На следующий день, где-то ближе к полудню, когда Гришка Табакин и Петр грелись в своем блиндаже, к ним зашел командир роты. Сегодня он был серьезен, как никогда. А на губах его гуляла загадочная улыбка, которую Подерягин распознал без труда. Значит все-таки наступление…Подумалось вдруг и на душе противно заныло от ожидания чего-то ужасного, непохожего на все то, что он видел за почти полный год службы.
Лейтенант подсел к ним поближе, вытянув над горячей плитой свои стылые покрасневшие от холода ладони. Размял пальцы, выдыхая пар изо рта.
— Морозно сегодня, ребят, — начал он издалека, хотя было понятно, о чем лейтенант поведет дальнейший разговор. Все было написано на его мальчишеском радостном лице. И азарт предстоящей операции, и конец долгого ожидания настоящей войны…Гришка этого всего не заметил. Кинулся к только закипевшему закопченному чайнику и набулькал немного теплого взвару в металлическую кружку, подал Прохору.
— Угощайтесь, товарищ лейтенант! — Зубов с удовольствием отпил кипятку, согреваясь, расстегнул верхние пуговицы шинели. На его худеньких плечах тут же начали таять налипшие хлопья снега. За дверями блиндажа погода была такой, что хороший хозяин собаку на двор не выпустит. Метель под сильными порывами ветра крутила свой белоснежный танец, создавая почти нулевую видимость. Небо затянула густыми темно-синими облаками, даже не думая прекращать настигшее их в поле стихийное бедствие.
— Только что шел из штаба дивизии, — начал рассказывать Прохор, отставив чашку с кипятком в сторону и закурив, — видел там майора Тополя… — он взглянул выжидающе на Петра, но тот сделал вид, что не понимает, о чем говорит лейтенант. Та история с бежавшими зэками поросла быльем, по крайней мере, для Подерягина. С того момента он особиста не видел и с ним не общался. Ему стало казаться. Что и для майора эта история ушла на второй план с прибытием на фронт.
— Передавал тебе, Петр Федорович, большой привет. Интересовался, как служишь, нет ли у меня к тебе нареканий…
Подерягин пожал плечами, не зная, что на это ответить. Значит, не забыл…
— А вот Франц Иосифович хвалил тебя! — неожиданно заявил он. — Говорит, ответственный солдат. Всегда на посту…Где это вы с ним успели снова пересечься? — поинтересовался Зубов, но Петр решил не рассказывать про ночные похождения комдива и командующего фронтом по их расположению.
— Может по старой памяти…
— А сам-то, что в штабе делал? — спросил окончательно проснувшийся Гришка Табакин со своих нар.
— Приказ получал…
— Разведка? — понимающе кивнул Подерягин.
— Она самая! — кивнул комроты. — Нам приказано сегодняшней ночью выйти в поиск и привезти в расположение штаба «языка».
— Ничего себе! С чего бы вдруг? — присвистнул Гришка, вставая с нар, застеленных примятой соломой. — Полгода ничего им не надо было, а теперь пленного подавай!
— Табакин! — одернул его Прохор, глядя прямо в глаза Петру. — Пойдешь? — то ли спросил, то ли приказал Зубов Подерягину.
— Пойду! — пожал плечами Петр. — Вдвоем?
Прохор обернулся на чаюющего Табакина, который, заметив этот взгляд, чуть не выронил кружку из рук.
— А чего вы на меня так смотрите, товарищ лейтенант? Вон, хочет Петька идти, пусть идет…Мне и тут хорошо! Я бы так долго воевал. Постреляли из окопов друг друга и разошлись. На кой черт мне ваш поиск?
— Григорий!
— А что Григорий? — пожал плечами невозмутимо Табакин. — Я ж вам геройствовать не мешаю…Хотите смерти искать, ползите! А я тут вам чайку…
— Табакин, это приказ! — оборвал его возгласы Прохор.
— Ну, если приказ! — нехотя потянулся Гришка. — Тогда конечно…
— Как стемнеет… — одним глотком Зубов опрокинул в себя остатки взвару и, громко топоча, вышел из блиндажа.
