Николай Михайлович Харламов

ТРУДНАЯ МИССИЯ

Военные мемуары

СОДЕРЖАНИЕ

Пролог.

1. Вот он, час испытаний.

2. Москва - Лондон: первые контакты.

3. Второй фронт: сторонники и противники

4. Миссия - в центре внимания.

5. Соглашение о поставках.

6. Встречи и беседы.

7. Народ - "за", правительство - "против".

8. Переговоры в Лондоне.

9. Адмиралтейство.

10. Конвои.

11. Эхо Сталинграда.

12. На перекрестке морских дорог

13. Лондон - Москва - Лондон

14. "Бог с нами" и "Бог с ними"

15. Приемка кораблей.

16. Вторжение.

17. На сухопутном фронте.

Эпилог

Анонс

В годы Великой Отечественной войны автор возглавлял советскую военную миссию в Англии Миссия поддерживала контакты с командованием вооруженных сил союзной страны, решала многие вопросы, связанные прежде всего с открытием второго фронта в Европе с поставками вооружения и военных материалов в Советский Союз

Автор рассказывает о том, как он стал военным дипломатом с какими трудностями приходилось сталкиваться членам миссии, о встречах с видными политическими деятелями и военачальниками

ПРОЛОГ

Мне представляется, что жизнь человеческая - это единый неразрывный день, в котором прошлое, настоящее и будущее связаны прочными нитями, что прошлое - такая же частица человеческого существа, как и его повседневность. Достаточно малейшего толчка - внешнего или внутреннего, чтобы прошлое ожило, стало осязаемым, выпуклым, заговорило бы в полный голос.

Для меня, как и для многих людей моего поколения, прошлое неразрывно связано с минувшей войной. И это естественно. Ведь война потребовала от нас огромного напряжения всех душевных сил, проверила каждого на физическую и моральную стойкость. Воздействие войны на человека оказалось столь острым, эмоциональным, что он долго, а точнее, всю жизнь носит в себе воспоминания о ней. Такое прошлое просто невозможно забыть.

Давно, многие годы я собирался писать мемуары, но все откладывал. Передо мной всякий раз вставал вопрос: представляет ли ценность, общественный интерес твой жизненный опыт, пережитое тобой, заинтересует ли оно новое поколение, у которого свои заботы, свои вкусы, свои проблемы?

Накануне торжеств, посвященных 30-летию Победы над фашистской Германией, у меня в квартире раздался телефонный звонок.

- Николай Михайлович, - сказал ответственный товарищ из Министерства обороны, - вам поручается встретить лорда Маунтбэтгена. Вам что-нибудь говорит эта фамилия?

- Ну как же, как же! Член королевской семьи, бывший вице-король Индии. Постойте, кем же он был во время войны, когда мне доводилось с ним встречаться? Да, вспомнил.

Он возглавлял в Лондоне объединенный отдел стратегического планирования. Позднее, уже в сорок четвертом, лорд Маунтбэттен был главнокомандующим союзными силами в Юго-Восточной Азии.

- Так вот он прибывает в качестве гостя на празднества.

- С удовольствием повидаюсь с ним. Нам есть о чем вспомнить.

С лордом Маунтбэттеном мы встречались в драматические дни нашей истории, когда ее изгибы были особенно острыми. Я заходил к нему в кабинет, мы пили индийский чай и беседовали об открытии второго фронта, о поставках вооружения в нашу страну. Надо сказать, что адмирал Маунтбэттен принадлежал к числу тех военных и политических деятелей Великобритании, которые трезво оценивали обстановку на фронтах и понимали, что Англия может отразить нападение противника только в тесном сотрудничестве с Советским Союзом.

Лорд Маунтбэттен горячо ратовал за скорейшее открытие второго фронта.

В те тяжелые годы он был сторонником англо-советского военного сотрудничества. Далеко не все тогдашние политики Великобритании стояли на таких позициях.

Итак, майским утром я выехал во Внуковский аэропорт, ломая голову: сколько же лет моему знакомому лорду? Он старше меня лет на пять - семь. Значит, теперь ему где-то под восемьдесят. Уже давно ушли из жизни Черчилль, Бивербрук, генерал Дилл, фельдмаршал Аллен Брук, адмирал Паунд, фельдмаршал Монтгомери и другие "нападающие"

и "защитники" черчиллевской команды. А вот Маунтбэттен пережил многих [Два года спустя, в 1977 году, лорд Маунтбэттен погиб на собственной яхте от взрыва подложенной бомбы. По сообщению английской печати, он стал жертвой террористов. - Здесь и далее примечания автора]. Думал ли я тогда, в сорок первом - сорок втором, что встречу его в Москве, на празднике 30-летия Победы? Попробуй тогда я предречь нечто подобное - Маунтбэттен только усмехнулся бы. Скажи я тогда ему, что он приедет в страну, которая не только залечила раны войны, но и за короткий срок превратилась в страну космических кораблей и синхрофазотронов, гигантских гидроэлектростанций и самого крупного в мире жилищного строительства, скажи я тогда это Маунтбэттену или какому-нибудь другому политику - и они посмеялись бы надо мной.

Черт побери, мне было бы очень интересно повидаться с этим лордом!

Чем же еще он был известен во время войны? Да, ведь именно адмирал Маунтбэттен командовал высадкой десанта на Дьепп в августе 1942 года. Правда, этот рейд был предпринят не для того, чтобы нанести серьезное поражение Гитлеру, а чтобы убедить Советское правительство в невозможности открыть в том году второй фронт на побережье Франции.

Но все это было давно, а сейчас, во Внуково, естественно, было не до старых счетов. Лорд Маунтбэттен, прибывший по приглашению Советского правительства, был нашим гостем. Глядя, как огромный лайнер выруливает на стоянку, я настраивал себя на то, чтобы быть радушным русским хозяином. Когда-то англичане ценили эту нашу национальную черту характера. Вот и теперь Маунтбэттену оказали почести: встречать его прибыли секретарь Президиума Верховного Совета СССР М. П. Георгадзе, заведующий 2-м европейским отделом МИДа СССР В. П. Суслов, другие официальные лица.

Лорд Маунтбэттен, не торопясь, спустился по трапу. Мы пожали ему руку. Странно, что после стольких лет он всетаки узнал меня:

- О, адмирал Харламов! Рад нашей встрече!

- Вы прекрасно выглядите, адмирал, - сказал я не кривя душой: лорд и впрямь хорошо сохранился для своих восьмидесяти лет.

- Не надо, господин Харламов, - гость махнул рукой. - Хотелось бы выглядеть молодым, но что поделаешь - разве против природы устоишь? Даже если ты английский лорд! - И Маунтбэттен от души засмеялся.

Мы сели с ним в одну машину. Когда-то я довольно бойко объяснялся по-английски, но тут с ужасом обнаружил, что почти забыл этот язык. Пришлось обратиться к помощи переводчика.

Во время беседы вдруг уловил, что переводчик не совсем точно передал смысл моего ответа на вопрос гостя. Догадался об этом скорее не по качеству перевода, а по реакции моего собеседника. Я внес необходимые уточнения.

Лорд усмехнулся:

- А вы говорили, адмирал, что забыли английский...

- Жаль, но это так...

Мы с удовольствием вспоминали военные годы, общих знакомых, лучшие страницы истории боевого сотрудничества СССР и Великобритании. Мы выразили сожаление, что дух дружелюбия и понимания не всегда сопутствовал отношениям наших стран. Договорились о дальнейших встречах.

Возник вопрос о том, где остановиться нашему гостю.

М. П. Георгадзе предложил резиденцию для официальны* гостей. Гость, собственно, не возражал. Но тут вмешался посол Великобритании:

- Нет, нет, лорд Мауитбэттен обещал быть моим гостем.

Посольские апартаменты к его услугам.

Адмирал согласился:

- Я действительно обещал...

На следующий день мы встретились, как было обговорено, у начальника Главного штаба ВМФ адмирала Н. Д. Сергеева.

Подали кофе. Н. Д. Сергеев преподнес гостю Вымпел Военно-Морского Флота нашей страны.

Поблагодарив за подарок, Маунтбэттен заявил:

- Это мой сто первый сувенир. Но в своем кабинете я поставлю его выше других сувениров.

Был ли это просто комплимент? Мне показалось, что старый английский моряк был искренне тронут.

Потом мы оба, уже в парадной форме, возлагали венок на могилу Неизвестного солдата. К нам присоединился американский гость - Аверелл Гарриман, тоже приглашенный на торжества, как человек, игравший значительную роль в советско-американских отношениях в годы войны. Да и после. Это был высокий, седой, теперь уже грузный человек.

Лились звуки торжественно-печального марша, и мы стояли с непокрытыми головами. Представители миров разных, но объединенных во время войны общими интересами - разбить угрожавшую всему человечеству фашистскую Германию. Теперь мы были объединены общими восгомпнариями.

В нас свежа была еще память о бесчисленных жертвах, принесенных нашими народами на алтарь Победы.

Я заметил, что адмирал Маунтбэттен вытер платком глаза.

Конечно, оба мы были взволнованы. Говорят, что даже солдаты вражеских сторон, случайно оказавшиеся в одной воронке и перешившие затем ужас бомбежки или артобстрела, становились миролюбивее. А мы с лордом Маунтбэттеном во время войны были союзниками. Мы жили одним стремлением: победить, и как можно скорее, общего заклятого врага - фашизм. Мы стремились к этому разными путями, но цель была одна.

Колебалось на ветру пламя Вечного огня, алелп цветы, и я думал, как символичен тот факт, что мы с лордом Маунтбэттеном стоим у могилы советского солдата, что именно ему отдаем почести. Ведь это он, советский воин, вынес на своих плечах основную тяжесть второй мировой войны. Это его мужество и стойкость позволили одержать всемирно-историческую победу над гитлеровскими полчищами.

С Маунтбэттеном мы договорились снова встретиться. Но вечером 9 мая мне сообщили по телефону, что утром следующего дня я должен вылететь в Грецию во главе делегации Советского комитета ветеранов войны. Жаль, что с одним из представителей старой черчиллевской команды мпе так и не удалось поговорить по душам. Впрочем, нам это редко удавалось и в годы войны время было уплотнено до отказа. Но зато здесь, в Москве, у могилы Неизвестного солдата, годы, проведенные в Англии, вспомнились со всей отчетливостью.

И все время сверлила мысль: как жаль, что теперь, в годы мира, нас часто разъединяет холодное недопонимание, в то время как мы успешно сотрудничали в тяжкие годы войны.

О годах мира пусть напишут другие. Моя задача - рассказать о тех днях, когда совместно с нашими союзниками мы приближали час победы.

Кстати, на Западе предпочитают умалчивать о решающей роли советского народа и его армии в разгроме гитлеровской Германии. И не случайно фильм о войне на советско-германском фронте демонстрировался в Соединенных Штатах под названием "Неизвестная война". А во Франции по решению тогдашнего ее правительства вообще отказались отмечать 30-летие Победы [Президент Ф. Миттеран отменил предыдущее решение и восстановил празднование Дня Победы во Франции.]. Но война для нас, ее участников, всегда - жгучая современность. И мы не намерены забывать великие ее уроки и жертвы.

1. ВОТ ОН, ЧАС ИСПЫТАНИЙ...

Весна сорок первого выдалась в Москве на редкость холодной и дождливой. Серые, набухшие влагой облака висели низко, прямо над крышами домов. Резкий ветер сердито ворошил жиденькую зелень деревьев.

Собираясь в командировку в Таллин, я запихал в чемодан теплые вещи. Ранним ненастным утром за мной заехала эмка. Наскоро выпил чаю, простился с женой, поцеловал еще спящую дочку. Схватил чемодан и в том отличном настроении, какое бывает у людей перед увлекательной поездкой, поехал на Ленинградский вокзал.

Москвичом я стал всего два месяца назад, поэтому всякий раз с интересом и даже жадным любопытством всматривался в черты малознакомого, но уже родного города. Он обрастал новыми домами - высокими, внушительными, радовал глаз новыми станциями метро, новыми автобусами и троллейбусами. Город на глазах менял облик, все более превращаясь в гигантский индустриальный центр. И стремительность этого превращения делала жизнь в столице особенно привлекательной.

В Москву я прибыл из Севастополя, с его неповторимым запахом моря, аллеями платанов, зарослями акаций у аккуратно побеленных домиков. С Черноморским флотом была связана моя молодость. Я жил в небольшой, скромно меблированной квартирке: заниматься бытом было некогда, поскольку должность начальника штаба флота почти не оставляла свободного времени. Но, несмотря на постоянное недосыпание, на вечную занятость, работалось, я бы сказал, весело и легко, и не только по причине молодости, но и потому, что меня окружали люди, до страсти, до самозабвения любившие флот и море.

Я не раз ставил вопрос перед заместителем наркома Военно-Морского Флота И. С Исаковым о том, чтобы меня послали учиться в Военно-морскую академию. Но Иван Степанович всякий раз с сердитой полушутливостыо отвечал:

- Нечего вам там делать.

Но я чувствовал острую потребность в знаниях, ибо понимал, что не может быть командира без настоящего образования. Наконец, после моих настойчивых неоднократных обращений И. С. Исаков уступил:

- Считайте, что ваша просьба удовлетворена. При академии создаются специальные курсы - поедете туда учиться...

Так в один прекрасный день налаженная жизнь остановила свою круговерть: я получил приказ выехать в Ленинград, на курсы подготовки старшего командного состава.

В этом первом наборе нас было 16 человек. Многие потом стали крупными флотскими военачальниками: Адмирал Флота Советского Союза С. Г. Горшков (тогда капитан 2 ранга), генерал-полковник береговой службы М. И. Москаленко, командующие ВВС флотов генералы Н. А. Остряков, В. В. Еремаченков, Г. А. Кузнецов... Программа заня*тий на курсах была напряженной. Прибыли мы в октябре 1939-го, а в мае 1940-го сдавали экзамены. В Севастополь вернуться уже не удалось: получил назначение в Главный морской штаб на должность начальника управления боевой подготовки. Так я стал москвичом.

И вот теперь выезжал на Балтику во главе инспекционной комиссии. Поездка эта не была случайной: Наркомат ВМФ предпринимал усилия повысить боеспособность Краснознаменного Балтийского флота в связи с надвигавшейся угрозой фашистского нападения. И хотя все мы только и говорили о возможной войне, приказ возглавить инспекцию я воспринял как обычную служебную командировку. Разумеется, в то дождливое майское утро, когда поезд мчал нас к Таллину, я и не думал, что покидаю мирную жизнь. Сейчас это кажется странным, что не думал: ведь запах пороха явственно ощущался в воздухе. Но, видимо, так уж устроен человек, что он охотно отодвигает неприятное, трагическое на неопределенное время.

Поезд медленно въехал в город с островерхими черепичными крышами и узенькими тихими улочками. Мы высыпали на платформу и, сев в машины, отправились на ФКП флота.

Прежде чем рассказать о событиях на Балтике в канун войны, хотелось бы вспомнить о тех людях, которые, не жалея сил, готовили нас для трудной морской службы.

Никогда не забуду осенний день 1922 года, когда вместе с такими же, как и я, 16-17-летними ребятами с комсомольской путевкой губкома комсомола пришел я в Брянский губвоенкомат за направлением в военно-морское училище. Несмотря на молодость, мы прошли школу боевых дружин ЧОН (части особого назначения), а некоторые уже служили в Красной Армии.

После гражданской войны флот испытывал огромные трудности. Часть кораблей угнали белогвардейцы и интервенты, другая часть была повреждена, а оставшимся не хватало топлива. Многие корабли безжизненно стояли у причалов.

Не лучше дело обстояло и с кадрами. После гражданской войны военные моряки оставались либо в армейских частях, либо в создававшихся местных органах Советской власти. Грамотных командиров было очень мало. Их подготовка только начиналась.

Вот в это-то трудное время партия большевиков обратилась к комсомолу с призывом принять активное участие в восстановлении Военно-Морского Флота. Молодежь горячо откликнулась на призыв. Помню, с каким энтузиазмом отправлялись парни на флот. Из Сибири и с Украины, из Средней Азии и Белоруссии, с Севера и из центральных губерний двинулись в Петроград, Севастополь и Баку поезда, украшенные плакатами и транспарантами. В вагонах было шумно и весело. Звучали революционные песни. Лучшие посланцы комсомола ехали укреплять морские рубежи Отчизны.

У каждого человека, вероятно, есть кто-то, с кем так или иначе связаны ступени роста, вехи, определяющие судьбу.

Для меня таким наставником был И. С. Юмашев.

Сын тбилисского железнодорожника, Иван Степанович с 15 лет стал рабочим. А с 17 лет начал службу на море, овладел многими флотскими специальностями - котельного машиниста, машиниста, электрика, комендора. В качестве корабельного артиллериста Волжско-Каспийской флотилии он воевал против Колчака. Потом плавал на Балтике, был командиром батареи линкора. Как большевик и член судового комитета, во время Кронштадтского мятежа был арестован.

Но быстрое подавление мятежа спасло егс от расстрела.

Службу Юмашев сочетал с учебой, с постоянным совершенствованием своих знаний. Неудивительно, что он быстро продвигался по служебной, лестнг.цх? и в 1937 году стал командиром эсминца "Дзержинский?, На этом корабле и свела меня с ним судьба.

Как сейчас помню перв-ло встречу с Юмашевым. Ознакомившись с моим коротким послужным списком, он неожидонпо спросил:

- Женат?

- Нет, - ответил я.

- Ну вот что. Обзаведетесь семьей или нет, раньше чем через три года по квартирному вопросу ко мне не обращайтесь. Сами понимаете, как сейчас с жильем...

Я обещал не обращаться.

- Теперь, - продолжал командир, - посмотрим, что вы за моряк.

Он нажал кнопку, и в дверях каюты появился старшина-каптенармус.

- Выделите командиру синий комбинезон. И толстую клеенчатую тетрадь.

- Есть.

Я вопросительно посмотрел на Юмашева.

- Комбинезон, - ответил он, - это понятно для чего.

А тетрадь - для записей. Даю вам один месяц, чтобы изучить корабль, все его механизмы и магистрали. Ровно через месяц проверю. В тетрадку занесете все необходимые данные.

И действительно, точно в указанный срок Юмашев вызвал 4меня к себе и устроил двухчасовой экзамен. Ответами он остался доволен.

И. С. Юмашев, на мой взгляд, был прирожденным руководителем. Нет, он не из тех, кто смотрит поверх голов подчиненных, кто любуется собой и упивается собственной властью. Иван Степанович умел пристально вглядываться в людей. В то время не хватало командных кадров. И Юмашев искал их среди флотской молодежи. И уж колн он поверил в человека, то опекал его, помогая советами, до тех пор, пока не убеждался, что ошибся или не ошибся в своем выборе. Но ошибался он редко. У него была острая наблюдательность, необыкновенное чутье на людей. Иван Степанович, если хотите, обладал талантом психолога.

Бывало, швартуется корабль - он вызывает меня на мостик.

- Представьте себе, что вы командир. Как бы вы поступили в данном случае? Какую команду бы отдали?

Я благодарен ему, что он, как говорили тогда у нас, "взял меня на прицел" и не жалел ни сил, ни времени, передавая мне свой опыт.

Вспоминается и такой случай. Как-то я прогуливался с девушкой по улицам Севастополя. И вдруг встречаю Юмашева, командира корабля.

- Куда идете? - спрашивает он. - Может быть, зайдете ко мне на чашку чая, если, конечно, свободны?

- Неудобно как-то, - отвечаю.

- Пустяки, идемте.

И вот мы дома у Юмашева. Уютная обстановка. Располагающий душевный разговор. А на другой день Иван Степанович одобрительно отозвался о моей подруге. Мне остается добавить, что его слова я воспринял как отцовское благословение...

Получилось так, что большую часть своей службы на флоте я так или иначе провел вместе с Юмашевым. Он был командиром эскадренного миноносца, я у него - старшим помощником. Потом он возглавил бригаду эсминцев, я стал командовать эсминцем "Дзержинский". Когда Юмашева назначили командиром бригады крейсеров, я опять очутился под его началом в качестве командира крейсера. Шли годы, и вот уже Юмашев начальник штаба Черноморского флота, а я - его заместитель. И наконец Юмашев стал командующим, а я заступил на его место.

В марте 1939 года И. С. Юмашев, как делегат XVIII партийного съезда, отбыл в Москву. А перед этим у нас готовился для дальнего перехода отряд тральщиков. Корабли должны были пройти через Средиземное и Красное моря, через Индийский океан и Японское море во Владивосток.

Уезжая на съезд, командующий приказал:

- Полностью выполните заявку отряда. Дайте все необходимое. Но не балуйте их. Без всяких там коврово-мебельных излишеств.

И вдруг как-то вечером Юмашев звонит из Москвы. Радостный, возбужденный.

- Покидаю я вас, Николай Михайлович. В случае чего не поминайте лихом.

- Новое назначение?

- Да. Отбываю на Тихоокеанский флот. Назначили командующим.

Конечно, мне жаль было расставаться с таким военачальником. Но что поделаешь! Я поздравил Ивана Степановича с новой должностью, пошутил, что море везде соленое, хотя прекрасно понимал, что ему трудно будет без Черного моря, где он провел почти всю сознательную жизнь.

- Да, и вот еще что, - продолжал он. - Отряд тральщиков снабдите всем необходимым. Как полагается. Не скупитесь.

- Выполню в точности ваш приказ: излишествами не баловать.

- Да нет. В приказ вносится поправка. Снабдите как полагается.

- Так ведь это приказ командующего Тихоокеанским флотом, а он у нас здесь не имеет силы, - засмеялся я.

- Ну, в общем, вы меня поняли.

- Понял, - говорю, - понял. Ваш флот молодой и отдаленный. Снабжать его всем необходимым не так легко. Сделаем все как следует.

Мы тепло простились с И. С. Юмашевым. И надолго.

Встретились уже летом 1945 года на Тихоокеанском флоте, где в составе группы адмиралов и офицеров Наркомата ВМФ мне пришлось проверять готовность кораблей и частей к предстоящим боевым действиям с Японией. Мы обнялись, как старые друзья. Иван Степанович хоть и поседел, но был таким же энергичным и волевым.

Но вернемся в Таллин, в грозное лето 1941-го. В первый же день, когда мы осматривали базу, услышали в воздухе гул. Гул тот был незнакомым, чужим, зловещим. И тут же два зелено-желтых самолета без опознавательных знаков вынырнули из-за облаков, обогнули порт и скрылись. С тяжелым, тревожным чувством мы смотрели им вслед.

- Немцы? - спросил я, хотя вопрос был излишним.

- Они,- ответил сопровождавший меня работник штаба флота.- Совсем обнаглели. Вот так каждый день. А то и по нескольку раз.

- Эх, шугануть бы их! - вырвалось у меня.

- Нельзя! Приказано не открывать огня.

Да, я знал об этом требовании. Но только здесь, на Балтике, понял до конца его истинное значение. Немцы шпионили за нашей базой, следили за передвижением кораблей.

Мы, конечно, держали в боевой готовности авиацию, поднимали в воздух истребители, но вынуждены были сдерживать свою злость и огня не открывать.

Потом до нас дошли сведения, что советские транспортные суда не возвращаются из Германии в положенный срок:

фашистские власти под различными предлогами задерживали их в своих портах. И эти действия совершались в отношении государства, с которым Германия была связана пактом о ненападении.

Мы заканчивали инспектирование. Конечно, Балтийский флот накануне войны представлял собой внушительную силу.

В его составе находились надводные и подводные корабли новейшей постройки, мощная авиация и береговая артиллерия. Восхищение вызывали моряки-балтийцы, их высокие моральные качества. Все это так. Но наша комиссия, состоявшая из квалифицированных специалистов, не проходила мимо недостатков. Отмечалось, что на кораблях и в частях флота процесс замены старой техники на новую оставался незавершенным. Не хватало, в частности, радиолокационных и тральных средств, новых образцов зенитной артиллерии и минного оружия, пикирующих бомбардировщиков и штурмовиков. Встречались факты благодушия и беспечности, низкой требовательности, особенно в боевой учебе. Понятно, что все эти недостатки, особенно в преддверии войны, представлялись нам серьезными. И мы стремились в ходе инспектирования устранять их. О выводах комиссии я доложил по ВЧ наркому ВМФ адмиралу Н. Г. Кузнецову. Хоть и без большого энтузиазма, он согласился с нашим мнением.

- Вот что, Николай Михайлович, - выслушав мой доклад, сказал адмирал Н. Г. Кузнецов,- инспектирование заканчивайте. Помогите-ка Военному совету, командирам и политработникам как можно быстрее устранить те недостатки, которые еще можно устранить. Обстоятельства этого требуют. Вы меня поняли?

Я, конечно, понял. Не вдаваясь в подробности, нарком подсказал единственно правильное решение, которое диктовалось обстоятельствами.

Разговор этот состоялся за несколько часов до начала войны. 22 июня в 2 часа с небольшим мне пришлось дать телеграмму в соединения, где работали представители нашей комиссии: "Инспекцию прекратить, включиться в работу по оказанию помощи командирам соединений и кораблей". Так, последние часы перед войной мы все были на боевых постах: кто на кораблях, а кто в береговых частях.

Вместе с командующим флотом вице-адмиралом В. Ф. Трибуцем и начальником штаба контр-адмиралом Ю. А. Пантелеевым я находился на ФКП, который размещался на окраине Таллина в полуподвале особняка, окруженного со всех сторон колючей проволокой. В большой комнате раздавались телефонные звонки - операторы принимали донесения. Все были заняты делом. Но у каждого из нас внутри все кипело: мы понимали, что вот-вот наступит грозный час, что мы станем свидетелями и участниками больших событий. Больших и для нас. И для страны. И для всего мира. Впрочем, как можно разделить эти понятия?

На ФКП флота обстановка вот уже несколько дней сохранялась напряженной. Запомнились, в частности, такие факты. Вечером 19 июня в штабе обсуждались последние разведданные. Суть их состояла в том, что наша разведка обнаружила в устье Финского залива два неопознанных корабля. Чем они занимались - выяснить не удалось. При мне руководитель разведотдела доложил начальнику штаба, что между фипскими и немецкими портами и базами наблюдается необычайно оживленное движение кораблей и транспортов.

В тот же день все эти сведения были доложены в Главный морской штаб. Из Москвы последовал приказ: флоту перейти на готовность номер два.

На следующий день состоялось заседание Военного совета флота, на котором присутствовал и я. Обсуждался вопрос о возможных направлениях удара противника. Большинство выступавших были едины в том, что наиболее вероятным районом первого вражеского удара будет Либава (Лиепая).

Командир этой базы капитан 1 ранга М. С. Клевенский еще накануне получил приказ о переводе частей базы на готовность номер два. Такой же приказ от командующего округом получил и командир 67-й стрелковой дивизии генерал-майор Н. А. Дедаев, который должен был взаимодействовать с Либавской базой и возглавить оборону города. Не исключалась также возможность активных действий крупных военноморских сил противника в устье Финского залива.

Сведения об агрессивных намерениях фашистской Германии продолжали поступать в шгаб флота каждый час. А в ночь на 22 июня посты наблюдения и связи обнаружили, что немцы сбрасывают с самолетов мины в районе Кронштадта.

Командиры кораблей были немедленно оповещены об опасной зоне.

В. Ф. Трибуц доложил об этом наркому. Адмирал Н. Г. Кузнецов не колебался с ответом.

- Вышлите авиацию,- приказал он.- Вражеские самолеты в район створа кронштадтских маяков допускать нельзя!

Еще 21 июня немецкие корабли начали ставить мины в устье Финского залива на вероятных путях движения нашего флота. Позже на этих минах подорвется и затонет эсминец "Гневный", а крейсер "Максим Горький" получит серьезные повреждения.

Вечером 21-го я находился на ФКП флота, когда позвонил народный комиссар ВМФ. Он отдал устный приказ:

флоту перейти на готовность помер один, а в случае нападения применить оружие. Признаться, получив этот приказ, мы поняли: война становится фактом.

На рассвете 22 июня я вышел на улицу, чтобы подышать свежим воздухом. Было тихо, с моря дул легкий ветерок.

И вдруг тишину сотряс далекий грохот, постепенно переросший в сплошной гул. Какое-то мгновение я стоял, пытаясь понять, что же произошло. Хоть я и предполагал, что именно произошло, но сознание как-то отказывалось верить, что наступил тот самый момент, которого мы все опасались.

Я кинулся в подвал, где находился ФКП. В. Ф. Трибуц говорил по телефону:

- Так, понятно... Да, да, понял вас...- И, положив трубку, сказал мне: - Немцы бомбят Либаву. Ну вот... началось...

Мы понимали, что теперь наступило время испытаний.

И все же в глубине души таилась надежда: а вдруг это случайный инцидент - настанет утро и все объяснится, все С1анет на свои места. Но, увы, события развивались неумолимо.

Невольно подумал, что вот так и не удастся навестить своих родителей, к которым собирался в отпуск, что так и не съезжу в Севастополь повидать друзей... Невидимая черта отделила прошлое от будущего.

Потом звонили телефоны: с отдаленных постов сообщали о движении немецких кораблей и самолетов, докладывали, 41 о "юнкерсы", высланные навстречу нашим минным заградителям, так и не смогли выполнить задачу огонь корабельных батарей был настолько мощным, что прицельное бомбометание было исключено и самолеты сбросили груз в море.

В штаб поступило новое сообщение: гитлеровцы перешли в наступление в районе Полангена (Паланга). Как позже выяснилось, противник силой до дивизии форсированным маршем двинулся на город по прибрежной дороге. Впоследствии, из рассказов очевидцев, я узнал, что, хотя части 67-й стрелковой дивизии и не были развернуты в соответствии с планами военного времени, они оказали гитлеровцам упорное сопротивление. Поддержанные береговыми батареями, наши пехотинцы отразили первый удар врага и не дали ему возможности с ходу взять город. Помимо частей 67-й стрелковой дивизии в этих первых боях участвовали курсанты военно-морского училища, моряки-пограничники, воины других частей.

Итак, война началась. Но стать свидетелем и участником дальнейших событий на флоте мне не довелось. На третий день боев я получил приказание возвратиться в Москву.

Дело в том, что нарком принял решение послать на Балтику начальника Главного военно-морского штаба адмирала И. С. Исакова, который должен был помочь с организацией обороны.

Немецкая авиация господствовала в воздухе, и лететь из Таллина в Москву было небезопасно. Было решено возвращаться поездом, ходившим по расписанию.

Перрон, куда мы на рассвете подъехали, был забит военными. Это отпускники, срочно возвращавшиеся в свои части. Стали ждать, когда подадут состав. Но вдруг завыла сирена, и звонко защелкали зенитки. С запада четыре "юнкерса" на небольшой высоте шли по направлению к вокзалу. Вокруг самолетов, появились облачка разрывов. Пассажиры на перроне загомонили, кое-кто побежал в укрытие.

Осмотревшись, я убедился, что старшим по званию здесь был я. Непривычно, да и не очень-то приятно было глядеть на вырастающие силуэты самолетов. И все же про себя решил:

с места не сдвинусь. Иначе, глядя на меня, и другие поддадутся панике.

Но, к счастью, все обошлось. Путь бомбардировщикам преградил интенсивный зенитный огонь, и они свернули в сторону. С тяжелым чувством мы сели в вагон.

Война начиналась не так, как мы себе это представляли.

После возвращения мы приступили к выполнению своих обязанностей. Жизнь завертелась в стремительном ритме:

теперь мне пришлось по очереди с контр-адмиралом В. А. Алафузовым, заместителем начальника Главного военно-морского штаба, быть дежурным по штабу. Дежурили по ночам. Именно в эти часы к нам наиболее активно поступали донесения: на флотах подводились итоги очередного дня.

В просторной комнате без конца звонит телефон, снуют сотрудники, в папку кладутся все новые и новые донесения.

К сожалению, в большинстве своем неприятные. Они свидетельствуют, что противник по-прежнему удерживает за собой инициативу. Воспринимаются эти сведения болезненно:

мы настроены были на победные бои. Утешает одно - отступление временное, вот-вот наступит перелом, и мы опрокинем противника.

А пока... Пока враг продвигается вперед. Уже взяты Рига. Могилев, Львов...

Пройдет немного времени, и для нас станет очевидным, что гитлеровское командование делает основную ставку на сухопутные войска, на танки и авиацию. Боевым же действиям на морских театрах отводит второстепенное значение.

И случится то, чего мы не ожидали: угроза над нашими флотами нависнет не с моря, а с суши. Именно со стороны суши гитлеровцы пытаются захватить наши главные военно-морские базы.

Судя по сводкам, наиболее благополучное положение сложилось на Черном море. Правда, уже в первый день войны фашистская авиация совершила налет на Севастополь, пытаясь поставить на фарватерах малоизвестные нам электромагнитные мины и тем самым запереть корабли в бухте. Но попытки противника были тщетными: его самолеты были своевременно обнаружены постами ВНОС, а зенитчики кораблей и береговых батарей дружным огнем отразили натет.

Более того, наша авиация бомбит - и довольно успешно - порт Констанцу, нефтяные промыслы Плоешти, Сулину и другие объекты королевской Румынии, выступившей союзницей фашистской Германии.

Дерзкую операцию провели надводные силы флота. Ударная группа кораблей в составе лидеров "Москва" и "Харьков", поддержанная крейсером "Ворошилов" и двумя эсминцами, под покровом темноты совершила переход к румынским берегам и на рассвете 26 июня обстреляла Констанцу.

Артиллеристам удалось поджечь нефтебаки, и в городе вспыхнул пожар. К сожалению, начавшаяся удачно операция была омрачена тем, что на обратном пути один из наших кораблей подорвался на мине и затонул.

Наибольшее беспокойство вызывала Балтика. И эго понятно: ведь балтийцы дрались на одном из трех главных стратегических направлений. Уничтожение флота являлось частью гитлеровского плана захвата Ленинграда.

Советские воины героически защищали родную землю.

Но силы были неравны. После непрерывных бомбежек фашисты овладели Либавой. Затем они двинулись на Таллин, Ригу и Псков. Флот рейха не проявлял активных действий.

Зато сухопутные войска рвались к Финскому заливу. Возникала угроза захвата военно-морских баз. Как и в Либаве, Таллинская военно-морская база была подготовлена к обороне с моря, но не с суши. Между тем именно на суше происходили наиболее драматические события. Наша 8-я армия сражалась героически и лишь под напором превосходящих сил противника вынуждена была отступать.

