Внутри особняк поражал своим великолепием. По стенам были развешаны батальные полотна, наверх вела длинная, украшенная лепниной лестница. Суетились слуги. Откуда-то слева слышались шаркающие шаги и ароматы чего-то вкусненького. В желудке противно заурчало. Я стыдливо потупил глаза, чтобы вовсе не выглядит в глазах этого аристократа законченной деревенщиной.

— Может отобедаем для начала? — радушно предложил Вышицкий, словно услышав мои мысли. Мне пришлось вежливо отказаться, напирая на то, что меня в моем мире ждут.

— Ждут? — удивился Константин Афанасьевич. — Позвольте полюбопытствовать кто? Жена? Она целыми днями в заботах о сыне и на работе. Вы для нее лишь источник дополнительного дохода и…способ удовлетворения человеческих потребностей организма. Теща? Ей плевать на вас. Есть вы или нет, ей все равно. Михаил?

— Ребенок…

— Не ваш ребенок, — уточнил Вышицкий.

— Он меня ждет.

— Вы для него всего лишь товарищ по играм. Будьте уверены, что придет время, и он первым кинет в вас камень по поводу развода его отца и матери.

— Господин Вышицкий… — начал было я, чувствуя, как начинаю заливаться краской.

— Можно Константин.

— Отлично! Константин, давайте вы не будете учить меня жизни. Просто покажете то, что хотели показать, а потом вы навсегда покинете мою жизнь, оставив меня и мою семью в покое!

Вышицкий пожал плечами и начал подниматься по лестнице, не оглядываясь, следуя ли я за ним или нет. Чертов ученый точно был в этом уверен. Свернув направо с лестнице, мы оказались в длинном полутемном коридоре, задрапированном красной тканью. По углам его пылились рыцарские доспехи, создававшие иллюзию древнего замка. Все вокруг казалось дурным сном. Хотелось проснуться и навсегда вычеркнуть из жизни две последние недели своей жизни.

— Это мой рабочий кабинет, — Вышицкий отпер внутренний замок каким-то хитро изогнутым ключом. Входить в него имею право только я и моя ближайшая помощница Марта.

Неожиданно из полумрака, в паре шагов от меня появилось лицо той самой сгорбленной старухе, продавшей зеркало мне на рынке. Только теперь она была на пару сотен лет моложе, но уже у нее по углам рта залегли глубокие морщины, под глазами образовались дряхлые синеватые мешки, а взгляд отдавал толикой безумия.

— Здрасте… — ошарашенно пробормотал я. И только в этот момент до меня начало доходить, что все это было неспроста, что все, произошедшее со мной странного и мистического за эту неделю, не было случайностью, а напоминало хорошо спланированную акцию.

— Рада с вами познакомится поближе, Александр Дворкин, — женщина ловко и уверенно сделала книксен.

— Это Марта — моя верная сподвижница и помощница. Она полячка.

Вот это да! А я-то думал просто бабуля из глухой деревни. Так вот откуда этот странный акцент, резавший мне слух еще на Коммунальном.

— И я… рад, — после небольшой заминки я неловко кивнул головой, поспеша за Вышицким в его кабинет.

Внутри было темно. Разобрать что-то было тяжело. Лишь черной громадиной высился огромный письменный стол посреди комнаты.

— Зажги свечи, Марта.

Женщина вышла в коридор и зашла уже внутрь с горящей лучиной. Одну за другой она зажигала свечи, открывая мне тайны кабинета своего хозяина. Тьма отступала, обнажая стены исполненные в виде зеркал. В каждом из них преломлялось мое отражение, и я с сожалением заметил, что сюртук девятнадцатого века сидит на мне не лучше, чем на корове седло. Пол так же заблестел своей полированной поверхностью, мне пришлось неловко переступить на месте, пряча следы от грязных сапог. Но Вышицкий этого не заметил или сделал вид, что не заметил. Он был в особенно приподнятом настроении. Легко и быстро прошагал к столу и сел за него, уложив на мраморную столешницу тяжелые крепкие руки. Уж на кого, а вот на хлюпика он похож не был. Волосы зачесаны назад, губы тонкие, будто навечно искривленные ехидной саркастической улыбкой, лицо породистое и открытое.

