Тело само выдернуло себя из липкого тягучего зеркала. Я снова оказался один в этом длинном странном коридоре, сплошь уставленном зеркалами. В каждом из них был мое отражение. Оно преломлялось, искривлялось, корчило мне рожи, все это крайне напоминало комнату смеха из моего советского детства. Только теперь вместо чистой и светлой радости в душе. Я ничего не испытывал, кроме жуткого всепоглощающего страха.

Вышицкий оказался прав. Почти нереально найти среди миллионов отражений именно мое, которое вернет меня в реальность, навсегда заперев злобного гения в плену Зазеркалья.

Я растерянно замер в начале коридора, оглянувшись назад, в поисках поддержки. За спиной, по другую сторону полированной поверхности стояла Красовская и рассматривала себя. Я махал ей рукой, кричал, но никакой ответной реакции не последовало. Завеса между мирами снова стала непроницаемой. Куда идти? Где реальность в этом коридоре, а где всего лишь игра отражений?

Я сделал неловкий шаг вперед, будто по скользкому льду. Стало холодно. Раньше я этого могильного холода не замечал. Некогда было…Мечтал о новой жизни, необычных ощущениях, о славе и богатстве, двигался вперед, а не назад. А теперь, оглянувшись, понял, что и позади не так уж плохо, стоит захотеть лишь только что-то изменить. Быть чуточку внимательней к жене, заботливее к ребенку, терпимее к теще и все! Вот она реальность, которая в сотни раз лучше любого придуманного мира!

Впереди меня, дальше по коридору послышался леденящий душу вой. Он гулко эхом разносился вокруг, исходя из какого-то источника в глубине коридора. Стало жутковато. Я зябко повел плечами, размышляя над причиной этого шума. Стоит ли идти на него или нет? К чему это приведет? Разум отчаянно боролся с сердцем, но сердце победило. Ведь если бы у нас оно не побеждало, хотя бы изредка, мы перестали бы быть людьми, а стали бы роботами.

— Ну и черт с ним! — шагнул вперед по коридору, стараясь не касаться зеркал, покрывающих стены. Вот так качнет тебя, коснешься стены и поминай как звали! Ищи потом снова Калиновскую, добывай зеркало…

Вой становился все громче. Уши закладывало, словно перед прыжком с высоты. По ложечкой сосало, предвещая неприятности, к которым я приближался широкими, но аккуратными шагами.

Коридор резко оборвался, расширяясь в округлую комнату, с высокими зеркальными потолками, не имеющею выхода. Уши уже заложило. Барабанные перепонки работали на пределе. Я поморщился, закрывая их ладонями.

Посреди комнаты на высоком постаменте стоял кристалл в форме ромба. Внутри него метались черные клубки теней, создающие вой, который чуть не оглушил меня окончательно.

— Это еще что такое? — проорал я, скорее для самоуспокоения, чтобы услышать свой собственный голос, эхом прозвучавший среди непрерывного воя. И вдруг все смолкло…Наступила звенящая давящая тишина, от которой было ничуть не лучше. Тени в кристалле напряженно замерли, прекратив свою нелепую возню, будто услышав мой риторический вопрос.

Мне ничего не оставалось сделать, как шагнуть к постаменту. Шаг, второй, третий…Зеркало начало крошится под моими ногами. Стены вдруг стали выгибаться в мою сторону, меняя очертания. Вокруг моего тела метались сотни моих отражений. Хруст стоял невыносимый. Передо мной висящее за постаментом зеркало неожиданно пошло трещинами, заскрипела, покрываясь глубокой сетью серебристых морщин а потом с шумом разлетелось осколками мне в лицо. Я отшатнулся, упав на пол, воткнувшись руками в мелкое крошево. Брызнула кровь из пораненных ладоней. Что-то странное творилось по ту сторону зеркала. Кристалл на постаменте закачался. Тени начали свой бешеный разбег, намереваясь его свалить вниз. Все чаще они исчезали и появлялись внутри него, то становились совсем четкими, то теряли последние очертания.

— Аааа! — заорал я, поддаваясь панике. Ноги сами заскользили по зеркальному полу, отталкиваясь от чего-то твердого и массивного, и только в эту секунду я понял от чего…Грохот и вой слились воедино. Постамент накренился, повинуясь моему невольному толчку, а кристалл с тенями резко поехал вниз.

Каким-то чудовищным усилием, акробатическим прыжком я развернулся подставляя раскрытые окровавленные ладони навстречу летящему артефакту, но он дразняще качнувшись, свалился на раздробленный пол всего лишь в паре сантиметров от меня.