Таллинский порт подвергался систематическим бомбардировкам. Правда, флот имел достаточно сил для прикрытия с воздуха, но почти вся его авиация была брошена на помощь сухопутным частям, и это, бесспорно, вызывалось необходимостью. В конце концов, несмотря на мужественное сопротивление личного состава 10-го корпуса 8-й армии и моряков-балтийцев, гитлеровцам удалось блокировать Таллин; корабли флота под непрерывным артобстрелом, под бомбовыми ударами, минуя минные заграждения, вынуждены были прорываться в Кронштадт. Прорыв этот стоил определенных потерь, но основные, наиболее дееспособные силы Краснознаменного Балтийского флота были спасены и сыграли важную роль в обороне Ленинграда, а затем в прорыве блокады и окончательной ее ликвидации.

В первые дни войны на Кольском полуострове положение оставалось сравнительно спокойным. Гитлеровцы время от времени наносили бомбовые удары по Мурманску и главной военно-морской базе Северного флота Полярному. Наша авиация не оставалась в долгу.

В июле гитлеровцы развернули наступление на двух направлениях - на Кандалакшском и мурманском. Еще до войны германское командование сосредоточило в Северной Норвегии и Северной Финляндии один финский и два немецких корпуса, объединенных в армию "Норвегия". Замысел сводился к тому, чтобы овладеть Мурманском и Поляреым, Кировской железной дорогой, оккупировать Северную Карелию и стать хозяином на всем побережье Баренцева и Белого морей вплоть до Архангельска.

Разумеется, эти планы немецкого командования не были тайной для нас. На Кольском полуострове в полосе свыше 300 километров была своевременно развернута 14-я армия под командованием генерал-лейтенанта В. А. Фролова. Двум ее дивизиям, правда неполного состава, предписывалось прикрывать мурманское направление. Сейчас трудно сказать, чем бы закончилась в этом районе авантюра гитлеровцев, если бы не активные действия наших моряков. Несмотря на то что Северный флот был самым молодым - он не имел в своем распоряжении ни достаточного количества нужных кораблей, ни авиации в должном количестве, ни оборудованных баз,- североморцы сумели оказать существенную помощь боевым друзьям-пехотинцам.

Имея численное превосходство, в том числе в авиации, немецкий корпус генерала Дитля потеснил наши войска, но всего лишь на 30 километров. Доблестно сражались здесь и морские пехотинцы. Они ходили в атаку в бушлатах, в полный рост, считая для себя зазорным кланяться вражеским пулям. Моряки, правда, "несли значительные потери, но смелые их атаки деморализовали врага.

С прорывом немецких войск в район Западной Лицы под Мурманском у меня связано любопытное воспоминание.

Привожу его как свидетельство тех трудностей, которые испытывало наше командование в деле получения данных об обстановке.

Июль в Москве стоял жаркий. Даже ночью было душно.

В одну из таких ночей я и дежурил в штабе, когда задребезжал телефон.

- Говорит дежурный Наркомата обороны, - раздался голос в трубке.- Вас срочно вызывает маршал Тимошенко.

К Наркому обороны меня вызывали в первый раз. Зачем я ему мог понадобиться? По какому вопросу? Интуиция подсказывала, что речь может пойти о положении в районе Мурманска, и я на всякий случай прихватил с собой коекакие документы, относящиеся к тамошней обстановке.

В приемной я увидел начальника разведывательного управления Генштаба генерал-лейтенанта Ф. И. Голикова.

- Вы зачем здесь? - поинтересовался Филипп Иванович.

- Прошу трудных вопросов не задавать,- отшутился я.

Голиков пожал плечами. Мы еще некоторое время молча ходили по приемной. Наконец нас пригласили к Наркому.

К моему удивлению, в кабинете находились почти все члены Политбюро ЦК во главе с И. В. Сталиным, а также начальник Генерального штаба. Видимо, перед нашим приходом тут происходил серьезный разговор.

Сталин, покуривая трубку, неторопливо ходил по кабинету. В небольшой смежной комнате напротив входа располагалась переговорная. В ней стоял генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин, заместитель начальника Генерального штаба. Постукивая рычагом телефона, он то и дело повторял:

- Алло! Алло!

Полное лицо генерала было красным, вспотевшим, и он вытирал его носовым платком.

Сталин остановился напротив нас и попросил генерала Голикова доложить о численном составе войск противника на мурманском направлении. Тот развернул на столе карту и, водя по ней указкой, сделал короткое, четкое сообщение.

- Так... Ясно...- проговорил Сталин.- А где находятся наши войска? спросил он Голикова.

- Этого я не знаю, товарищ Сталин. Мне сводку не докладывают.

Сталин повернулся ко мне:

- Ну, а что скажете вы, товарищ Харламов? Ведь моряки в первую очередь должны быть заинтересованы в положении дел под Мурманском.

По счастливому стечению обстоятельств я довольно подробно знал обстановку в этом районе. И в частности, состояние тех двух дивизий, которые сражались против корпуса Дитля. Дело в том, что часа за два до вызова к Наркому я разговаривал с командующим Северным флотом контр-адмиралом А. Г. Головко и с командующим 14-й армией генераллейтенантом В. А. Фроловым. Из этих бесед мне было известно, что войска армии ведут тяжелые бои, но удерживают рубежи обороны.

Я доложил Сталину о своем разговоре с командующими.

- А как вы с ними соединились?

- По обычному телефону.

- Вы убеждены, что разговаривали именно с Фроловым?

- Так точно, товарищ Сталин. Я знаком с ним лично и хорошо знаю его голос.

Действительно, с Валерианом Александровичем Фроловым я встречался неоднократно, в том числе на Севере во время инспекционных поездок. Это был еще сравнительно молодой, энергичный генерал. Плотный, невысокого роста, он производил впечатление знающего, толкового и распорядительного военачальника.

- А кто вас соединил? - продолжал допытываться Сталин.

- Начальник связи Военно-Морского Флота Гаврилов.

Не знаю почему, но у начальника Генштаба генерала армии Г. К. Жукова мой доклад вызвал скептическое отношение. Возможно, он располагал иными сведениями.

- Не может этого быть, товарищ Сталин. Адмирал чтото напутал.

- Я докладываю, что мне известно.

Возникла пауза. Генерал Ватутин продолжал твердить свое "Алло! Алло!", все время постукивая по рычагу телефона. Сталин молчал, снова прохаживаясь по кабинету.

Наконец генерал Ватутин, довольный, повернулся к нам.

Прикрывая ладонью трубку, он сообщил:

- На проводе командарм Фролов.

Георгий Константинович Жуков направился к переговориой, но Сталин остановил его взмахом руки.

- Не надо. Пусть товарищ Фролов докладывает, а Ватутин повторяет.

Все смолкли. Ватутин повторял то, что говорилось на другом конце провода. И тут стало очевидным: мое сообщение полностью совпадало с докладом, командующего 14-й армией. Да это было и неудивительно: за два часа после моего с ним разговора обстановка под Мурманском вряд ли могла резко измениться.

- Нет, товарищ Жуков, не адмирал, а кто-то другой напутал,- заключил Сталин.

Я рассказываю об этом эпизоде столь подробно вовсе не *для того, чтобы тем самым подчеркнуть свою осведомленность. Не в том дело. Этот случай убедил меня, что в развернувшихся грандиозных событиях очень важно выработать гибкую систему управления войсками, и прежде всего обеспечить четкую работу связи, что нам всем - от наркома до рядового - предстояло еще многому учиться.

События последующих месяцев показали, что мы успешно справились с этой задачей.

2. МОСКВА - ЛОНДОН: ПЕРВЫЕ КОНТАКТЫ

Военно-дипломатическая служба, о которой пойдет далее речь, началась для меня совершенно неожиданно.

Дело в том, что 27 июня в Москву должна была прибыть английская военно-экономическая миссия. Ее возглавлял посол Стаффорд Криппс, возвращавшийся из Лондона, где он временно находился. Мне позвонил адмирал Н. Г. Кузнецов и сообщил, что я должен буду вместе с представителями Наркомата иностранных дел встретить миссию на Центральном аэродроме.

Бомбардировщик приземлился на поле, и из него вышли несколько сухопарых джентльменов. Среди них генерал-лейтенант М. Макфарлан и контр-адмирал Дж. Майлс. Собственно, этих-то двух военных я и должен был встретить и расквартировать.

Разместив гостей в одном из особняков, я вернулся к себе в штаб, как вдруг раздался телефонный звонок. Меня просили завтра же прибыть к наркому иностранных дел.

Признаться, я был удивлен этим вызовом. Зачем бы я мог понадобиться?

- Вам поручается вести переговоры с англичанами,- разъяснил мои недоумения народный комиссар, как только я прибыл к нему.

- По морской части?

- Нет, по всему кругу военных вопросов.

- Но ведь я не компетентен в общеармейских делах.

- Это не беда. У вас будут армейские консультанты.

Вот с этой-то беседы все и началось. Конечно, опыта в таких делах у меня не было. Да оно и понятно. Всю свою сознательную жизнь я готовил себя к роли строевого флотского командира. И сразу же, как началась война, стал мечтать о том, чтобы вернуться на один из флотов, чтобы командовать соединением боевых кораблей.

И вот теперь эти переговоры... С чем пожаловали англичане? Каковы их намерения? Как себя с ними вести? Я читал опубликованную в наших газетах речь Черчилля от 22 июня, где он заявил: "Мы окажем России и русскому народу всю помощь, какую только сможем". Но одно дело слова, другое конкретные намерения. Отношения наших стран до войны были более чем прохладными, и сейчас нужно было привыкнуть к мысли, что Великобритания наш союзник.

Разумеется, в то время я еще не знал, что между нашей страной и Великобританией уже несколько месяцев ведется дипломатический зондаж, взаимное прощупывание позиций.

Возникновение антигитлеровской коалиции с достаточной полнотой описано в нашей исторической литературе. Не желая повторяться, остановлюсь только на тех моментах, которые имеют непосредственное отношение к данному повествованию. При этом мне придется опираться на факты и документы, ставшие известными через много лет после войны.

Перед войной, как уже отмечалось, отношения между СССР и Великобританией были сложными, а в чем-то и напряженными. Но угроза нападения фашистской Германии побудила обе стороны по своим дипломатическим каналам выяснять взаимные позиции на случай войны. Наиболее дальновидные политики Лондона понимали, что Великобритания в одиночку не в силах одолеть Гитлера и его союзников.

Изменение в политике правящих кругов Англии сказалось и в том, что вместо Смидса послом в СССР был назначен Стаффорд Криппс. Человек этот считался довольно видной фигурой на английском политическом горизонте. Он лично много сделал для сближения обеих стран, поэтому стоит сказать о нем несколько слов.

Криппс был сыном крупного юриста и политического деятеля, окончил привилегированную школу. Как и его отец, он примкнул к лейбористской партии и стал скоро членом парламента. Но в его личности было такое, что не укладывалось в рамки стандартного лейбориста, всегда придерживающегося "золотой середины". Результатом его неординарности было то, что он поссорился с лидерами своей партии и был исключен из ее рядов. И все же это обстоятельство не помешало ему стать государственным и политическим деятелем.

Это был высокий худощавый человек с продолговатым лицом и тяжелой челюстью. Худоба его во многом, возможно, объяснялась тем, что Криппс был убежденный вегетарианец и ничего не брал в рот, как говорили, кроме каких-то травок и орешков.

В политике он придерживался лейбористских взглядов.

Более того, ратовал за объединение всех левых сил, в том числе и коммунистов. К нашей стране Стаффорд Криппс относился, я бы сказал, доброжелательно. Он приложил немало сил, чтобы улучшить отношения между Великобританией и Советским Союзом. Эта его позиция не изменилась даже тогда, когда между СССР и Германией был заключен пакт о ненападении. Он прекрасно понимал, что это соглашение носит вынужденный характер. Как истинно мудрый политик, Криппс считал, что наиболее крепким мостом через реку недоверия является торговля. Поэтому он стремился восстановить экономические отношения с нашей страной, которые к тому времени были окончательно прерваны. Словом, в той ситуации, когда Англия находилась в состоянии войны с Германией и когда фашистские войска приближались к Парижу, Стаффорд Криппс был наиболее подходящей кандидатурой на роль посла в СССР. Вначале он был представлен нашему правительству как "посол со специальной миссией".

Но Москва настаивала на том, чтобы он был оформлен в качестве постоянного посла его величества. Англичане пошли на уступки, и Криппс вылетел в Москву через Париж и Афины, где он ждал, пока будут урегулированы все вопросы с его статусом. Столь поспешный вылет Криппса из Лондона объяснялся еще и тем, что кратчайший путь в Москву - через Париж мог быть в любой день прерван, поскольку немцы уже приближались к французской столице.

Уже весной 1941 года во время одного из визитов к тогдашнему заместителю наркома иностранных дел А. Я. Вышинскому С. Криппс вручил ему памятную записку, в которой подробно излагалась позиция английского правительства на случай возможного конфликта с фашистской Германией.

В этом документе английская сторона намекала, что ее позиция будет зависеть от поведения СССР. В частности, англичане дали понять, что в их стране существуют влиятельные силы, готовые пойти на сговор с Гитлером.

Теперь-то, уже с высоты нашего времени, мы понимаем, что правительство Великобритании в значительной степени блейфовало, угрожая СССР соглашением с Гитлером. Оно прекрасно понимало, что клика Гитлера не могла пойти на мировую с Англией, предварительно не выторговав крупных уступок. Но тем не менее в памятной записке англичане продолжали развивать свои взгляды следующим образом:

"Казалось бы, что развитие событий в Восточной Европе могло происходить по одному из двух вариантов: Гитлер мог бы удовлетворить свои потребности двояким образом - либо путем соглашения с Советским Союзом, либо, если он не сможет заручиться заключением и выполнением такого соглашения, путем применения силы, чтобы попытаться захватить то, в чем он нуждается. Что касается первого варианта, то правительство Великобритании было бы, очевидно, поставлено перед необходимостью усилить свою блокаду везде, где это представляется возможным. При втором варианте у нас был бы обоюдный интерес... и в этом случае правительство Великобритании, исходя из... собственных интересов, стремилось бы по мере сил помешать Гитлеру в достижении его целей... Мы приложили бы поэтому все старания, чтобы оказать содействие Советскому Союзу в его борьбе, причем помощь давалась бы нами в экономическом смысле или другими практическими способами, например координированной воздушной активностью..."[Цит. по: Бережков В. М. Рождение коалиции. М., 1975, с. 9.].

Я так подробно процитировал этот документ потому, что он достаточно наглядно показывает, что в это время, то есть после поражения Франции, правительство Великобритании особенно остро почувствовало, что без сильного союзника перспективы войны с гитлеровской Германией были явно неблагоприятными.

Последующие переговоры проходили между Криппсом и наркомом иностранных дел СССР. Уже в то время, когда на Востоке полыхала война. Вопрос сотрудничества из области теоретической переместился в область практическую, став насущной задачей дня. На беседах, которые нарком вел с Криппсом, мне не довелось присутствовать, но меня информировали о них, как говорится, по горячим следам. Во время очередной встречи с наркомом Криппс сообщил, что за неделю до вторжения гитлеровских войск на территорию СССР он побудил Черчилля связаться с Рузвельтом и обсудить с ним возможности возникновения такой войны. В строго доверительном порядке Криппс передал, что та самая речь, которую Черчилль произнес 22 июня, была составлена при участии американского посла в Англии Вайнанта, а также и самого Криппса. По словам английского посла, речь Черчилля отражала и взгляды Рузвельта.

Все это, конечно, было хорошо, но Советское правительство интересовало, каковы же будут размеры и масштабы помощи, которую будущие союзники могут оказать нашей стране.

- Британское правительство,- ответил Криппс,- готово сделать все, чтобы начать сотрудничество. Я не вижу причин, которые ограничивали бы размеры возможной экономической помощи, и вообще не вижу предела помощи, необходимой для достижения обеими странами общей цели.

Советская сторона, изъявив согласие на сотрудничество, предложила закрепить его каким-то общим политическим соглашением. Но Криппс дал понять, что к такого рода соглашению английское правительство еще не готово, поскольку оно на первых порах хотело бы наладить сотрудничество по военным и экономическим вопросам.

Между тем советский посол в Лондоне И. М. Майский не терял времени даром. (Об этом дипломате я еще расскажу подробнее.) Он встретился с членом военного кабинета лордом Бивербруком и поставил вопрос об усилении действий английской авиации против Германии, а также о высадке десанта во Франции.

Информированный об этой беседе нарком иностранных дел 29 июня 1941 года снова принял Криппса. Среди вопросов, заданных ему, был и вопрос о втором фронте. Английский посол ответил довольно общо:

- В принципе английское правительство полно решимости сделать все, чтобы помочь Советскому правительству. Однако английский флот не может взяться за какую-либо операцию, не зная, в чем, собственно, она будет состоять. Следовательно, сейчас нельзя сказать что-то определенное относительно действий английских вооруженных сил, которые облегчили бы положение на советском фронте.

Как видим, от далеко идущих обещаний, высказанных в речи Черчилля, до их конкретного воплощения предстояло еще пройти большой путь. В сущности, в то время Великобритания и не хотела приступать к подлинному военному сотрудничеству.

В ходе той же беседы нарком поинтересовался, как представляет себе английское правительство сотрудничество прибывшей миссии с советской стороной. Криппс предложил, чтобы члены миссии - военные вошли в контакт с представителями советских военных кругов. При этом он подчеркнул, что военная часть миссии будет работать совершенно самостоятельно.

В конце июня М. Макфарлана и Дж. Майлса принял нарком Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецов. В тот день в Москве стояла необычайная жара. Каково же было мое удивление, когда из машины, подкатившей к подъезду Наркомата, вышел высокий пожилой человек в шортах. Это был Макфарлан. Я представил себе удивлешь наркома, но тот, увидев столь экстравагантный наряд, отделался только шуткой. Как оказалось, шорты допускаются английской летней формой.

Возможно, я ошибаюсь, но при первой беседе у Н. Г. Кузнецова мне показалось, что оба английских представителя достаточно серьезно и ответственно относятся к своим полномочиям. Правда, они не были свободны в своих действиях, как обещал Криппс. И не потому, что были связаны какимито особыми инструкциями. Просто Макфарлан и Майлс придерживались общепринятой в английском правительстве точки зрения. А суть ее состояла в том, что правящие круги Англии не верили в способность Советского Союза устоять под натиском гитлеровской военной машины. "Русские,-рассуждали они, - скорее всего, потерпят поражение, а посему следует пока воздержаться от решительных шагов по оказанию им помощи".

В этой связи вспоминается такой факт. Как-то в одной из бесед со мной Макфарлан и Майлс коснулись положения нашего флота в Кольском заливе.

- Согласитесь, что корабли находятся под угрозой,- сказал Майлс.- Мы могли бы помочь вам вывести их в безопасную зону.

Об этом разговоре я доложил наркому иностранных дел.

Тот не стал решать вопрос самостоятельно и обратился к И. В. Сталину. В тот же день мне было поручено выяснить, что конкретно имеют в виду англичане.

- Что значит вывести корабли? Куда?

При следующей встрече с Макфарланом и Майлсом я пустил пробный шар:

- Вот вы обещали обеспечить охрану судов, идущих в Архангельск. Мы были бы благодарны за помощь...

Макфарлан усмехнулся.

- При чем здесь Архангельск? Речь идет об Англии. Мы согласны переправить ваши суда к нам, с тем чтобы вернуть их после того, как обстановка в этом районе изменится.

Итак, представители английской миссии исходили из того, что мы не удержим побережье Белого моря.

Уже при первой встрече у наркома Военно-Морского Флота речь зашла об обеспечении северных морских коммуникаций. Майлс обещал проконсультироваться со своим адмиралтейством и сообщить о результатах. Значительное место в переговорах занял вопрос о взаимной военно-технической информации. Дело в том, что к этому времени англичане уже накопили определенный опыт по борьбе с электромагнитными минами. Мы же этого опыта практически не имели. Кроме того, боевые корабли наших союзников располагали более совершенным радиолокационным оборудованием. Еще после первой мировой войны, во время которой англичане понесли серьезные потери от германского подводного флота, они приступили к поискам эффективной системы, способной обнаруживать субмарины. В результате этих исследований был создан "асдик" - корабельный гидроакустический прибор, который на довольно большом расстоянии обнаруживал подводные цели.

Словом, на первом этапе переговоры с военной частью миссии носили главным образом технический характер. Мы еще мало знали друг друга. Подлинно широкое сотрудничество было еще впереди. Конечно, мне и в голову не приходило, что я буду в числе тех, кому предстоит вести эти переговоры в высших военных и политических кругах Великобритании.

Параллельно с этими сугубо техническими переговорами продолжались и общеполитические. А 30 июня состоялась встреча с членами английской военной миссии. Нарком иностранных дел СССР вновь заявил, что наша страна надеется на усиление активности британской авиации на западе Германии и на оккупированной территории Франции, а также на высадку десанта в Европе. Взявший слово Макфарлан заявил, что его задача состоит в том, чтобы поскорее получить подробные сведения о действиях и планах советских войск.

В этом случае, уверял он, английское командование выработает соответствующий план операций.

В результате переговоров советской стороне удалось добиться от англичан согласия на заключение соглашения, которое, как мы увидим из подлинного текста, носило не только технический характер. Оно называлось так: "Соглашение о совместных действиях Правительства Союза ССР и Правительства Его Величества в Соединенном Королевстве в войне против Германии". Советское правительство придавало этому соглашению исключительное значение. Об этом можно было судить хотя бы по тому, что при его подписании 12 июля 1941 года присутствовали И. В. Сталин, заместитель Наркома обороны Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников, нарком Военно-Морского Флота адмирал Н. Г. Кузнецов и другие официальные лица. Английскую сторону представляли посол Стаффорд Криппс, сотрудники посольства и весь состав военно-экономической миссии.

В соглашении содержались следующие пункты:

1. Оба правительства обязуются оказывать друг другу помощь и поддержку всякого рода в настоящей войне против гитлеровской Германии.

2. Они далее обязуются, что в продолжение этой войны не будут ни вести переговоров, ни заключать перемирия или мирного договора, кроме как с обоюдного согласия.

Конечно, это соглашение было лишь первой ласточкой на горизонте антигитлеровской коалиции. На пути сотрудничества стояло еще немало препятствий. Преодолеть их предстояло общими усилиями.

В первых числах июля ко мне в кабинет зашли двое работников из отдела кадров и попросили фотографии на заграничный паспорт.

- Зачем это? - вырвалось у меня.

- Разве вы не знаете, что отправляетесь в Англию?

- Со мной на эту тему никто не беседовал.

Кадровики пожали плечами. Я снял трубку и позвонил

адмиралу Н. Г. Кузнецову. От него я узнал, что назначаюсь заместителем главы советской военной миссии, которая на днях должна отбыть в Лондон. Главой миссии утвержден генерал Ф. И. Голиков.

- Советую соглашаться,- сказал он.- Спорить бесполезно. Ваша кандидатура находит поддержку на самом верху.

Спорить, видимо, действительно было бесполезно. Прощай, флот, прощай, командирский мостик! И, вероятно, надолго.

Начались сборы в дорогу. В тот же день я узнал, что в состав миссии вошли также полковник Н. И. Пугачев, полковник В. М. Драгун, майор А. Ф. Сизов, военный инженер 2 ранга П. И. Баранов. Позднее, уже в Лондоне, миссия пополнится другими офицерами, которые приедут вслед за нами.

Перед отъездом нас с Голиковым приняли Нарком обороны С. К. Тимошенко, нарком внешней торговли А. И. Микоян, Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников. Затем с Голиковым беседовал И. В. Сталин. Он поручил ему передать британскому правительству, что СССР будет драться до конца, что немецко-фашистские захватчики не сломят советский народ. Однако, подчеркнул Сталин, Красной Армии нужна эффективная реальная помощь со стороны союзников: прежде всего открытие военных действий против Германии на Западе, а также помощь военными материалами.

Уже по кругу лиц, инструктировавших руководство миссии, можно было судить о том, сколь серьезное значение ей придавалось. Миссия должна была поставить вопрос о последовательном осуществлении следующих операций:

Операция No 1. Создать общий с англичанами фронт на севере Европы. На этот фронт англичане могли бы направить военно-морской флот, авиацию и несколько пехотных дивизий. Советское правительство считало целесообразным занятие союзниками в ближайшее время островов Шпицберген и Медвежий, что было необходимо для обеспечения морских коммуникаций между СССР и Англией, а также между СССР и США.

Операция No 2. Высадка значительного контингента английских войск на севере Франции. Правительство СССР поручило военной миссии при обсуждении этого пункта передать правительству Англии, что оно считает особенно важным осуществление "французской операции", то есть высадки английских войск на французской территории, если не сейчас, то хотя бы через месяц.

Операция No 3. Боевые действия английских войск на Балканах. По срокам и по выделенным средствам эта операция должна занимать второстепенное место.

Мы, конечно, понимали, что выполнить эту программу будет нелегко, что на пути встретится немало трудностей.

Но эти трудности в полной мере стали очевидны, когда миссия приступила к работе.

Получив все необходимые документы, я отправился на Центральный аэродром. Здесь уже собрались все члены миссии. Погода стояла ясная, нещадно палило солнце. В три часа дня темно-зеленый транспортный самолет взмыл в небо, и вот уже столица предстала как россыпь кубиков с островками зелени. На маршруте к нам пристроились три истребителя сопровождения. На душе было тревожно. Мы летели навстречу неизвестности. Да и путь в Англию по тем временам был небезопасен. В этом мы убедились уже через несколько часов. Но время было такое, что на собственные эмоции не приходилось обращать особого внимания.

До Архангельска долетели благополучно. Передохнув и перекусив, отправились в порт. В наше распоряжение были предоставлены две летающие лодки "Каталина". В сумерках (если светлые северные ночи можно назвать сумерками)

взлетели навстречу багровой полосе неба. Взлетели преднамеренно ночью, чтобы избежать встреч с немецкой авиацией, господствовавшей на Севере. Вот уж миновали горло Белого моря, слева открылись очертания Кольского полуострова. Прислонившись к иллюминатору, я думал, что гдето совсем неподалеку в окопах и блиндажах ждут очередной вылазки врага бойцы генерала Фролова, где-то готовятся к очередной атаке морские пехотинцы - в черных бушлатах, в бескозырках с развевающимися ленточками. И было смутное чувство вины, что покидаешь их в этот час, чувство задолженности перед ними: как-то удастся оплатить этот долг?

Уже в самолете я понял, что мы с Голиковым совершили оплошность, сев в одну машину.

- Представьте, что-нибудь случится с нашим самолетом Миссия прилетит в Лондон, не зная своих задач.

Голиков согласился: да, недодумали. А мне вспомнился разговор в кабинете Наркома обороны - как многому нам предстояло еще учиться...

Под мерный рокот моторов удалось заснуть: сказалось напряжение последних дней Меня кто-то тронул за плечо.

Молодой человек в форме морского летчика, видимо один из членов экипажа, предложил пообедать. Подали скромную закуску.

После обеда замечаю: полковник Пугачев внимательно рассматривает надувной жилет, вертит его в руках.

- Как вы думаете, - спрашиваю я, - для чего предназначена эта штука?

- Ну... чтоб не утонуть, пока не подберут, - отвечает он, не чувствуя подвоха в моем вопросе.

- Нет, ошибаетесь. Спасательные средства на флоте существуют для того, чтобы осмыслить прожитую жизнь.

Пугачев отшвырнул жилет и замолчал. Вот, думаю, к чему приводит морская привычка разыгрывать новичков:

сам того не желая, испортил человеку настроение.

Вскоре, однако, представился случай не для мнимого, а для реального страха. "Каталина" шла вблизи мыса Нордкап, когда в небе появились силуэты самолетов. Эскорта мы не ждали. Значит, перед нами враг. Не знаю, какие маневры предприняли пилоты. Помню только, что мы ныряли куда-то вниз, несясь над самыми волнами, потом взмывали вверх. Состояние, признаться, было не из приятных. Пилоты оказались мастерами своего дела - "Каталина" опять загудела ровно. Нам удалось уйти от противника.

Но и на этом наши приключения не кончились. Уже подлетая к Шотландии, мы чуть было не столкнулись с английским истребителем. Опять нас выручили опытные пилоты. "Каталины" резко провалились, и трагической встречи удалось избежать.

Вечером мы совершили посадку на военном аэродроме Ивенгорд, что в Шотландии. Нам подали машины Английские офицеры и гражданские лица пожали нам руки и проводили к поезду, идущему в Лондон.

На лондонский вокзал Юстон встречать нас пришла ьии советская колония во главе с послом И. М. Майским, а также ответственные сотрудники Форин оффиса, руководители английских военных ведомств. И, конечно, журналисты Десятки камер прицелились в нас, едва мы ступили на перрон.

У меня сохранилась фотография, запечатлевшая этот мо мент: шествие возглавляет И М. Майский, а вокруг хлопочут, расчищая нам дорогу, лондонские полицейские, или "бобби", как фамильярно величают их здесь.

Перрон был забит до отказа, и "бобби" пришлось немало потрудиться, чтобы "прорубить" для нас коридор в напиравшей со всех сторон толпе. Каково же было наше удивление, когда на привокзальной площади мы увидели безбрежное, бурлящее море людей! И сотни лозунгов и транспарантов над головами. И повсюду мелькало слово: "Welcome" ("Добро пожаловать"). Это не было каким-то организованным митингом. Лондонцы, узнав из газет о приезде нашей миссии, пришли к вокзалу сами, по собственной воле (по данным английских газет, нас встречали десять тысяч человек, в том числе много военных). Симпатия к героически сражавшейся Советской России выплеснулась стихийно. Да, в эту минуту мы особенно наглядно убедились, что наша страна не одинока в своей борьбе против гитлеризма.

Под шумные аплодисменты и возгласы: "Привет русским!", "Да здравствует Советская Россия!" - мы с трудом прошли к машинам.

Надо сказать, что английский народ создал вокруг советской военной миссии атмосферу доброжелательности и теплоты. Мы это чувствовали все годы, пока работали в Англии. Простые люди видели в лице Советского Союза верного и надежного боевого друга. Сколько раз мне потом приходилось слыша!ь одну и ту же фразу: "Да, мы знаем: без Советской России наша страна не в силах сохранить свою независимость".

На следующий день, это было 9 июля, вместе с И. М. Майским мы поехали в Форин оффис. Приняли нас Антони Иден и его постоянный заместитель Александр Кадоган. С большим интересом переступил я порог кабинета со стрельчатыми окнами, с дубовыми панелями, с высокими прямыми спинками резных стульев. В самой обстановке чувствовалось пристрастие англичан к старине, к солидности, постоянству - чертам, которые как бы символизировали вечность и незыблемость Британской империи.

Антони Иден в строгом тсмпо-синем костюме выглядел изысканно-элегантным. Высокий, стройный, с седыми висками и щеточкой седых же усов, он являл собою образец классического английского джентльмена. Иден обладал безукоризненными манерами и умением не отвечать прямо на самые серьезные вопросы, если к ним не был готов, отделываться туманными фразами. Он был не только одним из первых министров Черчилля, но и первым джентльменом островов: его манере одеваться и манерам вообще подражали.

Хотелось бы сказать несколько слов и о Кадогане. В Англии сложилось правило, согласно которому должность министра иностранных дел сменяема, а должность его заместителя -постоянна. Одна из главных обязанностей постоянного заместителя - следить за преемственностью порядков, за их традиционностью. И в этом тоже сказывалась консервативность англичан. Недаром Кадоган, этот пожилой человек с длинными желтоватыми пальцами, любил повторять: "Такого прецедента в истории Великобритании не было..."

Антони Иден принял нас внешне не только тепло, по даже радушно. Генерал Ф. И. Голиков сделал заявление о решимости советского народа продолжать борьбу против фашистской Германии до победного конца и заверил министра, что неудачи на фронте носят временный характер.

Затем речь зашла о вопросах сугубо военных, в частности о совместных боевых действиях в Баренцевом и Норвежском морях, о более массированных налетах английской авиации на жизненно важные центры фашистской Германии, об открытии второго фронта на севере Франции.

- Сейчас, - сказал Голиков, - наша страна нуждается не только в поставках материалов, но и в конкретных совместных военных действиях.

- Я не компетентен в военных делах, - ответил Иден, - но мне представляется, что высадка английских войск во Франции потребует известного времени пя подготовку. Ситуация для подобной операции еще не созрела.

- Но почему же? - возразил Голиков. - Ситуация сейчас благоприятна, как никогда. Гитлер бросил на советскогерманский фронт почти все свои боеспособные дивизии.

Западный фланг рейха, по существу, обнажен. Вряд ли английские войска встретят серьезное сопротивление.

Казалось, что этот довод произвел впечатление на Идена, но он уклонился от прямого ответа, опять же сославшись на свою некомпетентность. Он лишь обещал передать содержание беседы премьер-министру и посоветовал обсудить вопрос с руководителями военных ведомств.

Мы последовали этому совету и в тот же день нанесли визит военному министру Великобритании Моргенсону.

В просторном кабинете нас встретил дородный господин в гражданском костюме [Военное министерство в Англии, как и в США, возглавляет гражданский администратор, осуществляющий общую политику ведомства и связь с правительством. Оперативные же вопросы решает начальник имперского генерального штаба].

Руки Моргенсон нам не подал. Сесть не предложил. В течение примерно двадцатиминутной беседы он стоял сам, и нам ничего не оставалось, как следовать его примеру.

Слушал Моргенсон рассеянно. А когда заговорил сам, то мы поняли, что имеем дело с ярым противником сотрудничества. Старый, убежденный консерватор, он не верил ни в победу Красной Армии, ни в жизнеспособность советской политической системы. Он вообще не видел смысла в англосоветском военном союзе.

Позиция Моргенсона так резко расходилась с политической линией консерваторов, что впоследствии Черчилль вынужден был убрать Моргенсона с поста военного министра.

Но случилось это позже. А тогда Голиков и я поняли, что зря теряем время в кабинете Моргепсона, и поспешили раскланяться. Вышли на улицу обескураженные. Вот так союзничек попался! Неужели и другие руководители военных ведомств Великобритании настроены столь же антисоветски? Тогда какой же смысл вкладывал Черчилль в слова "оказать Советскому Союзу всю необходимую помощь"?

Во второй половине дня мы встретились с начальником имперского генерального штаба английских вооруженных сил генералом Диллом. На этой встрече присутствовали вице-маршал авиации Портал (начальник штаба военновоздушных сил) и первый морской лорд - начальник штаба военно-морских сил адмирал флота Паунд. И снова со всей остротой был поставлен вопрос о совместных боевых действиях против гитлеровцев. Наши собеседники понимающе кивали головами, выражали сочувствие, но, когда речь заходила о практических шагах, уклонялись от прямого ответа. И хотя старшим по должности был генерал Дилл, чувствовалось, что ведущую роль в переговорах почему-то взял на себя Паунд. Он изображал себя беспрекословным авторитетом по военным вопросам. Возможно, это был тактический маневр. Но не исключено, что дело объяснялось проще: по возрасту адмирал был старше.

