«И узрел я вдали черную тучу, укрывшую землю. И душу мою покрыла она, и омрачилась душа в преддверии смерти и ада, и буря разразилась надо мною».

Прочитав вслух это место из «Авроры», я сделала запись в компьютере. Так мой анонимный автор описывал нигредо — одну из стадий алхимической трансформации, когда ртуть и свинец испускают пары, опасные для здоровья алхимика. Горгулья с рисунка Бурго Ле Нуар весьма кстати зажала нос.

— Одевайся, поедем верхом.

Я подняла голову от рукописи.

— Я обещала Мэтью тебя выгуливать. Он сказал, что твое здоровье этого требует.

— Ты не обязана, Изабо. Доменико и колдовская вода вывели из меня весь адреналин, если ты об этом.

— Мэтью наверняка тебе говорил, как взвинчивает вампира запах паники.

— Маркус говорил, — уточнила я. — С его слов я знаю, какой у паники вкус — а запах какой?

— Такой же, как и вкус, — пожала плечами Изабо. — Может быть, чуть экзотичней, с оттенком мускуса. Я не особенно обращала на это внимание, потому что предпочитаю убивать на охоте — но склонности у всех разные.

— Приступы паники у меня теперь случаются редко. Тебе совсем не обязательно ездить со мной верхом.

— А почему, ты думаешь, они стали реже?

— Если честно, не знаю, — вздохнула я.

— Как давно они у тебя?

— С семи лет.

— Причина тебе известна?

— Смерть родителей. Их убили в Нигерии.

— Ты получила фотографию… из-за нее Мэтью тебя и привез сюда.

Я кивнула, и губы Изабо сжались в знакомую жесткую линию.

— Свиньи.

Их можно было обозвать и похуже, но «свиньи» тоже годились. Хорошо бы и Доменико Микеле включить в эту рубрику.

— Паника паникой, — решительно добавила Изабо, — но гулять мы с тобой будем, потому что так хочет Мэтью.

Я выключила компьютер и пошла переодеваться. Бриджи, аккуратно сложенные Мартой, лежали в ванной, камзол, сапоги и шлем я оставила на конюшне. Надев теплые носки, мокасины, бриджи и водолазку, я сошла вниз.

— Я здесь, — сказала Изабо из небольшой комнаты, окрашенной в теплый терракотовый цвет. На стенах висели рога и тарелки, в старинном буфете могла поместиться вся посуда какой-нибудь сельской гостиницы. Изабо, читавшая «Монд», оглядела меня с головы до ног. — Марта говорит, ты спала хорошо.

— Да, спасибо. — Я переминалась с ноги на ногу, как в кабинете директора школы. Марта, очень вовремя подоспевшая с чайником, тоже проинспектировала меня.

— Так-то лучше, — изрекла она, протягивая мне кружку, и удалилась, лишь когда Изабо отложила свою газету.

На конюшне Изабо помогла мне натянуть сапоги и стояла рядом, пока я надевала шлем и камзол. Мэтью, видимо, оставил ей четкие инструкции по технике безопасности. На ней самой была только стеганая куртка — для вампиров с их относительной несокрушимостью все куда проще.

В паддоке бок о бок стояли Фиддат и Ракаса — совершенно одинаковые, включая дамские седла.

— Жорж неправильно заседлал Ракасу, — сказала я. — Я боком не езжу.

— Что, страшно? — поддразнила Изабо.

— Нет, — я подавила гнев, — просто мужские седла мне больше нравятся.

— Откуда ты можешь знать? — Изумрудные глаза светились откровенным лукавством.

Ракаса топнула и посмотрела через плечо — поедем, мол, или лясы будем точить?

Потерпи, мысленно ответила я, вскинув себе на колено ее переднюю ногу.

— Жорж обо всем позаботился, — скучливо бросила Изабо.

— Я проверяю всех лошадей, на которых сажусь. — Я осмотрела копыта, подергала за узду, просунула пальцы под седло.