И тут все затихло. Зеркала перестали лопаться, стены пришли в нормальное положение, вой прекратился и только кристалл с легким стуком катился по разбитому отражению потолка. Стук…стук….стук…стук…Этот звук был сродни ударом грома в тишине Зазеркалья.

Наконец, немного покачавшись на ребре, словно играя на моих нервах, он замер на месте, а потом разлетелся на мелкие кусочки, мгновенно устремившиеся в мое лицо. Боль сотнями мелких укусов вонзилась в щеки и веки. Я, как мог, закрылся руками, но без толку. Микроскопические частички кристалла секли открытые кисти. А потом все кончилось. Время окончательно замерло, я завис в каком-то вакууме.

Открыл глаза, готовый тут же увернуться, если Зазеркалье снова начнет бросаться кусками стекла. Передо мной стояли четыре девушки. Хотя нет…Стояли это глагол для людей, а что придумать для душ? Души парили над битым зеркалом в метрах двух от пола. Одну я узнал почти сразу. Она стояла правее всех и по-доброму мне улыбалась. Божена Калиновская…А кто же еще…Она была одета в белое свадебное платье, коса тщательно заплетена в причудливую прическу, идеально наведен макияж.

— Здравствуй, Дворкин, — поприветствовала меня первая из них. В ней я с ужасом рассмотрел Марту — верную сподвижницу пана Вышицкого. Они с Боженой, да и с двумя другими были чем-то неуловимо похожи.

— Саша, не бойся, — попросила Божена меня, подлетев поближе. От нее дохнуло могильным холодом, обжигающим легкие. Руки мои неожиданно покрылись мелкой серебристой изморозью, — мы пришли тебе помочь…

— И она? — я кивнул в сторону Марты, которая покачивалась неподалеку.

— Бабушка не меньше нашего хочет свободы, — пояснила Калиновская.

— Какой свободы?! Вечной жизни вы хотите, а не свободы! — взревел я, выплескивая на них, то что накипело у меня в душе за столь длинное пребывание в Зазеркалье. — Придумали способ сохранить себя…

— Это не мы! Это Вышицкий! — заплакала средняя женщина, которую я не знал. Ее слезинки, прозрачные, как горный хрусталь, капали из глаз, стекали по румяной щеке и исчезали, поглощенные отражениями.

— Может и не вы! — согласился я. — Но она точно!

Ткнул совсем невежливо в сторону Марты, а она в ответ лишь сделал еще один шаг ко мне.

— Можешь не верить нам, Дворкин, но мы оказались такими же пленницами Зазеркалья и Вышицкого как и ты! Только ты был там, почти в реальной жизни, ел, пил, курил, спал с женщинами, а наши души томились здесь, — она кивнула на осколки кристалла.

— Почему я должен вам верить? — насупился я, скрестив на груди руки. — Ты любила пана и пошла из-за любви на все это…

— Меня обманули, — поджала губы Марта, — моих девочек и меня саму он использовал лишь для того, чтобы вручить страннику зеркало, дабы произошел обмен, и он оказался в реальности. Мы же… — она попыталась пнуть кристалл, но ноги, сотканные из сизого тумана, прошили его насквозь. — мы же остались пленниками этого… этого мира. Я хотела вечной жизни с ним, не скрою. И любила Вышицкого, но после всего, что он сделал…Нет! Калиновские свободны от заклятия!

— Да? — изумился я, шутливо округлив глаза. — и как это вышло?

— Ты сломал сердце зеркала, — Марта кивнула в сторону кристалла, — место, где томятся заблудившиеся в лабиринтах отражений души.

— Я…ээ…ничего не ломал…так случайно вышло.

— И тем не менее мы тебе благодарны! Потому хотим помочь, — выступила Божена. Ее душа выглядела так же прекрасна, как и живая девушка.

— Чем мне могут помочь четыре тени? — спросил я.

— Души, — поправила третья, дотоле молчавшая Калиновская. Я так понял, что это Марья Степановна, убиенная собственной внучкой по приказу сумасшедшего пана.

— Хорошо, — быстро согласился с ними, — души?

— Мы отведем тебя к твоему зеркалу, — пояснила Марта, — без нас тебе его не найти. Только я и Вышицкий знаем каково его отражение и как оно выглядит…

Я на секунду задумался. Деваться все равно было некуда, либо сгинуть среди своих отражений, быстренько сойдя с ума, либо довериться женщинам, которые приложили руку к тому, чтобы я сюда попал. Я выбрал второе…

— Отлично, Марта, я согласен! Ведите меня.