Полный, лысоватый, слегка волочивший ногу (последствия ранения), Паунд давал нам почувствовать, что он торопится, что у него есть дела поважнее, чем "прожектерские" беседы с большевиками. Мне думается, что его приводило в ужас само наше присутствие. Только любезность Дилла и спокойная тактичность Портала скрадывали замаскированную враждебность первого морского лорда.

Нам казалось непонятным, почему наши союзники ведут себя столь странно: ведь разумность наших предложений о совместных боевых действиях не нуждалась в каких-либо доказательствах. Дело было в том, что многие тогдашние военные и политические деятели Великобритании, на словах декларируя солидарность с советским народом, в душе не верили, что Красная Армия способна выдержать натиск гитлеровских полчищ.

Позднее, когда мощь наших Вооруженных Сил неизмеримо возрастет, когда мы одержим блистательные победы под Москвой, Сталинградом и Курском, английское правительство изберет такую тактику, при которой основное бремя людских и материальных расходов снова ляжет на Советский Союз. Но чтобы понять все маневры нашего союзника, требовалось какое-то время.

Конечно, и тогда, в первые дни пребывания в Лондоне, мы не рассчитывали, что нам тут же дадут все необходимое и немедленно откроют второй фронт. Мы знали, что предстоит длительная и упорная борьба, и были готовы преодолевать трудности, встающие перед миссией. Нельзя было не учитывать и психологического барьера: нам, как и англичанам, нужно было привыкнуть к тому, что мы теперь находимся в одной упряжке.

Было и еще одно существенное обстоятельство. После того как Гитлер двинул свои дивизии на Восток, англичане вздохнули с облегчением. Они поняли, что угроза, нависшая над островами, если не исчезла окончательно, то отодвинулась на неопределенное время. У меня создалось впечатление, что в период нашего приезда многие англичане находились в состоянии успокоенности.

9 июля мы с Голиковым участвовали еще в одной встрече. На этот раз у заместителей начальников штабов: генерал-лейтенанта Порталла, вице-адмирала Филипса и маршала авиации Ботемли. Обсуждались вопросы более частного порядка, в юм числе о совместных военных усилиях на северных морских коммуникациях. Мы настаивали на том, чтобы занять принадлежащие Норвегии архипелаг Шпицберген и остров Медвежий. Существовала угроза, что противник захватит этот район, создаст там военные базы и станет, по существу, хозяином северных морей. Необходимо было упредить его. Тем более что гитлеровцы забросили на Шпицберген свою агентуру, которая передавала сведения о передвижении наших кораблей.

Для нас занятие северных островов обусловливалось еще одним обстоятельством. Дело в том, что на Шпицбергене совместно с норвежцами мы вели добычу угля и на шахтах оставалось около двух тысяч наших шахтеров. В случае захвата противником архипелага им грозил фашистский плен.

К сожалению, советское предложение не встретило поддержки с английской стороны. Наших собеседников волновала проблема доставки горючего на Северный морской театр. Короче говоря, вопрос о занятии островов так и повис в воздухе.

Правда, союзники обещали помочь эвакуировать со Шпицбергена советских и норвежских горняков. Забегая вперед, скажу, что обещание свое они выполнили. Для этой цели англичане выделили лайнер "Эмпресс оф Канада" и небольшой эскорт боевых кораблей. В экспедиции участвовал пресс-атташе посольства П. Д. Ерзин.

Потом он рассказывал, что вначале были эвакуированы советские горняки. Все они благополучно доставлены в Мурманск. Второй рейс предназначался для норвежцев. Но вот на корабль, на котором находился Ерзин, пробрались двое неизвестных.

- Мы советские граждане, - заявили они.

Оказалось, что в то время, когда шла погрузка наших горняков, оба они находились далеко в горах и ничего не знали о событиях в порту. Что делать? Не оставлять же людей на безлюдном острове. И Ерзин забрал их с собой в Лондон. (С первым же конвоем они отбыли на Родину.)

Но вернемся к встрече с заместителями начальников штабов, происходившей 9 июля. На ней был решен еще один вопрос: об участии в боевых действиях на Севере двух английских подводных лодок и нескольких тральщиков, которые должны были временно базироваться в Кольском заливе. В этом вопросе стороны охотно согласились друг с другом.

Словом, последняя встреча того дня вызвала у нас чувство некоторого удовлетворения. Вернувшись в посольство поздно вечером, я сразу же лег в постель с мыслью, что первый день в английской столице прошел все-таки недаром.

Наверное, в мирное время Лондон был другим. Наверное, приезжим бросались в глаза зеленые ухоженные скверы, чинная респектабельная толпа, огромные броские рекламы, уютные особняки с цветниками у входа и на окнах. Наверное, город, во всяком случае его богатые кварталы, излучали покой, довольство и ощущение прочности.

Мы застали Лондон военного времени, когда вся страна жила под лозунгом: "War efforts" ("Военные усилия").

Суровое дыхание войны чувствуется и на вокзалах. Они погружены в полумрак. Бесшумно уходят и приходят поезда. На перроне толпы военных. Можно тут встретить и бойцов со знаками различия женского вспомогательною корпуса.

У железнодорожных касс очереди, но билеты продаются свободно. Правда, плакат над кассовым окошком призывает англичан к патриотизму и благоразумию: "Действительно ли необходимо ваше путешествие?" Чувствуется, что железнодорожная сеть страны работает с большим напряжением.

Подобные плакаты можно встретить и в метро, и в Гайд-парке. Или огромный щит с изображением океанского парохода. Подпись гласит: "Экономьте морские перевозки".

И здесь призыв к патриотизму: помните, морской транспорт нужен прежде всего для военных перевозок.

В зимние пасмурные дни Лондон подавляет своей угрюмостью. В ряде двух-трехэтажных зданий зияют провалы.

Это последствия интенсивных бомбардировок сорокового года. Многие пустыри ограждены заборами. Женщины-работницы в комбинезонах сортируют кирпичи разбитых зданий.

На улицах и в парках то и дело мелькают надписи: "Бомбоубежище". У многих прохожих через плечо перекинута сумка с противогазом, а поверх сумки металлическая каска - наглядное доказательство, что лондонцы еще не забыли фашистских бомбардировок.

1940-й и начало 1941 года остались в памяти англичан как "битва за Британию". Дым пожарищ стлался над Лондоном, над Ковентри, Бирмингемом, Шеффилдом, Ливерпулем. Самый крупный налет на Лондон гитлеровцы предприняли 16 апреля 1941 года. В этот день они сбросили на город 450 тонн взрывчатки. Сильно пострадал Портсмут: из 75 тысяч домов было разрушено 65 тысяч. Множество людей остались без крыши над головой. На станциях лондонского метро были специально оборудованы ьары, где женщины с детьми проводили ночи и где впоследствии пришлось не раз ночевать и нашим семьям.

Надо сказать, что английский народ с достоинством встретил невзгоды военного времени. Он охотно выполнял правительственные мероприятия, направленные на мобилизацию всех сил, всех ресурсов страны для одной цели - победы над врагом. В стране стало трудно с продуктами.

Правительство ввело карточную систему. Многие англичане занялись огородничеством, чтобы обеспечить себя овощами, картофелем.

Даже знаменитые лондонские парки были перепаханы тракторами и превращены в "огороды победы". На оградах парков в те дни можно было увидеть плакаты - корзина с овощами и под ней лаконичный совет: "Вырастите их для себя сами".

Огороды не только в парках. Как мне рассказывал И. М. Майский, раньше поезда из Саутгемптона, Плпмута, Ливерпуля мчались к Лондону среди лугов, покрытых ярким ковром зелени и россыпью цветов. Английские поэты посвятили немало строк этим лугам. Теперь же даже придорожные луга превращены в "огороды победы". Все это принесло свои результаты. Англия во время войны практиче/чки не испытывала недостатка в овощах.

До войны значительная часть продовольствия ввозилась из колоний и других стран. После того как фашисты нарушили многие морские коммуникации, Англии пришлось изыскивать вн" гренние резервы. Ее посевная площадь в 1942 году увеличилась на 6 миллионов акров (2428 тысяч гектаров) по сравнению с довоенной.

Тысячи мужчин, работавших на полях, были призваны в армию. Как и в нашей стране, их заменила "женская земледельческая армия". И еще школьники.

Во время войны в Англии был xopcum налажен сбор утиля, особенно бумаги и металла, Короткометражные фильмы показывали, куда шел этот утиль - г:л гильзы для зенитных снарядов. В автобусах и ваюнах метро былп оборудованы специальные ящики для использованных билетов. Не дай бог, если бросите билет не в ящик - почувствуете па себе осуждающий взгляд лондонца.

Режим экономии коснулся даже английских газет. До войны наиболее популярные газеты в Лондоне, например, выходили на 16-24 полосах. Конкурируя между собой, редакции изданий рассылали подписчикам в виде бесплатных приложении сочинения Шекспира, Диккенса, юлсуорси, даже комплекты детской одежды и белья. Каждая газета печатала красочные плакаты, сообщавшие о главных событиях дня. Теперь же внешний облик газет и журналов изменился. Они стали выходить лишь на четырех полосах. Приобрести газету без предварительной подписки стало трудно:

к 9 часам утра они уже проданы. Англичане пристально следили за военными новостями. Резко изменилось и содержание газет. Первое место заняла военная информация, потеснив сообщения о жизни миллионеров и кинозвезд.

В обиход англичан широко вошло слово "ютилити" - полезность, целесообразность. Стандартизация и упрощение предметов широкого потребления помогали экономить материалы и труд. Мужской костюм "ютилити" теперь имел не более пяти карманов, а брюки шили без отворотов. Мебель "ютилити" изгогавтивалась с максимальной простотой, по стандартам министерства торговли. Она продавалась лишь новобрачным и пострадавшим от бомбежек.

Экономилась пресная вода, и целой английской семье приходилось порою мыться в ванне, используя одну и ту же воду. Идешь по городу и повсюду видишь плакаты, призывающие экономить на всем. Даже в гостиницах над выключателем появлялись надписи: "Если вы хотите помочь Гитлеру, оставьте свет невыключенным!" Другие плакаты призывали к бдительности. Как-то мне бросился в глаза рисунок на стенке вагона: летчик прощается с девушкой, а рядом стоит неизвестный мужчина. Он делает вид, что погружен в чтение газеты, однако его утрированно огромное ухо вытянуто в сторону прощающихся молодых людей. Подпись гласит: "Неосторожный разговор стоит жизней. Война требует молчания".

Конечно, трудностей было немало. И все же англичанам не пришлось пережить и сотой доли тех испытаний, которые выпали на долю советского народа. В то лето, когда наша миссия прибыла в Англию, а также в последующем - вплоть до 1944 года - Советский Союз, по существу, один на один вел борьбу с фашистской Германией, использующей ресурсы всей оккупированной Европы. Миллионы советских людей сутками, без сна и отдыха стояли у станков, самоотверженно трудились в поле. Англичане же, несмотря на войну, не считали нужным отказываться от многих своих традиций, связанных с комфортом и отдыхом.

Деловая жизнь Лондона, например, как и прежде, заканчивалась в субботу. В час дня закрывались двери всех учреждений. Многотысячные толпы клерков разъезжались по домам, чтобы провести уик-энд в кругу семьи или за городом. Заработную плату выдавали, как и прежде, в конце недели. Поэтому в субботу были битком набиты "пабы" - маленькие ресторанчики или пивные.

До войны в летнее время служащие учреждений, пользуясь удешевленным тарифом, выезжали к морю. Теперь более патриотичным считалось проводить день отдыха в домашних условиях. Невелика жертва, но все же... В воскресный день на улицах Лондона безлюдно. Закрыты магазины, театры, бары. Лишь в центре открыто несколько дорогих ресторанов, рассчитанных на иностранцев. Англичане отдыхают дома.

Правда, многие предпочитают проводить воскресный день в парках. Особенно много людей в Гайд-парке. Война не нарушила давнюю традицию собираться в полдень на импровизированные митинги. Люди самых разных взглядов и вероисповеданий, взгромоздясь на трпбуну, рассуждают о чем угодно - о войне и мире, о религии и ценах на мясо.

Вот гаваец, прозванный лондонцами в шутку "принц Гонолулу", взобрался на ящик. Стремясь привлечь внимание слушателей, он то вкалывает в свои спутанные волосы разноцветные перья, то извлекает их. Двусмысленные остроты вызывают взрывы хохота. Рядом старичок в крахмальном воротничке проповедует какую-то "новую релитию".

Его никто не слушает.

Бывают и массовые политические митинги. Они, к JK правило, проводятся на Трафальгарской площади, одной из самых красивых площадей города, украшенной велпчее*- венной колонной - памятником адмиралу Нельсону. Ораюры выступают с цоколя колонны. Во время пребывания нашей военной миссии здесь состоялись многотысячные митинги, посвященные борьбе за открытие второго фронта.

В Англии во время войны нашли приют и работу тысячи эмигрантов из стран, оккупированных гитлеровцами. На улицах Лондона можно было встретить норвежцев, французов, голландцев, бельгийцев, чехов, поляков. В одной газете, помнится, появилась такая карикатура: толпа иностранцев на улице Пикадилли. Один из них, обращаясь к другому, указывает пальцем на прохожего и удивляется: "Смотрите, англичанин..."

10 июля мы с Ф. И. Голиковым побывали у морского министра Великобритании Александера. Он принадлежал к партии лейбористов, числился крупным бизнесменом и владельцем акций судостроительных компаний. Из всех деятелей югдашнего английского правительства Александер, быть может, наиболее честно относился к союзническим обязательствам. И он обещал сделать все возможное, чтобы оказать помощь сражающемуся Советскому Союзу.

Ф. И. Голиков пробыл в Англии всего четыре дня: его срочно отозвало Советское правительство. 12 июля мы проводили его и полковника В. М. Драгуна на Родину. С того дня я стал исполнять обязанности главы миссии, меня утвердили в этой должности лишь в июне 1943 года.

С тех пор телеграммы из Москвы обычно адресовались Майскому и Харламову. Нам, как правило, предлагалось обратиться к Идену или другому министру и выяснить с ним тот или иной вопрос. Что касается Голикова, то, прибыв в Москву, он доложил И. В. Сталину о проделанной в Ашлии работе и получил новое задание - вылететь в Соединенные Штаты для ведения переговоров о закупках вооружения и различных материалов. Кроме того, Голикову поручалось решить ряд других вопросов, в том числе о займе, о способах доставки в нашу страну закупленных материалов и вооружения.

Одна из важных задач, которая была поставлена перед Голиковым, - это выяснение позиции американских политических деятелей. Мы знали, что обстановка в США была сложной. На Рузвельта и других лидеров сильное влияние питались оказать изоляционисты, реакционеры всех мастей, в том числе фашиствующие элементы из числа осевших в США немцев и итальянцев. Мы с большим удовлетворением прочитали в английских газетах заявление государственного секретаря США о том, что правительство Соединенных Штатов будет радо приветствовать советскую делегацию.

Итак, я остался фактически главой миссии. Роль для меня, признаться, была непривычной. Особенно на первых порах, когда я еще не совсем ориентировался в расстановке политических сил Великобритании. Иногда меня обвораживала любезность Идена, его сочувствие нашему народу. Но скоро я понял, что Иден - не более как рупор идей Черчилля и что огромное влияние на министра иностранных дел оказывает Кадоган, который вовсе не отличался прогрессивными взглядами.

Мы, например, очень часто встречались с командующим бомбардировочной авиацией Великобритании маршалом авиации Артуром Харрисом. Он вроде с охотой шел на бомбардировку крупнейших промышленных центров Германии.

Однако, когда мы указывали на скопления немецкой военной техники танков или авиации, наши просьбы не всегда удовлетворялись. Я не мог отделаться от ощущения, что нам противостоят влиятельные силы, которые не хотят выполнять союзнические обязательства.

Среди военной верхушки эти силы группировались вокруг первого морского лорда адмирала Дадли Паунда, чье лицемерие раскусить не представляло труда. Но об этом еще пойдет речь.

3. ВТОРОЙ ФРОНТ: СТОРОННИКИ И ПРОТИВНИКИ

Впервые вопрос о втором фронте Сталин поставил в своем послании Черчиллю от 18 июля. Приветствуя установление союзнических отношений и выражая уверенность, что у обеих стран найдется достаточно сил, чтобы разгромить общего врага, Сталин писал: "...военное положение Советского Союза, равно как и Великобритании, было бы значительно улучшено, если бы был создан фронт против Гитлера на Западе (Северная Франция) и на Севере (Арктика).

Фронт на севере Франции не только мог бы оттянуть силы Гитлера с Востока, но и сделал бы невозможным вторжение Гитлера в Англию. Создание такого фронта было бы популярным как в армии Великобритании, так и среди всего населения Южной Англии. Я представляю трудность создания такого фронта, но мне кажется, что, несмотря на трудности, его следовало бы создать не только ради нашего общего дела, но и ради интересов самой Англии. Легче всего создать такой фронт именно теперь, когда силы Гитлера отвлечены на Восток и когда Гитлер еще не успел закрепить за собой занятые на Востоке позиции" [Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. (Далее - Переписка Председателя Совета Министров СССР...). М., 1976, т. 1, с. 19.].

Я находился как раз в кабинете И. М. Майского, когда пришло это послание. Доводы главы Советского правительства нам показались неотразимыми.

- Неужели и это не подействует на Черчилля? - невольно вырвалось у меня, едва я кончил читать письмо.

- Кто знает,- пожал плечами Иван Михайлович, - во всяком случае, отвертеться Уинстону будет трудно.

Мы с нетерпением ждали, что скажет премьер-министр.

Наконец вечером 21 июля Майский показал только что полученный и переведенный ответ Черчилля. Он гласил:

"С первого дня германского нападения на Россию мы рассматривали возможность наступления на оккупированную Францию и на Нидерланды. Начальники штабов не видят возможности сделать что-либо в таких размерах, чтобы это могло принести Вам хотя бы самую малую пользу" [Переписка Председателя Совета Министров СССР..., т. 1, с. 20.].

Свой отказ Черчилль мотивировал тем, что на территории одной только Франции немцы якобы располагают сорока дивизиями и все побережье сильно укреплено. "Предпринять десант большими силами, - писал он, - означало бы потерпеть кровопролитное поражение, а небольшие набеги повели бы лишь к неудачам и причинили бы гораздо больше вреда, чем пользы, нам обоим" [Там же.].

Послание премьера произвело на нас с Майским удручающее впечатление. А тут еще безрадостные сводки с фронтов: несмотря на их скупость, военному человеку нетрудно было догадаться, что положение наших войск на западном направлении продолжало оставаться исключительно тяжелым. Английские газеты на первых полосах крупным шрифтом помещали сообщения немецких информационных агентств, безусловно тенденциозные, а сводки Совинформбюро - на внутренних полосах и мелким шрифтом. Такая позиция редакторов газет союзной нам державы была непонятна работникам миссии и посольства. Но видимо, желание доставить читателю сенсационное чтиво у английских журналистов было выше союзнического долга.

В эти дни мы с Майским почти ежедневно встречались с представителями парламентских, военных кругов и, естественно, с членами кабинета, убеждая наших собеседников в необходимости немедленного открытия второго фронта.

Мы находили сочувствие и понимание. Английские официальные лица обещали "поставить вопрос", "изучить его", "рассмотреть со всех сторон".

Вообще, состав правящих кругов Великобритании был далеко не однородным. Опыт показал, что к оценке должностных лиц нельзя подходить с одной меркой - чем ближе человек к рабочему происхождению, тем вероятнее прогрессивность его взглядов. В действительности политическая расстановка сил в верхних эшелонах английского общества была куда сложнее. Например, Уолтер Ситрин, генеральный секретарь Британского конгресса тред-юнионов, занимал явно враждебную позицию по отношению к Советскому Союзу. Особенно это проявилось в период советско-финской войны. Правда, после нападения Гитлера на Советский Союз он начал перестраиваться, был даже инициатором прямых контактов между советскими и британскими профсоюзами.

Но это уже случилось позже. Во всяком случае, он не ратовал за высадку десанта в Европе. Зато аристократ лорд Бивербрук и сэр Александер, далеко не разделявшие наших политических взглядов, оказались в числе людей, выступавших публично за открытие второго фронта.

Нужна была определенная гибкость, чтобы привлечь на нашу сторону возможно большее число сторонников, чтобы не отпугнуть ни консерваторов, ни лейбористов, ни либералов, ни просто частных граждан, откровенно сочувствовавших нам. Мы вынуждены были учитывать, что различные политические группировки преследуют свои, иногда узко партийные цели, забывая при этом главную стратегическую цель - разгром фашистской Германии. Им приходилось об этом напоминать.

Я уже упоминал морского министра Александера. Он серьезно, ответственно относился к союзническим обязательствам, поддерживал идею открытия второго фронта.

И действительно, с Александером работалось легко. Он шел нам навстречу. Не без его помощи мы получили летом 1941 года некоторое количество гидроакустических установок для кораблей. Разумеется, не все зависело от морского министра, но у меня сложилось впечатление, что он прилагал немало усилий, чтобы помочь нам.

Вообще англичане, прежде чем решить какой-либо вопрос, обязательно должны как следует его обдумать. Но порой нас раздражала их медлительность. Время-то было горячее, и мы просили, особенно со вторым фронтом, поторопиться.

- Вы, как французы, - говорили в таких случаях англичане,- слишком экспансивны. Нет, дайте нам время подумать.

Поначалу было трудно ориентироваться: кто же наш истинный доброжелатель, а кто противник военного сотрудничества? Как ни странно, сторонники боевого союза приходили порой с той стороны, откуда мы их меньше всего ожидали.

Мне вспоминается беседа на одном из приемов в отеле "Риц" с Ллойд Джорджем. Тем самым Ллойд Джорджем, который, будучи премьер-министром Великобритании, проявил себя ярым врагом коммунизма и Советского государства.

Это был видный политический деятель своего времени.

Он сделал блестящую и стремительную карьеру. Сын провинциального учителя, Ллойд Джордж был какое-то время мелким адвокатом, а потом занялся политикой и стал во главе либеральной партии. Прирожденный оратор, мастер компромиссов и демагогии, он, по словам В. И. Ленина, был одним из "опытных, чрезвычайно искусных и умелых вождей капиталистического правительства..." [Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 44, с. 295.]. Ллойд Джордж стяжал себе известность как один из главных организаторов победы над Германией и один из творцов Версальского мира. После того как на выборах 1922 года либералы потерпели поражение и к власти пришли консерваторы, Ллойд Джордж перестал быть премьером, но оставался членом парламента.

В просторном холле, где был организован прием, присутствовали все члены советской военной миссии и ответственные сотрудники посольства во главе с И. М. Майским.

Ко мне подошел старик, розоволицый, с пышными спежными усами и светлыми умными глазами. Хотя я и видел его на портретах, но не сразу сообразил, что передо мной Ллойд Джордж. В свои восемьдесят лет он выглядел внушительно. Подошел Антони Иден и представил нас друг другу.

- Да, да, господа, - сказал Ллойд Джордж сразу же после обмена любезностями,- я считаю, что ваша идея об открытии второго фронта весьма продуктивна. Она могла бы коренным образом изменить ход событий.

"Вот тебе и старик!" - подумал я.

Идеи снисходительно улыбнулся: мол, что вы хотите от этого выжившего из ума старца.

- Сейчас это трудно осуществить, - возразил Иден экс-премьеру. - У нас не хватает транспортных средств.

И к тому ж паромы тихоходны...

- Ну конечно, - съязвил Ллойд Джордж, - в первую мировую войну Ла-Манш был, конечно, более узким, а паромы значительно быстроходнее. Может, это позволило нам перебросить во Францию миллион солдат? Учтите, господа, добавил он, обращаясь ко мне и Майскому, - я нахожу ваше предложение весьма разумным.

Не успел Ллойд Джордж отойти, как Иден счел необходимым сгладить слова бывшего премьера.

- Не обращайте на него внимания. Он уже стар, и ему трудно ориентироваться в современной обстановке.

- По-моему, - не удержался я, - Ллойд Джордж прекрасно знает ширину Ла-Манша.

Иден сделал вид, что не расслышал моего замечания.

Чем была вызвана такая позиция Ллойд Джорджа? Он никогда не испытывал симпатий к нашей стране. Но, как опытный политический деятель, он чутко улавливал настроения английского народа, выступавшего за открытие второго фронта. И, выступая в поддержку второго фронта, он опал, что таким образом защищает Англию. К тому же был хороший повод для нападок на консерваторов, которых он по-прежнему не уставал критиковать.

Среди тех, кто пытался оказать реальную помощь Советскому Союзу, был. конечно, лорд Бивербрук.

Выходец из Канады, Уильям Бивербрук на родине был сначала мелким юристом, затем увлекся газетным бизнесом. Во время первой мировой войны он перебрался в Англию и здесь в короткий срок сколотил целую газетную империю. Как подобает влиятельному лицу в Великобритании, Бивербрук получил от короля титул лорда. Одно время в правительстве Ллойд Джорджа он занимал министерский пост и выступал за сближение с молодой Советской Республикой. Правда, такая позиция не помешала ему в 1933 году, во время советско-английского конфликта из-за дела "Метро-Виккерс", поднять антисоветскую шумиху в сиоих газетах. Но это был короткий эпизод в его политической биографии.

Черчилль, высоко ценивший организаторские способности Бивербрука, поручил ему в начале войны возглавить и реорганизовать министерство авиационной промышленности, и Бивербрук сделал это со свойственной ему энергией.

Потом, будучи министром военного снабжения, он оказал нашей миссии значительную помощь. Но об этом несколько позже.

А теперь, забегая вперед, сошлюсь на послание от 3 сентября. В этом послании глава Советского правительства еще раз, уже в более острой форме, поставил вопрос об открытии второго фронта. Но Черчилль снова ответил вежливым отказом, ссылаясь на то, что Великобритания в настоящий момент не располагает достаточными силами вторжения.

Дело, конечно, было не в этом. Для создания второго фронта, особенно для наращивания сил вторжения, потребовалось бы направить основные силы Англии на европейский материк и, естественно, сократить до минимума ее армии на Ближнем Востоке, ограничить решение задач, связанных с освобождением средиземноморских путей, - словом, поставить на карту все ради победы над гитлеровцами в Европе. Но Черчилль этого не хотел. Теперь-то мы знаем, что вопрос о втором фронте зависел не столько от возможностей Великобритании, сколько от ее политики и стратегии, от взглядов ее политиков и военных, от их выбора главного направления военных действий.

Так где же все-таки нанести удар по общему врагу союзных стран? У Советского правительства по этому вопросу была совершенно ясная точка зрения. Оно считало, что открытие фронта в Северной Франции неминуемо приблизит крах фашистской Германии. Справедливости ради следует сказать, что эта точка зрения в то время разделялась многими американскими руководителями, в том числе и самим Рузвельтом. Более того, американские лидеры настаивали на том, чтобы главный удар нанести в сердце Германии - в район Рура. Англичане же были сторонниками обходных и фланговых маневров, сторонниками войны на истощение противника. Разумеется, правящие круги рассчитывали при этом, что Советский Союз будет нести на себе все бремя военных тягот. Некоторые историки на Западе видят в этом чуть ли не заслугу английских стратегов. На самом же деле в такой стратегии можно видеть только одно - попрание союзнических интересов. Не нужно было обладать большим стратегическим воображением, чтобы додуматься до столь простой мысли: пусть сначала советские армии расколошматят вооруженные силы третьего рейха, а тогда и мы вступим в игру и одержим победу не слишком дорогой ценой.

Но, в сущности, и эта примитивная концепция принадлежит не Черчиллю, а его предшественникам. Зарождение ее следует искать в двухсотлетней истории английской военной мысли. Черчилль и его сторонники лишь взяли на вооружение идею премьер-министра Уильяма Питта, который во время Семилетней войны между Францией и Испанией, с одной стороны, и Великобританией - с другой, выдвинул свой план ведения кампании. Но не буду вдаваться в историю, хочется лишь подчеркнуть, что в первую мировую войну Великобритания придерживалась двух основных принципов стратегического плана Питта: предоставление материальной помощи союзникам на континенте и использование своей военно-морской мощи для поддержки периферийных операций и операций на заморских территориях противника.

Похоже, что эти же принципы кладутся в основу действий и в нынешней войне. Черчилль преднамеренно отвергал второй фронт, выжидая, когда фашистская Германия ослабнет под ударами Красной Армии.

4. МИССИЯ - В ЦЕНТРЕ ВНИМАНИЯ

Официальная резиденция нашей миссии размещалась в большом трехэтажном доме с крутыми лестницами и старинными витражами. Дом стоял почти напротив посольства, что было весьма удобно: хотя миссия непосредственно и не подчинялась послу, все наиболее важные дела мы решали вместе. Членам миссии отвели просторные кабинеты, стены которых были завешаны толстыми коврами. Было тепло и уютно. Впрочем, в помещениях миссии нам не приходилось засиживаться.

На первых порах у миссии возникло множество проблем чисто бытового характера. Нужно было обеспечить сотрудников жильем, познакомить их с городом, с нужными людьми, помочь им изучить местные нравы и обычаи.

Посол И. М. Майский и вся советская колония сделала все возможное, чтобы сотрудники миссии "адаптировались"

на английской земле.

Сотрудников разместили по частным квартирам. Мне был отведен особняк, в котором до этого жил советский военно-морской атташе.

Сотрудники миссии обедали в столовой посольства или в ближайших кафе. У меня же открылась язва двенадцатиперстной кишки: хочешь не хочешь, а придерживайся диеты. На помощь пришли посол Иван Михайлович Майский и его супруга Агния Александровна.

- Давайте к нам, Николай Михайлович. Не нанимать же вам экономку.

Я согласился и с тех пор почти каждый день обедал с четой Майских. Мы провели за столом немало интересных часов. Правда, потом, не желая обременять гостеприимных супругов, я договорился с хозяином итальянского ресторана, где кухня, в отличие от английской, была для меня вполне приемлемой.

С супругами Майскими у меня установились дружеские отношения. Они помогли мне быстро акклиматизироваться.

К тому же оба свободно говорили по-английски, благодаря чему я имел дополнительную языковую практику.

Об Иване Михайловиче Майском хочется сказать особо.

Это был подлинный защитник интересов своей страны. Человек блестящей эрудиции, владевший многими языками, И. М. Майский пользовался авторитетом у самых различных кругов английской общественности. Он имел тесные связи среди профсоюзных лидеров, творческой интеллигенции, политических и военных деятелей. Иван Михайлович хорошо знал расстановку политических сил в Англии. Он был вхож везде и всюду. И не только в силу своего высокого положения. Нет, его ценили как личность, как дипломата и историка, как просто мудрого, много повидавшего па своем веку человека. Он жил во Франции, занимал различные советские дипломатические посты в Финляндии и Японии.

Если пословица "Скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты" верна, то люди, с которыми наш посол поддерживал тесный контакт, как бы свидетельствовали о яркости и широком диапазоне его интеллекта. Среди друзей И. М. Майского были выдающиеся деятели культуры того времени:

Бернард Шоу, скульптор Джекоб Эпстейн, Алексей Толстой, Михаил Кольцов...

В Англии он прожил немало лет: пять - в эмиграции, три года - в качестве советника посольства и десять лет - будучи послом. Естественно, он прекрасно знал страну, обычаи и нравы англичан. Мне казалось - да и сам он признавался в этом! - что Иван Михайлович искренне полюбил и народ, и страну. Он свободно говорил по-английски.

Правда, с заметным акцентом, как это утверждали англичане.

- Иван Михайлович, - укорял я его,- как же так: вы столько лет на Британских островах и...

- Э-э, дорогой, разве вы не знаете, что язык надо учить с детства? Я ведь английским начал заниматься, будучи уже зрелым человеком. Нюансы произношения мне не даются.

И все же он знал английский глубоко, с мельчайшими смысловыми оттенками. Я помню его выступления на митингах. Прирожденный оратор, он умел зажечь слушателей своей энергией, умел заставить поверить в силу своей логики.

И. М. Майский много сделал для того, чтобы и политические деятели Великобритании 20-30-х годов, и деятели культуры смогли понять великие исторические процессы, происходившие в молодой Советской Республике. Он представлял нашу страну в то время, когда в Великобритании, как и по всей Европе, вспыхивали эпидемии антисоветской истерии. Требовалось много дипломатического такта, чтобы в этой нервозной обстановке погледовательно выполнять возложенные на него обязанности.

Пользуясь своими обширными связями, Майский обычно составлял интереснейшие доклады правительству. Единственное, что меня несколько не устраивало в них - так это выводы и рекомендации. Они обычно сводились к тому, что, мол, поживем - увидим. Не раз я говорил об этом Майскому. Он обычно отшучивался:

- Э-э, дорогой, вот доживешь до моих лет, тогда убедишься, что с выводами никогда торопиться не следует.

Скажу несколько слов о жене Майского - Агнии Александровне. Она была человеком необычайной энергии, организаторских способностей, умела быстро найти общий язык с женами министров и дипломатов, журналистов и промышленников. Ей, как представительнице Красного Креста, удалось собрать значительные суммы, немалое количество подарков для Красной Армии.

Это был счастливый брак. Мне, уже спустя много лет после войны, довелось присутствовать на их золотой свадьбе. На даче И. М. Майского под Звенигородом собралось свыше ста человек: ученые и дипломаты, военные и артисты. Хозяину было уже 90 лет, у него сильно болели ноги, но голова осталась по-прежнему светлой.

Я произнес тост, напомнив о днях нашей совместной работы в Англии, о наших обедах и спорах. Майский был тронут. Это была наша последняя встреча. Вскоре его не стало.

Итак, для нашей миссии начались будни, если этим словом можно обозначить ту хлопотливую, беспокойную жизнь, включавшую в себя переговоры с официальными лицами, бесконечные поездки на заводы, фабрики и судоверфи, на военные базы и испытательные полигоны. А тут еще* встречи в различных ведомствах, представительствах, посольствах, выступления на митингах и разных торжествах. И конечно, бессчетные ленчи, чаи, коктейль-парти, обеды и ужины. Без них в нашем положении никак не обойтись.

Человек, живущий в чужой стране и не знающий языка, всегда производит неблагоприятное впечатление. К тому же это мешает делу и вырабатывает у человека чувство неполноценности. Вот почему у пас - гало железным правилом: сотрудники миссии изучали язык. В этих целях мы специально нанимали преподавателей-англичан. Да и секретари-машинистки, владевшие английским, тоже "натаскивали" сотрудников. Но лучшей школой была, конечно, ежедневная практика. В результате все сослуживцы через год более или менее сносно изъяснялись с англичанами.