— Филипп тоже так делал, — с невольным уважением вспомнила Изабо.

Едва дождавшись, когда я закончу, она подвела Фиддат к лесенке, помогла мне забраться в седло и села сама. При одном взгляде на нее я поняла, что меня ждут не слабые впечатления. Изабо держалась в седле лучше Мэтью, лучше всех известных мне конников.

— Пройдитесь-ка шагом, — скомандовала она. — Хочу быть уверена, что ты не убьешься.

— Капельку веры, Изабо. — Не дай мне упасть, взмолилась я мысленно, и всю жизнь будешь получать по яблоку в день. Ракаса в ответ на это запрядала ушами и тихонько заржала. Мы дважды обогнули паддок и остановились прямехонько перед хозяйкой. — Ну что, довольна?

— Ты ездишь лучше, чем я думала, — признала она. — Возможно, ты и барьеры берешь, но я обещала Мэтью, что этого мы делать не будем.

— Много же обещаний он с тебя взял, — пробормотала я, надеясь, что она не услышит.

— Да, и некоторые из них не так легко выполнить.

Мы выехали в открытые ворота паддока. Жорж взял под козырек и закрыл их за нами, бормоча что-то.

Изабо старалась ехать по ровной местности, пока я привыкала к седлу. Весь фокус был в том, чтобы держаться прямо, как бы тебя ни сносило вбок.

— В общем, не так уж и плохо, — сказала я минут через двадцать.

— Теперь, когда у дамских седел две луки, стало легче. Раньше наших лошадей должны были водить под уздцы, но потом королева-итальянка ввела луку и стремя, чтобы править самой. Любовница ее мужа ездила по-мужски и сопровождала короля повсюду, а Екатерина сидела дома — какая жена это стерпит? Шлюха Генриха, между прочим, была твоей тезкой.

— Я бы с Екатериной Медичи связываться не стала.

— Эта фаворитка, Диана де Пуатье, была опасная женщина. Ведьма.

— Фигурально или в прямом смысле?

— И то и другое. — Таким голосом только старую краску сдирать. Я засмеялась, и она, удивившись немного, присоединилась ко мне.

Вскоре Изабо приподнялась на седле, нюхая воздух.

— Что там? — Я в тревоге натянула поводья.

— Кролик. — Она пустила Фиддат легким галопом, я старалась не отставать. Действительно ли чародея так трудно выследить, как говорил Мэтью?

Через перелесок мы выбрались в поле. Изабо придержала Фиддат, я Ракасу.

— Видела когда-нибудь, как вампир убивает? — спросила она, следя за моей реакцией.

— Нет, — спокойно ответила я.

— Кролики маленькие, с них и начнем. Жди здесь. — Она легко соскочила с седла, Фиддат послушно стояла на месте. — Диана, — сказала Изабо резко, не сводя глаз с добычи, — ко мне нельзя подходить, когда я охочусь и когда ем. Понятно?

— Да. — Изабо хочет затравить кролика и выпить его кровь у меня на глазах? Тогда у меня нет ни малейшего желания к ней приближаться.

Изабо понеслась по траве с такой быстротой, что превратилась в размытое пятно. Замедлив на одно мгновение бег — так сокол замирает, прежде чем пасть на добычу, — она сгребла испуганного кролика за уши, триумфально воздела над головой и вонзила зубы в самое его сердце.

Кролики, может, и маленькие, но крови в них, если пожирать их живьем, на удивление много. Это было ужасно. Изабо досуха высосала зверька, который быстро перестал дергаться, вытерла рот его шкуркой, швырнула тушку в траву и три минуты спустя снова очутилась в седле. Щеки у нее слегка зарумянились, глаза сверкали ярче обыкновенного.

— Ну что? Поищем что-нибудь посытнее или вернемся домой?

Изабо де Клермон испытывала меня на прочность.

