В эпоху Петра I – великого преобразователя и реформатора земли Русской – произошли крупные перемены в жизни России, ее экономике, укреплении международного престижа.

Петр I проявлял большой интерес ко всем наукам, в том числе и к медицине. Во время своего пребывания за границей, например в Амстердаме, он посещал лекции и анатомический лицей, присутствовал на операциях. В Лейденском университете интересовался, как проводятся лекции, в Голландии общался с А. ван Левенгуком, познакомился с научными достижениями И. Ньютона.

При Аптекарском приказе открылась первая лекарская школа, в России до Петра I не было ни одного медицинского учреждения. По распоряжению Петра I для получения медицинского образования в Западную Европу направлялись многие русские, ощущалась огромная потребность во врачах в армии и во флоте. В России в основном работали приглашенные медики-иностранцы.

В 1724 г. в Петербурге Петром I была учреждена Российская Академия наук. Она являлась и научным, и учебным заведением, чтобы «науки производить и оные распространять». Ее первым членом, русским, по национальности, стал наш гениальный ученый-энциклопедист Михайло Васильевич Ломоносов, впоследствии профессор химии в Академии наук. Вся его весьма плодотворная деятельность способствовала развитию многих наук, таких как физика, химия, геология, география, российская история, грамматика. Он служил и словом и делом государству Российскому. Большое внимание Михайло Васильевич уделял и вопросам организации медицинского дела. Великий человек был. «Между Петром I и Екатериной II, – писал о нем А. С. Пушкин, – он один является самобытным сподвижником просвещения. Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом».

 

Первый русский профессор (С. Г. Зыбелин)

Среди абсолютного большинства преподавателей-иностранцев в Московском университете, открывавшемся в 1755 г. стараниями М. В. Ломоносова, в 1765 г. на медицинском факультете появился наш первый русский профессор Семён Герасимович Зыбелин (1735–1802). Вначале он был студентом философского факультета, затем продолжил свое образование в академическом Университете при Академии наук, возглавляемой М. В. Ломоносовым. И далее – Лейденский университет, степень доктора медицины.

После успешной защиты докторской диссертации Семён Герасимович – первый профессор Московского университета – стал читать лекции студентам на родном русском языке, а не на латинском, как это было принято в то время. Тем самым С. Г. Зыбелин облегчил студентам усвоение новых, непростых теоретических основ медицины. При чтении клинических лекций профессор ввел показ экспериментов и демонстрацию больных. В круг его обязанностей входило также преподавание фармации. Это были курсы рецептуры, аптекарского искусства, фармацевтической химии. При этом обязательно демонстрировалось приготовление важнейших лекарств, их под руководством С. Г. Зыбелина изготавливали аптекари. Им разрабатывались вопросы гигиены, общественной медицины. По его мнению, «многие причины сей преждевременной гибели человечества находятся, которых два источника – физический и политический».

Семен Герасимович организовал при Московском университете медицинские консультативные курсы, чтобы студенты, наряду с теоретическими знаниями, могли применять их на практике. До этого времени при университете не имелось вообще специализированных клиник. Негде было заниматься практической медициной.

С. Г. Зыбелин многократно выступал в университете по различным вопросам медицины. Эти речи («Слова») имели целью пропаганду медицинских сведений среди различных слоев населения. Все его «Слова» печатались и становились доступными. Темы речей С. Г. Зыбелина были самыми разнообразными, например, «О пользе прививки оспы», «О правильном воспитании с младенчества в рассуждении тела, служащем к размножению в обществе народа». Семен Герасимович считал, что наука должна познать не только «внешнюю красоту» окружающих века явлений, но и внутреннее содержание, природные связи. Он был последователем М. В. Ломоносова и утверждал, что в основе наших знаний должны лежать опыты и наблюдения, их осмысленное восприятие.

В его трудах впервые в отечественной литературе (1767) придавалось большое значение физическим упражнениям и закаливанию для физического развития человека, сохранения и укрепления здоровья, для лечения болезней. Эти работы стали в дальнейшем основополагающими для создания П.Ф. Лесгафтом теории физического воспитания в России.

В «Слове о действии воздуха в человеке и путях, которыми в него входит» С. Г. Зыбелин указал на единство человека с окружающим миром, подчиняемость его законам природы.

Как гражданин и патриот России С. Г. Зыбелин не остался в стороне во время вспыхнувшей эпидемии чумы в Москве.

Он был среди тех, кто участвовал в работе госпиталей и больниц, при этом проявил незаурядное мужество и самоотверженность. Более 37 лет С. Г. Зыбелин отдал делу обучения и воспитания собственных российских кадров.

В течение 15 лет он состоял бесплатным врачом при университетской больнице; завещал университету свою библиотеку, которая была передана Физико-математическому обществу. На его надгробии выбита эпитафия::

С. Г. Зыбелин был первой ласточкой, «прирожденным русским», ратовавшим за самостоятельное развитие отечественной медицины и этому посвятил свою жизнь.

 

Лечить не болезнь, а больного (М. Я. Мудров)

«Я направляю режим больных им на пользу, сообразно моим силам и разумению, воздерживаясь от причинения какого-либо вреда или несправедливости. Я недам никому просимого смертельного средства и не укажу пути к такой цели… Чисто и свято буду проводить свою жизнь и свое искусство.

В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего умышленно несправедливого и пагубного…

Мне, исполняющему и не нарушающему клятву, да будет счастье в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена; преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому».

Эту знаменитую клятву Гиппократа всегда свято соблюдал и следовал ей Матвей Яковлевич Мудров (1776–1831), великий русский терапевт. Именно он возродил комплексный подход к лечению, знакомый врачам античности, отвергнутый затем и забытый. М. Я. Мудров разработал принципы и правила диагностики и лечения, придерживаясь точки зрения Гиппократа и «гиппократиков»: «Только наблюдения за больными, их изучение, обобщение и накопление практического опыта, а не умозрительные сентенции помогают истинному распознаванию болезней и их лечению».

В 1820 г. на открытии Медицинского института при университете он обратился к студентам со «Словом о способе учить и учиться медицине практической у постели больных»: «Вам же, друзья мои, еще чаще и громче буду всегда повторять одно и то же, что не должно лечить болезнь по одному только ее имени, не должно лечить и самой болезни, для которой и названия не находим, не должно лечить и причин болезни, которые часто ни нам, ни больным, ни окружающим не известны, ибо давно уже удалились от больного и не могут быть устранены, должно лечить самого больного, его состав, его органы, его силы. Вот тайна моего лечения, которую приношу вам в дар».

Всего себя Матвей Яковлевич Мудров приносил в дар, преданно и самозабвенно его служение во благо Отечества. Им проделан огромный труд по составлению и сбору историй болезни пациентов: за 22 года врачебной практики накоплено 40 томов собраний историй болезней, где в строго определенном порядке фиксируются сведения о больном, его профессии, родных, условиях жизни, питания и другие данные. Это совершенно уникальный свод, подобного не было и нет не только в России, но и за рубежом. Таким образом, М. Я. Мудров является первым врачом, создавшим «Клиническую записку больного». «Сие сокровище для меня дороже всей моей библиотеки. Печатные книги везде можно найти, а историй болезней нигде». Именно они – бесценное подспорье в лечебной деятельности М. Я. Мудрова.

Он был прекрасным врачом-терапевтом, имел большой авторитет среди медиков как в нашем Отечестве, так и за рубежом, состоял членом многих европейских академий, а также членом-корреспондентом Петербургской медико-хирургической академии. В Московском университете М. Я. Мудров читал лекции по внутренним болезням, военной гигиене и другим предметам, это было его «богатство и ученая роскошь». М. Я. Мудров, в отличие от его коллег, не считал внутренние болезни строго теоретической наукой. Он требовал, чтобы студенты изучали дисциплину в анатомичке. Его лекции были очень наглядными, сопровождались практическим показом. «Только через патологическую и общую анатомию мы можем прийти к прогрессу русской медицины. Всем нам надо побольше вскрывать трупов больных и через анатомию узнавать и изучать болезни», – говорил студентам М. Я. Мудров.

Работая в 1807 г. в действующей армии в г. Вильно в Главном госпитале, он на основе наблюдений и, прежде всего, собственной практики лечения раненых и больных солдат издает «Принципы военной патологии» – руководство по военно-полевой хирургии. Это была первая подобного рода работа, написанная нашим русским, отечественным врачом. Именно этот труд сыграл важную роль в подготовке военных медиков и организации лечения раненых в ходе Отечественной войны 1812 года.

Матвей Яковлевич – первый в России, кто читал студентам курс военной гигиены, автор первого руководства по военной гигиене – науке сохранения здоровья военнослужащих, которое издавалось в 1809, 1813 и 1826 годах. Он является одним из основоположников русской военно-полевой хирургии и терапии.

Имя Матвея Яковлевича Мудрова неразрывно связано с Московским университетом. Он пришел сюда в 1808 г. в должности профессора, а через год возглавил кафедру патологии и терапии. «Чем же я должен блеснуть при начале моего служения в Университете?» – спрашивал он себя. – Величием? Обыкновенное приобретение белоручек. Сочинениями? Нет пользы в собственной опытности в искусстве, которая есть результат долговременных опытов наблюдений и работ. Удачей в городской практике? Верное средство быть полезным себе, а не учащимся… Я робею, боюсь не нравиться слушателям, преобразовав их в работников, и, что более, – не угодить самому себе».

Весной 1812 г. М. Я. Мудрова избирают деканом медицинского факультета, а в июне началась война с Наполеоном. И он вместе с коллегами из университета работал полевым хирургом в Нижнем Новгороде. Вернувшись в Москву, М. Я. Мудров застает университет сгоревшим и принимает самое деятельное участие в его восстановлении. Он пожертвовал свои личные средства, чтобы ускорить деятельность медицинского факультета, отдал свою личную библиотеку взамен сгоревшей, которая собиралась им на протяжении многих лет, дает свои деньги для строительства Клинической больницы и Медицинского института. Матвей Яковлевич добивается ассигнований на строительство Медицинского института. И вот к сентябрю 1820 г. готовы и новое здание Клинической больницы и новое здание Медицинского института. М. Я. Мудров, по прошению ученого совета вышестоящим инстанциям, назначается директором Медицинского института при университете.

Николай Иванович Пирогов, будущий великий хирург, в то время студент медицинского факультета Московского университета, будучи на учебе в Дерпте не раз перечитывал лекции М. Я. Мудрова. Слова Матвея Яковлевича, наставника и учителя, очень подействовали на него и, быть может, помогли формированию врачебного характера, его души, образа мышления:

Профессия врача-подвиг. И поэтому не каждый может быть врачом… Не сам ли я лечу болезни перед вашими глазами. Так, соглашаюсь, я учу лечению болезней по общепринятому образу выражения, а на деле я лечу больных…Каждый больной строго индивидуален, и у каждого болезнь протекает по-разному… Познание болезни есть половина лечения. Врач смотрит на три вещи: первое – на свойство больного, второе – на действие причин болезненных, находящихся в природе; третье – на самую болезнь, и по сим трем отношениям учреждает свои врачебные действия. В болезнях надобно с корня начинать лечение, то есть с причин, тогда и ветви ее или припадки болезни сами по себе иссохнут и пропадут…

Матвей Яковлевич занимал ответственный и почетный пост директора Медицинского института, кроме того, М. Я. Мудров – личный врач многих именитых семейств – Голицыных, Оболенских, Муравьевых, Лопухиных, Трубецких. В то же время его отличала необыкновенная скромность во всем и непритязательность. Он всегда помнил то время, когда его, четвертого сына их бедной семьи вологодского священника, провожали на учебу в Москву. Для поездки в столицу его семья смогла выделить Матвею лишь 25 копеек медных денег, медный крест и фаянсовую чашку, которые М. Я. Мудров хранил всю жизнь. Всю жизнь он был старательным и очень трудоспособным, поэтому, видя его успехи в древних языках, его эрудицию, директор Московского университета Павел Иванович Фонвизин в виде исключения принял его в университет с оплатой из университетского фонда и бесплатным проживанием в университете. Матвей Яковлевич, будучи студентом, пел в церковном хоре университетской церкви. Его пение понравилось Тургеневым, и они пригласили Матвея к себе. Там он познакомился с В. А. Жуковским, сенатором И. В. Лопухиным, дядей А. В. Пушкина – Василием Львовичем Пушкиным и понял, что мало быть хорошим врачом, но необходимо быть и образованным человеком. И тогда он начинает заниматься самообразованием – читает не только специальную литературу, но и книги по истории, искусству. Путь Матвея Яковлевича – это путь великого труженика. Как наиболее одаренный выпускник университета он, по решению императора Павла, был отправлен за границу «для усовершенствования в науках», побывал в медицинских школах Берлина, Вены, Парижа и везде перенимал то, что потом могло пригодиться в дальнейшей работе. Со временем М. Я. Мудров понимает, что суть медицины только в практике, опыте. И опять работа, работа – снова заграница. Лонсхут, «Мекка» медиков – Бомберг. В Геттингене, в клинике повивального искусства, одной их лучших в Европе, заплатив 30 талеров, он все дни проводит в клинике, изучая акушерство. М. Я. Мудров оперирует вместе с Зибельтом в Вюрцбурге, совершенствуясь в анатомии и хирургии, задерживается в Вене в глазной клинике. Чтобы посещать платные занятия в Париже, подрабатывает репетиторством, обучая детей князя Голицина русскому языку. Так постепенно накапливались врачебный опыт и знания, столь необходимые для становления и развития своей российской медицины. Так формировался и сам характер гражданина и патриота нашего Отечества.

Одним из самых сильнодействующих лекарств Матвей Яковлевич считал душевное лекарство – Слово. «Душевные лекарства врачуют тело. Сим искусством сообщается больным та твердость духа, которая побеждает телесные болезни, тоску, метание и которая самые болезни тогда покоряет воле больного».

М. Я. Мудрову принадлежат немалые заслуги в становлении медицинской деонтологии, связанной с проблемами нравственности, этическими нормами и принципами медиков, их врачебным долгом.