Мне приходилось прежде всего поддерживать контакты с начальниками главных штабов, с министрами - -членами военного кабинета, решать с ними все текущие дела. Немало хлопот легло на плечи моих заместителей генерал-лейтенанта авиации Андрея Родионовича Шарапова, генералмайора Андриана Васильевича Васильева и инженер-капитана 1 ранга Александра Евстафьевича Брыкипа. Каждый из них ведал вопросами того вида Вооруженных Сил, который он представлял, непосредственно осуществлял руководство той или иной группой специалистов миссии.

По утрам мы собирались на планерку, знакомились с фронтовыми сводками и распределяли обязанности на день.

А вечером опять собирались, подводя итоги трудового дня.

"Чем ты помог Родине сегодня?" - вот девиз, которому следовали наши люди. Работали, естественно, не считаясь со временем: лишь бы хоть что-нибудь полезное внести в общую копилку.

Никто из нас, членов миссии, не был профессиональным дипломатом, и эту науку приходилось постигать на ходу.

Говорят, в любой ситуации дипломат не должен обнаруживать свои слабости: сильный слабых не любит. И еще: надо, мол, уметь скрывать свои подлинные мысли и намерения под любезной улыбкой. И т. д. и т. п. Что ж, все это, быть * может, и верно, когда перед тобой противник. Но мы-то имели дело с союзниками по войне. Естественно, что нам незачем было рисоваться. И вообще советским людям в принципе чуждо какое-либо лицемерие. Поэтому мы говорили с союзниками прямо, честно, открыто. Не скрывали, что нашей стране угрожает смертельная опасность. Но вместе с тем подчеркивали: такая же опасность сохраняется и для Англии; теперь судьба английского, как и других народов, решается на полях России, Украины и Белоруссии; в этих условиях открытие второго фронта в Европе, как и поставки оружия и других материалов в Советский Союз, отвечает коренным интересам англичан.

Я уже сообщал, что поначалу миссия состояла из восьми человек. Но постепенно она стала пополняться людьми и в своем законченном виде являла собой несколько десятков специалистов. Входили в нее военные инженеры высокой квалификации. Многие из них еще до приезда в Лондон имели собственные научные труды, а впоследствии стали крупными учеными. Например, А. Е. Брыкин после войны стал доктором технических наук, дослужился до звания инженер-вице-адмирала, был удостоен Государственной премии СССР. В возглавленную им военно-морскую группу входили инженер-капитан 1 ранга П. П. Шишаев, инженерполковник С. И. Борисенко, капитан 2 ранга Н. Г. Морозовский (впоследствии контр-адмирал), доцент инженер-капитан 2 ранга П. И. Козлов (впоследствии лауреат Государственной премии СССР), доцент инженер-капитан 2 ранга С. Г. Зиновьев. Кстати, о Зиновьеве. Это исключительно компетентный военный инженер. После войны его избрали действительным членом института военно-морских инженеров и действительным членом морских архитекторов Великобритании.

В составе военно-морской группы имелись специалисты, представляющие все основные виды морского оружия: минно-торпедное, артиллерийское, радиотехническое, электромеханическое и т. д. Они осуществляли связь с соответствующими управлениями и отделами адмиралтейства, изучали боевую технику, которую Англия поставляла Советскому Союзу, а также трофейное оружие. Кроме того, военно-морская группа следила за проводкой конвоев, выступала в роли посредника между командованием английских военно, морских сил, комендантами портов и командирами наших кораблей, представляла наш флот на различных конференциях и совещаниях, проводимых союзниками. Группе были приданы конвойные офицеры, которые постоянно находились в портах погрузки: в Эдинбурге - капитан 3 ранга Д. В. Шандабылов (впоследствии контр-адмирал), в Глазго - капитан-лейтенант В. В. Воронин, в Ньюкасле старший лейтенант Н. М. Елагин (впоследствии контр-адмирал) и старший лейтенант А. И. Иванов, в Халле (Гулле) - капитан 3 ранга И. Т. Брыкин и лейтенант Н. В. Ивлиев, ставший в послевоенные годы контр-адмиралом. Постоянную связь с миссией поддерживал капитан 3 ранга Н. М. Соболев, плававший на кораблях флота метрополии в порядке взаимного обмена (соответственно английский офицер находился на советских кораблях).

Что касается общевойсковой и авиационной групп специалистов, то они занимались главным образом приемом боевой техники для сухопутных войск и военно-воздушных сил, следили за тем, чтобы она была в исправном состоянии и отгружена в установленные сроки. Поэтому большую часть своего времени сотрудники проводили на заводах и в портах. Военную технику мы принимали обычно с представителями торгпредства, которое возглавлял Борисенко.

Сразу же после приезда миссия оказалась в центре внимания английской общественности. Мы были, что называется, нарасхват. Нас приглашали на коктейли, званые обеды и приемы, а также на митинги. Можно сказать, что мы оказались предметом своеобразной моды.

Часто англичане руководствовались самыми благородными чувствами: они хотели оказать внимание представителям великой сражающейся Советской России. Причиной других приглашений было праздное любопытство, и в этом случае, если удавалось вовремя разгадать замысел, мы старались не тратить времени попусту. Иногда же приемы носили протокольный характер.

Кто бывал за рубежом, особенно на официальной службе, тот знает, что сразу же после пересечения границы он уже не частное лицо, не просто Иванов или Петров, а представитель своего народа. По твоей манере держаться, вести, себя, по умению строить отношения с людьми судят обо всей стране. Естественно, что мы старались не уронить своего достоинства, давали отпор всяким попыткам поставить нас в число второразрядных людей.

Где-то летом 1941 года состоялся коктейль-парти по случаю моего посвящения в военно-морской атташат (я был не только главой военной миссии, но и некоторое время военно-морским атташе).

Торжество проходило в каком-то старинном особняке.

Стены его были украшены гобеленами. Хрустальные люстры, отражаясь в зеркалах, излучали мягкий свет. Гости сбились мелкими группками, тихо переговариваясь.

Меня встретил дуайен военно-морского атташата - атташе при бельгийском посольстве. Я был заранее предупрежден, что американский военно-морской атташе контрадмирал Кёррк ведет себя несколько высокомерно. Не будучи дуайеном, он старался подчинить своему влиянию весь атташат. Когда я появился в зале, этот высокий человек стоял с рюмкой в руке, оживленно беседуя с дипломатами латиноамериканских стран. Те подобострастно хихикали, кивали ему и заискивающе улыбались.

Сопровождавший меня полковник Стукалов шепнул:

- Американский босс. По крайней мере так он себя видит. Считается здесь главной фигурой.

Я поздоровался за руку с каждым, в том числе и с американским атташе, а затем беседовал с теми, кто оказался по соседству, шутил, улыбался, краем глаза наблюдая за Кёррком. Замечал, что и он следит за мной. Американский коллега явно был озадачен: почему это я, представитель страны, которая, как он считал, вот-вот рухнет под ударами гитлеровских армий, не счел нужным специально подойти к нему и поговорить.

Прием прошел удачно: мужество и доблесть советских Вооруженных Сил были в центре внимания. Меня поздравляли, произносили тосты в честь нашей Родины.

Постепенно все стали расходиться, прощаясь с дуайеном. Я оглянулся и увидел, что мистер Кёррк о чем-то беседует со Стукаловым. Интуиция подсказала, что речь идет обо мне. Так оно и было. Уже в машине по дороге в миссию Стукалов сказал:

- Очень вы расстроили мистера Кёррка.

- Чем же?

- Ну как же - за весь вечер не поговорили с ним.

Он мне сказал: "Ну и характер у вашего адмирала - твердый орешек". Теперь, думаю, он на вас будет зуб иметь.

Но предсказание Стукалова не сбылось: мои отношения с Кёррком наладились. Вскоре его назначили в американское посольство в Москве. И опять состоялся прием, устроенный все тем же дуайеном, теперь уже по случаю отбытия Кёррка.

По традиции отъезжавшему члену атташата полагалось дарить какой-нибудь сувенир. Дуайен преподнес Кёррку кинжал. При этом дуайен, естественно, не преминул отметить ту роль, которую сыграл виновник торжества за время пребывания в Лондоне, и, между прочим, сказал:

- Этот кинжал, мистер Кёррк, - особенный. Он сделан из металла первой упавшей на Лондон бомбы.

- За подарок спасибо, - ответил Кёррк. - Я этого не забуду, как, впрочем, не забуду, что вы, мсье дуайен, уже второй раз убираете меня с поста военно-морского атташе.

Последняя фраза заключала намек, что Кёррк уже однажды служил военно-морским атташе в Лондоне и с этой должности был направлен в какую-то другую страну. В какую - не помню. Да и не это главное. Важно, что сейчас Кёррк уезжал в Москву. Это было повышение: ведь военное сотрудничество между СССР и США расширялось.

На сей раз Кёррк сам подошел ко мне. И, шись, добродушно заметил:

- А ведь при первой встрече вы меня поделом... Ну да я не в обиде. Вот еду в вашу столицу...

Мы поговорили с Кёррком о Москве, о его новой должности. Я высказал надежду, что мистер Кёррк приложит все усилия, чтобы упрочить взаимопонимание между нашими двумя странами в интересах разгрома общего врага.

Я не предполагал тогда, что через два года встречу Кёррка уже в качестве командующего военно-морской группой во время Нормандской операции. Об этой операции я расскажу позже.

Уже в 1942 году, когда военное сотрудничество стало расширяться, в Лондоне все чаще и чаще стали появляться советские моряки, летчики, армейские специалисты. Они, как правило, приезжали осваивать новую технику. Помню, как-то прибыла большая группа летчиков-испытателей. Это были молодые, веселые и свойские ребята. Незнакомая страна, новые люди, новые машины - все представлялось им любопытным и интересным. Поскольку, как я уже говорил, русские тогда были в большой моде, то наши офицеры были нарасхват. Их буквально затаскали по всякого рода обедам и коктейль-парти. Особенно теплые отношения установились у наших летчиков-испытателей с американскими летчиками. Словом, те и другие - душа нараспашку. Но мне было известно, что у американцев туго набиты кошельки, а у наших же денег было негусто: валюта, по понятным причинам, экономилась.

Перед отъездом летчиков я собрал их в миссии и сказал:

- Ну вот что, друзья, вас принимали тут гостеприимно. Пора давать ответный ужин, показать русское хлебосольство.

Летчики робко намекнули на скромность своих средств.

- Не беда, - возразил я. - Деньгами поможем. Зал миссии к вашим услугам.

На другой день был устроен банкет. Тосты произносились самые задушевные. Хозяева и гости обменивались сувенирами, адресами, клялись не забывать друг друга и как следует всыпать Гитлеру.

Самому мне на банкете быть не довелось. Но мне рассказывали, насколько трогательным был этот прощальный ужин, насколько ярко проявились союзнические чувства обеих сторон. Американские летчики остались довольны русской водкой и своими новыми друзьями. Нашлись энтузиасты, которые поехали провожать наших ребят и даже сели с ними в поезд, выражая готовность следовать вместе чуть ли не до самой России.

Дважды мне пришлось присутствовать на приеме у короля и королевы. Первое посещение Букингемского дворца прошло без особых осложнений и потому не очень отложилось в памяти. Но во второй раз произошел инцидент, который мне хорошо запомнился.

Когда посыльный принес два билета с вензелями и королевским гербом, мы с женой (к тому времени она была уже в Лондоне) невольно улыбнулись. Английский король и ею правительство приглашали на прием - и по какому случаю! - по случаю Дня Красной Армии.

Был сорок второй год. Завершалась Московская битва.

Зимнее наступление Красной Армии произвело огромное впечатление на всех англичан. А собственно, почему бы и не произвести? Ведь к тому времени английская армия не выиграла ни одного сражения - ни на суше, ни на море.

Мы оделись по случаю приема, как и положено, во все новенькое. Подъехали к воротам Букингемского дворца. Там уже стояло множество машин с дипломатическими номерами всех стран.

Прошли анфиладу комнат, украшенных картинами известных мастеров живописи, осмотрели тронный зал. Нас сопровождали придворные, которые то и дело отвешивали вежливые полупоклоны.

По лестнице, минуя шеренги низкорослых королевских гвардейцев в черных шапках и красных гусарках, поднялись в зал приемов, где король Георг VI высокий, представительный мужчина в белом кителе и эполетах, его жена и принцессы пожимали руки прибывшим гостям. Кстати, одна из принцесс позже стала королевой Великобритании Елизаветой II.

Однажды мне позвонил морской министр Александер и сообщил, что сотрудники советской военной миссии приглашены в клуб старых консерваторов.

"А стоит ли ехать?" - усомнился я. Посоветовался с И. М. Майским.

- А почему бы и пет! - воскликнул он. - Прекрасный случай еще раз изложить твердолобым нашу позицию и заодно доказать им преимущества немедленного открытия второго фронта.

Довод меня убедил. В назначенный день и час мы вместе с Александером отправились по указанному адресу. Машина остановилась на узкой улочке у затемненного дома с тяжелой дверью. В холле нас встретил какой-то высокий джентльмен. Мы поднялись за ним по лестнице, устланной толстым ковром, на второй этаж.

- Большая честь для нас, Николай Михайлович, - иронизировал кто-то из членов миссии. - В этот клуб нет доступа даже молодым консерваторам.

В большом зале находились пожилые джентльмены.

Надев пенсне, висевшие на шнурках, они начали рассматривать представителей миссии.

Александер представил нас, поочередно подводя то к одной, то к другой группе консерваторов. Последовали поклоны, учтивые слова. Теперь уж не могу перечислить всех:

в зале было человек восемьдесят. Запомнились Уркваит, Детердинг, Биркенхед, Хикс, Саймон, Галифакс, Хор. Словом, это был тот самый синклит, который совсем недавно проводил политику "умиротворения" с Гитлером. Думаю, что им искренне хотелось потолковать со "странными большевиками", а заодно выудить какую-нибудь информацию, с тем чтобы использовать ее против правительства Черчилля - Идена. Не сомневаюсь, что одной из причин этого приглашения была и мода на нас, советских людей.

После обмена любезностями раскрылась дверь в банкетный зал. Нас пригласили к столу.

В стране была уже введена карточная система. Но, разумеется, этого клуба она не коснулась: ведь здесь, зримо или незримо, присутствовала старая аристократическая Англия, ее представители, все еще оказывающие определенное влияние в парламенте и прочих политических кругах.

Вначале все шло гладко. Пили за победу союзного оружия, за русских гостей, за храбрость русского солдата. Но постепенно протокольная сдержанность стала таять, разговор перешел в открытую дискуссию как по общим политическим, так и военным вопросам. Разумеется, правые консерваторы не хотели понимать правительство Черчилля, его намерение оказывать СССР экономическую и военную помощь. Мы же старались разбить доводы наших оппонентов.

Короче говоря, спор приобретал все более острый характер.

И вот гостеприимные хозяева начали бросать реплики с тем или иным намеком. И хотя беседа велась вежливо, изобиловала шутками и остротами, подтекст реплик был очевиден: правые консерваторы как огня боялись победы русских, усиления влияния коммунистов в послевоенном мире.

Мы, конечно, разъясняли цель антифашистской борьбы народов. А на шутки отвечали шутками.

Пришла пора расходиться. Но тут встал Александер и сердито бросил:

- Джентльмены! Вот вы сидите здесь и спокойно распиваете коньяк и виски. А между тем на полях России льется кровь. Опа льется и за будущее Великобритании. Вы называете себя патриотами, но не ударили палец о палец для общей победы. Чем разглагольствовать о политике, лучше бы сделать пожертвования для советского Красного Креста...

Старцы были изрядно смущены обвинением в их адрес и полезли в карманы за чековыми книжками. Встреча приняла неожиданный оборот. За каких-то четверть часа взносы составили солидную сумму. Возможно, щедрость хозяев объяснялась изрядной дозой принятых горячительных напитков.

Александер встал и, взмахом рук приглашая всех поддержать его, запел "Интернационал".

- "Вставай, проклятьем заклейменный..."- загремел его голос.

Вот уж, действительно, такого прецедента в истории этого клуба не было! "Интернационал", да еще в исполнении кого - первого лорда адмиралтейства!

Между тем старые консерваторы, не разобравшись, какое произведение звучит за их столом, начали было подтягивать Александеру. Но потом один за другим смущенно смолкли.

Чтобы нас не обвинили в красной пропаганде, мы, поблагодарив хозяев, поспешили к своим машинам.

5. СОГЛАШЕНИЕ О ПОСТАВКАХ

Продолжим, однако, рассказ о первом годе войны.

Пока мы врастали в английскую почву и старались сориентироваться в обстановке, произошло несколько событий, ставших вехами на пути создания антигитлеровской коалиции. В конце июля советник президента Рузвельта Гарри Гопкинс выехал в Москву. Перед этим он побывал в Лондоне, где совместно с членами английского правительства и военными руководителями вырабатывались общие планы ведения войны на ближайшее будущее. И посол Майский, и я были в курсе этих переговоров. Разумеется, в той мере, в какой нас информировал Иден.

Главное, что беспокоило союзников в это труднейшее для нашей страны время, - сумеет ли Советский Союз выстоять, принимая на себя удары гитлеровских армий. Нам было известно, что сам Черчилль придерживался по данному вопросу отнюдь не оптимистической точки зрения. Однако были и такие члены кабинета, как, например, лорд Бивербрук, которые считали, что Советский Союз не только продержится длительное время, но и в конце концов нанесет поражение Германии. Более того, Бивербрук был убежден, что СССР единственная сила в мире, способная покончить с гитлеризмом. Он решительно настаивал на немедленной помощи России, с чем выступал открыто.

Мы понимали, насколько важен визит Гопкинса в нашу страну, сколь многое зависит от той информации, которую он доложит по возвращении своему президенту. Америка к тому времени стояла в стороне от схватки на европейском континенте. А ведь эта страна располагала огромными военными ресурсами и могла бы оказать нам более значительную помощь, чем Великобритания.

Не буду подробно останавливаться на переговорах Гопкинса в Советском Союзе: они широко известны по книге Роберта Шервуда "Рузвельт и Гопкинс". Для нас важно подчеркнуть, что Гопкинс не заметил в Москве никаких признаков растерянности или уныния, хотя к моменту его визита (конец июля) Красная Армия вынуждена была вести тяжелые бои, временно оставляя противнику огромные территории. Беседы с главой Советского правительства убедили Гопкинса, что Советский Союз готовится к длительной и упорной борьбе и преисполнен решимости разгромить Гитлера.

Как известно, Гопкинс пользовался безграничным доверием Рузвельта, поэтому его доклад сыграл определенную роль в подготовке трехсторонних переговоров в Москве с участием Сталина, Бивербрука и Гарримана. Эти переговоры открылись 29 сентября - ровно за сутки до начала "решительного" наступления немцев на Москву.

И посольство, и наша миссия еще задолго до начала переговоров всячески наседали на английское правительство, побуждая его от деклараций перейти к конкретным деловым шагам. 26 августа мы с Майским попросили свидания с Иденом. Не играть в дипломатические прятки, а вести разговор начистоту - с таким настроем прибыли мы в Форин оффис. Обрисовав ситуацию на советско-германском фронте, посол напомнил английскому министру, что вот уже десять недель Советский Союз ведет войну один на один с фашистской Германией, а наши британские союзники заняли позицию сторонних наблюдателей.

- Но наша авиация, - возразил Иден,- с каждым днем наращивает бомбовые удары по жизненно важным центрам Германии.

- Не спорю,- сказал Майский, - это имеет какое-то значение, но самое минимальное. Разве бомбардировки способны оказать серьезное влияние на Восточный фронт? Мы находимся в смертельной схватке с общим злейшим врагом. Нужно объединить все наши силы, все ресурсы. А как обстоят дела в действительности? - Майский обратился ко мне: - Что сделано, Николай Михайлович, нашим британским союзником по линии военной помощи?

Я открыл папку с заранее заготовленными документами.

- Вот, пожалуйста. Мы просили военное ведомство Великобритании дать нам шестьдесят супербомб. Посмотрите, сколько бумаги мы истратили на переписку! И все, что мы имеем на сегодняшний день, - это обещание передать нам шесть бомб! Я уже не говорю о втором фронте...

Министр иностранных дел был явно смущен моим сообщением, но тем не менее вместо конкретных деловых обещаний он, как обычно в таких случаях, стал говорить о героизме русского народа, о том, какое восхищение вызывает эта борьба у англичан.

Беседа перешла на тему о предстоящих московских переговорах. Иден заметил, что именно на этой встрече союзников будут урегулированы все вопросы взаимопомощи. Мы же с Майским настаивали на том, чтобы наш британский союзник уже сейчас, не теряя времени, внес свой вклад в дело борьбы с гитлеризмом. В конце концов Иден обещал переговорить с Черчиллем. И действительно, через несколько дней он пригласил нас с Майским и с явным удовлетворением сообщил, что Черчилль решил сделать "подарок"

Красной Армии - немедленно отправить на советский фронт 200 истребителей "харрикейн". Вероятно, Иден ждал от нас восторгов по этому поводу, но наша реакция была довольно сдержанной. Конечно, как говорится, дорог не подарок - дорога любовь, но мы-то прекрасно понимали, что эти 200 истребителей на советско-германском фронте не сделают погоды. Кстати замечу, что советская авиапромышленность в июле 1941 года дала фронту 1807 самолетов.

Их производство продолжало нарастать.

Да, нам не удалось добиться от английского правительства ничего существенного. Нужен был второй фронт. Но всякий раз, как только мы заводили разговор на эту тему, Идеи давал понять, что о высадке не может быть и речи.

Однако наш нажим тем не менее Москва одобрила. Неожиданно мы получили телеграмму от Сталина, который нашел наш демарш своевременным и крайне необходимым. Обрадованные этим поощрением, мы попросили Сталина обратиться к Черчиллю с личным посланием и поставить перед ним вопрос об открытии второго фронта во Францпи и о снабжении Красной Армии вооружением и военными материалами. И хотя понимали, что даже обращение Сталина вряд ли сможет принести какие-то положительные результаты, мы считали, что чем чаще мы будем давить на англичан по поводу открытия второго фронта, тем ощутимее получим результаты по второму вопросу - о поставках военной техники.

4 сентября пришло второе послание И. В. Сталина У. Черчиллю. Майский немедленно связался с премьер-министром, и тот назначил ему встречу на 10 часов вечера. На этой встрече мне присутствовать не довелось, поэтому позволю себе сослаться на воспоминания Майского [См.: Майский И. М. Воспоминания советского посла. Войпа 1939-1943. М., 1965, с. 170-171.].

"Черчилль принял меня в своем официальном кабинете, где обычно происходили заседания правительства. Он был в вечернем смокинге, с неизменной сигарой в зубах. Около премьера за длинным столом, крытым зеленым сукном, сидел Иден в легком темно-сером костюме. Черчилль исподлобья посмотрел на меня, пыхнул сигарой и по-бульдожьи буркнул:

- Приносите хорошие вести?

- Боюсь, что нет, - ответил я и подал премьеру послание И. В. Сталина.

Черчилль вытащил послание из конверта и, надев очки, стал быстро его читать. Читал он то молча, то вполголоса, иногда останавливаясь и как будто бы продумывая отдельные слова и фразы. Я сидел по другую сторону стола и внимательно следил за его реакцией. Черчилль читал вполголоса:

- "Приношу благодарность за обещание, кроме обещанных раньше 200 самолетов-истребителей, продать Советскому Союзу еще 200 истребителей".

Когда Черчилль произнес слово "продать", правая бровь у него удивленно поднялась. Я это мысленно отметил, но никаких выводов отсюда пока еще не сделал.

Целее Черчилль молча пробежал несколько строк и опять вполголоса прочитал:

- "...Относительная стабилизация на фронте, которой удалось добиться недели три назад, в последние недели потерпела крушение вследствие переброски на восточный фронт свежих 30-40 немецких пехотных дивизий и громадного количества танков и самолетов, а также вследствие большой активизации 20 финских дивизий и 26 румынских дивизий.

Немцы считают опасность на Западе блефом и безнаказанно перебрасывают с Запада все свои силы на Восток...

В итоге мы потеряли больше половины Украины и, кроме того, враг оказался у ворот Ленинграда...

Все это привело к ослаблению нашей обороноспособности и поставило Советский Союз перед смертельной угрозой.

Здесь уместен вопрос: каким образом выйти из этого более чем неблагоприятного положения?"

Черчилль остановился, подумал и затем вполголоса продолжал:

- "Я думаю, что существует лишь один путь выхода из такого положения: создать уже в этом году второй фронт где-либо на Балканах или во Франции, могущий оттянуть с восточного фронта 30-40 немецких дивизий, и одновременно обеспечить Советскому Союзу 30 тысяч тонн алюминия к началу октября с. г. и ежемесячную минимальную помощь в количестве 400 самолетов и 500 танков (малых или средних)" [Переписка Председателя Совета Министров СССР..., т. 1, с. 28-29.].

Как мне потом рассказывал Майский, послание Сталина произвело на Черчилля сильное впечатление. Воспользовавшись этим, Майский снова поднял вопрос о высадке десанта на севере Франции. По этому поводу у него с премьер-министром состоялся резкий разговор, который, однако, не дал никаких результатов. Черчилль ссылался на то, что Великобритания якобы пока не может форсировать ЛаМанш. Что касается военного снабжения, то здесь Черчилль оказался более сговорчивым. По этому вопросу утром 5 сентября он собрал совещание начальников штабов и экспертов. Насколько я понял, Черчилль при ответе Сталину хотел опереться на коллективное мнение, на мнение специалистов.

Я сидел за длинным столом и внимательно слушал начальников штабов. Смысл их выступлений сводился к тому, что Великобритания в настоящее время не в состоянии открыть второй фронт ни во Франции, ни на Балканах.

Потом речь пошла о военных поставках. Тут союзники, можно сказать, порадовали нас. Они заявили, что смогут удовлетворить всю заявку Советского правительства - наполовину за счет ресурсов Великобритании, наполовину за счет США. Переговоры по этому вопросу с Соединенными Штатами англичане брали на себя. Главный результат нашего нажима заключался в том, что англичане согласились начать поставки немедленно, не дожидаясь открытия трехсторонних переговоров в Москве.

После того как совещание закончилось, с Иденом в его кабинете остались только мы с Майским. Иван Михайлович повел разговор об условиях продажи вооружения и материалов. Тут впервые было произнесено слово "ленд-лиз".

Наш посол убедительно доказывал Идену, что такая форма продажи в интересах самой Великобритании, что если Советский Союз будет платить наличными, то это ограничит его возможности закупок. Иден обещал, что посоветуется с Черчиллем. И действительно, уже на следующий день он пригласил нас в Форин оффис и заявил, что Черчилль не возражает против того, чтобы все поставки вооружения и стратегических материалов в Советский Союз велись по системе ленд-лиза. О результатах наших переговоров мы немедленно сообщили в Москву, где наши действия с Майским были одобрены.

А вскоре (29 сентября) начались московские переговоры союзных держав. Это, по сути дела, была первая трехсторонняя конференция, обсуждавшая актуальные проблемы англо-американо-советского сотрудничества и принявшая важные практические решения. На заключительном заседании В. М. Молотов, Аверелл Гарриман и лорд Бивербрук подписали протокол о поставках. На том же заседаний было согласовано коммюнике об итогах конференции.

В коммюнике говорилось, что конференция представителей трех великих держав - СССР, Великобритании и Соединенных Штатов Америки - "успешно провела свою работу, вынесла важные решения в соответствии с поставленными перед нею целями и продемонстрировала полное единодушие и наличие тесного сотрудничества трех великих держав в их общих усилиях по достижению победы над заклятым врагом всех свободолюбивых народов".

Потом, когда Майский ознакомил меня с протоколами Московской конференции, я с радостью подумал, что в дело укрепления союзнических отношений внесены и наши усилия - советского посла и военной миссии в Лондоне.

Итак, соглашение о поставках вступило в силу. Был определен и порядок расчета за боевую технику и военные материалы, поставляемые в СССР,система ленд-лиза. Договоренность по этим вопросам знаменовала собой начало важного этапа союзнических отношений.

Правда, потом мы увидим, что обязательства союзников о поставках не всегда выполнялись, а если и выполнялись, то под большим нажимом, особенно в первое время, когда наши оборонные заводы эвакуировались на восток и советские войска испытывали острый недостаток в самолетах и танках. Увидим, что в дни Московской битвы поставки союзников существовали только в протоколах, а не на передовых позициях, что эта величайшая битва была выиграна Советским Союзом целиком и полностью за счет собственных ресурсов. Не поступит английское и американское вооружение и под Сталинград.

Между тем о помощи Советскому Союзу по ленд-лизу непомерно много говорится в буржуазной прессе на Западе. О значении поставок спорят там историки, военные и политические деятели. Иные утверждают, что без помощи союзников мы никогда не выиграли бы войны, что ленд-лиз чуть ли не спас нашу страну. Но это по меньшей мере смешно! Должен сказать, что для пас, советских людей, очевидцев и участников тех событий, предельно ясно: снабжая СССР техникой и военными материалами, союзники помогали не столько нам, сколько самим себе, ибо на русских полях шла битва не только за независимость Советской Родины, по и за спасение Англии и США, за разгром злейшего врага всего человечества - гитлеровского фашизма.

В этой и последующих главах я на конкретных фактах покажу, что поставки союзников не играли, да и не могли играть доминирующей роли.

Кстати замечу, что такой же точки зрения придерживались в годы войны политические деятели Англии и США.

Это уже теперь находятся люди, которые по спекулятивным соображениям вносят путаницу в совершенно ясный вопрос. Сошлюсь на двух политических деятелей военного времени, достаточно компетентных, которых к тому же нельзя заподозрить в излишней симпатии к Советскому Союзу. Премьер-министр Великобритании Э. Бевин сразу же после войны сказал: "Вся помощь, какую мы могли оказать, невелика, если сравнить ее с титаническими усилиями советского народа. Наши внуки, сидя за своими учебниками истории, будут думать о прошлом, полные восхищения и благодарности перед героизмом великого русского народа" [Цит. по: Вер т А. Россия в войне 1941-1945. Пер. с англ. М., 1967, с. 25.].

Или вот оценка ленд-лиза, данная Г. Гопкинсом, личным представителем президента США, сразу же после войны:

"...мы никогда не считали, что наша помощь по ленд-лизу является главным фактором в советской победе над Гитлером на Восточном фронте. Она была достигнута героизмом и кровью русской армии" [Шервуд Р. Рузвельт и Гопкинс. Глазами очевидца. Пер. с англ. М., 1958, т. 2, с. 626].

Сказано коротко, но объективно.

Вернувшись в Лондон, Бивербрук представил Черчиллю записку, в которой изложил свои доводы в пользу открытия второго фронта. Примечательно, что Бивербрук делал это не потому, что питал симпатии к Советской стране. Нет, он понимал, что создание второго фронта в Европе отвечало бы национальным интересам Англии, что ее судьба решается именно теперь и прежде всего благодаря усилиям советского народа, его доблестной армии.

В записке Бивербрук подверг суровой критике британскую стратегию, которая строилась на планах далекого будущего и не учитывала серьезных, драматических обстоятельств текущего момента. Он был подробно посвящен в планы английского правительства и осуждал его медлительность с высадкой десанта на территорию Франции. Причем возможностей английской экономики лучше Бивербрука, пожалуй, никто не знал. Тем более авторитетно было для нас его заявление. "Сегодня, - писал он, - есть только одна военная проблема - как помочь России. Однако по этому вопросу начальники штабов довольствуются разговорами о том, что ничего сделать нельзя. Они указывают на трудности, но ничего не предлагают для преодоления их.

Нелепо утверждать, что мы ничего не можем сделать для России. Мы можем, как только мы решим пожертвовать долгосрочными проектами и общей военной концепцией, которая, хотя ее все еще лелеют, окончательно устарела в тот день, когда на Россию было совершено нападение".

Лорд Бивербрук высказал мнение, которое потом, в сорок четвертом, во время высадки союзных войск в Нормандии, целиком и полностью подтвердилось.

"Сопротивление русских, - продолжал он в той же записке, - дает нам новые возможности. Оно, вероятно, отвлекло от Западной Европы немецкие войска и на время воспрепятствовало наступательным действиям держав оси на других театрах возможных операций. Оно создало почти революционную ситуацию во всех оккупированных странах и открыло 2 тысячи миль побережья для десанта английских войск.

Однако немцы могут безнаказанно перебрасывать свои дивизии на Восток именно потому, что наши генералы до сих пор считают континент запретной зоной для английских войск, а восстание, когда оно произойдет, будет рассматриваться как преждевременное и даже как несчастье, потому что мы не готовы к нему.

Начальники штабов хотели бы, чтобы мы ждали, пока на последнюю гетру не будет пришита последняя пуговина, и лишь тогда предприняли наступление. Они игнорируют нынешнюю благоприятную возможность" [Шервуд Р. Рузвельт и Гопкиис. Глазами очевидца, т. 1, с. 613.].

Сейчас я не вдаюсь в различие взглядов между Черчиллем и Бивербруком. Мне хотелось бы передать состояние общественного мнения Великобритании в те дни. Правительство испытывало давление со всех сторон. Почти все трезвые, здравомыслящие люди, не зараженные ядом антисоветизма, склонялись к тому, чтобы оказывать более активное общее противодействие Гитлеру. К числу людей, немало способствовавших советско-английскому сближению, относился, например, Стаффорд Криппс. Осенью 1941 года он сообщал из Москвы: "Очевидно, что, если мы сейчас же, в последний возможный момент, не сделаем какого-то сверхчеловеческого усилия, русский фронт потеряет для нас всякое значение не только на ближайшее время, но, может быть, и навсегда. Мы весьма неудачно считали, что война, ведущаяся здесь, не имеет к нам никакого отношения...

Я еще раз подчеркиваю, как жизненно важно для нас сейчас приложить максимум усилий для оказания помощи на этом фронте, коль скоро мы хотим, чтобы он был эффективным" [Ци1. по: Батлер Дж., Гуайер Дж. Большая стратегия. Пер.с англ. М., 1967, с. 163-104].

Опять же отбросим в сторону трагические ноты донесения посла, которые, кстати, не произвели на Черчилля никакого впечатления. Для нас было важно, что идея второго фронта имеет в английских правительственных кругах своих приверженцев.

В адрес советского посольства в Лондоне поступало множество писем, в которых рядовые англичане выражали свою солидарность с советским народом и Красной Армией. И еще поступали денежные переводы. На скромную сумму каждый по 5-10 фунтов. Эти переводы красноречивее любых слов говорили о настроении англичан. Они жертвовали деньги из личных, порой очень скромных сбережений в фонд Красной Армии, ибо знали, что только она способна разгромить гитлеровские полчища.

Были и другие формы выражения симпатии к нам, советским людям. Например, мы приезжали на завод, и сотни людей окружали машину, приветствовали нас, пожимая нам руки через открытое стекло кабины, скандируя: "Да здравствует Россия! Да здравствует Красная Армия!"

