После ленча, на котором Изабо, к счастью, отсутствовала, я хотела сразу взяться за «Аврору», но Мэтью убедил меня сперва принять ванну, чтобы немного снять неизбежные боли в мышцах. На середине лестницы мне пришлось растирать сведенную ногу — впереди брезжила расплата за утренние восторги.

После долгой божественной ванны я надела свободные черные брюки, свитер, носки. В кабинете горел камин. Интересно, каково это — управлять огнем, подумала я, протянув к нему руки. Красно-оранжевые пальцы тут же засвербели в ответ, и я от греха убрала их в карманы.

— Твоя рукопись рядом с компьютером, — сообщил Мэтью из-за письменного стола.

Черная обложка притягивала меня, как магнит. Сев за свой стол, я осторожно раскрыла ее. Краски были еще ярче, чем мне запомнилось. Я полюбовалась королевой и перевернула страницу.

«Incipit tractatus Aurora Consurgens intitulatus» — «Сие есть начало труда, именуемого Восходом Зари». Слова мне были знакомы, но трепет, связанный с первым прочтением рукописи, присутствовал все равно. «С нею приходит все доброе. Она известна как Мудрость Юга, взывающая к толпам на улицах града», — переводя с латыни, читала я. Книга изобиловала парафразами из Священного Писания и других текстов.

— У тебя здесь, случайно, Библии нет?

— Есть, только не помню где. — Мэтью встал, не отрывая глаз от своего компьютерного экрана. — Сейчас поищу.

— Не надо, я сама. — Книги у Мэтью стояли не по размеру, а в хронологическом порядке. Первая полка была жутко древняя — может, на ней отыщутся утраченные труды Аристотеля?

Около половины книг было расставлено корешками внутрь — имена авторов или названия значились толстыми черными буквами на обрезе, — но на середине комнаты корешки уже были повернуты наружу, щеголяя золотыми и серебряными тиснениями.

Минуя рукописи с толстыми бугристыми страницами и греческими названиями, я искала толстую печатную книгу. Наткнувшись на том в коричневом переплете с позолоченной надписью, мой указательный палец замер.

— Мэтью, неужели это действительно «Biblia Sacra» 1450 года?

— Действительно, — машинально ответил Мэтью, чьи пальцы летали по клавишам с нечеловеческой быстротой.

Я оставила Библию Гутенберга на месте и продолжила поиски, надеясь найти менее редкостный экземпляр. На корешке с надписью «Пиесы Уилла» мой палец опять застыл.

— Эти книги тебе дарили друзья?

— В большинстве, — пробормотал Мэтью.

Ну что ж, отложим на потом раннеанглийскую драматургию вместе с германским книгопечатанием.

Почти все книги были в безупречном состоянии — неудивительно, если учесть, кто их владелец, — но попадались и потрепанные. У одной, большого формата, но тонкой, на углах сквозь кожу просвечивали деревянные доски. Любопытствуя, почему книгу так зачитали, я вытащила ее и открыла. «Анатомический атлас Везалия» издания 1543 года — первый, представляющий человеческое тело в разрезе.

Переключившись на поиск ключей к хозяину библиотеки, я нашла еще одну книгу со следами частого употребления, толще и меньше форматом. «De motu», было надписано на обрезе. Трактат Уильяма Гарвея о кровообращении и работе сердца, впервые опубликованный в 1620-х — новинка в самый раз для вампиров, хотя о сердечно-сосудистой системе у них должны были сложиться свои понятия.

Другие потрепанные книжки были посвящены электричеству, микроскопам, физиологии. Самая изношенная стояла в разделе девятнадцатого века и являлась первым изданием дарвиновского «Происхождения видов».

Покосившись на Мэтью, я извлекла ее с ловкостью магазинного вора. Зеленый коленкоровый переплет с вытисненными золотом автором и заглавием. На форзаце Мэтью каллиграфическим почерком надписал свое имя.

Внутри лежало письмо.

Дорогой сэр!

Извините, что так промедлил с ответом на Ваше письмо от 15 октября. Я много лет накапливал факты, относящиеся к изменчивости и происхождению видов. Очень рад, что мои выводы снискали у Вас одобрение — ведь моя книга скоро поступит в руки издателя.