В «Слове о благочестии и нравственных качествах гиппократова врача», опубликованном в 1813 г., даются наставления, каким должен быть врач не только по своем профессиональному мастерству, но и моральному облику. Образцом такого врача и был Матвей Яковлевич Мудров.

«Учитесь у Гиппократа, – говорил профессор своим студентам, – тогда будете и хорошими врачами, и настоящими людьми».

В связи с эпидемией холеры в Поволжье в 1829 г. он выезжает в Саратов и возглавляет комиссию по борьбе с опасной инфекцией. Положение было крайне тяжелым – половина больных умирала. Весной 1831 г., в связи со вспышкой холеры в Петербурге, М. Я. Мудров едет туда. За три месяца он успел открыть в Петербурге три холерных больницы в рабочих районах. 8 июля 1831 г. М. Я. Мудров умирает, заразившись от больных. Это был последний подвиг врача.

Всей своей жизнью великий врач и человек большой души Матвей Яковлевич Мудров доказал, что «любовь к медицине неразрывна с любовью к человечеству».

 

О повивальном искусстве (Н. М. Максимбвич-Амбодик)

В середине XVIII в. в Российской империи наблюдалась катастрофическая убыль народонаселения. Среди многих причин такого положения дел – бедности, бескультурья, чрезмерной заболеваемости и смертности русского народа особое место занимала детская смертность. «Крайнее в повивальном деле незнание многих неученых русских бабок, кои повсюду в России, а особливо между простым народом свободно исправляют повивальное дело к собственному их стыду, общей гибели и явному вреду всего государства», – писал об этом в своей книге «Искусство повивания» основатель отечественного акушерства Нестор Максимович Максимо́вич-Амбодик (1744–1812).

Как правило, русские семьи были многочисленными, роды воспринимались как естественное событие, женщины почти каждый год производили на свет детей. Поэтому если ребенок выживал, то и слава Богу, если нет – то смиренно встречали его смерть. Деревенскими повитухами были пожилые женщины, по большей части вдовы, иногда замужние, но только те, которые сами перестали рожать. По царившему тогда мнению, «девица, хотя и престарелая, повитухой быть не может, да и бездетная – плохая повитуха. Какая она бабка, коли сама трудов не пытала? При ней и рожать трудно, и дети не всегда в живых будут…».

Перед родами живот беременной смазывали мазью из заячьей желчи, сока пырея и козьего сала, давали выпить воду, в которой варились два яйца, и съесть два кусочка корневища белой кувшинки, одолень-травы. Об этой чудодейственной траве сложили песню:

Вот такая была нехитрая метода родовспоможения. Медицинских родовспомогательных учреждений в России не было. Дети производились на свет дома с помощью, в основном, неграмотных и невежественных повитух, и только в 1757 г. в Москве и Санкт-Петербурге были открыты первые «бабьи школы». Преподавание там велось на иностранных языках, царило засилие чужеземцев. И хотя польза от них была, но далеко не все стремились помочь чужому народу чужой для них страны. Кроме того, взаимопонимание осложнялось из-за языкового барьера и различного менталитета.

В 1782 г. первым российским профессором «повивального искусства» стал Нестор Максимович. Он возглавил Санкт-Петербургскую акушерскую школу («бабичью школу») и впервые начал читать лекции на русском языке. С целью пропаганды медицинских работ, способствующих повышению культурного и санитарного уровня среди простых людей, Нестор Максимович многие из них издавал на собственные средства, хотя и не имел большого капитала, делая переводы с французского, немецкого и латинского языков, которыми в совершенстве владел. Занимался также переводами иностранных учебных пособий. Нестор Максимович ратовал за развитие своей российской науки.

В книге «Врачебное веществословие» он писал: «Хотя врачебная наука повсюду есть единая и та же самая, однако, кажется, что она мнит некоторое различие в том, что врач и лекарь, единоземец, соотич и друг, почитаются для больного и лучше, и надежнее, и вернее, чем неизвестный пришелец и иноземец, коему и сложение тела и свойства и род жизни больного неизвестны».

Решение посвятить себя медицине пришло к Нестору Максимовичу в 25 лет. Имея пытливый ум, добрую и чувствительную душу, он хотел приносить практическую пользу своему Отечеству. Сын священника, окончивший Киевскую духовную академию, Нестор Максимович отправляется в Санкт-Петербург и поступает в медицинскую школу морского госпиталя. Затем он продолжает учебу в Западной Европе, в Страсбургском университете, получая стипендию из фонда княгини Е. Д. Голициной-Кантемир, которая завещала свой капитал для постоянного обучения за границей «природных россиян» по акушерской специализации. Очень непросто было жить и учиться небогатому молодому человеку за границей. Тяга к знаниям, желание постигать неизвестное, но необходимое в дальнейшей работе, стремление к самообразованию служили ему стимулом для знакомства с врачебным делом в Германии, посещения немецких клиник. Он слушает лекции, беседует с врачами и совершенствует свой немецкий язык.

Вернувшись на родину, Нестор Максимович начинает свою практическую деятельность в лечебных учреждениях и преподает «Акушерскую науку» в лекарских школах при госпиталях.

Как странно устроена жизнь! «Сколько могу из детства вспомнить, – признается он сам себе в книге «Искусство повивания», – тогда и мне на мысль не приходило, чтобы когда ни есть обучаться врачебной науке, а еще и того менее, чтобы быть для других путеводителем в повивальном деле». Позже желание узнать, «кому на Руси хорошо», а кому – плохо и почему, привело его в юридическую комиссию по составлению проекта «Уложение новых законов» – и перед ним предстала причина детской смертности во всей своей реальности – в цифрах и фактах. И это, возможно, был переломный момент в жизни Нестора Максимовича. Теперь мечта доктора медицины осуществилась – он посвятил себя делу помощи «благословенным плодом любви женщинам благополучно разрешиться таковым».

Нет предела совершенству! За плечами «отца русского акушерства» Киевская духовная академия, где он получил свое первое высшее образование, учебное учреждение, пользующееся большим авторитетом и на Западе за глубокие знания многих дисциплин и иностранных языков, Страсбургский университет – кузница передовых ученых-медиков, годы, проведенные за границей, куда его «по высочайшему повелению» отправляют для углубления знаний по акушерскому делу.

Нестор Максимович открыл и облегчил путь в науку своим соотечественникам, интересующимся медициной. Он написал несколько медицинских словарей, так как до этого в русском языке отсутствовала медицинская терминология. Стремясь увеличить количество обучающихся «бабичьему делу», Нестор Максимович просил Медицинскую коллегию обнародовать расписание его лекций через «Санкт-Петербургские ведомости». Для большей наглядности он первый в России начал проводить лекции на акушерском фантоме-менекене, применяя его для изучения механизма родов и обучения на нем различным акушерским приемам и операциям. Нестор Максимович опередил свое время почти на 100 лет, предложив хирургическое лечение внематочной беременности, что в дальнейшем подтвердилось работами Н. В. Склифосовского и В. Ф. Снегирева.

Нестора Максимовича считают также основоположником российской фитотерапии. Он придавал большое значение лекарственным растениям при лечении многих заболеваний: Чем больше с природой согласно будет врачевание приключающихся человеческому роду болезней, тем больше успехов от врачебной науки и вящей пользы от употребляемых лекарств впредь ожидать можно.

Им была издана книга «Энциклопедия питания и врачевания, составленная личным лекарем Ее Императорского величества Екатерины II в 1784 г. профессором Н. Амбодиком», представляющая собой богатейшее собрание описаний лекарственных растений.

Помимо акушерства и медицины Нестор Максимович занимался геральдикой. В 1811 г. в Императорской типографии Санкт-Петербурга вышла его книга «Избранные эмблемы и символы на российском, латинском, французском, немецком и английском языках объясненные, прежде в Амстердаме, а потом во граде Св. Петра 1788 года, с приумножением изданные Статским Советником Нестором Максимовичем Амбодиком».

По заказу военного ведомства им был переведен на русский язык труд И. И. Пленка «Врачебные наставления о любострастных болезнях». Объем книги, повествующей о болезнях, поражающих организм человека в результате любовных утех сомнительного свойства, увеличился на 1 / 3 за счет собственных материалов Нестора Максимовича.

Ученый не щадил себя. В любую погоду, утром и ночью он спешил туда, где в нем нуждались. По воспоминаниям современников, это был веселый и жизнерадостный человек и при любом подходящем случае любил подшутить. Это он придумал себе такой псевдоним – Амбодик, что по-латински означает «дважды скажи» (ambodic) и звучит как вежливое напоминание, что его отчество и фамилия одинаковы – Нестор Максимович Максимович.

Но больше всего Нестор Максимович любил свое дело – и преданно ему служил. В своей капитальном труде «Искусство повивания, или Наука о бабичьем деле» – первом отечественном руководстве по акушерству он отвечает на вопрос, почему так дорога ему эта наука. Она полагал ее «нужною и полезною, поелику главным предметом себе поставляющую соблюдение полезных обществу членов… едва ль есть другая, которая была бы более важною и человеческому роду многополезною, как повивальная, отсюда явствует, сколь благородной есть повивальной науки предмет».

 

Наш любимый доктор (Е. О. Мухин)

Наша великая Россия всегда жила по никому неведомым законам и правилам, вопреки всякой логике, наперекор ей. С одной стороны, необъятные просторы, богатство недр, с другой – убогость и нищета миллионов людей. Вместе с тем многие выходцы из бедных, неимущих слоев, семей небольшого достатка составили цвет нации, стали всемирно известными учеными, такими как М. В. Ломоносов, М. Я. Мудров, Н. И. Пирогов, И. П. Павлов. Они обогатили науку новыми свершениями и открытиями, были истинными патриотами своего Отечества.

Из XIX столетия звучит обращение Иустина Евдокимовича Дядьковского, известного медика и врача, призывающего русских ученых к «благородной национальной гордости, той высокой патриотической любви», которые, по его словам, «животворят дух отечественных предприятий» и поэтому необходимы для расцвета науки просвещения.

Выходцы из высшего сословия, занимающие руководящие посты в государстве, обучаются лишь светским манерам: «Вот, что хотелось бы мне спросить у этих так называемых воспитанных людей: кончивши упомянутые науки, чему они потом учатся? Совершенно ничему. Они уже готовы занять должности. Почему это? Потому что танцуют? Потому что играют на разных инструментах? Потому что говорят на разных языках?» – с негодованием писал И. Е. Дядьковский, звезда Московской медико-хирургической академии. Звездою он стал за способность и уменье так преподать курсы патологии и терапии, что студенты засиживались на его лекциях много часов кряду.

Именно на его способности «располагать свои мысли правильно и систематически объяснять оные довольно правильно», широкий кругозор, неотразимую логику обратил внимание профессор Ефрем Осипович Мухин (1766–1850). Он рекомендовал оставить И. В. Дядьковского в числе трех студентов в Академии для подготовки к научной деятельности.

Но руководство Академии не решилось ходатайствовать перед министром о материальном обеспечении студентов. Как потом отмечал И. Е. Дядьковский, «в особенности высшие сословия в России, от внимания и содействия которых преимущественно зависит развитие подобных предприятий, до того равнодушны к успехам отечественного просвещения и, наоборот, до того пристрастны ко всему иностранному…» Неизвестно, как бы сложилась судьба И. Е. Дядьковского, если бы он мог поступить только на службу в военное ведомство лекарем, о дальнейшей научной деятельности не приходилось бы даже мечтать. Но на помощь пришел Ефрем Осипович Мухин, который дал свои личные деньги на содержание наиболее способных студентов, желавших посвятить себя науке, среди которых был И. Е. Дядьковский, впоследствии доктор медицины, профессор. Профессор Е. О. Мухин глубоко переживал и сочувствовал студентом, он видел, какие большие трудности и препятствия приходится преодолевать, чтобы идти по намеченному пути, и сам в своей жизни испытал подобное.

Ефрем Осипович Мухин был широко известен не только в России, но и за рубежом. Его докторскую диссертацию «О стимулах, действующих на живое человеческое тело» – новое и сложное исследование о зависимости человеческого организма «от внешних и внутренних возбуждений» хорошо приняли в Европе: напечатали в Геттингенском университете, русского ученого избрали членом Геттингенского повивального общества, а Парижское гальваническое общество – своим корреспондентом. Но только через 13 лет после защиты диссертации доктор медицины стал профессором. Засилье ученых-иностранцев не способствовало продвижению отечественных талантов. Иноземцы-медики всячески старались очернить Е. О. Мухина, интриговали против него. Он тоже не скрывал своего отношения к ним.

Видный российский хирург И. В. Буяльский в своих «Воспоминаниях» писал: «Профессор Е. О. Мухин ни от кого не скрывал нерасположения своего к бездушью, хвастливости и корыстолюбию иностранцев, направляющих все усилия к скорейшему обогащению за русский счет и вовсе не заботящихся о выполнении тех обязательств, которые приняли на себя при вступлении на русскую службу».

Е. О. Мухину высшие инстанции в силу своей косности, консерватизма, отказали в присвоении звания академика. «Аргументацией» министра народного просвещения графа Разумовского служил параграф 62 академического Устава, в соответствии с которым звание академика «дается только за выслугу 10 лет при академии в звании ординаторского профессора, а следовательно, прежняя служба Мухина в сем отношении не может быть принята за основание для производства его». По словам ученого секретаря университета, профессора В. М. Котельникова, выступившего на конференции ученых с предложением присвоить это звание столь уважаемому и заслуженному коллеге, которое единогласно поддержали все присутствующие, «совершенно не бралось в расчет, что Е. О. Мухин произвел весьма великое число трудов. Из его учеников вышли многие известные лекари, доктора, прозекторы, адъюнкты и профессора, которые, исполняя должности, доставляют великую пользу… Преподает он врачебные науки более 25 лет… Не получил никакого вознаграждения за пятилетнюю службу при Елисаветградском институте, за девятилетнюю – в Голицинской публичной больнице, за пятилетнюю – при Славяно-греко-латинской академии, за восьмилетнюю – при настоящей медико-хирургической академии».

Но несмотря ни на что, научная и врачебная деятельность Е. О. Мухина давно получила признание и в Москве, и в Петербурге, и в Харькове – он был членом Московского медико-хирургического общества, почетным членом Петербургского медико-хирургического общества, Московского общества испытателей природы, почетным членом Харьковского университета. Он являлся членом нескольких научных обществ Европы, был известен в Геттингене и Париже.