Однажды мне пришлось присутствовать на заседании палаты Общин. Помню, как член парламента Клемент Дэвис горячо говорил: "Палата только что возобновила свою работу после каникул, и я совершенно уверен, что достопочтенные члены палаты встречались со своими избирателями.

Я бросаю вызов любому члену палаты - кто сможет отрицать, что первый из заданных нам вопросов был: "Что мы собираемся делать, чтобы помочь России? Знаете ли вы о том, когда мы сделаем что-нибудь?" Задают и такой вопрос: "Когда же начнется война на втором фронте?" [Цит. по: Кулиш В. М. История второго фронта. М., 1971, с. 86.]

Парламентарий констатировал, что именно эти вопросы волнуют английский народ.

Знал ли Черчилль о настроении английской общественности? Судя по его мемуарам, знал. Он писал, что жена говорила ему о растущем беспокойстве и огорчениях народа в связи с тем, что Англия не оказала военной помощи Советскому Союзу. Но, продолжал он, "я сказал ей, что о втором фронте не может быть и речи и единственное, что мы будем в состоянии сделать в течение долгого времени,- это посылать в большом количестве все виды снабжения" [Там же].

Посмотрим, как обстояло дело со снабжением в конце 1941 года.

В первое время, когда англичане не верили в то, что мы выстоим, они пытались действовать по принципу: на тебе, боже, что нам негоже. Как-то я узнал, что вместо новых "харрикейнов" союзники отгрузили нам партию самолетов, уже прошедших капитальный ремонт. Что делать? Первый год каждая машина на фронте нужна дозарезу. И я скрепя сердце решил: лучше хоть что-нибудь, чем ничего. Но, думаю, это в первый и последний раз. И вдруг мне сообщают, что на транспорты, идущие очередным конвоем, опять погружены самолеты из капитального ремонта. Оказывается, торгпред Борисенко без моего ведома сделал уступку англичанам. Потом он оправдывался:

- Товарищ адмирал, вы ведь разрешали!

- То было исключением. Ремонтированную технику впредь не принимать.

Не совсем уверенный, что торгпред меня послушает, я на всякий случай дал телеграмму в Наркомат внешней торговли. А. И. Микоян в весьма энергичных выражениях подтвердил мое распоряжение, и с тех пор установленное правило - принимать только новую технику - стало железным законом.

После длительной волокиты со стороны чиновников и сопротивления первого морского лорда адмирала Паунда и командующего флотом метрополии адмирала Тови была налажена наконец конвойная служба. Это удалось опять же благодаря помощи лорда Бивербрука.

Первый конвой из Англии к нам на север вышел в августе 1941 года, всего же к весне 1942 года было отправлено двенадцать конвоев. Конвои, шедшие на восток, назывались "PQ" (например, "PQ-12") - по инициалам офицера оперативного управления адмиралтейства капитана 3 ранга P. Q. Edwards, занимавшегося в то время конвойными операциями. Возвращающийся обратно из Архангельска и Мурманска конвой обозначался "QP" (соответственно "QP-12").

Надо сказать, что из 103 судов, входящих в состав этих 12 конвоев, погибло одно-единственное. Оно было потоплено немецкой подводной лодкой, впервые появившейся в Арктике.

В тех случаях, когда то или иное судно было недогружено, конвойные офицеры докладывали мне. И тогда приходилось нажимать на дипломатические педали. Однажды я узнал об особо крупной недогрузке и обратился с жалобой к Бивербруку.

- Адмирал, - сказал он мне, - если через три дня не будет все в порядке, можете обругать меня самыми страшными ругательствами, какие только существуют в русском языке.

Но прибегать к столь сильному средству мне не пришлось. Конвойный офицер доложил, что все транспорты конвоя загружены по норме!

Бивербрук, как всегда, был точен и оперативен.

Казалось бы, союзные конвои пошли. Однако объем перевозок далеко не обеспечивал выполнения намеченных поставок. Чтобы не быть голословным, приведу цифры. Согласно Московскому протоколу Великобритания обязалась поставить в Советский Союз в четвертом квартале 1941 года 800 самолетов, 1000 танков и 600 танкеток. Фактически же было поставлено 669 самолетов, 487 танков и 330 танкеток. Еще хуже выглядят данные о поставках США. С октября 1941 года по 30 июня 1942 года они обещали прислать в Советский Союз 900 бомбардировщиков, 900 истребителей, 1125 средних и столько же легких танков, 85 тысяч грузовых машин и т. д. В действительности мы получили 267 бомбардировщиков (29,7%), 278 истребителей (30,6%), 363 средних танка (32,3%), 420 легких танков (37,3%), 16502 грузовика (19,4%).

Надо ли доказывать, что такое выполнение своих обязательств вольно или невольно вносило трения в отношения между союзными странами, не позволяло советскому комардованию точно рассчитывать силы и средства ври планировании операций.

Качество вооружения, поставляемого в Советский Союз, оставляло желать много лучшего.

Сошлюсь на свидетельство моего английского коллеги генерал-лейтенанта Мэсона Макфарлана, возглавлявшего английскую военную миссию в Москве. Вот что он записал в дневнике, опубликованном после войны:

"Реакция русских была такой, какую и следовало ожидать. Поставляемые нами материалы подверглись жестокой критике. Однажды на официальном завтраке для сотрудников прессы известный писатель Илья Эренбург заявил, что нам следовало бы посылать материалов поменьше, но более высокого качества... О какой помощи может идти речь, если прибывшие с первой партией в Архангельск танки "Валентайн" и "Матильда" оказались с треснувшими блоками цилиндров, потому что перед отправкой их с арктическим конвоем забыли... слить воду из радиаторов. Танки "Матильда" не годятся еще и потому, что их компрессоры отказывают в условиях низких температур. На замечания русских по поводу соотношения мощности и веса наших танков, недостаточной ширины их гусеничных лент и абсолютного несоответствия их 42-мм пушки было трудно что-либо возразить".

Да, возражать действительно было невозможно!

Среди других пунктов соглашения, достигнутого в результате трехсторонних переговоров в Москве, во время миссии Бивербрука Гарримана, был и пункт об обмене данными относительно намерений противника, его сил и нового вооружения. Но и этот пункт соответствующие английские официальные лица выполняли крайне неохотно.

Я неоднократно заходил к начальнику разведки имперского генерального штаба генералу Бриджу. Принимал он меня всякий раз любезно, усаживал в кресло и непрерывно улыбался. Но как только речь заходила о конкретных делах, лицо его принимало озабоченное выражение. Он брал чистый лист бумаги и принимался чертить какие-то схемы.

При этом жаловался на то, как трудно приходится английской разведывательной службе.

- Сейчас трудно всем, генерал, - напоминал я ему. - Война... Русским солдатам тоже очень нелегко. Они имеют перед собой опытного противника, вооруженного до зубов.

- Да, да, адмирал. Я восхищен вашей армией. Она сенпротивляется героически. Но поймите и нас, мы...

- Генерал, - довольно бесцеремонно перебил я его сетования, - я пришел к вам по делу. Если вы не хотите выполнять союзнические обязательства, то об этом я вынужден буду сообщить наверх.

- Нет, нет, - горячо возразил хозяин кабинета, - вы меня не так поняли, адмирал. Я всегда к вашим услугам.

Но к тому времени я уже знал характер этого человека и предпочитал с ним дела не иметь [Совсем недавно я пролитая любопытную книгу английского разведчика Ф. Уинтерботэма "Операция "Ультра" (М., 1978, пер. с англ.). Автор, судя по всему человек осведомленный, рассказывает, что еще до войны английская разведка с помощью польских и французских специалистов получила доступ к секретам немецкой электрической шифровальной машины "Энигма", посредством которой кодировались приказы гитлеровского верховного командования. Если верить Ф. Уинтерботэму, то наши английские союзники благодаря системе "Ультра" до конца войны были в курсе всех гитлеровских военных планов. Не могу утверждать, чтобы наша миссия получила от столь ценного приобретения английской разведки какуюто практическую помощь, хотя, повторяю, по существовавшему межправительственному соглашению британские союзники обязаны были информировать нас обо всех замыслах врага, направленных против Советского Союза.].

Уже в первый год войны мы убедились, что наша страна располагает неисчерпаемым чпслом друзей. Не только среди англичан, но и среди эмигрантской колонии Лондона. С нами охотно делились информацией представители комитета национального освобождения "Свободная Франция", чехи, норвежцы, югославы. Сведения эти касались противника, его намерений, предоставлялись нам бескорыстно, с пониманием того, что они хоть и в малой степени, но будут способствовать разгрому общего врага. Все эти данные добывались стойкими борцами против гитлеровского режима. Добывались зачастую ценой собственной жизни.

6. ВСТРЕЧИ И БЕСЕДЫ

За годы работы в Англии мне приходилось встречаться с политическими, военными деятелями и дипломатами, имена которых сейчас широко известны. К сожалению, в силу специфики работы я не мог вести записей, поэтому мои впечатления, безусловно, страдают фрагментарностью и вовсе не претендуют на всеохватность. Я лишь рассказываю о том, что сохранилось в моей памяти, время от времени подкрепляя личные наблюдения историческими документами.

Кроме лорда Бивербрука, конечно же, запомнился Антони Иден. Он не был столь яркой и самобытной фигурой, как Черчилль с его неуемной энергией, с властным, волевым характером, с разнообразными увлечениями - будь то ораторское искусство, публицистика или живопись.

Идеи, неизменно корректный, с безупречными манерами, был скорее антиподом своего шефа. И все же, насколько я мог судить, между ними сложились тесные, я бы сказал, дружеские, доверительные отношения. Они были люди одинаковых взглядов и принципов. Черчилль высоко ценил в своем "младшем брате" работоспособность, исполнительность, умение спокойно вести дипломатические переговоры. Импонировало Черчиллю и то, что Иден был по отношению к нему всегда лоялен, никогда без нужды не высовывался, никогда не претендовал на первую роль.

Если Черчилль был прирожденным лидером, то Иден - его верным последователем.

В правительстве Черчилля Иден получил сначала пост военного министра, а вскоре и министра иностранных дел.

Насколько Черчилль ценил Идена, можно судить хотя бы по такому факту. В июне 1942 года Черчилль отправился в очередную поездку в США. Перед отъездом он послал королю Георгу VI письмо, в котором говорилось, что в случае смерти в поездке он, Черчилль, просит позволения посоветовать, чтобы король поручил формирование нового правительства министру иностранных дел Антони Идену. В письме указывалось, что Иден является выдающимся министром, и выражалась уверенность, что он окажется способным вести дела "с решимостью, опытностью и способностями, необходимыми в эго ужасное время".

Словом, Иден стал вторым человеком в правительстве и в консервативной партии. Для него наступил звездный час.

В последних числах ноября 1941 года я узнал, что Антони Иден намерен поехать в Москву с официальным визитом.

Расширение англо-советского сотрудничества, задачи совместной борьбы против общего врага - все это делало такой ви.зит не только желательным, но и необходимым.

К тому же некоторые вопросы политического характера, которые поднимало Советское правительство в период формирования антигитлеровской коалиции, оставались открытыми.

В ходе переговоров с британским министром предполагалось подготовить соглашение между Англией и СССР о союзе в войне и послевоенном сотрудничестве.

Визит Идена в Москву нас обрадовал. Было очевидно, что в отношениях между двумя союзными странами наметился новый шаг к сближению, хотя еще несколько дней назад перспектива такого сближения находилась под серьезной угрозой.

Пусть и не полностью, но я все же был в курсе переписки между Черчиллем и Сталиным, знал, что в последнее время оба лидера были решительно недовольны друг другом. Мне было также известно, что Майский через Идена и Бивербрука делает все возможное, чтобы устранить возникшие трения.

Все началось с письма Черчилля, в котором тот предлагал Сталину направить в Москву двух высокопоставленных генералов: главнокомандующего вооруженными силами Великобритании в Индии, Персии и Ираке Уэйвелла и главнокомандующего силами на Дальнем Востоке Пэйджета. Цель этой миссии Черчилль видел в том, чтобы "внести в дела ясность и составить планы на будущее..." [Переписка Председателя Совета Министров СССР..., т. 1, с.

40.].

Далее премьер Великобритании писал, что англичане и американцы будет напрягать все свои усилия, чтобы помочь Советскому Союзу. Сообщив о том, что кроме доставки вооружения через Архангельск в ближайшее время начнутся доставки через Иран, Черчилль поднял еще один вопрос, который, видимо, и вызвал возмущение Сталина.

Дело в том, что в то время, как союзники фашистской Германии Финляндия, Румыния и Венгрия вели войну против Советского Союза, Великобритания поддерживала с ними нормальные дипломатические отношения; случай, можно сказать, беспрецедентный, если учесть, что Англия к тому времени была нашим официальным союзником.

Сталин вполне резонно требовал, чтобы Черчилль объявил войну этим странам. Но английский премьер под разными благовидными предлогами уклонялся от прямого ответа.

Вот и теперь, в очередном послании, он подробно излагал Сталину те мотивы, по которым британское правительство не могло в данный момент выполнить свой союзнический долг.

Вероятно, глава Советского правительства увидел - и не без основания! в этом послании Черчилля еще одно подтверждение неискренности союзнических намерений Великобритании. Надо учесть еще, что послание Черчилля пришло в самые критические дни войны, когда войска противника находились на ближайших подступах к Москве. Ситуация в столице была крайне напряженной.

Было и еще одно обстоятельство, которое вызвало неудовольствие в советских правительственных кругах. Переговоры об объявлении войны Финляндии, Румынии и Венгрии велись в обстановке строжайшей секретности, но тем не менее почему-то просочились в американскую печать.

И Сталин дал резонный ответ.

"Я согласен с Вами, - писал он, - что нужно внести ясность, которой сейчас не существует во взаимоотношениях между СССР и Великобританией. Эта неясность есть следствие двух обстоятельств: первое - не существует определенной договоренности между нашими странами о целях войны и о планах организации дела мира после войны; и второе - не существует договора между СССР и Великобританией о военной взаимопомощи в Европе против Гитлера. Пока не будет договоренности по этим двум главным вопросам, не только не будет ясности в англо-советских взаимоотношениях, но, если говорить совершенно откровенно, не обеспечено и взаимное доверие...

Если генерал Уэйвелл и генерал Пэьджет, о которых говорится в Вашем послании, приедут в Москву для заключения соглашений по указанным основным вопросам, то, разумеется, я готов с ними встретиться и рассмотреть эти вопросы. Если же миссия названных генералов ограничивается делом информации и рассмотрения второстепенных вопросов, то я не вижу необходимости отрывать генералов от их дел и сам не смогу выделить время для таких бесед" [Переписка Председателя Совета Министров СССР..., т. 1, с. 42].

Не скрыл Сталин своего неудовольствия и по поводу разглашения секретных сведений, касавшихся переговоров об объявлении Великобританией войны Финляндии, Венгрии и Румынии.

Майский, передавший это послание Черчиллю, рассказывал мне, что английский премьер был просто взбешен.

Нашему послу стоило немалых трудов остудить пыл премьера. В этом ему помог присутствовавший тут же Иден.

На следующий день мы с Майским были у лорда Бивербрука. Он уже знал о реакции Черчилля на послание Сталина. И был этим явно обеспокоен.

- Нельзя допустить, чтобы эта размолвка переросла в серьезный конфликт, - сказал Бивербрук. - На карту поставлено будущее наших народов.

Но дело тут вовсе не в размолвке. В переписке Сталина и Черчилля тех дней как бы сошлись все проблемы и трудности во взаимоотношениях между двумя правительствами, их различный подход к войне с фашистской Германией. Послание Сталина не только задевало самолюбие британского премьера, но и помогало ему понять, что истинная цель английских намерений не секрет для Советского правительства. Послание, как мы полагали, должно было подтолкнуть Черчилля к более решительным шагам на фронте англо-советского содружества. А вот доводить дело до конфликта не в наших интересах. Тут Бивербрук прав.

- Главное теперь - дать остыть премьеру, - продолжал лорд Бивербрук. Иначе он наговорит Сталину резкостей, и это ухудшит отношения.

Бивербрук вместе с Пденом обязался сделать все возможное, чтобы оттянуть ответ Черчилля.

Словом, конфликт между двумя главами правительств был предотвращен. В послании от 22 ноября Черчилль писал Сталину, что кочет работать с ним столь же дружественно, как работает с Рузвельтом. Для ведения дальнейших переговоров английский премьер намеревался направить в Москву Идена в сопровождении военных и гражданских экспертов. В этом послании Черчилль сделал заявление, которое не потеряло своей злободневности и по сей день.

"Тот факт, - писал он, - что Россия является коммунистическим государством и что Британия и США не являются такими государствами и не намерены ими быть, не является каким-либо препятствием для составления нами хорошего плана обеспечения нашей взаимной безопасности и наших законных интересов" [Переписка Председателя Совета Министров СССР..., т. 1, с. 45.].

К сожалению, последующие события показали, что Черчилль далеко не всегда следовал этой формуле.

Наконец, Черчилль в этом послании сделал еще один союзнический жест: он обещал, что если Финляндия в течение ближайших 15 дней не прекратит военных действий против СССР, то Англия официально объявит ей войну.

Так был погашен конфликт между главами двух правительств, а заодно и принято решение о визите Идена в Москву.

Отъезд британского министра в условиях военного времени готовился в глубокой тайне: гитлеровская агентура могла пойти на любую, самую гнусную акцию, чтобы сорвать эту поездку. Да и путь от Лондона до Москвы в тот год был тяжелым и опасным. Иден и посол Майский отправлялись морским путем. Крейсер "Кент" должен был доставить их в Мурманск. "Кент" принадлежал к типу так называемых вашингтонских крейсеров, его водоизмещение составляло около 15000 тонн. Это был хорошо вооруженный, а главное - быстроходный корабль, способный развивать скорость до 27 узлов. В адмиралтействе долго спорили, давать ли "Кенту" сопровождение из 3-4 эсминцев.

Но потом все-таки решили, что эсминцам будет трудно угнаться за столь быстроходным крейсером, особенно в бурную погоду. К тому же в одиночку легче проскользнуть незамеченным. Скорость делала крейсер неуязвимым для подводных лодок, а полярная ночь сохраняла от атак бомбардировщиков.

Поход до Мурманска занял четверо с половиной суток, и 15 декабря Антони Иден уже был в Москве. Он провел в советской столице почти неделю. В поездке его сопровождали постоянный заместитель министра иностранных дел Александр Кадоган, а также гражданские и военные эксперты. За это время Иден имел несколько встреч с И. В. Сталиным, в ходе которых состоялся обмен мнениями по проблемам совместного участия в войне против гитлеровской Германии, а также по вопросу о послевоенных границах. Тогда в Лондоне никак не хотели признать границы Советского Союза, которые сложились к моменту нападения на него гитлеровской Германии. Такая позиция отнюдь не свидетельствовала о готовности Англии наладить подлинно союзнические отношения с СССР, а скорее обнаруживала тот факт, что правящие круги Великобритании все еще не намерены были отказаться от разного рода сомнительных маневров в своих отношениях с советским союзником.

Идену была предоставлена возможность побывать на фронте. Он совершил поездку в район Клина, проехав по местам, откуда гитлеровцы были выбиты в начале декабря мощным контрнаступлением советских войск.

Вернувшись в Москву, Иден с восхищением отзывался о блестящей победе советских войск.

По итогам московских переговоров было опубликовано одновременно в Москве и Лондоне совместное англо-советское коммюнике. В нем говорилось:

"Беседы, проходившие в дружественной атмосфере, констатировали единство вз1лядов обеих сторон по вопросам, касающимся ведения войны, в особенности на необходимость полного разгрома гитлеровской Германии и принятия после того мер, которые сделали бы повторение Германией агрессии в будущем совершенно невозможным. Обмен мнениями по вопросам послевоенной организации мира и безопасности дал много важного и полезного материала, который в дальнейшем облегчит возможность разработки конкретных предложений в этой области".

Беседы во время визита Идена явились важным шагом вперед в деле консолидации антигитлеровской коалиции.

Дипломатическая жизнь британской столицы представляла собой довольно пеструю картину. Лондон оказался сравнительно безопасной крышей, под которой укрылись в бурную политическую непогоду короли и президенты, премьер-министры и послы некоторых зарубежных стран.

Одни из политических эмигрантов честно искали выхода из той сложной обстановки, в которой оказались их страны. Другие же все сводили к тому, чтобы представительствовать всюду и везде. Не обладая реальной властью, они плели интриги, составляли меморандумы, выступали с широковещательными декларациями, претендуя на долю прибыли, на место за столом в послевоенном мире.

В залитой кровью Европе народы вели борьбу с гитлеровской машиной подавления. Сотни тысяч патриотов различных стран с надеждой прислушивались к звону русского оружия, стремились сбросить с себя фашистское ярмо. На этом фоне честолюбивые притязания многих экскоролей и экс-премьеров, не учитывавших новые реальности, были порой смешны.

Разобраться в этом бурливом водовороте противоречивых устремлений и интересов - задача далеко не из легких.

Для поддержания контактов с эмигрантскими правительствами Президиум Верховного Совета СССР учредил специальное посольство во главе с А. Е. Богомоловым.

"Красный профессор", философ по образованию, Александр Ефремович был очень тактичным и скромным человеком.

У нас с ним сложились хорошие деловые и даже дружеские отношения. Богомолов был немногословен: он больше любил слушать. Таким он и запомнился мне. Как и Майский, он много делал для развития внешних связей вашего государства, для укрепления антигитлеровской коалиции.

Уже в первые месяцы войны Советский Союз восстановил дипломатические отношения с Чехословакией и Польшей, заключил с ними соглашения о взаимной помощи в войне против гитлеровской Германии. Дипломатические отношения были восстановлены также с Норвегией. Наше правительство оказывало всемерную помощь югославскому народно-освободительному движению, к которому, как известно, враждебно относились западные союзники, в том числе Англия, предлагавшая подчинить это движение военному министру королевского эмигрантского правительства.

Летом и осенью 1941 года происходило сближение с движением "Свободная Франция", которое возглавил генерал Шарль де Голль, находившийся в Лондоне. Хотя это движение и не представляло всех антифашистских сил Франции, но это была единственная легальная организация французов, которая боролась на стороне союзников против Гитлера и находилась не на оккупированной врагом территории. Де Голль выразил желание установить прямой контакт с Советским правительством и обменяться представителями, что нашло положительный отклик у советских руководителей. В сентябре 1941 года на этот счет в Лондоне состоялись переговоры, в результате чего правительство СССР официально признало Национальный комитет "Свободная Франция" (с июля 1942 года - "Сражающаяся Франция").

Мне нередко приходилось встречаться со многими главами эмигрантских правительств. Да это и понятно. Ведь вся дипломатическая жизнь в Лондоне проходила, можно сказать, на небольшом пятачке.

Часто я видел главу польского эмигрантского правительства генерала Сикорского, высокого, представительного человека с седыми висками. Держался он по отношению к нам надменно. В то время как Красная Армия продолжала отбивать многочисленные атаки гитлеровских полчищ, польское эмигрантское правительство все более увязало в междоусобице, предавало интересы польских патриотов, которые стремились к единству в борьбе с врагом. К тому же эмигрантское правительство пыталось осложнить отношения СССР с Англией, фабриковало всякого рода провокационные материалы и в некоторых из них прямо смыкалось с гитлеровской пропагандой.

Особняком держался в эмигрантской колонии югославский король Петр II. Он был еще совсем молодым. Помнится, в крупнейшем соборе Лондона - Святого Павла было устроено богослужение по случаю дня рождения этого монарха, находящегося в изгнании. Дипломатический этикет требовал и моего присутствия.

У меня сложилось впечатление, что сам Петр не занимался политической деятельностью. Он и его правительство были страшно далеки от жизни страны, от героической борьбы народа против гитлеровских захватчиков. И это предопределило крах монархии. Между тем в стране создавались Народно-освободительная армия и народная власть. Осенью 1942 года в городе Бихач состоялась сессия общеюгославского органа - Антифашистского веча народного освобождения Югославии (АВНОЮ). А через год на второй сессии АВНОЮ конституировалась как верховный законодательный орган Югославии. Был образован и первый исполнительный орган народной власти - Национальный комитет освобождения Югославии во главе с Иосипом Броз Тито.

В Лондоне вынужден был жить норвежский король Хокон VII. Когда гитлеровцы напали на Норвегию, он призвал народ дать отпор врагу. Король отверг притязания коллаборационистов, требовавших от него отречься от престола. Но положение его в эмиграции было незавидным:

монарх, по существу, без подданных. И все же он оставался каким-то самобытным: веселым, добродушным, я бы сказал, остроумным. Как-то на одном из приемов я спросил у него:

- Какие новости из вашей страны? Как вы смотрите на перспективы освобождения Норвегии?

Он улыбнулся и ответил в своей обычной шутливой манере:

- Я не сомневаюсь, что Красная Армия освободит Норвегию. Но вот вопрос: буду ли я королем...

Мне оставалось только напомнить, что выбор формы государственного правления - сугубо внутреннее дело страны.

Колоритной личностью лондонской эмиграции был, конечно, де Голль. Даже внешне он выглядел приметно: высокого роста, массивный, с гордо посаженной головой и умными, проницательными глазами. Этот человек упорно шел к своей цели.

Де Голль мне запомнился особенно хорошо, так как бывал частым гостем нашей миссии. Да и обоих посольств.

Он искал нашей поддержки, поскольку понимал, что только совместно с Россией (иначе он не называл Советский Союз) дорогая его сердцу Франция сможет одержать победу и, освободившись от позора поражения, обретет свое былое величие. Он охотно делился своими горестями с русскими еще и потому, что далеко не всегда встречал взаимопонимание со стороны англичан и американцев.

Я уже говорил, что далеко не все, даже самые проницательные, военные и государственные деятели Европы верили в конечную победу Советского Союза. Де Голль верил с самого начала. После нападения Гитлера на Советский Союз он предпринял решительные шаги, чтобы установить контакты между "Свободной Францией" и Советским правительством. Его представитель в Турции Жеро Жув навестил нашего посла в этой стране С. Виноградова и эаявил, что де Голль хотел бы направить в Москву двухтрех своих представителей. Дело в том, заявил Жув, что, по мнению генерала, у Советского Союза и Франции, как у континентальных держав, много общих интересов, отличных от англосаксонских стран.

Я присутствовал на встрече И. М. Майского с де Голлем 27 сентября 1941 года. Де Голль вошел в кабинет советского посла, как всегда, очень сосредоточенный. В кабинете стало как бы тесновато от его массивной фигуры.

И. М. Майский вручил генералу письмо, в котором говорилось, что правительство СССР признает его "как руководителя всех свободных французов, где бы они ни находились, готово оказать им всестороннюю поддержку и обеспечить после победы полное восстановление независимости и величия Франции".

Де Голль был явно взволнован. Незадолго до этого он, будучи осведомлен о благосклонном отношении к нему русских, создал Французский национальный комитет под своим председательством. Члены этого комитета обладали, по существу, правами министров. А сам комитет представлял собой как бы временное правительство. Таким образом, дальнейшая успешная деятельность де Голля оказалась возможной благодаря энергичной поддержке Советского правительства.

Англичане не отказывали де Голлю в материальной и моральной поддержке, но с признанием его как главы законного правительства Франции не торопились. И это выводило генерала из себя.

Как бы желая компенсировать свои неудачи на Западе, де Голль активизировал дипломатические усилия на Востоке. 27 сентября он направил телеграмму И. В. Сталину:

"В момент, когда Свободная Франция становится союзником Советской России в борьбе против общего врага, я позволяю себе высказать Вам мое восхищение непоколебимым сопротивлением русского народа, равно как мужеством и храбростью его армий и их полководцев. Бросив всю свою мощь против агрессора, СССР дал всем ныне угнетенным народам уверенность в своем освобождении. Я не сомневаюсь, что благодаря героизму советских армий победа увенчает усилия союзников и новые узы, созданные между русским и французским народами, явятся кардинальным элементом в перестройке мира" [Советско-французские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.: Документы и материалы. М., 1959, с.

48-49].

Как-то генерал пришел в советское посольство и сообщил, что он намерен направить в распоряжение Красной Армии одну из дивизий, находившихся в Сирии.

- Англичане не умеют командовать механизированными соединениями, заявил он.

Мы с Майским промолчали.

- Учитывая сложившуюся обстановку, - продолжал де Голль, - я предпочитаю помогать России, а не Великобритании.

Посол сказал, что он доложит своему правительству.

- Тут, видите ли, в чем дело, - сказал мне Майский после ухода генерала, - де Голль уже предлагал свои силы английскому командованию на Ближнем Востоке. Но имперский генеральный штаб не согласился... Хотя в Ливии англичане готовят наступление. В общем, наши союзники не очень-то верят в генерала... Они прячут от него спички, которыми можно разжечь костер...

Мы запросили правительство и получили благоприятный ответ. Я пошел в имперский генштаб и сообщил, что 2-я французская дивизия в скором времени отправится на Кавказ. Начальник генштаба попросил время, чтобы проконсультироваться с правительством. Дело кончилось тем, что англичане, даже не уведомив нас, направили 2-ю дивизию в Ливию.

Мы этого ждали. Де Голль был не против использовать нас в качестве пресса, который мог выдавить из английского правительства угодное ему решение.

Не веря, что его британские и американские друзья окажут ему необходимую помощь, де Голль полагался главным образом на русских. Он сам говорит об этом в своих мемуарах.

Признаюсь, поначалу я относился к де Голлю осторожно. Пусть поймет меня правильно сегодняшний читатель.

Да, Советское правительство признало его. Да, это был патриот Франции. Но мало ли в то время было людей, выдававших себя за патриотов, а на самом деле преследовавших узкоэгоистические цели. Но вот как-то я включил приемник и услышал его взволнованный голос (это было в дни разгрома немцев под Москвой): "Нет ни одного честного француза, который не приветствовал бы победу России". В этих словах чувствовалась искренняя вера. Да, в лице генерала де Голля мы имели дело с настоящим, последовательным и непримиримым борцом против фашизма.

7. НАРОД - "ЗА", ПРАВИТЕЛЬСТВО - "ПРОТИВ"

В декабрьские дни 1941 года мы с волнением следили за событиями на фронте: контрнаступление Красной Армии под Москвой шло успешно. На северо-западном направлении от столицы были освобождены Крюково, Солнечногорск и Клин; на южном - Сталиногорск, Михайлов, Калуга, Козельск. Немецкие войска всюду поспешно отступали, бросая транспорт и боевую технику.

В Лондоне первыми на победу советского оружия отреагировали газеты. Сообщения Совинформбюро теперь уже печатались на первых полосах и крупным шрифтом, немецкие же сводки - еле заметно.

Мы расхаживали по Лондону именинниками. В адмиралтействе и генеральном штабе, однако, нашлись скептики, которые не прочь были оценить наши победы как временные и случайные: дескать, они объясняются необычайно суровой и ранней зимой. Но многие англичане считали, что в ходе войны наступает перелом.

Дальнейшие собышя не подтвердили пессимистических прогнозов: контрнаступление под Москвой переросло в общее наступление Красной Армии зимой 1941 /42 года. Под могучими ударами советских войск германская армия откатывалась на запад, несла огромные потери в людях и технике. В результате военная машина Гитлера переживала первый серьезный кризис, от которого ей так и не удалось полностью оправиться.

Успех советских войск, достигнутый в битве под Москвой, поразил весь мир. Людям всех стран становилось ясно: Красная Армия была единственной в мире силой, способной нанести поражение "доселе победоносно шагавшим по Европе войскам вермахта". Успех этот был особенно очевиден еще и потому, что наши союзники выглядели бледно. Англичане несли потери от подводных лодок противника, их армия в Северной Африке топталась на месте (а с весны 1942 года и того хуже - начала отступать). Что касается Соединенных Штатов, то они в результате вероломного нападения японцев на Пёрл-Харбор потеряли значительную часть своего тихоокеанского флота и не могли еще опомниться от внезапного удара.

Итак, победа под Москвой имела не только военное, но и огромное политическое значение. Прогрессивный мир возлагал все свои надежды на Советский Союз.

На приемах и коктейлях часто появлялся седеющий, но еще моложавый англичанин. Он обычно подходил ко мне и считал своим долгом сказать, что-нибудь приятное, типа: "Я читал последнюю сводку: да, да, ваша армия дерется изумительно!"

Уолтер Ситрин, генеральный секретарь конгресса британских тред-юнионов (а речь идет именно о нем), любил разыгрывать роль обаятельнейшего человека и большого друга нашей страны, хотя таковым он никогда не был.

Как ловкий политик, Ситрин, конечно же, улавливал настроение рабочих, выступавших за немедленное открытие второго фронта и оказание широкой помощи Советской России. Он вынужден был считаться с общей атмосферой в стране и потому стал инициатором установления контактов между британскими и советскими профсоюзами.

Впрочем, с настроением рабочих вынуждены были считаться не только профсоюзные лидеры, но и члены военного кабинета. Я уже рассказывал о лорде Бивербруке.

Вот и теперь он учитывал симпатии английских трудящихся к Советскому Союзу. В частности, Бивербрук выдвинул идею обращения правительства к английским рабочим с призывом резко увеличить выпуск танков, пообещав немедленно переправить часть выпущенной продукции в СССР. Эта операция, по мысли Бивербрука, должна была произвести благоприятное впечатление и на советскую общественность.

Бивербрук представил Черчиллю проект обращения к английским рабочим. "Вы увидите из текста, - писал он премьер-министру, -что промышленных рабочих настоятельно призывают сделать дополнительные усилия не просто во имя России, а потому, что русский фронт - это то место, где идет битва за свободу".

Предложенный Бивербруком текст проекта гласил:

"Ко всем рабочим танковых заводов.

Черчилль решил, что произведенные вами в течение семи дней начиная с 15 сентября танки будут полностью переданы для обороны России. По его приказу изготовленные вами танки будут посланы в Москву, Ленинград и Одессу.

Храбрость русских, их сила духа, мужество и выносливость вызывают у всех нас чувства восхищения и благодарности.

Теперь мы должны показать русским солдатам, что мы воодушевлены их примером, а их жертвы вызывают у нас подъем.

Поэтому придем в литейные и кузнечные цеха Британии, на моторные заводы и к сборочным конвейерам, поставив перед собой задачу и считая своим долгом помочь России отбросить жестоких захватчиков" [Цит. по: Трухановокий В. Г. Антони Иден. М., 1974, с. 228.].

Английские рабочие с воодушевлением восприняли этот призыв и дали в сентябре рекордное количество танков.

Но продолжим рассказ о Ситрине, который вскоре после нападения гитлеровской Германии на Советский Союз предложил послать делегацию британских профсоюзов в Москву. Целью этой поездки было установление сотрудничества между английскими и советскими рабочими.