— Разве с ним поспоришь? — нахмурился Григорий, но Петр уже отвернулся к стене, намериваясь поспать. Ночь им предстояла долгая…
И если бы не постоянное нытье товарища, то это сделать ему прекрасно бы удалось. Но в Гришке опять проснулся тот самый Табакин, который боялся смерти, боялся стрелять, опасался фронта и думал, что в первом же бою его непременно убьют. За оставшиеся до выхода пару часов, он успел настолько надоесть Подерягину, что тому пришлось его выслушать, посочувствовать и выкурить не одну самокрутку. Сон исчез. Спать перехотелось. Проверил оружие, почистил автомат, приготовился, надев чистое и спрятав в потайное место у буржуйки свои документы. Не один разведчик на боевой выход не понесет своего партбилета или потрепанный военник. Табакин, разбудив его, куда-то унесся. Не так давно ему удалось найти в соседней с их позициями деревне молодую вдовушку, к которой он регулярно уже на протяжении двух месяцев наведывался. Твердил, что это любовь, но Петру почему-то не верилось. Уж слишком ветреным для настоящей любви был Григорий. С мыслей о зазнобе Табакина, он перешел на дом, образ которого начал постепенно тускнеть и замыливаться в суете армейских будней. Он поймал себя на мысли, что все реже вспоминает об Акулине, меньше тоскует по детям, по колхозной работе, а иногда даже не думает о них в течение недель. Как там они? Жив ли дед Федька? С его упрямым характером могло быть всякое…
Он думал о семье. Но как-то не выходило. Старался переломить себя, заставить потосковать, но все мысли все равно были заняты предстоящим поиском. Что их ждет по ту линию фронта? Как поведет себя трусливый Гришка, когда надо будет убить живого человека? Сможет ли? Не сломается? А Зубов? Молод, горяч не в меру…Может наломать дров из-за своего патриотического упрямства. Приведет их в стан врага и…Лучше не думать, что будет «и»… Петр встряхнулся, пытаясь отогнать навалившиеся на него грустные мысли. Их первый поиск должен быть успешным. Не зря же они столько времени тренировались под Вологдой, отрабатывали на учениях свои действия. И Гришка сможет, и Прохор выдюжит, главное его направить, научить…
— Готов? — в облаке пара, отряхиваясь от налипшего на телогрейку снега, в блиндаж вернулся Табакин. Лицо красное с мороза и вспотевшее. Видимо бежал от любимой, понимая, что может опоздать.
— Темнеет? Как Людмила? — спросил Петр, набрасывая форму.
— Людмила отлично! Хотела всучить мне немного пирогов, но я гордо отказался.
— Небось, от другого-то не отказался? — подмигнул ему Подерягин.
— Это мы завсегда! Там у входа уже Зубов стоит с Перховичем…Нас ждут, наверное…Мужик какой-то с ними круглолицый. Все в бинокль на немецкие позиции смотрит.
— Ватутин… — пробормотал Петя, вспоминая прошедшую ночь.
— Что?
— Пошли, Гриня, негоже таких больших начальников заставлять себя ждать.
Они быстро облачились в белые масхалаты. Еще раз проверили боезапас и попрыгали на месте. Ничего вроде не дребезжит, не стучит…Любой посторонний звук в поиске легко может выдать их противнику. Не одна разведгруппа уже на этом погорела, потому-то к этой процедуре отнеслись с особым тщанием.
Прохор с командиром полка стояли чуть поодаль, левее их блиндажа. Ватутин все так же наблюдал за немецкими позициями, изредка освещаемыми световыми ракетами. С тонким посвистом те взмывали вверх и медленно планировали на землю, распускаясь, словно китайские фонарики.
— Ну, как настроение, бойцы? — спросил их Перхович, нервно похлопывая их по плечу. Зубов до предела собранный и подтянутый, будто струна, стоял чуть поодаль. Его тонкие губы были сжаты в узкую полосочку, а черты лица, словно заострились от небывалого напряжения, охватившего молодого лейтенанта.
— Сейчас бы поспать… — протянул Табакин, зябко ежась под сильными порывами ветра, так и норовящего сбить тебя с ног. Метель не утихала весь день. Поле боя между советскими и немецкими позициями было уже засыпано снегом, а он все шел и шел, не останавливаясь. Скрыв под свои покрывалом длинную линию ходов сообщения их роты.
— Поспать, увы, не выйдет, бойцы! — Ватутин оторвался от бинокля и повернулся к ним. — Командование фронта планирует крупную наступательную операцию в вашем районе с выходом на линию Валуйки-Купянск. Для получения сведений об оборонительных позициях немцев нам кровь из нас нужны данные.
