, вот уже битый час топталась за спинкой кресла, удерживая безвольную и заметно отяжелевшую голову спящего Элукса, подпрыгнула от ужаса — волшебник дёрнулся на своём табурете и судорожно вздохнул. Причём ведьма могла поклясться — в этом судорожном вздохе звучал неподдельный ужас. Совершенно струхнув, девушка ещё сильнее стиснула голову рисовальщика, бормоча про себя старинное заклятие к Духам Древнего Леса, прося их о заступничестве и вспомоществовании. И духи услышали!

Торой резво, словно ему прописали хорошего пинка, вскочил с табурета и, хватая ртом воздух, осел на пол. Создавалось впечатление, будто он не из чужого сознания вышел, а вынырнул из водной пучины, причём едва живым. Несколько секунд, скрючившись на корточках, маг молчал — восстанавливал сбившееся дыхание — а потом поднял на свою спутницу совершенно дикое лицо.

— Люция, — хрипло выдавил чародей. — Ты даже не представляешь, что здесь произошло…

Девушка передёрнулась — так жутко прозвучал осипший голос Тороя — и обречённо сказала:

— Ну, рассказывай что ли. — Она предпочитала не паниковать раньше времени, мужчины, как известно, любят сгущать краски — только волю дай.

Однако прежде, чем что-либо поведать, волшебник указательным пальцем коснулся переносицы Элукса. Слабое мерцание осенило страдальческое лицо мальчишки. И едва погас переливчатый сполох Силы как осунувшийся рисовальщик преобразился — пропали мученические складки в уголках губ, разгладился лоб, и дыхание стало спокойным, почти неслышным. Теперь паренёк казался самым обычным ребёнком, ну, разве что только выглядел по-прежнему младше своих лет.

— Этот мальчик уже никогда не будет прежним. — Тихо произнёс Торой. — Его рассудок не излечить никаким волшебством, я могу лишь немного облегчить его мучения крепким сном.

Ведьма судорожно сглотнула — с некоторых пор она верила в Силу своего волшебника едва ли не больше, чем в Духов Древнего Леса, и уж коли он говорил, что мальчик навсегда останется блаженным… Значит у Элукса и впрямь нет никаких шансов обрести здравый рассудок. Впрочем, даже не это ужаснуло девушку, её напугало другое — мысль о том, что же должно было случиться в магической столице, чего не выдержал разум очевидца?

— Торой, — взмолилась колдунка, — да говори ж ты толком, я и так едва жива от страха!

Собственно и волшебника при одном воспоминании о произошедшем в Гелинвире охватывала буквально животная паника. Вся хвалёная сдержанность развеивалась без следа.

— Понимаешь, Люция, все маги и чародеи Гелинвира, — начал свой рассказ Торой, — умерли оттого, что кто-то стремительно вытянул из них Силу…

Ведьма захлопала глазами и уточнила:

— То есть, их всех низложили?

Теперь она смотрела на волшебника с такой же жалостью, с какой давеча глядела на Элукса. В первое мгновение Люция и впрямь засомневалась в здравости Тороева рассудка, подумала без обиняков, что нагулялся чародей в мыслях сумасшедшего и сам немного тронулся. Однако волшебник, нервно расхаживающий по комнате, вид имел, скорее озабоченный, нежели безумный:

— В том-то и дело, что нет! — заспорил он, рубя ладонью воздух. — Низложение отбирает лишь Дар волшебства. А здешних магов буквально выпили до донышка — полностью вытянули не только способности, но и все жизненные соки. Поэтому они так похожи на старинные Атийские мумии. Кто-то жестоко выжал их без остатка за считанные секунды.

Теперь по комнате забегала, схватившись за голову, ведьма. А ведь буквально седмицей раньше она и подумать не могла, что известие о смерти Магического Совета повергнет её в такой транс, и эвон как всё вышло… Впрочем, Люция не была кровожадной, а потому никогда не желала чьей-то смерти (ну, тот подлый чернокнижник, что копошился у неё в сознании, конечно, не в счёт). Тем более, как успела колдунка разглядеть груду сложенных на площади тел, среди гелинвирцев были и дети, и подростки, и убелённые сединами старцы и даже… о, Силы Древнего Леса! Даже эльфы!

— Торой, — хрипло выдавила девушка, — но это невозможно…

Волшебник замер посреди комнаты.

— Прости, что ты сказала?

— Я сказала, что это невозможно. — Слабо повторила она, оседая на табурет.

— Да! — с жаром согласился маг. — Да! Ты совершенно права — это невозможно!

И тут же растерянно и глухо закончил:

— Но это случилось.

— А почему, в таком случае, выжил Элукс? — задала ведьма вполне резонный вопрос. — Почему он не погиб, как прочие?

Этот хилый аргумент совершенно не смутил волшебника и не нарушил стройный ход его предположений.

— Я думаю, Элукс с рождения немного отсталый. — Убеждённо ответил Торой. — Такое бывает. Тем более, мать нашего рисовальщика часто побивал собственный муж. Это объясняет некоторую глуповатость Элукса. Мальчик, конечно, был единственным слабоумным в Гелинвире. А на таких волшебство не действует. Почти. Наш рисовальщик всё же лишился тех крох Силы, которые дала ему природа, да ещё и окончательно ослаб рассудком, то ли от боли, которая сопутствует любому низложению, то ли от одиночества, то ли от страха, то ли ото всего вместе.

Ведьма с сомнением посмотрела на спящего в кресле паренька и неуверенно спросила:

— Разве на обучение в Гелинвир принимают слабоумных магов?

Волшебник в ответ лишь горько усмехнулся:

— Люция, Элукс всего лишь безобидный деревенский паренёк, немного отстающий от своих сверстников. Он не сумасшедший. Был во всяком случае. И, кроме того, у мальчика действительно талант. Рисует он превосходно. Во всяком случае, я такое видел только на картинах эльфийских мастеров.

Последнее замечание мало тронуло Люцию, которая выросла в кособокой лесной избушке и, само собой, ни разу в жизни не видела картин вышеупомянутых мастеров. Ведьма молчала, обдумывая сказанное волшебником, и дико волновалась. Она то и дело вскакивала со стула и принималась бегать из угла в угол. У мага после странствия по задворкам Элуксова сознания и без того кружилась голова, а мельтешение колдуньи и вовсе сбивало его с мыслей.

— Этого не может быть… — тем временем жалобно повторяла девушка. — Кому, ну кому понадобилось убивать столько волшебников?

— Да, — торопливо произнёс Торой, — это похоже на абсолютное безумие, но… это… всё-таки правда.

Он запнулся, и колдунья тут же воспользовалась образовавшейся паузой:

— Торой, а как же ты???

— А что я? — он удивлённо посмотрел на свою собеседницу.

— Но ведь ты — маг! И, насколько я вижу, ты жив, здоров, в меру прожорлив и вовсю чародействуешь!

Торой горько усмехнулся.

— Я в момент действия колдовства находился в Мираре, то есть был за тридевять земель, да и даже, если бы оказался поблизости, чары навряд ли подействовали бы — я ведь был низложен, а что у такого отнимать?

Ведьма прошлась по комнате, нервно ломая пальцы и совершенно не замечая звонкого хруста суставов. Наконец, она сказала:

— Значит, погибли только гелинвирские волшебники? А королевский чародей? Ну, который тебя спас от Нониче, он случайно не был похож на сушёный гриб?

Крепко спящий Золдан, как вспомнил ученик, на мумию вовсе не походил — поскольку, даже охваченный колдовским сном, оставался крепок, тяжёл и румян.

— Так, значит, он не умер? — заключила ведьма и тут же поспешно спросила. — И, стало быть, не низложен?

Торой утвердительно кивнул:

— Конечно, нет! Это ж какую силищу надо иметь, чтобы низложить всех чародеев! Хотя, теоретически, отобрать Могущество можно, конечно, и во сне. Но зачем неизвестной ведьме убивать всех магов? Удар, я думаю, пришёлся на Гелинвир — здесь разом были уничтожены лучшие волшебники сопредельных королевств. А истреблять всякую мелочёвку попросту нет смысла. Зачем? Ведь прочих магов достаточно лишь усыпить. Пока проснутся, пока опомнятся от потрясения, пока то да сё… Есть все шансы…

— Что? — нетерпеливо подогнала колдунья осекшегося неожиданно мага. — Что за шансы?

Торой пустыми глазами смотрел перед собой, словно не веря неожиданной догадке. Наконец, с трудом произнёс:

— Есть все шансы прийти и занять Гелинвир. Ты же слышала, ещё тогда, в Мираре, горшечник, который нас подвозил, говорил, будто колдуны и чернокнижники зачем-то стекаются в Атию… Должно быть, это являлось частью некоего плана.

— Они встретились, чтобы нанести удар? — тут же торопливо предположила Люция.

Собеседник в ответ лишь покачал головой:

— Нет, не думаю. Подобные перемещения, по всей вероятности были лишь уловкой — пока Великий Магический Совет держал под колпаком колдунов и некромантов, стекающихся в Атию, кто-то, кто придумал всю эту катавасию, умело прятался в Мираре и делал то, что требовалось — какие-то манипуляции с зеркалом. Впрочем, нет, не знаю, это всего лишь догадки…

Он сбился, запутавшись в предположениях, и замолчал — только длинные пальцы напряжённо продолжали тереть подбородок. Неожиданно ведьма подошла к волшебнику и осторожно дотронулась до его плеча. Торой стоял лицом к камину — бледный и растерянный. Сперва он не заметил утешительной ласки и даже не обернулся, но, когда девушка неуверенно коснулась его плеча лбом, слегка вздрогнул.

Некоторое время они стояли неподвижно, глядя на огонь — два растерянных испуганных человека в опустошённом мире, полном опасностей и хаоса. А потом маг осторожно обнял колдунью, и она, окончательно осмелев, уткнулась ему носом в шею. Огонь в очаге уютно потрескивал, углы комнаты терялись в полумраке, в кресле тихо сопел Элукс, за окном шелестел нудный дождь. И никогда в жизни Люция не чувствовала себя так хорошо.

А Торой, прижавшись щекой к русому затылку ведьмы, думал вовсе не об уюте и даже не о погибших магах… Он, совершенно не к месту, вспоминал подругу своего далёкого детства. Ту самую Тьянку, которую часто лечил после розог, прописанных (и весьма справедливо) папашей поваром. Вздорную непоседу, которая погибла в неполные пятнадцать лет и которой в самый решительный момент Торой никак не смог помочь, поскольку именно тогда Золдан увёз его в Гелинвир, дабы впервые представить Совету. Визит продлился три дня и именно в один из этих трёх дней Тьянка, отправленная отцом в «холодную» за овощами, оскользнулась на длинной каменной лестнице и расшиблась насмерть. Видать, торопилась, непутёвая, поскорее выполнить скучное задание да улизнуть на реку.

Торой и Золдан вернулись как раз через сутки после обряда похорон. Придворный лекарь сказал в утешение, будто девочка совсем не мучалась. Даже, наверное, не успела понять, что произошло. Но Торой сомневался. Как же это так? Умереть и не понять, что покинул мир живых? Глупость какая-то. И юный волшебник, которому до того момента ни разу не доводилось кого-то терять, всю ночь простоял у окна, глядя в темноту. Словно каменный. Тогда он впервые понял, насколько хрупко и ненадёжно человеческое существование, насколько непредсказуемо и уязвимо. А коли так, коли смерть может настигнуть в любой момент, то и дорожить этой жизнью нечего, один пёс — когда-нибудь загнёшься. А уж, какая разница — годом раньше или годом позже?

Торой с самого раннего детства не плакал. Не плакал, и узнав о Тьянкиной смерти. Только пусто-пусто стало на душе, так безвыходно одиноко, что хоть волком вой. А ещё обидно. Обидно на Тьянку, которую нелёгкая понесла в прискок по скользким ступеням «холодной», на лекаря, который не сумел помочь. И, главным образом, конечно, обидно на себя, что не успел, не успел сказать подруге что-то значимое и важное. Не успел. И не успеет же.

С тех пор как-то так повелось, что юному магу стало нечем дорожить. Во всяком случае, до сегодняшнего дня. Волшебник замер, боясь спугнуть непривычное замирание сердца — девушка в его объятиях, вздорная и насмешливая, с бледными улыбчивыми губами и прозрачной зеленью глаз показалась вдруг самой главной драгоценностью.

Сердце мага билось ровно и размеренно, Люция чувствовала это по ритмично пульсирующей жилке на шее. Колдунья боялась пошевелиться и отстраниться, хотя отстраниться очень хотелось — в отличие от Тороева, её сердце пустилось в такой непристойный припляс, что девушке стало стыдно — ну, как маг заметит беспорядочные трепетания? А потом она махнула на всё рукой и прижалась к волшебнику ещё крепче.

Наконец, стоять в обнимку и дальше, по мнению Люции, стало просто неприлично. Девушка оторвалась от уютного плеча и посмотрела на волшебника задумчиво и растерянно. Торой улыбнулся уголками губ. Ведьме очень хотелось, чтобы он её поцеловал, как тогда, на заснеженной улице. Очень-очень хотелось. Но он не поцеловал, лишь посмотрел ей через плечо. Раздосадованной колдунке против воли пришлось обернуться, чтобы узреть во всей красе заспанного Илана с Кошенькой на руках.

— Мы уже приехали? — уточнил мальчик, которого все треволнения нынешнего вечера удачно обошли стороной. — А я есть хочу.

Девушка выругалась про себя, но момент, удобный для поцелуя, был безвозвратно упущен.

— Будешь бульон? — вздохнула ведьма.

* * *

Торой стоял у окна и краем уха слушал, как колдунья отвечает на какие-то расспросы паренька, как рассказывает ему обязательную перед сном сказку. Волшебник задумчиво смотрел на серую завесу дождя, что удачно скрывала груду останков.

А ведь Люция оказалась права — жуткие чары не пощадили никого, даже эльфов. Маг хотел посмотреть, был ли среди погибших не-людей Алех, однако в общей куче до неузнаваемости преобразившихся в смерти тел сложно отыскать кого-то определённого. Вполне возможно, что Алех отсутствовал на момент нанесения удара. Остроухий волшебник часто бывал в разъездах и не особенно любил протирать хитон на заседаниях. По эльфийским меркам он был ещё слишком молод, а потому в меру непоседлив — триста восемьдесят лет, разве это за возраст для бессмертного?

Маг уныло вздохнул, понимая, что надежды могут и не оправдаться. Да что там! Наверняка не оправдаются. Скорее всего, тело надменного красавца Алеха лежит в общей куче — такое же сморщенное и высушенное.

Как бы сильно ни презирал некогда низложенный Великим Советом чародей многих эльфов и волшебников, а погибших ни за что и про что было жаль. Жаль до отчаянной горечи, до высасывающей сердце боли. Жаль было и безобидного мирного Элукса, волей судьбы оказавшегося в Гелинвире в столь неурочный час. Просто жаль. А о грядущем хаосе и беззаконии, вызванных внезапной смертью светил магии, даже думать не хотелось.

— Их нужно похоронить, — мягко сказала тихонько подошедшая Люция. — Если это возможно. Мальчишкам завтра ни к чему видеть груду мёртвых тел.

Волшебник молча кивнул, соглашаясь.

— Что мы теперь будем делать, Торой? — спросила ведьма. — Куда нам бежать? Где прятаться?

— Бесполезно бежать и прятаться, — глухо ответил маг. — Нас уже дважды находили. Найдут и в третий. Собственно, после давешней битвы за погоду, неизвестной ведьме отыскать меня вообще проще простого. Теперь она знает, как я выгляжу под внутренним взором, а это всё равно, как если бы охотник шёл по чётко оставленному зверем следу. Жаль только, что в нашем случае она охотник, а мы четверо (точнее, уже пятеро, если считать вместе с Кошенькой) — дичь.

Он продолжал смотреть куда-то в даль — бледный профиль чётко вырисовывался на фоне тёмного окна. Сердце Люции сжалось от страха.

— Без тебя мы тоже не побежим! — отчаянно выпалила она.

Маг в ответ только кивнул, соглашаясь:

— Я знаю. Да и не убежите вы далеко. А где вас спрятать, я не имею ни малейшего представления. Гелинвир больше не магическая крепость. Это всего лишь каменный оплот, лишённый Силы и души. И населённый призраками…

Но даже эти мрачные эпитеты не испугали Люцию. Вместо того чтобы пасть духом, она воинственно возмутилась:

— Но почему мы должны оставаться дичью? Нужно стать охотниками! Нужно дать отпор!

Волшебник лишь мягко улыбнулся этой горячности:

— Милая Люция, мы не можем стать охотниками по двум причинам. Первая — загнанный в угол зверь способен только защищаться, но никак не охотиться. Вторая — мы не знаем толком, от кого защищаться. Для нас сейчас каждый незнакомец — враг.

Но колдунка снова упрямо мотнула головой:

— Тогда нужно хоть как-то подготовиться к битве. О, Силы Древнего Леса, почему в этой крепости не выжил ни один маразматик эльф! Уж этим бессмертным всегда хорошо известны тайны прошлого, уж они-то, небось, всё знают и про зеркало, и про всякое прочее…

Девушка не успела договорить, как Торой вдруг подхватил её на руки, стиснул в объятиях и отчаянно закружил по комнате.

— Люция, ты умница! — громким шёпотом воскликнул он, стараясь не разбудить спящих мальчишек. — Ты умница! Я не перестаю тебе удивляться!

И маг снова порывисто обнял растерянную девушку. Голова у Люции закружилась ещё сильнее, сердце затрепыхалось в груди, словно безумный маятник, ведьма неожиданно ослабла до такой степени, что даже не смогла обнять волшебника в ответ — руки бесполезными плетьми повисли вдоль тела, и только маятник в груди продолжал отчаянно раскачиваться.

А Торой подумал, что ещё никогда в жизни не был так непонятно счастлив. Он поставил Люцию на пол и лихорадочно зачастил, схватив девушку за плечи и время от времени встряхивая, будто спелое плодовое дерево:

— Ты умница! Ты даже не представляешь, какая ты умница!

Люция кроткая и совершенно сомлевшая сползла вдоль стены на подоконник и счастливо захлопала ресницами. А Торой с прежней запальчивостью взахлёб продолжал:

— Здесь огромная библиотека, нужно только хорошенько порыскать по полкам и наверняка что-нибудь отыщется про волшебное зеркало. Сила побери, я уверен, что отыщется! — Он с облегчением приложил ладони к воспалённым глазам. — Какая ты молодец, я сам бы ни за что не сообразил в этой панике…

Колдунка, которая ни слова не произнесла про библиотеку, а по чести сказать, вообще с трудом понимала, что говорит Торой — только отрешённо улыбалась. Девушка не думала ни о каких библиотеках, ни о каких зеркалах — она ещё не опомнилась от столь неожиданно обрушившихся на неё новых объятий.

А маг меж тем заполошно носился по комнате.

— Да, да, надо посмотреть в библиотеке! И потом, у меня ведь есть лист с руной Чие, оставленный Рогоном… Я всё ломаю голову — при чём здесь Безмолвие? Нужно подробнее её изучить, ведь не просто же так Великий Маг всё это начертал. Я сейчас же пойду в главную библиотеку и…

— Торой, — прервала его нервное бормотанье Люция, наконец-то взяв себя в руки. — Торой!

— А? — он обернулся уже будучи у двери. — Что?

— Сейчас ночь, нам нужно отдохнуть с дороги, мы всё отыщем завтра, а сегодня лучше придумать, что делать с телами. — Она кивнула в сторону окна, за которым на мостовой лежало то, о чём шла речь.

Волшебник замер и только теперь взгляд его прояснился, избавляясь от лихорадочной жажды действий. Чародей не без труда успокоился и смущённо произнёс:

— Да, ты права… А я что-то совсем умом ослаб. Идём на улицу.

* * *

Они стояли под дождём, держась за руки. Ведьма не смотрела на груду тел, предпочитая отводить глаза в сторону, скажем, под ноги. Торой же, обладавший куда более завидным хладнокровием, решительно выпростал руку из-под широкого плаща и простёр её перед собой открытой ладонью вперёд. В общем, колдунке не оставалось ничего иного, как, поддавшись собственному любопытству, устремить взгляд на мага — чего-то теперь придумает?

Тем временем от кончиков пальцев волшебника к беспорядочной груде тел сквозь кисею дождя медленно поплыл поток дрожащего марева — словно жар из раскалённого горна. В потоках призрачной дымки мир дрожал и расплывался. Вот странные чары окутали тела погибших, заключили их в мерцающий кокон, а потом откуда-то со стороны подул лёгкий ветер. Он развеял мелкие дождинки и потянул прозрачное марево к высокой крепостной стене. Мерцающий поток, переливаясь и курясь в волглом воздухе, плыл над мостовой, над изогнутыми мостами… Плыл медленно, словно понимал трагизм и торжественную драматичность ситуации. Он возносился в мрачную высоту, изящно огибая тонкие дуги воздушных мостовых, и в его потоках клубилась и парила мелкая серая пыль — так ветер поднимает с тротуаров песок и гонит, гонит его вперёд.

Когда же колдунья опустила глаза — на мостовой, там, где ещё мгновения назад лежали тела погибших, поднимались в воздух последние клубы то ли пепла, то ли праха. А спустя ещё мгновенье не осталось и вовсе ничего — лишь сухая брусчатка, которую тут же окропил нудный дождь.

— Вот и всё, — тихо сказал Торой. — Как говорит наш рисовальщик «теперь здесь полный порядок».

Девушка содрогнулась и тихо спросила:

— Когда мы умрём, с нами будет то же самое?

Волшебник пожал плечами:

— Ну… Всё зависит от того, как мы умрём. Если, скажем, неизвестная ведьма решит превратить нас в каменные статуи, которые будут украшать её покои — сомневаюсь, чтобы мы когда-либо обратились в две-три горстки праха. Скорее, будем стоять и пялиться каменными глазницами в пустоту. Может, конечно…

Судорожное всхлипывание послужило своеобразным аплодисментом его мрачной шутке.

— Идём. Да не плачь ты, пошутил я, — проворчал Торой и тут же добавил, — не догадается она про статуи, испепелит быстро и безболезненно.

Люция зашипела и ткнула разошедшегося волшебника в бок жёстким кулачком. Однако Торой не заметил непочтительность вздорной спутницы, он задумчиво смотрел в темноту, словно прислушиваясь к чему-то, а потом вдруг нарушил молчание:

— Я думаю, наша ведьма прибудет в Гелинвир через пару суток.

Юная колдунка даже рот открыла от восхищения — как это маг эдак ловко и без усилий определил, где находится коварная вражина? Но вредный волшебник в подробности вдаваться не стал, только коротко ответил: «Я её вижу. Она далеко».

Ведьма крайне озадачилась подобным заявлением. Ну, как же это так — без заклинаний, без шептания таинственных наговоров — просто закрыть на пару мгновений глаза, постоять в тишине и объявить восторженно таращащейся неискушённой зрительнице, мол, ведьма ещё не близко! И всё-таки любопытная колдунка выбила из мага объяснения, до которых он явно не был большим охотником. Пряча улыбку, Торой пояснил:

— Я с самого утра слежу за ней внутренним взором и вижу, что наша преследовательница пока далеко, ещё даже не за пределами Флуаронис. Однако она приближается и, должно быть, завтра к вечеру или послезавтра утром будет здесь.

— Но как ты её видишь? — удивилась Люция.

Маг пожал плечами:

— Очень просто, там, на горизонте, сполохи её Силы — чистый аметист, щедро подсвеченный пурпуром нетерпения и злости.

— Так она фиолетовая? — протянула девушка и тут же поспешно спросила, не переборов любопытства. — А какая я?

Торой усмехнулся и ответил:

— Если хочешь такого же поэтического сравнения, то ты — хризолитовая.

Люция наморщила лоб (ещё бы, откуда ей знать хризолит, хорошо хоть про аметист поняла) и недовольно буркнула:

— Это как?

— Бледно-зелёная. — Пояснил маг.

На этом беседа закончилась.

* * *

Библиотека оказалась такой же громадной, как и всё в Гелинвире. Ведьма никогда раньше не видела таких больших комнат. Потолок терялся где-то в необозримой высоте, огромные окна в бисере серых дождливых крапин и мокрых дорожках навевали тоску, мозаичный пол пестрил в глазах, бесконечные полки с книгами устремлялись куда-то вверх… А ещё длинные-предлинные стеллажи со старинными свитками и рукописями. Одним словом — скукота. И всё же все без исключения нынешние обитатели крепости с самого раннего утра собрались в этом мрачном месте.

Элукс сидел на широком мраморном подоконнике и самозабвенно рисовал угольным карандашом какие-то затейливые орнаменты в потрёпанном альбоме. Илан, которому подобные кроткие развлечения в силу возраста казались скучными, носился среди гулких книжных коридоров, играя с Кошенькой в догонялки. Топот ног и клацанье когтей по мраморному полу многократно умножались гулким эхом.

Впрочем, эхо совершенно не мешало склонившимся над конторкой ведьме и магу. Торой вдумчиво листал огромную невероятной толщины книгу, а Люция подглядывала в текст из-за его плеча. Говоря проще — каждый был чем-то занят. Шелест переворачиваемых страниц, скрип карандаша по бумаге, да счастливые повизгивания Илана создавали обстановку совершенной безмятежности. Вот только двум взрослым было не до умиления.

После долгих и безуспешных попыток сориентироваться среди многочисленных полок, Торою удалось отыскать старую книгу о древних артефактах с утомительным и длинным названием «Предметы во благо человеческое и супротив сего блага некогда созданные, уничтоженные, утерянные и обретённые. По описи и с повеления Великого Магического Совета магом-рукописцем Каисом составленные».

В книге, по прикидкам ведьмы, было никак не меньше тысячи страниц и все мелко-мелко исписаны… Да, видать, вышеозначенный рукописец Каис был парнем усидчивым и строчить пером ой как любил…

Волшебник тем временем пробегал глазами страницу за страницей, но до сих пор не находил ничего подходящего. Правда, и продвинулся недалеко, листов на сорок.

«И чего этот кропотун Каис список содержимого не составил? — подумала Люция. — Вот в ведьмачьих книгах завсегда содержимое на первой страничке перечислено — так и искать быстрее, и сразу понятно, что да где найдёшь. Маги-то, видать, позже до этакого удобства додумались, а когда смекнули, то, наверное, из гордости не стали подражать особенностям ведьмачьего книгосоставления».

Колдунья скучала. Её не развлекал даже тот помпезный факт, что она первая и пока единственная ведьма, ступившая не только на мостовые Гелинвира, но и в святая святых — Главную Библиотеку — кладезь волшебных знаний.

Больно надо…

Время от времени девушка отходила к окну и смотрела на творение Элукса. Юный рисовальщик застенчиво улыбался такому вниманию и, как назло, рисовать сразу же прекращал. Люции было неимоверно жаль — следить за работающим художником оказалось куда как интереснее, чем за читающим магом, но художник совершенно не мог рисовать, когда на него таращились. Пришлось вернуться к конторке и, стоя рядом с волшебником, лениво обмахиваться сложенным вдвое листом бумаги.

Торой был сосредоточен и отрешён, оно и понятно — он навестил Библиотеку, дабы позаимствовать мудрость из древних источников знаний и всё ещё наивно надеялся отыскать сведения о зеркале и принять хоть какое-то решение относительно дальнейших действий. Три раза ха! В таком количестве книг откопать что-либо можно было ну никак не раньше, чем лет через триста. Ведьма хотела было озвучить это своё предположение, но сочла за благо смолчать. И правильно сделала — когда волшебник занят поиском истины, лучше на его пути не становиться — всё равно не заметит.

Вот и приходилось Люции терпеливо ждать хоть какого-то результата, поскольку предложить ничего лучше этих бессмысленных поисков девушка не могла. Убегать пока и впрямь не было смысла. Не станешь же носиться всю оставшуюся жизнь с места на место, запутывая следы, словно заяц? А с некоторой поры одной маленькой невзрачной колдунке и вовсе надоело носиться неизвестно от кого. Как-никак, рядом был один из самых сильных магов (точнее, самый сильный), уж, прям-таки, он не сможет защитить своих спутников от какой-то там ведьмы? Вон как раскидал некромантов. И Эрнин мастерски с носом оставил. А уж колдовскую грозу так быстро развеял, что и вспоминать о ней не стоит. Иными словами, девушка настолько верила в неуязвимую мощь своего спутника, что, по чести сказать, не особенно и переживала.

— Ну что? — капризно поинтересовалась, наконец, колдунка. — Нашёл что-нибудь?

Волшебник лишь отрешённо покачал головой и перевернул очередной лист.

— Слушай, ну не можешь же ты сидеть тут и читать всю эту тыщу страниц! — взмолилась девчонка. — Да и нет у нас столько времени. И потом, может, в этой книге вообще ничего не написано про зеркало…

Торой прижал пальцем недочитанную строчку и поднял глаза на ведьму:

— Ты хочешь предложить что-то другое? — спокойно поинтересовался он.

— Ну… — протянула Люция. — Можно попробовать воспользоваться волшебством! Всё это время у тебя неплохо получалось.

Тяжёлый вздох мага свидетельствовал о том, что лишь глубокое терпение и излишне предвзятое отношение к худосочной ведьме мешает ему задать ей нешуточную трёпку.

— Люция, нет таких заклятий, которые помогали бы искать одну нужную книгу среди тысяч ненужных, — утомлённо сказал он и вернулся к чтению, внутренне раздражаясь тому, что ведьма так избаловалась. Привыкла, видите ли, выбираться из трудностей, повиснув у чародея на закорках.

Колдунья, по всей видимости угадав ход мыслей собеседника, хмыкнула, пожала плечами и пошла бродить вдоль полок, время от времени разглядывая тот или иной фолиант.

С одной стороны, для малограмотной ведьмы оказаться в таком хранилище магических знаний было делом интересным, да и читать Люция любила… С другой стороны, некоторое внутреннее волнение и (чего уж лукавить) страх никак не способствовали благодушному умиротворению, столь необходимому для вдумчивого изучения манускриптов. Поэтому колдунка брела вдоль стеллажей, рассматривая корешки рукописей и свёрнутые в трубочки свитки. Так она оказалась в самом дальнем углу, где нашла тощую книжонку про ведьмачьи руны. Тема её заинтересовала. Ну-ка, ну-ка, поглядим, чего там маги насочиняли да наврали, пройдясь в очередной раз по ненавистным колдуньям и колдунам. Прихватив потрёпанный фолиант, ведьма вернулась к Торою и примостилась на лесенке-табурете — села на верхнюю ступеньку, подобрав под себя одну ногу, а другой принялась беспечно болтать в воздухе, листая заведомо дрянную книжонку.

«Как ни прискорбно, а мифические руны, — писал с неподдельной горечью автор со странным именем Ки-Шаон, — до сих пор имеют хождение среди представителей низших чародейных кругов Отверженных — ведьм, некромантов, ведьмаков и чернокнижников. Доподлинно об этой зловредной письменности известно лишь то, что Первый Порядок рун равняется тринадцати, Второй семнадцати, а Третий двадцати одному знаку. Однако Отверженные Советом тщательно охраняют секретность этих якобы „волшебных“ закорючек, а потому в данном труде я сделаю попытку подробно изучить лишь руны Первого Порядка — самые известные и часто встречающиеся. Среди них, конечно, наиболее распространённой является первая руна Первого порядка — руна Тайн. Удивительно, что ведьмы, в отличие от магов, называют свои руны полными словами, но не отдельными слогами, как то принято…»

Дальше этот бред Люция читать не стала. Как говаривала бабка «ежели дурак начинает прикидываться умным, лучше с ним не спорить». Поскольку неблагодарное дело — доказывать что-то человеку, бесконечно уверенному в своей ложной правоте. Собственно и доказывать-то было некому, высокоумный Ки-Шаон давно уж помер. Судя по ветхости книги, лет эдак сто назад. Туда ему и дорога, вруну несчастному.

«Вот ведь странное дело, — подумала колдунка, равнодушно листая исписанные безукоризненным почерком ветхие страницы, — отчего это все маги так уверены, будто ведьмачество — низшее волшебство? И к чему эдак ёрничать, рассказывая о наших рунах?»

Конечно, Люция, как всякая ведьма, ещё в детстве затвердила все Три Порядка рун и уж точно знала, что каждая из них имеет буквенное обозначение, волшебникам (и самоуверенным глупцам вроде Ки-Шаона), конечно, неизвестное… К примеру, руна Тайн называлась ещё Чи'ен и, начертанная задом наперёд относилась уже не к рунам Первого Порядка, а…

— ТОРОЙ! — закричала ведьма, кубарем скатываясь со своего насеста. — Торой! Покажи листок, который тебе отдал Рогон!

Внезапный вопль заставил Элукса подпрыгнуть и испортить безупречный рисунок уродливой каракулей, Илан ойкнул, Кошенька шарахнулась под стеллаж со свитками, а Торой от неожиданности резко захлопнул книгу, которую читал, и таким образом потерял нужную страницу.

— О, Сила тебя разбери, Люция, — в сердцах выпалил он, — что же ты вопишь, как на пожаре? Сейчас…

Маг принялся обшаривать конторку, но листа не нашёл.

— Да где же он… А чем это ты недавно обмахивалась?

Ведьма посмотрела на сложенный вдвое листок, который до сих пор держала в руке, и сиятельно улыбнулась:

— Ой, прости… — она развернула реликвию, которая так удачно послужила веером.

— Спасибо, хоть не выбросила. — Проворчал Торой и заглянул девушке через плечо. — Ну? Чего такое?

Люция отмахнулась от него, будто от назойливой мухи, и продолжила пристально вглядываться в испещрённый рунами лист. Конечно, это только для Тороя на бумаге извивались непонятные закорючки, а для мало-мальски грамотной ведьмы это было самое настоящее заклинание на древнем языке Отверженных.

— Это же колдовской наговор… — всплеснула ведьма руками. — И начертан он рунами Третьего Порядка. Не удивительно, что ты ничего не понял, ты ведь их не знаешь, поскольку никогда не был ведьмаком!

Она покрутила лист в руках.

— Как ты здесь углядел руну Чие? Я ничего не вижу…

Волшебник с неподдельным восхищением смотрел на колдунку:

— Так ты можешь это прочесть? — Внезапно охрипшим голосом спросил он.

— Конечно, могу, — отмахнулась девушка. — Только всё равно тут белиберда какая-то… Набор слогов. Может, какое древнее заклинание? Чтобы переписать, придётся попотеть с часик.

Торой жадно всмотрелся в начертанные закорючки. И снова голова слегка закружилась, а на бумаге начала проступать выпуклая, объёмная руна… Нет, не Чие, другая, незнакомая, но очень, очень похожая на Чие!

— Я читала тут одну лживую книжонку, — стала объяснять ведьма магу, помахивая рукой в такт своим словам, — автор которой утверждает, будто у ведьм нет буквенных названий рун, и приводит в доказательство руну Тайн. Так вот, эта руна в Третьем Порядке рун пишется в зеркальном отражении, да ещё и вверх ногами, и тогда она действительно похожа на вашу магическую руну Чие, ну…

Девушка начертала в воздухе пальцем руну (точь-в-точь такую, какую и видел Торой) и закончила, удовлетворённо кивнув собственным мыслям:

— Ну, за исключением одной верхней перекладины. Вот этой, — худенький пальчик обозначил коварную перекладину на воображаемой воздушной руне, а Люция тем временем продолжила:

— И вот я подумала, раз уж ты сказал, что увидел Чие, вдруг на самом деле это вовсе не Чие, а Чи'ен (она и вправду является неким прообразом Чие). Я ещё подумала, зачем было Рогону рисовать для тебя руну Безмолвия…

— Люция, — оборвал поток её красноречия нетерпеливый слушатель, — говори толком, эта твоя Чи'ен, что она означает?