В конце сентября 1941 года британская делегация в составе Вулстонкрафта (председателя Генсовета), Ситрина, Аллена, Конли и Харрисона направилась в Советский Союз. В столицу она прибыла в самый напряженный момент - 13 октября. Но несмотря на тяжелое положение, сложившееся на фронте, делегации было оказано большое внимание. Ее приняли руководители советских профсоюзов.

Надо сказать, что визит Ситрина и его коллег оказался успешным: был создан англо-советский профсоюзный комитет, коюрый ставил перед собой задачу организовать взаимопомощь в войне против гитлеровской Германии и всячески поддерживать правительства СССР и Великобритании в их усилиях разгромить общего врага. Обе стороны обязались использовать все средства агитации и пропаганды для борьбы с гитлеризмом, оказывать всемерную поддержку народам оккупированных стран и крепить личные контакты между представителями обоих профсоюзов. Кроме того, обе стороны должны были содействовать делу "максимальной помощи вооружением Советскому Союзу со стороны Великобритании". Руководители английской делегации пригласили советских коллег посетить их страну.

В конце декабря 1941 года делегация ВЦСПС, возглавляемая кандидатом в члены Политбюро ЦК партии, секретарем ВЦСПС Н. М. Шверником, должна была выехать на Британские острова. Делегация насчитывала 13 человек. В Мурманске ей предстояло сесть на крейсер "Кент", на котором возвращался домой Антони Иден.

И вот, когда делегация прибыла в порт, выяснилось, что командир крейсера категорически не желает брать делегацию на борт. Его принялся уговаривать сам Антови Иден. Но командир был неумолим. У старого моряка, свято чтившего вековые предрассудки людей его профессии, было два довода: во-первых, сакраментальная цифра - "13"; во-вторых, в делегации - две женщины.

С большим трудом его удалось все же уговорить.

Живучесть предрассудков у английских моряков меня всегда поражала. Я и сам неоднократно сталкивался с этим. Сошлюсь хотя бы на один факт.

Это было уже в 1942 году. Англичане передали нам несколько тральщиков с оборудованием для обезвреживания электромагнитных мин, и я решил испробовать их в деле. Подходящий случай вскоре представился: немцы забросали устье Темзы электромагнитными минами. Договорившись с морским министром, я отправился из Лондона на юг. В порту меня встретил коммодор бригады тральщиков, рослый моряк с мужественным обветренным лицом.

Выслушав меня, он покачал головой:

- Сегодня невозможно, сэр. Давайте отложим траление на завтра.

- Но почему?

- Сегодня тринадцатое число. И потом пятница.

- Ну и что?

- Обязательно случится несчастье.

- Мы в эти предрассудки не верим.

- Нет, сэр, это невозможно, - твердил свое коммодор, - тем более тринадцатое число!

- Пустяки, - убеждал я. - Возьмите наше посольство в Великобритании. Оно располагается в доме под номером тринадцать. И в него не попала ни одна бомба!

А вот другое наше же посольство, аккредитованное при эмигрантских правительствах в Лондоне, хоть и значится под счастливой цифрой, но уже пострадало от бомбежки.

Коммодор колебался, попыхивая своей трубкой.

- И потом я прибыл из Лондона. У меня уйма дел, мне нужно срочно возвращаться назад.

Этот аргумент, видимо, подействовал.

- Хорошо, адмирал, - сдался наконец мой коллега, - но только вы должны надеть спасательный пояс. Как все.

- Не буду нарушать ваших правил. Как все, так и я.

Тральщик медленно двинулся в опасный район Темзы.

Стояла холодная сырая погода. Порывы ветра вспенивали воду. Я стоял вместе с коммодором на мостике, вглядываясь в темные мутные волны. Коммодор нервничал, хоть и старался этого не показать. Он был явно убежден, что безбожник-большевик накличет беду.

Наконец впереди раздался грохот и встал, осыпаясь, огромный столб воды. Нас обдало брызгами.

- Одной миной в Темзе меньше, - сказал я, слегка толкнув в плечо коммодора.

Он улыбнулся недоверчивой улыбкой.

За четверть часа мы обезвредили еще мины три. Но тут у моего коллеги сдали нервы.

- Хватит, адмирал. Не будем больше испытывать судьбу...

- Хватит так хватит, - согласился я: переубедить коммодора так и не удалось - ни на словах, ни на деле.

Но вернемся к делегации ВЦСПС. 29 декабря "Кент"

бросил якорь в Гриноке (Шотландия), а на следующий день поздно вечером делегация прибыла специальным поездом в Лондон. Я отправился встречать ее на вокзал.

Привокзальная площадь и платформа были запружены народом. Рабочие несли лозунги и плакаты, надписи на которых свидетельствовали, что английские трудящиеся горячо, искренне приветствуют приезд делегации. С большим трудом я пробрался на платформу к поезду. Здесь были Ситрин и еще несколько представителей руководства британских тред-юнионов. Видимо, члены нашей делегации были удивлены столь теплым приемом; они недоуменно оглядывались на нас с Майским: мол, откуда такое скопление народа? Да еще в полночь!

С вокзала поехали в посольство, где был организован ужин. То ли благодаря теплому приему, то ли просто потому, что встретили наконец своих людей, у всех у нас было прекрасное настроение. За столом оживленно обменивались новостями. Разговоры, естественно, шли главным образом вокруг успехов нашей армии в контрнаступлении под Москвой. Мы расспрашивали о столице, о знакомых, родственниках. Уже в четвертом часу ночи проводили гостей в отведенные для них номера в ГайдПарк-Отеле.

На следующий день Н. М. Шверник пригласил меня на беседу. Николай Михайлович оказался простым, общительным человеком. В его присутствии чувствуешь себя непринужденно. Он забросал меня вопросами о работе миссии, об отношении англичан к нашей стране, о перспективах открытия второго фронта. Глава делегации интересовался и нашим бытом. Словом, разговор был заинтересованным, откровенным.

Некоторые руководители тред-юнионов, в том числе Ситрин, хотели было ограничить встречи нашей делегации рамками официального протокола, но из этого ничего не вышло. На Британских островах слишком высоко котировалось имя русского человека, слишком горяч был энтузиазм рабочих и простых людей вообще. Поэтому повсюду делегацию встречали огромные толпы народа с флагами и плакатами. На предприятиях стихийно возникали митинги, на которых часто делались сборы в пользу Красного Креста. Иногда наших делегатов качали на руках.

Словом, непроизвольно создавалась теплая, дружеская атмосфера. И помешать этому не могли никакие консервативные профсоюзные лидеры...

За пять недель пребывания в Англии членам делегации пришлось выступить на 11 объединенных конференциях, на 40 митингах, посетить свыше 50 крупнейших предприятий - машиностроительных, авиационных, орудийных, танковых, угольных, швейных, портовых и многих других. Кроме того, делегацию ознакомили с береговыми укреплениями Англии на побережье Ла-Манша.

Незадолго до отъезда делегации на Родину в Лондоне был организован массовый митинг, на котором Н. М. Шверник выступил с большой речью. Как сейчас помню безбрежное море голов на Трафальгар-сквер. Моросил холодный дождь. Низко неслись серые рваные облака. Но, несмотря на дурную погоду, настроение у нас было приподнятое. Мы верили, что второй фронт, о котором мы непрестанно думали и ради открытия которого напряженно работали, не за горами. К сожалению, мы тогда ошибались: до высадки союзнических войск в Нормандии была еще длинная и тяжелая дорога. Мы не знали, какие сложные интриги плели Черчилль и его единомышленники.

Речь главы советской профсоюзной делегации звучала оптимистично. "Встречи советской профсоюзной делегации, - говорил Н. М. Шверник, - с рабочими, работницами и должностными лицами профсоюзных организаций явились замечательной демонстрацией дружбы между рабочим классом Великобритании и Советского Союза, между британскими и советскими профсоюзами. Эта дружба особенно дорога тем, что она зародилась в дни грозных испытаний для всех свободолюбивых народов, и в особенности для народов Советского Союза, которым пришлось принять на себя всю тяжесть удара гигантской военной машины гитлеровской Германии.

В СССР, - продолжал Шверник, - в процессе борьбы с немецко-фашистскими захватчиками связь между фронтом и тылом цементировалась с каждым днем все крепче и крепче. Сегодня паша страна представляет единый Соевой лагерь, готовый только бороться и только побеждать".

Секретарь ВЦСПС отметил, что техническое оснащение английской промышленности произвело на делегацию самое лучшее впечатление, однако, сказал он, в стране есть еще неиспользованные резервы, которые "должны быть мобилизованы, и чем скорее это будет сделано, тем лучше для нашего общего дела".

Свою речь Шверник закончил горячим призывом к дружбе между рабочим классом Англии и СССР. "Будем изо дня в день поднимать производительность труда и давать армии Великобритании и Красной Армии Советского Союза все больше и больше танков, самолетов, пушек, минометов и другого вооружения!" Эти слова были встречены горячими аплодисментами.

После приема в советском посольстве и пресс-конференции делегация ВЦСПС выехала в Шотландию, чтобы оттуда отплыть в Мурманск. Сначала вроде бы все шло нормально. 5 февраля делегация была принята на борт английского крейсера "Адвенчур". Примерно в три часа ночи крейсер вышел из Гринока в открытое море и сразу же попал в полосу густого тумана. И тут "Адвевчур"

наскочил на английский танкер и получил огромную пробоину. Правда, крейсер оставался на плаву. Двигатели работали. Командиру ничего не оставалось делать, как вернуться назад. Слух о неприятностях с "Адвенчуром" быстро распространился в морских кругах. Естественно, что происшествие объясняли все теми же тремя причинами:

крейсер отплыл в несчастливый день - пятницу, советская делегация состояла из 13 человек, среди них были женщины. Проходили день за днем, а делегация оставалась в Гриноке. Складывалось впечатление, что английские моряки опять же из-за суеверия не горят желанием брать делегацию в море.

Мне пришлось связаться с Александером. Он обещал принять необходимые меры. И действительно, 8 февраля наша делегация была взята на крейсер "Кент". Для душевного равновесия командир крейсера взял на борт еще одного человека - журналиста, чтобы число пассажиров довести до 14 человек. Не знаю, сыграло ли это какую-нибудь роль для подъема духа экипажа крейсера, но, во всяком случае, 15 февраля делегация без каких-либо приключений добралась до Мурманска.

В один из февральских дней я заехал к Идену в Форин оффис - сейчас уже не помню, по какому делу. Министр иностранных дел был чем-то подавлен. Мне показалось это странным: ведь на красивом бесстрастном лице Идена никогда не отражалось никаких эмоций. Выставлять же чувства напоказ в Англии считается недостойным мужчины, а джентльмена в особенности.

О необычайной выдержке этого человека свидетельствует, например, такой" факт. Во время войны Антони Идена постигло огромное горе. Старший его сын Симон, служивший сержантом в авиации, погиб в Бирме во время авиакатастрофы. Личный врач Черчилля лорд Моран, опубликовавший после войны свой дневник, записал следующее: "sПремьер-министр пригласил меня пообедать с ним и с супругами Иден. Он предупредил, что Антони только что получил телеграмму, сообщавшую, что его сын, которого считали пропавшим без вести, найден мертвым у обломков своего самолета. Во время ужина об этом не было сказано ни слова. Они (Черчилль и Иден) беседовали почти до полуночи так, как будто бы ничего не произошло. Я сомневаюсь, смог бы я вести себя с таким спокойным достоинством сразу же после того, как узнал бы, что мой Джон убит".

Таков был Иден. И вдруг он явно чем-то удручен.

- Что случилось, господин министр?

Идеи вздохнул:

- У нас, адмирал, огромные неприятности. Немецкие корабли прорвались через Ла-Манш и Па-де-Кале.

Я не поверил своим ушам. Мощный английский флот господствовал в проливах, в небе патрулировали английские самолеты, просматривая каждую милю водной глади.

И вдруг два немецких линкора "Шарнхорст" и "Гнейзенау" и тяжелый крейсер "Принц Евгений", выйдя из Бреста (Франция), прошли проливы, зону огня береговой артиллерии англичан и достигли портов Германии. Этим дерзким рейдом немцы нанесли серьезный удар по престижу английского флота. Раз корабли столь беспрепятственно проскочили проливы, стало быть, они могли скрытно пробраться и к английскому побережью. Словом, это был неслыханный афронт!

Выйдя из Форин оффиса, я остановился у ближайшего киоска, купил газеты. Первые их страницы пестрели крупными заголовками. Печать комментировала прорыв линкоров как национальный позор, как свидетельство беспомощности и бездарности английского правительства и военного руководства. Одна газета категорически заявляла, что "со времен XVIII столетия королевский флот не переживал ничего более позорного в своих водах".

Что же произошло?

В начале февраля 1942 года Гитлер был убежден, что англичане намерены высадиться в Норвегии, с тем чтобы предпринять наступление в глубь материка. Поэтому он решил, что необходимо сосредоточить свои военно-морские силы именно в этом районе. Трем кораблям ("Шарнхорст", "Гнейзенау" и "Принц Евгений"), находившимся в то время в Бресте на ремонте, было приказано возвратиться в Германию.

Путь через Северную Атлантику, особенно после гибели "Бисмарка", считался небезопасным. И было решено:

возвращаться в Северное море кратчайшим путем - через Ла-Манш. Гитлеровцы при этом рассчитывали, что кораблям обеспечено надежное воздушное прикрытие, поскольку их путь пролегал через зону действий немецкой истребительной авиации наземного базирования.

Все строилось на внезапности и строжайшем соблюдении скрытности перехода. Кораблям было приказано выйти из Бреста с наступлением темноты: в ночное время немцы рассчитывали пройти участок пути прежде, чем противник предпримет какие-либо действия. И в этих рассуждениях был свой резон. Дело в том, что крупный флот метрополии находился на севере Шотландии, в СкаиаФлоу. Стало быть, гитлеровцы могли опасаться только легких кораблей, авиации и минных полей противника. Они тщательно протралили фарватер в Ла-Манше, прикрыли линкоры с воздуха, а для их сопровождения снарядили шесть эсминцев и три торпедных катера. Предполагалось, что, после того как корабли пройдут Гавр, к эскорту присоединятся еще 18 торпедных катеров.

Итак, в ночь на 11 февраля "Шарнхорст", "Гнейзепау"

и "Принц Евгений" покинули Брестскую гавань. Немцы приняли все меры, чтобы дезориентировать противника.

Как выяснилось, английская разведка предполагала, что если корабли и выйдут из Бреста, то непременно днем, чтобы пройти Дуврский пролив ночью. На руку немцам, как потом мне стало известно, сыграла и чистая случайность - у патрульных английских самолетов в районе Бреста оказались неисправными радиолокационные установки. Что бы там ни было, но когда наконец англичане разобрались, в чем, собственно, дело, вражеские корабли вышли в открытое море. Англичане спохватились, но поздно: ни береговая артиллерия, ни торпедные катера, ни атаки с воздуха не принесли успеха.

Немецкие корабли беспрепятственно достигли берегов Голландии, но тут их постигла неудача: "Шарнхорст" и "Гнейзенау" подорвались на минах. Правда, "Гнейзенау"

пострадал незначительно, но зато "Шарнхорст" выбыл из строя на несколько месяцев.

Вот по этому-то поводу и переживал Антони Иден.

И повод для переживания был достаточно серьезным - ведь вражеские корабли прошли через территориальные воды Великобритании, дав тем самым пощечину "самому лучшему флоту мира".

Февраль сорок второго был "черным" в истории правительства Черчилля. Страсти по поводу прорыва линкоров еще были в разгаре, когда из Юго-Восточной Азии поступила еще одна неприятная новость - пал Сингапур.

Это подлило масла в пламя общественного возмущения.

И. Майский записал в своем дневнике:

"17-го я был в парламенте. Черчилль выступал по поводу падения Сингапура. Он выглядел плохо, был раздражителен, обидчив, упрям. Депутаты были критичны, взвинчены. Встречали и провожали Черчилля плохо. Никогда еще я не видал ничего подобного... После выступления премьера стало ясно: генеральные дебаты в парламенте неизбежны. Спорили: когда? Черчилль опять упирался.

Решено: на будущей неделе. Мое общее впечатление: кризис быстро назревает..." [Майский И. М. Воспоминания советского посла, с. 239.]

Эта запись достаточно убедительно рисует накаленную атмосферу тех дней в правительственных кругах Велико

британии. Но Черчилль сумел преодолеть кризис. Состав кабинета претерпел некоторые изменения за счет вывода из него мпнистров-чемберленовцев.

Наступила весна 1942 года. Удастся ли Красной Армии сохранить за собой инициативу, вырванную в битве под Москвой, или враг снова предпримет летнее наступление? Этим теперь жил весь мир.

При разработке планов на 1942 год Ставка Верховного Главнокомандования рассчитывала, что США и Англия создадут второй фронт, развернут активные действия в Западной Европе и тем самым отвлекут часть сил вермахта с советско-германского фронта. Но правящие круги этих саран не торопились. Между тем условия для создания второго фронта были теперь наиболее благоприятными:

почти все силы немецких войск, и притом лучшие силы, оказались на Востоке. "Неизвестно, - писал И. В. Сталин У. Черчиллю, - будет ли представлять 1943 год такие же благоприятные условия для создания второго фронта, как 1942 год" [Переписка Председателя Совета Министров СССР..., т. 1, с. 74.].

Но союзники оказались глухи к этим доводам. Снова, как и в 1941 году, Красной Армии пришлось сражаться один на один с главными силами фашистской Германии и ее сателлитов.

В мае нас постигла неудача под Харьковом: наступательная операция в этом районе закончилась тяжелыми потерями. А в Крыму наши части оставили Керчь. В июле после многомесячной героической обороны пал Севастополь.

И опять в военных кругах Великобритании участились разговоры о том, что зимние успехи Красной Армии носили временный характер и что "поражение Советов" не за горами.

Еще в апреле меня принял заместитель начальника имперского генерального штаба генерал А. Най. Он сообщил, что английская разведка располагает достоверными данными о планах летней кампании Гитлера на Восточном фронте. Генерал выразил готовность передать эти сведения советскому командованию.

Мне приходилось довольно часто иметь дело с Наем, и у меня сложилось убеждение, что он стремится честно выполнять свой служебный долг, связанный с обязательствами, - а передача разведывательных данных о противнике значится одним из важных пунктов этих обязательств. Разумеется, генерал Най хотел тесного делового сотрудничества с нами отнюдь не из каких-то личных симпатий к Советскому Союзу. Просто он, как и некоторые другие официальные лица, прекрасно понимал, что, помогая нам, он помогает прежде всего своей родине.

Сведения, переданные Наем, казались достаточно интересными. Из них явствовало, что Гитлер планировал нанести главный удар южнее Ливен, в междуречье Дона и Донца, в направлении Воронежа и Сталинграда. Указывалась примерная дата наступления - конец июня, количество соединений.

Первым желанием было поскорее передать данные в Москву. Но пришлось обуздать свое нетерпение. Известно, что нет такой разведки, которая не ошибалась бы. Даже столь опытная, как английская. Сведения нуждались в проверке. Французские, югославские, польские представители в Лондоне подтверждали данные англичан. Я отправил соответствующее донесение в Москву. Правда, у меня не было случая проверить, насколько сообщение это повлияло на решение Ставки Верховного Главнокомандования, когда оно планировало летние операции. Я лишь знаю, что оно попало туда вовремя - за 1 месяц и 8 дней до начала наступления Гитлера на Воронеж.

В это трудное время все шире распространялись советские идеи коалиционной войны. Они находили отражение не только в переписке между главами правительств, но и в обращениях к общественности США и Великобритании.

Помнится, газета "Правда" опубликовала статью "Резервы гитлеровской Германии. Пополнения нз немецких гарнизонов во Франции". В статье приводились неопровержимые доказательства, полученные через немецких военнопленных: гитлеровцы продолжают перебрасывать из Франции на советско-германский фронт целые дивизии, нисколько не беспокоясь о безопасности своих западных позиций. Выступление "Правды" нашло широкий отклик английской общественности.

Что касается борьбы за открытие второго фронта дипломатическими средствами, то в послании премьер-министру У. Черчиллю глава Советского правительства И. В. Сталин выразил твердую уверенность в том, что совместные усилия союзных войск, несмотря на отдельные неудачи, "в конечном счете сломят силы нашего общего врага и что 1942 год будет решающим в повороте событий на фронте борьбы с гитлеризмом" [Переписка Председателя Совета Министров СССР.., т. 1, с. 51]. Это не только выражало оптимизм Советского правительства, но и напоминало Черчиллю о необходимости открыть второй фронт.

25 марта посол СССР в Великобритании И. М. Майский в речи по случаю вручения советских орденов английским летчикам заявил: "...Враг ставит ставку на 1942 год. Именно весной и летом этого года он собирается сделать "сверхчеловеческое" усилие, чтобы победить. Задача союзников очевидна: они тоже должны поставить ставку на 1942 год и весной и летом именно этого года сделать свое "сверхчеловеческое" усилие для того, чтобы разбить врага. Такова наилучшая из всех возможных стратегий...

Сейчас решающий момент - 1942 год, решающий участок мирового фронта СССР. Из этого надо исходить.

Если союзники действительно хотят победы (а в этом я не сомневаюсь), то они должны суметь сконцентрировать в данный момент и на данном участке фронта силы, превосходящие силы неприятеля. Как, когда, в каких формах это должно быть осуществлено - дело союзных штабов. Важно лишь то, чтобы вся работа штабов была проникнута одной мыслью, одним лозунгом - 1942 год, а не 1943" [Правда, 1942, 23 марта.].

Примерно в это же время посол Советского Союза в США М. М. Литвинов выступил на сессии ежегодной конференции американской академии политических и общественных наук, посвященной теме "Объединенные усилия". Он напомнил, что нельзя уничтожить Гитлера при помощи одних только бомбардировок германских городов, что этого можно добиться лишь на поле сражения. Посол заявил, что окончательный разгром фашистской Германии требует "определенных объединенных усилий Советского Союза и Англии и дополнительной помощи Соединенных Штатов". Коснувшись вопроса о стратегической инициативе, он сказал: "Не пора ли заставить Гитлера призадуматься над тем, в каком направлении его противники предпримут следующие удары, в какой части континента они высадят войска? Вот для чего нужны объединенные усилия, a нe абстрактные усилия, усилия в будущем" [Правда, 1942, 12 апр.].

Выступления М. М. Литвинова и И. М. Майского, на которые откликнулись многие американские и английские органы печати, оказали определенное влияние на общественность этих стран.

Итак, в Англии весной и летом 1942 года все настойчивее раздавались требования немедленно открыть второй фронт. По выражению английского историка А. Брайанта, "страна не могла понять, почему ее солдаты не в состоянии облегчить участь России".

Не менее активно выступали за скорейшее открытие второго фронта и прогрессивные силы США. Тысячи петиций, писем и резолюций были направлены в адрес Рузвельта и его правительства. Нью-йоркский корреспондент английской газеты "Дейли экспресс" так писал о настроении американского народа: "Наступление" стало самым популярным словом в американском лексиконе. Если не будет второго фронта, то среди американского народа будет столько же разочарования, сколько и среди по-боевому настроенного народа Великобритании".

Помнится, по радио передавалась речь настоятеля Кентерберийского собора Хыолетта Джонсона. Он страстно призывал правительства США и Великобритании "начать наступление в Западной Европе с целью разгромить Гитлера в 1942 году".

Что касается членов правительства, то только лорд Бивербрук, министр снабжения Англии, выступал за скорейшее открытие второго фронта. Во время своего пребывания в США он заявил: "...почти в каждом уголке Великобритании раздается боевой клич: "Наступать! Наступать в поддержку России!" Страстное желание создать действующий фронт на Западе в помощь русским проникло глубоко в душу всего нашего народа. Известно, что русские ежедневно убивают больше немцев, чем все союзники, вместе взятые... Россия может решить для нас исход войны в 1942 году. Сдерживая немцев, а возможно даже разгромив их, русские, быть может, сумеют подорвать всю структуру оси... Для оказания помощи России нужно нанести удар, сильный удар, несмотря ни на что. Что бы ни случилось, такие удары окажут настоящую помощь и будут представлять наш вклад в дело борьбы на русском фронте" [Нью-Йорк тайме, 1942, 24 апр.].

Однако правительства Великобритании и США оставались глухи к этим призывам, так же как и к доводам со стороны Советского Союза. Правда, им все труднее становилось оправдываться и они вынуждены были для успокоения общеетвенного мнения трезвонить о своем вкладе в ашифашистскую борьбу и о якобы готовящемся активном наступлении на Западе. Черчилль в речи по радио 10 мая заверял, что "русским армиям посланы тысячи танков и аэропланов... из Британии и Америки", что при помощи воздушных налетов на Германию "ей буду! причинены страшные разрушения". Он патетически восклицал: "Можем ли мы сделать еще что-нибудь, чтобы облегчить положение России?.. - и многозначительно продолжал:- Я, естественно, не собираюсь раскрывать наши намерения, но одно скажу: приветствую боевой наступательный дух британской нации..."

Весной 1942 года мы с Иденом (в который уже раз!)

беседовали об открытии второго фронта. Я старался говорить прямо, порою даже резко.

- Мистер Иден, ответьте мне не как министр иностранных дел Великобритании, а хотя бы как заинтересованное лицо: что вы думаете о необходимости открытия второго фронта?

- К сожалению, не я решаю этот вопрос, мистер Харламов...

- Хорошо, а если бы решали вы?

- Я бы прислушался к мнению большинства.

- Но большинство за открытие второго фронта!

- Мы, очевидно, по-разному понимаем термин "большинство", мпстер Харламов!

Что и говорить, Иден был искусным дипломатом, умел уходить от существа вопроса, особенно когда речь заходила р втором фронте. Впрочем, он лишь копировал своего патрона Черчилля.

Линия американского и английского правительств для нас была ясна: они не хотели открывать второй фронг раньше 1943 года, тем самым оттягивая сроки окончания войны и снова перекладывая основные тяготы ее на Советский Союз.

8. ПЕРЕГОВОРЫ В ЛОНДОНЕ

Советско-английские переговоры, начатые Иденом в Москве в декабре 1941 года и, нo существу, прерванные изза существенных разногласий сторон, должны были быть продолжены. И. М. Майский довольно часто беседовал по этому поводу с А. Иденом. Шла активная переписка и между главами правительств.

Наконец 8 апреля Иден предложил, чтобы в Лондон для завершения переюворов и подписания совместного договора прибыл нарком иностранных дел СССР. Однако по ряду причин он в то время не мог покинуть Москву и поручил вести переговоры И. М. Майскому. В Лондоне ответ советского наркома явно пришелся не по вкусу, особенно Идену: он считал себя лично уязвленным. И вдруг совершенно неожиданно из Москвы пришла телеграмма, сообщавшая, что предложение английского правительства принимается.

Приезд наркома назначался на май. Мотивы столь неожиданной перемены в планах наркома нам с Майским были не совсем ясны. Они прояснились только после его приезда в Лондон.

Оказывается, к этому времени между Рузвельтом и Сталиным завязалась личная переписка. В одном из писем американский президент выразил желание лично встретиться с И. В. Сталиным и урегулировать все спорные вопросы. Но глава Советскою правительства ответил, что из-за напряженного положения на фронтах он не может покинуть страну, и предложил встретиться в Архангельске или Астрахани.

Американская сторона предложила район Берингова пролива. Но это место не устраивало И. В. Сталина. Встреча двух глав правительств на сей раз так и не состоялась.

В послании от 12 апреля Рузвельт высказал пожелание о том, чтобы советская сторона обдумала вопрос "о возможности направить в самое ближайшее время в Вашингтон г-на Молоюва и доверенного генерала".

Тогда-то и было решено, что В. М. Молотов отправшся с визитом в Вашингтон, а заодно сделает остановку в Лондоне.

Мы понимали, что предстоящие переговоры будут трудными, поскольку между нами и англичанами имелись расхождения по содержанию договора. Дело в том, что И. В. Сталин настаивал, чтобы Англия признала западные границы Советского Союза, существовавшие к моменту нападения Германии на СССР. Англичане же предлагали вопрос о границах отложить до конца войны. Этот пункт был камнем преткновения.

Мы стали готовиться к приезду наркома.

В канун Первого мая у нас состоялось торжественное заседание. Обычно все праздничные мероприятия мы приводили вместе с посольством, в его большом конференц-зале.

На сей раз настроение у всех было особенно приподнятое:

зимнее наступление нашей армии вселяло уверенность, что в войне наступает резкий перелом. Об этом говорили в своей речи посол Майский и другие выступавшие.

Торжественное заседание подходило к концу, когда ктото из сотрудников военной миссии подошел ко мне и шепотом сообщил, что в холле меня ожидают представители министерства авиации Великобритании. Они прибыли по неотложному делу.

Я спустился вниз и увидел двух офицеров-англичан. По их скорбно-замкнутым лицам понял, что они прибыли с неприятным известием. И не ошибся.

- Господин адмирал, - сказал прибывший офицер, - случилось большое несчастье.

- В чем дело?

- Самолет, на котором летели ваши и наши люди, потерпел катастрофу.

- Не может этого быть!

- К сожалению, это так, господин адмирал. Самолет упал и сгорел.

- А как люди? - спросил я, чувствуя, как внутри у меня все похолодело.

- Мы не располагаем точными сведениями. Но кажется, все погибли.

Несколько мгновений я стоял как ошарашенный. Так уж устроен человеческий мозг, что он отказывается сразу воспринять трагическое. А известие было действительно ужасным. На этом самолете летели сотрудники миссии: мой помощник по вопросам авиации полковник Н. Н. Пугачев, помощник военного атташе майор Б. Ф. Швецов, секретарь миссии военный инженер 2 ранга П. И. Баранов, майор Асямов... И хотя я проработал с этими людьми всего месяцев девять, во уже успел привязаться к ним. Это были обаятельные люди и блестящие специалисты.

Группа находилась на военно-воздушной базе Инвенгорн, где знакомилась с боевой техникой. А в Лондон возвращалась на попутном английском самолете "Фламинг".

На борту машины вместе с экипажем находились шестеро англичан, в том числе вице-маршал авиации Скотт.

Вместе с советником посольства К. В. Новиковым я тут жо выехал к месту катастрофы. Первой мыслью было - перед нами диверсия, организованная или гитлеровскими агентами, или противниками англо-советского сотрудничества. Ведь "Фламинг" считался королевским самолетом и находился под особым техническим контролем.

Сразу же после катастрофы была создана совместная англо-советская комиссия. Она пришла к заключению, что самолет разбился в результате технической неисправности.

Дело в том, что во время полета выбило один из цилиндров двигателя. Он сбил хвостовые рули, самолет перевернулся и начал падать фюзеляжем вверх. Пилот ничего не мог поделать с вышедшей из повиновения машиной, и она врезалась в землю.

В военное время поездки членов правительства совершались, как правило, в условиях секретности. Соответствующие службы проводили большую работу по обеспечению безопасности визита. Так было и с визитом наркома иностранных дел СССР. О его поездке знал узкий круг лиц.

11 юлько тогда, когда стала известна точная дата прибытия наркома, были оповещены лица, которые должны были Щ) протоколу присутствовать при встрече. Нам с Майским было известно, что В. М. Молотов прилетит в Англию на военном самолете, который приземлится на аэродроме в Данди. Мы выехали туда специальным поездом. В поезде я встретил советского посла А. Е. Богомолова, аккредитование! о при эмигрантских правительствах в Лондоне, торгового представителя Борисенко; английскую сторону представляли А. Кадоган и несколько гражданских и военных лиц.

В Данди наш поезд поставили на запасный путь. Прибыли мы вечером, рассчитывая, что самолет наркома прилетит утром. Но вылет задерживался: в Москве была нелетная погода. На следующий день по метеоусловиям вылет задержали опять. Наконец погода в Москве установилась, но...

испортилась в Лондоне. Таким образом, наше многочисленное общество прожило в Дапдц целую педелю. Мы ездили осматривать город и его окрестности.

Разумеется, наше недельное пребывание в специальном поезде не могло остаться незамеченным. Сначала мы привлекли внимание железнодорожного персонала, а потом и всех местных жителей. Тем более что Дяиди город небольшой и слухи здесь разносятся молниеносно. В один из дней у наших вагонов появился мэр в черном костюме, грудь его украшала большая медаль на цепи. Его сопровождали отцы города - солидные пожилые люди. Прослышав, что через Данди должно проследовать какое-то важное лицо союзной державы, мэр и его спутники пришли засвидетельствовать свое почтение.

После этого случая мы решпли выехать из города. Перед отъездом распустили слух, что визит советского наркома отменяется. На месте остались только два человека:

В. Н. Павлов - переводчик, прибывший в Англию заранее, и чиновник из Форин оффиса.

Молотов прилетел в Англию 20 мая. Мы с Майским встретили его на середине пути между Лондоном и Данди.

В Лондоне советскую делегацию встречали Иден и Кадоган и тут же повезли в загородную резиденцию Черчилля - Чекере. По традиции там останавливались только особо почетные гости.

До этого я видел Черчилля редко, главным образом на официальных приемах. А здесь столкнулся вплотную, можно сказать в домашней обстановке. Грузный, сильный, немного сутуловатый, Черчилль производил впечатление быстротой своих ответов, остроумием и решительными манерами.

Знакомясь с человеком, он по привычке долго жал ему руку и пристально глядел в лицо, пока тот не отводил глаза. То же самое Черчилль решил проделать и со мной. Но я спокойно выдержал его твердый, пристальный взгляд.

В тот же вечер в Чекерсе в честь советской делегации был устроен обед с участием многих членов правительства.

За столом говорил главным образом Черчилль. Он был явно в ударе. После обеда Черчилль увел Молотова и Майского в свой кабинет.

На следующий день начались переговоры наркома иностранных дел СССР с Идепом в Форин оффисе. Кроме Майского на переговорах были заместитель посла Соболев и переводчик Павлов. Идена сопровождала группа работников министерства во главе с Кадоганом.

Между сторонами по-прежнему имелись разногласия.

Правительство Великобритании хотя в принципе и соглашалось признать советские довоенные границы, однако сохраняло оговорки относительно урегулирования вопроса о границе с Польшей. В конце концов Иден предложил новый проект договора, в котором основное внимание сосредоточивалось на уже согласованных положениях.

26 мая в торжественной обстановке, в кабинете Идена, в присутствии Черчилля, Эттли и Синклера (лидеры трех партий, составлявших правительственную коалицию), при огромном стечении фотографов и кинооператоров, договор был подписан Молотовым и Иденом.

Содержание договора сводилось к следующему.