— Езжай, я следом, — сказала я угрюмо, посылая Ракасу вперед.

Время прогулки для меня измерялось не движением солнца, которое все так же скрывалось за тучами, а возрастающим количеством крови. Изабо кормилась сравнительно аккуратно, но заказывать кровавый ростбиф я бы еще долго не стала.

После кролика охотница убила здоровенного зверя вроде белки — сурка, сказала она, — лису и дикую козу (кажется). Когда она выбрала новую цель, молодую олениху, я решила, что с меня хватит.

— Изабо, неужели ты до сих пор не наелась? Оставь ее.

— Богиня охоты не желает, чтобы я травила ее оленей? — В голосе насмешка, в глазах любопытство.

— Не желает.

— А я вот не желаю, чтобы ты охотилась за моим сыном. Помогло это мне? — Она спрыгнула с лошади.

У меня руки чесались вмешаться, но я понимала, что к Изабо сейчас приближаться и впрямь опасно. После каждого убитого ею животного ее глаза говорили мне, что она не вполне владеет своими эмоциями и не вполне отвечает за свои действия.

Олениха попыталась скрыться в кустах, но Изабо снова выгнала ее на открытое место, где и настигла. У меня все переворачивалось внутри. Изабо убила ее быстро, животное не страдало, но я прикусила губу, чтобы сдержать крик.

— Ну вот, — удовлетворенно сказала вампирша, вернувшись к лошади. — Теперь домой.

Я молча повернула Ракасу в сторону замка, но Изабо перехватила поводья. На ее кремовой рубашке остались капельки крови.

— Что ты думаешь о вампирах теперь? Все еще хочешь остаться с моим сыном, зная, что он вынужден убивать, чтобы жить?

Для меня слова «Мэтью» и «убивать» с трудом укладывались в одно предложение. Смогу ли я поцеловать его сразу после охоты, когда кровь еще свежа на его губах? А ведь дни вроде этого должны у них повторяться довольно часто.

— Если хочешь меня отпугнуть, Изабо, придумай что-то другое. Этого мне недостаточно.

— Марта тоже так говорила, — призналась Изабо.

— Правильно говорила. Ну что, испытание окончено? Едем в замок?

Как только мы въехали в лес, еще густой и зеленый, Изабо спросила меня:

— Ты поняла, почему нельзя спорить с Мэтью, когда он что-то тебе приказывает?

— Я думала, на сегодня уроки кончились.

— По-твоему, наш режим питания — это единственное, что вас разделяет?

— Ладно, выкладывай. Так почему я должна слушаться Мэтью?

— Потому что он самый сильный вампир в нашем замке. Глава семьи.

Я вытаращила глаза.

— Я должна его слушаться, потому что он — вожак стаи?

— А ты кого вожаком считаешь — уж не себя ли? — фыркнула Изабо.

Я не считала вожаком ни себя, ни ее. Она повиновалась Мэтью во всем. И Маркус тоже, и Мириам, и все прочие вампиры из Бодли. Даже Доменико в конце концов отступил.

— Так принято в стае де Клермонов?

Изабо, сверкая зелеными глазами, кивнула.

— Послушание необходимо для твоей же — и общей — безопасности. Это тебе не игрушки.

— Ясно, Изабо, ясно, — нетерпеливо бросила я.

— Ничего тебе не ясно. И не будет ясно, пока тебе не покажут этого на примере, как сегодня с охотой. Для тебя это всего лишь слова. Ты вспомнишь их, лишь когда заплатишь за собственное упрямство жизнью — своей или чужой, все равно.

До замка мы больше не разговаривали. Марта вышла из кухни навстречу нам. Я ужаснулась при виде цыпленка в ее руках, она — при виде пятнышек крови на обшлагах Изабо.

— Она должна знать, — прошипела та.

Марта, выбранив ее по-окситански, сказала мне:

— Пойдем со мной, девочка. Я покажу тебе, как завариваю свой чай.