— Присаживайтесь, — он указал на стул напротив, отослав Марту варить нам кофе, — как вы уже знает зовут меня Вышицкий Константин Афанасьевич — дворянин, член дворянского собрания Харькова, веду свою родословную…

— А нельзя ли поближе к делу, — совсем невежливо прервал я его, мельком взглянув на часы, которые показывали половину второго. Если время тут и там идет одинаково, то Мишка с Эльвирой Олеговной скоро вернутся из школы и будут очень удивлены моим непредвиденным отсутствием.

— Хорошо… — легко согласился ясновельможный пан. — Как пожелаете! Много лет назад я заинтересовался секретом вечной жизни. Моя жена умерла в родах, погиб и ребенок. С того момента я только и мечтал, чтобы никто в этом дрянном мире не умирал. Перелопатив груду литературы, многая из которой оказалась лишь сказками, я пришел к выводу, что тело человека тленно.

— Вы произвели фурор, — съехидничал я, но поймав его острый, как бритва взгляд, закашлялся и умолк.

— Никакие тибетские методики, никакие лекарства, здоровый образ жизни и магия не могут продлить срок службы тела человека более, чем на сто двадцать лет. Как и любое биологическое вещество — организм человека изнашивается и стареет.

Дверь тихонько стукнула. В кабинет вошла Марта, укутанная в теплую шаль не по погоде. В руках у нее высился поднос с кофейником и сахарницей. Вышицкий умолк, терпеливо дождавшись пока помощница не разольет кофе по аккуратным фарфоровым чашкам и так же молча не удалится прочь.

— Тогда, понимая, что зашел в тупик, я обратился к бессмертной душе… — Вышицкий набил типично казацкую люльку ароматным табаком и раскурил её, откинувшись на спинку стула. — Во всех преданиях, религиях и канонах попы, католические священники, муллы твердят одно, что душа, — он сделал интригующую паузу, — бессмертна!

Пан отложил люльку и прошел к одной из стен, увешанной зеркалами. Я с наслаждением втянул запах дорого качественного крепкого табака, пожалев, что мои сигареты остались где-то там двести лет вперед в прихожей на вешалке. Стало тоскливо.

— Зеркала… — Вышицкий ласково провел рукой по отполированным граням. — Они имеют память, долгую память, в отличие от нас — обычных людей. Хранят себе все образы, что когда-то отражались в них. Все это там, в этих лабиринтах Зазеркалья.

— Простите, господин…Константин, — поправился я, — но при чем тут я и эксперименты с душами.

— Не торопитесь, — улыбнулся Вышицкий, — подойдите поближе…Сейчас вы все поймете. Я хочу кое-что вам показать.

Я с опаской шагнул к зеркальной стене, имея уже очень непростой опыт общения с этим изобретением человеческих рук.

— Прикоснитесь к нему, — попросил пан, чуть затаив дыхание, но я подозрительно отшатнулся. Ноги подкосились от страха. Нет уж, не таким я дураком уж был! Меня не проведешь! Прикоснитесь, а потом и вовсе появитесь где-нибудь в Средневековье на костре.

— Лучше вы… — пробормотал я, на что хозяин дома улыбнулся и провел ладонью по поверхности зеркала. Оно неожиданно помутнело, словно ища необходимую картинку, затуманилось, а потом серая мгла начала расплываться, показывая мне изображение не хуже телевизора.

Это был тот же самый кабинет, те же самые зеркала и стулья, стол и даже портрет неизвестной женщины на стене был тут. Вышицкий стоял у занавешенного окна, плотно скрестив руки на груди. У порога, низко склонив голову, робко ютилась Марта. Оба были значительно моложе, чем сейчас. Лицо пана светилось энтузиазмом и каким-то азартом. У помощницы же из глаз текли слезы, и она утирала их цветастым платком.