Ведьма обиженно надула губы, но всё-таки ответила:

— Мы называем её руной Посредника или руной Свидания. Ну, я и подумала, что это больше подходит, и ты попросту ошибся…

Торой замер, глядя в пустоту. Ну, конечно! При чём здесь безмолвие! А вот посредник — это вполне понятно, значит, Рогон нашёл способ увидеться ещё раз. Иначе к чему здесь руна Свидания? Да и говорил же великий маг о том, что постарается выяснить, про какое зеркало рассказал ему Торой. А зачем бы ему это выяснять, если не представится возможности поделиться своими соображениями? Стоп. Но зачем тогда ведьмачьи руны? Почему не волшебные? Рогон, как известно был не только магом, он прекрасно разбирался и в чернокнижии, и в некромантии… Ах, ну да, у чернокнижников и некромантов нет своих рун, они пользуются искажёнными волшебными, а у ведьм… У ведьм есть некое Тайное Знание и своя письменность. Ну, конечно, Рогон, решивший, будто Торой сильнее и умнее, чем есть на самом деле, и допустить не мог, что он не владеет подобными руническими письменами!

Маг лихорадочно зашуршал листом и буквально впился в него глазами.

— Люция, надеюсь, острота твоего ума нас спасёт, — сказал волшебник. — Если это действительно руна Посредника, значит, я каким-то образом смогу встретиться с Рогоном ещё раз. А раз я смогу встретиться с ним ещё раз, значит, у нас всё-таки есть мизерный шанс превратиться из дичи в охотников.

Ведьма недоумённо уставилась на волшебника, не понимая, как ничтожный лист бумаги может обеспечить встречу с чародеем, который давно уже почил и вообще всячески исчез из мира живых.

— Я думаю, — продолжил тем временем Торой, поедая глазами проступающую руну, — что, если ты прочитаешь заклятие, а я должным образом сосредоточусь…

— Сколько времени это займёт? — Поспешила спросить колдунья. — Вдруг ты после этой «встречи» снова превратишься в живой труп? И что мне тогда делать с двумя мальчишками, один из которых слабоумный, а другой едва оправился после смерти родителей? Или прикажешь мне отбиваться от ведьмы Кошенькой?

Маг виновато повесил голову, но потом снова упрямо встрепенулся:

— Ты права, мы оба не знаем, что случится и как долго продлится колдовство (если таковое вообще будет), но, пойми, другого шанса нет. Мы должны рискнуть.

И снова девчонка замолчала, кусая губы. Торой с замиранием сердца ждал её решения, как-никак, а он и впрямь не мог бросить своих спутников на произвол судьбы.

— А может, ты снова перенесёшь нас куда-нибудь в укромное местечко, куда эта жуткая ведьма не сможет сунуться? Ну, это на тот случай, если ты вдруг занедужишь? — осторожно поинтересовалась колдунка.

Ответом ей было унылое покачивание головы:

— Я не знаю такого местечка, Люция. Да и в свите ведьмы, наверняка полным-полно и некромантов, и чернокнижников, и ведьмаков, каждый из которых знает массу способов отыскивать беглецов… Встреча с Рогоном — единственный шанс хоть что-то выяснить и спастись.

— Ладно. — Сдалась ведьма. — Но, если я увижу, что ты начинаешь слабеть, я безо всякого сожаления разорву это твоё «безобидное, наспех написанное заклинание». Уж поверь, средства имеются.

Торой усмехнулся. В чём-чём, а в упрямстве Люции он ничуть не сомневался.

— Надеюсь, не придётся. И, кроме того, это навряд ли займёт больше нескольких минут. Как-никак не обряд Зара…

* * *

Упрямая Люция всё же настояла на некоторой отсрочке визита к Рогону. В первую очередь она заставила Тороя и мальчишек вернуться в комнаты, где все четверо обосновались. При этом ведьма наотрез отказалась следовать обратно в покои «этими хлипкими мостиками» (так она назвала изогнутые воздушные тротуары Гелинвира), как ни пытался Торой объяснить, что «эти хлипкие мостики» стоят уже не одну сотню лет, девушка и слушать ничего не хотела.

— Путь в библиотеку я ещё смогла пережить, но обратно — увольте. — Отрезала колдунья. — Тем более по мостикам, которым чуть не тыща лет.

Торой вспомнил, что девчонка и впрямь всю дорогу (в отличие от любопытного Илана и свыкшегося с архитектурой крепости Элукса) тряслась и чуть что — изо всех сил хваталась за его руку. Собственно, круто изогнутые воздушные мостовые Гелинвира с низенькими — по колено — бортиками и впрямь человеку непривычному казались ненадёжными. Да и ко всему прочему, поднимались тротуары порой в такую высь, что всякому, у кого нервы были послабее, становилось не по себе. А Люция, как назло, боялась высоты, и именно поэтому то и дело одёргивала Илана, требовала от всех идти строго по середине тротуара (достаточно, кстати, широкого) и при малейшем порыве ветра норовила вцепиться в Тороя, поскольку боялась оскользнуться на мокрых камнях. Короче говоря, она паниковала, злилась и портила всё веселье.

В общем, вспомнив подробности утреннего перехода, маг уступил — обратно все четверо возвращались привычными наземными мостовыми. Илан всё допытывался, куда, мол, подевались волшебники? И Элукс, впервые за утро раскрыв рот, сказал равнодушно: «Все ушли». Ответ этот оказался настолько исчерпывающим и неожиданным, что взрослым даже не пришлось ничего добавлять — Илан пожал плечами и больше к данной теме не возвращался.

Последующие полтора часа после обеда были сплошной суетой и занудством одновременно. Илан засыпа л Тороя всевозможными вопросами, на которые маг отвечал, едва сдерживаясь от раздражения, Элукс по-прежнему молча скрипел карандашами по бумаге, а Люция — сосредоточенная и серьёзная прилежно переводила рогоновские руны.

Волшебнику не терпелось уже узреть плоды её труда, однако девушка кропотливо и неспешно выписывала красивым старомодным почерком непонятные слоги и не сочетаемые буквы. Пару раз, когда чародей пытался нетерпеливо заглянуть колдунке через плечо, она прикрывала ладошкой то, что уже было написано, и злобно шипела:

— Ты меня отвлекаешь! Займись чем-нибудь полезным и не мельтеши.

Пришлось Торою смириться и развлекать Илана беседой, между тем выдержки с каждой минутой (да что там — минутой! — с каждой секундой) становилось всё меньше. Но вот — о чудо! — Люция отложила в сторону пёрышко, с изрядно обкусанным кончиком, и важно провозгласила:

— Готово…

Маг, словно ужаленный, подлетел к ведьме, выхватил из её рук лист с необсохшими ещё чернилами и пробежался по нему глазами. Постигшее волшебника разочарование невозможно было передать словами.

— И… И это всё??? — простонал он, вцепившись в волосы. — Ради этого ты сидела здесь битый час?!

Ведьма удовлетворённо кивнула, ничуть не обижаясь:

— Я тебе сразу сказала, что это набор слогов и звуков, но в ведьмачьем колдовстве не всегда обязательны внятные заговоры, иногда достаточно и такого вот…

— Гямыр-пыр-сях… — попытался было прочесть Торой, но едва ли не с отвращением отложил листок в сторону, вид при этом имел такой, будто страдал от мучительной зубной боли. — А если не подействует?

Девушка вздёрнула бровь и ледяным тоном отчеканила:

— А если не подействует, вини своего приятеля Рогона, поскольку это он что-нибудь напортачил и перепутал. Я всё перевела правильно!

Вот так. Не больно-то и поспоришь. Торой против воли улыбнулся. Да, хороша колдуночка — где сядешь, там и слезешь, и впрямь на Тьянку чем-то похожа. Только вот Тьяна, она поуклюжей была, не такая растяпа неловкая. И он снова расплылся в улыбке.

Когда все обитатели покоев собрались в каминной зале, за окном по-прежнему шелестел нудный дождь. Люция с суровым и значительным видом наставляла волшебника, которому оставалось лишь примерно выслушивать все её замечания да кивать (по возможности не выказывая нетерпения).

Элукс отыскал где-то цветные карандаши и теперь безостановочно рисовал с натуры. Благо, натуры было хоть отбавляй. Стремительные штрихи летели по бумаге, запечатляя малейшее движение, малейший порыв. На одном альбомном листе таких застывших мгновений было не меньше шести — вот Люция, обозначенная лишь несколькими точными штрихами, стоит над утонувшим в кресле волшебником, вот Торой что-то спрашивает у неё, склонив черноволосую голову к плечу, вот Илан с Кошенькой застыли возле камина и смотрят на говорящих. Едва только свободное пространство на листе заканчивалось, рисовальщик ловко переворачивал страницу и продолжал прерванное занятие — то несколькими движениями карандаша обозначал пляшущие в камине сполохи пламени и пятнистую кошку у кресла, то мальчика, стоящего рядом с волшебником, то снова волшебника и озадаченную девушку.

— Я не знаю, что это за заклинание, — говорила ведьма, назидательно помахивая пальчиком перед лицом в конец истомившегося волшебника. — Не знаю, как оно подействует, поэтому будет всего лучше, если ты при малейшем подозрении на опасность позовёшь меня. Для этого просто представь себе руну Чи'ен. Я буду рядом и услышу твой посыл и тогда прочитаю отворотное заклятье, которое снимает любые чары. Во всяком случае, моя бабка говорила, что снимает.

Торой послушно кивал, но внутренне весь подобрался — так не терпелось уже перейти от разговоров к делу, однако перед тем, как начать колдовство, волшебник поманил к себе настороженного Илана. Мальчишка бочком подошёл и опустился на подлокотник кресла.

— Илан, запомни, если что-нибудь случится, ты здесь единственный мужчина и должен во всём помогать Люции, понятно?

Внучок зеркальщика серьёзно кивнул и шёпотом спросил:

— А как же Элукс? Он ведь старше…

Волшебник отрицательно покачал головой:

— Элукс художник, он сильно рассеян, так что ты должен быть взрослым за вас обоих.

Похоже, это объяснение вполне устроило мальчика, однако он всё же осторожно уточнил:

— Но с тобой ведь ничего не случится?

— Нет. А теперь тихо, нужна тишина.

Люция дождалась, пока Илан отлепится от Тороева кресла и, наконец, дала отмашку:

— Начинаем. И помни, чуть что — зови меня.

— Да понял я, понял. — Отмахнулся Торой и развернул перед глазами лист с рунами — можно подумать, без многомудрой Люции он ну никак не справится.

Ведьма же торжественно откашлялась и начала нараспев произносить слова непонятного заклинания, точнее даже не слова, а звуки, из которых оно состояло. Странно, но в устах колдуньи они приобрели совсем иное звучание — некоторое удивительное своеобразие напева — завораживающего и отрывистого.

Маг впился глазами в начертанные Рогоном руны. В этот раз прояснение наступило быстрее — волшебнику даже не понадобилось должным образом всматриваться, чтобы увидеть-таки загадочную Чи'ен — она сама выплыла навстречу из мелкого рунического узора, будто отделилась от листа бумаги, становясь с каждой секундой всё осязаемее, плотнее и объёмней. И снова у Тороя закружилась голова, точнее, нет! Только сейчас он понял — кружилась вовсе не голова, кружилась комната. Но вот стены покоев, словно от удара, прянули в стороны, унеслись куда-то вдаль. Краем глаза волшебник увидел, что люди, находившиеся рядом с ним — Люция, Илан, даже Элукс становятся каким-то полупрозрачными и… плоскими, словно это они, а не диковинная руна были нарисованы. Ведьма всё ещё читала заклинание, но маг уже не слышал отрывистых гортанных словоречий — мир, до этого момента бывший реальным — изменялся и таял вместе с теми, кто его населял.

Лишь теперь Торой понял, что уже не сидит в кресле, а стоит на полу покоя, окружённый призрачными тенями своих спутников. Голос колдуньи таял где-то в необозримой пустоте, потрескивание дров в камине и вовсе растворилось в безмолвии, а стены комнаты, как, собственно, и потолок, навсегда исчезли. Теперь волшебник стоял как будто бы на вершине башни, вот только вершина эта по-прежнему сохраняла меблировку комнаты — также лежал на полу красивый чёрный ковёр, так же стояли кресла и возвышался камин… Но теперь по комнате проносился ничем не сдерживаемый ветер, а там, где заканчивался каменный пол…

Волшебник сделал несколько шагов к самой кромке покоя и судорожно выдохнул — далеко-далеко внизу простирался Гелинвир — мрачный и пустынный. Только сейчас магу стало понятно — он больше не в крепости, он над ней и на очень, очень большой высоте. А потом Торой понял ещё одно — пол под его ногами, ровно как и призрачная обстановка комнаты, исчез. Волшебник стоял в пустоте, судорожно сжимая в руках лист с начертанной на нём руной Чи'ен. «Эх, сейчас ка-а-ак хлопнусь…» — подумалось Торою.

Однако он не хлопнулся — мир, простершийся под ногами, затянуло то ли облако, то ли туман, а потом от резкого рывка вправо и вверх, волшебника отчаянно замутило. Когда он открыл глаза, незримая высь исчезла, а ноги твёрдо упирались в дощатый пол. Интересно, интересно… Торой поднял голову и… только комок в горле помешал магу громко выругаться — он оказался в чёрном ночном лесу, и теперь со всех сторон на него неслось что-то чёрное и стремительное — в бессознательной попытке защититься волшебник раскинул в стороны пустые руки.

Непонятное нечто, несущееся со всех сторон, резко остановилось, словно повстречав на своём пути неведомую преграду. Торой с удивлением понял, что это, оказывается, примчались из ниоткуда бревенчатые стены простой деревенской избы. Маг ещё кружил по пустой комнате, когда сверху, с чернильно-синего неба на стены стремительно, но мягко опустилась крыша.

Теперь чародей находился уже не в лесу, а в просторной комнате, ещё миг и из воздуха стали появляться лавки вдоль стен, длинный стол, пёстрые половички на полу, очаг… А потом пришло и узнавание. Хлопнула низкая дверь, и в комнату вошёл, пригнувшись, чтобы не удариться головой о притолоку, дюжий богатырь.

— Приветствую тебя, Рогон. — Негромко сказал маг.

Великий волшебник улыбнулся и отвесил столь изящный и непринуждённый поклон, что весь налёт мнимой деревенской простоты с него как ветром сдуло, благородство происхождения и воспитания не смогли скрыть ни простая рубаха, ни холщовые штаны, ни густая борода.

— Ну, здравствуй, Торой. Стало быть, ты разобрался с моим посланием.

— Нет. — Честно признался гость. — Мне помогли.

Рогон широко улыбнулся и ответил:

— Да, теперь вижу.

Древний маг заметил след стороннего колдовства с той же лёгкостью с которой заметил раньше приворот Люции.

Торой опустился на скамью. Странное дело — сейчас волшебство казалось гораздо более реальным, нежели в момент первой встречи — за окнами шумел лес, в очаге трещал самый настоящий огонь, даже стол и скамьи были как настоящие. Тем временем Рогон опустился на лавку напротив Тороя и пояснил:

— Наша первая встреча стала возможной благодаря обряду Зара, а сейчас — мы просто спим. И видим сны.

Волшебник улыбнулся своим словам. Торой же совершенно не к месту подумал, что если Рогона побрить, постричь и приодеть, то получится… Хм. Получится, пожалуй, вовсе не деревенский простак-увалень, а кто-то вроде молодого аристократа. Странно…

— А почему нельзя было точно так же поступить и в первый раз? — спросил чародей, вспоминая предыдущую встречу.

И Рогон снова пояснил:

— Ну, до этого мы ведь ни разу не встречались, и никакое волшебство не смогло бы соединить наши разрозненные сознания. Впрочем, не об этом сейчас речь. Итак, времени у нас ещё меньше, чем в прошлый раз — колдовской сон хрупок и мы должны удерживать его совместными усилиями.

Торой кивнул и сосредоточился. Под внутренним взором он увидел тонкие нити Силы, соединяющие, словно паутина, его и Рогона. Некоторые из этих нитей уже заметно истончились, и Великий Чародей незаметно протягивал к своему собеседнику всё новые и новые потоки Могущества, продолжая удерживать сознание Тороя рядом. В свою очередь, Торой мягко устремил поток Силы к Рогону — тонкие нити надёжно переплелись, даруя на некоторое время прочную связь двух сознаний, одно из которых давно уже кануло в Мире Скорби.

— Итак, ты спрашивал про зеркало. И сейчас я могу ответить — это зеркало — дело рук Искусника Гиа. Был в старину такой мастер. Когда и зачем он создал это своё творение — никто не знает, говорят, будто это даже и не зеркало вовсе, а отполированная чешуя дракона. Но, — тут Рогон скептически поморщился, — чего не наврут для красоты легенды. В общем, насколько я знаю, когда разразилась Великая война, зеркало уже было утеряно.

— Подожди, — перебил Торой, — подожди, ничего не понимаю, какая война? Это, когда ты пытался захватить Гелинвир?

Рогон белозубо улыбнулся.

— Да уж, вижу, летописцы после моей смерти времени даром не теряли — насочиняли такого, что пропотеешь. Но, к сожалению, друг мой, у нас слишком мало времени, чтобы я мог поведать тебе, как всё было на самом деле. Скажу коротко — Великую войну развязал вовсе не я, а Аранхольд, именно он поднял людей и колдунов против Совета, именно он повёл войско на смерть и проиграл. Я бы никогда такого не сделал. Ах, как же жаль, что я не могу тебе всё объяснить!

Волшебник досадливо хлопнул ладонью по скамье. И это «Ах!», этот удар и неожиданная горячность совершенно обезоружили Тороя. Только теперь он, наконец, понял, что рядом с ним находится не легендарный маг, не дюжий богатырь в странной деревенской одежде, не властитель дум и не кумир детства. Перед ним обычный человек, которому очень, очень хочется, нет, даже не оправдаться, а попросту поделиться рассказом о случившейся много десятков лет назад несправедливости.

И ученик Золдана смертельно пожалел о том, что не может вызнать у волшебника все подробности давешней магической сшибки, узнать, наконец-то, правду.

— В общем, слушай. Зеркало это, как гласят легенды, было создано для волшебников, оно якобы могло показывать то, что чародеи видят только внутренним взором. Скажем, подходишь ты к зеркалу, а оно отражает твою волшебную сущность и сразу видно по сполохам силы, кто ты — маг, человек или колдун какой. Это зеркало хотели рассечь на десятки сотен маленьких осколков и передать их гвардейцам, чтобы те ловчее изобличали чернокнижников. Но потом что-то не срослось, то ли мастер совершил ошибку, то ли само зеркало, как и все зеркала, оказалось непокорным. Говорят, будто работу над своим творением искусник начал, когда его жена была в ожидании, а закончил, когда она умерла в родах, оставив мужу новорожденного первенца. Может быть, тогда-то искусник от горя и вложил в своё творение совсем не то, что следовало. Короче говоря, зеркало не оправдало себя. Его бы, наверное, разбили, но оно, к сожалению, не попало в руки волшебников. Гиа, совсем тронувшись рассудком от горя, исчез в неизвестном направлении, прихватив с собой и проклятое зеркало, и младенца. Так их и не нашли.

Торой жадно слушал старинную легенду, но по-прежнему ничего не понимал. Наконец, устав вникать, спросил напрямик:

— Рогон, так что же это за зеркало? Какое в нём проклятье?

Великий маг грустно улыбнулся и ответил:

— Вместо того чтобы отражать чужую Силу, зеркало жадно её поглощает, а при проведении должных обрядов и вовсе может вытянуть Могущество вместе с жизнью. Ну, во всяком случае, бытовало такое мнение.

Торой откинулся к стене — округлые брёвна избы больно впились в спину, но чародей этого не заметил. Он вспоминал «Перевёрнутую подкову», уродливое зеркало на стене и барную стойку, за которой день ото дня принимала посетителей жизнерадостная Клотильда.

— Стало быть, зеркало может низложить многих магов? — уточнил волшебник.

Рогон кивнул. И вдруг, в эту самую секунду, Тороя совершенно некстати словно потянуло прочь из тела — убогая комната поплыла перед глазами, утрачивая точность очертаний, откуда-то издалека донеслись неразборчивые гневные призывы и как будто пощёчины. Люция пыталась разорвать чары! Перепугалась, небось, крепкому сну спутника и теперь пытается его «вызволить» из лап коварного Рогона.

— НЕТ! — Торой буквально впился взором в соединяющие его и Великого Мага нити Силы. Вот одна из них лопнула, не выдержав напряжения, за ней другая, третья. Волшебник сделал попытку удержать рвущиеся чары, и неимоверным усилием воли ему это удалось. Вцепившись в широкие плечи Рогона и, едва ли не намертво прирастая к магу, Торой пеленал и опутывал себя и своего собеседника новыми и новыми нитями Могущества.

Так дико волшебник не чувствовал себя никогда в жизни. Торою одновременно казалось, что он куда-то бежит, а струи дождя хлещут его по лицу, и в то же самое время он чувствовал (хотя и чуть менее явственно) тепло очага, плечи Рогона под своими ладонями и дощатый пол под неподвижными ногами.

В свою очередь Великий Маг тоже вцепился в собеседника, не позволяя заклинанию развеяться.

— Торой, — кричал он из какой-то смутной дали сквозь вой ветра, шелест дождя и звонкое хлюпанье луж, — зеркало может уничтожить только последний из рода Создателей! Я думаю это тот самый мальчик, за которым охотится ведьма. Зеркало нужно, нужно уничтожить, иначе случится беда, могут…

Голос стал ещё глуше и продолжил стремительно удаляться, так что последние слова поглотило невнятное эхо. Руки Рогона также постепенно утрачивали плотность, становясь полупрозрачными руками призрака. А кто-то (да чего там гадать, ясно кто — Люция) тем временем неумолимо тянул сознание Тороя прочь из сна. Но волшебник всё ещё цеплялся за смутные обрывки видения, всё ещё тянул к ускользающему магу тонкие нити своей Силы. Ещё одной встречи у них не будет. Никогда. Значит надо успеть, надо успеть спросить едва ли не самое главное.

— Рогон! — яростно проорал волшебник вслед исчезающему призраку. — Рогон, кем был Алех? Кем был эльф Алех?!

Великий Маг стремительно таял в воздухе, словно бы уносимый порывом ветра. Стены избушки ринулись прочь, исчезая в темноте, крышу, будто снесло ураганом, вот растворилась в воздухе немудрёная обстановка комнаты, а потом откуда-то издалека всё-таки донёсся ответ волшебника:

— Алех? Алех был отличнейшим ведьмаком…

И снова Тороя захлестнуло двойственной чувство, будто он одновременно стоит на месте растворившейся избушки и в то же самое время куда-то бежит сквозь дождливую ночь. А потом всё это утратило важность, поскольку рассудок мага затрясся, словно в истерике.

Алех был ведьмаком? АЛЕХ? Друг и ученик Рогона, который прекрасно знал о появлении в будущем Тороя, о зиме, ведьме и мальчике, а также о зеркале… Алех был ведьмаком! Торою показалось, будто ещё немного — одну-две секунды — и его рассудок просто не выдержит. Нити Силы лопались одна за другой, болезненно отпуская диковинный сон.

О, Сила Всемогущая, почему, почему он, Торой, мог так заблуждаться, полагая, будто Гелинвир погубила именно ведьма? Почему не ведьмак? Как он мог не допустить даже мысли о том, что Мирар усыпил мужчина? А та битва, когда пришлось останавливать дождь? Он ведь не видел лица той, с которой столкнулся, да и если бы видел… Что толку? Всё равно за долю секунды ничего не поймёшь. Что же касается облика колдуньи (точнее, колдуна) под внутренним взором, на таком расстоянии, да ещё с помощью друзей-чернокнижников при желании можно запросто исказить оттенок Силы. Да и наверняка гроза являлась лишь обходным манёвром, Алех, скорее всего, устроил её только для того, чтобы выяснить, остался ли в Гелинвире хоть один живой волшебник.

Мир крутился и плыл перед глазами, а Торой всё никак не мог вынырнуть из пучины странного полусна-полубреда, он покорно бежал куда-то сквозь ночь, но всё ещё не мог разлепить глаза и вернуться в реальность, словно какая-то неудержимая Сила ещё не хотела отпускать его.

* * *

Люция ещё не закончила читать гортанное заклинание, а маг уже обмяк в своём кресле и глубоко уснул. Девушка прилежно дочитала словоречие и скептически уставилась на волшебника — ничего не скажешь, поколдовали.

— Спит, — не поверила своим глазам колдунка. — Спит, как старый конь!

Она даже потрясла мага за плечо, но увидев, как безжизненно свесилась на грудь его голова, поспешно убрала руку — стало быть, в этом и заключалось волшебство — усыпить Тороя и отправить его в мир снов, где он, по всей вероятности, и встретится с Рогоном.

Ведьма пожала плечами — надо так надо.

— Ну что, парни, у нас куча свободного времени. — Она хлопнула в ладоши. — Кстати, Элукс, не хочешь меня нарисовать?

Вопрос был своевременным, при слове «нарисовать» юный художник вскочил со своего места и, взяв колдунку за руку, отвёл её на низенький диванчик, там усадил, расправил складки платья. Осторожно, кончиками пальцев, повернул подбородок, а потом поманил к себе Илана. Заинтригованный мальчишка тут же устроился у ног ведьмы. Элукс отошёл на полшага, любуясь полученным результатом. Видимо, его всё удовлетворило, поскольку он, по-прежнему молча, уселся напротив и приступил к рисованию.

Колдунка скосила глаза, но ничего разглядеть не смогла, только макушку художника, склонившегося над бумагой.

Так прошло довольно много времени, Элукс азартно скрипел карандашом по бумаге, Люция величественно смотрела на огонь, а Илан время от времени зевал. Торой продолжал дрыхнуть… Наконец, ведьма, несмотря на немые протесты Элукса и его возмущённое мычание прервала творческий порыв — за окном уже сгустились сумерки, пора было ложиться спать.

Они заснули под сладкий шелест дождя и мурлыканье Кошеньки. Кошенька вообще мурлыкала очень громко и уютно.

«Интересно, что там снится Торою», — подумала Люция, погружаясь в сладкую дрёму.

Ведьме снилось, что она дома — в маленькой лесной избушке, орудует на кухоньке — готовит жаркое из зайца, в надежде поразить Тороя своим кулинарным мастерством. Вот уже и сковорода раскалилась на огне, и пришла пора выкладывать на неё аккуратные кусочки мяса. И девушка, опасливо отстранясь от очага, чтобы не обжечься, бросает зайчатину в кипящее масло, а масло возмущённо шипит и брызгается, причём, чем сильнее размешивает Люция жаркое, тем яростнее становится шипение. «Так не пойдёт, — думает ведьма. — Так не пойдёт, у меня же всё сгорит…» Она пытается снять сковороду с огня, но та принимается шипеть ещё яростнее.

Именно это свирепое шипение, становящееся с каждым мгновением всё неистовее и громче, разбудило спящую. Люция испуганно распахнула глаза, прогоняя остатки сна. Однако шипение раскалённого масла и не думало никуда исчезать!

Несколько мгновений колдунка слепо таращилась в темноту, а потом разглядела на фоне мерцающих оконных стёкол воинственно изогнутый силуэт Кошеньки. Трёхцветка свирепо шипела, скребя когтями мраморный подоконник.

— Киса? — испуганным шёпотом позвала ведьма. — Киса…

Кошка шарахнулась, испугавшись неведомо чего, а потом сиганула девушке прямо на живот, заставив болезненно охнуть.

— Да что с тобой? — Люция поспешно встала и подошла к окну. Кошка беспокойно припустила следом, путаясь под ногами и призывно мяукая.

— Тихо! — шикнула на неё ведьма. — Разбудишь всех.

Словно поняв сказанное, трёхцветка молча запрыгнула на подоконник и, вытянув шею, уставилась в окно.

Колдунья тоже вглядывалась в темноту с огромным интересом — чего там могло привидеться всегда спокойной кошке, что она принялась шипеть с этакой злостью?

— Я ничего не вижу, — по-прежнему шёпотом сказала ведьма трёхцветке.

За окном и впрямь ничего не изменилось — лишь продолжал занудно сыпать дождь, поливая мостовую, воздушные тротуары, здание Академии и округлый купол Залы Собраний. Ведьма прижалась лбом к стеклу, стараясь разглядеть ту часть площади, которая располагалась прямо под окнами покоев.

— Ничего не вижу, — недовольно произнесла она и уже хотела было идти обратно, как кошка несильно, но всё же ощутимо цапнула колдунку за палец.

— Ой! — Люция отдёрнула руку. — Ты чего?

Но трёхцветка не удостоила её ответом, она вновь обернулась к окну и мяукнула, как бы призывая девушку быть внимательней. Ведьме пришлось снова приникнуть к стеклу. И снова она ничего не заметила — всё те же мокрые мостовые, мрачные здания… А это что?

По изогнутому тротуару, прямиком к покоям, где так уютно устроились беглецы, скользила какая-то тень. Тень была похожа на очертания огромной летучей мыши, которая осторожно летела сквозь дождь прямо над камнями мостовой, чтобы не быть замеченной. Сердце ведьмы в ужасе сжалось, а потом пустилось в неистовый пляс. Тень находилась далеко внизу, на самом близком к земле тротуаре, но с такой скоростью она могла достигнуть башни, где находились Люция и её спутники, за считанные минуты… Однако незваная гостья, по всей видимости, ещё не обнаружила укрытие беглецов — она скользила от здания к зданию, словно принюхиваясь — невероятных размеров летучая мышь за смутной пеленой дождя.

Кошка тем временем неотрывно следила за парящей тенью, напрягшись и лихорадочно подёргивая усами.

— Ах ты, моя хорошая, — торопливо похвалила колдунка бдительного пушистого сторожа и тут же крикнула в тишину комнаты громким шёпотом. — Мальчики, подъём!

Удивительное дело, но и Элукс, и Илан проснулись сразу же. Внучок зеркальщика испуганно сел на кровати сонно хлопая глазами.

— Что там, Лю? — испуганно спросил он, натягивая одеяло к самому подбородку.

— Одевайтесь!

Из предосторожности ведьма не стала зажигать огонёк и кинулась в комнату, где на кресле продолжал безмятежно дрыхнуть волшебник, впотьмах.

— Торой, Торой, да проснись же! — она изо всех сил трясла мага за плечи, но тот по-прежнему не размыкал глаз. — Вставай!..

Голос девушки сорвался от ужаса. Но чародей спал, и разбудить его не было ни малейшей возможности. Тем временем в дверях спальни возник взлохмаченный, но уже собранный Элукс. Юный рисовальщик крепко держал за руку испуганного Илана.

— Надо уходить, — скороговоркой произнесла Люция, — там чужак!

Мальчишки одновременно кивнули, блеснув в темноте испуганными глазами. Рассвирепевшая кошка уже давно выбежала из спальни и теперь расхаживала возле балконных дверей, напряжённо стегая воздух распушившимся хвостом. Аккурат за балконными дверьми к покоям возносилась широкая лента воздушного тротуара, и уж с улицы проникнуть в комнаты труда не составит — двери-то открываются с двух сторон… Судя по всему, Илан понял мысли колдуньи, потому что, резво вырвавшись из рук Элукса, вдруг подлетел к коробу, где хранились рисовальные принадлежности, и одним рывком высыпал содержимое ящика на пол.

Кисти, карандаши и баночки с красками раскатились по ковру. И то верно, есть надежда, что чужак оступится на всём этом беспорядке и, если не убьётся, так хотя бы чувствительно ударится. Рисовальщик было застонал что-то про беспорядок, но Люция грозно цыкнула на него и послушный мальчик присмирел. Ведьма схватила свой узелок и рывком подняла Тороя из кресла. Маг послушно встал, глядя перед собой пустыми глазами. Ни дать ни взять лунатик.

— Бежим! — колдунка подтолкнула ребят в спины.

Первой в тёмный коридор рванула воинственная Кошенька, следом, держась за руки, Элукс и Илан, а уже за ними Люция с Тороем. Девушка тянула волшебника за собой, и он исправно переставлял ноги, хотя и покачивался при этом, будто пьяный.

Звонко щёлкнув пальцами, ведьма зажгла над головами спутников переливающийся изумрудом болотный огонёк. Люция не задавалась мыслью, куда именно бежать, главное, как ей сейчас казалось, очутиться на улице, а там… там посмотрим.

Беглецы неслись через гулкие коридоры замка, сворачивая то вправо то влево, впереди, словно стрела, мчалась, едва касаясь лапами пола, кошка. Именно она, как ни странно, указывала дорогу в этом лабиринте покоев и зал. Колдунка всецело доверилась чутью пушистой хищницы, а сама, увлекая за собой Тороя, шептала срывающимся голосом заклинание, разрывающее чары.

— Очнись, — задыхаясь умоляла девушка, — я тебя заклинаю, очнись или мы все погибнем!

Где-то далеко позади послышался радующий сердце грохот. На долю мгновения беглецы замерли, а потом Илан в нездоровом азарте радостно воскликнул:

— Сработало!

— Он упал. — Едва справляясь с дыханием, печально согласился Элукс и подытожил. — Теперь там беспорядок…

— БЕЖИМ! — яростно зашипела на них Люция, и все снова помчались вперёд.

Болотный огонёк нёсся под самым потолком, превращая бегство в какую-то совершенно мистическую гонку, окрашенную сполохами и переливами. Но вот беглецы, перескакивая через три ступеньки, сбежали по широкой парадной лестнице в просторную гостиную, а Кошенька с нетерпеливым мявом замерла перед высокими входными дверями. Илан с разбегу толкнул плечом тяжёлые створки и, больно ударившись, вылетел в ночь, увлекая за собой Элукса. Следом за ними в дождливый мрак вынырнула Люция, тащившая за руку безвольного волшебника.

— Туда! — скомандовала девушка и помчалась к одному из воздушных тротуаров, что уводил в противоположную от замка сторону.

А ведь ещё сегодня вечером ведьма и близко боялась подойти к этим проклятым «мостикам» — такими ненадёжными они ей казались. И, надо же, сейчас колдунке не было решительно никакого дела до ненадёжности и хрупкости гелинвирских тротуаров, ей даже была совершенно безразлична высота, на которую они вздымались.

Оскальзываясь в темноте, беглецы устремились вперёд. Мчаться в гору по мокрым камням, когда трепещущий огонёк освещает путь лишь на несколько шагов вперёд — неблагодарное и очень опасное занятие, а уж если из дождливой высоты камнем падает огромная тень…

— БЕЖИМ! — отчаянно завизжала ведьма, пригибаясь. — Быстрее, туда!