— Для этого вы и идете в поиск! — подхватил Перхович.
— «Язык» нам нужен, ребята, любой ценой… — покачал головой командующий фронтом.
— Есть, товарищ генерал армии! — вытянулся Зубов по стойке «смирно». Ему положено было знать такого командира в лицо. Табакин озадаченно притих. Он никак не ожидал, что провожать их придет сам командующий!
— Будет вам язык… — проговорил Петр, уперевшись взглядом в землю. Он никогда не любил долгих им нудных проводов.
— Подерягин… — злобно прошипел Зубов рядом.
— Мы будем вас ждать ровно сутки! Если через сутки вы не появитесь на любом участке обороны вашей дивизии, то…
— Вы должны появиться! — горячо прервал Ватутина Перхович и обнял каждого из разведчиков.
— В колонну по одному! — коротко приказал Прохор, становясь направляющим. — За мной, шагом марш!
Табакин и Петр медленно зашагали вслед за командиром к тому месту, где еще вчера ночью саперы их дивизии сделали проход в минном поле.
— Как думаешь, Франц Иосифович, эти-то вернуться? — спросил Ватутин, наблюдая за нами, скрывающимися за ближайшим поворотом траншеи.
— Третья группа, Николай Федорович! Если и эти не придут через сутки, то разведчиков у меня в дивизии не останется, — покачала головой командир полка.
— Что делать?! Для того, чтобы нормально спланировать наступление нам необходимо провести минимальную разведку. Иначе больше людей сгубим.
— И то так… — вздохнул Перхович, приглашая Ватутина на свой НП дивизии.
Но мы этих прощальных слов, сказанных нам в спину, уже не слышали. Ветер завывал все сильнее, отрезая любые посторонние звуки. В этой снежной коловерти ты мог слышать только собственное разгоряченное дыхание, а потому объяснялись знаками.
Зубов остановился возле небольшой ложбинки, ведущей прямо к немецким окопам от наших позиций. Овражек был узковат с почти отвесными склонами, но по нему можно было добраться прямо до переднего края обороны противника. Прохор остановился и в последний раз осмотрел Петра с Гришкой. Тяжело вздохнул и выбросил свое крепкое поджарое тело из окопа. Следом за ним нырнул Табаки, а за ним Подерягин. Как-то так само получилось, что он шел замыкающим. Снег под весом собственного тела осел. Заскрипел, но выдержал. Григорий полз впереди, поднимая облако снега, мельтешением своих ног, которое настойчиво лезло в рот, забивало глаза, потому Петр повернулся на спину и немного отпустил товарища. На лицо падали холодные пушистые снежинки и мгновенно таяли на нем, оставляя после себя холодный ручеек, стекающий по щекам. Небо почти разъяснилось. Метель стихала, что было им совсем не на руку. Для любого диверсанта, задумавшего поозорничать во вражеском тылу, нет лучше погоды. Чем снежный буран, дождь с грозою или другие катаклизмы. Сейчас ветер понемногу разгонял густые плотные тучи, гнал их куда-то на позиции их дивизии. Оставляя после себя холодно-синее небо, усыпанное редкими серебристыми звездочками.
— Пора! — прошептал сам для себя Подерягин, когда хруст снега за Табакиным затих где-то вдали. Быстрыми движениями он пополз догонять своих сослуживцев, боясь потеряться в ночной темноте. Опасения эти были напрасными. За двумя крепкими мужиками тянулась утоптанная тропинка, по которой ползти было уже намного легче, чем первому Зубову, пробивающему дорогу в голове, но, все же, когда они достигли небольшой редкой рощицы, в которую упирался левый фланг немецких окопов, с Подерягина сошло семь потов. Нательная рубаха вместе с телогрейкой была мокрая, а сердце колотилось так, будто он пробежал сорокакилометровый марафон. Гришка Табакин чувствовал себя не лучше. Он полулежал на снегу, опираясь на вырванный с корнями толстый ствол дерева. Прохор Зубов напряженно ждал, когда закончится передышка, запихивая жадно себе в рот комья белого снега, от которого ломило зубы.
— Горло заболит… — бросил коротко ему Петр, умывая снегом покрасневшее лицо. От пара, исходящего от него, длинные казачьи усы покрылись тоненькими сосульками. Подерягин их недовольно потер и прислонился к дереву рядом с Табакиным.