Подпись — Ч. Дарвин, дата — 1859 г. Эти двое обменялись письмами перед самым выходом «Происхождения» в ноябре.

Страницы испещрены карандашом и чернилами — даже дюйм чистой бумаги трудно найти. Особенно густыми примечаниями снабжены главы об инстинкте, гибридизации и родстве между разными видами.

Восьмая глава «Происхождения», посвященная инстинкту, должна была, как и труд Гарвея, пользоваться большой популярностью у вампиров. Мэтью подчеркивал в ней многие строчки и оставлял заметки как на полях, так и между печатным текстом.

«Отсюда мы можем заключить, что при доместикации некоторые инстинкты были приобретены, природные же инстинкты были утрачены отчасти вследствие привычки и отчасти вследствие кумуляции человеком посредством отбора в ряде последовательных поколений таких своеобразных психических склонностей и действий, какие первоначально вызывались тем, что мы вследствие нашего незнания называем случайностью», — говорилось у Дарвина.

«Возможно ли, что мы сохранили в виде инстинктов то, что люди утратили вследствие случайности или привычки?» — вопрошал Мэтью на нижнем поле. Я, и не обращаясь к нему, понимала, что под словом «мы» он подразумевает иных — не только вампиров, но и чародеев, и демонов.

В главе о гибридизации Мэтью интересовала проблема скрещиваний и стерильности.

«Первые скрещивания между формами, достаточно различными, чтоб считаться видами, и их гибриды весьма часто, но не всегда стерильны», — утверждал Дарвин. На полях рядом с этим абзацем было нарисовано генеалогическое древо с вопросительными знаками у корней и у четырех ответвлений. «Почему инбридинг не привел к стерильности или безумию?» — написал Мэтью на стволе, а вверху страницы я прочитала: «1 вид или 4?» и «comment sont faites les daeos?»

Моя специальность — переводить каракули ученых на всем понятный язык. Мэтью писал это на смеси французского и латыни, а слово «демоны» сократил на старинный лад, daeos, чтобы случайный читатель не понял, кто здесь упомянут.

«Как создаются демоны?» Полтораста лет спустя Мэтью так и не нашел ответа на этот вопрос.

Когда Дарвин начал обсуждать родство между видами, перо Мэтью сделало печатный текст почти нечитабельным. В самом начале главы говорится следующее:

«Начиная с отдаленнейшего периода истории мира, сходство между организмами выражается в нисходящих степенях, вследствие чего их можно классифицировать по группам, соподчиненным другим группам». Против этих слов большими черными буквами значилось «ПРОИСХОЖДЕНИЕ». Несколькими строчками ниже было дважды подчеркнуто:

«Существование групп имело бы простое значение, если бы одна группа была приспособлена исключительно для жизни на суше, а другая — в воде, одна — к употреблению в пищу мяса, другая — растительных веществ и т. д.; но на самом деле положение совсем иное, так как хорошо известно, как часто члены даже одной подгруппы разнятся между собой по образу жизни».

Считал ли Мэтью вампирскую диету скорее привычкой, нежели определяющей характеристикой вида? В конце главы я обнаружила вот что:

«Наконец, различные группы фактов, рассмотренные в этой главе, по-моему, столь ясно указывают, что бесчисленные виды, роды и семейства, населяющие земной шар, произошли каждый в пределах своего класса или группы от общих предков и затем модифицированы в процессе наследования, что я без колебаний принял бы этот взгляд, если бы даже он не был подкреплен другими фактами или аргументами». Мэтью приписал на полях: «ОБЩИЕ ПРЕДКИ» и «се qui explique tout».

Он — по крайней мере в 1859 году — верил, что моногенез объясняет все, что демоны, люди, вампиры и чародеи произошли, возможно, от общих предков. Что наши существенные различия есть продукт наследования, привычки и отбора. В лаборатории, когда я спросила, не представляем ли мы собой один общий вид, он ушел от ответа, но здесь ему не уйти.

Мэтью прямо-таки прилип к своему компьютеру. Я закрыла «Аврору», прекратила поиски Библии и села с Дарвином у огня на диване. Заметки, оставленные в книге этим вампиром, могли многое о нем рассказать.