Она махнула рукой в ту сторону, где из темноты выступала каменная башня. Под ногами свирепо выла от бессильной ярости кошка. И снова беглецы помчались сквозь ночь, а стремительная тень понеслась следом. Люция слышала за спиной жуткое сипенье, словно Тень пыталась что-то сказать или крикнуть. Безучастный ко всему Торой, бесполезно петляя туда-сюда, тяжело бежал рядом.

— ПРОЧЬ! — ведьма яростно взмахнула рукой, зашвырнув в Тень своим узелком.

Жуткое Нечто сноровисто шарахнулось в сторону, увёртываясь, и… не рассчитало в темноте — взяв крутой разворот, с треском врезалось в стену Академии, отчего зашелестело ещё яростнее и рухнуло куда-то на нижние уровни тротуаров.

Илан и Элукс издали победоносный клич и с удвоенной прытью, дробя пятками лужи, помчались к башне. Первым высокой двери достиг более ловкий внучок зеркальщика, он со всего разлёта врезался в створку, ожидая, что она распахнётся, но тут же с болезненным оханьем запрыгал поодаль, растирая ушибленное плечо. Элукс, которого мальчишка тащил следом, предусмотрительно выставил перед собой руки и тем самым смягчил удар, звонко приложившись к дверям ладонями.

— Заперто! — отчаянно закричал Илан сквозь дождь совершенно запыхавшейся няньке. — Лю, здесь заперто!

— Торой! — завизжала ведьма. — Да очнёшься ты или нет?

И она изо всей силы влепила магу пощёчину.

— Очнись! Очнись!

Однако это не принесло никаких результатов, а потому Люция зло отпихнула волшебника к стене и оглянулась на мальчишек. Илан таращился на колдунью глазами загнанной в угол жертвы. Даже безучастный доселе Элукс и тот прерывисто дышал, испуганно стреляя по сторонам обезумевшими глазами. Кошка у ног ходила кругами по лужам и непримиримо щетинила мокрую шерсть. Болотный огонёк услужливо освещал жалкое сборище.

— Сейчас, сейчас, — зашептала девушка и принялась испуганно торкаться в дверь. — Откройся! Откройся!

Она ещё выкрикнула в волглый воздух несколько отрывистых гортанных приказов и дверь, вняв заклинанию, неожиданно распахнулась. Люция с визгом провалилась в темноту. Илан бросился в башню и помог няньке подняться на ноги.

— Бегите наверх. Я за вами! — приказала колдунка и выскочила на улицу за Тороем.

Тот стоял, привалившись спиной к мокрой стене, и не мигая смотрел в пустоту.

— Чтоб тебя разорвало… — зло пропыхтела ведьма, которой уже порядком надоело таскать чародея на своём загривке.

— ЛЮ! — заверещал откуда-то сверху, из башни, Илан. — ЛЮ!

Люция с визгом подпрыгнула и развернулась, молотя кулаками воздух.

— Ну, подходи, подходи! — вопила она, лупя бестелесную темноту. — Я тебе так наподдам!

Сверху отчаянно голосил внучок зеркальщика.

«О, Силы Древнего Леса, — взмолилась в последний раз Люция, — Помогите мне вспомнить хоть какое-то заклинание, чтобы защитить мальчишек! Обещаю, что за это я прочитаю и выучу наизусть все заклинания, какие только есть!» Но Силы Древнего Леса остались бесчувственны к мольбе. Глухой ужас захлестнул девушку с головой.

«Всё. — Подумала ведьма. — Теперь точно… Всё».

И она снова беспорядочно замолотила руками по истекающему ливнем полумраку. Чёрная тень скользнула с небес, рассекая завесу дождинок рваными крыльями. Тут-то заходящаяся от ужаса девушка вдруг поняла — это мчится к ней с необозримой чёрной высоты ужасный Тать! Страшный привратник Мира Скорби, крадущий души умирающих колдунов.

Бабка говаривала, будто сильная ведьма может обмануть первородного демона и избегнуть его мучительных объятий — достаточно лишь скользнуть под страшными кожистыми крыльями, похожими на мокрые простыни, стегнуть Татя древним заклятьем и перепрыгнуть страшную пропасть, отделяющую Жизнь от покойной Вечности. Но, увы, та колдунка, которая не сможет противостоять привратному стражу, как есть угодит в удушливые объятия его крыльев и будет утащена на самое дно Пропасти, туда, где нет ни солнца, ни света, а один лишь бездушный камень в изломах да трещинах. И бродить неприкаянной душе среди этих камней и искать путь к благодатному покою… вечно.

От осознания эдакой унылой будущности Люция совершенно отчаялась, и её душераздирающий визг стал ещё громче. Девушка-то ведь не знала древних заклятий, не отличалась ловкостью, а прыгать через пропасти и вовсе не умела… Однако быть утащенной на дно жуткой Бездны колдунье вовсе не улыбалось, и она приняла мужественное решение навешать страшному Татю таких тумаков, чтобы он, если и спеленал затравленную жертву страшными крыльями, так при этом хоть помучался.

Холодный дождь хлестал стены зданий и изогнутые арки воздушных мостовых, лил неостановимым потоком, оглушая и ослепляя. Однако это ничуть не смущало колдунку, которая продолжала воинственно размахивать руками. Насквозь промокшая сорочка прилипла к телу и теперь сковывала движения, так что Люции казалось, будто кожистые крылья Татя уже заключили её в удушливые объятия. Девушка продолжала отчаянно бороться с пустотой, поскольку неизвестный и страшный противник на самом деле не спешил нападать.

А спустя полминуты бестолкового размахивания кулаками ведьма решилась-таки открыть зажмуренные до боли в переносице глаза. И что же она увидела? В подсвеченной болотным огоньком пелене дождя у противоположного края мостовой топталось, тяжело дыша, бесформенное Нечто. Если же как следует приглядеться, становилось понятно, что наводящий ужас Тать — на самом деле всего лишь высокий человек, облачённый в просторный плащ. Сейчас этот человек стоял, склонив покрытую капюшоном голову, и упирался руками в колени — пытался отдышаться после долгой гонки. Отдуваясь и пыхтя, неизвестный преследователь не без уважения прохрипел:

— Ну, ты быстра, девонька…

Голос был мужской, но простуженный и сиплый. Наконец, человек в плаще выпрямился и откинул с лица капюшон.

Люция, зажмурилась, не желая видеть чудовища, скрывающегося под бесформенной одеждой (а такой противный голос мог принадлежать только чудовищу), и тут же поняла — неизвестная опасность стократ страшнее известной. Посему ведьма мужественно решила встречать неотвратимость лицом к лицу и глаза всё-таки распахнула.

Против всех страшных ожиданий колдунье открылось красивое холёное лицо. Слишком красивое и большеглазое, чтобы быть человеческим. А потом девушка разглядела выглядывающие из-под светлых волос продолговатые уши. Эльф. Люция ожидала увидеть какого угодно монстра, любое чудовище, даже кхалая, но только… Только не красивого нелюдя!

Тут надо сказать, что деревенской ведьме ещё ни разу в жизни не доводилось встречать бессмертного. Она, конечно, слышала об их красоте и о диковинных ушах, а также о том, что люди пренебрежительно называют эльфов остроухими. Собственно, именно поэтому, девушка наивно полагала, будто эльфийские уши чем-то похожи, скажем, на беличьи — эдакие острые, настороженно торчащие и украшенные кисточками… Однако на деле уши нелюдя в точности повторяли форму человеческих, разве только были заметно крупнее и вытянутей.

Засмотревшись на диковину, Люция совершенно позабыла о том, что незваного гостя нужно бояться. Собственно, вымотанный эльф и не производил впечатления коварного злодея. А потому девушка с жадностью обшаривала запыхавшегося преследователя глазами, и только стена дождя мешала ей как следует разглядеть занятную невидаль.

— Еле за тобой угнался, — тем временем снова просипел бессмертный.

Вот тут к колдунке и вернулась способность мыслить. Девчонка, наконец-то, осознала — перед ней как-никак стоит давешний преследователь, похожий на демона Татя и неизвестно на кой ляд гнавшийся за своими жертвами. От неожиданно всколыхнувшегося страха замёрзшую ведьму бросило в жар, а потом снова в холод. В конечном же итоге она отчаянно закричала сквозь дождь имя своего единственного заступника:

— Торо-о-о-ой!!!

Но этот безнадёжный призыв в очередной раз не был услышан. Маг по-прежнему безучастно стоял рядом и таращился пустыми глазами в дождливую темноту. Зато Тать, а точнее эльф, от которого испуганно пятилась девушка, услужливо выдохнул:

— Позволь-ка, я тебе помогу.

И тут же холёная рука, унизанная кольцами, взяла бесподобный замах, а в следующую секунду оглушительный звук пощёчины эхом отозвался в закоулке. Удар был очень сильным. Люция бы так точно не смогла.

Голова Тороя дёрнулась от чудовищной оплеухи, и даже в зеленоватом полумраке было видно, как заполыхала его щека. Но ещё прежде, чем волшебник открыл глаза, его кулак молниеносно рванул вперёд.

«Да, — успела подумать Люция, — может, фехтовальщик из него и впрямь неважный, но удар поставлен что надо. И реакция отменная».

Эльфа отшвырнуло к противоположной стене тесной улочки. Не ожидавший такого поворота дел бессмертный мигом утратил свойственную его племени степенность и превратился из умудрённого столетиями нелюдя в обиженного юнца:

— Да вы что?! Совсем ополоумели?! — обиженно захрипел «Тать» и заплясал на мокрой мостовой, держась рукой за ушибленную скулу.

— С ума посходили! — продолжал он причитать и охать, выписывая занимательные коленца. — Сперва какой-то дряни под ноги насыпали — чуть шею не свернул, потом тюком в голову запустили — едва на смерть не расшибся, а теперь с кулаками бросаетесь?!

— Люция, отойди от него! — рявкнул Торой так повелительно, что даже эльф испуганно вжался в стену.

А уж ведьма, которая снова заметно утратила бдительность и теперь едва не смеялась над забавными прыжками и жалобными причитаниями бессмертного (должно быть впервые в жизни получил в глаз), стрелой метнулась за спину своего волшебника. Уговаривать не пришлось — слишком властным был голос Тороя.

Выбежавшие из башни мальчишки тоже дружно порскнули в разные стороны. Вот так, в считанные мгновения получивший оплеуху бессмертный остался на мостовой в одиночестве.

Только воинственная Кошенька, шипя и фыркая, наскакивала на затравленного эльфа, примериваясь для сокрушительного прыжка, да ещё Торой стоял в опасной близости и враждебно смотрел на подскоки того, о ком совсем недавно говорил с Рогоном.

Алех имел вид потрёпанный и сконфуженный — под левым глазом стремительно наливался синяк, белокурые волосы безобразными патлами облепили изуродованное лицо, уши жалко топорщились. Эльф хватался ладонями за ушиб и, силясь не потерять равновесие, тщетно отбивался от разъярённой кошки, которая в клочья драла его нарядные высокие сапоги (а заодно и ноги).

По всей вероятности животина собиралась растерзать ненавистного возмутителя спокойствия, который обнаглел настолько, что посмел напугать её людей. При этом пушистой трёхцветке было решительно всё равно, что перед ней как-никак эльф, то есть существо во всех смыслах обаятельное и всем четвероногим (да и двуногим тоже) симпатичное. Хищница разозлилась на бесцеремонное вторжение и вовсе не собиралась спускать такую наглость даже остроухому бессмертному, сколь бы ни был он испуган и сколь бы ни казался безобидным. Будь ты хоть феей с крылышками, а посягать на кошкиных друзей не рискуй. Судя по всему, эльф это уже понял.

— Да уберите вы её! — хрипло взмолился он. И снова дрыгнул ногой, пытаясь отразить очередную Кошенькину атаку.

— Киса, ко мне! — Илан хлопнул себя по колену и, о чудо, трёхцветка перестала наскакивать на незваного гостя. С исполненным достоинства видом победительницы она отошла к мальчикам и встряхнулась, словно бы говоря «Очень нужно. Не для себя стараюсь».

Люция подняла мокрую холодную кошку из лужи и прижала к себе, благодарно поглаживая по мокрой шерсти. Девушка хотела спросить у Тороя, кто такой их неизвестный гость, но вместо этого только жалко чихнула — тонкая ночнушка уже насквозь промокла и липла к окоченевшему телу. Девушка чувствовала себя голой и несчастной, да и колени до сих пор тряслись от пережитого ужаса.

Торой, ни слова не говоря, сдёрнул с безвольного эльфа плащ и укутал продрогшую спутницу. Бессмертный открыл было рот в попытке что-то сказать, но волшебник сделал неопределённый жест, словно затворил невидимую задвижку, и Алех не смог произнести ни звука — губы крепко-накрепко сомкнулись и теперь ночному гостю оставалось лишь мычать, таращиться на мага да испуганно вращать глазами без права на оправдательную речь.

Но чародей даже бровью не повёл, видать, нынешним вечером жалость к побеждённому была ему чужда. Торой обнял Люцию за плечи, почувствовал, как она зябко трясётся под Алеховым плащом и виновато сказал:

— Прости, я не мог вернуться раньше.

Тут-то ведьма и позволила себе обиженно и укоризненно расчихаться.

* * *

Они возвращались в покинутые комнаты по изогнутым дугам мостовых — впереди вымокшие до нитки Илан и Элукс, держащиеся за руки, следом спотыкающийся Алех в уже насквозь промокшей щёгольской одежде и изодранных сапогах, за ним ведьма в слишком длинном для неё плаще и хмурый волшебник с отпечатком эльфийской ладони на щеке.

В покоях Люция заставила себя немного и через силу поплакать, чтобы Торой с виноватым видом побегал вокруг с сухим одеялом, извинениями и бокалом подогретого вина. Алех, насупившийся и не имеющий возможности произнести ни слова, сидел в кресле возле камина. Он надменно (и вместе с этим несколько затравленно) вздёрнул подбородок и даже попытался принять независимый вид. Впрочем, последнее получилось плохо. Судя по всему, эльф теперь и пошевелиться не мог без разрешения Тороя. Бессмертный обиженно вращал глазами (один из которых уже изрядно заплыл) и силился разрушить чары волшебника. Однако слабые попытки оставались безуспешными.

Элукс, обычно безучастный ко всему, кроме своих рисунков и карандашей, замер возле порога и принялся беззвучно плакать, сотрясаясь всем телом.

— О, Сила Всемогущая! — выругался Торой. — Ну, что ещё?

Рисовальщик подрагивающим пальцем указал в направлении балконной двери — здесь в хаосе валялись раздавленные баночки с красками, сломанные карандаши и кисти. На роскошном ковре подсыхали отпечатки подмёток Алеховых сапог, удачно измазанных в белилах.

— Здесь такой беспорядок… — проскулил мальчишка, глотая слёзы, и добавил. — Элукс не виноват.

Торой покачал головой:

— Конечно, нет. — И тут же уважительно поинтересовался, — Илан, твоя была идея?

Паренёк довольно кивнул.

— Молодец, — похвалил волшебник. — Толково придумано.

Алех болезненно дёрнулся, видимо, припоминая своё сокрушительное падение, и принялся обиженно рассматривать испачканный в белилах сапог.

— Помоги Элуксу навести порядок, — попросил волшебник Илана.

Маг отвернулся от мальчишек, которые принялись ползать по полу, собирая уцелевшие карандаши и краски. Юный рисовальщик обиженно всхлипывал, а Илан вполголоса уговаривал его не расстраиваться. Внучок зеркальщика вообще занял по отношению к слабоумному художнику эдакую покровительственно-заступническую позицию — взросло хмурился, качал головой и с самым серьёзным видом в чём-то увещевал. Впрочем, Торою было не до ребят. Мрачный, словно нависшая за окном туча, маг повернулся к Алеху и повторил то неуловимое движение, которое заставило бессмертного замолчать.

— Говори. — Это милостивое позволение прозвучало, как приказ.

Волшебнику было странно видеть эльфа таким растерянным и испуганным, из-за этого казалось, будто остроухий ведьмак и не нелюдь вовсе, а самый обыкновенный человек, да ещё и по возрасту младше Тороя.

— Что говорить-то? — просипел со своего места Алех. — Видишь, не в голосе я, простыл.

Маг снисходительно усмехнулся и от щедрот своих вручил эльфу стакан горячего вина. Люция, кутаясь в плед, с интересом наблюдала за происходящим.

— Это друг моего наставника, Люция, — пояснил чародей. — Его зовут Алех.

Ведьма учтиво кивнула (жалкие остатки бабкиного воспитания) и вежливо сказала совершеннейшую нелепицу:

— Очень приятно познакомиться.

— Не могу согласиться. — Обиженно буркнул эльф и снова уткнулся в чашу с вином. — Мне приятно не было. Чего вы набросились? Да ещё эту вашу, когтястую, натравили.

И он безо всякой приязни кивнул на равнодушно умывающуюся кошку. Торой с удивлением смотрел на Алеха, который, мягко говоря, вёл себя едва ли умнее Элукса. А говорил и вовсе, как простолюдин с окраины королевства.

— Алех, — напомнил маг, — я слушаю твои объяснения.

Бессмертный отбросил со лба мокрую прядь и, в мгновение ока преображаясь из взъерошенного пленника в исполненного достоинства аристократа, степенно ответил:

— Видишь ли, Торой, я явился сюда после тягостной болезни, совершенно охрипшим. И вовсе не имел целью кого-то преследовать или пугать, я лишь искал вас, а когда нашёл, и помыслить не мог, что мой вид нагонит этакого страха. Я вообще надеялся, что вы спите, думал, отыщу, постучусь в покой и тихонько разбужу. А вы почему-то не спали, испугались и кинулись наутёк, да так бойко, что и верхом не угонишься. Пытался я крикнуть вслед, чтобы остановились, но ничего толкового не вышло — голоса уже который день вовсе нет.

Он и впрямь не говорил, а жалко и натужно сипел, что только усиливало абсурдность патетической речи.

Люция сдержалась от улыбки и согласно закивала:

— Правда, правда, он что-то там бурчал, но я только ещё сильнее испугалась. — Она подтянула плед к подбородку и добавила. — Нас разбудила кошка, она его в окно заприметила.

И тут же пожаловалась:

— Торой, он превратился в огромную летучую мышь!

Маг приподнял брови и снова повернулся к нелюдю:

— Алех?

Эльф пригубил горячего вина и уже с меньшей хрипотцой в голосе, столь ему не шедшей, сказал:

— А как ещё было вас догнать? Впрочем, пОлно об этом… Теперь по существу — поелику Гелинвир опустел, а маги погибли…

— Откуда, — зарычал волшебник, вцепившись в плечи эльфа. — Откуда тебе это известно?!

Алех, столь непривычный к подобным грубым приёмам, захлопал красивым, не подбитым глазом и, по возможности отстранясь от пышущего гневом собеседника, ответил:

— Да оттуда, Торой, что, кроме тебя, в целом свете не осталось ни единого волшебника! — Он выкрикнул это сипло и отчаянно. — Ни единого!

Маг отпустил плечи бессмертного и отступил назад, открывая и закрывая рот, но не произнося при этом ни звука.

— Оглядись вокруг, — продолжил тем временем эльф, подавшись вперёд. — Неужели в тебе нет даже слабого понимания произошедшего?! Я пребывал в Кин-Чиане, когда над этими благодатными землями разразились сперва невиданные дожди, а потом неведомая лихорадка. Недуг подкосил меня, как и прочих несчастных, два дня я бредил, а когда, наконец, оправился, понял, что как маг ни на что не способен! Даже волшебный огонёк не в силах сотворить! Жители королевства переболели и выздоровели, умерших почти не было, ну если не считать одного-двух десятков человек, а вот волшебники — все до одного лишились Силы. Да посмотри же на меня!

И он яростно топнул ногой. Торой не стал спрашивать, почему Алех не удивлён тому, что ученик его друга, некогда низложенный, вдруг снова обрёл свои способности. Он вообще ничего не спросил и не сказал. Промолчал. Лишь посмотрел на Алеха внутренним взором, нащупывая вероятную ложь. Эльф не противился. Хотя и мог бы. Волшебник явственно видел уверенные сполохи колдовской Силы над головой бессмертного. Определённо перед Тороем сидел ведьмак. Очень сильный, но всё-таки ведьмак, а не чародей. Сполохи горели уверенным прозрачно-синим светом и среди них не было ни единой тревожной нотки лжи.

— Ты ведьмак. — Спокойно констатировал Торой. — Ай-ай-ай… Ведьмак в составе Великого Магического Совета… Алех, как же ты дошёл до такой низкой лжи, не говоря уже о низкой магии?

Люция испуганно распахнула глаза. Ведьмак? Эльф? Да ещё и представитель Совета? Девушка залпом допила вино. Ну и дела…

— Да, ведьмак. — Спокойно ответил Алех. — А ты чернокнижник и некромант.

Торой усмехнулся:

— Ну, я-то этого никогда не скрывал, в отличие от тебя. Потому и поплатился.

Эльф удивлённо покачал головой и спросил:

— Разве ты не понимаешь, что я… был твоим хранителем? Неужели ум твой настолько притупился? — Он в сердцах хлопнул ладонью по подлокотнику кресла. — Ты ведь видел меня, когда очнулся в теле Рогона? И неужели не мог помыслить, что именно Рогон вверил твою судьбу моим заботам? Именно для этого мне всеми правдами и неправдами следовало попасть в Совет и дождаться твоего рождения. А ведь я, мой друг, более ведьмак, нежели волшебник. И, поверь, очень сложно скрывать свои умения, особенно, когда вокруг — самые лучшие чародеи сопредельных королевств. Ты даже не представляешь, чего мне стоило оказаться в Совете, и уж тем более, к каким ухищрениям довелось прибегнуть, дабы не оказаться раскрытым. И, кстати, Торой, именно я, понимаешь, я настоял на твоём низложении. Не случись это в своё время, и ты не остался бы магом после всего того, что разразилось на днях.

Волшебник смотрел на бессмертного широко раскрытыми глазами, словно видел не давно знакомого нелюдя, а какую-то редкостную диковину, ну, там, говорящую кошку или летающую лошадь.

— Ты? — одно это коротенькое слово вместило в себя столько противоречивых чувств, что развесившая уши Люция даже побледнела.

— Да, я. — Бесстрашно признал эльф. — И именно я весьма ловко подменил некие толкования Книги Судеб, чтобы представители Совета не вздумали проявить по отношению к тебе мягкость. Золдана очень уважали, а потому могло статься, что тебе простили бы и не такое из почтения к заслугам наставника.

Торой рухнул в кресло и уставился на горящий в камине огонь. Некоторое время маг сидел молча, осмысливая сказанное эльфом. Алех же допил вино, прошёлся по комнате и подобрал с пола один из рисунков Элукса. Тот самый, на котором была изображена Люция с кошкой и сидящим у ног Иланом.

— Красиво, — с видом знатока и бывалого эстета похвалил бессмертный работу художника и повернулся к ведьме. — Так, значит, ты и есть та колдунья, которая украла мальчика? Интересно, интересно…

Изящным движением эльф отбросил с плеч ещё мокрые белокурые волосы и подошёл поближе к огню, чтобы рассмотреть рисунок во всех подробностях. Алех учтиво помалкивал, давая Торою возможность переварить полученные новости. Между тем, бессмертный имел весьма плачевный вид — левый глаз наливался великолепным синяком, от одежды валил пар, спутанные волосы висели патлами и только царственная осанка позволяла педантичному Алеху выглядеть более или менее достойно.

Люция вздохнула и сказала ведьмаку:

— Я бы вылечила твой синяк, но у меня не осталось никаких трав. Всё было в том узелке…

Эльф благодарно и очень изысканно поклонился (этот поклон совершенно не вязался с его жалким видом), после чего самым светским тоном промолвил:

— Ах, ничего, ничего, пустое…

Однако Торой, не выныривая из пучины своих раздумий, звонко щёлкнул пальцами и в воздухе незамедлительно возник изрядно подмокший узел с вещами. Ведьма тут же принялась деловито рыться в пожитках. Маг не обратил на происходящее никакого внимания. Ему даже не пришло в голову, что, по сути, он и сам, не прилагая никаких усилий, может вылечить Алехов фингал. Волшебник совершенно упустил этот момент, а гордый эльф, конечно же, не стал просить.

«Значит, Алех — лишь помощник Рогона, не он навёл эти страшные чары, которые коснулись минимум трёх королевств: Фриджо, Кин-Чиана и Флуаронис… Алех не врёт, иначе я разглядел бы его ложь. Да потом, он и впрямь начисто лишён Могущества. Если способности к колдовству спрятать ещё получится (при должном опыте и сноровке), то способности к магии не замаскируешь. Выходит, Алех не враг, если только он не в сговоре с таинственной ведьмой…»

— Алех!

Эльф поднял голову, отвлекаясь от сосредоточенного и прилежного смешивания трав, полученных у Люции.

— Что, Торой?

— Ты можешь поклясться клятвой бессмертного в том, что не причастен к произошедшему в королевствах, не знаешь того, кто устроил подобное и ни в коей мере не потворствовал и не потворствуешь случившемуся?

Остроухий ведьмак склонил голову к плечу и спокойно поинтересовался:

— Без этого ты мне не поверишь?

Торой отрицательно покачал головой.

Алех тонко улыбнулся и ответил:

— Правильно. — К эльфу постепенно возвращались прежние замашки бессмертного, умудрённого опытом столетий. — Что ж… Я клянусь тебе перед лицом Вечности в том, что не причастен к произошедшему в королевствах, не знаю того, кто устроил подобное, и ни в коей мере не потворствовал и не потворствую случившемуся.

Волшебник удовлетворённо кивнул, однако гаденькое недоверие всё-таки не исчезло совсем. Торой прекрасно помнил, как несколько лет назад один эльф уже давал ему подобную клятву, но при этом так умело, манипулировал словами, что умудрился обойти зарок.

— Торой… — тихо позвал Алех. — Я не обману тебя. Всё, что я делал, я делал ради того, чтобы ты сохранил свои способности и не погиб от неведомых чар.

Маг нервно заходил по комнате:

— Допустим, я тебе верю, но в таком случае, ответь — зачем? Зачем ты так рисковал? Я — человек, а ты — эльф! Эльф не может рисковать всем ради человека, который в лучшем случае проживёт всего-то семьдесят или восемьдесят лет!

Бессмертный грустно улыбнулся, осторожно потрогал налившийся бордовым синяк и убеждённо ответил.

— Может. Мой лучший друг был человеком. Он умер три с половиной века назад, но мне до сих пор его не хватает.

Торой вздрогнул:

— Это ты о Рогоне?

— О нём. — И эльф повернулся к ведьме. — Люция, если у тебя есть златолист, можно добавить и его, он отлично заживляет.

И ведьмак пустился в пространный рассказ о лекарских свойствах болотного растения. Девчонка слушала, открыв рот, и заворожено наблюдала за умелыми действиями бессмертного колдуна. Он же, ничуть не смущаясь, ловко растирал в старинной ступке травы, неспешно читал заклинания и даже успевал пояснять каждое из своих действий, ну ни дать ни взять — наставник перед классом учеников-лоботрясов.

Алех говорил неторопливо и понятно, время от времени с изящной небрежностью отбрасывал с плеч волосы и даже шутил. Люция против воли залюбовалась остроухим нелюдем, который, погрузившись в тонкости ведьмачьего искусства, утратил свойственную своему племени надменную спесь. Торой перехватил очарованный взгляд колдунки и усмехнулся — да уж, Алех настоящий эльф, при желании без труда обворожит любую барышню, даже будучи украшенный синяком.

Маг отвлёкся, отыскивая глазами притихших мальчишек — Элукс и Илан давно уже навели порядок перед балконной дверью и теперь клевали носами на широкой тахте — между ними, недовольно посверкивая на эльфа глазами, лежала обсохшая Кошенька. Понаблюдав за бессмертным ещё какое-то время, пушистая трёхцветка решила, что после её сокрушительного нападения он присмирел и может считаться неопасным. Удовлетворённая этим фактом животина беззаботно зевнула и свернулась калачиком между мальчишками.

А Люция, обрадованная появлением собеседника, который охотно отвечал на все её многочисленные вопросы, продолжала выведывать у эльфа тонкости колдовства.

— А как ты превратился в летучую мышь?

«Надо же, — приревновал незаметно для себя Торой, — а мы уже на „ты“».

— Ну… — замялся остроухий ведьмак, — Видишь ли… Это достаточно сложно, если ты в совершенстве владеешь умением летать на помеле…

Колдунка горестно вздохнула:

— Нет, не владею. Бабка не успела толком научить…

Алех на это только беззаботно пожал плечами:

— Я научу, если будет время. Думаю, за два-три года при должном старании ты всё освоишь…

Ведьма посмотрела на него едва ли не с обожанием.

— Алех. — Прервал идиллическую беседу Торой. — А как ты нас нашёл?

Эльф приложил компресс с наговоренными травами к синяку и, откинувшись на спинку кресла, ответил:

— Очень просто. Я всего лишь поставил себя на твоё место. И решил, что ты отправишься именно в Гелинвир — крепость испокон веку считается самым надёжным укрытием. А потом, уже будучи в Фариджо, я обнаружил след твоего волшебства — этот дождь. Он буквально весь пронизан магией. Ну и ещё я видел некую яблоню во дворе одной старой деревенской бабки…

Чародей улыбнулся, вспомнив Ульну.

За окном тем временем забрезжил рассвет. Алех опасливо покосился на высокие створки и с робкой надеждой в голосе спросил:

— Ты уже убрал тела?

Торой кивнул. Он знал, сколь сильно эльфы боятся смерти и всех её проявлений, а потому не удивился, услышав в голосе бессмертного плохо скрываемую дрожь.

— Алех, как ты думаешь, кто затеял всю эту канитель с зеркалом?

Бессмертный озадаченно помолчал, придерживая компресс, а потом со вздохом ответил:

— Не знаю. Нам остаётся лишь одно — ждать.

Торой вскочил:

— Но мы не можем ждать! Да и, самое главное, чего ждать? Ты знаешь? Кто бы и зачем это ни устроил, но он явно не сентиментальничает, а идёт к поставленной цели, невзирая на средства. Это беспринципный человек, для которого смерть сотен людей — недостойная внимания мелочь. Честно говоря, я даже подумал, что это ты…

Алех насмешливо приподнял бровь, словно вопрошая, мол, чем обязан?

— Да потому, — ответил Торой на безмолвный вопрос, — что только эльфы могут вот так, безжалостно, вершить чужие судьбы, особенно, если это судьбы человеческие. А, когда Рогон сказал мне, что ты был ведьмаком, то…

— Можешь не продолжать, — обиженно прервал его Алех, переплетя красивые пальцы. — Фантазия у тебя всегда была отменная. Могу представить, каким чудовищем ты меня возомнил.

Волшебник уныло кивнул. Люция присела на подлокотник его кресла и ободряюще потрепала по плечу. От эльфа не укрылся этот знак внимания, и он грустно вздохнул, как будто неожиданная ласка напомнила ему что-то не очень весёлое.

— Люция, если у тебя под рукой ещё есть травы, поделись, я приготовлю что-нибудь от горла. — Вежливо попросил бессмертный, которому уже порядком надоело хрипеть не своим голосом.

Юная ведьма проворно начала ковыряться в своём узелке, попутно вытащив из него давешнюю тарелку, при помощи которой Торой недавно наблюдал за Эрнин.

Увидев тарелку, Алех резво вскочил, совершенно забыв про компресс. Тряпка с травами шлёпнулась на пол, и Торой с удивлением увидел, что от синяка, так ловко наставленного им эльфу, не осталось и следа.

— Откуда у тебя это? — сдавленным голосом поинтересовался ведьмак, поворачивая в руках колдовское блюдо то так, то эдак. — Откуда?!

Он буквально впился в девчонку глазами, требуя немедленного ответа.

— От б-б-бабки… — испуганно выдохнула Люция и тут же принялась оправдываться, неправильно истолковав волнение Алеха. — Это моё, я не украла! Когда бабку сожгли, я…

— КТО? — едва ли не взревел эльф. — КТО была твоя бабка?

Люция шарахнулась в сторону от сумасшедшего ведьмака, а на тахте проснулись и испуганно начали озираться сонные мальчишки, даже Кошенька и та бодро встряхнулась, снова приготовившись к бою.

— Прекрати на неё орать, иначе наставлю второй синяк. — Зло отчеканил Торой, которому совершенно не нравилось смотреть как Люция затравленно вжимается в стену.

Усилием воли эльф взял себя в руки и с расстановкой спросил:

— Люция, скажи мне, кто была твоя бабка?

Девушка растерянно захлопала глазами:

— Не знаю… Просто бабка… Старая ведьма, мы рядом с флуаронской деревенькой жили, ей меня подкинули ещё в младенчестве…

— Как? — взвыл от нетерпения бессмертный, которого почему-то начала бить нервная дрожь. — Как её звали?

— Я не знаю! — в отчаянье крикнула Люция. — НЕ ЗНАЮ! Я называла её бабушкой, а деревенские или госпожой, или старой каргой — заглазно.

Однако Торою уже изрядно надоела вся эта истерия, а потому он схватил эльфа за плечи и встряхнул так, что у бессмертного щёлкнули зубы.

— Да объясни ты толком, в чём дело, хватит её пугать! Она не пленница, а ты не на допросе!

Люция хлопала глазами — вот так откровенно Торой заступался за неё впервые. Ведьме было и приятно, и жутковато — ну, как сейчас затеют драку?

— Прекрати! — она отцепила Тороевы руки от плеч ведьмака.

Алех высвободился и, потрясая блюдом, словно шаман бубном, зачастил:

— Такая тарелка всего одна. Понимаешь? Одна! И это я, я её сделал! Для женщины, которая была мне очень дорога. То было три столетия назад.

Торой зло выдохнул и ответил:

— Я думаю, этой женщиной никак не могла оказаться наставница Люции. Она, конечно, была стара, но явно не настолько. Наверное, твоё блюдо просто украли или передали по наследству.

Алех смотрел на Тороя огромными, потемневшими от горя глазами. И это горе показалось волшебнику знакомым — такой взгляд бывает у того, кто навсегда потерял любимого человека.

— Нет. Она не могла передать его по наследству. Ровно как его не могли бы украсть, — отчаянно выдохнул эльф. — Я… я сделал так, чтобы блюдо перестало существовать, случись что-то подобное. О, Силы Древнего Леса, она… она жива!

Торой не знал, чему больше удивляться — тому, что эльф, входящий некогда в состав Великого Магического Совета, употребил свойственное лишь колдунам и ведьмам славословие или выражению его глаз, слишком живому, слишком человеческому и столь чуждому равнодушным бессмертным — выражению любви и отчаяния. Алех прижал уродливое блюдо к груди и судорожно вздохнул.

Мальчишки некоторое время таращились с софы на взрослых, а потом, усталые и сонные, снова свернулись калачиками и дружно засопели. Эльф же опустился в кресло и, поглаживая тонкими пальцами потрескавшуюся эмаль старой тарелки, жадно всмотрелся в безыскусный узор.

— Покажи мне её… — тихо попросил, нет, приказал он колдовскому блюду. — Покажи мне её!

А память сердца оглушила, ослепила и навалилась всей своей тяжестью.

* * *

Пока эльф, волею судеб вернувшийся в Гелинвир, лихорадочно сжимал в руках столь ценное для него блюдо, за десятки вёрст от магической столицы взошло солнце. На самой окраине королевства Флуаронис, называемой в народе Приграничьем, первые робкие лучики боязливо скользнули по янтарным стволам сосен, приласкали кучерявую зелень кустов бузины и весело рассыпались по белым полотнищам разбитых на опушке шатров.