— Ты понимаешь, что это открытие равному которому не было еще на свете! — напыщенно закричал Константин, бросаясь к своей помощнице, хватая ее за плечи и встряхивая, как безвольную куклу. — Ты своими глупыми мозгами можешь понять, что можешь сорвать эксперимент, на который никто и никогда может не решиться?

— Пан Константин, — забормотала Марта. Акцент ее в молодости был слышен еще отчетливее. Она путала русские слова с типично польскими, украинскими, вперемешку с латынью. С грехом пополам мне удавалось ее понимать, хоть и не без труда, — я не могу, что люди-то скажут?

— Не важно! Плевать! — порывисто закричал Вышицкий. — Главное, что и ты, и я, можем жить вечно…

— Господи помилуй нас, грешных, — закрестилась по-католически Марта. По щекам ее текли слезы. Глаза были красные, будто засыпанные песком. Вышицкий толкал ее на что-то грязное, преступное, отвратительное, ради своей безумной идеи о вечной жизни.

— Простите меня, пан…

— Это ты меня должна простить, что я не могу сам! Я слишком люблю жизнь, чтобы совершить этот акт! — он бросился к столу, открыл средний из трех ящиков, выбрасывая на пол кучу каких-то бумаг. Достал оттуда пистолет, судя по взведенным куркам, вполне себе заряженный. — Но это необходимо для нас, для будущих поколений!

Вышицкий сунул ей в руки оружие и прислонил ствол к своей груди с правой стороны, где билось ученое сердце. Его губы посерели, глаза горели алчным огнем. Он шептал пересохшими губами своей помощнице все настойчивее, словно гипнотизируя ее:

— Стреляй! Не бойся! Еще чуть-чуть и мы вечно будем вместе! Мы победим смерть, — в этот момент я заметил в его взгляде ту самую искорку, которая отличает здорового человека от психа. Он несомненно был болен, болен своей идей вечной жизни. Болен настолько сильно, что ради ее исполнения готов был умереть.

— Стреляй же! — заорал он ей в лицо. Марта испуганно дрогнула. Палец произвольно сжался на спусковом крючке. Грохнул выстрел. Вышицкий схватился за грудь и в облаке едкого сизого дыма сполз вниз, обливаясь кровью, хлеставшей из раны.

— Спасибо, Марта… — прохрипел он ей, перед тем как девушка отчаянно завизжала, захлебываясь в истерике.

На крик прибежали слуги, началась суета, полиция, жандармы в синих мундирах. Все это было уже привычно и неинтересно. Я отвернулся от зеркала. Изображение исчезло. Рядом со мной стоял Вышицкий с каменным лицом. Ему было, видимо, довольно непросто, в очередной раз переживать собственную смерть.

— Простите…но я все же не совсем понял, — начал было я, но Константин приложил указательный палец к губам, призывая меня к тишине. Ладонью он смахнул туман еще с одного зеркала и перед глазами у меня предстал все тот же кабинет. Толпа людей, плачущие дамы в дорогих туалетах, хмурые мужчины представительного вида в черных фраках с непокрытыми головами. Все они стояли в рабочем кабинете Вышицкого.

— Говорят, что его застрелила эта полячка Марта, — зашептала одна дама другой.

— А я слышала от кузины Анны, что он сам! И завещал, чтоб все было именно так, — женщина кивнула в сторону, и я наконец смог рассмотреть всю печальную обстановку рабочего кабинета. Вместо стола посреди комнаты на трех стульях стоял черный гроб, обитый красным бархатом. В нем лежал Вышицкий, на губах которого застыла ехидная улыбка. Парчовое покрывало доходило ему до скрещенных на груди рук, в которых вопреки обыкновению не было свечки. Лишь по бокам торчало от покойника несколько гвоздик.

— И зеркала не завесили! — прошептала совсем еще молодая девушка, пришедшая на прощание с матерью.

Я с удивлением рассмотрел, что комната, как была зеркальной так и осталась. В каждом из зеркал отражалось тело и гроб с покойником. Дрожь пробрала даже меня, которому казалось, что после всего пережитого меня уже ничем не испугаешь.