Он все еще оставался для меня тайной, которая здесь, в Семи Башнях, только сгустилась. Мэтью во Франции сильно отличался от английского Мэтью: я никогда еще не видела, чтобы он работал с таким увлечением, слегка сгорбившись и закусив губу острым, чуть удлиненным клыком. У него даже морщинка прорезалась между глаз. Не замечая, что я на него смотрю, он вовсю молотил по клавишам — видимо, лэптопы с их хрупкими пластмассовыми деталями живут у Мэтью недолго. Допечатав, как видно, до точки, он откинулся назад, потянулся и зевнул.

Это я опять-таки видела в первый раз. Может, зевок, как и сутулые плечи — признак отсутствия напряженности? В день нашей первой встречи он сказал, что хочет знать окружающую среду досконально, а здесь ему знаком каждый дюйм, все запахи, всё живое. Две вампирши, живущие в доме, — это его семья, принявшая меня к себе ради Мэтью.

Я вернулась к Дарвину, но ванна, тепло и ритмичный стук клавиш усыпили меня. Проснулась я укрытая одеялом; «Происхождение видов», заложенное бумажкой, лежало на полу рядом. От сознания, что меня поймали на подглядывании, я залилась краской.

— Добрый вечер. — Мэтью, сидевший на другом диване, напротив меня, заложил книгу, которую читал сам. — Не выпить ли нам вина?

Меня это устраивало как нельзя более.

— Да, хорошо.

На столике восемнадцатого века около лестницы стояла бутылка без этикетки, уже откупоренная. Мэтью налил два бокала и один подал мне. Я понюхала напиток, предчувствуя его первый вопрос.

— Малина и леденец.

— Для ведьмы у тебя в самом деле хорошо получается, — одобрительно кивнул Мэтью.

Я пригубила.

— Что мы пьем? Нечто древнее и редкостное?

— Ни то, ни другое, — расхохотался Мэтью. — Его разлили месяцев пять назад. Это местное вино из винограда, что растет у дороги. Проще некуда.

Ну и пусть некуда, зато вкус приятный. Вино отдавало травой и лесом, как воздух вокруг Семи Башен.

— Ты, вижу, отказалась от Библии в пользу науки. Как тебе Дарвин?

— Ты по-прежнему веришь, что иные и люди происходят от общих предков? Что различия между нами могут быть чисто расовыми?

— Я уже говорил тебе, что не знаю, — с легким нетерпением сказал Мэтью.

— В 1859-м ты был в этом уверен. И думал, что употребление крови в пищу — всего лишь привычка, а не видовой признак.

— Ты же знаешь, как далеко шагнула наука со времен Дарвина. Привилегия ученого — менять свое мнение в свете новой информации. — Мэтью выпил немного и поставил бокал на колено. Вино заиграло в отблесках пламени. — Кроме того, такое понятие, как расовые отличия, сегодня уже устарело. Это всего лишь слова, которыми человек привык обозначать хорошо заметную разницу между собой и кем-то другим.

— Тебя по-настоящему волнует вопрос, как и почему вы — мы все — здесь оказались. Это видно на каждой странице Дарвина.

— Вопрос, который стоит поставить. Всего лишь.

Мэтью смотрел в свой бокал и говорил мягко, но профиль его был суров. Я промолчала, хотя мне очень хотелось, чтобы он улыбнулся. Свободной рукой он снова взял свою книгу.

Я смотрела на огонь. Когда часы на камине пробили семь, Мэтью прервал чтение.

— Пора ужинать. Спустимся в гостиную к Изабо?

— Только переоденусь сначала. — Мой гардероб не шел ни в какое сравнение с великолепием Изабо, но конфузить Мэтью больше необходимого я все-таки не хотела. На нем самом были простые черные брюки и очередной свитер из неисчерпаемого запаса, годящиеся, как обычно, и в пир и в мир. При близком знакомстве с его мягкими свитерами я стала подозревать, что все они кашемировые.

Наверху я извлекла из сумки серые брюки и тонкий бирюзовый свитер с широкими рукавами. Волосы после недавней ванны и естественной сушки у спинки дивана слегка волнились — порядок.