Е. О. Мухин сочетал научную и врачебную деятельность. Вот несколько направлений, по которым он работал: медицина и естественные науки, сущность физиологических процессов, организм и его среда, хирургия. Большую славу принесла профессору работа в московской Галицинской больнице. К нему съезжались больные не только со всей Москвы, но и из далекой провинции. К нему приходили студенты-медики для практических занятий, для них он организовал малую медико-хирургическую школу.

«Врач не может надлежащим образом исполнять должность свою, не зная анатомии. Она есть магнитная стрела, указывающая прямой путь лекарю, коим он должен при действительном своем упражнении в пользу больных. Анатомия – есть руль, направляющий действия его, также истинное и прочное основание всей врачебной науки», – учил Е. О. Мухин будущих медиков.

Вот еще некоторые штрихи к портрету декана факультета Ефрема Осиповича Мухина по воспоминаниям его современника и коллеги профессора Г. Я. Высотского: «Трудно проверить, какое множество людей всех званий обращались к нему за пособием и советом, а еще труднее объяснить, как находил он время успевать повсюду, не лишая никого из своих пациентов того внимания и того участия, которых вправе ожидать больной от своего врача… Без Мухина не обходился почти ни один консилиум, по всем концам необъятной Москвы были рассеяны его пациенты».

В семье небогатого чиновника Ивана Ивановича Пирогова тяжело заболел старший сын – его замучил ревматизм. Пытаясь облегчить его страдания, приглашали врачей, их было пятеро, но облегчения не наступало. И тогда, по совету соседей, обратились за помощью к известному всей Москве врачу, ученому Ефрему Осиповичу Мухину.

Ефрем Осипович принял приглашение немедленно, тем более, что это был случай тяжелейшего недуга, не поддающегося лечению, что было интересно ему как врачу-практику.

«Я помню еще, с каким благоговением приготовлялись все домашние к его приему, – вспоминал Николай Иванович Пирогов, будущий великий доктор, светило российской хирургии, – конечно, я, как юркий мальчик, бегал в ожидании взад и вперед; наконец подъехала к крыльцу карета четверней, ливрейный лакей открыл дверцы, и как теперь вижу высокого, седовласого господина, с сильно выдавшимся подбородком, выходящего из кареты.

Вероятно, вся эта внешняя обстановка, приготовление, ожидание, карета четверней, ливрея лакея, величественный вид знаменитой личности сильно импонировали воображению ребенка, но не настолько, чтобы тотчас же возбудить во мне подражание, как обыкновенно это бывает с детьми: я стал играть в лекаря потом, когда присмотрелся к действиям доктора при постели больного и когда результат лечения был блестящий».

Доктор поразил тогда еще совсем юного Н. И. Пирогова больше всех знакомых врачей семьи. При всей солидности и важности своего положения, огромной известности Ефрем Осипович Мухин был ласков и нежен с больным, проявляя особую чуткость и внимание. Все посторонние звуки, люди исчезали для него, оставался только больной с его жалобами и страданиями. Именно Ефрем Осипович Мухин, как вспоминал позже Н. И. Пирогов, возбудил в нем глубокое уважение к искусству врачевания. Он стал любимым доктором и близким другом семьи, советчиком при выборе профессии будущего известного хирурга Н. И. Пирогова.

Ефрем Осипович Мухин ратовал за самобытную русскую науку, и с ним были солидарны его ученики.

Так, в 1836 г. И. Е. Дядьковский писал о том, что русская наука не должна признавать «ничьего умоположения за истину иначе как только убедившись в истинности его верностью и логического, и нравственного, и физического его употребления, русские врачи, при настоящих сведениях своих, имеют полную возможность свергнуть с себя ярмо подражания иностранным учителям и сделаться самобытными…»

Ефрем Осипович Мухин перевернул горы иностранной литературы и создал российскую анатомическую терминологию, заложил основы отечественной травматологии. Он – «достойнейший и искуснейший в России анатомик», написавший первый учебник по анатомии на русском языке, а также автор целого ряда трудов по медицине.

Е. О. Мухин – не только выдающийся отечественный ученый и врач, учитель Н. И. Пирогова и И. В. Буяльского, И. Е. Дядьковского, но и великий патриот, «ревнитель русского начала», «любивший все русское и желавший иметь во всей России русских врачей».

Наказом будущему поколению отечественных медиков звучат заключительные слова Е. О. Мухина в последней лекции студентам Московского университета: …польза, честь и слава Отечества да пребудет всегда главнейшими Вашими приметами. У самого ученого и врача с любовью к труду и науке «…равнялось в нем одно только чувство – любовь к отчизне».

 

Великий врач и гражданин (Н. И. Пирогов)

13 ноября 1810 года – знаменательная дата не только для российской, но и всей европейской науки. В этот день родился будущий великий врач и гражданин России Николай Иванович Пирогов (1810–1881).

Николаю было всего два года, когда началась война с Наполеоном. «Не родись я в эпоху русской славы и искреннего народного патриотизма, какой были годы моего детства, – вспоминал Н. И. Пирогов, – едва ли бы из меня вышел космополит». Он даже учился азбуке, состоящей из карикатур на французов, над его постелью висела сабля отца в медных ножнах, Иван Иванович рассказывал ему, что с ее помощью спас крестьянку. От дедушки узнал о Петре Первом, Троице-Сергиевой лавре и о святом Сергии Радонежском, благословившем Димитрия Донского на Куликовскую битву. Слова «иди и спасай», сказанные этим святым, потом были и его словами, которые он говорил себе, когда шел туда, где нуждались в его помощи.

Самым любимым педагогом в «Своекоштном отечественном училище для детей благородного звания», куда его поместили в 12 лет после домашней подготовки буквально на последние средства, был учитель русского языка Войцехович. На его уроках он познакомился с сочинениями Державина, Крылова, Жуковского, слушал рассказы из древней и русской истории. Войцехович говорил ученикам: «Помните, что земля русская, угнетенная и подавленная всякими бедствиями, уцелела и восстала в новом величии. Гордитесь, что живете на такой святой земле».

Николай Пирогов учился легко, любил читать и постигать новое. Из-за отсутствия денег его забрали из частного пансиона. Он очень переживал, но друг их семьи, домашний доктор Е. О. Мухин, утешил семейство Пироговых, сказав, что не надо падать духом, и посоветовал готовить Николая в университет, «он способный и грамотный парень». По совету профессора ему нанимают для подготовки студента-медика. Потом вся семья благословляет Николая на экзамен, который он успешно сдает. Отец повел его в церковь, где отслужил благодарственный молебен Иверской иконе Божией Матери. Так Н. И. Пирогов начал обучаться профессии врача. После экзамена в Петербургской медико-хирургической академии он в числе нескольких студентов отправляется на учебу в Дерпт (Тарту) для подготовки к профессорской деятельности. В напутствии студентам президент академии сказал, что Россия нуждается в своих русских ученых, ей нужны свои кадры. Поэтому «мы надеемся, что приобретя необходимые знания, вы принесете большую пользу России». И пожелал всем счастливого пути.

За всю историю существования Дерптского университета не было такого студента-фанатика, как Н. И. Пирогов. Он усиленно занимается анатомией и хирургией, буквально пропадает в анатомичке, сближается с профессором хирургии Иваном Филипповичем Мойером.

Профессор был несказанно удивлен такой жаждой познания студента, который мог несколько суток подряд проводить в анатомичке, препарируя и оттачивая практические хирургические навыки. Такого студента у него еще не было. Сам И. Ф. Мойер загорелся работой, появился научный интерес. И он вместе со студентами оперировал. Владея необыкновенной хирургической легкостью, часто доверял им под его наблюдением производить какое-либо хирургическое вмешательство.

Буквально не покладая рук Н. И. Пирогов проделывал опыты по перевязке артерий на собаках и телятах. К концу месяца, потратив свои последние деньги на покупку и содержание животных, перед получением жалованья Н. И. Пирогов сидел не только без хлеба, но и даже чая и сахара не на что было купить: вместо чая пил отвар ромашки, мяты, шалфея.

«В воспоминаниях сохранилось у меня, – писал Н. И. Пирогов, – несмотря на протекшие уже с тех пор 50 с лишком лет, с каким рвением и юношеским пылом принялся я за мою науку; не находя много занятий в маленькой клинике, я почти всецело отдался изучению хирургической анатомии и производству операций над трупами и живыми животными…»

Конечно, ему после таких физических перенапряжений необходим был отдых, духовная пища. Профессор И. Ф. Мойер видел, как трудится его студент, он знал, что Н. Пирогов здесь, в Дерпте, совсем один, знал и о его бедности, поэтому старался его опекать и приглашал к себе в гости. У Мойера он познакомился с великим русским поэтом В. А. Жуковским, который был дружен с семейством профессора. Здесь Н. И. Пирогов слушал его мастерское чтение поэмы «Борис Годунов» А. С. Пушкина, Василий Андреевич Жуковский по его просьбе с большим воодушевлением прочел и свое стихотворение «Вождю победителей», посвященное М. И. Кутузову. Оно было написано после сражения под Красным. Каким патриотизмом, любовью к родине были наполнены слова, звучащие из уст автора:

В доме И. Ф. Мойера часто звучала музыка. И когда Н. И. Пирогову удавалось прийти сюда, он наслаждался игрой И. Ф. Мойера на фортепьяно, не только известного хирурга, но разностороннего, талантливого человека. Особенно его исполнением произведений Бетховена – играл профессор прекрасно.

Он еще был и защитником Н. И. Пирогова, заступился за него, когда надсмотрщик и попечитель русских кандидатов В. М. Первозщиков писал ложные доносы в Петербург о якобы неуважительном к нему отношении со стороны Н. И. Пирогова. И. Ф. Мойер тоже послал письмо, в котором поручился за своего студента. И еще – зная о его нелегкой жизни, теща И. Ф. Мойера, Екатерина Афанасьевна, пустила его к себе жить бесплатно на несколько месяцев, когда истек срок найма его квартиры. Все эти проявления дружбы, уважения к личности Н. И. Пирогова хоть немного, но скрашивали и облегчали его беспрерывный и самоотверженный труд на пути к будущим открытиям и его научной и практической деятельности.

Любимой песней – гимном студентов Дерпта было стихотворение поэта Николая Языкова «Из страны, страны далекой», положенное на музыку композитором А. А. Алябьевым. Этот гимн распевал весь университет, и самого Николая Языкова все знали и любили, он был другом и Николая Пирогова. И часто Н. Языков говорил ему: «Будем любить Москву! Там русский дух! И пел «Из страны, страны далекой»:

Иван Филиппович Мойер, видя, что дружба между ними усиливается и зная, что Н. Языков – любитель частых студенческих попоек, решил, со слов студента Иноземцева, что Николай Пирогов начал пить. Он пришел к своему ученику, и как тот не оправдывался и не возражал – Н. Пирогов не участвовал в питейных сборищах – предупредил: «Вы собираетесь стать хирургом. И разум у вас всегда должен быть чистым, ясным. А руки цепкими и ни в коем случае не дрожать… Это зелье ни в коем случае нельзя употреблять». Слова своего дерптского учителя хирург Н. И. Пирогов помнил всю жизнь, хотя никогда не злоупотреблял этим. Каждая минута была на счету – и совершенно не хватало времени ни на что.

В Дерптском университете товарищей у Н. И. Пирогова было мало, были коллеги по совместной учебе. Так, первую свою научную работу он выполнял не один, с ним трудились еще несколько студентов, но темы были разные, поэтому каждый занимался своим делом. Многие учились просто так, для себя: «не выгонят, и ладно». Жизнь студентов, как правило, беззаботна, хочется веселья, пока молоды. Кутить и веселиться – таков был лозунг немецких студентов Дерпта, не берущих книг в руки годами. Например, были даже дуэли со шпагами и пистолетами. Многие русские поначалу кое-как осваивали науки и даже добивались хороших успехов в учебе, но потом неожиданно выходили из колеи.

«За исключением нас, присланных в Дерпт, уже по окончании курса в русских университетах, и двух или трех других русских, всем прочим пребывание в Дерпте не пошло впрок. Карамзины и Соллогуб едва ли вынесли что-нибудь из дерптской научной жизни, кроме знакомства с разными студенческими обычаями; другие, как например, Языков, воспитанники из учреждений императрицы Марии и приезжие из Москвы и Петербурга полурусские и полунемцы, просто спивались и уезжали через несколько лет в весьма плохом виде; только двое из них, Федоров Василий Федорович и Кантемиров, вышли было в люди, но ненадолго. Федоров, весьма дельный астроном и наблюдатель, сделал экспедицию с Парром на Арарат, потом в Сибирь, потом сделался профессором астрономии в Киеве и ректором университета, но не оставил привычки попивать и скоро умер, еще далеко не старый; Кантемиров вышел доктором медицины, был за границей, но, до крайности бескровный и худосочный, также скоро умер еще в молодых летах».

Н. И. Пирогов сумел сохранить себя и целиком посвятить науке. Здесь, в Дерпте, он сформировался как ученый, который стремится к своей цели и добивается ее упорным трудом, и как человек, который хочет служить во благо своего Отечества. Слова Василия Андреевича Жуковского, сказанные Н. И. Пирогову однажды при встрече с ним: «очень мало среди медиков русских… А так хотелось бы иметь свою, родную, российскую величину» отложились в его памяти. Тогда он поклонился в ответ, выражая свое согласие.

После многочисленных опытов и экспериментов, изучения научных трудов Н. И. Пирогов на 50 листах описал все свои наблюдения, выводы и предложения о перевязке артерий. Свою работу «О перевязке артериальных сосудов» он дополнил красочными рисунками с натуры и представил профессорскому совету. Решением совета в 1829 г. его работа была удостоена золотой медали. Н. И. Пирогов становится известным и среди студентов, и среди профессоров университета. Теперь в знак поощрения его освобождают от посещения некоторых лекций, и он радуется этому Ведь и раньше, устав от работы в анатомичке или операционном зале, он пропускал лекции по другим предметам. И он задумал вообще не сдавать экзамен на докторскую степень. Но его, слава Богу, остановил болеющий за него всей душой профессор И. Ф. Мойер. Вот как об этом писал Н. И. Пирогов.