— Каков наш дальнейший план? — спросил он у командира, не надеясь на ответ. По лицу лейтенанта было отчетливо видно, что он находится в сомнении по поводу дальнейшего выполнения боевой задачи.
— Правее нас болота…Левее и прямо окопы противника. В них наверняка есть кто-то кто знает о расположении немецких войск все. Нам надо найти его и…
— И умереть! — подхватил Петр.
— Умереть я не планировал, — пробормотал, обессилено Гришка. Его сильно вымотал их марш по-пластунски в снегу по пересеченной местности. — Меня еще Людмила с пирогами ждет…
— Везучий человек! — похвалил его Подерягин.
— А что предлагаешь ты, Петр Федорович? — немного зло оскалился Зубов. — Вернуться ни с чем?
— Идти напролом в немецкие траншеи смерти подобно. Нам из них будет не уйти, если поднимется тревога! — терпеливо пояснил Петр. — Надо найти какую-то деревню, поселок…Что угодно! Лишь это было далеко от линии фронта. Взять языка там и вернуться.
— И на все это у нас сутки! — напомнил ехидно лейтенант.
— Значит надо ускориться.
— Ребят, а если я не могу…
— Табакин! — разозлился Прохор.
— Молчу! Молчу! — примирительно поднял руки тот.
— Думаешь, тыловики знают о расположении частей на переднем крае? — задумался над предложением рядового командир.
— Они-то как раз знают все! — коротко отрезал Петр. — Фронтовики что? Правый сосед, левый сосед, да резерв с тылу. Только штабной офицер в курсе всей картины…
— Добро! — согласился Прохор. — Только куда бежать? — он спустился чуть ниже в овраг, чтобы огонь не заметили из немецких окопов, и зажег небольшой ручной фонарик, раскрыв карту с планшетом. — Правее болота, а через восемь километров правее будет поселок Масловка.
— Туда там нам и надо! — подхватил идею командира Петр.
— Вы рехнулись?! Через все немецкие позиции? — возмутился Гришка. — Это же форменное самоубийство!
— Его-то от нас и не ждут! — когда появился хоть какой-то план, Зубов повеселел. Напоследок закинул в рот комок снега и вскочил, поправив форму. Направление на Масловку, Табакин за мной, Подерягин замыкающий. Бегом марш!
Немного поворчав, Гришка последовал за ним. Позади него, чутко прислушиваясь к шорохам ночного леса, трусил Петр. Выбираться из оврага не стали. В любом случае это была какая-никакая, а защита от любопытных глаз немецких часовых. Нагруженное боеприпасами тело с трудом прорывалось сквозь глубокий снег, доходивший местами по грудь. Слева от них мелькали фонари прожекторов-искателей, взрывались со свистом осветительные мины, но все это было направлено куда-то вперед, на узкую полоску фронта перед фашистскими позициями. Незамеченными им удалось пробраться через три линии обороны, последняя представляла собой уже сброд полупьяных солдат и довольно слабых офицеров, которые не захотели выставлять даже часовых. Из ближайшего к ним блиндажа, находившегося метрах в сорока от того места, где они укрылись, играл патефон, слышались женские смешки.
— Может их? — кивнул в сторону вышедшего пройтись до ветра немецкого офицера Прохор. Позади него стояла полураздетая женщина и что-то ему рассказывала, размахивая полной бутылкой.
— А правда меня в Германию возьмешь? — она истерично рассмеялась, сделав глубокий глоток.
— Конечно, возьму… — с сильным акцентом проговорил немец, закончив все свои дела, возвращаясь к блиндажу.
— Врешь ведь, гад! — вместе они скрылись за плотной дубовой дверью, построенной из хорошо подогнанных досок и занавешенных плащ-палаткой.
— Нет…Опасно! — прошептал Петр, оглядывая взором охотника длинные ряды траншей. Не дай бог, кто панику поднимет прежде, чем мы уйдем за линию фронта.
— Тогда бежим… — скомандовал Зубов.
— Что бежим? Опять бежим? — заканючил Табакин. — Не могу уже бежать…
— Табакин!
— Есть, бежать, — вздохнул Гришка, догоняя своего командира.