— Бедный, бедный Константин Афанасьевич…Похоронил жену, а потом и сам сгорел ради науки, — в искренне горевавшем седом мужчине я угадал Бекетова, а рядом с ним Каразина — основателей Харьковского университета. Удивленно присвистнул, а мой неожиданный собеседник ох как непрост, раз имел таких знакомых.

Неожиданно мое внимание привлекло непонятное движение над гробом. Судя по всему, его видел только я, потому как остальные, склонив головы думали о чем-то своем и вряд ли о покойном.

Над гробом поднималось что-то серое, еле заметное, колыхающееся в белой длинной рубахе до пят. Оно встало из гроба, подлетело вверх, заметавшись под потолком. Это что-то отчаянно искало выход из комнаты, но окруженное со всех сторон зеркалами напрасно билось в них, как в закрытую дверь.

Это видел только я! Мурашки побежали по моей спине. Я едва сдерживался, чтобы не заорать во весь голос, словно истеричка. Несомненно это была душа Вышицкого! Боже, я окончательно сошел с ума! Душа несколько раз бесполезно потыкалась в потолок, спустилась вниз и неожиданно отразилась в зеркале. Увидев себя в отражении, она отчаянно заверещала пронзительно и громко, но крик ее был беззвучен для мира смертных. Перед ней открылся лабиринт из зеркал. Она отчаянно заметалась, но чем больше сумбурных движений совершала, тем дальше ее затягивало внутрь, пока совсем не утянуло, оставив лишь маленькую зеленую точку на идеально отполированной поверхности.

Я замер на месте не веря своим глазам, а картинка не исчезала. Вышицкий хотел еще кое-что мне показать.

Помолчав немного у гроба, люди засобирались. Распорядитель похорон, что-то крикнул в коридор. Оттуда тяжело ступая, зашли дворовые мужики. Вскинули, как бревно гроб барина на плечо и понесли прочь. Следом за ними потянулись скорбящие друзья и родственники. Кабинет Вышицкого опустел.

— Это все… — прошептал я немного разочарованно, но скрипнула дверь и в кабинет зашла зареванная Марта. Он внимательно осмотрела каждую стену и все-таки преклонила колени перед тем зеркалом, куда затянуло бессмертную душу Вышицкого.

— Пан Константин, я все сделала, как вы велели, — проговорила она, захлебываясь рыданиями.

Отражение полячки помутнело, сделалось нечетким, словно в тумане. Я замер от предчувствия чего-то нехорошего. Отчаянный крик прорезал тишину кабинета. В зеркале наряду с Мартой виделся пан Вышицкий только теперь он был точно таким же, каким его видел я в своей собственной ванной. Лицо искаженное мучениями, уродливая улыбка, гнилые зубы и язвы на руках — тленное тело живого покойника, заблукавшая в зеркальных лабиринтах отражений душа.

— Спасибо тебе, Марта, не плачь! Теперь мы всегда будем вместе. Храни это зеркало, как самую дорогую вещь в мире и детям своим накажи, и внукам! А когда…

Зеркало вдруг погасло. Изображением исчезло. Теперь оно отражало только меня и молодого пана Вышицкого, стоящего рядом, опустив руки в карманы.

— Вот такая история, молодой человек… — с тяжелым вздохом проговорил он, возвращаясь на свое место за столом. Трубка потухла, кофе остыло. Я даже примерно не знал сколько сейчас времени. Стрелка на часах исправно бежала по кругу, но время стояло на месте, показывая все те же половину второго.

— Все это конечно грустно…

— Почему же грустно?! — радостно улыбнулся Вышицкий. — Я обрел вечную жизнь для своей бессмертной души, заключив ее в Зазеркалье вместо пресловутого рая, обещанного нам раввинами и попами. Теперь я живу здесь…в своем мире, в своем Зазеркалье, которое подчиняется только моим законам, моим правилам, и в нем случается только то, что я хочу! Разве это не счастье?

Я замялся, не зная, что ответить на это высокопарное высказывание. В моем понимании счастье было немного в другом.