«…меня смущало то, что слушая лекции, я неминуемо краду время от занятий моим специальным предметом, который как ни специален, а все-таки заключает в себе, по крайней мере, три науки. А сверх того, я действительно тяготился слушанием лекций, и это неуменье слушать лекции у меня осталось на целую жизнь. Посвятив себя одиночным занятиям в анатомическом театре, в клинике и у себя на дому, я действительно отвык от лекций, приходя на них дремал или засыпал и терял нить; демонстративных лекций в то время на медицинском факультете, за исключением хирургических и анатомических, вовсе не было; ни физиологические, ни патологические лекции не читались демонстративно. Зачем же, думал я, тратить время в дремоте и сне на лекциях? Наконец я дошел до такого абсурда, что объявил Мойеру о моем решении не держать окончательного экзамена, то есть экзамена на докторскую степень, так как в это время от профессоров не требовали еще докторского диплома; а если понадобится, думал я, так дадут и без экзамена дельному человеку».

В свое оправдание он сказал И. Ф. Мойеру, что работает над докторской, и у него нет ни одной свободной минуты, а экзамен может выбить его из колеи и отберет время. Но профессор убедил его не отказываться от докторского диплома, тем более и хирургию, и анатомию, и физиологию Н. И. Пирогов прекрасно знал: «Не волнуйся, иди и спокойно сдавай». Так, в 1831 г., блестяще защитив докторскую диссертацию, он получил степень доктора медицины по теме «Перевязка брюшной аорты».

Годы в Дерптском университете были памятны Н. И. Пирогову не только учебой, но и встречами с друзьями, близкими ему по духу Особое духовное родство Н. И. Пирогов чувствовал к бывшему офицеру флота Владимиру Ивановичу Далю, тоже осваивавшему хирургию в Дерпте. Он удивлял и своей быстротой, с которой производил операции, и тем, что писал сказки, да какие – заслушаешься: собиралась такая толпа, когда он начинал их читать, что нельзя было протолкнуться.

В. И. Даль замечательно пел русские песни, аккомпанируя себе на органчике. Он хорошо знал природу и жизнь русского народа, собирал разные прибаутки, пословицы и частушки, легенды, сказы. Когда началась война с Турцией, В. И. Даль, прервав учебу, уехал воевать. Они с Н. И. Пироговым сердечно попрощались. «Долг велит, кто-то же должен защищать Родину», – с этими словами В. И. Даль сел в повозку, на лице его была радостная улыбка, хотя в глазах светилась печаль. Больше они не встречались.

Была еще одна встреча Н. И. Пирогова с ревельскими врачами Винклерами – отцом и сыном, с которыми он подружился будучи на каникулах в Ревеле (Таллине). Жители Ревеля уважали своих врачей, преклонялись перед их нелегким трудом. Особенно Н. И. Пирогова поразило в них чуткое и внимательное отношение к больным. Врачи разговаривали с больным на равных, как близкие друг к другу люди. Так возникало доверие больного к врачу, что способствовало благоприятному исходу в лечении болезни. Это был особенный, душевный метод врачевания. Из поездки в Ревель Н. И. Пирогов понял, что врачевание – это особое искусство, где роль слова очень высока.

Он стремился продолжить учебу, совершенствоваться на научном поприще, приобрести практический опыт и навыки по своей профессии, и в 1833 г. ему разрешили выехать в двухгодичную командировку за границу в Берлин. Учение было платным: нужно было из своего жалованья оплачивать и посещение лекций, и практические занятия, но впереди, считал тогда Н. И. Пирогов, было «будущее, розовые надежды, новая жизнь в рассадниках науки и цивилизации». И это так радовало и веселило молодого доктора медицины. Он тогда еще не знал, что в Берлине его постигнет разочарование – практическая медицина была изолирована от ее основ – анатомии и физиологии. Даже великие хирурги Руст, Грефе, Диффенбах оперировали вслепую, а их знания анатомии были очень малы. Поэтому хирургические операции проводились вслепую, выручала интуиция, опыт и техника. Терапевты почти не слушали и не осматривали больных, и диагноз ставился в основном на основании их жалоб. Но и там, в Германии, он находит родственные души. Это, во-первых, любитель анатомии, пожилой профессор Шлемм, который видел в иностранце человека, любившего то же самое, к чему и он был очень расположен, притом знавшего очень многое из той части анатомии, которой он мало занимался. Н. И. Пирогова восхищало в немецком хирурге его умение первостепенного техника: «его анатомические препараты отличались добросовестностью и чистотой отделки». Симпатии ученых были взаимными. Здесь же, в анатомическом театре, работал известный биолог И. Мюллер, который удивлял своим необыкновенным трудолюбием. Над своими опытами с лягушками он просиживал до самого утра. Честность и любовь к науке, неугасимая энергия первооткрывателя, простота в обхождении – черты подлинного ученого, которые были присущи И. Мюллеру. Те кратковременные встречи, происходившие у Н. И. Пирогова, подзаряжали его энергией творчества, желанием работать и делать открытия. Молодой ученый уделял основное внимание работе в клинике и анатомичке. В госпитале «Шарите» он познакомился с влюбленной в анатомирование госпожой Фогельзанг, которая за небольшую плату согласилась, чтобы он присутствовал на ее вскрытиях. Она была прекрасным учителем, очень дорогим для Н. И. Пирогова человеком, потому что не только разъясняла, но и показывала особенности препарирования и анатомирования самых сложных участков человеческого тела. Н. И. Пирогов внимательно слушал, запоминал и экспериментировал сам.

Все это пригодилось ему для его одного из самых значительных сочинений «Хирургическая анатомия артериальных стволов и фасций», написанного в 1837 г. в Дерпте, где Н. И. Пирогов возглавил кафедру хирургии. Восемь лет он собирал материалы, в основе которых лежали его собственные анатомические и экспериментальные исследования. Впервые он обратил внимание на особенности строения фасций – тонкой соединительной оболочки, покрывающей отдельные мышцы и их группы, а также сосуды, нервы и их органы. Каждой фасции он дает характеристику, указывает на особенности строения. Фасции имеют исключительно большое значение как главные ориентиры при хирургических операциях. Н. И. Пирогов определил их значение при воспалительных процессах… До сих пор эта работа является основой современной прикладной анатомии. Для наглядности он красочно ее проиллюстрировал. На свои деньги нанял художника, который в процессе работы освоил литографию и прекрасно выполнил рисунки. В этом же году выходит первая часть «Анналов (хроник) хирургического отделения Дерптского университета». Здесь Н. И. Пирогов приводит самые разные истории болезней, и каждый случай содержит выводы и размышления. Своеобразная хроника хирурга-практика поражает своей беспристрастностью, правдивостью и нелицемерием. Он писал: «Я только год состою директором Дерптской хирургической клиники и уже дерзаю происшедшее в этой клинике сообщить врачебной публике. Поэтому книга моя необходимо содержит много незрелого и мало основательного; она полна ошибок, свойственных начинающим практическим хирургам… Несмотря на все это, я счел себя вправе издать ее, потому что у нас не достает сочинений, содержащих откровенную исповедь практического врача и особенно хирурга. Я считаю священною обязанностью добросовестного преподавателя немедленно обнародовать свои ошибки…»

С безжалостностью к себе он описывает случаи, где слишком поторопился с операцией, чем способствовал смерти больного.

«В нашем лечении была совершена только одна ошибка, в которой я хочу чистосердечно признаться. При этом я не заметил, что глубокая артерия бедра… не была перевязана».

«Больного, описанного в случае 16, я таким образом буквально погубил… Я должен был быть менее тщеславным, и если я уже однажды совершил ошибку, решившись на операцию, то мог хотя бы спасти больному жизнь ценою жизни конечности».

Такого еще не случалось – чтобы сор из избы… да еще на суд широкой общественности. Мало кто отважится на такой поступок. Это была настоящая публичная исповедь, совсем как в те далекие времена, когда согрешившие повергались на землю перед входящими в храм христианами и громко всем исповедовали свои грехи, это был подвиг покаяния… Человек не только осознавал свои ошибки, он старался их не повторять.

Большая часть врачей встретила в штыки «Анналы». Н. И. Пирогова открыто ругали и проклинали за откровенное признание своих ошибок. Другие – их было мало – считали, что таким образом ученый предостерегает своих коллег от подобных ошибок. Один из университетских профессоров М. Энгельгард сказал ученому: «Ваши «Анналы» – отличная вещь! Врачебная честность необходима как воздух. Только она может спасти нас, образумить и снять гордыню». Для Н. И. Пирогова всегда было делом чести отвечать за каждую свою совершенную ошибку и не скрывать этого.

С каким трепетом Н.И. Пирогов принял заведование кафедрой хирургии, решив сразу, что не ради оклада должен ее занимать, а ради «святой любви к науке».

«Мог ли же я, молодой, малоопытный человек, быть настоящим наставником хирургии?! Конечно, нет, и я чувствовал это. Но раз поставленный судьбой на это поприще, я что мог сделать?

Отказаться? Да, для этого я был слишком молод, слишком самолюбив и слишком самонадеян. Я избрал другое средство, чтобы приблизиться сколько можно к тому идеалу, который я составил себе об обязанностях профессора хирургии. В бытность мою за границей я достаточно убедился, что научная истина далеко есть не главная цель знаменитых клиницистов и хирургов.

Я убедился достаточно, что нередко принимались меры в знаменитых клинических заведениях не для открытия, а для затемнения научной истины.

Было везде заметно старание продать товар лицом. И это было еще ничего. Но с тем вместе товар худой и недоброкачественный продавался за хороший, и кому? – молодежи – неопытной, незнакомой с делом, но инстинктивно ищущей научной правды.

Видев все это, я положил себе за правило при первом моем вступлении на кафедру ничего не скрывать от моих учеников, и если не сейчас же, то потом и немедля открывать пред ними сделанную мною ошибку, будет ли она в диагнозе или в лечении болезни».

Многие дерптские профессора относились к Н. И. Пирогову с пренебрежением, не могли смириться с тем, что он русский, считали, что русские вообще не могут заниматься наукой.

И часто ему вслед буквально шипели как змеи: этот русский, ишь, храбрится, чего захотел – в люди выбиться. Очень трудно было Н. И. Пирогову одному среди сплошной массы иностранцев. Поначалу трудно было ему и со студентами, которые вели себя предвзято с Н. И. Пироговым, тем более, что лекции он читал на немецком языке, который недостаточно знал. Но вскоре честность и открытость профессора покорили студентов. После первой лекции он обратился ко всем в аудитории со словами: «Господа, вы слышите, что я худо говорю на немецком, по этой причине я, разумеется, не могу быть так ясным, как бы этого желал, почему прошу вас, господа, говорить мне каждый раз после лекции, в чем я был недостаточно вами понят, и я готов повторять и объяснять любые препараты».

Кроме того, свои лекции Н. И. Пирогов старался иллюстрировать, например, читая им «Учение о суставах», показывал азы этого предмета на приготовленных им самим препаратах. Теория обязательно сочеталась с практическими навыками. Он разрешил студентам эксперименты над животными, заниматься в клиниках, учил большую часть времени проводить у постели больного. «Будьте чуткими и внимательными к страданиям больных», – постоянно напоминал свои студентам Н. И. Пирогов. Они не только присутствовали на его операциях, но и ассистировали ему. Так профессор своим трудолюбием, честностью и смелостью заслужил уважение и любовь студентов. Его «Анналы» были восприняты питомцами профессора восторженно. Студенты принесли Н. И. Пирогову его портрет, под которым он написал: «Мое сокровенное желание, чтобы мои ученики отнеслись ко мне с критикой, цель моя будет достигнута лишь тогда, когда они будут убеждены, что я действую последовательно; действую ли я правильно, это другое дело, которое выяснится временем и опытом».

За опытом и новыми знаниями Н. И. Пирогов едет в Париж – осмотреть французские госпитали, клиники, ознакомиться с состоянием хирургии и анатомии. А там, оказывается, читают его «Хирургическую анатомию артериальных стволов и фиброзных фасций». Встреча с известным французским хирургом Амюсса и совместное обсуждение одной медицинской темы показало Н. И.Пирогову, насколько нов был его способ исследования для Амюсса. Ученый ехал во Францию, чтобы увидеть новшества, а оказалось, что не Франция удивляет Н. И. Пирогова, а он Францию.

Знаменательным для Н. И. Пирогова стало знакомство с патриархом французской и мировой хирургии Жаном-Домиником Ларрейем, которым был не только известным деятелем военно-полевой хирургии, но и неизменным спутником Наполеона во всех наполеоновских войнах. Ж.-Д. Ларрей, добрый, отзывчивый человек, продолжал, несмотря на 72-летний возраст, работать в клиниках и преподавать. Он рассказал Н. И. Пирогову о войне, сколько крови, человеческих страданий видел, многих спас от смерти. После Бородинской битвы сделал 200 ампутаций. И он, словно упреждая будущие события, стал давать советы, как должен поступать врач на войне: всегда стараться приблизиться к полю боя, прямо тут же производить операции и оказывать помощь. Чем раньше будет оказана помощь раненому, тем лучше и для врача, и для больного, потому что меньше осложнений и кровопотерь. Необходимы также передвижные лазареты, с ними надо приближаться максимально близко к полю боя. Хоть он и был врачом, но был впереди, и это приободряло солдат. Великий хирург напутствовал Н. И. Пирогова на большие дела. Позже на долю ученого также выпали большие испытания и каждодневный, ежеминутный риск быть убитым на войне.