Ноги медленно наливались чугунной тяжестью. В боку закололо, сбивая дыхание, все-таки годы уже не те. Сорок лет скоро…Петр старался не отстать от молодых товарищей, иногда оглядываясь, чтобы определить, нет ли преследования. Пока за спиной было чисто. Даже слабая поземка была сегодня на их стороне, задувая следы, оставленные ими на свежем снегу. Линия фронта светилась сотнями огней, но не один из них не был направлен в их сторону.
Выбрались на накатанную колею, и стало проще. Ноги уже не утопали выше колена, а месили сырую коричневую кашицу. Сапоги давно промокли, в них хлюпало, а кончики пальцев на ногах начали ощутимо подмерзать. Петр чувствовал себя промокшим насквозь. Тело заливал пот, силы понемногу оставляли его.
— Привал… — Зубов рухнул на землю под сенью старого тополя и прерывисто задышал. Его грудь вздымалась, как разъяренный вулкан, с шумом втягивая в себя воздух. Рядом прямо в снег повалился Табакин. Заворочался и ринулся в кусты. Оттуда раздалось хрипение и надрывный кашель.
— Рвет от нагрузки… — пояснил Петр, падая рядом. Он сам чувствовал, как во время бега к нему не раз подкатывало приторное ощущение тошноты. Каким усилием воли он сдержался неизвестно, а как упал в холодный снег навалилась такая усталость, что идти блевать не хотелось, да и не было сил. Марш по глубокому снегу вымотал диверсантов до полного изнеможения. Сердце набатом отдавалось в ушах, металлическим медным привкусом появляясь во рту.
— Я больше не могу… — Табакин нашел в себе силы дойти до места их лежки и упасть. — Хоть расстреливай, Проша! Сколько б до той Масловки не было бы…
Зубов усмехнулся, приподнялся на локте, отодвигая в сторону пышную ветку ели, закрывающую нас от дороги.
— Вон, она Масловка! Добежали…
Дорога, с которой они свернули, упиралась в довольно крупный поселок, крайние дома которого начинались уже метрах в двухстах от них. На въезде был установлен шлагбаум, возле которого, съежившись в куцей шинельке, бродил солдат в немецком обмундировании. Чуть дальше виднелись грузовые машины, припорошенные снегом, несколько бронетранспортеров. Во многих избах горела керосинка, светились окна, а над печными трубами вился легкий сизоватый дымок. Картина была настолько мирной, непохожей на все, что видели разведчики до этого, так напоминающей дом, что у всех заныло под ложечкой от тоски.
— Сейчас бы на колядки…Да с девками с горы покататься! — мечтательно промолвил Гришка, выразив, наверное, общую мысль.
— У нас такие гулянья под Новый год закатывали… — подхватил Прохор. Каток во дворе заливали.
— Интеллигенция… — хмыкнул Гришка.
Сейчас бы домой. Дед Федька ворчит, словно сломанное радио. Дети играют на огромной русской печи. Рядом Акуля, а ты слушаешь треск поленьев, греешь ладони возле открытой заслонки, попыхивая самокруткой…А за коном воет вьюга, бросая в маленькие окошечки комья мокрого снега, но нет ничего уютнее, чем такой вечер в круги семьи. С ней тебе ничего не страшно, даже лютая метель, разыгравшаяся на улице…
Видение Петра было настолько ярким, что он даже немного согрелся от придуманной им же печки.
— Петро! — его за плечо трепал Табакин, возвращая в суровую реальность из мира грез.
— Петр Федорович!
— Да… — помотал головой Подерягин, сбрасывая наваждение.
— Только как мы определим кто здесь самый главный. Деревня-то большая…Домов пятьсот будет… — поинтересовался Зубов, у которого уже начали закрадываться сомнения, что он поступил правильно, послушав своего солдата. Не кстати вспомнился их давний разговор о ложно патриотизме. Пришла мысль, что может, майор Тополь был прав, и Петр привел их сюда, чтобы сдаться. Но Зубов отмел ее, как недостойную советского гражданина и офицера. Если не доверять тем с кем идешь в разведку…
— А мы сейчас вот у товарища спросим… — Петр понимающе переглянулся с Григорием, поняв друг друга без слов. Тенью скользнул за спину часовому, скрывшись в темноте, приближающегося к деревне леска.
— Что он хочет… — пробормотал растерянно Прохор, непонимающе глядя на двух друзей.