В первой части, заменившей собой соглашение 12 июля 1941 года о совместных действиях в войне против Германии, говорилось о том, что обе стороны на протяжении войны оказывают друг другу военную и всяческую иную помощь в борьбе против гитлеровской Германии и ее европейских сообщников, а также обязываются не вести с ними переговоров иначе, как по общему согласию.

Во второй части, которая должна была оставаться в силе 20 лет, устанавливались основные принципы послевоенного сотрудничества СССР и Англии. В статье 3 обе стороны заявляли о своем желании объединиться с другими государствами-единомышленниками в принятии общих мер в целях обеспечения мира и сопротивления агрессии. В статье 4 они гарантировали взаимную помощь в случае, если одна из сторон будет вновь вовлечена в войну с Германией или ее союзниками. В статьях 5-7 стороны обязывались не участвовать в коалициях, направленных против одной из нпх, а также не стремиться к территориальным приобретениям для самих себя и не вмешиваться во внутренние дела других государств.

Договор имел в тогдашней обстановке очень большую ценность - военную и политическую. Он был ратифицирован Советским Союзом 18-го и Англией 24 июня и вошел в силу после обмена ратификационными грамотами.

По соображениям скрытности специальный поезд уходил не из Лондона, а с небольшой пригородной станции. Мы условились, что я приеду проводить наркома и получу от него необходимые указания.

Поздно вечером отправился на станцию. Вез меня шофер-англичанин. Я-то полагал, что он хорошо знает дорогу и доставит меня быстрее. Но вышло какраз наоборот. Машина долго кружила вокруг каких-то пакгаузов, кирпичных домов, по глухим улочкам станционного поселка. Время шло, а мы все петляли вокруг да около станции.

- В чем дело? Почему мы до сих пор не приехали? - спросил я у водителя.

- Извините, сэр. Не могу найти дорогу...

Машина с визгом продолжала мчаться по затемненным переулкам. Я взглянул на часы: мы уже опаздывали минут на пятнадцать. И тут мне пришло в голову, что шофер попросту водит меня за нос. Неужели он получил инструкции воспрепятствовать нашей встрече с наркомом? Но зачем, с какой целью?

- Остановите машину, - сердито приказал я шоферу. - Пойду пешком!

- Что вы, сэр! Это невозможно, сэр! Одну минуту, сэр!

Видимо, мое вмешательство подействовало. Миновав шлагбаум, мы подъехали к составу, и я, запыхавшись, ворвался в вагон наркома. В ярко освещенном зашторенном салоне сидела вся делегация. Я поспешил извиниться за опоздание.

- Можете не извиняться, Николай Михайлович. Все ясно: противники англо-советского сближения пытались устроить свою очередную каверзу. Но я заявил, что не уеду, пока не повидаюсь с вами.

В гот же вечер нарком иностранных дел отбыл самолетом в США.

Как известно, во время посещения наркомом Лондона п Вашингтона был предрешен вопрос о создании в 1942 году второго фронта в Европе. И это нашло отражение в англосоветском коммюнике. Впрочем, Черчилль вскоре заявил, что он не связывает себя определенным обязательствами в отношении даты открытия второго фронта.

Здесь уместно сказать, забегая несколько вперед, что на очередном совещании, сосюявшемся 20-25 июля в Лондоне, представители США и Ашлии приняли окончательное решение: вместо высадки в Северной Франции осуществить десантную операцию в Северной Африке. Это решение принималось в одностороннем порядке, без ведома Советского Союза. Понятно, что наше правительство не могло примириться с откладыванием открытия второго фронта на 1943 год. Проволочки с высадкой десанта во Францию всколыхнули страсти и на самих Британских островах. Во многих городах состоялись митинги.

И. М. Майский решил выступить на собрании англорусского парламентского комитета. Это был довольно смелый шаг для посла, поскольку в данном случае он обращался через голову премьера к английскому народу в лице его парламентских представителей.

Предстоящее выступление советского посла вызвало огромный интерес парламентариев. 30 июля в зале палаты общин собралось 300 человек больше, чем на обпчиых заседаниях. Присутствовали видные деятели всех партий.

Мне довелось присутствовать на этом собрании. Минский говорил ярко, горячо, убедительно. В зале стояла почтительная тишина.

Иван Михайлович рассказал о положении в Советском Союзе, о той героической борьбе, которую ведет наша страна. И, конечно же, призывал депутатов ратовать за немедленное открытие второго фронта.

Речь советского посла произвела огромное впечатление на аудиторию. Но главное было не только в этом. В тот же вечер, точнее, в половине первого ночи, его пригласил Черчилль и передал послание, адресованное Сталину. В послании были такие слова: "Я хотел бы, чтобы Вы пригласили меня встретиться с Вами лично... Мы могли бы совместно обсудить вопросы, связанные с войной..." [Переписка Председателя Совета Министров СССР..., т. 1, с. 70.].

И. М. Майский связался с Москвой, и вопрос о поездке Черчилля в Советский Союз был решен [Приезд У. Черчилля в Москву совпал с ожесточенными боями на дальних подступах к Сталинграду и на Северном Кавказе. По свидетельству В. М. Бережкоза, в то время переводчика, в беседе с английским премьером "Сталин заметил, что ему просто непонятно, как Гитлер сумел собрать в один кулак такое большое количество войск и танков.

- Думаю, - продолжал Сталин, - что Гитлер выкачал все, что возможно, из Европы. Но мы полны решимости удержать Сталинград.

Черчилль заметно помрачнел... Он должен был теперь обосновывать, почему обещание об открытии в 1942 году в Европе второго фронта но будет выполнено, почему вновь откладывается вторжение через Ла-Манш" (см.: Бережков В. М. Рождение коалиции. М., 1975, с. 131-132). Так или иначе, Черчиллю пришлось сказать о главной цели своего визита - об отсрочке открытая второго фронта еще на год. П. В. Сталин категорически не согласился с таким намерением союзников.].

9. АДМИРАЛТЕЙСТВО

До весны 1942 года члены миссии жили в Лондоне одни, без семей. Надо ли говорить, что все мы беспокоились за судьбу наших жен и детей. Война разметала их по стране:

одни находились в эвакуации на Урале, другие - в Сибири, третьи - в Средней Азии. Моя семья жила в Ульяновске.

Письма мы получали редко. Ради душевного спокойствия, благоустройства быта было решено перевезти семьи в Лондон.

Путешествие женщин и детей в военное время - дело рискованное. Тем более морем, в условиях активных действий подводного флота и авиации противника. Но иного выхода не было. Мы решили, что наши семьи поездом должны добраться до Архангельска, там пересесть на пароходы и с караваном судов прибыть в Шотландию.

Еще в феврале поступило сообщение: какая-то часть семей отбыла с очередным конвоем. Моя семья, как я выяснил, находилась на транспорте "Комилес". Всю неделю, пока транспорты шли морем, мы, естественно, волновались. Но все обошлось благополучно: суда бросили якоря в шотландском порту Лох-Ю. Поздним вечером мы уже были там.

Шлюпка доставила нас на борт парохода. С волнением я обнял жену и детей, с которыми не виделся без малого целый год. Как оказалось, они спокойно перенесли длительное морское путешествие. Правда, этим я был обязан капитану, который сделал все возможное, чтобы обеспечить для семьи какой-то комфорт и безопасность.

Ночевать мы остались на судне: приятно было оказаться среди своих моряков. Мы проговорили с капитаном всю ночь, а наутро тепло попрощались.

На лондонском вокзале наши семьи встречали жены английских должностных лиц, а также жены сотрудников посольства. Все они были необычайно любезны и внимательны.

При перевозке семей не обошлось без печальных инцидентов. На одном из судов очередного конвоя следовала семья помощника военно-морского атташе К. С. Стукалова, теперь уже генерала. У берегов Исландии судно наскочило на английскую мину. Жертвой взрыва оказалась 12-летняя дочь Стукалова. Этот несчастный случай буквально потряс его, но он нашел в себе силы вернуться к исполнению своих обязанностей.

Надо сказать, что жизнь в Лондоне в то время была вовсе не безопасной. Каждый вечер завывали сирены, и я отправлял жену и детей в метро, а сам оставался работать в здании миссии. Впрочем, нас выручало одно обстоятельство:

неподалеку от миссии и посольства находилась тюрьма для военнопленных немецких офицеров. Вероятно, противник знал об этом, и налеты на наш район случались не так уж часто. Были, правда, случаи, когда на здание миссии падали "зажигалки". Но поскольку люди у нас были военные и знали, как с ними обращаться, то до пожара дело не доходило.

Довольно часто мне доводилось бывать в Форин оффисе, в имперском генеральном штабе, но, пожалуй, чаще всего - в адмиралтействе. Разумеется, мне, как моряку, было любопытно познакомиться с работой этого высшего военно-морского ведомства Великобритании, размещавшегося в старом мрачноватом здании на Трафальгарской площади, как раз напротив памятника Нельсону.

Подходя впервые к парадному подъезду здания, я вспоминал морские романы, где слово "адмиралтейство" произносилось с пиететом, как символ морского могущества Великобритании. Я еще встретил в коридорах и кабинетах адмиралтейства седых коммодоров, которые считали за величайшую честь носить мундир "флота его королевского величества", ведь он "лучший, сильнейший" в мире, а его мозговой центр - "умнейший" на земле.

Суровая военная действительность, однако, развеяла красивую легенду гитлеровцы беспощадно топили британский флот, относясь весьма пренебрежительно к мифу о его непобедимости.

Итак, высший орган адмиралтейства - совет, председателем которого является первый лорд адмиралтейства (воен.но-морской министр), лицо гражданское, как правило, представитель правящей партии, депутат парламента.

В совет адмиралтейства в зависимости от обстановки входило обычно от 9 до 15 членов (основное ядро): первый лорд адмиралтейства (военно-морской министр), первый морской лорд (начальник главного морского штаба), второй морской лорд (начальник личного состава флота), третий морской лорд (начальник кораблестроения и вооружения флота),четвертый морской лорд (начальник снабжения и транспорта флота), пятый морской лорд (начальник морской авиации).

Кроме того, в совет адмиралтейства входили заместитель и два помощника начальника штаба, парламентский и финансовый секретари, гражданский лорд и постоянный секретарь адмиралтейства (управляющий делами).

Таким образом, в состав совета адмиралтейства (поданным 1943-1944 гг.) входили четыре гражданских лорда - представители правящей партии [В результате реорганизации управления вооруяачшылш силами, проведенной в послевоенное время, в Великобритании было создано единое министерство обороны, а в его составе - департамент ВМС (вместо адмиралтейства), возглавляемый гражданским лицомпарламентским заместителем министра обороны по военно-морским силам. Повседневной деятельностью ВМС руководит совет обороны через адмиралтейский комитет (см.: Советская Военная Эпппклопедия. М., 1976, т. 1, с. 116).].

Адмиралтейство состояло из главного морского штаба, специальных отделов, различных советов, комитетов и учреждений. Начальник штаба (в бытность мою в Англии уже упоминавшийся адмирал флота Дадли Паунд), по существу, был главнокомандующим ВМС страны. Я уже упоминал, что с этим высокопоставленным лицом у меня сразу же не сложились отношения. С первой встречи я понял, что передо мной не только противник союзнических отношений, но и ловкий интриган, двуличный человек.

Уже в начале апреля 1942 года Паунд поставил кабинет министров Великобритании перед вопросом о нецелесообразности отправки конвоев к нам на Север из-за "географических и климатических" условий Арктики, которые якобы очень благоприятствуют немцам. Посылку конвоев он считал экономически невыгодным предприятием. Это была линия, которой Паунд придерживался на протяжении всей войны.

Между тем мы были глубоко убеждены, что при доброй воле и добросовестности в выполнении взятых на себя обязательств союзники могли не только проводить конвои, но и наносить значительный урон немецким военно-морским силам.

Для меня было очевидным, что доводы Паунда - лишь предлог для срыва поставок. Припоминается такой случай.

Нашему флоту не хватало тральщиков. То небольшое их количество, которое поставляли Соединенные Штаты, не могло удовлетворить наши потребности. Поэтому мы решили разместить заказ на эти корабли в Канаде. Оформив соответствующую заявку, я посетил Дадли Паупда и попросил использовать все его влияние, чтобы ускорить выполнение заказа. Первый морской лорд заверил меня, что необходимые инструкции будут направлены руководителям судостроительных фирм Канады. Тут следует напомнить, что Канада в те годы была еще британским доминионом и указание члена военного кабинета из метрополии могло возыметь свое действие.

Спустя некоторое время я по каким-то делам оказался в адмиралтействе и разговорился с офицером невысокого ранга. Несколько раз мы сталкивались с этим офицером по делам службы. В частности, я поинтересовался у него и судьбой нашего заказа на тральщики.

- Позвольте, позвольте, адмирал... Но существует предписание фирме отказаться от вашего заказа.

- Какое предписание? Я получил заверение первого морского лорда.

- Нет, простите, сэр. Как раз лорд Паунд и подписал письмо канадским фирмам.

- Этого не может быть! - воскликнул я.

Мой собеседник вынул какую-то папку, полистал в ней бумаги и протянул мне копию письма. Я быстро пробежал его глазами: действительно, это было письмо, рекомендовавшее канадским судоверфям отказаться от нашего заказа.

Внизу - подпись Паунда. Я знал, что первый морской лорд не принадлежит к числу наших друзей, но то, что он способен на подобное вероломство, мне и в голову не приходило.

Офицер, прекрасно понимавший союзнический долг, охотно разрешил мне взять копию письма и использовать его по своему усмотрению. Придя в очередной раз к Паунду, я спросил:

- Ну, как наш канадский заказ, адмирал?

- Насколько мне известно, с ним все в порядке, адмирал.

Тогда я вынул из папки копию письма и показал его первому морскому лорду. Паунд никогда не отличался красноречием. Словно не говорил, а жевал морской канат. Но тут, побагровев, он долго не мог вымолвить ни слова. Только озирался на своих помощников и переводчика.

- Адмирал,- не унимался я,- речь идет о тысячах человеческих жизней. Речь идет о победе над нашим общим врагом. Речь идет, наконец, о судьбах человечества, а вы занимаетесь...

Паунд смотрел куда-то под стол и бормотал, что, дескать, произошло досадное недоразумение. Но я-то знал, что дело не в недоразумении. Просто в английском правительстве были люди, которые так и не смогли подняться над своими предрассудками, не смогли даже во имя национальных интересов Великобритании отказаться от классовой ненависти к рабоче-крестьянскому государству.

Надо сказать, что с первым морским лордом у меня оставались неприязненные отношения. Окончательно они испортились после истории с конвоем "PQ-17", судьба которого во многом зависела от решения Паунда. Но об этом особый разговор.

Вернемся, однако, к структуре адмиралтейства и его ведущего органа главного морского штаба. В состав штаба входили управления - оперативное, боевой подготовки, планирования операций, военно-морской авиации, разведки. Начальником управления разведки в годы войны был вице-адмирал Рамбрук, а первым помощником у него пресловуто известный Ян Флеминг, создатель серии шпионских романов о Джеймсе Бонде. Именно это управление придало нам "опекунов" - так называли мы офицеров связи с союзными ВМС.

Сначала нас удивляло, что офицеры связи свободно говорят по-русски. Но потом выяснилось, что все эти "опекуны" - русские эмигранты, окончили гимназии, а то и университеты. Лейтенант Ушаков, например, был офицером царской армии и, по его словам, даже окончил Академию Генерального штаба. Все они, естественно, окончили специальные разведывательные курсы.

Офицеры связи сопровождали нас в поездках по стране, при посещении портов, кораблей и военных заводов. Мы обратили внимание, что в их присутствии наши собеседники становились крайне осторожными, но стоило "опекунам"

отойти (или по какой-либо причине отсутствовать), как тут же завязывался дружеский, откровенный разговор.

Надо сказать, что после приема или банкета бдительность наших телохранителей притуплялась. И тогда они даже позволяли себе пооткровенничать.

- Чертовски устал,- ворчал, зевая, "опекун", откинувшись на спинку дивана в каюте корабля.- Теперь бы отдохнуть. Так нет! Нужно садиться и писать рапорт начальству: что видел, что слышал... А разве все упомнишь?..

Старшим по связи с военной миссией был помощник начальника имперского генерального штаба бригадный генерал Файербресс. Этому профессиональному разведчику и подчинялись наши "опекуны". Надо сказать, что он не прочь был выдать себя за друга России, за ее доброжелателя. Это был тертый калач. И все же где-то довольно наивный.

Помнится, как-то на одном из приемов - это было уже осенью 1942 года Файербресс, изрядно набравшись, отозвал меня в сторону и, слегка покачиваясь на каблуках, сказал:

- Послушайте, адмирал. Вы знаете, как я хорошо отношусь к вашей стране и лично к вам. Но будем реалистами.

Сталинград вот-вот падет, и ваша страна вынуждена будет капитулировать...

- То же самое вы, генерал, говорили о Москве, но она выстояла, а гитлеровцы отступили...

- Это случайность, адмирал. Помогли морозы. Дважды вам не повезет. Так вот, у меня есть предложение: переходите со своим аппаратом ко мне на службу.

Тут мне пришлось сказать нашему "другу" такие недружественные, такие недипломатичные слова, что он на мгновение округлил глаза и застыл с бокалом в руке, а опомнившись, поспешил затеряться в толпе.

Пройдет каких-нибудь два-три месяца, изменится обстановка на советско-германском фронте, и Файербресс снова начнет лебезить, расточать приветливые улыбки и комплименты. Как будто ничего гадкого в недавнем прошлом этот человек и не говорил. Удивительная способность к перевоплощениям!

Однажды английский генерал сообщил мне, что в имперском генеральном штабе родилась идея: учредить в Москве должность специального представителя, который бы занимался координацией деятельности союзных военных миссий.

У Файербресса имелась и кандидатура. Он назвал майора Свона, своего секретаря.

Я знал этого Свона: не раз встречал его и в коридорах генштаба, и на коктейлях. И обратил внимание, что он довольно чисто говорит по-русски. На мой вопрос, откуда он знает язык, Свои ответил, что всегда интересовался великой северной державой, что язык изучил самостоятельно и что среди русских у него много друзей. Он говорид с той сверхискренностью, которая граничит с фальшью.

Я поинтересовался этим человеком. И совершенно неожиданно выяснил, что Свои в период интервенции находился в Архангельске, командовал там подразделением оккупационных английских войск, принимал личное участие в расправах над мирным населением островов в Белом море. Он и теперь оставался ярым антисоветчиком и, надо полагать, был профессиональным разведчиком. И вот такого-то человека прочили на роль координатора союзных военных миссий в Москве.

- Позвольте,- возразил я Файербрессу,- но чем будет заниматься майор, если все переговоры ведутся на более высоком уровне?

- Но у нас уже есть договоренность...- ответил генерал.

Спорить с Файербрессом я не стал. Но свои соображения о кандидате в координаторы счел необходимым довести до сведения руководства Генерального штаба и Наркомата иностранных дел. Между тем Файербресс уверял меня, что вопрос о Своне уже решен, что тот вот-вот получит визу. А через неделю сообщил:

- Свои все-таки едет в Москву. Завтра прощальный ужин.

- Это ваше дело.

- Ну почему же? Это - наше общее. Мы хотели бы пригласить на ужин вас, ваших заместителей и кое-кого из членов миссии.

Я поблагодарил за приглашение и не без иронии добавил:

- За майора Свона стоит выпить.

На ужине были сотрудники нашей миссии, и он прошел в дружеской обстановке. Но я на ужин не пошел, сославшись на плохое самочувствие. Сидел дома, а голову сверлила мысль: как Москва отреагирует на мое предостережение?

Спустя дня три получаю телеграмму наркома иностранных дел. Мне поручалось сообщить в имперский генеральный штаб, что в интересах дела прибытие в Москву господина Свона нежелательно.

Я в тот же день попросил Файербрес".а заехать в миссию. Худой, с рыжими усами и такими же рыжими остатками шевелюры, Файербресс представлял собой расхожий тип англичанина. Как всегда, он был чрезвычайно любезен. Когда-то он жил в Риге, в русской семье, чюбы досконально научить язык. И это ему удалось. Говорил он по-русски совершенно свободно. Видимо, поэтому его и назначили нашим "опекуном". Я пересказал ему текст телеграммы. Файербресс расхохотался.

- А вы знаете, адмирал, я еще на ужине сказал Свону:

пусть не укладывает чемоданов. Никуда он не поедет. "Почему?" удивился Свои. "Да потому, что все были на ужине, а адмирал не пришел. Дурной признак!"

- Вы сообразительны! - улыбнулся я.

- Еще бы! Как-никак я много лет проработал в Москве в нашем посольстве, - Ив каком качестве, генерал?

- Советника. У меня в таких делах есть кое-какой опыт.

В этом я не сомневался. Бригадный генерал Файербресс знал свое дело.

Многое в структуре и работе многочисленных звеньев адмиралтейства казалось нам не очень-то привычным. Прежде всего бросалось в глаза обилие гражданских лиц. Например, управление снабжения и продовольствия состояло сплошь из служащих - от директора до последнего клерка.

Нас удивляло, что в управлениях, в частности в управлении кораблестроения и вооружения, можно было встретить отделы, отделения, секции и группы, которые не имели определенного профиля. Скажем, одна группа занималась и паровыми машинами, и проблемами радиолокации.

- Разве нельзя радиолокаторщиков выделить в особую группу? - спрашивали мы.

- Пока не имеет смысла,- отвечали нам. - Паровые машины - пройденный этап, и работы над ними будут сокращаться. Что касается работ по радиолокации, то если они будут приняты флотом и объем заказов увеличится, тогда можно будет подумать о создании самостоятельной группы, а то и отдела.

Какие-то области деятельности адмиралтейства не могли не привлекать своей глубокой продуманностью, опорой на вековой опыт мореплавания, судостроения, подготовки кадров квалифицированных специалистов. Тут сказался практичный, рациональный ум англичан.

Возьмем, например, подготовку офицерских кадров для управленческого аппарата. Согласно правилам прохождения службы офицеры адмиралтейства набираются, как правило, с действующих флотов. Проработав года три в аппарате, они снова назначаются на боевые корабли или в систему береговой службы. Доступ в аппарат сразу же из военно-морского училища практически исключен. Англичане справедливо полагают, что настоящий боевой моряк должен потянуть сначала лямку на корабле.

Бывая у начальников управлений (департаментов), мы обратили внимание, что в приемных нет посетителей. Приемные пусты. Не сразу мы поняли, в чем дело. А все оказалось очень просто.

В адмиралтействе (да и во многих других учреждениях Англии) существует твердый порядок: подчиненный не имеет права приходить к начальнику "утрясать" вопросы. Он может прийти к руководящему лицу только в том случае, если тот его вызовет.

Связь между начальником и подчиненным осуществляется через секретаря. Именно ему подается документ, требующий визы. Ознакомившись с бумагой, секретарь готовит краткую аннотацию и передает все это руководителю департамента. Если тому суть вопроса ясна, то он накладывает резолюцию. Если что-то непонятно - вызывает сотрудника, готовившего документ, и вместе с ним и секретарем решает вопрос.

Руководители адмиралтейства любили повторять, что каждое должностное лицо обязано самостоятельно решать то проблемы, за которые оно несет ответственность. В противном случае ему нечего делать в адмиралтействе. Обращение подчиненного к начальнику с просьбой посоветоваться есть не что иное, как попытка сложить с себя ответственность за порученное дело. Такая система, говорили нам, лишь воспитывает у сотрудников инертность и леность мысли.

В период войны все военные учреждения Англии, в том числе и адмиралтейство, проводили жесткий режим экономии средств и времени. Это касалось даже таких мелочей, как разговор по служебному телефону по личным делам.

Я уже не говорю об экономии транспортных средств. Достаточно сказать, что на все адмиралтейство полагалось лишь две персональные машины: первому лорду адмиралтейства и первому морскому лорду. Остальные руководители управлений имели лишь право вызова дежурной машины.

Экономия во всем была частью обширной программы военных усилий англичан.

10. КОНВОИ

Об арктических конвоях военных лет написано немало.

И все же каждый раз, читая доклады или слушая рассказы очевидцев, не перестаешь удивляться мужеству моряков и тем поистине кровавым драмам, которые разыгрывались на этих огненных милях.

Я уже рассказывал, что конвойные операции начались первым военным летом и что к весне 1942 года в Советский Союз было отправлено в общей сложности 103 судна - английских и американских. Совсем немного: двенадцать конвоев за семь месяцев! Понятно, что размеры поставок нас далеко не удовлетворяли. Между тем английские правящие круги явно не спешили с наращиванием поставок. Они использовали любой повод, чтобы оттянуть согласованные сроки формирования конвоев.

В марте 1942 года из Исландии вышел очередной конвой.

В его составе насчитывалось 19 транспортов, в трюмах которых были танки, самолеты, пушки, автомашины... Но в пути, к сожалению, не обошлось без потерь. Авиация, эсминцы и подводные лодки противника потопили 5 транспортов.

Получил повреждение эсминец "Эклипс", а также крейсер "Тринидад", в связи с чем он вынужден был покинуть конвой и встать для ремонта в Мурманский порт. И хотя атаки обошлись гитлеровцам дорого - они потеряли Несколько кораблей и самолетов,- английское адмиралтейство не хотело более рисковать, особенно боевыми кораблями. Пошли в ход всякого рода аргументы: и что в Арктике очень сложные условия, и что оперативная обстановка якобы благопрпятствует противнику, и т. д. и т. п. Точку зрения английского военно-морского руководства откровенно выразил первый морской лорд Паунд. Он писал американскому адмиралу Кингу: "Арктические конвои становятся для нас камнем на шее".

Против посылки конвоев выступил и премьер-министр Черчилль. Он заявлял, что с конвоями надо подождать хотя бы до окончания полярного дня. Правда, в те дни он не получил поддержки президента США Рузвельта, подчеркивавшего "опасность политического эффекта подобного шага в Советской стране". Президент, видимо, понимал, что Советский Союз стоит перед большим летним наступлением гитлеровских войск.

Итак, страсти вокруг конвоев накалялись. Наша миссия, естественно, чувствовала это. Я знал о скопившихся судах, ждущих отправки в СССР, о чем сообщил в Москву. Не берусь утверждать, что именно это мое сообщение послужило основой для принятия решения: Ставка, надо полагать, имела различные источники информации. Как бы то ни было, но в первых числах мая мы с Майским получили послание И. В. Сталина, адресованное У. Черчиллю. В послании говорилось:

"У меня просьба к Вам. В настоящее время скопилось в Исландии и на подходе из Америки в Исландию до 90 пароходов с важными военными грузами для СССР. Мне стало известно, что отправка этих пароходов задерживается на длительный срок по причине трудностей организации конвоя английскими морскими силами.

Я отдаю себе отчет в действительных трудностях этого дела и знаю о жертвах, которые понесла в этом деле Англия.

Тем не менее я считаю возможным обратиться к Вам с просьбой сделать все возможное для обеспечения доставки этих грузов в СССР в течение мая месяца, когда это нам особенно нужно для фронта" [Переписка Председателя Совета Министров СССР..., г. 1, с. 56-57.].

Черчилль вынужден был считаться с просьбой главы Советскою правительства и с той позицией, которую, хотя и временно, занял президент США. В мае в Советский Союз были отправлены три конвоя - "PQ-14", "PQ-15" и "PQ-16".

В их составе было 83 транспорта. Не все они, к великому огорчению, дошли в наши северные порты. Так, из конвоя "PQ-14", затертого тяжелыми льдами севернее Исландии, 14 транспортов вернулись обратно, а одно судно погибло. Из двух других конвоев 10 судов погибли на переходе. И все же основная масса судов этих трех конвоев достигла портов назначения.

Кстати, о потерях. На войне они неизбежны. Тот же Черчилль, объявивший поход против отправки конвоев, но временно отступивший от занятой им позиции, в памятной записке генералу Исмею для начальников штабов, написанной в канун отправки конвоя "PQ-16", резонно заметил:

"Операция будет оправдана, если к месту назначения дойдет хотя бы половина судов".

В ходе проводки майских конвоев англичане потеряли два первоклассных крейсера - "Эдинбург" и "Тринидад".

Обстоятельства сложились так, что один из сотрудников нашей миссии оказался невольным свидетелем обеих этих трагедий, постигших наших союзников. Речь идет об инженеркапитане 2 ранга Сергее Георгиевиче Зиновьеве. И я позволю себе подробно рассказать его одиссею.

Где-то в конце апреля мне доложили, что С. Г. Зиновьев следует из Полярного в Англию на крейсере "Эдинбург".

Признаться, я ему позавидовал: путешествовать на таком крейсере - одно удовольствие.

Но оказалось, что завидовать-то и нечему. Впрочем, расскажу все по порядку, в той последовательности, как он сам мне поведал.

...В середине апреля 1942 года С. Г. Зиновьев, направлявшийся в Лондон, прибыл в Полярное. Вместе с ним были еще два офицера - Рогачев и Волков, следовавшие в США, где они должны были принять участие в работе советской закупочной комиссии. Командующий Северным флотом вице-адмирал А. Г. Головко сообщил, что в ближайшие дни все они будут отправлены в Англию с конвоем "QP-11". Впрочем, сам конвой уже вышел из Мурманска и Архангельска в море, но в Кольском заливе стоял готовый к отплытию флагманский крейсер "Эдинбург". Тот самый крейсер, в трюмах которого находилось семь тонн золота, которое предназначалось для закупки оружия у союзников. На этом корабле советским офицерам и предстояло совершить переход.

Утром 27 апреля они прибыли на крейсер и представились его командиру кептэну Фолкеру. Это был опытный моряк, простой и приветливый человек. Совершенно иное впечатление оставлял контр-адмирал Бонхэм-Картер, командующий силами непосредственного охранения конвоя. Он принял советских офицеров сухо и, процедив сквозь зубы несколько ничего не значащих фраз, встал, давая понять, что аудиенция окончена. Выходец из аристократической семьи, Бонхэм-Картер с высокомерием относился к советскому флоту, к профессиональной подготовке его матросов и офицеров.

Я останавливаюсь на этой черте в характере адмирала не случайно, ибо она-то, на мой взгляд, и сыграла немаловажную роль в последующей трагедии флагманского крейсера.

Перед выходом крейсера в море в штабе Северного флота английского адмирала познакомили с обстановкой на пути следования, указали на карте районы вероятного появления немецких подводных лодок. Но Бонхэм-Картер выслушал эти предупреждения со скучающим видом. Его, адмирала "лучшего флота в мире", учат какие-то дилетанты!

- Кажется, нам предстоит нелегкая работенка, сэр? - обратился к нему командир крейсера, когда они вышли из штаба.

- Чепуха! - буркнул адмирал.- Надеюсь, вы не относитесь к информации русских серьезно?

Наши офицеры, сопровождавшие англичан, были удивлены этим пренебрежительным отношением к информации штаба Северного флота. Но, разумеется, этикет не позволил вмешаться в разговор.

Рано утром 28 апреля крейсер вышел в море.

Это был новый, мощно вооруженный корабль. Его спустили на воду в 1938 году в числе других крейсеров этого типа.

Водоизмещение составляло 10 000 тонн. Крейсер имел двенадцать 152-миллиметровых орудий, еще двенадцать - 100-миллиметровых, шестнадцать - 47-миллиметровых, 8 торпедных труб. В его ангарах помещалось 4 гидросамолета. Весь этот сложный боевой организм обслуживал экипаж, насчитывавший свыше 750 человек.

Корабль был сильно перегружен: кроме экипажа на нем находилось свыше 300 пассажиров - раненые английские и американские моряки, прошедшие курс предварительного лечения в госпиталях Мурманска и Архангельска. На борту были также летчики из Чехословакии, которые кружным путем добирались в Англию. Все каюты корабля были набиты битком, и советским офицерам едва нашлось место: их разместили в корабельной церкви, под верхней палубой по левому борту. Правда, потом, движимый законами морского и союзнического гостеприимства, командир крейсера уступил Зиновьеву свою каюту, а сам перешел в походную - на мостик.

Разумеется, при такой перегрузке крейсер не мог развивать свою обычную скорость 32,5 узла и двигался со скоростью не более чем 17-18 узлов.

В состав охранения конвоя "QP-11" входили также 6 эсминцев, 4 эскортных корабля, корабль ПВО и тральщики.

Все они вышли вместе с конвоем, который на этот раз состоял из 13 транспортов.

"Эдинбург" быстро нагнал конвой и занял свое место в походном ордере.

Была уже не полярная ночь, но еще и не день, а как бы вечерние сумерки - серые, мрачные, перечерченные косыми линиями непрерывно падающего снега. Ветер гнал темные гривастые горбы волн. Далее пятидесяти метров ничего не было видно. Казалось, что крейсер шел один среди этого снежного полумрака, который охранял его и другие суда от налетов вражеской авиации. Те, кто ходил с конвоем, обычно любили такую погоду.

Наши офицеры знакомились с кораблем. Как и полагалось, они надели спасательные пояса. Пока шли в зоне действий Северного флота, Зиновьеву полагалось быть на носовом ходовом мостике. Место это было недалеко от флагманской каюты - в случае необходимости Зиновьева могли тотчас пригласить для консультации. И хотя с мостика ничего не было видно, он знал, что где-то поблизости на этом первом этапе пути находятся два английских эсминца и два советских - "Гремящий" и "Сокрушительный" [Путь конвоев был разделен на две операционные зоны. Одна тянулась от Англии через Исландию до острова Медвежий (точнее, до меридиана 20 градусов восточной долготы), конвои здесь обеспечивались исклточительно эскортом из английских кораблей; вторая зона занимала пространство от Медвежьего до Архангельска, движение конвоев на этом участке прикрывалось английскими кораблями и нашими силами - подводными, воздушными, надводными.].

В 16.00 на корабле, как обычно, подавали чай. В катоткомпании Зиновьев оказался рядом с чешским полковником.

Они разговорились, и тот после чая пригласил советского офицера к себе в каюту. Зиновьев отказался, сославшись на то, что намерен выйти на мостик и ознакомиться с обстановкой.

Собственно, этот отказ и спас Зиновьева от гибели: каюта полковника оказалась неподалеку от того места, куда угоди л а торпеда. Не знаю, что в таких случаях срабатывает:

просто ли зигзаг судьбы или обостренное чувство опасности.

Не успел Зиновьев подняться на палубу, как раздался оглушительный взрыв и корабль накренился на левый борт.

Над машинным отделением поднялся густой пар, вспыхнул отблеск пламени. И тут же корабль снова вздрогнул - послышался скрежет металла, вопли, взметнулся огонь, и тяжко раненный крейсер замедлил ход [После войны удалось установить, что крейсер торпедировала немецкая подводная лодка "И-456" типа VII-C. Эта лодка в 1943 году была потоплена канадским корветом.].