Н.И. Пирогов уже имел огромный опыт практической работы, если в Дерпте в госпитале было 22 койки, то в Петербурге при военно-сухопутном госпитале, где он стал работать главным врачом хирургического отделения, теперь была 1000. Здесь ему пришлось не только оперировать, но и сражаться со злом: с интригами и подлостью главного доктора госпиталя Лоссиевского. Н. И. Пирогов ужаснулся тому, что увидел: инструменты ржавые, клеенки с решетками сходство имеют, все лекарство разворовывается и продается, даже солома для тюфяков сгнила. От ран одного больного припарки и компрессы переносились бессовестными фельдшерами к другому. Даже воровство было не ночное, а дневное. После лекций в Военно-медицинской академии Н. И. Пирогов шел в госпиталь как в ад. Видя, что инструментарий не пригоден к работе, он покупал на свои деньги новый. Главный доктор госпиталя решил выжить Н. И. Пирогова из своих «владений», «сделать» профессора сумасшедшим, назначил шпионить за ним, писал ложные доносы начальству «За что возненавидел меня Лоссиевский? За правду», – говорил он своему ординатору В конце концов доведенный до отчаяния Н. И. Пирогов подал попечителю заявление об отставке. Но, к счастью, о проделках вора и подлеца Лоссиевского было известно уже до Н. И. Пирогова. Он был доставлен к попечителю…упал на колени и признался в клевете. «На другой день утром меня пригласили, – вспоминал Н. И. Пирогов, – в контору госпиталя… и там Лоссиевский… просил у меня извинения за свою необдуманность и дерзость…» Тот понял, что ему не «упечь» Н. И. Пирогова и подыскал себе теплое место. Кроме таких моральных трудностей и препон, были еще и невероятные перегрузки, работа в неприспособленных помещениях, в деревянном бараке, в котором было холодно и зимой и летом. Н. И. Пирогов работал с замороженными трупами, так как его «ледяная анатомия» была связана именно с такой методикой. Один из свидетелей его работы доктор А. Л. Эберман писал: «Этот великий муж работал нам не чета, работал без устали. Бывало, проходя поздно вечером мимо анатомического здания, старого деревянного барака, я не раз видел стоявшую у подъезда, занесенную снегом его кибитку. Н. И. работал в своем маленьком кабинете над замороженными распилами частей человеческого тела, отмечая на снятых с них рисунками топографию распилов. Боясь порчи распилов, он не щадил ни себя, ни времени и работал до глубокой ночи».

Так создавалась прикладная анатомия – физиологическая, хирургическая и патологическая. Она была еще и топографической – анатомический атлас содержал рисунки всех частей и органов человеческого тела. Он стал незаменимым руководством для врачей-хирургов при операциях больных. Непосильный труд и невероятные перегрузки привели к тому, что Н. И. Пирогов слег и смог оправиться нескоро. Через 1,5 месяца поднялся на ноги, но ничего не помнил, что с ним было, очень ослабел. Его мать и сестры, приехавшие в Петербург ухаживать за ним, рассказывали ему, что он лежал неподвижно, и лишь едва заметное дыхание говорило, что он жив.

Несмотря на предостережение врача не перегружать себя чрезмерными занятиями, скоро Н. И. Пирогов приступил к работе – кропотливому труду в анатомичке, а также к изданию «Полного курса прикладной анатомии человеческого тела». Приходилось вкладывать свои собственные средства, выбивать льготы по изданию у высокопоставленных лиц, ходить по инстанциям. Н. И. Пирогов пытается также при академии создать Анатомический институт, у одного только попечителя Веймарна он побывал на приеме 20 раз. В 1846 г., несмотря на ожесточенное сопротивление противников Н. И. Пирогова, был утвержден проект Анатомического института при Петербургской академии, а ее директором назначен Н. И. Пирогов. Это хоть немного смягчает горе безутешного ученого, потерявшего любимую жену Екатерину Дмитриевну, которая с первых минут совместной жизни поняла мужа и старалась жить только его интересами. Она умерла на следующий день после родов второго сына, так и не придя в сознание. Вечерами он уходил из дома, чтобы хоть как-то забыться, смерть жены преследовала его. Он уезжает за границу для ознакомления с заграничными анатомическими отделениями во Франции, Австрии, Италии и Швейцарии. Именно за границей он узнает об эфирном наркозе. Приехав в Петербург, сразу с головой погружается в работу – занимается его изучением.

Получены положительные результаты на животных – и он подвергает «эфированию» самого себя и своих помощников. Лишь убедившись в незначительности его вреда, Н. И. Пирогов активно начинает его применять: за 1847 год было выполнено более 600 операций под наркозом. Сразу же после издания его работы, посвященной наркозу, Н. И. Пирогов отправляется испытывать его на Кавказ, где шла война против горцев. Как ни странно, но трудности, которые возникали в его работе, и были тем самым стимулом, который помогал ученому двигаться дальше. Только преодолевая препятствия, отдавая себя целиком своему делу, Н. И. Пирогов чувствовал себя счастливым.

После смерти жены, Екатерины Дмитриевны, он остался один: «У меня нет друзей». А дома его ждали мальчики, сыновья, Николай и Владимир. Дважды неудачно пытаясь жениться по расчету, он не скрывал этого от себя самого, от знакомых, вероятно, и от девиц, намечаемых в невесты.

У своих знакомых, где Н. И. Пирогов иногда проводил вечера, ему рассказали про 22-летнюю баронессу Александру Антоновну Бистром, восторженно читающую и перечитывающую его статью об идеале женщины. Девушка чувствует себя одинокой душой, много и серьезно размышляет о жизни, любит детей. В разговоре ее называли «девушкой с убеждениями».

Для Н. И. Пирогова его дело всегда было на первом месте. Поэтому когда Н. И. Пирогов сделал предложение баронессе А. А. Бистром и она согласилась, то он, заранее уверенный, что будет вспыльчивым и раздражительным, если медовый месяц нарушит его привычную работу, просит баронессу подобрать к приезду в имение его родителей (там решили сыграть свадьбу) увечных бедняков, нуждающихся в операции. Только помогая тем, кто нуждается в его помощи, Н. И. Пирогов мог по-настоящему ощутить радость, насладиться первой порой любви!

Самым большим испытанием для него явилась война, сначала на Кавказе, где он воочию увидел огромное количество раненых и больных, и операции проводил в крайне неблагоприятных условиях, часто стоя на коленях или в согнутом положении тела: шалаш-операционная был сделан из древесных ветвей, покрытых соломою. Вместо матрасов стелили солому, а койками служили скамьи из камней, крайне низкие. По этой причине хирургу и приходилось оперировать в столь неудобном положении. В других шалашах и палатках также лежали раненые, и Н. И. Пирогов с риском для здоровья спал прямо на холодной земле. Он вспоминал, «что утомленные до изнеможения днем при производстве операций и перевязок (по большей части в согнутом положении), пропитанные эфирными парами и нечистотою, мы сами терпели еще много и ночью от вшей, которых приносили мы с собою от больных… но мы могли по крайней мере утешить себя тем, что совестливо исполняли наши обязанности и не пропустили ни одного случая устранить страдания раненых…» У большинства солдат были очень тяжелые раны. «Мириады мух, привлеченных смрадными испарениями, облепливали тяжело раненных и тех особливо, которые лежали без чувства; вши и черви гнездились в соломе и белье». Чтобы облегчить страдания раненых при их перевозке в госпиталь, Н. И. Пирогов применил неподвижную крахмальную повязку. Она создает покой, особенно в дороге, и часто делает ненужной ампутацию», – советовал он врачам. И боль, и отечность после наложения повязки в месте перелома быстро исчезала.

Н. И. Пирогов видел, в каких условиях работали военные врачи, да и он сам, впервые оказавшись на войне. По его мнению, это были патриоты России. Таким был и Н. И. Пирогов.

«Врачи в действующих отрядах всегда готовы под неприятельскими выстрелами подавать пособие раненым, и не было ни одного случая, когда бы врача на Кавказе обличили в неготовности идти навстречу опасности; напротив, много раз уже случалось, что они были ранены, убиты; был даже случай, когда один врач должен был принять команду над ротою и взял завал; были случаи, что один врач должен был перевязывать при ночном нападении до 200 раненых. Во время господствующей холеры на руках одного бывали целые сотни холерных больных и никогда не слышно было, чтобы начальники жаловались на нерадение или беспечность врача».

Героический период жизни Н. И. Пирогова продолжился на Крымской войне. В Севастополе он стал применять сортировку больных – одним операцию делали прямо в боевых условиях, других эвакуировали сразу после оказания медицинской помощи. Впервые Н. И. Пирогов ввел новую форму медицинской помощи и сам возглавил военную общину сестер милосердия и тем самым заложил основы военно-полевой медицины.

С. П. Боткин, приехавший во время Крымской войны в Севастополь вместе с другими медиками и работавший под началом Н. И. Пирогова, писал: «По приезде Ник. Ив. в Крым во второй раз, южная сторона Севастополя была нами уже оставлена, большая часть больных и раненых стягивалась в Симферополь, где и основал Пирогов свою главную квартиру. Осмотрев помещение больных в Симферополе, в котором тогда находилось около 18-ти тысяч, рассортировав весь больничный материал по различным казенным и частным зданиям, устроив бараки за городом, Пирогов не пропустил ни одного тяжело раненого без того или другого совета, назначая операции, те или другие перевязки. Распределив своих врачей по различным врачебным отделениям, он принялся за преследование злоупотреблений администрации.

По распоряжению Ник. Ив. принимали на кухне по весу, запечатывали котлы так, чтобы нельзя было вытащить из него объемистого содержимого, тем не менее все-таки наш бульон не удавался: находилась возможность и при таком надзоре лишать больных их законной порции.

Нужно было иметь всю энергию Н. Ив., чтобы продолжить эту борьбу с лихоимством, начало которого лежало, конечно, не в отдельных личностях, а в определенной системе и в нашей общей степени нравственного развития.

Около Н. Ив. в Симферополе держались почти исключительно те врачи, которые с ним приехали, большей же части товарищей он был не люб, так как стремления его были невыгодны для многих; молодые по врачебной иерархии врачи его избегали из страха своего начальства».

Н. И. Пирогов, постоянно беспокоясь о раненых, вступал в конфликт с администрацией, требовал вовремя обеспечивать всем необходимым лазареты, жаловался на то, что разворовывались продукты и медикаменты.

В одном из писем к жене Н. И. Пирогов пишет:

Я люблю Россию, люблю честь родины, а не чины; это врожденное, его из сердца не вырвешь и не переделаешь, а когда видишь перед глазами, как мало делается для отчизны… так поневоле хочешь лучше уйти от зла, чтобы не быть, по крайней мере, бездейственным его свидетелем…

Многие лекарства Н. И. Пирогов покупал на свои деньги и радовался, что можно было спасти купленным им хлороформом или хиной хотя бы сотню раненых. Из Петербурга вместо перевязочных материалов приходили сигареты и чай… От нерадивости многих начальников у него опускались руки. Ах, если бы были нужные медикаменты, то многие из солдат были бы живы! Сколько слез пролил Н. И. Пирогов у постели умирающих, оставшихся умирать без необходимых медикаментов. Своей жене, его близкому другу, он описывает ужасающие условия, в которых находились больные: «раненые лежат в грязи, как свиньи, с отрезанными ногами. Я, разумеется, об этом сейчас же доношу главнокомандующему, а там злись на меня кто хочет, я плюю на все…врачи действительно виноваты, что они, как пешки, не смеют пикнуть, гнутся, подличают и, предвидя грозу от разъяснения правды, молчат…»

Н. И. Пирогов считал, что если Севастополь падет, то только от интриг высшего командования, их чиновничьих притеснений. Когда физические, моральные и духовные силы Н. И. Пирогова были на исходе, он едет в Петербург – находясь в Севастополе, он не в силах был улучшить судьбу раненых и хотел путем хождения по верхам изменить их положение. Он обращается с докладной запиской к военному министру и излагает план, в котором предлагает поменять организационную структуру медицинского обеспечения армии в Крыму. Но они – верхи – устали от замечаний Пирогова, и директор медицинского департамента по приказу военного министра, прочитав докладную записку ученого, накладывает свою резолюцию: «Записка Пирогова не заслуживает, чтобы ей давали какой-либо ход». «Он лезет не в свое дело, разве можно организовать качественную медицинскую помощь на войне» – это голос чиновников. «Централизация» и независимость медицинской службы на войне необходимы, чтобы не зависеть от недобросовестных снабженцев госпиталей и безграмотных начальников госпиталей и подчиняться одному главнокомандующему», – таково мнение Н. И. Пирогова. Было все – споры, разговоры, но не было дела. Более того, военное ведомство категорически против второй поездки Н. И. Пирогова в Крым. За него вступилась великая княгиня Елена Павловна: «Я выложу все свои сбережения… К чему мне они, если там так запросто убивают русских солдат». И добилась своего. Но перед этим она на одном из вечеров императорского двора познакомила Н. И. Пирогова с молодой императрицей, сочувствующей ему. В разгар их беседы вошел император Александр II, которому великая княгиня представила Н. И. Пирогова. И когда государь спросил, правда ли, что чиновники обворовывают в Крыму всю армию, тот ответил «да» и добавил, что он свидетель тому: нет соломы, хлеба, воды, инструментов и к раненым относятся как к собакам, «…все потому, что все эти ваши люди есть первоклассные воры и антипатриоты…» Н. И. Пирогов всегда говорил правду, никогда не изменяя себе, своей совести, своим убеждениям.

Всей своей жизнью Н. И. Пирогов исполнил одну из самых главных заповедей в Евангелии – положил душу свою за ближних своих. И всегда, во всех, даже самых тяжелых, периодах своей жизни, не отступал от истины. Архиепископ Иоанн (Шаховский) сказал так о нем: «Нет в русской медицине имени более прославленного, чем имя хирурга Николая Ивановича Пирогова. Памятник ему стоит в Москве, и подвиги его во время Севастопольской кампании и научные его достижения в области медицины, – почетная страница русской науки…»

Когда читаешь его размышления о мире и человечестве, вспоминается одна древняя молитва:

В эпиграфе к своей статье «Вопросы жизни» Н. И. Пирогов писал, что на вопрос незнакомца, разговаривающего с ним «к чему вы готовите сына?», он ответил: «быть человеком». Позже ученый скажет: «Каждый должен исполнять свой долг до тех пор, покуда он жив». Только так может состояться человек.