— Сейчас увидишь, лейтенант! — Табакин слепил из мокрого талого снега круглый снежок среднего размера и швырнул в будку часового. Тот моментально вскинулся, сдернув с плеча винтовку, хоть и имел до этого вид скучный, если не сонный.
— Warte? Wer kommt? — воскликнул немец, передергивая затвор ружья. Направляя его в сторону откуда прилетел снежок.
— Чего сказал? — не оборачиваясь, уточнил Григорий, жадно пожирая глазами пространство позади фашиста.
— Стой, кто идет… — быстро перевел Прохор, не сводя глаз с немца, но все равно пропустил тот момент, когда крепкая фигура Петра взметнулась из-за сугроба, подняв облако снега. Подерягин закрыл рот солдата ладонбью, а потом со всего маху рубанул по шее. Тело часового обмякло, винтовка выпала из рук. Немец осел, не доставляя никаких хлопот Петру, который уже оттащил его в то место, где его уже ждали Гришка с Зубовым.
— Ну, вы даете. Петр Федорович… — покачал одобрительно головой лейтенант.
— Не зря же вы нас учили столько времени под Вологдой! — хмыкнул Подерягин, не став говорить, что все это пришло совсем не из-за обучения в полевом лагере, а из накопленного жизненного опыта, когда сходились в деревне улица на улицу. Когда старшие мальчишки постоянно тыкали его дворянским происхождением, и приходилось то и дело вступать в драку.
— Эй, очнись! — Табакин похлопал немца по щекам. Это был совсем молодой солдатик, возраста Зубова. Розовощекий, испуганный, от ударов по лицу, он открыл глаза, непонимающе уставившись на диверсантов.
— Спрашивай! — кивнул лейтенанту Петр, борясь с жутким желанием закурить. Некогда было. Особенно сейчас, когда их поиск входил в решающую фазу.
— Wo lebt dein kommandeur? (Где живет ваш командир?) — по-ученически запинаясь, спросил Прохор. Для него все это было в новинку. Страшно…
— Lass mich gehen…Ish weib nichts! — затараторил немец, даже не пытаясь вырваться из цепких рук Табакина, придерживающего его на всякий случай.
— Чего говорит? — нахмурился Петр.
— Говорит, чтобы отпустили, так как он ничего не знает… — с трудом перевел Прохор.
— Бей! — кивнул Подерягин Гришке, сам несколько раз ощутимо приложившись к худосочному боку пленного.
— Ich bin nur ein Soldat! Ich wurde gewaltsam derufen! Tote nicht…Es tut mir Leid!
— И? — спросил у комнадира Гришка после небольшой паузы. — Подействовало?
— Нет… говорит, что он всего лишь солдат. Его призвали насильно. Он не хотел. Просит не убивать…
Подерягин со всего маху врезал молодому фашисту по скуле, потом добавил несколько раз по почкам.
— Переспроси?
— Wo lebt dein kommandeur?
— Tote nicht…Es tut mir Leid! (Не убивайте…Прошу!)
— Wo lebt dein kommandeur? — твердил заученную фразу Зубов.
— Du wirst mich nicht toten? (Вы меня не убьете?)
— Nein! (Нет!) — пообещал Прохор. Ему, действительно, было жаль этого молодого паренька, чем-то схожего на него в своей судьбе и жизненном пути.
— Das dritte haus entlang der strabe auf der linken seite… — пробормотал, сломавшись, фашист.
— Свяжите его и кляп какой-то в рот засуньте, чтоб не орал! — облегченно вздохнул Прохор, вставая с колен.
— Он рассказал? — обрадовался Табакин.
— Третий дом по улице слева…
— Подождите, командир… — остановился Петр. — Ты его хочешь живым оставить что ли?
— Я ему пообещал! — Зубов отвернулся от Подерягина, пряча глаза.
— Он враг! — не понял его Петр.
— Он — молодой парень, который не по своей воле пошел на фронт. Я ему обещал жизнь! — отрезал Зубов, и вот сейчас в его глазах начали проявляться черты настоящего мужчины, которому выпало принимать непростое решение. Возможно первое в его еще такой короткой жизни.