Придав себе минимальную презентабельность, я сунула ноги в мокасины и сошла вниз. Мэтью, чей острый слух уловил мое приближение, встретил меня на площадке и широко улыбнулся.

— В голубом ты мне нравишься не меньше, чем в черном. Красавица. — Он невинно поцеловал меня в обе щеки, к которым тут же прихлынула кровь, пропустил между пальцами мои волосы. — Не позволяй Изабо себя доставать, что бы она там ни говорила.

— Постараюсь. — У меня вырвался слабый смешок.

Изабо с Мартой были уже в гостиной. Хозяйка обложилась газетами на всех основных европейских языках, на иврите и на арабском. Марта читала детектив в мягкой обложке, с завидной скоростью водя черными глазами по строчкам.

— Добрый вечер, Maman. — Мэтью наклонился и поцеловал мать. Она, слегка раздув ноздри, отодвинула его в сторону и сердито уставилась на меня.

Унюхала, что от Мэтью пахнет мной, поняла я.

— Садись, девочка. — Марта похлопала по дивану рядом с собой, предостерегающе глядя на Изабо. Та на миг закрыла глаза. Когда они снова открылись, гнев в них сменился чем-то вроде покорности.

— Gab es einen anderen Tod, — сказала она сыну.

Мэтью с недовольной гримасой взял в руки «Вельт». Найден еще один обескровленный труп. Если Изабо хотела таким образом исключить из разговора меня, ее ожидало разочарование.

— Где? — спросила я.

— В Мюнхене, — ответил Мэтью, зарывшись в газету. — Когда же они в конце концов примут какие-то меры?

— Будь осторожен в своих желаниях, Мэтью. Как покатались, Диана?

Мэтью вскинул глаза на мать.

— Чудесно. Спасибо, что позволили взять Ракасу. — Я села и принудила себя смотреть в глаза Изабо, не мигая.

— Она слишком своенравная на мой вкус. — Изабо перевела взгляд на сына, который опять спрятался за газетой. — Фиддат гораздо послушнее. С годами я стала ценить в лошадях именно это качество.

«И в сыновьях тоже», — мысленно добавила я.

Марта, ободряюще улыбнувшись, принялась разливать вино. Изабо она подала большой кубок, нам с Мэтью бокалы нормальной величины.

— Спасибо, Maman, — сказал он, понюхав содержимое.

— Пустяки.

— Нет, не пустяки. Одно из моих любимых — спасибо, что помнишь.

— Другие вампиры тоже любят вино? — спросила я Мэтью, вдыхая перечный запах. — Ты пьешь его все время и ни чуточки не пьянеешь.

— Многие из них любят его куда больше, чем я, — усмехнулся Мэтью. — Наша семья всегда славилась воздержанностью, не так ли, Maman?

— Разве что по части вина, — весьма неэлегантно фыркнула та.

— Вам бы дипломатом быть, Изабо, — заметила я, — с вашим умением отвечать быстро и не по существу дела.

Мэтью расхохотался:

— Dieu, вот уж не думал, что мою мать когда-нибудь назовут дипломатом — во всяком случае, не за ее язычок. Из всех вариантов дипломатии Изабо признает только меч.

Марта хмыкнула, подтверждая его правоту, а наше с Изабо общее негодование развеселило Мэтью еще сильнее.

Атмосфера за ужином была намного теплее, чем прошлым вечером. Мэтью сидел во главе стола, я справа от него, Изабо слева. Марта, все время снующая между столовой и кухней, иногда тоже присаживалась, выпивала глоток вина и принимала участие в разговоре.

Одно блюдо сменялось другим: грибной суп, куропатки, тонкие ломти говядины. Я вслух восхищалась тем, что повариха, которая сама ничего такого не ест, способна так классно готовить. Марта смущалась, краснела и замахивалась на Мэтью, когда тот пытался рассказывать о ее выдающихся кулинарных провалах.

— Помнишь пирог с живыми голубями? — хихикал он. — Никто тебе не сказал, что надо перестать их кормить за сутки до запекания — ну, они и добавили в начинку… — Это стоило ему подзатыльника.

— Мэтью, — взмолилась Изабо утирая слезы, — не дразни Марту. С тобой тоже случалось всякое.