Какой долг? – спросите вы. У каждого из нас есть долг – по мере своих сил, способностей служить Родине. Есть еще долг перед теми людьми, которые беззаветно и преданно, бескорыстно и самоотверженно трудились на благо России. Они хотели, чтобы наша Отчизна была лучше, чтобы мы, ее потомки, приумножали ее честь и славу И в этом нам послужит примером жизнь величайшего русского хирурга и мыслителя Н. И. Пирогова.

 

Башня молчания (И. П. Павлов)

Семейство Павловых было хорошо известно в одном из захудалых приходов Рязани. Петр Дмитриевич, молодой священник, весьма просвещенный человек, имел семинарское образование, а также репутацию весьма порядочного, высоконравственного и примерного семьянина. Единственным подспорьем его семьи был сад и огород. И Варвара Ивановна, хотя и не получила никакого образования, была трудолюбивой и умелой воспитательницей детей и любящей женой и матерью.

Иван Петрович Павлов (1849–1936) первенец в семье Павловых. Он рос здоровым и задорным. Охотно помогал с младшими братьями и сестрами в домашних делах и в огороде, и в саду. Его отец старался приучать детей к труду, порядку, аккуратности. «Делу время, потехе – час», – любил он повторять эту пословицу детям. И мать и отец И. П. Павлова были большими тружениками. Дети старались помогать родителям и печь истопить, и дров нарубить, и воды принести. Как-то раскладывая для просушки яблоки на высоком помосте, восьмилетний Иван упал на каменный пол, сильно ударился и серьезно заболел. Его лечили, но безрезультатно. Тогда крестный отец Ивана – игумен Троицкого монастыря – взял его к себе. Он оказался добрым, умным и весьма образованным человеком. Стал заниматься с мальчиком гимнастическими упражнениями, старался подкрепить, подкормить Ивана, а также закалить ребенка. Чистый воздух и все процедуры благотворно повлияли на него. К Ивану вернулись здоровье и сила. Он пошел в школу.

В библиотеке отца ему попалась книга английского ученого Д. Льюиса «Физиология обыденной жизни» с красочными иллюстрациями, сильно поразившая его воображение. Он прочел ее дважды, как учил поступать отец с каждой книгой, и захотел заниматься биологией. Толчком к изучению естествознания послужила монография И. М. Сеченова «Рефлексы головного мозга», где в увлекательной форме рассказывалось о природе явлений психической жизни. Так после шестого курса духовной семинарии Иван Петрович решает изменить свою жизнь и посвятить ее науке, которой потом занимался почти 65 лет.

Он поступил на естественное отделение физико-математического факультета университета.

И. П. Павлов был очень увлечен учебой в университете. Этому во многом способствовал профессорско-преподавательский состав физико-математического факультета. В числе профессоров естественного отделениям факультета были выдающиеся химики Д. И. Менделеев и А. М. Бутлеров, знаменитые ботаники А. Н. Бекетов и И. П. Бородин, известные физиологи Ф. В. Овсянников и И. Ф. Цион и др. «Это было время блестящего состояния факультета, – писал И. П. Павлов в «Автобиографии». – Мы имели ряд профессоров с огромным научным авторитетом и с выдающимся лекторским талантом».

И. П. Павлова все больше и больше привлекала физиология, и на третьем курсе он решил посвятить себя этой бурно развивающейся науке. Его окончательный выбор в большей мере был сделан под влиянием профессора И. Ф. Циона, читавшего курс физиологии, талантливого ученого, искусного экспериментатора и блестящего лектора. Позднее И. П. Павлов вспоминал: «Я избрал главной специальностью физиологию животных и добавочной – химию. Огромное впечатление на всех нас, физиологов, производил Илья Фадеевич Цион. Мы были прямо поражены его мастерски простым изложением самых сложных физиологических вопросов и его поистине артистической возможностью ставить опыты. Такой учитель не забывается всю жизнь».

Совместно со своим сокурсником М. М. Афанасьевым была проделана интересная экспериментальная работа по физиологии нервов поджелудочной железы, которую совет университета удостоил золотой медали.

После окончания университета, получив ученую степень кандидата естественных наук, будущий ученый работаету профессора И. Ф. Циона на кафедре физиологии в Медико-хирургической академии, куда поступает на третий курс «не с целью сделаться врачом», а чтобы продолжить научную деятельность по физиологии.

Исследования по физиологии кровообращения, проведенные И. П. Павловым в лаборатории профессора К. Н. Устимовича, куда он поступает после ухода из академии своего учителя, привлекли внимание физиологов и врачей. Так он становится известным в научных кругах. В результате многочисленных опытов ученый добился измерения давления у собак, не усыпляя и не привязывая их к опытному столу, разработал уникальный метод хронической фистулы мочеточников. Жажда знаний заставляет И. П. Павлова экономить на всем, чтобы побывать заграницей, познакомиться с научными исследованиями своих коллег. Это ему удается. Там он познакомился с работами известного физиолога профессора Р. Гейденгайна в Бреславле. Поездка за границу расширила научный кругозор И. П. Павлова, положила начало дружбы с Р. Гейденгайном.

Часто, несмотря на крайне неблагоприятные условия для работы, например в физиологической лаборатории С. П. Боткина – она помещалась в маленьком, совершенно неприспособленном для научной работы ветхом деревянном домике, построенном не то для дворницкой, не то для бани, недоставало необходимого оборудования, не хватало денег на покупку подопытных животных и на другие исследовательские нужды, И. П. Павлов развивал кипучую деятельность. Он и планировал, и осуществлял эксперименты на животных самостоятельно, что помогло раскрыть самобытный талант молодого ученого, явилось предпосылкой развития его творческой инициативы. За годы работы в лаборатории в полной мере проявилась колоссальная трудоспособность, неукротимая воля и неисчерпаемая энергия ученого.

И. П. Павлов не только разрабатывал новые методики и модели физиологических экспериментов, которые ставились в лаборатории как им самим, так и руководимыми им молодыми врачами, оперировал подопытных животных и выхаживал их, но и сам изобретал и изготавливал новую аппаратуру. В. В. Кудревецкий, работавший в ту пору вместе с И. П. Павловым, вспоминает: «Иван Петрович сделал из жестяных консервных коробок термостат, прикрепил его к железному штативу и подогревал маленькой керосиновой лампой. Сотрудники лаборатории были заражены энтузиазмом руководителя, его преданностью науке, готовностью к самопожертвованию во имя любимого дела. И не удивительно, что в итоге даже в таких непригодных для исследований условиях были получены поразительные научные результаты».

Иван Петрович Павлов достиг выдающихся результатов в области изучения физиологии кровообращения и пищеварения, в разработке некоторых актуальных вопросов фармакологии, в усовершенствовании своего незаурядного экспериментального мастерства, а также в приобретении навыков организатора и руководителя коллектива научных работников. Несмотря на материальные трудности, И. П. Павлов считал этот период своей жизни необычайно содержательным и плодотворным и всегда вспоминал о нем с особенной теплотой и любовью. В «Автобиографии» он писал об этом периоде: «Первое дело – полная самостоятельность и затем возможность вполне отдаться лабораторному делу». Моральную и материальную поддержку С. П. Боткина молодой ученый чувствовал на протяжении всей своей деятельности в лаборатории. А идеи С. П. Боткина о роли нервной системы в нормальной и патологической деятельности организма, а также его убеждения в необходимости предельного сближения клинической медицины с экспериментальной физиологией в сильной мере способствовали формированию научных взглядов И. П. Павлова. «С. П. Боткин, – писал он много лет спустя, – был лучшим олицетворением законного и плодотворного союза медицины и физиологии, тех двух родов наук человеческой деятельности, которые на наших глазах воздвигают здание науки о человеческом организме и сулят в будущем обеспечить человеку его лучшее счастье – здоровье и жизнь».

Среди выполненных И. П. Павловым в лаборатории С. П. Боткина научных работ наиболее выдающимся следует считать исследование о центробежных нервах сердца. «Идея исследования и осуществление ее принадлежат только мне, – писал И. П. Павлов, – Но я был окружен клиническими идеями профессора Боткина и с сердечной благодарностью признаю плодотворное влияние, как в этой работе, так и вообще на мои физиологические взгляды того глубокого и широкого, часто опережающего экспериментальные данные нервизма, который, по моему разумению, составляет основную заслугу Сергея Петровича перед физиологией».

Впоследствии «Центробежные нервы сердца» – это тема докторской диссертации И. П. Павлова, которую он блестяще защитил в 1883 г. и был награжден золотой медалью. С. П. Боткин не оставил своими заботами молодого ученого. Именно по его представлению И. П. Павлова послали в двухгодичную заграничную командировку.

«Доктор Павлов, – подчеркивал в своей записке С. П. Боткин, – по оставлении при академии посвятил себя специально изучению физиологии, которой по преимуществу занимался еще и в университете, проходя курс естественных наук. Близко стоя к его работам, я с особым удовлетворением могу засвидетельствовать, что все они отличаются оригинальностью как по мысли, так и по методам; результаты же их по всей справедливости могут стоять наряду с лучшими открытиями последнего времени в области физиологии, почему, по моему мнению, в лице доктора Павлова мы имеем серьезного и остроумного ученого, которому академия должна помочь на избранной им ученой дороге».

До глубокой старости И. П. Павлов вспоминал о своей работе в лабораториях Р. Гейденгайна и К. Людвига в Бреславле и Лейпциге, о том, как обогатила его эта поездка новыми идеями, помогла усовершенствовать мастерство экспериментатора. «Заграничное путешествие, – писал он в своей «Автобиографии», – дорого было для меня главным образом тем, что познакомило меня с типом ученых работников, каковы Гейденгайн и Людвиг, всю жизнь, все радости и горе ее положивших в науке и ни в чем другом».

Итогом напряженной, целеустремленной и исключительно плодотворной, самоотверженной, сопряженной с острой материальной нуждой и лишениями жизни И. П. Павлова стали его свершения, выдающиеся открытия в науке. На поприще физиологии он был известен не только в России, но и за ее пределами.

Своим авторитетом, выдающимися научными достижениями И. П. Павлов словно магнитом притягивал к себе молодых энтузиастов науки. В его лабораториях проводили исследования, знакомились с новыми приемами операций, методиками экспериментов студенты Военно-медицинской академии, специалисты, прикомандированные к Институту экспериментальной медицины, врачи из разных концов страны и из-за границы: американские ученые Ф. Бенедикт и И. Келлог; английские – У Томсон и Е. Каткарт; немецкие – В. Гросс, О. Конгайм и Г. Николаи; японские– Р. Сатаке, X. Ишикава; бельгиец Ванде Пют, швейцарский невролог М. Минковский, болгарский врач Л. Починков и др.

Многие отечественные и зарубежные специалисты работали под руководством талантливого физиолога без денежного вознаграждения. Правда, такие сотрудники довольно часто менялись, и это сильно мешало ученому планомерно проводить научные исследования в больших масштабах. Все же добровольцы-энтузиасты немало помогли в реализации идей ученого.

В отделе физиологии Института экспериментальной медицины, который служил основной базой его научно-исследовательской работы, у него работало всего два штатных сотрудника, в убогой лаборатории Академии наук – один, да и тому Павлов платил из личных средств, на кафедре физиологии Военно-медицинской академии их число было также сильно ограничено.

В один из тяжелых периодов своей жизни И. П. Павлов был вынужден прибегнуть к побочным заработкам, некоторое время он преподавал в школе для фельдшериц. И, тем не менее, всецело был предан любимому делу.

Как-то раз видя, в каком бедственном положении находится их руководитель, на плечах которого была уже семья, сотрудники лаборатории собрали деньги и принесли ему. И. П. Павлов поблагодарил всех и охотно взял. Каково же было удивление их на следующий день – на всю сумму ученый накупил собак для опытов.

Нередко свои мизерные заработки Иван Петрович тратил на покупку подопытных животных и прочие нужды исследовательской работы в своей лаборатории. Профессор Н. Я. Чистович, работавший в то время под руководством И. П. Павлова, позднее писал: «Вспоминая это время, я думаю, каждый из нас ощущает чувство живейшей признательности нашему учителю не только за талантливое руководство, но, главное, за тот исключительный пример, который мы видели в нем лично, пример человека, всецело преданного науке и жившего только наукой, несмотря на самые тяжелые материальные условия, буквально нужду, которую ему приходилось переносить со своей героической «дражайшей половиной».

Серафима Васильевна всегда была для Ивана Петровича не только верным другом, но любящей и преданной женой. Их любовь была взаимной – общность духовных интересов, близость взглядов по многим вопросам жизни – все это помогало переносить невзгоды жизни. Иван Петрович Павлов говорил: «Искал в товарищи только хорошего человека и нашел его в моей жене – Саре Васильевне, урожденной Карчевской, терпеливо переносившей невзгоды нашего допрофессорского жития, всегда охранявшей мое научное стремление и оказавшейся столь же преданной на всю жизнь нашей семье, как я лаборатории».

А вот как отзывалась о своем муже она: «Иван Петрович был хорошего роста, хорошо сложен, ловок, подвижен, очень силен, любил говорить и говорил горячо, образно и весело. В разговоре сказывалась та скрытая духовная сила, которая всю жизнь поддерживала его в работе и обаянию которой невольно подчинялись все его сотрудники и приятели. У него были русые кудри, длинная русая борода, румяное лицо, ясные голубые глаза, красные губы с совершенно детской улыбкой и чудесные зубы. Особенно нравились мне умные глаза и кудри, обрамлявшие большой открытый лоб».

Они венчались и были преданы друг другу всю жизнь. Жили в основном нуждаясь материально и даже бедствуя: молодоженам в тот период жизни недоставало денег, чтобы «купить мебель, кухонную, столовую и чайную посуду, да и белья для Ивана Петровича, так как у него не было даже летней рубашки».

Серафима Васильевна неоднократно умоляла его ускорить защиту диссертации на степень доктора медицинских наук, справедливо укоряла, что он все время занимается оказанием помощи своим ученикам в лаборатории и совсем забросил собственные научные дела. Но И. П. Павлов был неумолим; он стремился получить более новые, значительные и достоверные научные факты для своей докторской диссертации и не помышлял об ускорении ее защиты.