Окажись где-нибудь поблизости случайный грибник, ему осталось бы лишь недоумевать, откуда здесь — так далеко от наезженных трактов — взялись неведомые путники, да мало того, что взялись, так ещё и лагерем встали? Впрочем, случайного грибника в такой глуши вовек не сыскать, а потому дивиться на чудаковатых странников было некому.

Маленький лагерь безмятежно спал. Его обитатели знали — никто не потревожит их покой, а стало быть им вполне можно позволить себе как следует отдохнуть перед долгой дорогой.

И лишь полог одного из шатров оказался откинут, несмотря на рань. Его обитательница стояла у подножия корявого старого дуба и задумчиво смотрела куда-то вдаль. Девушка была красива и очень молода. Такая просто не может страдать бессонницей! Она и не страдала. Размышляла.

Вожделенная цель, к которой она шла так долго, была уже совсем близко. Час-другой и обитатели маленького лагеря проснутся и начнут собираться в путь. Дорога предстояла неблизкая, но — Силы Древнего Леса свидетели! — она станет последней неблизкой дорогой в её долгой жизни.

Та, которую любимый мужчина когда-то называл Фиалкой за удивительный цвет глаз, едва сдержалась, чтобы унять резво забившееся от нетерпения сердце. Скоро, совсем скоро… Фиалка вздохнула и задумчиво провела рукой по кудрявым пепельным волосам. Уже который день она не могла думать ни о чём другом, как о своей Цели.

Старое зеркало — уродливое и опасное — лежало в шатре, завёрнутым в плотную ткань. Оно уже частично выполнило своё предназначение, и как выполнило! Сегодня утром Фиалка снова не без радости заглянула в мрачные глубины, и, конечно, не увидела ничего, кроме разноцветных сполохов. Да и понятно, что может отразить мерцающая гладь, поглотившая в себя столько чужой Силы?

Ведьма глубоко вдохнула сладкий лесной воздух, такой утешительный и родной. Как же хорошо… Вот только не мучили бы настрадавшееся сердце воспоминания. Но, увы, воспоминания всегда были рядом. И чем больше времени проходило, тем ярче и болезненнее они почему-то становились. Фиалка даже подумала — а ведь то далёкое утро было очень похоже на сегодняшнее — такое же приветное и мирное.

И память услужливо раскрыла объятия: «Ты хочешь вернуться туда? Так возвращайся».

И ведьма вернулась.

* * *

Солнечное утро прокралось в окно неказистого домика, затерянного в густой чаще Кин-Чианского леса. О, как отличался этот лес от мрачных еловых чащ! Каким чужим и непонятным казался первые дни! Огромные — в несколько обхватов — деревья, с гладкими, лоснящимися стволами, диковинные кустарники с глянцевитыми листьями, неведомые ягоды и ароматные травы… Хорошо ещё, что Знание ведьмы всегда поможет отличить целебную траву от ядовитой, а съедобную ягоду от какой-нибудь природной отравы. И вообще, лес кажется чужим только первую седмицу, пока не привыкнешь к неведомым шелестам, не научишься отыскивать дорогу к дому в незнакомой чаще. Но лишь только узнаешь, что гладкая кора высоких исполинов прекрасно исцеляет ушибы и ссадины, что листья диковинного кустарника на самом деле ароматная пряность, а из сладких ягод можно варить духмяные морсы — тут же поймёшь, что любой лес, он для ведьмы всегда родной дом.

И вот, та, которую любимый ласково называл Фиалкой, открыла глаза и сладко потянулась, радуясь новому дню. Она никак не могла поверить в то, что отныне её счастье обрело свободу — больше никогда не станут на пути седобородые маги или влиятельная родня избранника, не замаячит вдали сомнительная будущность опозорить единственного любимого мужчину своим недостойным происхождением. Фиалка повернулась к спящему рядом (нет, не мужу) любовнику. Да и разве может отпрыск дворянского рода взять в жёны пускай и очень смазливую ведьму-полукровку?

Он спал. О, Силы Древнего Леса, как же он был красив! Не той приторно-совершенной красотой, скажем, эльфов, а особенной людской красотой, которая не так безупречна, а потому стократ более притягательна. Фиалка осторожно поцеловала спящего в щёку, уколола губы о жёсткую щетину и хихикнула. Сонная рука ласково погладила голое девичье плечо. Он не проснётся. Пока. Он ведь не ведьма, которой по природе своей начертано вставать с восходом солнца, когда каждая травинка, каждый листик полны сладчайшего сока и колдовской Силы.

Фиалка легко выскользнула из-под одеяла, неспешно оделась и уселась возле стола расчёсывать спутавшиеся за ночь пепельные кудри. Она как раз закончила распутывать гребешком последнюю непослушную прядь, когда за окном послышался приглушённый топот лошадиных копыт. Увы, совсем спрятаться от мира никогда не получится…

Ведьма вышла на крыльцо, прикрывая глаза ладонью — так слепило радостное солнце, пробивавшееся сквозь густые кроны. Всадник спешился и изящным движением перебросил поводья через голову лоснящегося гнедого жеребца. Фиалка узнала раннего гостя сразу, не помешали ни яркое солнце, ни просторный, даже бесформенный дорожный плащ странника. Скользящая лёгкость движений, грациозность, с какой всадник покинул седло, сверкнувшие на солнце светлые волосы позволили бы ей узнать его из тысяч.

Он подошёл к крыльцу и даже не сразу поклонился — впился в Фиалку долгим пронзительным взглядом. О, как же любили эти бездонные зелёные глаза! С какой надеждой и жаждой смотрели они на молодую ведьму. Наконец, утренний гость отвесил учтивый полупоклон — белокурые волосы качнулись, приоткрыв на мгновение красивые продолговатые уши. Стоящая на пороге вежливо склонила голову в ответ. Она знала, эльф никогда не стал бы беспокоить затаившихся в чаще попусту, раз приехал — значит, привёз какие-то важные известия.

— Я разбудил тебя? — тихо спросил он.

В мягком голосе было столько неизбывной и трудно скрываемой тоски, что сердце Фиалки (да, да, то самое сердце, которому, как известно, не прикажешь) дрогнуло. На мгновение она представила этого эльфа на месте своего мужчины — что бы она чувствовала, если, однажды проснувшись, увидела не обожаемые до яростной дрожи черты своего любовника, а вот это безукоризненно прекрасное эльфийское лицо? И тут же поняла — подобное попросту невозможно. Невозможно по той простой причине, что случись в этой жизни подобная перестановка и она — Фиалка — задохнётся от точно такой же нестерпимой боли и тоски, от какой сейчас задыхается перед нею эльф.

«Почему не я? — Безмолвно вопрошали плотно сомкнутые губы бессмертного. — Почему не я? Как могло такое случиться? Ведь никто и никогда не полюбит тебя так, как люблю я! И если мы не предназначены друг для друга, тогда зачем судьба свела нас вместе? Неужели только для того, чтобы один из нас страдал, а другой чувствовал себя виноватым в этом страдании? За что? Или почему? Да, почему, почему ты не любишь меня?»

Тишину леса нарушал только шелест ветвей. Эльф молчал. И стоящая на пороге женщина тоже не произнесла ни слова. Они оба знали, что такова их участь. С одной стороны — его несчастная любовь, которую так трудно (да и стыдно тоже) скрывать от лучшего друга. С другой стороны — её временно счастливая любовь к другому мужчине, любовь, которой не суждено продлиться долго.

— Я проснулась раньше. — Негромко ответила Фиалка на отзвучавший едва ли ни вечность назад вопрос.

Эльф поднялся по ступенькам крыльца и сказал:

— Эйлик хочет встретиться с твоим мужем.

Фиалка грустно улыбнулась столь трогательной эльфийской щепетильности — этот бессмертный никогда не унизит её даже намёком на то бесстыдное положение, в котором она живёт — положение любовницы. Как никогда не оскорбит её признанием в своих чувствах, или даже намёком, подначкой, на возможный роман. Всё, что он чувствует к ней, никогда не будет облечено в признание. Конечно, если не считать за признание горящие тщательно скрываемым обожанием глаза. Впрочем, это обожание способна разглядеть только женщина. Да и то при условии, что женщина эта очень, даже слишком проницательна. А ведь он и впрямь любит её. За что? За что её вот так любить — безродную, пускай и смазливую ведьму?

— Эйлик? — удивилась она. — Что ему нужно?

Остроухий бессмертный выразительно пожал плечами:

— Этого я не знаю. С ним встречался Зэн-Зин, он скоро будет здесь и, надеюсь, всё объяснит.

Фиалка кивнула.

— Подожди тут, я пойду, разбужу мужа. — Она, в который уже раз, охотно поддержала предложенную игру в приличия, равно как и свой надуманный статус замужней особы.

Эльф послушно остался ждать на крыльце, проводив красавицу-ведьму взглядом полным нежности и боли.

* * *

— Милый… Милый, проснись. — Пепельная прядь щекотнула покрывшуюся за ночь щетиной мужскую щёку.

Он открыл глаза и сказал — не спросил, а именно сказал, — подчёркивая уже свершившийся факт:

— Кто-то приехал.

Фиалка кивнула и улыбнулась. Да, завтракать они будут в компании.

Кин-чианец Зэн-Зин примчался на взмыленном жеребце (это же надо так лететь через чащу!) спустя час. У крыльца вылил себе на голову ковш воды из кадушки и, роняя капли, ввалился в дом, где мирно завтракали трое его друзей.

— О, не успели проснуться, сразу давай животы набивать? Дорогая, так ты растолстеешь, и ненаглядный тебя бросит.

Новоприбывший улыбался, стряхивая воду с коротко стриженых чёрных волос. Раскосые глаза насмешливо блестели на круглом, словно луна, лице — поди, угадай в таком жизнерадостном балагуре чернокнижника. А вон она — татуировка в виде распахнутого человеческого глаза — аккурат на внутренней стороне ладони, во всей своей красе. И как ни пугай Зэн-Зина гвардейскими патрулями да магами, а татуировку эту он прятать не станет, такой вот бедовый, не гляди, что росту в нём на полголовы только и больше, чем в гноме, а телосложение, словно у мальчишки-подростка.

Девушка за столом улыбнулась появлению бодрого гостя и ответила:

— Он никогда меня не бросит.

Фиалка сказала это слишком твердо и тут же почувствовала, как болезненно сжалось сердце, ведающее об этой самоуверенной лжи. Эльф на другом конце стола уронил взгляд в кружку с травяным отваром.

— Ну, тогда пойдёт по миру, покупая ткань для твоих нарядов. — Быстро нашёлся узкоглазый гость. — Небось, аршин по десять надо будет извести на одни только юбки. Обнищаете.

И он уселся за стол, не дожидаясь приглашения. Ловко съел пару сырных лепёшек, со вкусом, не стесняясь дурных манер, облизал испачканные в топлёном масле пальцы и сказал, наконец:

— Эйлик, спасу нет, как хочет с тобой, мой магический друг, свидеться. До печёнок меня достал, так просил всё устроить, говорит, есть у него какая-то совершенно потрясающая идея. Итель, налей мне что ли молока, а то в горле пересохло… И ещё пару лепёшек дай.

Фиалка, а точнее, ведьма Итель поднялась на негнущихся ногах из-за стола и направилась к печи, с трудом борясь со слезами. Мало им всем того, что её мужа (а, да чего уж расшаркиваться перед самой собой, так и говори — любовника!) изгнали из Великого Магического Совета за вольнодумие! Мало им того, что от него навсегда отказалась высокородная семья за связь с чернокнижниками и ведьмой-простолюдинкой — уж тут неизвестно, что позорнее, то, что простолюдинка, или то, что ведьма! Теперь эти пламенные борцы с порядком надумали ещё какую-то гадость! Почему, почему нельзя оставить их в покое. Почему нельзя дать им жить тихо и уединённо? Зачем всё это?

Она кусала губы и в то же самое время баюкала в сердце ответ на все эти многочисленные вопросы — да потому, что Рогон не может иначе, выше его сил прозябать в какой-то глуши, прячась от мира и людей. Его способности, его ум, его желание всё постичь и изменить никогда не дадут Ители возможности спокойно сидеть у очага и вязать очередные штанишки для очередного ребёнка. Да, сейчас он пошёл на поводу у своей любовницы, оставив Гелинвир. Даже на некоторое время отошёл от дел и вот уже который месяц живёт в этой идиллической глуши, прячется, говоря проще.

Но… Но следовало признать, что Рогон — прежде всего великий маг, и только потом — муж, отец, сын… А ещё он совершенно не знает, как больно Ители, что их и без того коротенькая жизнь будет потрачена на волшебство, чернокнижие и некромантию. Зачем оно вообще нужно — волшебство? И ведьма, в который раз глотая слёзы, прокляла твердолобый Магический Совет, лишивший её мужа (любовника, любовника) возможности не идти наперекор всем и вся, а спокойно созидать, не прячась и не путая следы.

Мужчины негромко говорили о чём-то, Рогон был спокоен и серьёзен, Алех с интересом слушал Зэн-Зина, даже голову на бок склонил — так увлёкся. А узкоглазый кин-чианец продолжал убеждённо вещать, уписывая сырные лепёшки. Итель не слушала. Она вообще ушла из домика, чтобы ничего не слышать, не видеть и не знать. Это на самом деле страшно — знать куда, когда и, самое главное, от кого снова придётся бежать.

* * *

— Фиалка… — он поцеловал её в кудрявый затылок, когда она остервенело намывала в ручье посуду, оставшуюся после завтрака. — Почему ты сегодня такая неразговорчивая?

И уселся рядом на траву, чтобы помочь управиться с грязными глиняными мисками. Взял ту, которая побольше, погрузил в прозрачную воду, несколькими уверенными движениями протёр песком, и вот уже сверкающая тарелка опустилась на чистую тряпицу рядом с другой помытой утварью.

В этом был весь Рогон. Он никогда не гнушался даже самой чёрной работы. Мог, ничуть не смущаясь своего высокого происхождения, колоть дрова, разжигать очаг, чистить овощи для похлёбки или увлечённо починять хромоногую лавку.

Первое время Итель удивлялась этой его непритязательности, потом привыкла. Только с изумлением отметила про себя, что муж-волшебник крайне редко делает работу по дому при помощи магии. Он вообще редко прибегал к чарам, разве только в случае самой острой необходимости. А в любое другое время предпочитал всё постигать сам. На первых порах, конечно, сделанные им лавки рассыпались прямо под неосторожными седоками, а потом, ничего, выдерживали. С посудой, кстати, получилось точно так же, как и с лавками — первый раз вымытая плошка мало чем отличалась от грязной, зато теперь, ну просто загляденье. Такая уж была у Рогона привычка — если за что-то брался, старался до тех пор, пока не делал всё безупречно. Да, он стал бы идеальным мужем, если бы не оказался волшебником.

Итель вздохнула и ответила:

— Потому что я не хочу, чтобы Эйлик и Аранхольд приезжали сюда. Я вообще не хочу видеть никого из Совета…

Он насмешливо вздёрнул бровь:

— И меня? — серо-зелёные глаза искрились.

Фиалка пожала плечами:

— Ну… ты же больше не ходишь в состав Совета.

Рогон засмеялся и спросил:

— Скажи, отчего иногда ты смотришь на меня с такой тоской, будто знаешь то, чего не знаю я? Вот сегодня, например, за завтраком. — И тут же добавил, словно в оправдание: — Я чуть не подавился. Не к добру это, когда колдунья так глядит.

Итель едва не расплакалась, ну как, как объяснить ему, почему в её любви столько надрыва, столько болезненного самоотречения? Да и разве скажешь такое, когда, кажется, только-только ухватила счастье, прижала его к груди и никак не нарадуешься? А ведь отрывистая горькая правда разобьёт это хрупкое блаженство, не оставит от него даже следа. Да, что тут говорить, сам Рогон не примет такого сомнительного счастья!

И колдунья горько вздохнула про себя: «Ах, мой любимый не-муж, ты слишком, непростительно честен сам с собой, и именно по этой причине я не могу поделиться своей Тайной. Точно так же, как твой лучший друг Алех никогда не признается в том, что влюблён в меня едва ли меньше, чем я в тебя. И ты никогда об этой его любви не узнаешь, потому что дружба для Алеха — нечто стократ более святое, чем любовь. И как жить в этом мире, когда один закон попирает другой: закон любви — закон крови, закон дружбы — закон любви?» Ведьма улыбнулась, привычно сделав вид, что совсем не терзается какими-то там противоречиями.

— Как же мне не смотреть с тоской, если ты вот-вот ввяжешься в очередную безрассудную авантюру, которая не принесёт ничего хорошего? Да, знаю я, знаю, ты очень хочешь, чтобы Совет осознал, наконец, необходимость изучения низшего волшебства. Я знаю, что ради воплощения этой своей идеи в жизнь ты готов жертвовать всем, даже собой, но…

Он замер, отложив в сторону очередную вымытую до блеска плошку.

— Продолжай.

А голос глухой и сиплый, словно Фиалка говорит что-то оскорбительное, что-то в корне неверное. Вот так всегда с этими мужчинами — любить люби, хоть до гроба, но знай, есть в их душе такие уголки, куда тебе вход заказан и не пробьёшься туда, как ни стремись.

— …но как же я? — тихо спросила она, собирая в передник вымытые тарелки и чашки.

Он побледнел. Всегда бледнел, когда упрямился и собирался поссориться — не любил разногласий и слишком явственно боролся с собой, чтобы пойти на открытую ссору, но и цель (точнее, Цель) свою предать не мог.

— Я всегда с тобой, ничего от тебя не таю, разве нельзя просто разделить со мною путь? — он выглядел обиженным и непонятым.

Фиалка едва не разрыдалась. «Да ведь я этим и занята! Делю твой путь, навсегда отказавшись от своего! — Хотелось крикнуть ей. — И я тоже с тобой!» Но пришлось промолчать. И молча же направиться к дому.

А любимый упрямец так и остался возле ручья, смотреть пустыми глазами на воду.

Это уже потом, позже, она узнала, что Аранхольд и Эйлик приезжали вовсе не за тем, чтобы навестить впавшего в немилость друга и даже не за тем, чтобы предложить ему какой-то новый план действий. О, если бы Итель могла знать это раньше, то своими руками выцарапала бы глаза обоим!

* * *

Аранхольд и Эйлик вышли из непролазной чащи к скромному домику спустя три дня после памятной ссоры у ручья. Молния-попутчица (видать, дело рук Алеха, вон как искрится всеми оттенками синего) радостно рассеялась сапфировыми искрами у самого порога.

Эйлик не смог скрыть удивления при виде того, как живёт Рогон, равно как и восторга при виде Ители. Прежде-то смазливую мордочку избранницы опального мага этим двоим лицезреть не доводилось. Надменный Аранхольд и тот с интересом обшарил колдунью глазами, попутно выговаривая слова цветистого приветствия. И всё же, наравне с восхищением, во взглядах обоих магов плескалась и привычная брезгливость — ну как же, такой красивый, аппетитный кусок мяса и, вот ведь досада, подпорченный! Чем подпорченный? Ну, как же — причастностью к низшему чародейству, не-магии.

Ей стало смешно. Вот так идейные бойцы за равенство в волшебстве! Вот так сторонники изучения низшей магии! А сами на ведьму не могут посмотреть, чтобы всем лицом не перекоситься!

Фиалка скользнула по прибывшим равнодушным взглядом и пошла к ручью. По пути она жалела, что вода в нём слишком холодная — очень уж хотелось помыться после липких взоров волшебников. Неудивительно, что она не собиралась слушать того, о чём будут разговаривать мужчины, ну их, эти чародейские дрязги да интриги. Итель лишь удивилась вскользь — отчего это Эйлик с таким любопытством смотрит ей вслед? И почему, собственно, молодые волшебники приехали раньше назначенного срока — не к обеду, а едва-едва после завтрака? Даже Алех с Зэн-Зином ещё не прибыли, а эти уж тут как тут.

Ведьма ушла, не оглядываясь. Ушла она, если уж быть до конца честной, на самом деле потому, что просто боялась — в её присутствии гости не смогут скрыть своей гадливости, и тогда Рогон вспылит. А зачем ему лишний раз сталкиваться с грубыми реалиями этого низкого мира, за который он так радел? Пусть себе разговаривают. Без Ители. А она что? Поди, не цветок — от дурного взгляда не завянет, зато хоть любимого мужчину оградит от ненужного гнева.

Она собирала ягоды беле ни, когда (нет, не услышала) буквально кожей почувствовала приближающуюся опасность.

Берестяной туесок, до половины полный прозрачными белесыми и такими сладкими ягодами упал в траву, но Фиалка этого не заметила. Подобрав подол, она ринулась к затерянному в чаще домику. Бежала так, что все ноги изрезала об остролистые травинки. Изрезала и не почувствовала.

Быстрее, ещё быстрее, туда, к нему! А сердце, сжимаясь в комок, жестоко подсказывало — опоздала, опоздала…

— Милый!

Она выскочила на полянку перед избушкой и тут же увидела обоих — и Аранхольда, и Эйлика. Второй, поставив ногу на ступеньку крыльца, как раз оттирал пучком травы мысок щёгольского сапога. Заприметив выбежавшую из чащи ведьму, он улыбнулся мягкой обезоруживающей улыбкой, робкой и восхищённой. Разве может человек с такой улыбкой причинить зло? И Фиалка, подкупленная этой застенчивостью, сделала несколько осторожных шажков вперёд.

Аранхольд стоял рядом с другом и пристально смотрел на Итель. Руки он скрестил на груди — ни дать, ни взять расслабленный горожанин дышит свежим лесным воздухом — лицо безмятежное и спокойное, даже умиротворённое. Да только разве проведешь ведьму, которая, как никто другой, знает толк в лукавстве? И разве обманешь её наблюдательность? Как ни переплетай руки, как ни прикрывай рукав щёгольской сорочки, а всё же видно — белоснежный манжет в чём-то испачкан… В чём-то буром. И запах такой пряный… А чутьё, оно колдунью тоже никогда не подведёт. Это только по виду Аранхольд такой спокойный, равнодушный даже, но на самом-то деле напряжён и насторожен, словно хищник, готовый к прыжку. Одно неосмотрительное движение и всё — не спасёшься.

Колдунья оскалилась, сверкнув белоснежными зубами. Маг вопросительно поднял бровь (а лицо такое невозмутимое, такое холёное, кожа, как персик), только губы его выдали: слишком бледные и плотно сжатые, да в прозрачных глазах неприятный плотоядный отблеск, ну не маг, а прямо-таки некромант прожжённый!

Но Фиалке и вовсе не было нужды ни до него, ни до коренастого брезгливо оттирающего сапог Эйлика. Туда, в дом!.. Только разве попадёшь в дом, когда поперёк пути два мужика, раззадоренных запахом крови? Сначала Итель подумала, что раз уж у неё отныне нет мужа, то стоит ли вообще бояться схватки с двумя магами? А потом эту бабскую ноющую мысль сменила другая — ведьмачья, совсем отличная от плаксивой женской сущности.

И снова зубы оскалились в хищной ухмылке — Фиалка знала, эти двое не станут пленять её волшебством. Зачем? Что может противопоставить ведьма двум волшебникам? Ясное дело — ничего. А загонять трясущуюся от ужаса дичь, забавляться её страхом — это стократ приятнее, чем брать то же самое без боя. И потом, дичь-то непростая, дичь-то колдовская… А значит травля будет вдвойне интереснее.

Аранхольд склонил голову к плечу. Нет, этот вовсе не намеревался охотиться. Собрался, видимо, без затей умертвить колдунью одним неуловимым броском Силы. А вот Эйлик…

— Не тронь… — хрипло выдавил он, столь обманчиво миролюбивый и безобидный.

Аранхольд равнодушно пожал плечами и расслабился. Сказал только, не отводя взгляда от трясущейся (нет, не в страхе, в гневе) «дичи»:

— Натешишься, догоняй.

И не добавив больше не слова, одним неуловимым движением забросил себя в седло. Вороной конь нетерпеливо ударил копытом, а потом неспешной рысью исчез в чащобе. Ах, как жаль… И вправду жаль — теперь придётся его догонять… Но сначала — коренастый и добродушный Эйлик, он ведь тоже убийца.

Итель круто развернулась и рванула обратно в чащу. Приземистый и не такой гибкий преследователь должен был, по прикидкам ведьмы, отстать сразу же. Но Эйлик оказался на зависть шустёр.

Фиалка неслась, продираясь через кусты белени, к ручью. «Охотник», более осмотрительный, напролом через буераки да бурелом не спешил — берёг одежду и собственную шкуру. И всё-таки в какой-то момент даже приблизился к своей вожделенной цели едва не на три шага, Итель припустила ещё резвее, уж не ей ли известны на десять вёрст вокруг все овражки и кочки?

Отчаяние и жажда мести вскипали в крови. Нет, она не станет творить колдовство, иначе эта гонка закончится, не успев начаться — волшебник в любом случае сильнее ведьмы. А лишь только колдунья попытается достать мага при помощи своих сомнительных чар, он, пожалуй, легко забудет про азарт охоты и употребит Могущество безо всяких сомнений.

«За мной, за мной…» — шептала про себя Фиалка, путаясь ногами в высокой траве.

И охотник шёл по следу. Пару раз он весело предложил ведьме остановиться, пообещав не причинять вреда, на это Итель зло расхохоталась и припустила ещё ходче. Выругавшись, преследователь с азартом продолжил гонку — он откровенно забавлялся, выслеживая «дичь» и будучи полностью уверен в собственной силе.

Итель же мчалась к Топи. Она с детства любила болота — коварные и предательские, они могли быть едва ли не безобидными для знающего человека и смертельно опасными для всякого случайно забредшего. И здесь главное не сворачивать со знакомой тропки даже на полшага. Итель это знала. А её преследователь, ослеплённый сверкающими в подоле платья голыми ногами?

Но Топь находилась далеко от дома, а бежать с каждым шагом становилось всё тяжелее. Фиалка старалась не думать о том, что ждёт её в приземистой лесной избушке, однако мысли сами собой возвращались туда, где остался лежать бездыханным единственный дорогой человек.

«Убью скотов!» — подумала ведьма, и эта ярость неожиданно придала ей сил. Через глубокий овраг беглянка перемахнула одним отчаянным прыжком. Зато по другую сторону едва не споткнулась о коварно изогнувшийся в высокой траве корень огромного дерева. Фиалка нелепо взмахнула руками, но всё-таки смогла сохранить равновесие и даже не подвернула ногу. Быстрее! Ещё быстрее! А дыхание хищника за спиной всё ближе, и злости в нём всё больше — занимательная гонка перестала быть увеселением и превратилась в настоящую травлю. Но всё-таки надежда на спасение, пускай и призрачная, оставалась. А через пару мгновений чуткое обоняние ведьмы уловило сладковато-затхлый аромат сырой земли и загнивающей тины.

Несколько раз потерявший терпение и начавший уставать Эйлик пытался заарканить беглянку броском Силы. Но Рогон в своё время научил Итель отбивать подобные удары способом простым до идиотизма. «Просто представь, будто ты окружена зеркалами, которые блестящей стороной смотрят на нападающего, таким нехитрым способом его Сила отразит сама себя…»

С воображением, как известно, у любой ведьмы полный порядок. А для подкрепления результата Фиалка щедро потянула Могущество из мокрой болотной земли. Получилось! Эйлик даже вскрикнул от удивления — бросок его Силы хлестнул пространство, но арканная петля, вместо того, чтобы обхватить беглянку за плечи, соскользнула и ни на миг не задержала колдунью. Это позволило Ители выиграть несколько драгоценных мгновений.

Ну же! Ещё чуть-чуть… Ещё несколько шагов!

А ноги уже подгибаются от усталости.

Вот, вот она Топь! Сердце Ители возликовало от счастья. Получилось!

И в этот самый момент жёсткая мужская рука яростно рванула беглянку за пепельную косу. Ведьму потянуло назад. Она бессильно взмахнула руками и опрокинулась на преследователя. Из глаз пойманной жертвы брызнули слёзы невыносимой боли. Совершенно отстранённо колдунье подумалось: «Интересно, почему мужчины, вроде Эйлика, всегда стараются ухватить именно за волосы? И не только ухватить, но ещё и дёрнуть со всей дури?»

По затылку медленно поползла тяжёлая струйка крови. Всё-таки вырвал клок волос, погань болотная!

Сильный рывок развернул колдунью лицом к преследователю. Волшебник больно заломил жертве руку и теперь вплотную прижимался к Фиалке.

— Добегалась? — жарко, торжествующе выдохнул он ей на ухо, скользнув губами по раскрасневшейся щеке. — Не следовало удирать. Тогда бы и больно не было.

Итель жадно хватал ртом воздух, чувствуя, что сердце, встревоженное дикой гонкой, вот-вот выскочит из груди. До Топи осталось всего несколько шагов…

— Ну, что молчишь? — волшебник встряхнул пленницу, отчего заломленная рука буквально вспыхнула страданием.

На лице Эйлика меж тем не осталось и следа прежней мягкости и застенчивости. Фиалка попыталась вырваться, но маг только надёжнее перехватил её вывернутое под немыслимым углом запястье. Девушка снова взвыла от нестерпимой боли. И снова не к месту подумала полную ересь: «Странно, а ведь считается, будто злодеи, все как один — омерзительные типы с гнилыми зубами и грязными лапами, а мне вот попался вполне благопристойный». Да уж, глупее не придумаешь — благопристойный злодей. Она едва не захихикала, глупо, истерично, но вовремя сдержалась, а потом попыталась вывернуться и даже изо всей силы лягнула недруга под колено.

Заорав от неожиданности, Эйлик резко вывернул ей руку. В кисти что-то хрустнуло, да так противно, что у ведьмы перед глазами весь белый свет померк. А потом пришла Боль. Ослепительная, невыносимая. Такая сильная, что у Ители даже не получилось закричать — вопль застрял где-то глубоко в груди и забился в такт биению затравленного сердца. От нестерпимой муки затошнило, разом пересохло во рту, а по всему телу выступил ледяной пот.

Отомстил.

— Что же ты так на нас посмотрела, хозяюшка? — тяжко дыша, вновь прохрипел Эйлик сиплым, дрожащим от похоти голосом. — Прямо с порога-то? Будто помоями облила. Или ты магов за мусор держишь, после своего благоверного? Ну?

И снова эта дикая боль в руке, перед которой навсегда меркла, как несущественная, боль от выдранных волос и усталость в одеревенелых от ужаса ногах. Наконец-то, Итель взвыла во весь голос:

— Пусти, свинья корытная!

Эх, а видать он прав. Фиалка и впрямь отдарила магов ответным презрением, то-то Аранхольд таращился так недобро. Ну да ничего, Эйлик, вон, тоже в долгу не остался — руку ей сломал.

Болотистая земля мягкая, а потому Итель, упав, не ушиблась. Только затылок на месте вырванных волос защипало от гнилой жижи. А Эйлик навалился сверху, вминая обессилившую от боли жертву во влажный мох, и принялся жадно рвать на ней платье — только ткань затрещала.

— Пусти! Пусти! — рыдала ведьма, тщетно пытаясь вывернуться из грубых рук.

Но вот пальцы мужчины надёжно сомкнулись на горле трепыхающейся «дичи», да так сильно, что та лишь безмолвно забилась, шлёпая руками по волглой землице.

— В болото меня утянуть захотела? Думала, на дурака напала? Так вот, не хочешь, чтобы снова больно было, заткнись. Нечего своим ором дичь распугивать. Будешь молчать, отпущу живой. Поняла?

Итель, у которой к моменту окончания этой пламенной речи перед глазами уже плыли чёрные круги, из последних сил кивнула. Хватка стальных пальцев сразу же ослабла, и ведьма принялась жадно ловить ртом воздух. Это занятие оказалось таким увлекательным, что она даже не почувствовала жадных рук, самозабвенно лапающих её под обрывками одежды.

Собственно, Эйлик оказался тоже чрезвычайно увлечён, а потому и не заметил, как внезапно успокоилась жертва, лицо из умело испуганного сделалось сосредоточенным и спокойным.

«О, мужчины, как вы предсказуемы… — со сладкой ненавистью подумала Фиалка. — Вас так легко обмануть, что это даже стыдно делать. Вот, ты сейчас так увлечён моим телом, что не понял главного — я вовсе не топить тебя собиралась, мой милый Эйлик, я лишь отвлекала тебя от главного, от своего колдовства. Умрёшь ты совсем иначе».

С замиранием в сердце она прислушивалась к тихим шорохам, которых увлечённый маг не мог, точнее не хотел, слышать. И то верно — болото всегда полно неясных шелестов, кто же обратит на них внимание?

Лишь на мгновенье мужчина оторвался от созерцания беспомощных прелестей своей добычи — его удивило, что она как-то слишком ослабла и смирилась. Это показалось странным. А когда волшебник увидел блуждающую покойную улыбку на измазанном в крови и болотной грязи лице… Было уже слишком поздно. Даже для магии.

— Я не буду кричать. — Мягко сказала Фиалка. — Но я вдоволь посмеюсь.

Эйлик хотел было ударить её, но что-то гибкое и ледяное скользнуло по его бедру. Волшебник замер, думая, будто ему примерещилось. Но тут же за ледяным скольжением последовала острая боль, словно в ногу вонзились тонкие иголки. И почти сразу точно такой же болью взвыла правая рука, снова сомкнувшаяся на шее ведьмы. Тело перестало подчиняться, пальцы стремительно онемели, а по раненой ноге разлился неприятный холод. Потом дёрнулось от боли левое плечо. Холодная лента обвилась вокруг шеи волшебника, и прямо перед его глазами возникла, покачиваясь, чёрная треугольная голова с жуткими немигающими глазами. Голова гадюки.

А ледяные тела обитателей Топи продолжали обвивать отчаянно бьющегося в коконе сплетающихся гибких колец мужчину. Это выглядело омерзительно — человеческий силуэт, кишащий чёрными глянцевыми жгутами. Они переплетались друг с другом, свивались и развивались, шипели и шелестели, обвивая тело жертвы всё плотнее и плотнее. Иногда в этом месиве нет-нет да мелькала белая плоть. Впрочем, тонкие чёрные змеи, каждая длиной не больше аршина, продолжали выползать из высокой травы и опутывать тело чужака, посмевшего вторгнуться в их царство.

Увы, Эйлик не мог отбиться от обитателей Топи магией. Яд Кин-Чианской болотной гадюки парализует в считанные секунды, а в обездвиженном, изумлённом болью и ужасом теле какая может быть Сила?

Фиалка поднялась на подгибающиеся ноги и равнодушно перешагнула через клубок кишащих змей, которые с наслаждением вытягивали жизненные соки из ещё тёплого (и, конечно, живого) тела жертвы. Эйлик умрёт не сразу, яд убьёт его не раньше, чем через четверть часа. К тому времени Итель как раз доберётся до маленького домика, где был оставлен умирать в одиночестве её муж.

Свитое змеиными телами бесформенное нечто, которое совсем недавно было волшебником, входящим в состав Великого Магического Совета, жалко захрипело. Может, змея в рот залезла?