— Я помню, — заверила Марта, чей английский прогрессировал час от часу. Она обнесла нас салатом, поставила между Изабо и Мэтью чашу с орехами и начала загибать пальцы. — Однажды ты затопил замок, устраивая бассейн на крыше. Потом забыл собрать подати. Была весна, ты заскучал и отправился в Италию на войну. Твой отец на коленях молил короля о прощении. А Нью-Йорк! — с торжеством вскричала она.

Вечер воспоминаний шел своим чередом, однако о прошлом Изабо никто и словом не поминал. Когда всплывало что-то, касающееся ее, отца Мэтью или его сестры, разговор грациозно уходил в сторону. Заметив это, я не стала ничего говорить. Пусть все будет так, как удобно им. Я снова почувствовала себя членом семьи — хорошее чувство, даже если семья вампирская.

После обеда мы вернулись в гостиную, где огонь пылал жарче прежнего — к вечеру в комнате стало почти тепло. Мэтью усадил Изабо, налил ей еще вина и стал возиться с проигрывателем. Мне Марта принесла чай.

— Пей, крепче спать будешь, — велела она, наблюдая за мной. Изабо тоже смотрела, как я пью.

— Вашего сбора? — Я вообще-то не люблю травяной чай, но этот был приятный, с легкой горчинкой.

— Да. Меня еще мать научила, а я научу тебя.

Зазвучала танцевальная музыка. Мэтью освобождал место, сдвигая стулья к огню.

— Voles dancar amb ieu? — спросил он мать, протягивая ей руки.

Сияющая улыбка сделала холодное лицо Изабо невыразимо прекрасным.

— Ок. — Она вложила свои маленькие руки в его большие, и они дождались начала следующей мелодии.

Фред Астер и Джинджер Роджерс рядом с ними показались бы неуклюжими. Они сходились и расходились, кружились и кланялись. Изабо отзывалась на малейшее прикосновение Мэтью, он воспринимал легчайшие намеки с ее стороны.

Под конец она присела в реверансе, а Мэтью поклонился особенно низко.

— Что это за танец? — спросила я.

— Он начинался как тарантелла, но Maman любит разнообразие, — объяснил Мэтью, проводив Изабо на место. — Так что в середине мы перешли на вольту, а закончили менуэтом, не так ли?

Изабо, кивнув, потрепала его по щеке.

— Ты всегда хорошо танцевал, — с гордостью сказала она.

— Не так хорошо, как ты, а до отца мне тем более далеко. — На лицо Изабо легла тень. Мэтью поцеловал ей руку, и она вынудила себя улыбнуться. — Твоя очередь, — объявил он, повернувшись ко мне.

— Я не люблю танцевать, Мэтью, — заартачилась я.

— Не верю, — сказал он, беря меня за правую руку. — Ты изгибаешься под немыслимыми углами, скользишь по воде в узенькой лодочке, скачешь как ветер. Думаю, что танец — твоя вторая натура.

Оркестр заиграл нечто парижское эпохи 1920-х годов — труба и ударные.

— Осторожней, Мэтью, — предостерегла Изабо.

— Ничего, Maman, не сломается. — Мэтью положил руку на мою талию и стал направлять. Я пыталась думать о том, куда ставлю ноги, но от этого все сделалось еще хуже.

— Расслабься, — шепнул мне Мэтью, нажав чуть крепче. — Не надо вести, предоставь это мне.

— Не могу. — Я вцепилась в его плечо, как в спасательный круг.

— Отлично можешь, — сказал он, кружа меня. — Закрой глаза, ни о чем не думай, положись на партнера.

В его руках это оказалось не так уж и трудно. Не видя кружащейся колесом комнаты, я в самом деле расслабилась и перестала беспокоиться, что мы на что-нибудь налетим. Движение наших тел в темноте начинало доставлять удовольствие. Я сосредоточилась не на собственных па, а на подсказках его рук и ног. Танец колыхал меня, как вода.

— Мэтью, — снова позвала Изабо. — Le chatoiement.

— Я знаю, — ответил он и добавил, чувствуя, как напряглись мои плечи: — Не бойся ничего, я держу.

Я, не открывая глаз, счастливо вздохнула. Он покружил меня на вытянутой руке, привлек обратно, прижал к себе. Музыка остановилась.