Со временем, по мере постепенного улучшения материального положения семьи, в связи с повышением должностного ранга и присуждением ему премий им. Адама Хойнацкого Варшавским университетом такого рода инциденты стали редким явлением и исчезли совсем. Серафима Васильевна взяла на себя всю тяжесть семейных забот и на протяжении многих лет безропотно переносила все неприятности и неудачи, которые в ту пору были у Ивана Петровича. Своей верной любовью она немало способствовала успехам мужа в науке. Супружеская жизнь Ивана Петровича оказалась на редкость счастливой.

В 1904 г. И. П. Павлов был удостоен Нобелевской премии по физиологии и медицине «в знак признательности его работ по физиологии пищеварения, которые позволили изменить и расширить наши знания в этой области». Одним из величайших достижений И. П. Павлова является разработка способа получения у животных большого количества натурального желудочного сока, который необходим больным, страдающим заболеванием желудка. Благодаря его методу хронического эксперимента стало возможным изучение целостного, практически здорового животного. Теперь мы знаем, что если нервная система дает сбой, то страдает весь организм, т. е. все болезни от нервов. Именно И. П. Павлов на основе метода хронического эксперимента обосновал принцип нервизма – идею о решающей роли нервной системы в регуляции всех органов и систем организма.

В 1907 г. он был избран членом Российской Академии наук. В этот период времени он проводил работы по физиологии высшей нервной системы.

Ученый неоднократно обращался к общественности и просветительским обществам с призывом о частной поддержке его лабораторий. Такая помощь иногда оказывалась. Например, благодаря субсидии московского мецената X. С. Леденцова удалось начать строительство знаменитой «башни молчания» – специальной лаборатории для изучения условно-рефлекторной деятельности у собак. Это была единственная в мире лаборатория по изучению высшей нервной деятельности. Она представляла собой особое помещение, позволяющее поместить подопытное животное в полную изоляцию от внешнего мира.

Проводя свои опыты, ученый заметил, что выделение слюны у собаки может происходить даже в ответ на шаги человека, приносящего ей пищу в одно и то же время. Значит, у собаки вырабатывалась условная связь между звуком шагов и получением еды. Таким образом, пища – безусловный, врожденный раздражитель, вызывавший слюноотделение. Шаги же – условный раздражитель. Сама связь, образующаяся в коре головного мозга, получила название условного рефлекса. Условным раздражителем могут служить и звонок, и свет, и тепло, и холод, и много другое.

В одной из своих работ И. П. Павлов отмечал: «Всю совокупность высшей нервной деятельности я представляю себе отчасти для систематизации повторяя уже сказанное выше, так. У высших животных, до человека включительно, первая инстанция для сложных соотношений организма с окружающей средой есть ближайшая к полушариям подкорка с ее сложнейшими безусловными рефлексами, инстинктами, влечениями, аффектами, эмоциями… Вызываются эти рефлексы относительно немногими безусловными, т. е. с рождения действующими, внешними агентами. Отсюда ограниченная ориентировка в окружающей среде и вместе с тем слабое приспособление. Вторая инстанция – большие полушария, но без лобных долей. Тут возникают при помощи условной связи ассоциации, новый принцип деятельности: сигнализация немногих безусловных внешних агентов бесчисленной массой других объектов, постоянно вместе с тем анализируемых и синтезируемых, дающих возможность очень большой ориентировки в той же среде и тем уже гораздо большего приспособления».

Выработка разнородных и разностепенных условных рефлексов – одна из существенных функций коры больших полушарий мозга. Эти рефлексы лежат в основе простых и сложных поведенческих актов и составляют основной фонд высшей нервной или психической деятельности высших животных и человека. По мнению ученого, «с фактом условного рефлекса отдается в руки физиолога огромная часть высшей нервной деятельности, а может быть и вся».

В октябре 1920 г. Герберт Уэлльс встретился в Петрограде с И. П. Павловым. Он писал: «Павлов все еще продолжает свои замечательные исследования – в старом пальто, в кабинете, заваленном картофелем и морковью, которые он выращивает в свободное время». Иван Петрович Павлов считал, что его дело «как научное – именно общечеловеческое, интернациональное, а не специально русское» и мечтал довести его до конца.

Октябрьскую революцию 1917 года он не принял: «проделываемый опыт над Россией, социальный и политический опыт обречен на непременную неудачу», – полагал ученый. Среди полного хаоса и разрухи продолжать научную деятельность было невозможно, и он в июне 1920 г. обратился в Совет народных комиссаров с прошением: «о приискании мне места вне родины, на котором я мог бы достаточно пропитываться с моей женой и без помехи продолжать мою научную работу, которую смею считать очень важною и на которую мой мозг еще вполне способен…»

Зарубежная пресса активно обсуждала прошение И. П. Павлова работать за границей. Каролинский медико-хирургический институт, присуждавший Нобелевские премии по физиологии и медицине, направил B. И. Ленину просьбу разрешить И. П. Павлову «выехать в Швецию, где ему была бы предоставлена возможность в благоприятной и спокойной обстановке проводить свои великие исследования». В письме подчеркивалось, что «эта идея возникла в научных кругах Института, присуждающего Нобелевские премии, и была подхвачена Шведским Красным Крестом: профессору Павлову ничего о ней неизвестно». (Есаков В…И академик Павлов остался в России // Наука и жизнь. 1989. № 9. C. 79–80.)

Как можно было отпустить одного из величайших ученых мира, единственного в стране лауреата Нобелевской премии, почетного члена 90 иностранных и отечественных академий, университетов, различных научных обществ, «представляющего большую культурную ценность», по словам В. И. Ленина, из страны?

2 февраля 1921 г. В. И. Ленин подписал ответ на письмо Центрального комитета Правления Шведского Красного Креста:

«Гуманная помощь в форме присылки различных медикаментов, предложенная шведским Красным Крестом больным Петроградской коммуны, была принята правительством Российской Советской Федеративной Социалистической Республики с искренней благодарностью. Однако, к своему сожалению, Российское Советское правительство вынуждено отклонить просьбу Центрального комитета шведского Красного Креста относительно переезда Павлова для научной работы в Швецию, так как в настоящее время Советская Республика вступила в период интенсивного строительства, что требует напряжения всех духовных и творческих сил страны и делает необходимым эффективное содействие и сотрудничество таких выдающихся ученых, как профессор Павлов…

Теперь, когда военные нападения всех врагов России отбиты и взаимные связи со странами Западной Европы вновь постепенно, но неуклонно устанавливаются, существует надежда, что для развития и применения русской науки будут созданы необходимые условия» (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 52. С. 302–303).

24 января 1921 г. было принято постановление Совета Народных Комиссаров «Об условиях, обеспечивающих научную работу академика И. П. Павлова и его сотрудников».

И. П. Павлов радуется любой помощи, поддержке – всему, что движет его научную деятельность, принимает все нужное для физической лаборатории, которой он заведовал в Институте экспериментальной медицины, но от усиленного «специального пайка, равного по калорийности двум академическим», отказывается наотрез. Ученый считает, что в такое трудное время нельзя «быть в привилегированном положении сравнительно с близкими товарищами». В его лаборатории наиболее ценные для эксперимента собаки подкармливались за счет академического пайка сотрудников. И. П. Павлов считал себя вторым поколением российских физиологов, основоположником отечественной физиологии – И. М. Сеченова.

В короткий срок были созданы наилучшие условия для научных исследований великого ученого. В Институте экспериментальной медицины была закончена постройка «башни молчания». К 75-летию И. П. Павлова физиологическая лаборатория была реорганизована в Физиологический институт Академии наук СССР (ныне носящий имя Павлова), а к его 80-летию в Колтушах (под Ленинградом) начал работать специальный научный институт-городок, единственное в мире научное учреждение такого рода, его называли «столицей условных рефлексов».

«Ему тогда было 86 лет, – вспоминал американский ученый У Кэпиоп, – и он еще сохранил много прежней подвижности и жизненной энергии». Особо он отмечал совместно проведенный им день с И. П. Павловым в институте, построенном для продолжения экспериментальных работ И. П. Павлова, который выразил сожаление, что не было такой возможности в таких условиях работать раньше. И если бы можно было повернуть время назад…

Рефлекс цели имеет огромное значение. Он есть основная форма жизненной энергии каждого из нас. Жизнь только для того и красна и сильна, кто всю жизнь стремится к постоянно достигаемой, но никогда не достижимой цели, или с одинаковым пылом переходит от одной цели к другой. Вся жизнь, все ее улучшения, вся ее культура делаются только людьми, стремящихся к той или иной поставленной ими себе в жизни цели, – писал И. П. Павлов. «Высокими» людьми он называл тех, для кого главной целью были нравственные, духовные ценности, задачи и свершения. Таким был он сам, всю свою жизнь посвятив науке.

О своей научной деятельности И. П. Павлов говорил: «Что ни делаю, постоянно думаю, что служу этим, сколько позволяют мои силы, прежде всего моему отечеству, нашей русской науке».

Его «Письмо к молодежи», написанное в 1935 г., за год до смерти, стало своеобразным завещанием грядущим поколениям, тем, кто посвятил себя науке.

Письмо к молодежи

«Что бы я хотел пожелать молодежи моей родины, посвятившей себя науке?

Прежде всего – последовательности. Об этом важнейшем условии плодотворной научной работы я никогда не смогу говорить без волнения. Последовательность, последовательность и последовательность. С самого начала своей работы приучите себя к строгой последовательности в наполнении знаний.

Изучите азы науки, прежде чем пытаться взойти на ее вершины. Никогда не беритесь за последующее, не усвоив предыдущего. Никогда не пытайтесь прикрыть недостатки своих знаний хотя бы и самыми смелыми догадками и гипотезами. Как бы ни тешил ваш взор своими переливами этот мыльный пузырь, – он неизбежно лопнет, и ничего, кроме конфуза, у вас не останется.

Приучите себя к сдержанности и терпению. Научитесь делать черную работу в науке. Изучайте, сопоставляйте, накопляйте факты.

Как ни совершенно крыло птицы, оно никогда не смогло бы поднять ее ввысь, не опираясь на воздух. Факты – это воздух ученого. Без них вы никогда не сможете взлететь. Без них ваши «теории» – пустые потуги.

Но, изучая, экспериментируя, наблюдая, старайтесь не оставаться у поверхности фактов. Не превращайтесь в архивариусов фактов. Пытайтесь проникнуть в тайну их возникновения. Настойчиво ищите законы, ими управляющие.

Второе – это скромность. Никогда не думайте, что вы уже все знаете. И как бы высоко не оценивали вас, всегда имейте мужество сказать себе: я невежда. Не давайте гордыне овладевать вами. Из-за нее вы будете упорствовать там, где нужно согласиться, из-за нее вы откажетесь от полезного совета и дружеской помощи, из-за нее утратите меру объективности.

В том коллективе, которым мне приходится руководить, все делает атмосфера. Мы все впряжены в одно общее дело, и каждый двигает его по мере своих сил и возможностей. У нас зачастую и не разберешь – что «мое», а что «твое», но от этого наше общее дело только выигрывает.

Третье – это страсть. Помните, что наука требует от человека всей его жизни. И если у вас было бы две жизни, то и их бы не хватило вам. Большого напряжения и великой страсти требует наука от человека. Будьте страстны в вашей работе и ваших исканиях.

Наша родина открывает большие просторы перед учеными, и нужно отдать должное – науку щедро вводят в жизнь в нашей стране. До последней степени щедро.

Что же говорить о положении молодого ученого у нас? Здесь, ведь, ясно и так. Ему многое дается, но с него много спросится. И для молодежи, как и для нас, вопрос чести – оправдать те большие упования, которые возлагает на науку наша родина».

И. П. Павлов (Павлов И. П. Полн. собр. соч. Т. 1. М. – Л.: Изд-во АН СССР, 1951. С. 22–23)

 

Чтобы дети не болели (А. А. Кисель)

Александр Андреевич Кисель (1859–1938), добрый и отзывчивый человек, поначалу не связывал свою работу врача с больными детьми. В Киевском университете на медицинском факультете ему особо запомнились преподаватели теоретических дисциплин – общей патологии и патологической анатомии – Н. А. Хржонщевский и Г. Н. Минх. Именно их влияние сильно сказалось на первых шагах и дальнейшей деятельности А. А. Киселя. Профессор Н. А. Хржонщевский был прогрессивным общественным врачом, участвовал во врачебных съездах, руководил Киевским отделением Пироговской комиссии по распространению гигиенических знаний. Огромное впечатление на тогда еще студента А. А. Киселя произвела и личность профессора Г. Н. Минха, в своем дневнике он называет его «дорогим учителем». Григорий Николаевич Минх был действительно подвижником науки, свои исследования проводил, ставя опыты на себе, с риском для жизни. Именно они, его любимые учителя, зародили интерес к теоретическим дисциплинам, к естествознанию – основе медицины, а также способствовали общественной деятельности будущего самобытного ученого-врача. В Киеве он организовал и возглавил клиническое общество студентов-медиков. Очень пригодились ему в дальнейшем и лекции С. П. Боткина, которые он слушал, будучи еще студентом, приехав на короткое время в Санкт-Петербург. Александр Андреевич навсегда запомнил то, какие высокие этические требования к врачу предъявлял С. П. Боткин, его стремление подвести под клинику основы естествознания, большой интерес к теории, и позже, переехав в Санкт-Петербург, после окончания университета, он часто бывал на его амбулаторных приемах.

Александр Андреевич всегда создавал вокруг себя особенную, светлую атмосферу, хорошее настроение. Еще в юные годы он любил странствовать в окрестностях Киева, слушать пение птиц, смотреть, как бегут воды Днепра, и просто сливаться с окружающей его природой, как ребенок радоваться всему, что его окружает.

В зрелые годы, уже будучи профессором, он по выходным дням собирал обычно товарищей на загородные походы. «С большой благодарностью, – отмечает в своих записях врач Никольский, – вспоминаю я экскурсии, которые устраивал Александр Андреевич по воскресным дням в окрестностях Москвы; здесь с прогулкой соединялись и научные беседы; Александр Андреевич создавал всегда бодрое, приподнятое настроение и давал нам отличную зарядку на целую неделю».