Теперь уже Изабо пришла в бешенство. В кухне Марта приготовила мне что-то попить и дала тарелку слегка зачерствевшего орехового печенья. О цыпленке не могло быть и речи.

Добрых несколько часов мы с ней разбирали сухие травы и учили, как что называется. К середине дня я стала различать их с закрытыми глазами — как по виду, так и по запаху.

— Петрушка, — перечисляла я. — Имбирь. Пиретрум. Розмарин. Шалфей. Семена дикой моркови. Полынь. Мята болотная. Дягиль. Рута. Пижма. Корень можжевельника.

— Еще раз, — потребовала Марта, вручая мне пустые муслиновые мешочки.

Я разложила их на столе, развязала тесемки и снова назвала все травы по очереди.

— Хорошо. Теперь бери мешочек и клади в него по щепотке от каждой.

— Почему бы просто не смешать их и не наполнить мешочки? — Я взяла щепоть мяты, морща нос от ее сильного запаха.

— А вдруг что пропустим. В каждом мешочке должны лежать все двенадцать трав.

— Разве что-то зависит от одного семечка? — Я зажала двумя пальцами крошечное семя дикой морковки.

— По щепотке от каждой, — решительно повторила Марта.

Ее вампирские пальцы уверенно раскладывали травы и завязывали тесемки. Когда мы закончили, она использовала для заварки мешочек, который я наполняла сама.

— Восхитительно, — произнесла я, смакуя собственноручно приготовленный чай.

— Возьми его с собой в Оксфорд, пей по чашке в день — и будешь здорова. — Марта стала укладывать мешочки в жестяную коробку. — А когда весь запас выйдет, приготовишь себе новый чай.

— Не обязательно отдавать мне все, Марта.

— По чашечке в день. За Марту. Договорились?

— Договорились. — Это было самое меньшее, что я могла сделать для своей единственной союзницы в этом доме, которая к тому же готовила мне еду.

Я поднялась в кабинет, включила свой ноутбук, перенесла его вместе с рукописью на письменный стол Мэтью. Руки после верховой езды ломило, и я надеялась, что там мне будет удобнее, чем за своим столом у окна. Кожаный стул, рассчитанный на вампирский рост, был мне слишком высок, ноги не доставали до пола, но работа за столом Мэтью как-то приближала меня к нему.

Пока компьютер загружался, я заметила на верхней полке темный предмет. При беглом взгляде он сливался с книжными корешками и деревом — я разглядела его только теперь, заняв место хозяина.

Не книга — деревянный брусочек. Восьмигранный, с вырезанными на каждой стенке окошечками. Черный, весь в трещинах, покоробившийся от возраста.

Детская игрушка, с болью в сердце поняла я.

Мэтью сделал ее для Люка, когда еще не был вампиром и строил церковь в деревне. Теперь она лежит там, где ее никто не заметит, а он сам видит каждый раз, усаживаясь за стол.

Когда он был рядом, мне легко верилось, что в мире нас только двое. Ни угрозы Доменико, ни охота Изабо не поколебали моего убеждения, что наши отношения не касаются никого, кроме его и меня.

Но эта деревянная башенка, любовно сделанная в незапамятно древние времена, разом покончила с моими иллюзиями. Мы должны думать о детях, живых и мертвых. О семьях, в том числе и моей, где генеалогия запутана, а предрассудки укоренялись веками. Сара и Эм до сих пор не ведают, что я полюбила вампира — пора им сказать.

Изабо в гостиной ставила цветы в высокую вазу на бесценном бюро эпохи Людовика XIV. Можно было не сомневаться, что весь здешний антиквариат обладает самой убедительной родословной.

— Изабо, — нерешительно начала я, — есть здесь телефон, по которому я могу позвонить?

— Он сам позвонит, когда захочет поговорить, — сказала она, пристраивая стебель с листьями среди белых и золотистых роз.

— Я не Мэтью собираюсь звонить. Своей тете.