— Открой глаза, — тихо сказал Мэтью.

Я повиновалась. Парящее чувство не покидало меня. Оказывается, танцевать не так уж и страшно — по крайней мере с партнером, имеющим тысячелетний опыт и не наступающим даме на ноги.

Его лицо оказалось значительно ближе, чем я ожидала.

— Посмотри вниз, — предложил он.

Носки моих туфель болтались в нескольких дюймах над полом. Я осталась в воздухе, даже когда Мэтью меня отпустил.

Вместе с осознанием этого ко мне вернулся и вес. Мэтью ухватил меня за локти, не дав удариться об пол ногами.

Марта, сидевшая у огня, замурлыкала какой-то напев. Изабо резко обернулась к ней, сузив глаза. Мэтью улыбался мне, я осваивалась с новыми ощущениями. Пол словно ожил — как будто тысяча крохотных ручонок шевелилась под моими подошвами, чтобы поймать меня или снова подкинуть вверх.

— Ну что, понравилось? — спросил Мэтью, когда Марта допела.

— Да, — засмеялась я, подумав немного.

— На это я и надеялся. Авось теперь не будешь зажмуриваться, когда ездишь верхом. — Жест, которым он обнял меня, говорил о счастье и новых возможностях.

Теперь уже Изабо запела Мартину песню:

— «Прочь, завистники, прочь с моих глаз, — эхом повторил Мэтью, — мы хотим танцевать вдвоем».

— С тобой хоть сейчас, — опять засмеялась я, — но другим кавалерам придется подождать, пока я не пойму, отчего вдруг стала порхать.

— Ты парила, а не порхала, — уточнил Мэтью.

— Называй как хочешь, но с незнакомыми лучше этого не проделывать.

— Согласен.

Марта пересела на стул рядом с Изабо. Мы с Мэтью, все еще держась за руки, заняли освобожденный ею диван.

— У нее это впервые? — спросила Изабо с искренним недоумением.

— Диана пользуется магией лишь в мелочах…

— Она очень сильна. Ведьмина кровь поет в ее жилах. Ей далеко не одни мелочи по плечу.

— Это ее дело, — нахмурился Мэтью.

— Что за ребячество! Пора повзрослеть, Диана, пора взять на себя ответственность за свою истинную природу. А ты, Матье де Клермон, не рычи на меня! Ей необходимо это услышать.

— Ты не вправе указывать ей, что делать.

— Как и ты, — заметила Изабо.

— Прошу прощения! — Оба де Клермона, привлеченные моим резким тоном, уставились на меня. — Я, конечно, сама решу, пользоваться мне магией или нет, — продолжала я, обращаясь к Изабо, — но игнорировать ее больше нельзя — она так и выплескивается наружу. Мне, самое малое, нужно научиться как-то ее контролировать.

Изабо и Мэтью, продолжая таращиться на меня, кивнули — сначала она, потом он.

Мы сидели долго, пока в камине не прогорели дрова. Мэтью и Марту пригласил танцевать; оба они, вспоминая другие ночи у другого огня, напевали какие-то памятные слова. Я больше не танцевала, и Мэтью на меня не давил.

— Пойду уложу ту единственную, которая не может обходиться без сна, — заявил он под конец вечера.

Я поднялась вслед за ним, одергивая помятые брюки.

— Спокойной ночи, Изабо, спокойной ночи, Марта. Спасибо за чудесный ужин и удивительный вечер.

Марта улыбнулась в ответ, Изабо выдала соответствующую гримасу.

Мэтью пропустил меня вперед и поддерживал за талию, пока мы поднимались по лестнице.

— Я еще почитаю немного, — сказала я в кабинете.

Стоя так близко, что я слышала его слабое прерывистое дыхание, он взял в ладони мое лицо.

— Чем ты околдовала меня? Дело не только в глазах — хотя от них у меня в голове мутится, — и не в том, что ты пахнешь медом. — Он зарылся лицом в мою шею, погрузил пальцы в волосы, прижал к себе мои бедра.

Наши тела слились так, будто никогда и не разделялись.

— Всему виной твое бесстрашие, — шептал он, — и бессознательная плавность твоих движений, и то, как ты светишься, когда размышляешь о чем-то — или когда летаешь.