— Отлично! Только этот молодой парень, — Подерягин кивнул в сторону лежащего на земле и непонимающего ни слова из происходящего разговора немца, — как только его развяжут, отправиться за нами в погоню и непременно воспользуется возможностью заработать на твоей Проша жизни железный крест! Он будет в тебя стрелять, гнать тебя, как зайца по полям пока не настигнет. И вот тогда…Я посмотрю на твою доброту!
— Я сказал нет! — огрызнулся Зубов. — Гришка, спеленай красавца!
Табакин молча достал веревку и связал немцу руки, потом ноги, вставив в рот фашисту его собственный носовой платок.
— Готово, вроде…
— Пошли! — коротко приказал лейтенант, отправляясь в деревню, недовольно покачав головой, за ним двинулся Подерягин, напряженно осматривая окрестности.
Глубокая ночь окутала село в сонное состояние. Даже собаки на привязи не брехали, лениво поглядывая на них из-за поваленных плетней. Начал снова сыпать мелкий снег, заметая их следы на узкой дорожке, бегущей по улице.
— Третий дом слева…Кажись этот! — кивнул Прохор на большую избу, крутую металлическими листами, с широкими окнами, украшенными резными наличниками. Забора не было, во дворе колодец, добротно сложенный сарай из самана. Широкое крыльцо под крышей. Заметно было, что это лучший дом в деревне и что в нем до войны жил не обычный колхозник.
— Спит, гад… — прошептал Петру на ухо Табакин. Окна не светились. Форточка открыта, несмотря на мороз. Прохор взошел на скрипучее крыльцо и огляделся по сторонам. Деревня мирно спала, наслаждаясь последними часами перед рассветом.
Стук…стук…Зубов старался не шуметь, чтобы не разбудить соседей. Стук…стук…Постучался он более настойчиво. Минуту через три послышались шаркающие шаги и недовольный голос, ворчащий что-то по-немецки.
— Wer hat mitten in der nacht dorthin gebracht? Ich komme… (Кого там принесло среди ночи? Иду я уже…иду…)
Дверь, скрипнув на несмазанных петлях, широко распахнулась. Перед ними стоял заспанный немец с помятым после долгой пьянки лицом в одних кальсонах и белой нательной рубахе. Его давно небритые щеки поросли недельной щетиной, а взгляд стал осмысленным только в тот момент, когда Зубов со всего маху заехал ему в лоб прикладом ППШ. Офицер широко взмахнул руками и отлетел в сторону, опрокинув какие-то ведра и кастрюли, стоявшие в углу сеней.
— Не убил хоть? — спросил тихо Петр, затаскивая немца в горницу. Лицо офицера заливала кровь из рассеченного лба.
— Перевязать бы… — шепотом предложил Табакин. — А то принесем холодную тушку…
Зубов виновато пожал плечами, коротко приказав.
— Немедленно одеть и перевязать!
Свет включать не стали, на ощупь пробираясь среди стола и лавок. Лунный свет падал в окно, скупо освещая богато обставленную комнату. В углу Петр заметил даже настоящий граммофон с кучей пластинок.
— Где его форма? — спросил Гришка, осматриваясь в потемках, и тут из-за шкафа, примостившегося в углу возле простой русской печи, раздался пистолетный выстрел, а потом еще и еще один. Табакина отбросило в сторону. Он застонал громко и протяжно, схватившись за плечо. Только сейчас Петр разглядел, спрятавшуюся за шкафом худенькую женскую фигуру и направленный ему в грудь револьвер. Тело среагировало само, судорожно нажав на спуск. Длинная тугая очередь ППШ вспорола воздух, обрушиваясь всей своей смертоносной мощью на спрятавшуюся в углу женщину. Пули разорвали белую ночную рубашку, опрокинули на шкаф.
— Подерягин! — воскликнул Зубов, бросаясь в тот самый угол. Очередь в тишине спящей деревни прозвучала, как гром среди ясного неба. — С ума сошел?
Проснулись, сбросив с себя сонную одурь предрассветного утра, местные псины. Деревня сразу ожила, очнулась. Замигали окна домов. Раздалась громкая торопливая немецкая речь.
— Побудили всех…
— Ааа! Мамочки моя… — стонал Гришка тихонько, сквозь сжатые зубы, зажимая рану ладонью. Сквозь его плотно сжатые пальцы стекала тоненькая струйка крови. — Больно-то как…
— Сейчас! — Петр бросился к нему, на ходу доставая перевязочный пакет. — Потерпи, братка…Потерпи чуток, — Подерягин ловко разрезал бинт, накладывая один за одним быстрые витки.