— Ведьме, которая звонила вчера? Как ее там…

— Сара, — нахмурилась я.

— И живет она с женщиной — другой ведьмой, верно?

— Да, с Эмили. Ты видишь в этом проблему?

— Нет. — Изабо бросила на меня взгляд поверх вазы. — Они обе ведьмы, это главное.

— И любят друг друга.

— Хорошее имя — Сара, — задумчиво произнесла Изабо. — Ты ведь знаешь эту легенду?

Я помотала головой. Быстрота, с которой она меняла темы, ошарашивала почти так же, как смена настроений у ее сына.

— Сара означает «госпожа», но когда библейская Сара забеременела, Бог дал ей имя Сарра — «госпожа множеств, владычица».

— Тетушке и одного «р» вполне хватит. — Может, Изабо наконец скажет мне, где телефон?

— Эмилия тоже хорошее имя. Сильное, римское. — Она подрезала стебель розы своим острым ногтем.

— А что оно означает? — Хорошо, что у меня так мало родственников.

— «Трудолюбивая». А Ребекка, как звали твою мать, значит «узы», «оковы». — Изабо разглядывала свою композицию со всех сторон. — Странное имя для ведьмы.

— А твое как перевести? — Мое терпение истощалось.

— Меня не всегда так звали. Изабо, «обещанная Богом» — это выбор Филиппа. — Она помедлила и сказала: — Мое полное имя — Женевьева Мелисанда Элен Изабо Од де Клермон.

— Красиво. — За каждым из этих имен скрывалась своя история.

— Имена нужно давать со смыслом, — слегка улыбнулась она.

— У Мэтью тоже много имен? — Я взяла из корзины белую розу и подала ей.

Поблагодарив, Изабо ответила:

— Да, конечно. Мы давали по нескольку имен всем своим детям. То, под которым он к нам пришел, сохранилось за ним — христианство тогда было новой религией, и Филипп счел для нашего сына полезным называться в честь евангелиста Матфея.

— Какие же он получил от вас?

— Полностью он именуется Матье Габриель Филипп Бертран Себастьян де Клермон. В свое время он был превосходным Себастьяном и приемлемым Габриелем. Имя «Бертран» он терпеть не может, на Филиппа не откликается вовсе.

— Почему?

— Это любимое имя его отца. — Руки Изабо застыли над вазой. — Филиппа, как тебе известно, давно нет в живых — его убили нацисты за участие в Сопротивлении.

В моем видении она говорила Мэтью, что его отца взяли чародеи.

— Нацисты? Не чародеи? — спросила я, опасаясь худшего.

— Тебе Мэтью сказал? — ужаснулась она.

— Нет. Вы с ним явились мне во вчерашнем видении. Ты плакала.

— Его убили чародеи вместе с нацистами, — помолчав, сказала она. — Боль еще свежа, но с годами она поутихнет. После его смерти я охотилась только в Германии и Аргентине — это помогало мне сохранять рассудок.

— Мне очень жаль, Изабо. — Мои слова, хоть и недостаточно сильные, шли от чистого сердца.

Услышав это, она ответила мне дрожащей улыбкой.

— Ты ни в чем не виновата. Тебя там не было.

— Какие имена ты бы мне добавила? — Я подала Изабо новый цветок.

— Мэтью прав — тебе вполне хватает одной Дианы. — Она произнесла мое имя на французский лад, как всегда. — Вся твоя суть заключена в ней. Телефон там. — Белый палец указывал на библиотеку.

Я включила лампу и набрала код штата Нью-Йорк, надеясь застать обеих тетушек дома.

— Диана, — с облегчением откликнулась Сара. — Эм сразу сказала, что это ты.

— Извини, что не перезвонила вчера — тут много всего случилось, — начала я, вертя в пальцах взятый со стола карандаш.

— Хочешь поговорить об этом?

Я чуть трубку не выронила. Чтобы Сара — да спрашивала моего согласия!