Я запрокинула шею, подставляя себя его ласкам. Палец Мэтью обвел мои губы.

— Ты морщишь их, когда спишь, знаешь? То ли твои сны тебя не устраивают, то ли ты хочешь, чтобы тебя кто-то поцеловал. Второе мне больше нравится. — С каждым словом он офранцуживался все больше.

Внизу через все лестничные ступени чувствовалось присутствие неодобрительно настроенной Изабо с ее острым вампирским слухом. Я попыталась отстраниться. Получилось неубедительно, и объятия Мэтью стали еще крепче.

— Мэтью, твоя мать…

Он не дал мне договорить, прижав мои губы к своим. Ощущая сладкий зуд не только в руках, но и во всем теле, я ответила на его поцелуй. Мне казалось, что я попеременно взлетаю и падаю, и непонятно было, где кончаюсь я и начинается он. Его губы, пройдясь по щекам и векам, задели ухо. Я затаила дыхание, и улыбающийся рот снова приник к моему.

— Губы у тебя как маки, а волосы точно дышат…

— Нашел чем восхищаться с такой-то гривой. — Я запустила пальцы в его шевелюру. — У Изабо и у Марты волосы как шелк, а у меня как солома, пестрые и непослушные.

— За это я их и люблю. — Мэтью ласково высвободился. — Они несовершенны, как сама жизнь, не то что вампирские. Хорошо, что ты не вампир, Диана.

— Хорошо, Мэтью, что ты вампир.

По его глазам прошла мимолетная тень.

— Мне нравится твоя сила, — сказала я, целуя его с ответным энтузиазмом. — Твой ум. Даже твои начальственные замашки время от времени. А больше всего, — я потерлась носом о его нос, — то, как ты пахнешь.

— Правда?

— Правда. — Я ткнулась носом в ямку между его ключицами — самое аппетитное местечко, согласно опыту.

— Поздно уже. — Он неохотно разжал объятия. — Тебе нужен отдых.

— Пойдем со мной.

Он удивленно раскрыл глаза, а я покраснела.

Мэтью приложил мою руку к своему сердцу, отбившему один сильный удар.

— Я поднимусь, но не останусь. У нас много времени впереди. И месяца не прошло, как мы познакомились — не будем спешить.

Вампир — он и есть вампир.

Видя, что я приуныла, он снова поцеловал меня и сказал:

— Это тебе на будущее.

Я предпочла бы настоящее, но губы, попеременно леденеющие и вспыхивающие огнем, заставили меня усомниться в собственной готовности.

В спальне горели свечи и было тепло. Оставалось загадкой, когда Марта успела сменить столько свечей и как добилась, чтобы они горели до этого позднего часа — но я ей была благодарна вдвойне, поскольку ни одной розетки в комнате не имелось.

Пока я переодевалась в ванной за неплотно прикрытой дверью, Мэтью строил планы на завтра: работа и долгая прогулка пешком и верхом.

Я соглашалась на все, благо работе уделялось первое место. Мне не терпелось получше рассмотреть мою рукопись.

Потом я забралась в кровать, а Мэтью укрыл меня и стал гасить свечи.

— Спой мне, — попросила я, глядя, как бесстрашно снуют в огне его длинные пальцы. — Что-нибудь старинное, Мартино. — Ее пристрастие к любовным песням от меня не укрылось.

Он помолчал немного, продолжая свое занятие, и запел своим густым баритоном:

В песне чувствовались страсть и печаль. Когда Мэтью допел ее, у кровати осталась гореть одна-единственная свеча.

— Что означают эти слова? — Я взяла его за руку.

— «Нет мне ни жизни, ни смерти, ни исцеления, но я не страдаю, пока ее любовь брезжит вдали». — Он наклонился и поцеловал меня в лоб. — «Не знаю, достигну ли цели, ведь и здоровье мое, и болезнь зависят от ее милости».

— Кто ее автор? — Эта песня верна для любого вампира, подумалось мне.

— Отец посвятил ее Изабо, но лавры пожал другой. — Улыбающийся, веселый Мэтью продолжал напевать, спускаясь по лестнице. Я лежала в его постели одна и смотрела на последнюю догорающую свечу.