Души переглянулись между собой. Марта выплыла вперед, а остальные взяв мое тело в полукруг завертелись вокруг с тем же самым жутким воем, поразившим меня в самом начале. Замельтешили лица, волосы, руки, голова пошла кругом, я зажмурился, а потом ощутил, как мое тело отрывается от пола и несется куда-то вдаль, куда я разобрать не мог, лишь различал прямую спину Марты Калиновской, с которой и началась эта игра отражений.

Это длилось очень долго…даже не могу сказать сколько, может минуту, показавшуюся мне вечностью, а может и час, который пролетел, будто минута. От постоянного воя и мельтешения у меня заболела голова. Я уже не старался рассмотреть что-то в этой сплошной серой круговерти. Просто прикрыл глаза и отдался на волю семейки Калиновских.

А потом все резко стихло. Мое тело замерло, словно подвешенное в воздухе. Я попробовал сделать самостоятельно шаг. И у меня получилось! Открыл глаза. Души стояли позади меня, а я почти уперся лбом в зеркало в старинной оправе, в отражении которого моя сгорбленная от холода фигура стояла на Коммунальном рынке перед старой бабкой, пытавшейся мне всучить злополучный артефакт.

— Это… — показал я рукой на отражение. — Это…

— Это твое воспоминание, Дворкин, — хитро улыбнулась Мария Степановна. Только сейчас я узнал в ней ту самую старушку, с которой все и началось. — Ну или мое…Не важно! — подмигнула она мне.

— Главное, — прервала ее Марта, — что это шанс начать все сначала! Переделать прошлое…

— То есть…Если я туда попаду, — уточнил я, — то мне достаточно не купить у вас зеркало? И все? Зажить мирной спокойной жизнью?

Души замялись. Черты их серых бледных лиц начали расплываться. Они явно смутились и хотели меня о чем-то попросить.

— Ведь так? — нахмурился я.

— Тебе надо разбить зеркало, Дворкин, — объяснила Марта, — тогда наши души освободятся из плена Зазеркалья и мы попадем туда, куда обычно попадают грешницы.

— То есть вы исчезните?

— Как и Вышицкий, — улыбнулась Божена, обняв свою бабушку. Это выглядела бы смешно, если было бы не так грустно. Рука Калиновской скользили, сквозь невесомую дымку, которую представляла собой старушка.

— Но вы…

— Не думай о нас. Ты принесешь нам самое главное в этой жизни, — перебила меня Марта, — покой!

Я кивнул, внутренне содрогаясь. Это как же они ненавидят Вышицкого, что готовы пожертвовать собственным бессмертием, ради гибели врага.

— Согласен! — зажмурился, вытянул вперед ладонь, снова ощутив, как она проваливается в могильный холод. Рывком бросил тело вперед, погружаясь в свое отражение, а когда холод прошел. Открыл глаза, появившись там, где случилось начало этой истории.

— Что-то ты припозднилась, бабуль! — окликнул я старуху, которая сосредоточенно упаковывала в бумагу что-то прямоугольное и громоздкое.

— Так жить за что-то надо! Коммунальные повышают, а пенсия не растет…Вот и стоишь тут до ночи, чтоб заработать гривну другую…

— Ой ли…

Я заинтересованно сделал несколько шагов к ее лотку. Она почти уже все собрала. На грязной картонке остались несколько чашек, серебряные ложки и древний фонарик на аккумуляторах. Зарядного к нему я не увидел.

— Да…невесело… — хмыкнул я.

— Может ты, сынок, чего-нибудь купишь? — подняла голову бабулька. У нее оказалось морщинистое старушечье лицо, узкие губы и острые, как сталь глаза, прожигающие тебя насквозь. Я даже немного отшатнулся от ее взгляда. Таких глаз я не видел никогда. Они были полны злобы, печали, страха и надежды. Наверное, именно эта искорка надежды и смутила меня. По натуре человек я добрый, и смотреть на такое вот непотребство, творящееся в стране мне неприятно. Умом понимал, что облагодетельствовать всех не получится никогда и не у кого, что все хорошо и счастливо живут только в сказках, но…но…но…

— За проезд отдай, за место отдай, полицейским хапугам тоже в ладошку положи, а что ж мне… — из уголка ее глаз, потекла серебристая слезинка, которую она ловко смахнула краешком платка. — Купи, сынок, хоть что-то…

Дурак! Кричал мне разум. Иди покупай курицу, садись на маршрутку и едь к любимой жене, а вот сердце…Оно всегда меня подводило.