— Эм на месте? Не хотелось бы все повторять во второй раз.

— Привет, Диана, — тут же ответил теплый, вселяющий утешение голос Эм. — Ты где?

— В гостях у матери Мэтью, недалеко от Лиона.

— У его матери? — Эм очень интересуется родословными — как своей, длинной и крайне запутанной, так и чужими.

— Изабо де Клермон. — Я постаралась произнести это, как сама Изабо, растягивая гласные и глотая согласные. — Эм, она — что-то особенное, прямиком из волшебной сказки. Иногда мне кажется, что это из-за нее люди так боятся вампиров.

Пауза.

— Мелисанда де Клермон, ты хотела сказать? Когда ты говорила о Мэтью, я даже и не подумала, что он из тех де Клермонов. Ты уверена, что ее зовут Изабо?

— Вообще-то она Женевьева, — нахмурилась я. — Мелисанда, кажется, тоже присутствует в ее именах, но предпочитает она Изабо.

— Будь осторожна, Диана. У Мелисанды де Клермон очень дурная слава. Она ненавидит чародеев — после Второй мировой загрызла чуть ли не всех в Берлине.

— У нее есть веская причина их ненавидеть. Удивляюсь, как она еще пустила меня к себе. — Если бы все было наоборот и в смерти моих родителей были виновны вампиры, я бы такого всепрощения не проявила.

— А что там насчет воды? — вмешалась Сара. — Эм видела какую-то бурю.

— После отъезда Мэтью я вызвала дождь. — Брр! Ничего себе дождик.

— Колдовская вода, — сразу смекнула тетушка. — С чего все началось?

— Не знаю, Сара. Мэтью уехал, внутри стало пусто… и слезы, которые я сдерживала с самого появления Доменико, вдруг хлынули разом.

— Какого Доменико? — встряла Эм, у которой список легендарных иных всегда наготове.

— Микеле, из Венеции. Если будет приставать ко мне снова, я ему голову оторву, хоть он и вампир!

— Он опасен! — вскричала Эм. — Всегда играл не по правилам.

— Мне это уже говорили. Стерегут меня здесь круглые сутки, так что не беспокойтесь.

— Будем беспокоиться, пока ты не перестанешь знаться с вампирами, — заявила Сара.

— Тогда вас ждут долгие переживания. Я люблю Мэтью, Сара.

— Это невозможно, Диана. Вампиры и ведьмы…

— Доменико ознакомил меня с конвенцией. Я не прошу других ее нарушать и сознаю, что вы, возможно, не захотите иметь со мной ничего общего — только выбора у меня нет.

— Конгрегация сделает все, чтобы прекратить вашу связь. Это ее обязанность, — поспешно вставила Эм.

— Об этом мне тоже говорили, но раньше им придется меня убить. — Я обдумывала это с прошлого вечера, но сейчас впервые сказала вслух. — От Мэтью избавиться трудно, а вот со мной почти никаких хлопот.

— Но нельзя же так! — сдерживая слезы, крикнула Эм.

— Куда мать, туда и дочка, — сказала Сара.

— О чем ты? — При упоминании о матери мой голос дрогнул, а с ним и решимость.

— Ребекка бросилась в объятия Стивена, хотя ей говорили, что двум чародеям такого масштаба не стоит жить вместе. И от поездки в Нигерию ее тоже отговаривали, но она не послушалась.

— Тем больше у Дианы причин выслушать нас теперь. Ты с ним всего-то месяц знакома — приезжай домой и постарайся его забыть.

— Забыть?! — Смешно, честное слово. — Это ведь не какая-нибудь интрижка. У меня такое чувство впервые.

— Оставь ее, Эм. Пустой разговор, которых и так хватало в нашей семье. Я не смогла забыть тебя, она его не забудет. — Тяжкий вздох Сары долетел через океан до самой Оверни. — Я бы, возможно, не такую жизнь тебе выбрала, но каждый решает сам за себя. Твоя мать решила по-своему, я по своему — бабушке твоей, между прочим, тоже нелегко приходилось. Теперь вот твоя очередь — и знай, что ни одна Бишоп никогда не повернется спиной к другой.