— Не хочешь, чтобы больно было, заткнись. Нечего своим ором дичь распугивать. — Равнодушно посоветовала Фиалка и, шатаясь из стороны в сторону, поковыляла обратно в чащу, прижимая к покрытой царапинами груди увечную руку.

Древний призыв, на который отзывался всякий гад, оказался услышанным даже здесь, в этой чужой и дикой Топи, населённой неведомыми тварями. Да, любой лес, где бы он ни находился, всегда будет для ведьмы родным домом. Можете поверить.

* * *

Один раз она упала, оступившись в высокой траве. Упала очень неудачно — на сломанную руку. Боль была такой ослепляющей, что Итель вгрызлась зубами в жирную влажную землю. Но ничего, вскорости попустило. Плача от нестерпимой душевной и телесной муки, ведьма добрела-таки до избушки и лишь на мгновение задержалась у входа. Здоровая рука дрожала, тряслась и всё никак не желала толкнуть приземистую дверь. Фиалка пнула дверь ногой. Створка с грохотом ударилась о стену и чуть не захлопнулась снова. Но всё же колдунья успела увидеть… и это мимолётное жуткое зрелище прогнало остатки оцепенения. Итель ворвалась внутрь.

Рогон стоял на коленях, привалившись плечом к стене. Нож торчал под левой лопаткой — уродливая рукоять выпирала из спины, словно обломок кости. Кровь текла уже очень медленно, даже как-то неохотно. Оно и не удивительно — пол в центре комнаты был весь в багровых разводах.

Ведьма на негнущихся ногах подошла к мужу и упала рядом с ним на выпачканные алым доски. Фиалке показалось, будто жизнь покинет её в тот самый момент, в какой уйдёт из него последняя капля крови. Как ни силилась колдунья произнести хоть слово, ничего не получалось.

— Видишь… — прохрипел Рогон, — они толком и убить-то не могут… Лучше б наняли кого… Хоть бы не мучался… Да и ты бы не смотрела…

Итель забыла про свою нещадно болящую руку, про изодранные плечи, про рану на голове, про усталость и ужас — кинулась к нему. Обняла. Прижала к себе и завыла. Громко, по-бабски.

— Чш-ш-ш-ш… — мягко попытался перехватить её руки Рогон. — Не надо кричать…

Его серые губы блестели пузырьками пурпурной пены, а потемневшие, стекленеющие глаза были страшны и неподвижны. Он умирал. И ничего не видел. Да и пальцы — холодные слабые — лишь скользнули по запястьям Фиалки. А потом волшебник стал заваливаться на спину. Итель выла и пыталась его удержать, чтобы не упал на безобразную рукоять, но расслабленное мужское тело оказалось слишком тяжёлым.

— Не-е-е-ет!!! — снова захлебнулась Фиалка в бесполезном крике. — Любимый мой, счастье моё, радость моя, пожалуйста, я умоляю тебя, посмотри на меня…

На мгновенье его ресницы слабо задрожали, словно он и впрямь пытался раскрыть глаза, откликаясь на этот отчаянный призыв. А потом багряная пена запузырилась на губах ещё сильнее, и Рогон упал на дощатый пол, увлекая за собой жену.

В тот момент, когда они оба рухнули на испачканные кровью доски — один бездыханный и обескровленно-серый, а другая кричащая и белая, словно известь — в открытую дверь кто-то вбежал, тяжко гремя сапогами.

«Аранхольд, избавитель мой, вот ты и вернулся». — Подумала Итель с несказанным облегчением. Месть утратила всякий смысл. Единственное, чего хотелось — избавиться от боли, которая душила, мешала плакать и рвала на части сердце. Но вот чьи-то руки, ласковые и утешные, осторожно обняли Фиалку и потянули прочь от остывающего тела.

— НЕТ! — она вцепилась в Рогона, словно их двоих связывала незримая нить, которая могла порваться, отдались Итель хоть на шаг. — НЕТ!

И всё-таки больная рука предательски разжалась, и ведьма оказалась в крепких и таких надёжных объятиях. Алех.

Он что-то говорил, что-то спрашивал, но Фиалка только надрывно кричала, уткнувшись грязным, обезображенным от боли и плача лицом, в его шёлковую рубашку. А спустя ещё мгновенье вырвалась и вскочила на ноги.

Зэн-Зин стоял у двери, белый, как Алехова сорочка. Узкие раскосые глаза были раскрыты так широко, что размером казались едва ли не с эльфийские. Кин-чианец смотрел на мёртвого друга, на лужу крови, размазанную по полу, и на Итель, которая теперь даже отдалённо не напоминала красавицу — со свалявшимися волосами, неестественно вывернутой рукой, в разорванном платье, покрытая коркой грязи и крови.

— Ты — чернокнижник, делай что-нибудь! — яростно встряхнула она Зен-Зина здоровой рукой. — Ну!

Фиалка впилась в него безумным взглядом. Алех осторожно, словно и впрямь имел дело с сумасшедшей, снова крепко обнял её и сказал:

— Ничего нельзя сделать. Он умер. — В его голосе было столько искренней и щемящей боли, что разъярённая отчаянием ведьма ослабла и беззвучно затряслась.

— Можно. — Негромко уронил от дверей взявший себя в руки Зэн-Зин. — Когда он умер?

Итель оторвалась от Алеха и сквозь душившие её слёзы прошептала:

— Секунду назад.

С узкоглазого чернокнижника словно спало оцепенение. Он ринулся к Рогону, неуловимым движением, в котором крылось столько силы, сколько никак нельзя было угадать в невысоком тщедушном теле кин-чианца, перевернул костенеющее тело и рывком выдернул из чернеющей раны безобразный нож. Оружие было отброшено в сторону, а чернокнижник заговорил быстро-быстро, однако громко и внятно:

— Человека можно вернуть к жизни в течение одиннадцати минут после смерти, это очень сложно, но однажды у меня получилось. Получится и сейчас. Кто из вас готов поделиться с ним собой?

Алех безмолвно опустился рядом и протянул чернокнижнику руку. Да чёрная магия, это вам не волшебство, она безвозмездной не бывает, если хочешь что-то получить, то сначала что-то отдай. Зато этот обмен откроет такие горизонты, которые простому «правильному» волшебству и не снились. Уж во всяком случае, будьте уверены, ни один чародей не может оживить покойника.

— Я поделюсь. — Решительно и жёстко ответила Итель. — Отойди, Алех.

Эльф поднял на неё полные муки глаза и тихо сказал:

— Ты хоть знаешь, на что идёшь? Это состарит тебя за считанные годы. Итель…

— Я поделюсь. — Прервала его ведьма и опустилась на пол рядом с бездыханным мужем. — Твоя Сила нам понадобится ещё не раз, а от меня какой прок?

Он замолчал и отступил. Она была права. И Алех это понимал. А ещё понимал, что он единственный, кто сможет защитить друзей в случае какой-то новой напасти. Зэн-Зин и Итель сейчас выложатся без остатка, а он — бессмертный эльф со способностями как к ведьмачеству, так и к магии, должен будет уберечь их, беспомощных и испитых до дна колдовством. Ему ли без толку разбрасываться собой? Какой смысл возвращать человека к жизни, если не сможешь оборонить его, пока не окрепнет?

Зэн-Зин тем временем вложил здоровую руку Фиалки в мёртвую стылую ладонь Рогона. Ведьма стиснула её, дрожа от нетерпения, и почти сразу же почувствовала, как между ней, чернокнижником и убитым протянулись незримые потоки Силы. А потом колдун подцепил переливающуюся лиловым нить жизни Ители и потянул…

Ничего ужаснее она ещё не чувствовала — казалось, будто сознание силком выуживают из сопротивляющегося тела. Ладонь, сжимающая руку кин-чианца, налилась нестерпимым жаром, словно ведьма держала её над открытым пламенем. Чтобы хоть как-то приободрить себя, Фиалка посмотрела на любимого мужчину. Это было последнее, что она увидела.

* * *

Итель открыла глаза и через силу улыбнулась — солнечное утро на окраине флуаронского леса было безмятежным и прекрасным. А воспоминания… Что ж… Это всего лишь воспоминания. И ничего в них не изменишь.

Лагерь по-прежнему спал. Та, которую любимый ласково называл Фиалкой, погладила ладонью шершавый сосновый ствол. Лес… Родной дом, где всегда можно найти спасение, утешение и покой. И хотя вокруг не было ни единой бодрствующей души, красавица колдунья кожей почувствовала чужой взгляд. Острое чутьё ведьмы без труда определило, кому этот взгляд принадлежит.

— Доброе утро, Алех. — Негромко и певуче произнесла она. — Я уже близко.

Он, конечно, не услышит её. Но легко сможет прочесть эти нехитрые слова по губам.

* * *

За десятки вёрст от Флуаронского Приграничья, в комнате одного из покоев Гелинвира белокурый эльф выронил из рук старое уродливое блюдо. Тарелка упала в мягкий ворс ковра, и прекрасное изображение, покрытое сеткой трещин, погасло.

— Не может быть… — прошептал Торой и ошеломлённо посмотрел на Люцию.

Колдунка с интересом наблюдала за картинкой в блюде и, когда та пропала, разочарованно вздохнула.

— Кто это?

Вопрос был обращён к Алеху, но тот молчал, задумчиво и отрешённо глядя в пол, поэтому отвечать пришлось Торою.

— Полагаю, наша ведьма.

— Да ну? Такая хорошенькая?!

Судя по всему Люция считала, что злодейка никак не может быть красива.

Волшебник же вспомнил о том, как очнулся в повозке. Вспомнил ласковые руки и полные любви глаза, а также упавший камнем вопрос: «Где мой муж?» Нет, нет, это никак не может быть она! Тогда кто? Прапраправнучка, похожая на свою прародительницу, как две капли воды?

— Алех, боюсь даже предположить, но, кажется, я однажды уже видел её… — неуверенно начал Торой.

— Да. — Тихо сказал эльф и спрятал разом постаревшее лицо в ладони. — Это Итель.

— Кто? — хлопнула глазами Люция.

— Итель. Жена Рогона. — Голос бессмертного звучал глухо.

— Да ну… — с искренним недоверием протянула колдунья и повернулась к волшебнику за уточнением. — Та, которую ты видел в повозке?

Маг кивнул, и тогда она спросила, кивнув на блюдо:

— А при чём здесь тарелка и моя бабка?

Маг пожал плечами и посмотрел на совершенно убитого Алеха.

— Знаешь что, — сказал, наконец, Торой, — было бы здорово, если бы ты нам всё объяснил. Потому что я тоже никак не возьму в толк, при чём здесь бабка Люции, зеркало Клотильды и жена Рогона, которая, если я не ошибаюсь, должна была умереть чуть не триста лет назад.

Эльф, по-прежнему пряча лицо в ладонях, помертвевшим голосом ответил:

— Всё очень просто. Жена Рогона была лефийкой.

У Тороя отсох язык. А что тут скажешь? Полукровки большая редкость, тем более, бессмертные. Нет, полукровок с внешностью эльфов на самом-то деле встретить ещё можно, как-никак унаследовать внешность куда проще, чем бессмертие, а мезальянсы были, есть и будут во все времена… Но лефийцев, получивших вместо эльфийской внешности бессмертие! Таких ничтожно мало. И не принимали их ни люди (ага, примешь, пожалуй), ни эльфы (ну, эти-то просто брезговали). И сразу же совершенно не к месту всплыл в памяти негодяй Йонех вместе со своим внучком-лефийцем, которому Торой подарил (точнее продал) Вечность. Тут же вдруг подумалось и вот ещё что: «А Йонех-то, пожалуй, удавится — сделал-таки внучка настоящим эльфийским магом, а теперь от волшебства, стараниями Ители, и не осталось ничего». Мысль была глупой и, самое главное, совершенно неуместной.

— Ты хочешь сказать, что Итель — бессмертная? — глупо уточнил он.

Алех кивнул. Люция ойкнула и посмотрела на Тороя круглыми от удивления и ужаса глазами.

— Тогда почему тебя удивил тот факт, что она жива? — волшебник совершенно растерялся.

Эльф, наконец-то, убрал ладони от побледневшего лица и ответил:

— Видишь ли, друг мой, это такая долгая повесть, что я даже не знаю с чего начать. — Он и впрямь выглядел растерянным.

— Тогда начни с того, при чём здесь моя бабка. — Резво встряла колдунка. — Ведь ты, говоришь, что сделал тарелку для жены Рогона.

Он снова кивнул и с трудом произнёс:

— Люция, твоя бабка и есть Итель.

Ведьма зло топнула ногой и зашипела:

— Моей бабке, конечно, сто лет в обед, но уж никак не триста. Да к тому же её сожгли много седмиц назад! Не вижу связи.

Торой, растерянный, словно мальчишка, поочерёдно переводил взгляд с одного спорщика на другого и всё силился, силился понять — в чём же соль случившегося. Не получалось.

— Я же говорю, всё очень запутанно. — Простонал бессмертный, а потом дёрнул себя за продолговатое ухо и сказал. — Я расскажу всё по порядку. Только не перебивайте моё диковинное повествование вопросами.

Несколько секунд он молчал, собираясь с мыслями, а потом заговорил. Тихий голос лился и журчал. Высокая Речь эльфов, может быть, и слишком напыщенна, но сами бессмертные — непревзойдённые рассказчики, а уж если остроухий повествует о жизни легендарного мага… И вовсе заслушаешься.

* * *

«В ту давнюю бытность мою, когда Незыблемая Вечность подарила встречу с Рогоном, он уже был известным и подающим большие надежды волшебником, а я — восторженным эльфийским лоботрясом. Семья моя не влиятельная и не богатая, да ещё ко всему ваш покорный слуга был в ней далеко не любимчиком. Я рано покинул дом, много странствовал, а потом и вовсе пошёл по кривой дорожке — имея способности к магии, занялся ведьмачеством. Почему? Должно быть, юношеская самоуверенность стала тому причиной. И, конечно, то ещё, что всё, связанное с природой, бессмертному эльфу подчинено по сути своей. Да и если в магии никогда не шагнёшь дальше назначенного тебе естеством предела, то в колдовстве можно расти всю жизнь, с каждым годом набираясь могущества.

И вот, о ту пору, когда я ещё корпел над знаниями ведьмака, Рогон уже в совершенстве постиг науку магии. Он был любопытным и старался познать всё — естество первородной Силы, её проявления, возможности… В Гелинвире, где он успешно окончил Академию, Рогону быстро наскучило и он, несмотря на сильное недовольство наставника своего, покинул крепость. Его отпустили, потому что глупо удерживать того, кто равно или поздно сбежит.

Вы, друзья мои, конечно, не знаете, но до Аранхольдовых войн, к которым я ещё вернусь в своей повести, у ведьм и колдунов тоже были Наставники и даже отдалённые пустыни, где чернохитонщики взращивали молодое поколение. Маги всячески боролись с этим, но в годы те им, пожалуй, не доставало некоей рьяности. А потому у чернокнижников имелась даже своя Гильдия, которая была для Совета, точно кость в горле.

И, конечно, почуяв свободу, Рогон задался целью попасть в одну из колдовских пустыней учеником. Он был настойчив, а потому добился своего. Именно в пустыни мы познакомились. Науку ведьмаческую Рогон схватывал на лету, а потому задержался у нас ненадолго. Однако мы успели сдружиться. Наверное, потому, что были ровесниками. По эльфийским меркам я был юнцом, желторотым и неоперившимся, для бессмертных двадцатилетний возраст — есть нечто забытое и неимоверно глупое. А среди людей я был равным.

Скоро новый друг мой покинул пустынь и отбыл к чернокнижникам. В колдовских кругах его встречали хотя и настороженно, но всё-таки с радостью — обучать того, кто легко постигает любые, даже самые сложные таинства — удовольствие. Да и друг мой обладал на редкость незлобивым, уживчивым нравом.

Как-то по осени в пустынь нашу пришла юная, талантливая и бессовестно красивая девушка, с именем, созвучным пению весенней капели — Итель. Она была замкнута, резка, очень зла и неистово хороша собой, а из-за этого преступно маняща. Многие ухаживали за ней, но всякому прелестница давала такой яростный и жестокий отпор, что вскорости подначки и посягательства прекратились. Да и не хотелось никому связываться со злопамятной и очень изобретательной ведьмой, которую неизвестная наставница воспитала в дикой флуаронской глуши. Я же, как и всякий эльф, был слишком надменен и горд, чтобы пылко ухаживать за какой-то там дерзкой „человечкой“, бабочкой-однодневкой. Однако ни гордость моя, ни наследная спесь не мешали тайком любоваться ею. Никогда — ни до, ни после — не видел я глаз такого цвета.

А через полгода в пустынь вернулся Рогон. И вот, друг мой за седмицу добился того, чего многие не могли добиться месяцы — красавица посмотрела на него благосклонно. Помнится, он заинтересовался тем, как она подчиняла себе летучих мышей. Можете не поверить, но я уверен, он не заметил ни фиалковых глаз, ни ослепительной красоты, только этих мышей, которые готовы были делать всё, что ни прикажет юная ведьма. Стоило Ители повелительно махнуть рукой, и летучие бестии становились послушными, словно натасканные псы. И Рогон, конечно, стал учиться. И научился. А уж когда научился, должно быть, всё-таки заметил, что у „наставницы“ его есть на что полюбоваться и кроме мышей.

Итель полюбила друга моего слепо и бездумно. Но, когда Рогон предложил ей руку и сердце, вдруг наотрез отказалась, выставила его прочь и даже не стала дослушивать признание. Я думал, молодой волшебник не переживёт отказа, он был воистину чёрен лицом и полон отчаяния. А ещё не находил в себе сил оставить Итель, не выяснив причину её отказа. Он — отпрыск известного аристократического рода — более всего казнился высоким происхождением своим, думая, что именно оно послужило причиной отказа гордой ведьмы. Я не мог более смотреть, как друг мой терзается и тает, а потому вызвался помочь.

Мы, эльфы, красноречивы от рождения, и я был уверен, что не потрачу много времени на уговоры, однако вопреки ожиданиям моим, Итель рассказала всё без увещеваний. Да и с кем ей было поделиться, как не с подобным себе? Тогда я очень пожалел, что оказался в своё время надменным дураком. А ещё понял — вот она, любовь, только протяни руку. К сожалению, любовь эта не могла мне принадлежать, хотя и была такой же вечной…

Оказалось, неизвестная мать бросила новорожденную Итель на окраине леса. Наверное, девочка погибла бы от голода или иной напасти, но её подобрала ведьма. Эта же ведьма воспитала, да и научила Древнему Колдовству, такому, коего не знали даже наставники пустыни. Итель говорила, будто тайну её крови наставница раскрыла по тому, что девочка никогда не болела и была не по-человечески красива, даже в том возрасте, в котором каждый подросток становится нескладным и прыщавым.

Конечно, Рогону знать обо всём этом было никак нельзя. Итель очень любила его, а потому понимала — эта её любовь не продлится долго, когда-то придётся уйти, а как бросить того, кем живёшь? Десять-пятнадцать лет, и он начнёт стариться, болеть, а она так и будет молодой и прекрасной. Сказать правду, признаться? Тогда Рогон бросит её сам. Нет, не потому, что побрезгует полукровкой, а потому, что не позволит ей страдать и видеть, как медленно угасает любимый человек. Он бы не допустил для неё такой жуткой участи. И вот Итель не знала, как поступить — то ли махнуть на всё рукой, солгать и жить коротким счастьем, то ли бежать от него, пока не поздно. Мне было жаль её. Жаль эгоистичной эльфийской любовью. А потому я предложил ложь. А она согласилась, поскольку хотела услышать именно это.

Они остались вместе. Я наблюдал со стороны чужое счастье и понимал, что всё больше и больше теряю голову. Это было стыдно. Я старался реже видеться со своими друзьями, чтобы не быть раскрытым. И, наверное, преуспел. Во всяком случае, она, кажется, не догадывалась.

А уже потом, много позже произошло всё прочее — попытка Рогона призвать Совет к единению с чернохитонщиками, изгнание и отшельничество в Кин-Чиане, в самой чаще леса, куда влюблённая пара удалилась от мира. Закончилось же всё тем, что я совершил глупость. Это произошло так…

Аранхольд и Эйлик — однокашники Рогона по Академии — попросили устроить им встречу с давним приятелем. О, если бы я только мог предвидеть, чем обернётся эта безобидная просьба! Увы, для этого следовало быть старше и умнее… Но мне исполнилось всего двадцать, и я был непроходимым дураком. А посему созданная мной молния-попутчица привела этих двоих в кин-чианскую чащу.

Как потом оказалось, честолюбивый Аранхольд предложил Рогону поднять восстание против Совета. То был хитрый и беспроигрышный ход. В том случае, если бы друг мой на него согласился. Да только друг мой был не таков и, конечно, отказался. И не постеснялся при этом в словах. Он не жаждал власти, а потому не собирался воевать.

Тогда-то его и убили. Да, да, не смотрите на меня так недоверчиво. Арнхольд недрогнувшей рукой вонзил ему в спину нож, пока Эйлик отвлекал разговором. Беда в том, что маг всегда готов к нападению другого мага, но никогда не готов к нападению человека. И Рогон не ожидал, что друзья-волшебники по-людски подло ударят его в спину…

Мы — друзья его — появились лишь тогда, когда всё уже случилось. Эйлик едва не надругался над Ителью, а Аранхольд умертвил Рогона. Фиалка (так мы её называли) была похожа на безумную. Я и вправду боялся, что она помутится рассудком. Но, к счастью, наш кин-чианский друг по имени Зен-Зин был очень хорошим чернокнижником. Он умел воскрешать. Но колдовство это не магия, нельзя кого-то исцелить, не пожертвовав при этом собой или кем-то ещё. Для обряда нужен был жертвенный. И, конечно, я вызвался передать свою Силу Рогону. Вот только Итель не дала своего согласия. Она, хотя и была такой же юной, но оказалась гораздо дальновиднее.

Фиалка сама щедро поделилась жизнью с возлюбленным. Отдала столько, сколько потребовалось. Она выжила и даже не утратила бессмертия. Зато навсегда потеряла молодость. Нет, не состарилась за считанные секунды, но красота её обрела человеческую тленность. И отчего-то мне казалось, что тот день, когда она избавилась от своей вечной юности, стал для неё самым счастливым».

* * *

Алех замолчал, уныло глядя в остывающее жерло камина. Трагичность рассказа заставила благоговейно присмиреть даже непоседливую торопыгу Люцию. Колдунка зябко поёжилась и поёрзала на подлокотнике Тороева кресла. Девушке не терпелось услышать продолжение повести, но она не решалась торопить эльфа, которому каждая витиеватая фраза давалась с трудом. А ведьмак, как назло, не спешил заново вести речь. Тороя это безмолвие, судя по всему, тоже устраивало. Маг обдумывал уже услышанное и, судя по насупленным бровям, мысли его были, ой, какие безрадостные.

Между тем, дождь за окном перестал, и теперь мокрые стёкла переливались неожиданно тёплыми и радостными красками. Ведьма без сожаления покинула насиженное место и неторопливо прошлась по комнате, подошла к высокому окну и посмотрела на розовеющий восток. Сквозь бисерные капли, застывшие на стекле, было видно, что там, за лесом, небо уже налилось нежным румянцем. Тучи рассеялись, лишь кое-где ещё висели, гонимые ветром тонкие облака. Прозрачные краски рассвета струились в комнату, и Люция подивилась тому, как преобразился доселе неприглядный покой. А ведь в сиянии волшебного огонька он выглядел совершенно иначе — мрачнее что ли? Теперь же ведьма с удивлением отметила, что комната, на самом деле оказалась полукруглой! Стена с балконной дверью и окнами изящно изгибалась, что придавало покою необычайную прелесть. В свете восходящего солнца заиграла и шёлковая отделка на стенах, и обивка изысканной мебели, и утончённое мраморное кружево камина…

Только нахмуренные мужчины не замечали окружающей красоты. Они пустыми глазами смотрели на догорающие угли камина и думали каждый о своём. Тишина стала почти осязаемой, и Люция, само собой, не выдержала.

— Так что было дальше? — негромко спросила она, обернувшись к эльфу. — Вы смогли его оживить?

Бессмертный вздрогнул. По всей видимости, он и думать забыл о том, где находится — канул в пучину воспоминаний да и увяз в них, словно в трясине.

— Что? — Алех встрепенулся, рассеянно приглаживая волосы.

— Что было дальше, ну, с Рогоном и Ителью? — повторила колдунка свой вопрос.

Эльф хлопнул длинными ресницами и, спохватившись, продолжил.

* * *

«А теперь я поведаю вам, зачем Аранхольд возжелал смерти Рогона. Интрига зародилась в самых верхах Совета, а её вдохновителем стал нe кто иной как наставник Рогона — эльф по имени Йонех. Семья его вырождалась, и он очень боялся утратить влияние, а потому рассудил, что было бы замечательно устранить соперников — других магов. А как избавиться от тех, кто мешает, не подвергнувшись публичному порицанию? Только завязав интригу, на которые мы — эльфы — прирождённые мастера. И Йонех по привычке решил сделать всё руками людей. Люди умрут, бессмертный останется, а через какие-то десятилетия можно будет, не опасаясь шантажа, пожинать плоды.

Йонех рассудил так: коль скоро Рогон согласится на предложение Аранхольда, то после победы чернохитонщиков Совет возглавит он — бессмертный эльф, а Гильдию чернокнижников — Аранхольд или Рогон. Однако он понимал — Рогону власть не нужна, а потому волшебник уступит бразды правления Аранхольду, сам же станет спокойно созидать — учить и учиться. Но ведь друг мой мог и отказаться? На этот случай у находчивого Йонеха был придуман иной план — убить Рогона, а на Аранхольда надеть умело слепленную личину, выдав тем самым одного за другого.

Я вижу, новость эта смутила вас даже более чем известие об убийстве. Уверяю, в запасниках у эльфов множество старинных, выдержанных веками заклинаний. Эти заклинания передаются от отца к сыну, от сына к внуку, с каждым годом и веком становясь всё сильнее. Конечно, они берегутся на самый крайний случай.

У Йонеха имелось наследное заклинание, позволяющее накладывать личину. Заклинание бесполезное — действует оно хотя и наверняка, но очень недолго. Одним словом, убить, скажем, Императора, чтобы самому стать у власти — не получится. А потому Йонех ждал удобного момента. Ждал не одно столетие и, наконец, дождался: появился Рогон, которого равно уважали как маги, так и чернохитонщики. Люди такой Силы рождаются редко. Дальновидный старый интриган не мог не воспользоваться подвернувшейся возможностью. Конечно, сначала он попытался заручиться поддержкой живого Рогона, ведь перетянуть его на свою сторону было бы безопаснее и выгоднее. Но из того ничего не вышло. Тогда-то Рогона и убили.

Кстати, друзья мои, замечу, что воскрешение человека — очень долгое действо. Около полугода мы выхаживали друга нашего, едва ли не заново учили его управлять своим телом и Силой. В то же самое время Арнхольд и Йонех натворили такого, что ещё долго будут вспоминать потомки. Война была непродолжительной, но кровопролитной. И, наверное, лже-Рогон победил бы, не пусти я известие о том, что пламенный борец за равенство в магии — вовсе не настоящий Рогон. Часть чернохитонщиков в это поверили, поняли, что были обмануты и отступили — как бы магам из Совета ни показалось это удивительным, но среди колдунов много таких, которые никогда не пойдут на сделку с совестью.

Что было потом, вы знаете — Совет выиграл войну, а на чернохитонщиков началась отчаянная травля. Йонех вышел сухим из воды, умертвив немало конкурентов, Аранхольд, сбросив личину, тоже остался незамаранным и даже возглавил Гильдию. И неважно, что в ту пору все порядочные колдуны Гильдию покинули… Власть он получил.

Рогона же, а я имею в виду настоящего Рогона, которого все считали не только живым, но и виновным в развязывании усобицы, низложили. Ты, Торой, очнулся в его теле как раз на третий день после случившегося. Друг наш ещё не совсем окреп после учинённого Зен-Зином воскрешения, а на него уже свалилась новая напасть. Я думал, это сломает Итель. Но она оказалась сильнее всех нас. Такой же сильной, как Рогон. И они всё же стали мужем и женой. По этому случаю я сделал для неё колдовское блюдце. С той поры Итель в любой миг могла увидеть любимого, как бы далеко от неё он ни находился.

Ну, а потом, после низложения и долгих мучительных лет, когда друг наш пытался сломать запрет и, наконец-то, сломал — пришёл черёд мести. Поскольку волшебник всегда готов отразить удар другого волшебника, Рогон расплатился со своими недругами иной монетой. С помощью Зен-Зина, Витама (ты видел его в повозке) и вашего покорного слуги он сделал Рунический нож. Этим-то ножом и были умерщвлены участники заговора. И лишь с Йонехом вышла промашка — он почувствовал неладное и предпочёл прятаться до той поры, пока недоброжелатель не отошёл в Мир Скорби. Мстить же родне эльфа Рогон посчитал недостойным. Собственно, он бы не стал мстить и Аранхольду со товарищи, но те по разные стороны Совета чинили такие тёмные дела, что даже чернокнижникам впору было зардеться от стыда.

И, конечно, всю свою долгую жизнь Рогон пытался разгадать тайну неведомого Зеркала, а также… твою, Торой. Друг мой считал, будто вы с ним очень похожи, а потому всячески хотел сохранить тебя, в надежде, что именно ты, пускай и на века позже, осуществишь его страстную мечту — объединить магию и колдовство. Мне не составило какого-то особенного труда попасть в Совет — волшебники меня не знали, а однокашники по пустыни к тому времени все уже умерли от старости. Вот только вашему покорному слуге пришлось навсегда отказаться от ведьмачества и заниматься одной лишь магией. Скучное то, надо сказать, занятие…»

* * *

Когда Алех смолк, некоторое время молчали, осмысливая услышанное и Люция с Тороем. Первой нарушила молчание, конечно же, нетерпеливая ведьма.

— Послушай, Алех, ты ж говорил, что Итель начала стариться, почему же тарелка показала её такой юной и цветущей? — по голосу чувствовалось, что колдунка никак не может признать в красавице Фиалке наставницу, запомнившуюся ей морщинистой и беззубой.

Эльф грустно улыбнулся:

— Скажи мне, Люция, за что сожгли твою бабку?

Девушка захлопала глазами и сказала то, что уже однажды говорила Торою:

— Болтали, будто она стариков деревенских со свету сжила, мол, высохли те — одни мощи остались.

Бессмертный ведьмак кивнул:

— Конечно, высохли. Итель жила в дряхлой старости три сотни лет, после смерти Рогона она оставила детей (ни один из которых не унаследовал от неё Вечность) и пропала. Просто пропала. Ушла в чащу и не вернулась. Дети, не знавшие её тайны, решили, что она погибла или вовсе ушла умирать. Я долго искал её, хотя за многие годы до этого она запретила мне являться и видеть своё угасание… Какой женщине приятно покрываться морщинами, терять зубы и ловить на себе жалостливые взгляды вечно молодого друга юности? Я это понимал, а потому не смел нарушить запрет. После смерти Рогона, когда Фиалка исчезла, мне безумно хотелось отыскать её, попытаться хоть что-то исправить. Но она решила иначе. Я подумал, она покончила с собой, не выдержав потери. А она, оказывается, уединилась в дикой чаще, накапливала Силу и, как всякий эльф, выжидала.

Волшебник вздрогнул и уставился на эльфа. Но Алех невозмутимо продолжил:

— Она восполнила то, что копила столько столетий — вернула себе молодость, поделившись дряхлостью со стариками окрестных деревень. Кстати говоря, могла бы убить десятка два юношей и девушек и вернуть себе юность куда быстрее, но рассудила человечнее — убила колдовством тех, кто своё уже пожил. — Он криво улыбнулся, понимая, насколько абсурдно в данном случае слово «человечнее». — Уверен, что старики высохли не только в соседней деревеньке, но и в парочке других.

Тут снова встряла Люция:

— Но ведь её сожгли! Сожгли!

Торой согласно кивнул, требуя разъяснения данной загадки или хотя бы достойного предположения. Алех не подкачал. Подняв с пола тарелку, он спокойно ответил:

— Чтобы родиться заново, нужно сначала умереть. Огонь — лишь часть колдовского ритуала. Итель старая и очень сильная ведьма. Самая сильная из всех ныне живущих. Разве для такой опасен костёр?

Уронив эти слова в тишину комнаты, эльф подошёл к окну и задумчиво посмотрел куда-то вдаль. Торой по-прежнему сидел, уткнувшись лбом в ладонь, и пытался переварить все те новости, которые вот так, не глядя, выложил ему Алех. Наконец, маг неуверенно спросил:

— Послушай, я не понимаю одного — зачем Ители понадобилось убивать магов? Это что, месть?

Алех не обернулся, лишь заложил руки за спину и ответил:

— Нет. Это не месть. Что-то другое. Не знаю, что именно. Я не видел её более трёх сотен лет. И даже не уверен, что в своём одиночестве она сохранила здравый рассудок. Единственное, что мне известно наверняка — нам нужно готовиться к встрече.

Люция беспомощно посмотрела на Тороя, недоумевая, радоваться ей или горевать. Фиалка никак не вязалась в сознании девушки с бабкой. Или вязалась? Неужели больше не памятны неожиданно молодые глаза на старом сморщенном лице? Жена Рогона… Колдунка подошла к магу и, неожиданно для самой себя, спросила едва слышным шёпотом:

— Скажи, ты бы женился на настоящей ведьме, а?

Он смерил девушку серьёзным взглядом, в котором не было даже толики тепла, и ответил твёрдо и спокойно:

— Нет. Никогда.

Попытка придать лицу невозмутимость Люции не удалась, губы дрогнули, и пришлось поспешно отвернуться, чтобы не выдать себя неожиданно часто заморгавшими глазами.

— На настоящей ведьме — ни за что на свете. — Повторил негромко Торой и пояснил. — Я ведь уже нашёл себе ненастоящую. Тебя.

Колдунка подумала было, что момент для поцелуя выбран совершенно неудачный. Но потом, когда Торой осторожно повернул её за подбородок и коснулся губами губ, поняла — неудачных моментов для поцелуев не бывает.

* * *

Вишнёвая заря окрасила небо ликующим румянцем. Первые солнечные лучи лизнули макушки елей, скользнули сквозь кроны, заставили глянцевито заблестеть мокрые камни гелинвирских тротуаров. Где-то высоко в небе сиротливой грядой тянулись к северу истончившиеся, отдавшие влагу тучи. Утро обещало быть ярким и радостным.

Алех смотрел на сияющий восход, но не разделял с природой её веселья. Сердце билось размеренно и ровно, а в горле пересохло от страшного, прямо-таки ужасающего предчувствия беды. Настоящей. Непоправимой. Ах, Итель, Итель… Знать бы, что ты задумала — прекрасная и бессмертная. К чему идёшь и чего вот-вот достигнешь?…

В комнате царила тишина, нарушаемая лишь треском догорающих в камине углей, сладким сопением мальчишек и тихим звуком поцелуя. Тактичный эльф предпочёл не оглядываться. Ему, уже переступившему рубеж бытия в несколько веков, многие загадки людских сердец открывались ещё тогда, когда и сами люди о них не ведали. Это ведь для человека, живущего несколько десятилетий, мир полон тайн. А для бессмертного секретов очень мало. И, конечно, чем старше и умудрённей становишься, тем скучнее с первого взгляда читать в людских глазах то, на понимание чего у человека уйдут часы, дни, месяцы или даже годы…

Торой, может быть, только сейчас осознал, что невзрачная любопытная ведьма давно и прочно обосновалась в его сердце, а вот Алех понял это ещё тогда, на поливаемой дождём улице. И теперь ему не нужно было оборачиваться, чтобы увидеть как над головами влюблённых медленно и застенчиво крадутся друг к дружке две их магических сущности — зелёный болотный светляк и победительно сияющий лепесток белого пламени.

