Тайная полиция приспособила под содержание задержанных бывшую городскую тюрьму. Им ничего не пришлось перестраивать, лишь сменились сидельцы в ней, а опустевшие камеры выглядели уныло. Быстро Шпигель и Бааде поднялись на второй этаж, где за металлической решеткой в кромешной темноте, сжавшись в углу комочком, спала худенькая темноволосая женщина.

От яркого света, вспыхнувшего в коридоре, она проснулась и посмотрела на коменданта заспанными глазами. Колени ее были сбиты, лицо поцарапано, а под правым глазам наливался багровый отек.

— Вы ее били? — уточнил Бааде у Шпигеля, который топтался рядом.

— Нет, герр комендант. Травмы получены при задержании. Царапалась, как разъяренная кошка! Пришлось несколько раз угостить ее прикладом.

— Отоприте! — кивнул комендант на решетку.

Щелкнул замок, и клетка со скрипом распахнулась. На Эрлиха смотрели огромные испуганные зеленые глаза, которые свели в этом проклятом городе, видимо, не один десяток мужчин. Приталенное платье простого покроя кое-где было залатано, но, в общем и целом, выглядело прилично. Женщина не создавала впечатление партизанки, скачущей по лесам с автоматом наперевес. Милое и доброе создание, которому действительно лучшего всего походило обучение детей в школе. Но весь этот образ был на руку Бааде, которому не надо было сотворить еще одного героя, павшего в борьбе с фашизмом. Ему просто необходимо было запугать население города, чтобы партизаны в нем почувствовали себя чужими, чтобы боялись каждого прохожего, каждого помощника, чтобы помощи им было неоткуда ждать.

— Доброй ночи, фрау! — вежливо проговорил комендант. Ища глазами, где можно было присесть. Не нашел и остался стоять, переминаясь с ноги на ногу. Женщина молчала затравленно и зло, глядя на него снизу вверх.

— Меня зовут Эрлих Бааде — я комендант вашего городка, — в ответ тишина. Он уже начал сомневаться в том, что девушка не глухая. Он вопросительно посмотрел на Шпигель, недоуменно пожавшего плечами.

— Она с самого задержания такая…

— Я пришел сказать, что завтра вы умрете за пособничество партизанам! — молчание. Только во взгляде появилась обреченность. Татьяна до последнего момента надеялась, что эта какая-то ошибка, ее выпустят, когда разберутся. Теперь, видимо, не судьба.

— Что же вы молчите? — удивился Эрлих, попытавшись взять Сатину за руку, но та отдернула брезгливо ладонь, спрятав ее за спину. Сейчас она напоминала затравленного дикого зверька, которого после воли запрятали в клетку.

— Вам все равно? Пусть так… — согласился комендант. — Но у вас есть шанс остаться в живых! Я знаю, что вы не имеете никакого отношения к этим партизанам. Вы просто обычная учительница.

В глазах женщины появилась надежда. Именно этого блеска, этого знака Бааде и ждал. Значит есть шанс! Есть!

— Если вы мне достоверно и честно расскажите, что вы знаете об этих партизанах, то немедленно, слышите, немедленно вас выпустят и довезут до дома. Вы снова вернетесь к своим учебникам и тетрадям, первоклашкам и их обучению.

— Я ничего не знаю… — проговорила тихо Сатина, еле шевеля разбитыми губами.

— Ой, ли! — засомневался Эрлих. — Вы молодая красивая женщина, неужели никто и никогда при вас не упоминал о создании такой организации в городе? Родители ваших учеников, ваши поклонники…

— У меня нет поклонников…

— Значит родители.

— Никто не упоминал! Мне нечем вам помочь! — спокойно произнесла Татьяна, внутренне она уже приготовилась к смерти. Наступило какое-то внутреннее отупение. Организм включил защиту против стресса, и вместо града слез, Сатина ничего не испытала. В душе, на сердце была пустота и смирение.

— Жаль…Очень жаль, — покачала головой Бааде. Может, где-то далеко внутри, ему было и жаль эту учительницу, но долг обязывал поступать его именно так, как он и собирался. — Я все же надеялся, что вы будет настолько благоразумны, что решите мне помочь. Жаль… — повторил он, поворачиваясь к замершему возле входа в камеру Шпигелю. — Клаус, к обеду на центральной площади города должна быть подготовлена виселица для этой коммунистки!

— Есть, герр комендант! — вытянулся в струнку начальник тайной полиции.

— За ее транспортировку к месту казни отвечаете лично вы своей головой. Это понятно?

— Да, господин, Бааде!

— Вот и отлично! — обрадовался Эрлих. — Поверьте, моя дорогая, мне очень вас жаль, но долг…Долг превыше всего!

Вскоре комендант города покинул тюрьму. Шпигель подкинул его до комендатуры, сам, отправившись, готовиться к завтрашней показательной казни. На пороге его встретил встревоженный Герхард.

— Я уже начала беспокоиться, герр комендант.

— Движение по железной дороге восстановили? — быстро спросил Эрлих, умываясь из поданного кувшина с прохладной водой. Одной рукой это делать было несподручно. Кряхтя и морщившись, ему это удалось.

— Так точно! Только что доложили. Первый эшелон итальянцев прибыл под разгрузку.

— Отлично! А что этот макаронник Бруно Виери? Звонил?

— Оборвал всю телефонную связь. Требовал вас…

— А ты?

— Я сказал, что вы еще не освободились.

— Замечательно, Герхард, — похвалил своего адъютанта Бааде, — так же скажешь ему и в следующий раз. Завтра нам предстоит очень тяжелый день, нам понадобится много сил, а последние часы сна я не хочу тратить, слушая вопли этого придурковатого итальянца, — произнес комендант, устраиваясь поудобнее на твердом диване, стараясь лечь так, чтобы не задеть случайно раненую руку. Герхард заботливо укрыл его одеялом.

— Во сколько вас разбудить? — спросил он, когда комендант города прикрыл глаза и засопел простуженным носом.

— Где-то в девять, Герхард. В десять я уже должен быть молодцом! — произнес Эрлих и провалился в липкое забытье.