Слезы навернулись мне на глаза.

— Спасибо, Сара.

— И если вся Конгрегация состоит из таких, как Доменико Микеле, — тетка начала разводить пары, — то пусть они катятся к черту.

— А что говорит Мэтью на этот счет? — спросила Эм. — Удивляюсь, как он мог от тебя уехать, только что решив порвать с тысячелетней традицией.

— Мэтью ничего не говорил мне о своих чувствах, — призналась я, старательно разгибая скрепку.

— Чего же он ждет? — прервала наставшую тишину Сара.

— Ты все время твердила, чтобы я от него держалась подальше, — прыснула я, — а теперь огорчаешься, что он не хочет подставлять меня под удар?

— Мне до него дела нет. Главное, что ты хочешь быть с ним.

— Сара, я его не привораживаю. Я свое решение приняла, теперь пусть решает он. — Фарфоровые часики на столе показывали, что он уехал ровно сутки назад.

— Если уж ты решила остаться с ними, то не теряй бдительности, — предупредила на прощание Сара. — А захочешь вернуться домой — возвращайся.

Часы пробили половину. В Оксфорде уже стемнело.

А, к черту. Я опять сняла трубку и набрала его номер.

— Диана? — Тревога в голосе.

— Ты меня узнал или французский номер? — засмеялась я.

— Стало быть, все хорошо. — Тревога сменилась облегчением.

— Да. Твоя мамочка развлекает меня что есть сил.

— Этого я и боялся. Что она тебе наплела?

Я решила пока не вдаваться в детали.

— Чистую правду. Что ее сын являет собой адскую комбинацию Ланселота и супермена.

— Похоже на Изабо, — подтвердил он с намеком на смех. — Отрадно видеть, что с ней не произошло ничего необратимого от ночевки под одним кровом с ведьмой.

Расстояние, бесспорно, помогало мне привирать в разговоре с ним, но не мешало вызывать в памяти его квартиру при колледже Всех Святых. Мэтью что-то читает, сидя на моррисовском стуле. Лицо у него при электрическом свете как отшлифованный жемчуг, между бровями сосредоточенная морщинка.

— А что ты пьешь? — Единственное, что оказалось не под силу моему воображению.

— С каких это пор ты интересуешься винами? — искренне удивился он.

— С тех самых, как для меня открылась эта обширная область знания. — «С тех самых, как узнала, что ими интересуешься ты, дуралей!»

— Сегодня пью испанское, «Вега Сицилия».

— Сколько ему?

— Урожай 1964 года.

— Совсем крошка, да?

— Младенец, — весело подтвердил Мэтью. Я и без шестого чувства знала, что он улыбается.

— Как у тебя прошел день?

— Отлично. Мы усилили безопасность, хотя взлом и не удался. Наши компьютеры тоже пытались взломать, но Мириам уверяет, что ее систему не расколет ни один хакер.

— Когда домой собираешься? — вырвалось у меня. Молчание затягивалось, но я внушала себе, что это связь барахлит.

— Не знаю, — суховато ответил он. — Вернусь, как только смогу.

— С мамой не хочешь поговорить? Я ее позову.

— Не надо. Скажи ей только, что в лаборатории и в доме все цело.

Мы распрощались. Грудь стеснило так, что трудно было дышать. Встав и оглянувшись, я увидела в дверях Изабо.

— Мэтью звонил. Говорит, лаборатория и усадьба не пострадали. Я что-то устала, Изабо, и есть мне не хочется — пойду лягу, пожалуй. — Было около восьми — вполне допустимое время для раннего отхода ко сну.

— Да, конечно. — Изабо, мерцая глазами, отошла в сторону. — Спокойной ночи, Диана.