Эльф улыбнулся. Оконное стекло всё же отразило, как две разнородных Силы примериваются для более близкого знакомства. Мол, что же это — наши хозяева обнимаются, а нам и дела нет? Вот лепесток белого пламени, рея в воздухе, подплыл к недоверчивому зелёному светляку ещё на чуть, а потом белое и изумрудное сияния, вздрагивая и искрясь, свились между собой, словно бесплотные нити. Одна волшебная сущность льнула к другой, будто проверяя — желанна ли, родна ли?

Алех тихонько кашлянул. Слава Силам Древнего Леса! Его услышали. У ведьмочки премило заполыхали уши, а вот Торой поглядел с досадой.

— Я приношу свои извинения, но, к сожалению, вынужден покинуть вас. Пойду в свои покои, всё же надо выспаться после эдакой ночи. — Эльф отвесил самый светский поклон и прошествовал к дверям.

Стоит ли говорить, что одного короткого взгляда, вскользь брошенного на двух влюблённых, Алеху хватило, дабы понять — эти двое тоже незамедлительно удалятся в какой-нибудь покойчик, но, конечно же, вовсе не для того, чтобы спать. В истинности подобного предположения эльф готов был поклясться собственными ушами.

* * *

Люция лежала, свернувшись калачиком, словно котёнок — такая же маленькая, беззащитная и трогательная. Одну руку она подсунула под мягкую подушку, а другой надёжно прижимала к себе скомканное одеяло. В результате этих узурпаторских действий Торой оказался и вовсе раздет, но не мёрз. Он удобно устроился на боку и обнимал тихо сопящую ведьму. Та приютилась в колыбели его рук и жалась голой спиной к тёплому мужскому телу.

Маг улыбнулся и подумал — всё-таки прав был Золдан, говоря наперснику, что любовь человек выбирает не рассудком, но сердцем. Вот и выбрало сердце, и полюбило. И не смутил его даже голос разума, который поначалу твердил было, что магу и ведьме ни в чём не найти согласия.

А ведь чего только Торой не натерпелся от вздорной колдуньи — и обманула, и предала, и околдовала, и приворожить пыталась… Да потом сама же спасла и выходила… Тогда же не смутившееся приворотным колдовством сердце вдруг поняло — без хитро-наивной, гневливой и обидчивой Люции не жизнь ему, а страдание. И всё бы хорошо, если не опустошение Гелинвира да грядущее пришествие древней колдуньи! А так мечталось сцапать вожделенное счастье в охапку и утащить прочь от магии, зеркал… Утащить куда-нибудь, где людей поменьше, да наслаждаться, смаковать в одиночку, никого не подпуская.

«Дожил, рассуждаю совсем, как Итель, — повеселился про себя маг, — Алех говорил, она тоже мечтала скрыться с мужем где-нибудь в глубинке и спокойно жить-коротать свой век».

Он вздохнул и задумчиво поцеловал шелковистое худое плечико Люции. Колдунка прижалась к волшебнику ещё плотнее, а он уже унёсся мыслями далеко-далеко, возвращаясь к рассказу эльфа.

Надо же, казалось бы, столько лет прошло, ан, нет, всплывают-таки давно знакомые имена и люди. Точнее нелюди.

Йонех.

Вот же старый конь! И вправду — борозды не испортит, но и новую не вспашет, всё те же интриги, всё та же тяга к власти, прежняя беспринципность да жестокость… Подумать страшно — отправил на смерть собственного ученика! Того, кого растил и пестовал! Того, кто стал едва ли не сыном! Хотя, чего с них взять, с этих эльфов… Вон ведь, пожертвовал Йонех невесткой, равнодушно рискнул жизнью собственного отпрыска (пускай и слабоумного) да ещё и новорожденным потомком. А потом попытался умертвить помощничка блистательной махинации — Тороя. И ведь, если бы не Лита…

Да, у Йонеха была богатая предательствами и обманами жизнь. Торою в припадке гневных воспоминаний даже сладко помечталось, мол, вот бы прервать её окончательно и бесповоротно, в отместку за все гадости. Хотя, к чему теперь? И так остался остроухий ни с чем — без Силы, без влияния, без власти. А это для него, пожалуй, пострашнее самой мучительной смерти.

Тут, наверное, можно было бы даже порадоваться, да только кроме Йонеха пострадали ещё сотни и тысячи людей. Как им жить без привычной магии? Как лечить скот, если придёт из диких земель неизвестный лекарям мор? Как сохранять посевы в скупое на дожди лето? Как получать диковинные снадобья, заглядывать в прошлое и будущее, оберегать свои границы и противостоять первородному колдовству? Что теперь ждёт государства с разом обессилевшими армиями? Как властителям уберечь подданных от паники, как предотвратить восстания, как угомонить воспрянувших колдунов и простых бандитов, которых теперь уже не изловишь при помощи магии? Очень, очень безрадостное будущее маячит впереди, а сдержать поднимающуюся волну бедствий можно только сильной уверенной рукой, безжалостно и жестоко.

А ещё хотелось знать, что при всём этом на уме у Ители? Зачем она руками кхалаев убила старика Баруза и семью Илана, зачем расправилась с магами? Да, много смертей взяла на свою совесть красавица Фиалка. Как-то отмоется теперь? Ведь непохожа по рассказам Алеха на жестокую душегубку, и вот, на тебе, разошлась почище Аранхольда и того же Йонеха. К чему только? Что нужно хитрой и очень сильной колдунье? Или есть у зеркала ещё какая-то загадка, ещё какой-то запас гадостей? От одной этой мысли по спине волшебника поползли мурашки. Ай, да Итель… Ай, да ведьма. Нагнала такого страху, какого и сотня сильнейших магов не смогла бы вселить…

Торой ещё думал о злокозненной колдунье, но мысли становились всё более вязкими и тягучими, терялись в сладкой дремоте, уплывали, ускользали, меркли — волшебник, словно по крутой ледяной горке, скатился в мир сновидений. Впервые за многие годы ему приснилась Тьянка, такая же вертлявая и ловкая непоседа, большеглазая и остроносая. А ведь Торой думал, что вовсе позабыл её проказливые черты!..

Как давно это было… Чернокнижие, некромантия, обряд Зара, на который маг и пошёл-то ради того, чтобы перешагнуть таинственный рубеж, заглянуть в Мир Скорби, увидеть подругу детства да попрощаться с ней, навсегда отпустив из памяти и сердца. А ещё попросить прощения за то, что его — надёжного друга и защитника — не оказалось рядом в тот самый момент, когда надо было спасти из холодных цепких объятий смерти.

В сегодняшнем сне, точь-в-точь как тогда, во время обряда, Тьянка вышла из чернильной темноты, просияла лучезарной улыбкой, беспечно почесала острый кончик вздёрнутого носа и сказала на просьбу о прощении то же, что и много лет назад:

— Глупый. А ведь смерти и нет вовсе. Есть иные рубежи, куда шагнёшь и подивишься.

Торой попытался ухватить подружку за локоть, и ему это даже удалось — пальцы скользнули по тёплой руке. Но девчонка вывернулась, взметнув тяжёлой косой, и спросила капризно, как спрашивала всегда, когда собиралась осадить задавалу-магика:

— Ну? Чего припиявился?

— Как шагнёшь? — спросил взрослый Торой в своём сне.

Этот вопрос казался ему особенно важным.

— Как шагнёшь? — повторил волшебник.

И подруга, которая так навсегда и осталась девчонкой пятнадцати лет, ответила на столь нелюбимом чародеем просторечье:

— Ты ж некромант. Поди, и сам знаешь. Есть тайные двери, которые открыть не всякому по силам.

Он ни единого слова, ничегошеньки из сказанного не понял и в отчаянье крикнул:

— Постой! Объясни!

Но Тьянка лишь пожала плечами, подивившись его непроходимой бестолковости, и поспешила куда-то, подобрав обтрёпанный подол простенького платья. Побежала прямо в непроглядную беспамятную черноту, растворяясь в ней, пропадая… Но всё-таки сжалилась, крикнула из неведомого далёка:

— Топай, топай, да девчонку свою блюди! Любовь, она ведь не только на дары щедра, но и на откуп.

Он проснулся в поту.

* * *

Старая Ульна поднялась как всегда ранёхонько, ещё и коров в поле не выгнали. Вся деревня спала, а её — дряхлую — словно демоны какие погнали с сонного ложа. И снова бабка неспешно оделась, снова пошла на кухню, снова налила себе топлёного молока с золотисто-коричневой жирной пенкой, взяла сладкий пирожок и села у окна. На столе перед ней в нарядной чистой миске тихо мерцал неземной огонёк.

Экая благодать с этим послушным светляком! Хоть до поздней ночи делай дела — чини ли одёжу, пряди ли пряжу, вяжи ли, вышивай ли — всё светло, как днём, и горит он исправно, и сло ва человеческого слушается. Вся деревня радуется этакому дару. Ульна отхлебнула молока и улыбнулась, эх, знать бы, как там волшебник со своей девонькой? Добрались до Гелинвира? Вызнали, чего там приключилось?

Нежный рассвет подрумянил небо, дождя, словно и не бывало. Ещё чуть и начнёт просыпаться деревня, сноха пойдёт доить коров, огольцы поведут кормилиц на выпас и начнутся каждодневные хлопоты.

И, конечно, бабка была права. Лишь повыше поднялось солнце — ожил дом, загудела деревня, запели петухи, заскрипели ворота, замычали коровы. И казалось, должен был этот день стать одним из многих, но не стал.

Солнце ещё не поднялось в зенит, когда вошли в деревню странники. И только глупец не распознал бы их по чёрным хитонам, страшным татуировкам на руках, пронзительным взглядам. Пришлецы появились со стороны поля, оттуда же, откуда давеча пришёл волшебник с девушкой и мальчишкой, словно шли они по чётко оставленному магом и его спутниками следу.

Не встретить чужаков было нельзя, слишком уж могущественными и грозными они казались, несмотря на свою молодость. Общим числом путников явилось полдюжины, все молчаливые и с виду спокойные, но глаза у многих холоднее студёной водицы Зелёного Озера. И хотя незнакомые странники, по всему видно, с раннего утра ехали верхом, лошади их были свежи и полны сил.

Двое из пришлых оказались близнецами, едва ли не юношами, и среди прочих смотрелись самыми безобидными. Да только даже эта безобидность мнилась обманчивой. Остальные колдуны были менее приметны, но взгляды у всех настороженные, колючие. Так смотрят люди, не ждущие от других ни добра, ни участия. Ульне неожиданно, против всякого благоразумия, стало жалко диковинных пришлецов. Это какой же была их короткая, молодая жизнь, если каждый теперь эдак враждебно и люто щерился?

Пуще же всего прочего среди прибывших выделялся воин с обожжённым лицом и щедрой проседью в русых волосах. Его Ульна особенно испугалась — могучие руки от самых кончиков пальцев покрывала затейливая вязь татуировки, рисунок исчезал под домотканой рубахой и снова возникал уже из-под ворота, скользил по шее к подбородку и затылку, лизал изуродованную ожогом кожу, словно чёрное пламя.

Однако самой первой, верхом на красивом гнедом скакуне, ступила на деревенскую улицу молодая девица — красивая, будто из сказки. Держалась она осанисто и горделиво, а ехала поперёд спутников так, что даже грозный воин почтительно отставал от неё на несколько шагов. Высыпавшие к тому времени на улицу деревенские сочли за благо отвесить красавице поясной поклон. Девица с достоинством спешилась и поклонилась в ответ. Ульна же подивилась лицу диковинной гости, было оно прекрасным, даже совершенным, но каким-то… беспокойным, словно снедала пришелицу страшная неумолимая болезнь.

— Через вашу ли деревню держал путь волшебник с девушкой и мальчиком? — спросила красавица и голос её, чистый и нежный, прозвенел, словно бубенец.

Деревенские начали переглядываться — кто смелый, кто ответит? Тут бы старосту вытолкать, да и шагнул он уже, вот только можно ли говорить правду? Староста — кряжистый сильный мужик — вышел навстречу незнакомой красавице и ответил согласно, приняв единственно верное решение:

— Через нашу. — Склонил голову да замер посреди улицы.

Нешто станешь отпираться, когда имеешь дело с этакими «гостями»? Волшебника уже и след простыл, а деревенские все тут — ну, как разнесут колдуны деревню по брёвнышку, с землёй сравняют?

Красавица улыбнулась. Тёплой, доброй улыбкой. У кого-то, может, и дрогнуло сердце, а уж у молодых парней наверняка, но старую Ульну эта улыбка не обманула. Наоборот, бабке захотелось закричать, замахать руками, отгоняя страшное видение. Неправильная то была улыбка. Не понимала Ульна, что в ней не так, знала только одно — неправильная. Опасная.

— У кого останавливался? — снова полюбопытствовала красавица.

Спросила ласково, учтиво, но Ульна почувствовала, как потекли по сгорбленной спине капельки холодного пота.

— Кто приветил?

Староста молчал, пряча глаза в землю, и всё ниже склонял голову. Странница терпеливо ждала ответа, а её жеребец переминался с ноги на ногу, подёргивая ухом. Над улицей повисла тишина. Вот по размокшей после вчерашнего ливня дороге ступил вперёд огненно-рыжий конь, стукнул копытом, а всадник (тот самый — в татуировке) повторил вопрос.

— У кого останавливался?

Все молчали. Молчали и едва не кожей чуяли как растёт, словно снежный ком, невидимая опасность. Но всё же ни стар, ни млад не размыкали уст, не поднимали руки с указующим перстом. Стояли, испуганные, да глядели в землю, клоня без вины виноватые головы. Ульна шагнула вперёд.

— Я пригласила его, красавица. У меня и вечерял.

Бабка снизу вверх посмотрела на рослую пришелицу, щуря слезящиеся глаза.

Девица медленно перевела взгляд на старуху. И был этот взгляд пронзительный, острый, зрящий в самую душу. «Да это же ведьма!» — ахнула про себя Ульна, поняв, наконец, с кем имеет дело. Красавица тем временем бросила поводья своего жеребца в руки одного из близнецов и сказала:

— Идём, бабушка, покажешь, где гости твои ночевали.

Стоящие вдоль улицы деревенские тихо зашумели — шутка ли отпускать бабку с неизвестной колдуньей! Но ведьма обвела толпу тяжёлым опасным взглядом, и перечить ей не осмелились. Ульна засеменила к дому, спиной чувствуя испуганные и растерянные взоры соседей.

— Ступай за мной, милая, ступай.

Ведьма пошла. А за ней поспешил и грозный воин с обожжённым лицом.

Они так и не вошли в дом. Пришелица остановилась во дворике и сладко улыбнулась, она смотрела на старую яблоню. То ли красавица увидела под кроной раскидистого дерева что-то особенное, неподвластное обычному взору, то ли почувствовала. Но блаженная улыбка сбежала с её лица. А когда странная гостья повернулась к Ульне, той захотелось кричать от ужаса. Теперь-то она поняла, что пугающего было в облике юной прелестницы. Глаза! Поразительно красивые, нежного фиалкового цвета, они были совершенно безумны.

Ульна не знала, откуда вдруг взялась у неё эта странная уверенность, да и не хотела знать. Безумие рвалось из чёрных пульсирующих зрачков ведьмы, плескалось в них, словно неудержимая волна. А ещё глаза эти были старыми. Очень старыми. И видели они куда больше, чем глаза едва ли не древней Ульны. Бабка жалко скособочилась, схватившись за сердце — остервенело заскрёбся под левой грудью маленький злобный котёнок, рвал и царапал плоть, не давал дышать. На улице, за воротами остались и внук, и сноха, и правнуки — никому Ульна не позволила идти следом. Все толпились в неведении, гадая, что же происходит на аккуратном дворике.

— Я хочу его увидеть.

Ульна открыла было рот, чтобы втолковать сумасшедшей, мол, уехал маг, вчера утром уехал, но даже слова выдавить не успела… Что-то ярко полыхнуло в голове, взорвалось, и вот понеслись против воли лихорадочные воспоминания.

Котёнок под левой грудью яростно впился когтями, стиснул сердце беспощадными лапками, и рвал, рвал его на части. Бабка отступила на шаг, стискивая болящее место рукой, привалилась горбатой спиной к надёжному стволу старой доброй яблони, а в голове сами собой возникали и так же стремительно исчезали вырванные из памяти образы.

Последний раз злобный зверёк завозился под сердцем, последний раз немилосердно сдавил его в когтистых лапах и отпустил. Старая яблоня словно зашаталась, перестав быть верной опорой, и Ульна повалилась наземь. Бабка успела ещё увидеть стройный силуэт ведьмы на фоне яркого неба, а после этого не стало вообще ничего, кроме темноты, покоя и заманчиво мерцающего вдали света. Старуха больше не чувствовала боли, и тело стало послушным и лёгким. Ульна всем существом устремилась туда, вперёд, к яркому радостному сиянию, так похожему на неземной огонёк.

Когда ведьма и её спутник вышли обратно на улицу, вид у красавицы был довольный и цветущий, словно она только что узнала какую-то славную новость. Деревенские тщетно старались выглядеть за спинами пришлецов Ульну. Больше из ворот никто не вышел.

Воин подсадил спутницу в седло, и процессия, так и не произнеся больше ни слова, направила лошадей прочь из деревни. Люди не глядели странникам вслед, не желали счастливого пути и доброго пристанища, деревенские кинулись во двор, где лежала бездыханной старуха.

Покинув деревню, Фиалка довольно вздохнула и даже любовно потрепала гриву коня. Она видела Тороя. Ульна хорошо запомнила его. Волшебник был красив. Ведьма мечтательно улыбнулась. Конечно, можно было и не учинять самоуправства, не рыться в памяти старухи, глядишь, и пожила бы бабка ещё лет пяток, но так не терпелось увидеть мага! Это нетерпение может понять только женщина, только жаждущая свидания с суженым девица, только юная девушка, гадающая тёмной ночью о наречённом.

Итель посмотрела на небо — кроны сосен плыли в чистой синеве, мир был покоен и тих. Она добилась, чего хотела. Почти. Её спутники войдут в Гелинвир и займут Залу Собраний, потому что они достойны этой чести — умелые чёрные маги, сильные колдуны и некроманты. Не пройдёт и седмицы, как в волшебную крепость со всех концов начнут приходить новые и новые чернокнижники, которые сменят, наконец-то, опостылевший Волшебный Совет. И разве кто-то посмеет воспрепятствовать этому? Нет. Никто. Магов не осталось. А люди никогда не поднимутся против Силы, которую не в состоянии побороть своими убогими мечами да луками.

Ах, милый, любимый Рогон! Разве не этот мир — истинная прелесть? Разве не этого торжества стоило алкать и ждать? А маги появятся позже. Они, конечно, продолжат рождаться на свет, тут уж ничего не попишешь. Наверное, всего лет через семь-десять можно будет отыскать первых талантливых к волшебству детей. Так что желающие повопить о поголовном и безжалостном истреблении могут подавиться собственными словами. Какое истребление? Всего лишь небольшая прополка. Так сказать, избавление от зловредных сорняков. Пусть будут эти волшебники, пусть себе магичат, разве кто против? Однако теперь уж они не смогут единолично править Советом, придётся им считаться с остальными. Даже с такими как Итель или едущие позади близницы-чернокнижники. Как косоглазая ведьма Эрнин и расписанный татуировками некромант Хельзак, что так удачно выпотрошил память деревенской старухи.

Да, этот новый мир будет совершенен и прекрасен. И, конечно, она — Фиалка — будет счастлива в нём, хотя ей вовсе не нужна власть. Зеркало, отяжелевшее от впитанной Силы, было надёжно прикреплено к седлу смирной тягловой лошадки. А что печься о его сохранности, если разбить колдовское стекло может только последний из рода Создателя? И последний этот — внучок Мирарского зеркальщика. Да, да, знаменитый искусник Гиа был пра-пра-пра (очень много раз «пра») дедушкой мальчика. Значит лишь Илан, кровно причастный к создателю волшебного зеркала, имеет силу, достаточную для того, чтобы это зеркало уничтожить.

А медлить в сём деле нельзя. Трое суток — и выплеснется поглощённое Могущество обратно, умноженное стократ, разметает людей, как соринки в бурлящем потоке, уничтожит, переполнит такой Силой, которую их убогие тленные оболочки не смогут вместить. Но ничего… промедления не будет, даром, что ли, Итель собрала в своей свите самых талантливых и сильных колдунов.

Эх, и опасное зеркало тащила по раскисшей дороге тягловая лошадка! Опасное… Вон, как Могущество, которое оно разом потянуло из людей, эльфов и щедрой земли, изменило погоду, поколебало незыблемость времени (как это случилось в Мираре), свалило людей в объятия колдовского сна или лютой немочи. Страшно и восхитительно было смотреть на это! И только колдуны, некроманты, ведьмы и чернокнижники остались в стороне от общих потрясений. Оно и понятно, ведь их защищало то, что чопорные волшебники называли «низшей» магией. А низшие маги, они, как известно, берут Силу из земли, воздуха, воды. Это и оградило их от жажды ненасытного творения Гиа — не заснули, не разболелись, и, конечно, не лишились Силы. Как лишишься того, чего от рождения не имеешь?

О, Итель долго готовилась. Она не зря пряталась в глуши, оттачивала своё мастерство, обдумывала и лелеяла планы. Она сама отыскала зеркало. Это было несложно, всего-то понадобилось воспитать с пелён двоих очень талантливых мальчишек-колдунов, а потом наставить их на обряд Зара. Случилось это лет сто сорок тому… Эх, и сильны были мальчишки!

Найти мятущуюся во мраке Мира Скорби душонку искусника Гиа оказалось, делом хитрым, но возможным. И ведь нашли! И потрясли со всем пристрастием! И вызнали образ творения. Правда, выбрались еле живые. Точнее, выбрался. Второй колдун (и двадцати трёх ему, помнится, не было) так и сгинул, растерял всю Силу, не смог вернуться в мир живых… Ну да в таком деле не без жертв. Хотя жаль мальчишку, горячий был, порывистый, Итель за мать держал, любил. Ведьма вздохнула, припоминая пропавшего по её вине молодого колдуна.

А уж потом, когда выживший воспитанник сообщил наставнице, как выглядит зеркало, найти Творение вообще стало парой пустяков. Всего за несколько лет Фиалка разыскала утерянный след волшебного артефакта — повозиться, само собой, пришлось и с шарами хрустальными, что колдуют через раз, и с чернокнижием. Но вот нашлось зеркало. И где нашлось, в захудалой таверне, на стене питейного зала! Который уж год висело под самым носом. Даже забрать его у нынешней владетельницы никакого труда не составило бы. Но… свежая закавыка обнаружилась — никто не знал, как заставить Творение мастера Гиа делать то, что до лжно. А потому пришлось Ители повременить с воровством. Как-никак зеркало от неё теперь всё равно никуда не делось бы.

И снова следовало запастись терпением, и снова разыскивать талантливых детей и снова растить, учить, отправлять обрядом Зара в Мир Скорби, дабы искали, трясли, выспрашивали душу Искусника. Двое, поочерёдно принятых на воспитание пареньков, оказались пустой тратой времени — три десятка лет возни с ними прошли зазря. Вроде и умные были ребята, но бездарные. Зато третий…

Третий мальчик подвернулся понятливый и сильный. Он быстро вошёл в силу, а уж потом вызнал что нужно. «Разбудить» зеркало, как выяснилось, было проще простого. Итель-то думала понадобятся заклинания и жертвы, а всё оказалось так незатейливо, что аж оторопь брала. Зеркало имело два слоя! Создав своё чудовищное творение, мастер не уничтожил его, но нашёл способ сделать неопасным. Перво-наперво нанёс поверх прожорливой серебристой поверхности матовый слой, затем тонкую и тщательно отполированную металлическую пластину, которую закрепил ещё одним стеклом. Потому-то зеркало и было таким мутным, оттого отражение в нём и искажалось.

От Ители всего и потребовалось, что снять верхний слой да освободить колдовское стекло. Но тут вышла промашка. Баруз — потомок Гиа и постоянный посетитель захудалой таверны — вдруг ни с того, ни с сего вознамерился поместить зеркало в хорошую раму.

И вот, по закону подлости, зеркало столько лет примерно висевшее на стене, перекочевало в руки потомка своего Создателя. Итель занервничала. Она не знала, что случится, возьмись Баруз возиться с колдовским стеклом. Ну, как беда какая выйдет не только для магов, но и для колдунов? Проверять не хотелось. Пришлось действовать.

Баруз не оставил выбора. Фиалка усыпила Мирар, а кхалаи забрали зеркало. Дальше всё развивалось стремительно. Пока одни рептилии убивали семью Илана, другие доставили зеркало ведьме. Итель с сообщниками за считанные минуты освободила волшебное стекло от лишнего слоя. В результате непродолжительный колдовской сон превратился для жителей Мирара в настоящую спячку — зеркало, жадно переливающееся голодной рябью, усилило волшбу ведьмы (впрочем, это сыграло ей только на руку)…

— Итель?

Колдунья вынырнула из блаженных воспоминаний.

Хельзак внимательно смотрел на неё, видимо ждал ответа.

— Что? — Фиалка качнулась в седле. — Я прослушала, что ты спросил?

Некромант замялся, но всё-таки повторил свой вопрос:

— Зачем ты хотела увидеть волшебника?

Она задумалась. Надо ли отвечать? Хельзак силён и опытен. И ещё он был тем самым некромантом, предпоследним воспитанником Ители. Конечно, он не догадывался, что молодая ведьма с глазами фиалкового цвета и есть его дряхлая наставница (которую он давно считал почившей). Не знал, что красавица-колдунья когда-то выпестовала его и воспитала, как растят и воспитывают послушного пса — для своих собственных нужд и целей.

В конце концов, Итель решила, что отвечать правду совершенно не обязательно и беспечно сказала:

— Женское любопытство…

А ещё дёрнула плечиком, мол, не бери в голову.

Хельзак, похоже, всё-таки не поверил. Ну и пёс с ним. Переживёт. Не для того Фиалка так долго готовилась, чтобы выболтать всё какому-то там любопытному щенку. Её Тайна — это только её Тайна. Её и больше ничья.

И тут же ведьма подумала как всё-таки хорошо, что талантливые близнецы Гедэ и Канто умело перетащили своих спутников на много вёрст вперёд, точнёхонько по следу Тороя. Волшебник оставил такой щедрый шлейф Силы, что пренебречь этим оттиском магии в пространстве было чистой воды глупостью. И вот теперь вся процессия доберётся до Гелинвра уже к вечеру. Это позволит сократить время пути и тем самым избежать новых расспросов со стороны любопытного Хельзака.

Интересно, как колдунов встретят в Гелинвире? А ещё было бы занятно увидеть Алеха. Изменился он или нет? Так и будет смотреть влюблёнными глазами или поостыл за столько-то лет? Ах, скорей бы, скорей!

И ведьма пришпорила коня.

* * *

Люция проснулась оттого, что больше никто не обнимал её и не грел. Ведьма потянулась, потом вспомнила минувшее утро, покраснела и принялась стыдливо оглядываться. Торой уже почти оделся — он натягивал рубаху и вид имел самый озадаченный.

За окном стоял белый день. Девушка села на кровати, кутаясь в одеяло. Она не знала, как себя вести. А вдруг волшебник сейчас скользнёт по ней равнодушным взглядом и станет ясно — совсем она ему не нужна, поразвлёкся от нечего делать да забыл. Но потом Люция вспомнила слова, которые он ей шептал, и поцелуи, и ласковые руки, и объятия, в которых так покойно уснула… Нет! Он так не поступит. А по спине пробежали блаженные мурашки. Колдунка закрыла глаза, припоминая… Ей было и стыдно, и сладко, и как-то непонятно, и… хорошо.

— Ты уже проснулась? — удивился Торой и легонько щёлкнул жмурящуюся ведьму по носу. — Давай, давай, поднимайся.

И тут же сильные руки выудили её из тепла одеяла, погладили голые плечи и спину. Люция снова зажмурилась и обняла волшебника за шею, ткнулась губами в подбородок, прильнула всем телом.

— Одевайся.

Торой отстранился слишком уж поспешно. Ведьма воровато улыбнулась и попыталась снова прижаться. Маг было поддался на уловку, снова обнял, но потом быстро понял, что к чему, и расцепил объятия.

— Одевайся, говорю.

Чмокнул в макушку и был таков. Этот уход больше походил на торопливое бегство. Колдунка довольно хихикнула. Нет, он никогда не обожжёт её равнодушным взглядом, не оттолкнёт. Он останется рядом. Она поняла это безошибочным чутьём, нет, не влюблённой женщины, влюблённой ведьмы. И, конечно, сразу же думать забыла про колдунью Фиалку, Зеркало и Рогона.

Однако после завтрака (а точнее, позднего обеда) унылые реалии жизни разрушили и без того хрупкое ощущение покоя и счастья. Немногочисленные обитатели крепости держали военный совет.

— Что будем делать? — Торой задал этот вопрос безо всякой надежды услышать от кого-нибудь сто ящее предложение.

Задумчивый Алех подёргал себя за мочку уха и уверенно ответил:

— Мы будем ждать.

Волшебник усмехнулся:

— Свеженькое предложение. Вот только чего ждать? Итель дважды пускала за нами погоню, недавно я сцепился с ней в волшебной схватке. И, знаешь, успел понять — она вовсе не в бирюльки играет.

Эльф снова пощипал ухо:

— Итель хотела заполучить Илана, чтобы не гоняться за вами по городам и весям, но не думаю, чтобы она собиралась учинить расправу лично над тобой или Люцией, равно как и над мальчиком.

Колдунка вскинула брови:

— Да неужели? Между прочим, те двое близнецов чуть не убили Тороя, Косоглазая ведьма тоже едва нас не умертвила, а уж про битву во время грозы я вообще молчу!

Алех возразил, впрочем, без особого жара:

— Я думаю, сама Итель вовсе не собиралась вас убивать… Скорее всего, это её посланники оказались слишком уж рьяны. Может, хотели выслужиться, а потому не постеснялись в выборе средств. А может, просто были недостаточно умелы. Близнецы-то, как я понял, слишком юны. Могли не рассчитать силу своего Броска. Эрнин… Чего ж вы хотите от оскорблённой женщины. Тем более ведьмы. А сама Фиалка просто любит эффектные выходы. Может, вспылила, вот слегка и потрепала Тороя. — И он закончил. — Бежать бессмысленно.

— Так ведь и ждать неведомо чего тоже! — удивился маг. — Нам нужно хоть как-то подготовиться к встрече. Ну, я не знаю…

Эльф покачал головой:

— Ты очень сильный волшебник — зачем тебе готовиться? И главное — как? Что ты собрался делать? Ловушки, засады? Это же смешно!

Торой и сам понимал, что смешно, но томиться в мучительном бездействии попросту не мог. Он поднялся и заходил туда-сюда по комнате. Осознание того, что нужно слепо ждать неведомо чего, выводило чародея из состояния внутреннего равновесия.

Илан сидел на стуле и испуганно вращал глазами. Неожиданно мальчик нарушил тишину неуверенным вопросом:

— А что, если мы спрячемся?

Эльф терпеливо улыбнулся и хотел было отмахнуться от паренька, как от мухи, но Торой неожиданно просветлел лицом.

— Как любит повторять Золдан «в речах детей потаённая мудрость». Ты просто молодец, Илан! Именно так мы и поступим.

У Алеха вытянулось лицо. Колдунка прыснула в кулачок при виде изумлённо хлопающих глаз и обиженно торчащих ушей бессмертного. По всей видимости, эльф решил, будто Торой предлагает своим спутникам забиться куда-нибудь под кровать в одном из самых дальних покоев, укрыться покрывалом, крепко зажмуриться и затаиться, не дыша. Авось, не найдут.

— Как это спрячемся? — начал было он, но осёкся, недоумевая.

— Очень просто. Ведьме, если не ошибаюсь, нужен Илан? Стало быть, его-то мы и спрячем. И будем прятать до тех пор, пока не станет известно, что именно хочет наша диковинная лефийка.

Торой радостно потёр руки.

Алех ещё немного похлопал глазами и, наконец, спросил:

— Да как же ты собрался его прятать? Итель всё-таки не рассеянная нянька, от которой можно укрыться в шкафу или под софой. Она найдёт мальчика за считанные секунды, достаточно прикоснуться к чьему-нибудь сознанию… да хотя бы к Люции! Она не очень сильна и не сможет защититься…

Колдунка обиженно засопела со своего места, но Торой и эльф этого не заметили. Волшебник тем временем продолжил:

— Ей и не надо будет защищаться, как, собственно и нам. Мы не будем знать, где мальчик.

Люция с Алехом переглянулись и посмотрели на Тороя, словно на идиота.

— Как это? — хором спросили они.

— Очень просто. Илан не знает крепости, значит, даже прикоснись Итель к его сознанию, она не сможет выяснить, где он прячется. К тому же, можно просто завязать ему глаза, чтобы он не видел дороги. А потом Элукс уведёт его куда-нибудь, куда посчитает нужным, и там затаится. Куда они уйдут, мы не будем знать…

— …а до сознания слабоумного мальчика, которого Итель к тому же ни разу не видела, она достучаться не сможет. — Подхватил Алех. — По-моему отличная мысль. Очень находчиво. Если же мы увидим, что опасности нет, ты попросту позовёшь Илана, и мальчишки сами выберутся из укрытия.

— Совершенно верно. По крайней мере, если начнётся какая-то неразбериха, дети будут в укрытии, — закончил Торой.

Он ещё подумал, что хорошо бы вместе с ребятами спрятать заодно и Люцию, но ведь колдунка ни за что не согласится. Да и бессмысленно это — чего её прятать от собственной наставницы?

Торой закрыл глаза и сосредоточился. Он хотел увидеть, как далеко находится Итель. Некоторое время волшебник сидел неподвижно, чувствуя устремлённые на себя взгляды мальчишек, эльфа и ведьмы. Это отвлекало его, и потому Торой не сразу увидел колдунью. Но, когда увидел, непроизвольно вздрогнул. Он-то, наивный, полагал, будто она ещё только-только пересекла границы Флуаронис, а на деле всё оказалось не так. Фиалка была уже на полпути к Гелинвиру! Видать, нашлись в свите её приспешников умелые колдуны. Всё-таки не один Торой на белом свете умеет перебрасывать людей через пространство, а у жены Рогона в сообщниках слабаков не было.

— Она подойдёт к Гелинвиру через несколько часов. Ещё до заката. — Уронил Торой в тишину комнаты.

У Люции захолодело сердце. Отчего-то стало страшно, едва не до икоты. Неужели ещё немного и всё закончится? Вот только как? Как закончится? И сможет ли она — Люция — взглянуть в глаза своей «бабке»? По коже побежали мурашки.