— Баба была…Наша…Русская… — Прохор вернулся назад из угла, осмотрев убитую.
— Спужалась, наверное… — пожал плечами Петр, стягивая бинт. — Думала, бандиты какие…Фронт далече от них будет. Вот и пальнула…
— Дура… — застонал Гришка.
— Это точно! — согласился Петр, закончив перевязку. — Уходить надо, Проша! Через пару минут тут будет очень много немецких солдат, а у нас на руках фриц без сознания и раненый…
— Что ты предлагаешь? — быстро спросил лейтенант, напряженно всматриваясь в окно, где уже виднелись суетящиеся немцы, пока просто недоуменно толкающиеся на улице, но не двигающиеся в сторону жилья своего командира.
— Надо их задержать, а вам двоим уходить через окно и огородами, — сказал Петр, доставая дополнительные диски для своего ППШ.
— Добро…
Вдвоем они вытолкали через распахнутое окно находившегося без сознания немца, а когда повернулись обратно, то увидели неожиданно спокойного с плотно сжатыми губами Гришку Табакина, устраивающего у окна поудобнее.
— Ты чего, Гриня? — спросил Петр, осипшим в раз голосом. Он понял уже, что задумал товарищ и не мог этого принять, не мог допустить. Гришка…Вечно боящийся смерти, что его убьют или ранят, днями и ночами мечтавший о скором окончании войны, решил остаться один, чтобы прикрыть их отход.
— Прохору с раненным и языком не уйти… — быстро проговорил он, укладывая рядом с собой в рядок гранаты из подсумка. — Все погибнем и задание не выполним! Я прикрою…Сколько смогу, только гранат мне побольше оставьте, чтоб подольше продержаться.
— Гришка…Гриня… — Петр неожиданно задрожал всем телом, затрясся. Из глаз самовольно покатились слезы.
— Идите…Я этих сволочей… — Табакин решительно прильнул к стеклу, наблюдая за тем, как несколько солдат направляются к дому командира.
— Табакин… — ошарашено пробормотал Прохор, не ожидавший от своего подчиненного такого шага.
— Идите! — почти прокричал Григорий.
— Пошли… — коротко приказал Зубов, вытягивая все свои запасы гранат. Его примеру последовал и Петр, повинуясь нахлынувшему порыву он развернул друга к себе и крепко обнял, борясь с подкатывавшем к горлу комком.
— Больно же…Петька… — Григорий поморщился и ухватился за раненное плечо.
— Уходим!
Они вынырнули из полумрака дома на белоснежное поле огорода, усыпанного не убранными стеблями кукурузы и бахчи. Немец все еще был без сознания. Кровь течь перестала, покрыв ранку начинающей заживать коричневой коркой.
— Сначала тащишь ты, а я прикрываю, а потом я! — скомандовал Зубов, у которого даже в его облике юного лейтенанта что-то переменилось. Лицо стало старше, морщины на лбу четче, а глаза горели каким-то яростным огнем всепоглощающей ненависти. Петр, готов был поспорить, что в этот момент Прохор пожалел, что оставил в живых того молоденького часового у опушки.
Так и становятся настоящими солдатами…Подумал Петр. Совсем не через учебные полигоны и стрельбы, не через дежурства по кухне или стоя дневальным на тумбочке, а только так…Потеряв кого-то близкого, отупев от ярости и бешенства, клокочущего внутри. Становятся только тогда, когда терять уже нечего…Когда в сердце остается лишь ледяная пустота и нет в нем места для любви, нет в нем места для человеческой жалости, есть только боль и жажда мести.
Они успели отбежать почти на километр, когда позади них раздались первые выстрелы. Гришка Табакин — весельчак и бабник, вечно боящийся умереть, рассказывающий всем и каждому об этом принял свой последний бой в деревне Масловка.
Петр на секунду остановился и обернулся назад. Темное небо, начинающее сереть перед рассветом озаряли яркие огненные вспышки, слышался грохот, взорвались несколько гранат.
— Пока они думают, что мы там и с нами этот… — Прохор кивнул в сторону немца. — Они будут штурмовать осторожно. У Гришки есть шанс продержаться час.
— У Гришки шансов нет. Проша, — ответил тихо Петр, снова начиная свой бег меж деревьев, экономя силы.