— Ну что тут у нас… — полез я во внутренний карман за бумажником. — Вилки ложки у нас вроде есть, фонарик не нужен…

Мой взгляд неожиданно зацепился за ту громоздкую штуку, которую старуха заворачивала в вощенную бумагу.

— А это у тебя что? — кивнул я на прислоненный прямоугольник, приставленный к ножке соседнего лотка. — На картину похоже…

— Зеркало это, бабкино, — пенсионерка довольно шустро развернулась и стала быстро освобождать товар от бумаги. — Еще при царе батюшке куплено, оклад позолоченный, дома смотреться жинка будет, да радоваться.

Она довольно проворно для своих лет выставила мне его для обозрения. Зеркало, и впрямь, выглядело старинным. Чистое, без единой трещинки или затемнения, пронзительно глубокое и красивое оно было украшено витиеватым окладом, покрытым позолотой.

— Бери, за полцены отдаю, — обреченно кивнула бабка на такую красотищу.

— И сколько это полцены? — я провел пальцами по окладу, ощутив металлический холод. Сердце отчего-то забилось быстрее.

— Триста…Да, бес с тобой! Двести, — махнула она рукой, снова вернувшись к упаковке товара.

Я прикинул, как она будет смотреться в зале. Кажется впишется в интерьер. А нет…так и выбросить недолго. Потянулся за бумажником в карман, но что-то меня остановило. Это было озарения, сродни удара тока. Я неожиданно вспомнил все, Зазеркалье, Вышицкого, Марту и Божену Калиновскую, игру отражений и свою жизнь там…

— И не стыдно вам, Мария Степановна! — улыбнулся я, беря уже запечатанное зеркало в руки.

Бабка резко подняла на меня голову. Из-под платка блеснули злые глаза, совсем непохожие на те, которые были у встреченной мною в Зазеркалье души.

— Дворкин! — зашипела она голосом Вышицкого, бросившись вперед, стремясь вырвать пока не поздно у меня из рук зеркало, но я с размаху шарахнул прямоугольный сверток обо асфальт. Раздался звон битого стекла, треск оправы, а потом жуткий вой, заставивший нас обоих отшатнуться.

— Вот так-то, Марья Степановна, — улыбнулся я, протягивая ей двести гривен.

Она все еще волком смотрела на меня, не представляя, что я только что спас ее от мучительной смерти от рук внучки и заточения в сердце зеркала.

— Берите, — повторил я, — и берегите свою Божену. Она у вас очень хорошая девочка, только запуталась по жизни.

Быстрым шагом пошел прочь к автобусной остановке, запихнув в раскрытую ладонь пораженной старухи смятую купюру. Она несомненно меня узнала! Ну и пусть! Пусть они живут долго и счастливо! Пусть…

Троллейбус громко громыхал своими старыми и изношенными запчастями. Народ толпился в проходе, кто-то ругался, плакал ребенок, кондуктор требовал передать за проезд, а я сидел в уголке, рисуя узоры на холодном замерзшем стекле, мечтая о том, чтобы, наконец, вернуться домой к своей настоящей семье.

У подъезда курила соседка Шушка. Я помахал ей рукой. Сердце пело от предвкушения того, что я увижу Светку, Мишку, Эльвиру Олеговну и Кекса…Почти бегом залетел на второй этаж, затрезвонил в дверь, напрочь забыв, что у меня есть ключи.

За дверью раздались неспешные шаги. На пороге стояла Светка — моя любимая, родная, самая лучшая жена на свете. Я подхватил ее на руки, поцеловал, крепко прижав к себе.

— Дворкин, ты с ума сошел! — захохотала она. На шум выбежал Мишка, обнял нас обоих.

— Я вас люблю!

— Саша, что случилось? — из своей спальни выглянула заспанная Эльвира Олеговна.

— И вас люблю! — крикнул я, бережно ставя Светку на пол, потрепав ласково Мишку по голове.

— Точно с ума сошел… — сделала вывод строгим поставлено-педагогическим голосом теща.

— Дворкин, а где курица? — жена только сейчас рассмотрела, что у меня в руках нет пакета с заказанной едой.

— Какая к черту курица! Люблю вас! — я снова зарылся лицом в ее пушистые волосы.

На секунду мне показалось, что в зеркале гардероба мелькнуло лицо Вышицкого, но теперь, я точно знал, что это всего лишь видение.

КОНЕЦ