Алех поднялся из кресла и обронил:

— Пора. Объясняй мальчишкам, что от них требуется.

Торой согласно кивнул, и Люция поняла, вот оно — начало грядущей то ли встречи, то ли битвы.

* * *

Как хрупок кажущийся незыблемым порядок вещей! Как он уязвим и раним! Как легко может рассыпаться на обломки, погребая под собой остатки здравомыслия и уверенности! Лишь кажется человеку, будто мир его твёрд и несокрушим. На самом деле разрушить это зыбкое равновесие может один опрометчивый поступок, один неосторожный шаг (случайный или намеренный). И неважно — сделан тот шаг из любви или отчаяния, из страха или желания власти. Шаг сделан. И мир рушится. А люди остаются один на один с хаосом и растерянностью.

Именно эту незамысловатую в своей простоте истину осознали обитатели уютного и спокойного королевства Флуаронис, очнувшись среди, нет, даже не белого дня — белой зимы.

Строгая горожанка, которая приняла когда-то Люцию за попрошайку, проснулась оттого, что совершенно закоченела под лёгким покрывальцем. Пока она пыталась расправить онемевшие члены, с улицы послышались крики. Почтенная Геланна кое-как подковыляла к окну и с ужасом увидела вместо привычных зелёных кустов жасмина огромные сугробы, от которых под лучами яркого летнего солнца валил пар. А недалеко, всего в двух домах вниз по улице, дымились безобразные руины, некогда бывшие жилищем дружного семейства Дижан. Геланна охнула и схватилась одной окоченевшей рукой за сердце, а другой за подоконник. С крыш, весело звеня, срывалась капель.

В то самое время, когда опешившая Геланна, увязая ногами в сугробах, бежала по улице, в Дворцовой части города проснулся королевский маг Золдан. Почтенный чародей наконец-то отоспался после долгих мучительных лет бессонницы, а теперь очнулся оттого, что в двери его покоев отчаянно колотил руками неизвестный буян. Золдан сел на кровати и хотел привычным хлопком ладоней зажечь над головой волшебный огонёк. Однако закоченевшие длани, хотя и прилежно бились друг об дружку, но всё же не могли сотворить язычок яркого пламени. Кряхтя и охая, так затекло (и страшно болело) старое тело, маг поднялся на ноги и направился к дверям.

От растерянности он даже не вдруг сообразил, почему собственно его просторный покой, до этого состоящий из множества комнат, сжался в размерах? Спальня отчего-то стала совсем тесной — кровать да сундук с вещами в ней теперь едва помещались. А до двери, что вела в не менее крохотную гостиную можно было дотянуться рукой, даже не вставая с ложа. И верно, башня, расширенная при помощи волшебства на многие покои, вдруг снова обратилась всего лишь в башню. Пускай она и оставалась самой высокой в королевстве, но теперь была далеко не самой вместительной. Золдану, прямо скажем, повезло — усни он, например, в библиотеке, был бы раскатан мгновенно сжавшимися стенами в тонкую лепёшку. А спаленка да гостиная как раз и являлись теми двумя комнатами, что изначально находились в башне.

Волшебник смятенно озирался в полумраке и продолжал бестолково похлопывать ладонями, словно аплодируя случившемся изменениям. Маг не понимал, почему волшебный огонёк, столько лет расцветавший ярким лепестком по одному мановению, нынче совершенно не торопится разгораться? Потом Золдан, наконец, сообразил, что за окном пускай и до крайности туманный, но всё-таки день, а значит вполне можно обойтись без света, сумрачно, конечно, ну да ладно.

Еле-еле передвигая ноги, такая слабость сковывала всё тело, маг добрёл таки до двери и открыл её нежданному (и весьма нетерпеливому) посетителю. Странно, охранное заклятие не действовало, и вломиться в видоизменившуюся комнату начальнику королевской стражи Брадеру помешала только слепая спешка — военный никак не мог сообразить, что дверь нужно попросту потянуть на себя. Вместо этого ратник самозабвенно молотил кулаками в мощную дубовую створку да ещё время от времени поддавал по ней ногами.

Чародей толкнул дверь, чуть не приложив бравого военного по лбу, и с удивлением воззрился на едва переводящего дух блюстителя порядка.

— Золдан… — впопыхах Брадер забыл не то что об официальных условностях, но и о всякой почтительности, — там, на улице…

И он махнул рукой, призывая чародея следовать вниз.

Старый маг, не помня себя, ринулся за стражником. Волшебник мчался вниз, перепрыгивая через две ступеньки, и на бегу по-прежнему хлопал в ладоши, словно восхищённый зритель на балаганном представлении. Однако хлопки были тщетными, и по винтовой лестнице оба мужчины спускались во мраке. Впрочем, королевский чародей, ещё не проснувшийся и едва стоящий на ногах от слабости, мало что осознавал. Он пытался одновременно постигнуть причину своего жуткого недомогания, причину, по которой пропало волшебство, расширившее башню, а вместе с этим ещё и гадал, уж не приснился ли ему визит Тороя? И если нет, то куда в таком случае делся непутёвый ученик?

За стенами башни мага и его спутника приняли в объятия молочно-белый туман и удушливая влажность. Под ногами захлюпала жидкая слякоть, а потом чародей разглядел в мешанине талого снега два странных холмика. Близоруко сощурившись, Золдан признал двух молодых стражников, которые обычно несли караул у подножия башни. Вояки должны были исправно стоять у входа, но вместо этого безжизненно лежали навзничь, уткнувшись лицами в ноздреватый сугроб. Постепенно истаивающий снег обнажал закоченевшие тела. Однако заполошный Брадер вовсе не смутился жутким зрелищем. Звонко чавкая сапогами в сугробах он спешил вперёд, даже не оглядываясь на престарелого чародея, что на слабых ногах еле-еле поспевал следом за стремительным военным.

— Довольно! — волшебник запыхался, но всё-таки нашёл в себе силы властно вцепиться в плечо начальника стражи. — Докладывай, в чём дело. Или ты не военный уже, а испуганная баба? Говори по порядку!

Резкость тона, а самое главное — командный голос мага подействовали на Брадера отрезвляюще. И он начал сперва сбивчиво, а потом всё более и более внятно рассказывать о случившемся.

Оказалось, старый чародей продрых дольше всех в Мираре (и то верно, в самой-то высокой башне, где ничего не слышно). Собственно, если бы не дворцовая суматоха, не истерика королевы-матери, у которой замёрз на балконе любимый пуделёк, да не нервный срыв государя, выяснившего, что все птицы в оранжерее перемёрли, то добрались бы до волшебника раньше, а пока то да сё…

Едва первая паника мало-помалу улеглась, Брадера отрядили за магом. Да только к тому времени у стен дворца уже собирались толпы испуганных и растерянных горожан. Люди стекались со всех концов столицы и приносили всё более неутешительные новости — в Фонтанной части города выгорел едва ли не целый квартал, во Дворцовой нашли уже четырёх замёрзших насмерть горожан и десятерых оружных стражников (это не считая караульных у стен дворца), бессчётно собак и кошек. Кое-где уже вовсю орудовали мародёры да выползшие из своих укрытий нищие и прочие лихие люди…

Золдан слушал, а сердце его холодело. Конечно, маг ещё не успел осознать, что тоже кое-чего лишился в качестве платы за крепкий и сладкий сон… Хлюпая ногами в снежной жиже, волшебник и начальник дворцовой стражи устремились туда, где в их советах и помощи нуждались более всего — во дворец к государю. Благо в покоях властителя уже собирались все чиновники и первые лица (надо сказать, весьма заспанные). Общими усилиями приняли решение успокоить людей, очистить улицы от погибших, разослать оружные патрули по соседним пределам, а также выдвинуть в город конные разъезды, чтобы поддерживали порядок да не допускали паники и мародёрства…

Пока же старый волшебник да власть предержащие вершили судьбы подданных, люди на улицах Мирара бегали в густом тумане от дома к дому, от улицы к улице. Каждому хотелось знать, что стряслось с его родными, не постигла ли кого страшная участь быть замёрзшим на холодных камнях мирарской мостовой или просто в собственном доме.

Ослеплённые паникой (а кто и радостью мародёрства), туманом и страхом горожане не сразу заприметили, что в толпах беспокойно мятущихся, носящихся от дома к дому горожан неторопливо двигались к городским воротам люди куда как спокойные, облачённые в чёрные хитоны…

Почтенная Клотильда, стараниями Тороя не замёрзшая за своей барной стойкой, пробудилась, как говорится «к шапочному разбору», когда суматоха на улице достигла своего апогея. Припозднившийся посетитель «Перевёрнутой подковы» — гном — оказался, как и всё его племя, живучим и не закоченел насмерть, хотя холод в питейной зале царил, словно в погребе. Низкорослый ремесленник в зелёном мятом кафтанчике и с аккуратно заплетённой в косу бородой, зябко растирал окоченевшие плечи и надсадно кашлял. Гном сотрясался всем телом и стыдливо прикрывал рот крохотной, едва ли не детской ладошкой. Клотильда выдала постояльцу бутыль хорошего бренди за счёт заведения, и теперь путешественник нет-нет да и прихлёбывал крепкий напиток «для сугреву».

А хозяйка таверны с ужасом смотрела в распахнутое окно. В проснувшемся городе царила паника. Клотильда собралась было тоже бежать из дому, стучаться в двери к соседям, узнавать, не нужна ли кому помощь… А потом сообразила, что и не побежишь больно-то — лихой народец, уже вышедший на промысел, мигом воспользуется паникой да заберётся в таверну. Благо в «Подкове» есть, чем поживиться — тут тебе и провизия, и выпивка и утварь, и мебель. Поэтому рачительная трактирщица заперла на засов и чёрный, и парадный выходы и теперь с сожалением наблюдала в окно за мятущимися людьми.

Потому-то именно Клотильда, занявшая удобный наблюдательный пост, заметила в тумане одиноко стоящего посреди улицы мальчонку лет пяти. Паренёк был в одной пижаме, растерянный, заплаканный, с помятым со сна личиком. Жалостливая хозяйка «Перевёрнутой подковы» хотела уже выбежать за мальчуганом да укрыть его, пока родители не найдутся, в таверне. Но тут из тумана вынырнул путник в чёрном хитоне. Он шёл неспешно, не таясь и не прячась, а потому без труда лавировал между суетливо бегающих туда-сюда мирарцев.

Колдун! Идёт себе бесстыдно по столице! Клотильда охнула и прижала ко рту пухлую ладонь. А чернокнижник тем временем спокойно опустился рядом с мальчиком на корточки, внимательно посмотрел на него, словно изучая нечто невидимое для трактирщицы, а потом поднял на руки. Паренёк, вопреки ожиданиям, не испугался чужака в зловещих одеждах. Ничуть не бывало! Мальчуган уютно устроился на сгибе руки не-мага, положил головёнку на плечо незнакомцу и затих. Колдун запахнул малыша в просторный хитон да пошёл себе дальше.

Трактирщица же набрала в грудь воздуха и пошире распахнула створку окна, собираясь со своего места обличить дерзкого похитителя. Но чернокнижник спиной почувствовал это её намерение, стремительно обернулся и сквозь мутную пелену тумана ожёг Клотильду таким свирепым взглядом, что она поспешила захлопнуть некстати раззявленный рот. Вспомнила, что перед ней как-никак беспринципный колдун и смолчала. Лишь проводила чёрный силуэт взглядом.

К середине дня, когда туман, поднимающийся от тающих сугробов, стал и вовсе непроглядным, а по улицам скакали конные разъезды да маршировали стражники с факелами, колдунов прошло около десятка. Однако никто из оружных людей не остановил дерзких чародеев, не арестовал, не потребовал объяснений. Напротив, их сторонились с почтительностью и страхом. А те шли, безучастные ко всему, степенные и молчаливые.

Лишь под вечер по городу поползли слухи о том, что королевский чародей, вроде как болен и совершенно не может творить магию, что де волшебные кольца да амулеты стражников совершенно потеряли Силу, а в соседние королевства даже отправлены гонцы с просьбой о помощи. Ну и ещё болтали, будто в одной из флуаронских деревень перепуганное население едва не учинило самосуд над безмужней брюхатой девкой — её отчего-то посчитали ведьмой, повинной в случившемся. А в соседнем пределе пошли и того дальше — забросали камнями некую старуху, которая, как потом выяснилось, всего-то и была обычной знахаркой-травницей.

В общем, испуганные растерянные флуаронцы ждали, когда же в дело вмешаются маги. Но маги не вмешивались. Лишь брели по трактам перехожие колдуны, которых никто не решался останавливать…

* * *

Послушные кони, обрадованные резвой скачке, неслись по мокрой дороге. Итель с детства превосходно держалась в седле, ей это было нетрудно — ни одна лошадь не сбросит со спины того, в чьих жилах течёт кровь Бессмертных, а уж тем более Бессмертную ведьму.

Время долгожданной встречи приближалось, и Фиалка чувствовала как сладко заходится сердце. Ох, скорее бы уже, скорее. Вот разберётся с делами и, пожалуй, даже займётся поисками непутёвой Люции. Может, не сгинула, не пропала, дурёха, без многомудрой наставницы-то? Кто ж знал, что она, Фиалка, так привяжется к бесталанной простодушной девчонке, которую и на воспитание взяла единственно, чтобы не зачахнуть от скуки в своей глуши? Толку-то от Люции в колдовстве было чуть да маленько, зато веселья — хоть отбавляй. Одни эти её полёты на метле чего стоили. Умора, да и только.

Однако мысли о воспитаннице всё же не слишком занимали ведьму. Скорее, с их помощью она пыталась отвлечься от других, более настырных и лакомых — от мыслей о волшебнике, который был так похож на её давно ушедшего в Мир Скорби мужа. Нет, внешнего подобия в Торое и Рогоне было, пожалуй, не больше, чем в помидоре и луковице, но характеры (равно как и недюжинные способности) куда как схожи. Даже этот волшебный огонёк, который маг сотворил для деревенских простофиль… Как похож стиль волшебства, как похож! Итель даже не осмелилась разорвать Нить Силы, что подпитывала огонёк от матёрой яблони. Оставила белоснежный лепесток пламени нетронутым. Пускай себе горит. Красивый.

Хельзак стремя в стремя скакал рядом с ведьмой и нет-нет дa и поглядывал на неё с любопытством и подозрением. Во взгляде его не было обожания или страсти, какая была в глазах Алеха, лишь немое восхищение и лёгкий оттенок трепета. Некроманту всё не давали покоя фиалковые глаза колдуньи. Они казались смутно знакомыми, даже родными…

Гелинвир вырос перед путниками, когда солнце ещё не коснулось горизонта. Волшебная крепость была прекрасна.

«Она пуста. И она ждёт меня». — Подумала с замиранием сердца Итель. Правду сказать, её самолюбие ещё несказанно бы потешила мысль, что она, Фиалка, окажется первой ведьмой, которая ступит на знаменитые воздушные мостовые. Но лефийка понимала — это не так, первая ведьма уже ступила на здешние тротуары. И ведьмой этой была не она, а безвестная колдунья, выискавшаяся неведомо откуда и теперь отчаянно помогающая магу. Хотя Эрнин говорила, что девчонка совсем соплива и не шибко умна… Ну да ладно.

Вообще же говоря, Фиалка пришла в Гелинвир вовсе не за властью или там славой… Она пришла сюда по велению сердца, по давно взлелеянному в душе расчёту.

Итель натянула поводья резвого скакуна, заставив его остановиться на самой опушке леса. Теперь красавица колдунья с упоением разглядывала крепость, что, словно скала, выделялась на фоне закатного неба. За спиной ведьмы один за другим смолк дробный перестук копыт — это остальные спутники догнали свою предводительницу и теперь остановились в почтительном молчании. Пусть молчат. Они все не знают, какова её настоящая цель. Думают, небось, глупые — захватить Гелинвир — вот и всё, чего хочет ведьма. Ха! Ну да ладно, пускай пока смиренно помолчат, давая ей возможность насладиться моментом триумфа. Глупые, глупые мальчики и девочки. Из всех вас более или менее прожжённый (причём не только в переносном, но и в прямом смысле этого слова) только один — Хельзак. Но даже он не догадывается об истинном намерении Ители, лишь уважает её за силу, находчивость и беспринципность, а ещё слегка побаивается. Вынужден побаиваться, потому что чуточку не доверяет.

— Нас ждут. — Тихо сказала ведьма, и на лице её расцвела спокойная умиротворённая улыбка. — Поторопимся.

Когда конские копыта прогромыхали по опущенному мосту, этот перестук показался Ители едва ли не сладостной музыкой — гимном её победы, чертой, подводящей итог под долгим странствием. Осталось ещё чуть-чуть. Скажем так — небольшой эпилог. А затем можно будет браться за написание пролога к новой захватывающей истории.

Ворота были открыты.

Колдунья первой въехала в Гелинвир, счастливо улыбаясь закатному небу и острым шпилям крепостных башен. А теперь туда, в Залу Собраний, где её уже ждут те, на встречу к кому она так спешила.

— Идите следом. Зеркало возьмите. — Бросила ведьма через плечо своим спутникам.

И едва сдерживаясь, чтобы не перейти на бег, Итель пересекла широкую площадь и остановилась перед широкой, словно улица, и такой же длинной каменной лестницей. Мелкие гранитные ступени поднимались аккурат к дверям Залы собраний, чья изящная полусфера переливалась в лучах солнца.

Колдунья поспешила вперёд. Она на ходу сбросила с плеч забрызганный дорожной грязью плащ и даже не обернулась, когда тяжёлая ткань упала на ступени и потекла к подножию лестницы.

Спутники Фиалки ещё стояли внизу, окаменевшие от неожиданно торжественного и прекрасного зрелища — стройная женщина в платье лилового цвета поднималась по гранитным ступеням к величественному, словно само Время, зданию. Закатное солнце бросало ей под ноги последние отблески, и казалось, что она идёт по пылающему багрянцу. В своей леденящей царственности древняя крепость и юная ведьма были, пожалуй, равны. Даже циничный и едкий Хельзак не смог сдержать судорожного вздоха восхищения. На полпути Итель обернулась, посмотрела сверху вниз на своих застывших, словно статуи, спутников и нетерпеливо щёлкнула пальцами. Оробевшие чернокнижники, исполненные непонятного благоговения, поспешили следом.

* * *

Когда распахнулись тяжёлые двери, сердце Алеха болезненно дрогнуло и сбилось с привычного ритма. В высоком проёме стояла Итель. Она ничуть не изменилась за прошедшие, нет, не годы, века. Та же горделивая стать, тот же крылатый росчерк бровей, те же глаза прозрачного фиалкового цвета. Вся та же самая. Но в этой новой Ители появился какой-то доселе неведомый Алеху разлад. Что-то с ней, определённо, было не так. А что именно, эльф не понимал.

Фиалка лишь скользнула взглядом по застывшему в неподвижности бессмертному, подарив ему учтивую мимолётную улыбку. Потом ведьма устремила свой взгляд на растерянную Люцию, которая стояла рядом с огромным круглым столом. Некоторое время обе судорожно оглядывали друг друга. А потом Итель рассмеялась незнакомым Алеху низким чувственным смехом, от которого по телу мгновенно побежали блаженные мурашки.

— Ах, девочка моя… Я и подумать не могла, что ты окажешься одной из главных участниц всей этой заварухи.

И Итель снова засмеялась.

— Алех, я-то решила, что ты смотришь в хрустальный шар, а это, оказывается, была моя тарелка, — ведьма прыснула в кулачок и покачала красивой головой, мол, бывает же. — Да, затейливые переплетения судеб…

Фиалка кокетливо прикрыла ладонью губы, словно стирая с них улыбку. За её спиной на пороге один за другим возникли настороженные спутники. Хельзак стал чуть в стороне, скрестив на груди руки, и беззастенчиво разглядывал троих обитателей крепости. Из-за его спины на полшага вперёд выступила Эрнин. Она уже давно залечила синяк от оплеухи, которой была награждена за попытку убить волшебника Тороя, но след в душе, как говорится, остался. И теперь златовласая ведьма метала свирепые взгляды на чародея, что покамест молчал и обводил глазами всю честную компанию.

В зале повисла тишина. Последними вошли два колдуна, которые несли зеркало. Оба тяжело дышали — подъём по длинной лестнице, да ещё и с колдовским стеклом в руках, был не из лёгких. Теперь колдуны пристроили свою ношу возле стены и торопливо озирались, поскольку боялись, что пропустили всё интересное.

Люция крепко стиснула ладонь Тороя, не зная, чего ответить «бабке». Ну не вязалась прекрасная Фиалка с образом согбенной сварливой ведьмы. Судя по всему, красавица-колдунья это поняла и тепло улыбнулась девчонке:

— Так-то, небось, всё же лучше, чем прежде, а, детонька?

Эта самая «детонька» на долю мгновения вернула Люцию в маленький домик, затерянный в чаще флуаронского леса.

Фиалка всё смотрела на ученицу и улыбалась. А потом, нерешительно, словно боясь обжечься, красавица-колдунья перевела взгляд на Тороя. Всё это время она избегала смотреть на него, берегла, так сказать, на сладкое. А теперь, изрядно потомив мага равнодушием, Итель впилась в него глазами. Их взоры скрестились, и для Фиалки всё перестало существовать. Она чуть склонила голову набок и поедала волшебника взглядом. Его лицо было спокойно тем напряжённым спокойствием, какое охватывает за секунду до смертельной битвы. Похоже, Торой действительно думал, будто Фиалка мчится в Гелинвир, чтобы рвать и крушить, менять установленный порядок и властвовать, а заодно укокошить его — Тороя — ну и Люцию с Алехом для пущей острастки.

Пауза затягивалась, но никто не осмеливался прервать странное молчание и загадочную игру взглядов. Итель смотрела на Тороя, а Торой, Люция и Алех — на Итель. Мгновения тянулись и тянулись.

— Где мальчик? — спросила ведьма, не отводя глаз от волшебника. — Он нам нужен.

Торой ответил ровным голосом, хотя говорить спокойно ему было, ой, как непросто. Он ожидал от ведьмы чего угодно, но только не этого в высшей степени странного обмена взглядами.

— Зачем?

Итель дёрнула плечом в сторону зеркала, но игру в «кто кого пересмотрит» не прервала.

— Зеркало нужно разбить. Это может сделать только последний из рода Создателя.

И снова тишина. Но на этот раз всеобщее благоговейное молчание нарушил звонкий дерзкий голосок, принадлежащий, конечно же, Люции. И спросила она, разумеется, самое главное — то, о чём остальные пока ещё молчали. Просто девушку начинали злить взгляды, которыми одаривала волшебника красавица ведьма — даже безупречный сочный ротик и тот приоткрылся, а в глазах, в глазах… столько плотоядного обожания, сколько бывает у изголодавшегося по сытному обеду человека.

— Зачем ты убила стольких людей? — и Люция закусила губу, сражённая собственной смелостью.

Теперь взгляды десятков глаз обратились на колдунку. Ну и на том спасибо, что хоть Торой перестал таращиться на Итель, а то ещё зародились бы в его голове непристойные мыслишки о том, что Фиалка-то во многом будет красивее своей нескладной наперсницы.

— Девочка моя, — ведьма устремила переливающийся взгляд на ученицу и медоточиво улыбнулась. — Я никого не убила. Всему виной творение мастера Гиа. Кто же знал, что оно умертвит столько народу? Я и не собиралась творить ничего подобного. Сядем.

Итель изящным движением руки указала на огромный стол Собраний. И пояснила:

— В ногах правды нет.

Когда все расселись, стол показался Люции ещё огромнее, чем прежде, слишком уж много мест осталось незанятыми. Торой, Алех и юная колдунка сели напротив прибывших. Итель, конечно, устроилась так, чтобы видеть мага. По правую и левую руки от ведьмы расположились хмурые чернокнижники. Торой заметил, наконец-то, близнецов и, едва скрывая насмешливую улыбку, спросил одного из них, того, кто, судя по всему, ещё берёг ушибленное несколько дней назад плечо:

— Болит?

Чернокнижник хмуро кивнул и пристыжённый опустил глаза. Его брат покраснел до корней волос, вспомнив неудачное нападение на Тороя ещё там, в заснеженном Мираре.

— Ах, волшебник, — прозвенела колокольчиком со своего места ведьма. — Прости моих чрезмерно усердных сподручников. Я лишь просила их, чтобы отыскали ведьму, которая умыкнула мальчика, а они оказались настолько старательны, что осмелились напасть на тебя.

Люция, сидящая рядом с магом нахохлилась. Значит, просить прощения у неё бабка не собирается, а ведь она, Люция, тоже чуть не погибла. Одну эту косоглазую ведьму вспомнить… И девушка гневно испепелила взглядом бывшую возлюбленную Тороя. Эрнин презрительно скривила губы, а почувствовав на себе взгляд юной колдунки, окатила ту таким презрением, что у Люции от бессильной злости аж сердце зашлось.

— Итель, чего ты добиваешься? — это осмелился, наконец, подать голос Алех.

Фиалка с сожалением перевела взгляд с Тороя на эльфа. Всё это время бессмертный молчал, собираясь с духом. О, лишь по одной вскользь брошенной улыбке красавицы-ведьмы эльф понял — она всегда, всегда знала о его влюблённости! А он-то, дурак, полагал, будто ей ничего не известно о тщательно скрываемой им пылкой страсти…

— Я уже всего добилась. — Тихо сказала она и в очередной раз мягко улыбнулась.

— Но ты так и не ответила — зачем?

Итель сокрушённо покачала головой, словно бы досадуя, что её забрасывают какими-то глупыми, несущественными вопросами и при этом не спрашивают о главном. Точнее, не спрашивает. Ибо вопросов она ждала только от одного человека. От волшебника с синими глазами. Хм. А у Рогона глаза были тёмно-зелёные…

— Алех, всё, что мы совершаем в этом мире, мы совершаем от любви, для любви и во имя любви. — Она сделала паузу и слегка приподняла красивые брови, ни дать ни взять многомудрая наставница, ожидающая ответа от ученика-лоботряса.

Алех не нашёлся, что ещё спросить и растерянно смолк.

— Скажи, Хельзак, кто сжёг тебе лицо? — внезапно обернулась Итель к некроманту.

Хмурый колдун стал совершенно мрачен. Он не понимал, зачем ведьма задет ему этот совершенно несвоевременный вопрос, однако ответил:

— Среди здешних магов был один… Зайр его звали. Состоял при восточной провинции Нимулун. Я тогда совсем молодой был. Глупый. Хотел одной старухе сына воскресить. Я у неё ночь ночевал, а наутро уже уходить собрался, а сынок её единственный с сеновала упал. У них там, в Нимулуне, всё лучшее — гостю, вот я и ночевал в доме, а мальчишка на сеновале. Ну и, когда спускался он, лесенка та, хлипкая, сломалась под ногой… Там и лететь-то невысоко. А он как-то неудачно. Да шеей на дровяницу. Ну и помер. Она и заголосила. Сынок-то единственный был.

Итель насмешливо смотрела на Алеха, словно ожидая от него хотя и запоздалого, но понимания. Не дождалась. Тем временем Хельзак продолжал. Говорил он по-прежнему невнятно, отрывистыми рублеными фразами. В общем же рассказ свёлся к тому, что паренька он оживил, а на полдороге из провинции его нагнал взбешённый Зайр, негодующий по поводу того, что на вверенных его магическим заботам землях вовсю колдует некромант. Само собой схватились. Маг оказался сильнее и старше, вот и ожёг юнца ударом огненной волны. Да так и бросил на дороге, за мёртвого посчитав.

Люция теперь смотрела на хмурого и уродливого некроманта едва ли не с восхищением. Сначала-то её напугала его страшная рожа, а после рассказа о разве что не героическом поступке захотелось едва ли не обнять.

Лишь Торой молчал, невозмутимо глядя на колдуна. Понятно, что некромант сделал благое дело, вот только не сказал Хельзак, из кого он жизнь для своего колдовства потянул? Из старушки-матери? Нет, из этой вряд ли. Значит из какого-нибудь деревенского жителя. А то и двоих. Интересно, после удачного воскрешения единственного сына старухи, сколько было нежданных похорон в деревеньке? Или всё дело неурожаем и засухой закончилось, а то и мором скота? Где-то ведь да черпнул некромант Силу для своего щедрого поступка.

— А вы, мальчики, — обратилась ведьма к близнецам. — Расскажите, как от вас вельможные родители отказались, как из Атии прогнали за колдовство. Не стесняйтесь.

Близнецы покраснели пуще прежнего и вовсе спрятали глаза. А Торой подумал, то-то черты их лиц показались ему ещё при первой встрече слишком благородными, породистыми что ли…

— А может быть, ты, Эрнин, расскажешь о том, как тебя едва не сожгли на костре, когда ты была совсем девчонкой? Или, нет, Люция! Расскажи-ка лучше ты.

Колдунка вздрогнула и испуганно уставилась на Фиалку. Ей-то чего рассказывать?

— Что глазами хлопаешь? — сварливо спросила ведьма. — Или не у тебя на глазах бабку истязали да на костёр тащили? Сама-то тоже, небось, едва ноги унесла.

Люция открыла было рот, но тут же снова закрыла и насупилась.

— Я понял. — Тихо сказал Алех. — Ты, значит, в освободительницы угнетённых подалась?

Итель лениво поморщилась и даже хмыкнула.

— Ничего-то ты не понял, Алех. Ничего. Не в освободительницы я подалась. Освобождают обычно тех, кто пленён. А мы все свободны. Только у одних свободы чуть больше, а у других чуть меньше. Но всё-таки она есть. Глупый ты. Я этот мир уравновесить хочу. Понимаешь, голова твоя остроухая? Я хочу, чтобы в нём, в этом мире, девочку, способную к ведовству или колдовству, не обижали и не дразнили сверстники, не проклинали родители. Чтобы мальчик-некромант мог жить и учиться рядом с мальчиком-магом. Вот ты, Алех, был магом. Скажи, может маг воскресить человека? Молчишь. И правильно молчишь. Потому что не может этого даже самый сильный волшебник. А некромант может. И что с того, что он Силу из людей и природы черпает? Иногда всё вторично и чем угодно пожертвуешь. Или ты забыл?

Алех в ответ промолчал. Свита ведьмы настороженно переглядывалась. Однако чаще всего смотрели не на эльфа и уж, конечно, не на замухрышную колдуночку. Чаще всего взгляды обращались на молчаливого мага, который с начала встречи едва ли произнёс более десяти слов.

— Ты же знаешь, что нельзя колдунов и магов уравнять в правах. Будет хаос! — в Алехе неожиданно проснулся не ведьмак, а волшебник, состоящий в Магическом Совете. — Не отделяя магию от некромантии, мы рискуем добиться смешения волшебства! И где уверенность в том, что лет через десять маг, излечивая, скажем, недуг, не станет черпать Силу из земли или родственников заболевшего? Зачем тратить своё Могущество, когда есть чужое, да и разве любящие родители не пожертвуют собой ради обожаемого чада?

Торой изумлённо уставился на эльфа, в котором вдруг проснулась страсть к педагогическим спорам. Итель же смотрела на Алеха без удивления, скорее, снисходительно.

— О, Алех… Вижу, годы жизни в Гелинвире превратили тебя едва ли не в поборника магии. Тебя, ведьмака. Даже слушать смешно. Но я всё же отвечу. Просто, чтобы вернуть тебя с небес на землю. Видишь ли, способности одновременно к колдовству и магии бывают крайне редко. Скажем, пока мне известны лишь несколько человек, а также не-людей, которым по силам и то и другое. Это ты, мой му… — он осеклась и исправилась, — Рогон, Аранхольд, да ещё Торой. Не думаю, что четыре случая за более чем трёхсотлетнюю историю могут чего-то там смешать. Так что перестань брюзжать. Тебе не идёт. Кроме того, лично ты уже никогда ничего не сможешь смешать, ты ж ведьмак. Былой магии-то и следа не осталось, а?

И ведьма насмешливо подмигнула бессмертному. Однако по всему было видно, как сильно досаждает ей беседа с эльфом. Ители хотелось говорить с Тороем, но тот, как назло (а, может, и вправду назло?) молчал. А потому Фиалка продолжила в тишину Залы:

— Торой сегодня — единственный маг, некромант, чернокнижник и колдун в одном лице. И свои способности к магии он сохранил исключительно благодаря тому, что был низложен. Да ещё зеркало Гиа умножило его Силу.

Она нарочно сказала это, чтобы волшебник, наконец-то, перестал отмалчиваться. Удар достиг желанной цели. Торой и впрямь сбросил маску равнодушия, а в глазах его даже засветилось любопытство. Ах, ну как же похож… Как похож…

— Объясни. — Попросил он.

— Объясняю, — ответила Итель. — Когда Зеркало потянуло Силу из волшебников, ты был низложен и заклятие, сдерживающее твоё Могущество, ещё не разрушилось окончательно. Однако под воздействием чар оно всё-таки развеялось, и тогда ты, совершенно, я полагаю, неосознанно, впитал в себя часть освободившейся Силы, которую не успело вместить Зеркало. Вот и вся загадка. Ну, а может быть, ты и не впитал ничего, просто твои собственные освобождённые запасы Могущества оказались такими огромными…

Ведьма развела руками и улыбнулась Торою:

— А теперь скажи мне, где мальчик? Куда ты его спрятал?

Маг отрицательно покачал головой и потребовал:

— Нет, это ты сперва поведай мне, зачем он тебе нужен и для чего понадобилось убивать его семью. А то ты такая трепетная и добрая, что даже не понятно, где только сил душевных нашла и кхалаев нанять, и людей заморозить.

Глаза ведьмы полыхнули огнём. Недобрая искра загорелась в глубине зрачка и, словно водную рябь, всколыхнула фиалковую глубину глаз. Итель даже подалась вперёд, облокотившись о толстую мраморную столешницу.

Люция испуганно вцепилась в руку Тороя. О, теперь-то она видела истинное лицо Фиалки — лицо кровожадной ведьмы, для которой человеческие жизни лишь незначительная преграда на пути к поставленной цели. А сами люди — досадная мелочь, пешки. Ладони Люции моментально вспотели. Девушке показалось, что ведьма сейчас ринется через огромный стол и вцепится Торою в горло за то, что он посмел издеваться над ней. Но вот безумная искра погасла. Фиалка кротко улыбнулась, всем своим видом показывая, что ей проще проглотить незаслуженное оскорбление, чем справедливо гневаться. И снова посмотрела на Тороя едва ли не с обожанием.

— Мальчик нужен, чтобы разбить зеркало. Это никому не под силу, кроме него. Как я уже говорила, зеркало может уничтожить лишь последний из рода Создателя. А парнишка — дальний потомок Гиа. Именно для того, чтобы он стал последним, и пришлось убить всех его родственников. А что поделаешь? В таком деле не без жертв.

Люция судорожно сглотнула, радуясь, что у Тороя хватило сообразительности убрать Илана с глаз долой — хоть не слышит мальчишка, с каким равнодушием говорят о смерти тех, кто был ему дорог.

— Ну, а разбить зеркало нужно потому, что, единожды вобравши в себя Силу, оно способно удерживать её только трое суток. По истечении этого срока волшебное стекло выплеснет Могущество обратно. Умноженное стократ. А теперь подумай, выживет ли кто-нибудь? Найдутся ли люди (не-люди), способные вместить в себя первородную Силу? Зови мальчика. Солнце садится, и время уже истекает.