— Но, простите, не сочтите меня совсем уж глупцом…до сих пор не могу понять для чего я вам? Для чего все это представление? Видения? Какая-то завеса…

— У вас отличная память, Саша Дворкин! — похвалил меня Вышицкий. — Завеса между этим и реальным миром существует, чтобы жалкие людишки не сновали туда сюда. Зазеркалье доступно только для души!

— Но…

— Но вы особенный экземпляр! Мы с Мартой давно искали именно такого, как вы! Способного эту завесу разорвать. Перейти эту тонкую грань. Вы писатель, романтик, для вас шагнуть в другой мир ничто, лишь один из выкрутасов вашей буйной фантазии, не более. Для большинства людей это не доступно. В вашей голове живет другой мир, ваше Зазеркалье! Так что никаких проблем, чтобы перейти из одного отражения в другое у вас нет, мой дорогой друг.

— Я…

— Все это странно, по меньшей мере, согласен! — поднял вверх руки, признавая свою неправоту Константин. — Но только задумайтесь…Вы имеете власть над мирами. Вы можете уснуть в девятнадцатом веке, а проснуться в двадцатом. А ваши семейные проблемы? Неужели вам никогда не хотелось простого, обычного человеческого счастья? Чтобы как у всех?

— Пан Вышицкий…

— Константин, — снова поправил меня мужчина.

— Константин, меня все устраивает, я не хочу ничего менять в своей жизни…Не хочу жить в этом…Зазеркалье!

— Ой ли! — усмехнулся Вышицкий, хитро прищурившись. — Подумайте, так ли у вас все хорошо? А может тут еще лучше…Впрочем, я вас не тороплю. Подумайте, оцените, попробуйте…Ведь если не попробуешь, всю жизнь потом будешь жалеть, — лицо ученого стало вдруг жестким, напоминающим то самое отражение его бессмертной души, приводившее меня в ужас. Но это было лишь на миг, а потом оно снова стало мягким и располагающим к себе. — У вас есть время…Скажем сутки! Думаю вам хватит?

— Я все же не пойму, зачем это вам? — я насторожился, помня пословицу, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке.

Вышицкий замолчал, сжав тонкие губы. Задумался на секунду.

— Не хотелось бы вам врать…

— Тогда скажите правду!

— Вы единственный человек в мире, который способен прорывать завесу между Зазеркальем, оставаясь живым. Это интересно… У вас есть сутки, чтобы подумать. Я готов вам предложить совершенно другой мир.

— Скажите…доктором были вы? — нерешительно поинтересовался я, опасаясь, что на нервной почве у меня действительно в кабинете у семейного психолога начались галлюцинации.

Вышицкий весело рассмеялся.

— Я…Грешен, каюсь! Вас надо было подтолкнуть к диалогу. По-другому сделать это я не мог, лишь поместив вас в Зазеркалье. Простите старого дурака…

— А Марта?

— Марта тоже была там!

— Я подумаю, — пообещал я, — только у меня будет просьба…

— Какая, Александр? — нетерпеливо заерзал на своем месте Вышицкий.

— Сутки без Зазеркалья! Я хочу прожить их нормальной, РЕАЛЬНОЙ жизнью.

— Как будет угодно! — заключил Константин, протянув мне через стол руку. Я коснулся холодной кисти, чувствуя, что снова куда-то проваливаюсь. Тело сжалось, как перед прыжком. Сердце прыгнуло в пятки и резко вернулось обратно. Я зажмурился, а когда открыл глаза, то стоял в своей ванне перед зеркалом, тыкая в него пальцами, видя только лишь свое отражение.

— Дворкин! — позади меня стояла Светлана, уперев руки в бока, все еще одетая после работы в коротком полупальто.

— Света…

— Слава Богу, узнал. Ты специально лапаешь зеркало руками, чтобы мне было чем заняться в выходной после дежурства?

Я, как нашкодивший школьник, отдернул руку. Улыбнулся ей совершенно по-дурацки.

— Да, Сашка, к психиатру тебе точно нужно! — заключила она, видя мои кривляния. Я обнял ее, крепко прижав к себе, такую родную и нежную, одним глазом поглядывая в зеркало, но отражение показывало лишь только нас двоих.