Поэтому неслучайно работа в детской клинике Военно-медицинской академии у первого профессора педиатрии в России Н. И. Быстрова пришлась ему по сердцу, и сближение с Н. П. Гундобиным, видным преподавателем педиатрии, определили дальнейший путь научно-врачебной деятельности Александра Андреевича Киселя. С 1890 г. он после защиты диссертации и до конца своей жизни – 48 лет проработал в Ольгинской детской больнице (впоследствии Первая детская туберкулезная), которую сделал образцовой по постановке лечебного дела и научной работы. Здесь был создан новый научный центр, куда стекались молодые врачи-педиатры, это был еще и организационно-методический центр, который разрабатывал и выпускал материалы по лечению и предупреждению туберкулеза у детей. В Ольгинской больнице А. А. Кисель разработал и сформировал основные принципы своего клинического учения.

«Нужно прежде всего знать, – писал он, – хорошо знать, как протекают болезни, т. е. надо прежде всего хорошо знать естественное течение болезней. Мы должны изучить законы течения болезней, только тогда мы сможем научиться изменять их в благоприятную для больного сторону…

Чтобы овладеть патологическим процессом, получить возможность воздействовать на него, руководить его течением и в конечном счете преодолеть и ликвидировать, нужно прежде всего познать его подлинную природу».

В течение болезни у каждого больного имеются «свои индивидуальные особенности, иногда весьма значительные». А. А. Кисель подчеркивал, что лечить надо не болезнь, а больного, – положение, восходящее к заветам лучших отечественных клиницистов: М. Я. Мудрова, С. П. Боткина, Г. А. Захарьина. «Множество внешних условий, – отмечал не раз А. А. Кисель, – профессиональных и бытовых, вносят свои изменения в течение болезни».

При лечении детей он обращал внимание на то, как протекает заболевание, сделал вывод, что «изучение течения легких заболеваний имеет большое научное значение. Тяжелые случаи – это результат наслоения на естественное течение болезни дополнительных неблагоприятных, осложняющих факторов». По его мнению, необходимо обращать самое пристальное внимание на малозаметные, скрытые формы заболеваний, чтобы вовремя принять меры. Так, при хронических заболеваниях – малярии, ревматизме, туберкулезе бывают межприступные периоды.

«Вместе взятые межприступные периоды занимают очень много времени, и поэтому количество наносимого организму в это время вреда очень велико. Есть полное основание думать, что главный вред, который получает организм при хронических болезнях, следует отнести в первую очередь на межприступные периоды».

На вопрос, когда по преимуществу следует проводить лечение хронических болезней – во время приступов или вне их, А. А. Кисель отвечал: «Во время приступа болезни возбудитель оживляется, и в это время он может быть даже менее доступен для терапевтического воздействия. В течение межприступных периодов возбудитель болезни слабеет в своей активности; в это время и следует главным образом принимать лечебные меры».

Лечение, по мнению А. А. Киселя, должно основываться на собственных силах организма, которые нужно поддерживать и направлять в нужную сторону. Поэтому главное внимание врача должно быть направлено в сторону усиления естественных защитных сил детского организма, в сторону всемерного и всестороннего их укрепления. Это касается как отдельного ребенка, так и всего детского населения страны в целом. «Надо добиваться улучшения условий жизни, нормального режима, надо давать детям много воздуха, солнца, и тогда им будут не страшны никакие болезни».

«Нас интересуют в первую очередь, – писал А. А. Кисель, – профилактика болезней, оздоровление широких масс населения. Горизонты профилактической медицины заманчивы, увлекательны, в полном смысле слова беспредельны».

А. А. Кисель был, можно сказать, первопроходцем в изучении туберкулеза в детском возрасте, этим вопросом почти не занимались, считалось, что у детей эта болезнь встречается крайне редко и, в основном, в тяжелых формах.

За время полувековой врачебной работы он наблюдал около 30 тысяч больных туберкулезом детей, сделал огромное количество вскрытий и разработал свою теорию. А. А. Кисель опроверг существующее мнение, что у детей встречаются только локальные формы этого заболевания. В детском возрасте, по его мнению, чаще всего встречается «общее» поражение организма без явных локальных изменений», такую форму болезни он назвал «хронической туберкулезной интоксикацией». Это не столько местное, сколько общее заболевание. А. А. Кисель дал клиническую картину изменений в организме под воздействием туберкулезной интоксикации, которые происходят во всех его тканях и органах.

Появление в педиатрии нового клинического понятия «хроническая туберкулезная интоксикация» позволило врачам-педиатрам ставить диагноз у инфицированного ребенка независимо от местонахождения очага. Оно опровергло распространенное во врачебных кругах мнение о предрасположенности детей к туберкулезу. Таким образом, заставляло врачей более внимательно, детально исследовать ребенка и всесторонне оценивать имеющиеся симптомы.

Александр Андреевич Кисель не ограничился лишь теоретическими разработками. Он, по примеру своих предшественников, в духе традиций лучших передовых российских врачей, сочетал научную работу с практической: не только изучал туберкулез, но и настойчиво добивался практических мероприятий по борьбе с этой болезнью. Им при Московском обществе борьбы с детской смертностью была организована комиссия по изучению туберкулеза у детей, для ослабленных детей созданы две летние школьные колонии, четыре площадки. А. А. Кисель принял участие в сборе средств в «День белой ромашки», читал лекции населению, врачам. Позже, в мае 1918 г., он возглавил научную комиссию по детскому туберкулезу, и вместе с ним пришли его ученики и друзья, которые с большим энтузиазмом принялись за работу А. А. Кисель был умелым организатором, он заражал молодых врачей своим примером, доказывая, как можно и должно трудиться, чтобы быть полезным своему Отечеству Он вырастил многих врачей, которые продолжили его научную и практическую работу по борьбе с туберкулезом у детей в разных уголках своей родины.

В поле его научной деятельности было также исследование ревматизма у детей. Он первым из русских педиатров указал, что ревматизм, вопреки распространенному мнению, болезнь не стариков, а детей. Это типичное хроническое инфекционное и общее для всего организма заболевание, причем висцеральный ревматизм, его кардиальная (сердечная. – Авт.) форма, которая часто бывает у детей, может привести и к инвалидности. Многие во врачебной среде были не согласны с его концепцией, и только через 30 лет она стала общепризнанной. Возникла необходимость не только в углубленном научном изучении ревматизма, но и широкой профилактической работе по борьбе с ним. И снова А. А. Кисель – вдохновитель и организатор комиссии по ревматизму в Обществе детских врачей.

Человек и врач – как тесно в одно целое слились в личности Александра Андреевича и его высокие профессиональные качества, и его активная гражданская позиция. Не считаясь со своим временем, он самозабвенно трудится – старается облегчить страдания больных детей.

В 1934 г. Александр Андреевич Кисель создает специально оборудованную ревматологическую клинику для детей в Москве в одном из корпусов Первой клинической детской больницы. Он потребовал, чтобы была пристроена веранда и применил один из своих излюбленных методов – лечение «свежим воздухом»: больные в меховых шапках спали зимой на открытой веранде. Это была аэротерапия.

Он также занимался малярией и организовал «комиссию по изучению вопроса о ликвидации отдельных случаев малярии». В течение многих лет изучал рахит у детей, был инициатором и непосредственным организатором мероприятий по борьбе с эндокринными заболеваниями.

А. А. Кисель особое значение придавал лечению детей свежим воздухом, солнцем, водой, а также гимнастике, массажу, правильному питанию. Именно он стал назначать полноценное питание детям, больным брюшным тифом, дизентерией и доказывал огромный вред длительной ограниченной диеты при этих заболеваниях. Он часто читал публичные лекции, писал брошюры для населения.

А. А. Кисель в течение всей своей жизни занимался и педагогической деятельностью. В 1890–1911 гг. преподавал в Московском университете, был бессменным председателем Московского общества детских врачей, много внимания уделял студенческим кружкам. Он был педагогом по призванию. Молодым врачам он говорил, что «секрет знания заключается не в том, чтобы много знать, а в том, чтобы хорошо знать».

«Постоянная близость преподавателя со слушателями, проверка знаний на практических занятиях – это самое главное. Экзамены – это иногда только формальная отписка о внешнем и только внешнем благополучии. Необходима совместная работа преподавателя со слушателями. Эту работу можно провести только тогда, когда группа небольшая и преподаватель хорошо знает каждого слушателя, следит за тем, как он усваивает предмет, имеет возможность помочь ему в том или другом отношении… Эта постоянная связь со слушателями оказывает совершенно исключительные услуги успешности преподавания, облегчает и оживляет его, приводит к тому, что слушатель начинает активно относиться к своему делу, увлекается им».

Своеобразно относился А. А. Кисель и к чтению студентами медицинской литературы. На лекциях он говорил, что медицинская книга существует не для чтения, а для основательного изучения, и рекомендовал студентам не читать руководства от начала до конца, а внимательно штудировать те главы, которые относятся к заболеванию, демонстрированному на лекциях.

А. А. Кисель не читал систематического курса детских болезней. Его лекции были клиническими и всегда сопровождались демонстрацией больных. «Я веду обычно демонстративный курс, говорю только о тех болезненных явлениях, которые могу показать на больных… Не надо стараться, чтобы студент видел как можно больше форм заболеваний, болезней так много, что врач в своей деятельности постоянно встречается с такими болезнями, которых он прежде никогда не видел. Он должен хорошо овладеть методикой исследования – это самое главное».

Профессор учил не только студентов, но и тех врачей, которые приходили к нему, чтобы почерпнуть то новое, чего не знали, проконсультироваться с ним по каким-то сложным проблемам. Поэтому часто обходы в клинике превращались в интересные конференции, которые пользовались огромной популярностью. При этом его комментарии, выступления отличались четкостью, ясностью и простотой по форме изложения.

Считая необходимым направить внимание всей аудитории на укрепление здоровья детей, на массовые оздоровительные мероприятия, А. А. Кисель ориентировал в этом направлении своих слушателей – студентов и врачей. «Все помыслы моих слушателей, – писал он, – я всегда стараюсь направить на полную радостных перспектив профилактическую работу».

Ключевым словом в его работе и в его жизни было слово «радость».

Придавая большое значение благоприятной внешней среде, доброму началу и положительным эмоциям, А. А. Кисель пригласил к больным детям в своей клинике специального педагога для организации их досуга. Медицинские сестры не только выполняли назначения врачей, но и читали детям сказки. Он сам нередко задерживался в больнице, например для изготовления волшебного фонаря, и показывал детям «туманные картинки». Была в его отделении и детская библиотека.

А. А. Кисель был мечтателем, он хотел, чтобы у детей было счастливое будущее, верил в социализм, в обновление жизни… Как хотелось ему верить… и он верил. Поэтому и написал такое письмо своей внучке Люсе уже на склоне лет – завет замечательного врача-ученого педиатра (оставившего огромное научное наследство – 600 опубликованных работ) новому, молодому поколению врачей.

Гагры 24/Х – 1935 г.

Дорогая Люся!

…Каждый вступающий в жизнь должен прежде всего подумать о том, как он будет жить, что будет делать, с чего начинать. Прежде всего надо подумать о том, за какую работу взяться, какая работа больше по душе. Надо, чтобы каждый гражданин ясно сознавал, что он должен принять участие в очень большом важном деле строительства нового государства. Наше государство очень нуждается в специалистах – работниках, каждый человек представляет для нас огромную ценность. Каждый обязан предоставить себя в распоряжение государства, и все мы должны принимать участие в общей работе.

Меньше всего думай о заработке. Это придет само собой. В этом не может быть никакого сомнения. Всюду ждут у нас квалифицированныхработников, можно сказать, – гоняются за ними. Бывает ли так, чтобы хороший работник не нашел для себя работы? Нет, этого у нас быть не может. Но вот как подготовиться, чтобы сделаться хорошим работником, – это другое дело. Этот вопрос надо хорошенько обдумать.

Главное – надо выбрать себе специальность и решить: изучу эту специальность наилучшим образом. Не остановлюсь ни перед какими трудностями, буду очень настойчив, непременно буду первым в работе – это желание будет всегда подбадривать, давать хорошее настроение, облегчит жизнь.

Каждый должен знать то место, на котором он может принести наибольшую пользу. Нечего и говорить о том, что на таком месте будет легче всего и приятнее всего работать. Труд не будет в тягость, а напротив, будет постоянным источником самых радостных впечатлений и постоянных стремлений все вперед и вперед.

…Культурный человек должен постоянно заботиться о той обстановке, в которой он живет. Наше жилище должно быть чисто, удобно, уютно, дома все должно радовать глаз. Жизнь наша должна быть красивой и радостной.

…Надо дорожить друзьями, Люсенька. Кто имеет друзей, хороших товарищей, верных, отзывчивых, тому живется легко и спокойно. Обращай внимание, Люсенька, прежде всего на положительные стороны людей. У каждого они имеются, но остаются иногда незаметными, скрытыми. Некоторые люди обладают удивительно высокими духовными качествами, но этого не знают, не замечают. Внимательно относись клюдям, с которыми встречаешься, старайсяу каждого найти хорошее, что у него есть.

При соблюдении этих условий как улучшится и облегчится наша жизнь!

Каждый человек – кузнец своего счастья. В нашей стране удивительные, можно сказать, непостижимые возможности открылись перед каждым человеком. Вся страна наша горит, обновляется, принимает новые формы и зовет всех нас на работу. Для всех в нашей стране найдется серьезная, захватывающая работа. Мне кажется, что у нас вроде как бы объявлена ставка на народного комиссара. Всякий может стать им.

Пойми, Люся, что ты живешь в самой счастливой стране в мире, где поставлены самые высокие цели, которые нигде, никогда не ставились. Старайся ориентироваться не на те недочеты, срывы, которых кругом пока еще много. Нет, ориентируйся на достижения, на те удивительные сдвиги, которые уже получены и получаются ежедневно.

Пойми, что жизнь – это труд, стремление к достижениям, постоянное движение вперед и вперед. Труд должен быть радостный, живительный.

Пойми, что твоя жизнь должна быть примером для других.

Твой дедушка А. Кисель.

(Цит. по: Люди русской науки/ под ред. И. В. Кузнецова. М., 1963. С. 628–629)