Торой не без веселья наблюдал за слабыми попытками некромантов нащупать Илана. И близнецы, и Хельзак, и даже один молодой чернокнижник, который всё это время сидел в молчании и не проронил ни звука, очень старались. Но Илан был спрятан надёжно. И это злило, а ещё пугало Итель, привыкшую осознавать своё превосходство. Торой позволил себе совсем уж мальчишескую выходку — ещё несколько мгновений понежиться в волнах смятения красавицы Фиалки, а потом всё-таки позвал Илана.

В Зале снова водворилась тишина. Собравшиеся за столом разглядывали друг друга, примеривались, оценивали, а заодно переваривали полученные за время разговора сведения. Мальчишки вошли в Залу спустя несколько минут, показавшихся Ители едва ли не вечностью.

Когда раздался звук открываемой двери, ведьма порывисто оглянулась. Вот он — мальчик! Такой испуганный и настороженный, такой растерянный. А рядом с ним нескладный подросток, с лицом отсутствующим и расслабленным, словно не волнует паренька ничто из происходящего. Блаженный! Так вот почему её некроманты не могли дотянуться до мальчугана. Достойный ход…

Фиалка повернулась к Торою и слегка склонила голову, признавая за ним определённое (пускай и временное) превосходство. А потом тишину нарушил прежний музыкальный голос:

— Как тебя зовут, юный повелитель зеркал?

Илан испуганно захлопал глазами и бочком, бочком начал пробираться к Торою и Люции. Лишь став рядом с волшебником и почувствовав некоторую уверенность, мальчишка нерешительно ответил:

— Илан.

— Красивое имя. — Похвалила ведьма. — А скажи мне, Илан, ты когда-нибудь разбивал зеркала?

Паренёк, завороженный мелодичностью голоса, нашёл в себе силы лишь на то, чтобы отрицательно помотать головой.

— Нет? — удивилась колдунья и тут же задала новый вопрос. — А хочешь попробовать?

Мальчишка перевёл испуганный взгляд на Тороя, в надежде, что тот подскажет правильный ответ. И только Элукса не тревожила новая неразбериха, он устроился на одном из широких подоконников и снова зашелестел карандашом по бумаге, рисуя сидящих за столом.

— Илан, — спокойно объяснил Торой. — Ты просто должен разбить зеркало. Это нетрудно, я полагаю. Сможешь?

Последний из рода Создателя с готовностью кивнул, пытаясь сойти за взрослого, которому ничего не страшно.

Пока Торой разговаривал с пареньком, трое сподвижников ведьмы подняли зеркало и, повернув его так, чтобы в нём мог в полный рост отразиться взрослый человек, прислонили к стене Залы.

— Вот. Держи. — Фиалка протянула мальчику средних размеров камень, который извлекла откуда-то из складок платья. — Нарочно для этого подобрала нынче утром в лесу.

Илан опасливо приблизился к ведьме и забрал поблескивающую вкраплениями кварца каменюку. Взвесил её на руке, шмыгнул носом и примерился, чтобы половчее кинуть. Тороя неожиданно охватило тревожное сомнение — кто знает, что случится, разбейся колдовское стекло? Да и вообще, где уверенность, что Фиалка сказала правду? Вдруг, едва рассыплется на осколки зеркало, погибнут вообще все? Или что пострашнее случится? Может, нужно повременить, обдумать, не измыслила ли ведьма какой хитрый ход? Судя по всему, подобные же мысли одолевали и Алеха, который всё никак не мог найти в себе сил оторвать взгляд от Ители.

А Люция думала совсем о другом. Она пыталась постигнуть смысл слов Фиалки, ну, о том, что всё, сделанное людьми, делается для любви, ради любви и во имя любви. Что-то странное… О какой такой любви говорила Итель? И чем всеобщее низложение волшебников могло поспособствовать этой любви? Ведьмочка хмурилась и усиленно тёрла лоб. Разгадка, как ей казалось, лежала на поверхности… Вот ещё чуть-чуть и ей, Люции, удастся постичь, удастся понять…

Итель не замечала, какими горестными раздумьями терзается её бывшая ученица, ведьма неотрывно следила за Иланом. Глаза её, не мигая, смотрели на мальчика, который уже примеривался для удара. Но потом что-то смутило Илана.

Итель едва сдержала улыбку. Камень-то не простой. Камень-то колдовской. Хорошо, что Торой и Алех так погружены в мысли о том, не собирается ли Фиалка обвести их вокруг пальца, заставляя мальчика разбить зеркало. Мужчины, мужчины… Как вы предсказуемы. Даже стыдно за вас временами.

— Илан, сыночек… — тихо донеслось откуда-то издалека. — Мальчик мой… Как ты повзрослел!

У Илана дыхание замерло в горле. Мама. Мама! Такой родной, такой дорогой голос. Где ты, мама? Мальчишка посмотрел туда, откуда могли бы доноситься обращённые к нему слова. Мама!

Она стояла прямо перед ним, живая и здоровая, а разделяла их лишь тонкая преграда стекла. Илан подбежал к зеркалу и прижался к нему холодеющими ладонями. Стекло оказалось пружинистым, податливым, словно желе.

Фрида Дижан ласково улыбалась из смутных зеркальных глубин. На ней было привычное домашнее платье с васильками по подолу, и волосы убраны, как всегда, лишь одна прядка (тоже, как всегда) непокорно выбивалась из-за левого уха. А красивые руки были по-прежнему покойно сложены на располневшем животе.

— Сыночек… — повторила она и улыбнулась, прижала ладонь к стеклу с другой стороны и, чертя пальцем по дрожащей глади, стала осторожно, букву за буквой выводить что-то. Илан не знал, что она пишет, мальчик ещё не умел читать, лишь водил пальчиком по рябой поверхности зеркала, повторяя очертания то ли букв, то ли рун. Отчего-то он был уверен — мама пишет ему те самые слова, которые говорила всегда перед сном: «Люблю тебя, радость моя».

И с каждым новым завитком, выводимым на стекле, с каждым новым изгибом, ткань реальности истончалась, и Илану казалось, что он уже чувствует тепло маминой руки. А потом весь мир закружился перед глазами, и что-то неведомое выдернуло мальчишку из сладкого самообмана, оторвало от желейного стекла, утянуло по скользкому гранитному полу обратно к столу.

Торой почувствовал катастрофу слишком поздно — уже вершилось какое-то странное, древнее волшебство, и он не знал, как ему воспрепятствовать. Илан, вместо того чтобы разбить зеркало, принялся водить пальцем по водянистой поверхности, выписывая неизвестные руны. Краем глаза маг увидел, как напряглась на своём месте Итель, всем телом подавшись туда, вперёд, наблюдая, а точнее заставляя мальчика писать то, что следовало. А с каким недоумением оглянулись на колдовское стекло её опешившие спутники!

«Ах, Фиалка, ах, лгунья. Да твои сподвижники и не ведают ни о чём», — промелькнуло в голове у волшебника. А потом сработала интуиция. Торой ещё не успел толком осознать, что делает, а уже захлестнул мальчика гибкой петлёй Силы и рванул на себя. Алех, поняв намерение мага, бросился с места и стремительным прыжком (на который способен только эльф) перемахнул через огромный стол, приземлившись с другой стороны. Один из близнецов-чернокнижников упал со стула, отброшенный ведьмаком прочь. Юноша ещё не успел приложиться локтями о каменные плиты и болезненно вскрикнуть, а Алех уже поймал Илана, смягчая невероятной мощи рывок.

Мальчишка врезался в эльфа, сбил его с ног, и оба кубарем покатились под стол. Остроухий спаситель ударился затылком о холодный пол и, ослеплённый неожиданно сильной болью, выпал из реальности. Однако перед тем как кануть в темноту, порадовался, что сумел удержать Илана. Торой с такой силой дёрнул паренька от Зеркала, что, если бы не молниеносная реакция Алеха, мальчишку незатейливо расплющило бы о противоположную стену Залы собраний.

Маг (который в отличие от эльфа не был столь стремительным) только-только вскочил с места, костеря себя на чём свет стоит. Торой ошибочно решил, будто неведомая сила Зеркала не отдаст паренька без боя. Отдала. Хорошо хоть эльф со свойственной его племени стремительностью не допустил трагедии. А потом все мысли вымелись прочь — Итель кошкой рванула к зеркалу, а следом за ней, быстрая, словно куница, метнулась и Люция.

Растерянные спутники фиалковой ведьмы едва успели приподняться с мест, на которых сидели, а Итель уже стояла у зеркала, припав дрожащими ладонями к трепещущей волнами стеклянной глади.

— РОГОН!

Её Призыв был оглушителен и силён.

Торой, словно сражённый невидимой стрелой, резко осел на пол, зажимая руками уши. Голова едва не взорвалась от страшной боли. Маг и раньше знал, что истинный Зов ведьмы может убить, но и подумать не мог, будто слова эти окажутся настолько правдивы. Призыв Ители, прогремевший, словно набат, швырнул волшебника на пол, повалил с ног привставших со своих мест чернокнижников. Пожалуй, из всех присутствующих не повредил этот громоподобный Глас только Элуксу, Люции да Эрнин.

Подняв отяжелевшую голову, Торой с ужасом воззрился на Фиалку и увидел, как в зеркале, к которому она приникла, возникла смутная фигура неизвестного пришлеца. А потом рябь исчезла, и стекло показало… Рогона. Он стоял, подавшись вперёд на фоне обступившей его со всех сторон тьмы. И смотрел на Фиалку.

Итель тянула руки к мужу, но никак не могла дотронуться до него — пальцы вязли в неосязаемой пустоте, не находили, не нащупывали того, кого искали.

— Любимый мой… — срывающимся голосом шептала красавица-ведьма. — Любимый мой, я пришла освободить тебя, вернуть тебя. Протяни мне руку.

И Торой с ужасом увидел, как ладонь Рогона медленно поднялась и нерешительно замерла в какой-то пяди от ладони Ители…

Из вязких объятий Вечности, из могильного холода он вышел к ней, верный Зову и памяти. Он смотрел только на неё, глаза в глаза. И сколько муки было в этом молчаливом взоре! Из мира мёртвых смотреть в мир живых и видеть то, что давно забыл. Из пучин Тьмы и Безвременья на мгновенье заглянуть туда, где есть жизнь и любовь, тепло солнечного света и запах напитанной дождём земли? Он смотрел на свою Фиалку, и его глаза любили.

— Родной мой! — Итель скребла руками по податливому, словно мокрая ткань, стеклу. — Я знаю, знаю, как тебя вернуть. Взгляни на них, они самые сильные, их Силы будет довольно. А он, он такой же как ты… Вы так похожи. Только не исчезай…

Её шёпот, невнятный и безумный, эхом отдавался в уголках залы.

Торой застонал — даже этот тихий шелест женского голоса причинял настрадавшимся от Призыва ушам нестерпимую боль. Но через долю мгновения пришло понимание сказанных ведьмой слов. И тут уж стало не до боли. Маг проклинал себя за недогадливость и беспомощность.

Вовсе не равновесие было нужно Фиалке и не равенство между колдунами и магами, совсем не этого она добивалась столько лет, не к этому шла. Она хотела вернуть Рогона, ждала, когда появится на свет тот, в чьё тело можно будет перетянуть душу мужа из Мира Скорби. И тело это должно быть молодым и сильным, чтобы Рогон в новой оболочке не чувствовал себя ни ущербным, ни беспомощным. А Торой ведь не уступает мужу Фиалки в Силе, он молод, крепок и сможет вместить в себя новую сущность. А эти колдуны и некроманты? Они были нужны красавице-ведьме вовсе не как спутники или помощники, а как жертвенные. Их Сила, Сила некромантов и чернокнижников, умело почерпнутая Ителью, прорвёт тонкую ткань реальности, позволит освободить Рогона. И снова Торой застонал, но на этот раз не от боли.

Ах, какой дурак! Гиа хотел вернуть умершую жену, но не сумел, поскольку не был волшебником. Тогда он спрятал Зеркало. Может, просто ждал удобного для обряда случая, а может, не захотел идти к поставленной цели такими средствами. А вот Итель средства как раз не смущают.

А Торой? Какой же непроходимый глупец! Он взвешивал и примерял этот мир на себя, мужчину. Но Фиалка-то была женщиной, причём влюблённой женщиной, которая ради своей безумной страсти пойдёт на всё — на убийство, предательство, подлость. Она подготовила этот мир к возвращению Рогона — убила и низложила магов, чтобы те не могли препятствовать её мужу своими интригами. Итель вернёт Рогона, а возможно даже сделает его бессмертным. Иначе, зачем столько жертвенных?

Колдунья подготовила мир для своего воскресшего чувства. А Рогон, конечно, и думать не думал в своё время, что неизвестная ведьма, завладевшая зеркалом, окажется его собственной женой. Да, он, конечно, не знал, что Фиалка на самом деле бессмертная лефийка. И уж тем более он не предполагал, что от одиночества и тоски по нему она сойдёт с ума.

Торой мутнеющим взором обвёл Залу — на полу корчились, зажимая руками кровоточащие уши чернокнижники, Алех лежал, запрокинув голову, под столом — бледный и неподвижный. Илан съежился рядом — то ли без сознания, то ли оглушённый Зовом. И только Элукс, которому были чужды все эти волшебные экивоки, безостановочно рисовал в своём альбоме. Для него всё происходящее было лишь представлением. Эрнин замерла, скованная ужасом.

И тут волшебник вспомнил и понял слова Тьянки, обращавшейся к нему из далёкого далека: «Есть тайные двери, которые открыть не всякому по силам». А ещё её напутствие: «Девчонку свою блюди! Любовь, она ведь не только на дары щедра, но и на откуп».

Девчонку.

Люция!

Он вскочил на ноги, словно ужаленный. Всё стало неважным, вторичным. И мальчик, и Алех, и некроманты, и даже Итель со своей неистовой любовью. Люция!

Колдунка неподвижно стояла возле наставницы, тогда как Фиалка судорожно обнимала зеркальное стекло и умоляла мужа:

— Руку! Дай мне руку! Я так долго ждала! Я стольким пожертвовала! Дай мне руку!!!

На лице Рогона было смятение. То ли он не слышал Итель, то ли не понимал. Но вот ладонь чародея всё же начала медленно приближаться к разъединяющему их стеклу. Он не мог не выполнить просьбу заплаканной прекрасной женщины, женщины, которую всегда любил и которую помнил даже здесь, за гранью Времени и Жизни. Торой не мог винить мага. Кто бы на его месте устоял? Поменять Безвременье и забвение на жизнь и любовь? Ха!

Сквозь разноцветные витражи окон в Залу просачивались последние лучи солнца. День подходил к концу. А Торой, будто истукан, замер посреди Залы собраний. Холодное равнодушие захлестнуло его с головой.

— Люция, отойди! — он сказал это властно и спокойно, а потом свёл пальцы обеих ладоней, концентрируя в них всю свою Силу.

В колыбели ладоней сперва зародилась лишь малая искорка, но уже через мгновение между напряжёнными пальцами яростно полыхнул шар Могущества. Нет, этот сгусток Силы, конечно, не разобьёт зеркало, но он отшвырнёт Итель прочь, подарит хоть пару драгоценных мгновений, чтобы всё исправить.

Но когда Торой поднял глаза, уже изготовившись к броску, он увидел, как Люция делает в воздухе безукоризненный пасс. Она защищала свою бабку!

— Нет, Торой.

Ему показалось, что он ослышался. Но юная ведьма спокойно, даже холодно повторила.

— Нет, Торой.

Слова падали, будто камни.

— Люция? — маг забыл обо всём на свете. — ЛЮЦИЯ!!!

— Неужели ты не понял? — Колдунка устало улыбнулась и покачала головой, поясняя. — Ведь это же зеркало. Оно отразит Силу и убьёт тебя.

Итель, которой совершенно не было дела ни до воспитанницы, ни до стоящего посреди зала волшебника, наконец-то нащупала руку Рогона и вцепилась в его пальцы, выговаривая отрывистые гортанные слова неведомого заклятья. И в это самое мгновение Торой почувствовал, как неизвестное, прожорливое Нечто вырвалось из зазеркалья, устремилось к корчащимся на полу людям, чтобы вобрать в себя их Силу, потянулось к Торою, чтобы вырвать из жертвенного тела ненужную душонку.

Маг против всякого благоразумия рванул к творению мастера Гиа, туда, где стояла спокойная, даже умиротворённая Люция и плакала от счастья Фиалка. Торой хотел схватить бездействующую колдунку за руку, вышвырнуть её из Залы собраний, чтобы спасти, уберечь, но… наткнулся на невидимую стену. Люция стояла в двух шагах и грустно смотрела на мага, а он всё никак не мог преодолеть установленную ей преграду. Видимо, девчонка тоже щедро зачерпнула из того самого источника, из которого сейчас утоляла свою жажду Силы её наставница — из людей.

— Я не позволю ей убить тебя, — тихо сказала юная ведьма и круто повернулась к Ители.

Торой колотил ладонями по неожиданно сгустившемуся воздуху, что стал между ним и Люцией неодолимой стеной.

— Не смей, не надо!!!

Неодолимая Мощь, что тянула его сознание из тела, несколько ослабла, видимо воздвигнутая колдункой стена мешала первородному колдовству.

— Торой, уходи… — взмолилась побледневшая ведьма. — Уходи! Я не смогу сдерживать это долго!

Наивная. Она полагала, будто бегство могло что-то решить.

А потом Торой увидел, как надёжно переплелись пальцы Рогона и Ители. Волшебник, сотрясаясь от неведомой дрожи, смотрел в глаза тому, кто всё это время являлся ему в разных обличиях. Их взоры встретились, и Рогон грустно улыбнулся. Итель обернулась, бросив через плечо затравленный взгляд. В этом взгляде был испуг, боязнь в самый решительный момент потерпеть поражение, а ещё… совершенное безумие.

Волшебник видел, как Рогон медленно поднял и вторую руку, осторожно беря в ладонь пальцы жены. Маг и ведьма застыли. Итель по одну сторону исходящего рябью стекла, её муж по другую. Искушение вернуться было слишком сильно. Древний чародей не мог ему противиться.

Но вдруг звенящую тишину разорвал неистовый крик Люции — колдунка всем телом навалилась на Итель, что есть силы толкая наставницу в спину. Торой, забыв об эфемерных преградах, ринулся вперёд, туда, на помощь. Кожу ожгла волна неистовой чужеродной Силы — это рухнула невидимая стена, возведённая Люцией. А в следующее мгновенье Торой встретился взглядом с Рогоном и увидел то, чего никогда бы не захотел увидеть снова — слёзы.

Глаза волшебника подёрнула мутная поволока. Казалось, Рогон собирался с духом, дабы совершить какой-то совершенно недопустимый, подлый шаг. Торой не успел понять, что за разлад снедает смотрящего из Мира Скорби. Маг не сразу сообразил, что стоящий по ту сторону зеркала мужчина крепко-накрепко схватил руки своей полубезумной жены и потянул Фиалку к себе. Борьбы не получилось — Люция изо всех сил толкала наставницу в спину, Рогон увлекал в зазеркалье. И вот ведьма, словно в омут, провалилась сквозь зыбкую рябь к тому, кого любила.

— Нет!

Крик Тороя потонул в общем стоне чернокнижников, которые ещё не пришли в себя после Зова. Но Люцию уже ничто не могло удержать, тем более бесполезный вопль. Продолжая уже начатое движение вперёд, она проваливалась в зеркало следом за наставницей.

Юной колдунке показалось, будто она падает в вязкую, словно кисель, воду. Холод обжёг кожу, дыхание перехватило, и ведьма вспомнила свой давнишний сон, тот самый, про лес и купание в болотном озерце! Сейчас, в точности как тогда, неумолимая хватка тянула ведьму к погибели, точно так же заходилось от ужаса сердце и открывался в беззвучном крике рот. Только тогда кто-то неведомый выхватил Люцию из объятий Тьмы, потащил из трясины за волосы, но здесь — в жуткой реальности — девушка осталась один на один со своим отчаянием. Она погружалась в Ничто и остановить это было нельзя. Сон и действительность на какой-то бесконечно долгий миг слились в сознании ведьмы — вязкое зазеркалье и чёрная жижа болота, тянущая на дно рука и засасывающее в мёртвые глубины Безвременье. Всё прочее исчезло, словно и вовсе его не было, этого прочего. Остались только вязкие волны, в которых тонула обезумевшая от ужаса девчонка.

Люция не видела и не слышала, как Торой бросился к ней на выручку.

В отчаянье маг хотел было воспользоваться петлёй Силы, но вовремя опомнился и в тянущем жилы прыжке успел-таки ухватить ведьму за волосы. Однако незримая Мощь, утягивающая свою жертву, была куда сильнее Тороя. Волшебник видел мерцающий серебром поток Могущества, который, словно нить чудовищной липкой паутины, увлекал ведьму прочь из Мира Живых.

Итель — раздосадованная мстительная ведьма!

Она безжалостно забирала Люцию с собой!

Зеркальная рябь взорвалась невнятными отражениями, по стеклу бежала волна за волной. Торой пытался вырвать колдунку из ловушки, в которую та угодила, но руки ничего не чувствовали, лишь пядь за пядью проваливаясь следом за Люцией туда, в незримую пустоту. А отражения в зеркале сменялись одно другим, вот промелькнуло чьё-то забытое лицо, вот снова Рогон, Итель, безмолвно кричащая что-то от ярости, и тянущая, тянущая Люцию за собой…

А потом прямо перед глазами возникла Тьянка.

— Нож, Торой. У тебя ведь есть нож.

Её слова были такими внятными и разборчивыми, словно девчонка говорила Торою на ухо.

Нож? Какой ещё нож?

Рунический?

Нож Силы, как его ещё называли?

Ну конечно! Что ещё может рассечь нить Могущества, утягивающую Люцию в глубины Ничто? Только нож. Волшебный нож.

Торой выдернул одну руку из переливающихся зеркальных глубин и потянул из-за голенища сапога древнее оружие. Эта самоуверенность стоила ему слишком дорого — теперь уже сам волшебник, едва не по плечо окунулся в зазеркальное Небытие. Мерцающая рябь подступала к щеке, обдала холодом и немотой плечо.

Спасение пришло оттуда, откуда Торой меньше всего его ждал. Кто-то вцепился в кожаный пояс и изо всей силы принялся тянуть прочь, назад, в мир живых. Торой скосил глаза — Элукс с белым от ужаса лицом. Жаль только, что от сумасшедшего рисовальщика толку было чуть. Но вдруг чья-то могучая рука буквально выдернула мага обратно, а следом и заходящуюся в крике Люцию.

Илан.

На лбу мальчишки наливалась синяком огромная шишка, но лицо было решительно. Паренёк тащил на себя Тороя, а зеркало, хотя и строптиво, всё же подчинялось воле последнего из рода Гиа.

Едва Люция на шаг выступила из вязкой зеркальной глубины, Торой стряхнул с себя руки мальчишек и одним коротким взмахом рассёк незримую пуповину между Ителью и её ученицей. Юная ведьма покатилась по полу, прочь от колдовского стекла. И лишь теперь волшебник увидел, как темно сделалось в Зале. Третий день приближался к концу.

— Илан, разбей зеркало! Быстрее! — проорал маг, по-прежнему слыша свой голос, будто из-под толщи воды. Зов Ители оглушил так, что нескоро и оклемаешься.

К счастью, мальчишка быстро смекнул, что от него требовалось — вздел над головой один из тяжёлых деревянных стульев и швырнул им в бушующее разноцветными сполохами стекло.

Как показалось Торою, время остановилось, стул летел не мгновение, не два, он мчался к цели даже не минуты — часы.

За это время маг увидел, как в глубинах зеркала промелькнула смеющаяся Тьянка, за ней женщина в платье с голубыми васильками по подолу, старик-зеркальщик, а потом Рогон и Итель. Их волшебник видел всего мгновение, но даже за этот короткий миг успел понять — эта Итель настоящая. Из фиалковых глаз исчезли безумные сполохи, и теперь они смотрели спокойно, открыто и… счастливо. А может быть, Торой попросту увидел то, что хотел видеть? Впрочем, какая, в сущности, разница?

Широко замахнувшись, маг метнул Рунический Нож вслед за стулом. Вращаясь в воздухе, древнее оружие вошло в стекло, будто в воду, и навсегда исчезло в Ничто. А потом стул, наконец, достиг цели, и осколки брызнули во все стороны. Но Торой всё же успел сгрести мальчишек и подмять их под себя, закрывая от острых, словно ножи, стёкол.

Когда звон осколков утих, в Зале царила тишина, а через секунду её нарушил срывающийся голос Люции:

— Торой… ты мне косу чуть не выдрал. — Она уткнулась лбом в холодный гранитный пол, усыпанный битым стеклом, и заплакала.

Волшебник и мальчишки общими усилиями подняли рыдающую девушку. Торой взял мокрое от слёз лицо колдуньи в ладони и прошептал:

— Никогда в жизни не думал, что буду так счастлив, обнимая ведьму.

И только Алех пропустил всё самое интересное. Он тихо стонал из-под стола да заплетающимся языком сыпал витиеватые эльфийские ругательства.

 

ЭПИЛОГ

Зима во Флуаронис нынче выдалась дождливая и серая. Собственно, она вполне олицетворяла настроение жителей. Все пребывали в унынии. Бывший маг Золдан на днях отбыл в Гелинвир, где всем отныне заправляли колдуны да ещё какой-то молодой и ухватистый волшебник. При королевском же дворе нынче состоял атийский колдун — совсем ещё мальчик, но, как говорили, многообещающий. Впрочем, привыкнуть к такой резкой смене ценностей людям было сложно, и многие, по обыкновению, до сих пор чурались чернохитонщиков, равно как и ведьм.

Тут нужно сказать, что колдуны, как бы то ни казалось странным, не наглели, а вели себя благопристойно и добропорядочно. Говаривали, будто единственный на сотни и сотни вёрст маг, что жил с женушкой-ведьмой в волшебной крепости, держал чернокнижников в ежовых рукавицах и бесчинствовать не позволял. Трепались ещё, будто главы известных эльфийских семей (теперь уже вовсе лишённые былого влияния и Силы) даже приезжали к нему в Гелинвир… Всё это, конечно, выглядело странным, если не сказать больше, но постепенно народ привыкал к новому положению дел и уже не роптал. Ага, поропщешь тут, когда сам государь вынужден смириться и принять на службу колдуна. Собственно, службу юнец нёс исправно, что есть, то есть.

Одним словом, смутное время закончилось, и жизнь потихоньку входила в привычное русло.

А за сотни вёрст от Флуаронис, в Гелинвире, зима стояла солнечная и снежная.

Торой сидел за столом в просторном кабинете и внимательно следил за успехами учеников. Одним из них был пятилетний мальчик, родители которого погибли во время колдовской Мирарской стужи. Мальчика принёс некромант. Малыш оказался способным и теперь, наравне с Иланом, осваивал грамоту.

Илан сильно повзрослел, однако его любовь к сказкам никуда не ушла, и вечерами он любил выпытывать из Тороя всё новые и новые подробности его встречи с Рогоном. Теперь-то уж волшебник знал наверняка — Илан станет вовсе не мастером зеркал. Он, конечно, будет Искусником, но Искусником другого рода. Летописцем. Мальчик уже сейчас трепетно собирал рисунки Элукса, чтобы «сделать из них картинки» к своей первой рукописи. Внучок мирарского зеркальщика печатными, но на удивление красивыми буквами выводил первые неловкие строки о минувшей зиме, битве с ведьмой и Зеркале. На днях Илан торжественно передал Торою первые страницы эпических сочинений, и волшебник с улыбкой читал то, что так старательно (хотя еще довольно неумело) описывал мальчик.

Постепенно маг влился в новый ритм своей неожиданно изменившейся жизни — занимался с учениками, принимал в Гелинвир всё новых и новых чернокнижников, некромантов, ведьм. В Совете теперь состояло вместо положенных тринадцати чародеев шесть колдунов и один волшебник — Торой. Остальные места были оставлены для ещё не родившегося поколения волшебников. И никто с этим не спорил. Даже обожжённый Хельзак, который наравне с магом воспитывал новую смену некромантов.

Алех, подлечивший разбитую голову, охотно преподавал науку ведьмачества, показывая на своих уроках такое, что сбегались поглазеть не только дети, но и колдуны постарше. И всё же классы Академии по-прежнему оставались полупустыми. Впрочем, Торой успокаивал себя тем, что уже лет через пять в Гелинвир приведут первых магов. Пускай ещё совсем детей.

— Ап!

Мальчишка по имени Гайл (именно его, некогда найденного на улицах заснеженного Мирара, сейчас экзаменовал Торой), ловко подбросил в воздухе искрящийся багрянцем сгусток Силы. Подбросил, а потом резко дёрнул кончиками пальцев, словно стряхивая с рук капли воды. Огонёк рассыпался на мерцающие искры. Талантлив. И очень самоуверен. Хороший будет чёрный маг. Волшебник даже позволил себе улыбнуться на безобидную шалость юного чернокнижника.

Гайл лукаво усмехнулся и подмигнул сопящему от зависти Илану — ему-то никогда такого не суметь. Илан вздохнул, а лежащая у него на коленях Кошенька лениво зевнула и потянулась. Этой-то отъевшейся трёхцветной бестии не было никакого дела до колдовства.

Тем временем юный ученик волшебника повертел указательным пальцем в воздухе, заставляя огненные брызги свиться в искрящуюся воронку и снова срастись в переливающийся багрянцем шарик.

— Молодец. — Похвалил Торой.

Мальчишка польщённо хмыкнул. Он черпал свою Силу из весело горящего в камине огня и мог проделать не такое.

Трое остальных учеников (постарше, но послабее Гайла) радостно зааплодировали. Гайл широко улыбнулся, но вдруг сорвался со своего места, будто подброшенный невидимой пружиной. Его примеру тут же последовали и остальные ребята, сидевшие кто где. Торой не особенно придерживался строгости в обучении — парты да скамьи он ненавидел с детства, а потому своих учеников воспитывал без пафоса, в кабинете.

Следуя взглядам мальчишек, волшебник оглянулся на дверь. Так и есть — Люция.

Она вошла, улыбаясь ребятам, и кутаясь в огромную шаль. Однако ни шаль, ни даже просторное платье свободного кроя не скрывали заметно располневшую и округлившуюся фигуру ведьмы. Колдунья была в ожидании. И это несказанно красило её до того невзрачное личико.

Мальчишки, не сговариваясь, вымелись за дверь. Только Гайл, пострелёнок, попутно всё-таки шмыгнул под руку ведьме, выпросив ласку — тонкие пальцы колдуньи взъерошили русое мальчишечье темечко и небольно дёрнули за ухо. Чернокнижник хихикнул и вынесся прочь из кабинета наставника.

Люция подплыла к Торою, лукаво улыбаясь. Вид она имела торжественный и загадочный, но молчала. Лишь удобно угнездившись на коленях волшебника, колдунья таинственно начала:

— Вере я сегодня сказала, кого нам ждать.

Торой щекотнул указательным пальцем округлый тугой живот избранницы. Он-то уже давно знал «кого им ждать», но не хотел портить ведьме тщательно оберегаемый сюрприз, а потому спросил:

— Кого же? Что тебе наворожила наша предсказательница?

На самом деле Верея была ведунья. Она пришла в Гелинвир несколько седмиц назад, но волшебник уже успел понять — эта безродная эльфийская вертихвостка даст фору и некоторым волшебникам, не говоря уже о ведьмаках. Девица сказалась не только отличной гадательницей, врачевательницей и повитухой, но и превосходной наставницей. Сейчас она обучал трёх вертлявых девчонок и, по словам Алеха (очень уж зачастившего в класс к Верее), лучшую ведунью ему знавать ещё не приходилось. Торой улыбнулся.

— Кого? — повторил он свой вопрос.

Ведьма хихикнула, наслаждаясь возможностью слегка помучить будущего папашу, а потом сказала:

— Девочку.

Волшебник остолбенел и некоторое время сидел молча. Он давно, ещё до прихода Вереи, знал, что у них с Люцией будет сын. Поскольку от живота колдуньи исходили такие радостные жёлтые волны Силы, какие могут принадлежать только волшебнику, магу. И магу далеко не самому слабому.

— Девочку?

Он глупо хлопал глазами.

— Ты не рад? — у Люции вытянулась мордашка. — Ты не рад?

Чародей немного нервно рассмеялся и потёр лоб.

— Видишь ли, милая… Это никак не может быть девочка. Ты носишь мага.

Ведьма усмехнулась и решительно поднялась на ноги.

— У тебя будет дочка, Торой, и я уже решила, как её назову. Так что тебе лучше свыкнуться с этой мыслью. Верея не ошибается, поскольку ещё двое ведуний подтвердили этот мучительный для тебя вердикт.

Волшебник по-прежнему хлопал глазами, но нашёл силы выдохнуть:

— Ты хочешь сказать, что подаришь мне и миру первую волшебницу?

Люция пожала плечами, мол, понимай, как хочешь. Ей, далёкой от магии и, чего уж душой кривить, от колдовства тоже, было плевать на подобные судьбоносные заявления.

Торой схватился за голову. Волшебница! Но этого попросту не может быть!

А потом он вспомнил Рунический нож, который согласно легенде отдаёт свою Силу каким-то загадочным образом. Всё незамедлительно стало на свои места. Как бы то ни было, а он, Торой, по-прежнему остаётся низложенным, ведь никто не снимал с него заклятия. Оно лишь утратило Силу, но по-прежнему было с магом. И вот он употребил Рунический нож и при этом им, как того требовала легенда, не двигали тщеславные помыслы…

Неужели?

Или причиной и не нож вовсе, а Зеркало, осколки которого давным-давно спрятаны в бескрайнем подземном Хранилище Гелинвира? Точного ответа Торой не знал. Да и был ли он — точный ответ? Одно оставалось истинным. Нужно отыскать Алеха и прижать к стенке. Этот эльфийский интриган со свойственной его племени осторожностью лукавил до последнего. Значит, его, Тороя, низложили из-за того, что ему предстояло стать наставником некоей очень противоречивой исторической личности? Это, что ли, «наврал» Совету в своё время остроухий ведьмак? Волшебница. Куда уж противоречивей. Ну, Алех…

— Значит, мы ждём волшебницу? — маг до поры выбросил из головы мысли о возмездии, которое собирался учинить над эльфом. — Что ж, первая волшебница, это… это потрясающе! Ну, а уж в женихи мы ей кого-нибудь худо-бедно выберем. Кого-нибудь поприличнее, из тех…

За дверью раздался грохот и в кабинет вкатился взлохмаченный Гайл. Всё ясно, подслушивал под дверью, а от диковинной новости забылся, навалился на створку всем телом и вот, пожалуйста.

Мальчишка встал, пристыжённо потирая локти, и хмуро ответил:

— Я жениться не буду.

Люция с Тороем переглянулись и принялись хохотать. А юный чернокнижник, сощурившись, смотрел то на смеющуюся ведьму, любовно придерживающую живот, то на вытирающего слёзы наставника и сам расплывался в улыбке. Может, поторопился он с заявлением? Кто знает, какая она будет, эта волшебница?

КОНЕЦ

21 февраля 2006 — 21 октября 2007 года