Потом уже выяснилось, что первый торпедный удар пришелся по машинному отделению, а при втором ударе одна из торпед срезала корму, которая теперь держалась на верхних листах обшивки корпуса.

В корме бушевало пламя и валпл густой столб дыма.

Огонь подбирался к салону и офицерским каютам, а оттуда было рукой подать до артпогребов главного калибра. Трагический конец казался неизбежным. В этой обстановке, как свидетельствует Зиновьев, командир не растерялся, он предпринимал все меры, чтобы спасти крейсер. Верхние листы обшивки корпуса были обрезаны автогеном, и оторванная часть кормы пошла на дно. Но это было не все. Масштабы повреждений вырисовывались постепенно. При осмотре обнаружилось, что средние гребные винты и винт левого борта полностью выведены из строя. Потеряны рули. Крейсер завалился на левый борт с креном в 10-15 градусов и беспомощно болтался на волнах. Теперь один, без эсминцев, он был беззащитен. Будь иной погода, вражеские бомбардировщики добили бы его.

Нужно было предпринимать решительные меры. Зиновьев предложил Бонхэм-Картеру отбуксировать крейсер в Кольский залив. Но тот и слышать об этом не хотел.

- Подождем, когда подойдут эсминцы...

Были приняты меры, чтобы уменьшить крен крейсера.

Но когда дали ход машиной правого борта, постепенно увеличивая обороты, гребной валопровод стал вибрировать.

Можно было идти со скоростью не больше шести узлов. Но без руля крейсер двигался не прямо, а по спирали.

Как говорится, пришла беда - открывай ворота. Когда из ангаров выкатили гидросамолеты, то выяснилось, что у них не заводятся моторы. Стало быть, крейсер не мог защитить себя сг воздуха. Самолеты пришлось ставить обратно в ангары.

Наконец рано утром 1 мая к крейсеру подошли два английских эсминца. Они было попытались взять корабль па буксир, но тросы не выдерживали и рвались. Вскоре появились два наших эсминца - "Гремящий" и "Сокрушительный". В этих условиях представилась возможность облегчить крейсер: перевезти на эсминцы пассажиров, а также перегрузить золото. Кстати сказать, Зиновьев предлагал это сделать, но Бопхэм-Картер не согласился.

Вечером 1 мая наши эсминцы были вынуждены возвратиться в Кольский залив: запасы топлива кончались.

Утром 2 мая к "Эдинбургу" подошло посыльное судно "П-18", а затем и буксир, присланные командующим флотом А. Г. Головко.

Казалось бы, теперь снова были возможности для отбуксировки крейсера, тем более что вице-адмирал А. Г. Головко обещал усилить эскорт эсминцами и авиацией. Но Бонхэм-Картер не хотел внять голосу разума. И его упрямство обернулось настоящей трагедией.

Зиновьев стоял на мостике, когда раздался сигнал тревоги. Вскоре в снежном полумраке появились темные силуэты трех немецких эсминцев. Они открыли по "Эдинбургу"

шквальный огонь. Крейсер ответил также мощным огнем.

Неизвестно, чем бы закончилась эта артиллерийская дуэль, если бы не энергичные действия экипажей английских эсминцев, Несмотря на слабое вооружение (половина пушек на эсминцах была снята, чтобы увеличить запасы топлива в арктических конвоях), они мужественно вступили в неравный бой. Эсминцы искусно маневрировали, ставили дымовые завесы и в течение двух часов так и не дали противнику воспользоваться торпедами.

Зиновьев и его спутники Рогачев и Волков все это время находились на нравом борту верхней палубы и, держась за поручни, наблюдали за событиями. И вдруг крейсер содрогнулся: в левый борт угодила торпеда. Корабль еще больше накренился. И тогда среди матросов началась паника. Не ожидая приказа, они бросились к шлюпкам и резиновым ботам. Многие прыгали за борт, одни в шинелях, другие - сбросив их.

Никакие команды не могли остановить панику. А тем временем на горизонте появились силуэты четырех кораблей.

- Немцы! Немцы! - послышались крики.

По корабли приближались английские - из охраны конвоя. И вот уже паника сменилась ликованием. Теперь матросы от радости размахивали руками и обнимались.

Как только первый траулер подошел к высокому правому борту "Эдинбурга", не успев даже его коснуться, матросы с крейсера начали прыгать на спасительную палубу. При этом многие поломали себе руки, ноги, ребра. Счастливее оказались те, кто падал в воду: их потом подобрали невредимыми. Да, страшная картина эта паника. Тут действует не здравый смысл, а животный инстинкт. Конечно, все было бы иначе, если бы пересадка на другой корабль была поручена волевому, энергичному офицеру, способному навести должный порядок. Но командование крейсера, как справедливо заметил Зиновьев, допустило ошибку еще до выхода в море:

выздоравливающие матросы, выписанные из госпиталей, не были расписаны по боевым постам, они не знали своих обязанностей в случае тревоги и поэтому слонялись во время боя без дела. Они-то, перепугавшись, и бросились за борт.

Их примеру последовала и часть экипажа крейсера.

Пока Зиновьев наблюдал эту сцену, он вдруг неожиданно почувствовал, что в ботинке захлюпала кровь. Он отпустил поручни, попытался пройти по скользкой, обледенелой накренившейся палубе и упал, скатившись за борт...

Очнулся он уже в каюте командира английского эскортного корабля-траулера. Командир окружил его заботой и вниманием - ему выдали сухое белье, напоили чаем с ромом.

Рогачев и Волков навестили Зиновьева. Эскортный корабль был настолько перегружен, что дверь каюты не открывалась - такая была теснота.

Бой закончился. Оказалось, что один из немецких эсминцев получил столь серьезные повреждения, что, сняв команду, гитлеровцы сами потопили его. Два других корабля тоже серьезно пострадали, но все же ушли своим ходом.

Крейсер "Эдинбург" все еще находился на плаву. Его еще можно было буксировать в Кольский залив. На это потребовалось бы не больше двух-трех суток. Но контр-адмирал Бонхэм-Картер приказал затопить крейсер. Эсминцы выпустили три торпеды. Подняв гигантский фонтан воды, крейсер носом погрузился в морскую пучину.

[С начала 50-х годов многие фирмы и общества приступили к разработке различных проектов по подъему золота, находившегося на крейсере "Эдинбург".

В 1980 году английская фирма "Рисдон-Бизли" с помощью специально оборудованного судна "Дроксфорд" (водоизмещение 1400 тонн, команда 38 человек) обнаружила местонахождение потопленного крейсера. Он лежал на дне Баренцева моря на глубине 260 метров в 260 милях от Кольского залива и в 300 милях от северного побережья Норвегии. Еще раньше было известно, что золото в слитках (каждый весом по 11-13 килограммов), что всего слитков 465 и что все это сокровище покоится в трюмах под 3-й и 4-й башнями главного калибра.

Из сообщений печати читатель уже знает, что в 1980 году между Советским Союзом и Великобританией был заключен договор о подъеме золота с затонувшего корабля. А затем, в апреле 1981 года, был подписан контракт с английской фирмой "Джессон марин Рикавери лимитед". И вот спасательное судно "Стефанитурн" отправилось в заданные координаты. На нем кроме команды находилось 15 водолазов, прошедших специальную подготовку. Англичане применили новый метод при водолазных работах - сатурацию. Суть его в том, что перед погружением кровяное давление человека повышается с помощью кислородно-гелиевой смесп.

Спасательные работы начались. Первые погружения показали, что крейсер лежит на борту, вверх пробоиной, что доступ к золоту преграждают груды исковерканного металла. Водолазам потребовалось немало времени, чтобы расчистить проходы к нужным трюмам. Можно было бы применить сварку, но рядом находились погреба с боезапасами.

Постепенно все трудности были преодолены, и 16 сентября 1981 юда водолаз Джон Росье взволнованным голосом сообщил наверх, чю нашел первый слиток золота. За несколько недель напряженной работы водолазы подняли наверх 431 золотой слиток. Дальнейшие работы пришлось прекратить из-за штормовой погоды.

Драгоценный груз вскоре был доставлен в Мурманск и после выплаты вознаграждения фирме спасателю поделен между СССР и Великобританией в пропорции 3: 1.]

Эскортный корабль 5 мая доставил С. Г. Зиновьева в Полярное. Его сразу же пригласили на ФКП, где он подробно доложил вице-адмиралу А. Г. Головко о походе "Эдинбурга"

и его трагической гибели.

14 мая из Кольского залива выходила на Британские острова английская эскадра во главе с крейсером "Тринидад". Случилось так, что С. Г. Зиновьев снова должен был идти на крейсере (Рогачев и Волков шли на эсминцах). Напутствуя его, командующий Северным флотом А. Г. Головко сказал: "Надеюсь, на сей раз все обойдется благополучно.

То, что вы пережили на "Эдинбурге", второй раз не повторится". Увы, повторилось!

Накануне похода Зиновьев прибыл на крейсер, представился командиру. Каково же было его удивление, когда в адмиральской каюте он встретил уже знакомого БонхамКартера. "У меня,- рассказывал он потом,- сразу же шевельнулось недоброе предчувствие. Но менять решение уже было поздно".

"Тринидад" был новым кораблем. Его водоизмещение составляло около 10 000 тонн, скорость свыше 32 узлов. Он был вооружен двенадцатью 152-миллиметровыми, двенадцатью 100-миллиметровыми и шестнадцатью зенитными орудиями.

В ангарах крейсера размещалось 3 гидросамолета.

Мурманск, где некоторое время ремонтировался крейсер, подвергался непрерывным налетам вражеской авиации, к тому же здесь не хва!ало ремонтных средств, поэтому английское командование решило перевести крейсер в один из американских доков.

"Тринидад", подобно "Эдинбургу", был перегружен пассажирами - матросами и офицерами, возвращающимися из госпиталей, а также чешскими и польскими офицерами.

Уже в первые дни похода в хвост эскадры пристроился самолет-разведчик противника. Он не выпускал ее из виду, держась на расстоянии, недосягаемом для корабельной зенитной артиллерии.

Все понимали, что теперь вот-вот появится немецкая авиация. Погода стояла тихая. Низкие редкие облака с разрывами создавали идеальные условия для бомбежки.

И действительно, к вечеру 16 мая самолеты появились.

Они шли на эскадру эшелонами - по 12-15 бомбардировщиков и 5-6 торпедоносцев. Те и другие в первую очередь старались наносить удары по крейсеру, а уж потом по эсминцам.

"Тринидад", не прошедший полного ремонта, не мог развить скорость больше 17-18 узлов. Но он так искусно маневрировал, делал такие резкие повороты, что долгое время избегал прямых попаданий.

Около шести часов продолжались воздушные атаки.

Взрывы сотрясали корабль, тонны воды обрушивались на его палубу. К исходу шестого часа один из торпедоносцев нанес удар в корму правого борта. На крейсере тут же вспыхнул пожар.

С ходового мостика Зиновьев перешел в кормовое помещение, чтобы ознакомиться с размерами повреждений. В нос ему ударил едкий дым. Свет погас, и ничего нельзя было увидеть. Зиновьев с трудом выбрался на верхнюю палубу.

Но в это время раздались взрывы: одна бомба угодила в дымовые трубы, другая - в нос корабля.

Крейсер, охваченный пожаром, потерял ход. На море горел вылившийся из цистерн мазут. Эсминцы пытались приблизиться к флагману, но всякий раз вынуждены были отходить, так как на нем рвались снаряды.

У Зиновьева загорелась одежда, пламя обжигало ноги, и он прыгнул за борт. А когда вынырнул из воды, потерял сознание.

Очнулся он в кают-компании английского эсминца. Хотел было встать, но почувствовал острую боль... Ноги оказались забинтованными.

От корабельного врача и матроса-санитара он узнал: эсминцы получили приказ торпедировагь крейсер, дабы он не достался противнику. "Тринидад" пошел на дно только после третьей торпеды, пошел носом, обнажив корму с гребными винтами. Экипаж понес большие, потери, многие ранены, но еще больше было обожженных.

Так в течение двух недель англичане потеряли два крейсера. Оба они пошли на дно как флагманские корабли под флагом контр-адмирала Бонхэм-Каргера.

Да, Бонхэм-Картер был, по крайней мере, невезучим адмиралом. Но теперь меня занимала судьба Зиновьева: ведь я знал, что после гибели "Эдинбурга" он возвращался в Лондон на "Тринидаде". Но вот проходят все сроки, а Зиновьева все нет и нет. В адмиралтействе, где я пытался что-либо выяснить, ответили, что Зиновьев в списках подобранных с крейсера "Тринидад" не числится. Выходит, он погиб? Какова же была наша радость, когда в первых числах нюня Сергей Георгиевич как ни в чем не бывало появился в миссии.

- Жив! - воскликнул я.

И мы обнялись. Из его рассказа выяснилось следующее.

Дивизион из пяти эсминцев, на одном из которых находился Зиновьев, взял курс на Англию. Вечером 17 мая по корабельной трансляции сообщили, что через два-три часа корабли окажутся вне зоны досягаемости немецкой авиации.

Но на следующий день дивизион встретил идущую встречным курсом английскую эскадру (четыре крейсера - "Нигерия), "Норфолк", "Кент" и "Ливерпуль" - и пять эсминцев) под командованием контр-адмирала Бэрроу. Это были силы дальнего прикрытия конвоев "PQ-16" и "QP-12", видимо спешившие на помощь эскадре Бопхэм-Картера.

Дивизиону пришлось развернуться и лечь на обратный курс. Примерно через пять-шесть часов эскадру обнаружил противник. Его бомбардировщики и торпедоносцы шли на корабли поэшелонно, как в свое время на "Триштдад".

Эсминцы вели интенсивный огонь, стараясь перерезать курс торпедоносцам, наносившим торпедные удары по крейсерам. Так, эсминец, на котором шел Зиновьев, несколько раз подставлял врагу свой борт. Но торпедоносцы поднимались над эсминцем, как бы переваливались через него, и летела на крейсера.

Еще неизвестно, когда Зиновьев попал бы в Англию, если бы корабль, на котором он шел, не получил повреждение.

Водой затопило первое котельное отделение. Эсминец застопорил машины, команда стала заводить пластырь. А тем временем воздушные атаки прекратились, и корабли эскадры, за исключением эсминца, вышли из боя невредимыми. По корабельной трансляции сообщили, что было сбито три вражеских самолета.

Поврежденный эсминец, однако, мог развивать скорость не больше 8-10 узлов. Учитывая это, командующий эскадрой приказал эсминцу идти самостоятельно в Исландию.

Только 22 мая 1942 года Зиновьев прибыл наконец в Рейкьявик, где его положили в госпиталь. После лечения Сергей Георгиевич перебрался на Британские острова.

Особо следует сказать о конвое "PQ-17", вышедшем из Хваль-фиорда (Исландия) 27 июня 1942 года. Это был самый большой конвой за всю войну. Он состоял из 37 транспортных судов (3 из них вскоре возвратились в Исландию), в основном американских и английских, и 19 кораблей непосредственного охранения (в том числе 6 эсминцев). Для прикрытия конвоя в море были выделены две большие группы кораблей. Одну из них (4 крейсера и 3 эсминца) возглавлял контр-адмирал Гамильтон, другую (2 линейных корабля, авианосец, 2 крейсера и 8 эсминцев) - командующий флотом метрополии адмирал Тови.

И хотя силы охранения и прикрытия были довольно мощными, вполне способными надежно защитить конвой, он оказался вдребезги разгромлен противником. На дно пошло 22 торговых судна, одно спасательное и танкер. Вместе с ними на дне оказалось 210 бомбардировщиков, 430 танков, 3350 автомашин и почти 100 тысяч тонн других ценных военных грузов. Я имею в виду радиолокационные станции, боеприпасы, стальные листы, продовольствие и т. д.

Разгром конвоя "PQ-17" был использован английскими правящими кругами как повод для того, чтобы оттянуть отправку следующих конвоев и вообще затормозить поставки оружия, в котором так нуждалась наша армия накануне сражения под Сталинградом.

В то время еще не были известны многие подробности разыгравшейся на море трагедии. Буржуазная пресса замалчивала истинные причины гибели конвоя. Но вот прошли годы, десятилетия, и картина стала ясной. Позволю себе отступить от жанра воспоминаний и хотя бы вкратце осветить события по документам, получившим огласку.

Начну с обстановки, сложившейся на Крайнем Севере.

После разгрома немецких войск под Москвой, а также из-за затруднений в Северной Африке и тех угроз, которые возникли в арктических районах, Гитлер опасался вторжения англосаксов в Норвегию. И он решил укрепить северное крыло Восточного фронта: перевести в норвежские фиорды крупные надводные корабли. При этом он считал, что корабли можно использовать и для перехвата конвоев, идущих в наши северные порты.

В январе 1942 года линкор "Тпрпиц" стал на якорь в Тронхейме. Это был новейший и самый мощный в то время корабль в мире (водоизмещение 52 600 тонн, скорость до 30 узлов, восемь 381-миллиметровых орудий главного калибра, экипаж 1600 человек). В конце февраля в Тронхейм отправились тяжелые крейсеры "Принц Евгений" и "Адмирал Шеер". Правда, при подходе к Норвегии английская подводная лодка торпедировала "Пршща Евгения". Крейсер потерял руль и вынужден был возвратиться дтя ремонта в Германию.

В феврале же на север Норвегии было решено перевести линкоры из Бреста, прорвавшиеся через Ла-Манш. Несколько позднее в норвежские фиорды прибыл также тяжелый крейсер "Адмирал Хиппер".

Итак, противник сосредоточил в трех базах норвежского побережья Тронхейме, Нарвике и Киркенесе - целую эскадру, способную вести активные действия против конвоев.

Кроме линкоров и крейсеров он имел здесь 8 эсминцев, 20 нодводных лодок. На аэродромах Северной Норвегии базировалось 264 самолета, в том числе пикирующие бомбардировщики 10-87, торпедоносцы-бомбардировщики "Хейнкель-115".

В середине апреля Гитлер издал приказ об активных действиях против конвоев, идущих в Мурманск. Усиливались подводный флот, разведывательная, бомбардировочная и торпедоносная авиания в этом районе. По приказу фюрера Мурманск должен был "подвергаться постоянным ударам с воздуха". "Воды между островом Медвежий и Мурманском,- указывалось в приказе,- должны находиться мод непрерывным контролем. Конвои не должны проходить!"

Англичане понимали, что каждый провод конвоя на восток становится крупной операцией на море. Адмирал Товя получил подкрепление: количество прошволодочпых кораблей в силах охранения было доведено до десяти единиц. Наши самолеты по просьбе англичан бомбили аэродромы в Северной Норвегии.

Как я уже говорил, ярым противником конвоев был первый морской лорд Паунд. Адмирал Тови также скептически относился к отправке конвоев и считал, что если нельзя их совсем отменить, то надо по крайней мере дождаться лучших. погодных условий, когда кромка льда сдвинется на север, и значительно сократить число конвоев.

Между тем германское командование не теряло времени.

Уже к 14 июня 1942 года оно разработало нлан операции по уничтожению "PQ-17", получившей кодовое наименование "Найтс мув". Гитлер этот план в принципе одобрил, но не дал окончательного согласия на участие в операции тяжелых кораблей, опасаясь английских авианосцев.

Главное, что предусматривалось планом,- это уничтожение транспортного тоннажа конвоя. Что касается кораблей эскорт, то борьба с ними рассматривалась как побочная задача.

Против конвоя гитлеровцы собирались привлечь все свои военно-морские силы, базирующиеся в Норвегии. По плану фашистские корабли двумя группами должны были выйти на полной скорости из своих баз и одновременно достичь точки в ста милях северо-западнее мыса Нордкап. Эта точка находилась примерно на полпути от выбранного места атаки конвоя, восточнее острова Медвежий. "...Наиболее благоприятные условия для атаки конвоя существуют в районе к востоку от острова Медвежий, между меридианами 20 и 30 градусов восточной долготы",- считал командующий германским флотом адмирал Шнивинд. (Англичане же предполагали, что нападение на конвой произойдет западнее острова Медвежий.)

Операция "Найтс мув" была тщательно и во всех вариантах продумана. Конвой предполагалось уничтожить стремительным ударом, до подхода английских кораблей дальнего прикрытия.

Бы ни и еще варианты уничтожения конвоя. Но в любом случае вступать в бой с превосходящими силами противника не рекомендовалось. Это был один из основополагающих принципов военно-морской доктрины Германии.

Так выглядел план операции "Найтс мув". Как же собирались наши союзники защищать конвой от нападения крупных немецких кораблей?

Командующий флотом метрополии адмирал Тови хотел решить эту задачу двумя способами: при помощи подводныч лодок, находящихся у берегов Норвегии, и при помощи маневра. Смысл же маневра заключался в том, чтобы заманить немецкую эскадру как можно дальше на запад. Для этого он намеревался из района, где, по его расчетам, могла быть немецкая эскадра (примерно 10 градусов восточной долготы), резко повернуть конвой на обратный курс и в течение 12- 18 часов отходить назад. Если немецкие корабли откажутся от преследования, то они, очевидно, вернутся к Нордкапу, где и к подвергнут атакам подводные лодки.

Итак, адмирал Тови надеялся превратить операцию по проводке конвоя в ловушку для "Тирпица". Но командующий эскадрой крейсеров Гамильтон не собирался вступать в бой с любой группой немецких кораблей, в которой окажется "Тирпиц". Он хотел вывести его в район, где возможен был перехват линкора флотом метрополии.

27 июня адмиралтейство отправило адмиралам Тови и Гампльтону радиограмму, в которой формально отклонялось предложение о так называемой ловушке для "Тирпица".

"Наша основная цель - привести в порты назначения как можно больше судов конвоя",- говорилось в радиограмме.

Но в ней содержались положения, учитывающие различные ситуации, допускалась, в частности, возможность "повернуть конвой на обратный курс", "втянуть в бой (разумеется, западнее острова Медвежий - Н. X.) линейный корабль "Тирпиц". Указания адмиралтейства ограничивали действия Гамильтона. "В принципе крейсерским силам прикрытия,- гласила радиограмма,- не следует идти на восток далее острова Медвежий, если конвою не угрожает нападение подводных сил противника, с которыми крейсерские силы могли бы вступить в бой. В любом случае крейсерские силы прикрытия не должны идти восточнее меридиана 25° в. д.". Странным представляется и положение о том, что восточнее острова Медвежий могут возникнуть обстоятельства, при которых "судам будет лучше всего рассеяться и продолжать движение в русские порты самостоятельно".

Ну а теперь проследим, как развивались события. Напомню: конвой вышел из Исландии 27 июня. А 1 июля он впервые был обнаружен немецким четырехмоторным самолетом "Фокке-Вульф-200", а затем подводной лодкой. Командир сил охранения капитан 3 ранга Брум счел возможным нарушить радиомолчание и сообщить в Лондон о сложившейся ситуации. Теперь противник довольно точно знал, где находится "PQ-17". В тот же день немецкая авиация обнаружила линейный флот адмирала Тови.

Вечером 2 июля немецкие самолеты атаковали конвой, но безуспешно. А несколько часов спустя из Тронхейма вышла группа кораблей - линкор "Тирпиц", крейсер "Хиппер" и несколько эсминцев. Вслед за этой группой из Нарвика направилась в море другая группа кораблей во главе с карманным линкором "Лютцов". Однако из-за сильного туманя при выходе из пролива Тьелд-саунд линкор сел на моль и повредил днище. "Лютцов" вернулся в базу и в дальнейшем не участвовал в операции. Кстати, три эсминца, еонрою,,давшие "Тирпиц", при выходе из Вест-фиорда наскочили на подводную скалу и тоже "вышли из игры".

Гамильтон получил шифровку, из которой следовало, что "Тирпиц", "Хиппер"_ хотя и вышли из Тронхейма, но непосредственной угрозы конвою пока не создают. Туман способствовал продвижению конвоя, и никаких особых мер, отмечало адмиралтейство, предпринимать пока не следует.

В ночь на 4 июля немецкая авиация снова атаковала конвой. Один из "хейнкелей" торпедировал американское судно "Кристофор Ньюпорт". Однако это был единичный случай.

И хотя за конвоем противник пытался следить в течение всей ночи, он вынужден был признать, что ни его авиация, ни подводные лодки за это время контакта с конвоем не имели.

Наступило утро 4 июля. "Тирпиц" и другие корабли стояли в это время в Альтен-фиорде. Они воздерживались от выхода в море, так как немцам не удалось установить намерения командования сил прикрытия конвоя. Между тем эскадра контр-адмирала Гамильтона уже входила в самую опасную зону. В соответствии с распоряжением адмиралтейства командующий эскадрой не мог следовать далее 25 градусов восточной долготы. А он уже пересек 24-й меридиан. Получалось, что Гамильтон должен был повернуть на обратный курс, пройдя всего лишь один градус.

Линейные силы командующего флотом метрополии адмирала Тови находились в тот момент намного севернее конвоя, вне радиуса действия немецкой авиации. Они все еще ожидали появления тяжелых кораблей противника, хотя те, как я уже говорил, находились в Альтен-фиорде.

Первый морской лорд тем временем собрал штабное совещание, на котором спросил у капитана 1 ранга Аллена, непосредственно отвечающего за организацию конвоя: "Снабжены ли торговые суда конвоя "PQ-17" индивидуальными кодами? И можно ли в случае их рассредоточения поддерживать с ними связь?" На эти вопросы он получил утвердительные ответы.

Таким образом, Паунд, который был вообще против посылок конвоя, решил, что в случае появления немецких тяжелых кораблей конвой должен быть рассредоточен. Но пока точных данных о нахождении "Тирпица" и других тяжелых сил немцев союзники не имели.

Немцы не вводили в действие свои тяжелые корабли во главе с "Тиршщем" потому, что их разведка несколько раз неправильно определяла силы эскадры Гамильтона. Она считала, что в ее составе находится линкор (ложная труба на одном из крейсеров), а крейсер "Унчита" с двумя поплавковыми гидросамолетами приняла за авианосец.

Вечером 4 июля к конвою приблизились более двадцати "хейпкелей". Каждый из них был вооружен двумя авиационными торпедами. Начались атаки с малой высоты. Торговые суда защищались всем оружием, которое было в их распоряжении,- пушками, пулеметами (на судах имелись 100-миллиметровые орудия, пушки Бофортса, "эрликоыы").

Немцы потеряли один самолет. Торпедами были повреждены три судна из состава конвоя, в том числе советский танкер "Азербайджан". Над танкером поднялось пламя высотой примерно 60 метров, но команда мужественно и быстро справилась с огнем. Зенитный орудийный расчет танкера, укомплектованный исключительно женщинами, не переставая вел огонь по вражеским самолетам. Когда к горящему "Азербайджану" подошел спасательный баркас с предложением снять команду, с танкера ответили: "В помощи не нуждаемся, просим отойти от судна!"

Через некоторое время, ко всеобщему удивлению, "Азербайджан" просигналил командиру конвоя: "Докладывает номер пятьдесят второй. Занимаю свое место в ордере".

Не менее мужественно вела себя и команда советского танкера "Донбасс". Артиллеристы танкера открыли по самолетам прицельный огонь и сбили их с курса. Противник сбросил торпеды поспешно - они прошли мимо целей, под крутым углом, врезавшись в воду.

А вот судьбы двух союзных судов - "Уильям Хупер" и "Нэйварино", получивших в том бою повреждения, оказались печальными. Покинутые командами, они были расстреляны тральщиками капитана 3 ранга Брума. Кстати замечу, что добивание своих судов становилось у англичан чуть ли не правилом. Однако топить судно с дорогим грузом, даже не выяснив как следует размеров его повреждения, не попытавшись спасти,- это не только бессмысленно, но и просто идет вразрез со всеми добрыми морскими традициями.

И дело тут не только в нарушении традиций. По инструкции английского адмиралтейства корабли эскорта должны были топить суда, получившие повреждения от торпед или авиабомб. Во многих же случаях эти суда, имевшие отнюдь не смертельные ранения и остававшиеся на плаву, вполне могли продолжать путь.

Впрочем, команды транспортов, зная об указании адмиралтейства, как правило, и не стремились их спасти. Я вовсе не хочу ставить под сомнение мужество, стойкость и храбрость английских и американских моряков. Подавляющее их большинство вели себя достойно. Просто я еще раз хочу усомниться в правильности решения адмиралтейства добивать поврежденные суда с грузом. Их можно было спасти!

В этом отношении добрый пример показала команда теплохода "Старый большевик", шедшего в составе конвоя "PQ-16". За трое суток она отразила около пятидесяти вражеских атак с воздуха. На судне вспыхнул пожар. Но люди мужественно боролись с огнем, а зенитчики даже сбили вражеский бомбардировщик.

Командир английского эскорта предложил морякам "Старого большевика" покинуть судно и перейти на один из кораблей охранения. В соответствии со все той же злополучной инструкцией он намеревался потопить поврежденный теплоход. Капитан "Старого большевика" И. И. Афанасьев отсигналил: "Мы не собираемся хоронить судно".

Конвой ушел, бросив на произвол судьбы горящее судно, людей, ценные грузы. Однако "Старый большевик" был спасен благодаря мужеству и самоотверженности моряков. Через сутки пожары были потушены, повреждения устранены, и судно снова получило возможность двигаться. Теплоход доставил весь груз в целости и сохранности в порт назначения. Примечательно, что английское адмиралтейство объявило благодарность команде "Старого большевика".

Подвиг "Старого большевика" по достоинству оценило Советское правительство: теплоход был награжден орденом Ленина, а три члена экипажа - капитан И. И. Афанасьев, первый помощник капитана М. П. Петровский и рулевой Б. И. Аказенок - получили Золотую Звезду Героя.

Однако вернемся к конвою "PQ-17". Примерно в то время, когда спасательные суда подбирали моряков с двух транспортов, торпедированных "хейнкелями" и добитых кораблями охранения, из Лондона одна за другой на имя Тови и Гамильтона поступали радиограммы от Дадли Паунда: "Секретно. Весьма срочно. Крейсерам на полной скорости отойти на запад...", "Секретно. Срочно. Ввиду угрозы подводных кораблей конвою рассеяться и следовать в русские порты...", "Секретно. Весьма срочно. Конвою рассредоточиться...". Из этих радиограмм Тови и Гамильтон могли сделать только один вывод: адмиралтейство располагает информацией о намерении немецкого линейного флота во главе с "Тирпицем", который где-то рядом, атаковать конвой.

На самом деле крупные немецкие корабли по-прежнему стояли на якорях в Альтен-фиорде. Более того, немецкое командование почти на сто процентов исключало возможность их использования. Любопытно, что именно в те часы, когда от первого морского лорда поступали панические радиограммы, штаб руководства войной на море в Берлигю готов был полностью отказаться от проведения операции "Найгс мув" и намеревался отвести "Тирпиц" и другие тяжелые корабли из Альтен-фиорда в Нарвик и Тронхейм.

Английский историк Давид Ирвинг в книге "Разгром конвоя "FQ-17" [Ирвинг Д. Разгром конвоя "PQ-17". Пер. с англ. М., 1971.], изданной в 1968 году в Лондоне-и переведенной на русский язык (под редакцией и с предисловием И. Г. Кузнецова), дает подробное описание того самого злополучного часа, который предшествовал преступному (не боюсь этого слова) распоряжению адмирала флота Паунда.

Автор книги пишет, что примерно в 20 часов 30 минут Паунд спустился в бетонированное укрытие за зданием адмиралтейства, так называемую "цитадель". По узкому коридору вместе с сопровождающими его офицерами он прошел в кабинет майора административной службы Дэннинга. ведавшего разведкой действий немецких кораблей.

Паунд спросил Дэннинга, вышел ли "Тиршщ" из Альтен-фиорда. Тот ответил, что если бы "Тиршщ" вышел оттуда, то ему, Дэннингу, наверняка было бы это известно.

"В таком случае можете ли вы с уверенностью сказать, что "Тирпиц" все еще находится в Альтен-фиорде?" - спросил Паунд. Офицер разведки ответил: его разведывательные источники обязаны доносить ему не о том, что линейный корабль стоит на якоре, а о том, вышел ли он в море, пока же не было никаких признаков того, что линейный корабль готовится к выходу в море в течение ближайших часов.

Затем Паунд снова пересек коридор и вошел в комнату, где находился разведывательный пост центра по слежению за движением подводных лодок противника. Начальник поста капитан 3 ранга Роджер Уинн, как и Дэннинг, был одним мз самых проницательных офицеров разведки всех трех видов вооруженных сил. Он досконально знал все нюансы немецкой стратегии и тактики использования подводных сил.

Уинн доложил Паунду, что подводная обстановка очень серьезная. У начальника поста, как он сам признавал позднее (уже в период расследования), действительно было достаточно данных, из которых вытекало, что для крейсерских сил Гамильтона в Баренцевом море сложилась картина поистине угрожающая. Но речь, как я понимаю, шла об угрозе со стороны подводных лодок.

Как видим, после посещения "цитадели)), описанного Д. Ирвингом на основании тех бесед, которые состоялись в 1963 году с вице-адмиралом Норманом Дэшшпгом и членом верховного суда Уинном, у Паунда не было достаточных оснований для отправкп первой радиограммы на отвод крей(еров на запад, да еще с грифом "Весьма срочно". Никакой срочности в отводе крейсерских сил Гамильтона не было, тем более что запас топлива на кораблях сохранялся.

Паунд боялся "Тирпипа". Он опросил по очереди всех присутствующих в его кабинете офицеров, что они предлагают, чтобы избежать разгрома конвоя немецкими крупными кораблями. Все опрошенные, кроме заместителя начальника морского штаба адмирала Мура, высказались против рассредоточения конвоя. Они считали, что делать это преждевременно. Тем не менее Дадли Паунд собственноручно написал радиограмму, приказывавшую конвою "рассеяться и следовать в русские порты".

Но что же было дальше, после получения приказа Паунда? Что касается конвоя и крейсерских сил Гамильтона, то указания были до предела ясны: крейсерам отступать на запад, а конвою рассредоточиться. Но как быть кораблям охранения, находящимся под командованием капитана 3 ранга Брума? Об этом в приказе первого морского лорда ничего не говорилось. И тогда Брум принял решение: всем эсминцам присоединиться к отходящим на запад крейсерам. Он сообщил об этом Гамильтону, и тот согласился с Брумом, потому что считал: раз крейсерские силы подвергнутся нападению крупных надводных кораблей противника, то эсминцам лучше находиться с ними, чем с рассредоточенным конвоем.

Итак, суда конвоя остались без прикрытия, брошенные на произвол судьбы. Немцы не сразу поняли, что же произошло. Но когда поняли, какой лакомый кусочек им достается, времени терять не стали. Началась охота за беззащитными транспортами. Командующий немецкими подводными силами в Арктике адмирал Шмундт приказал: всем командирам арктической "волчьей стаи" атаковать!

Через некоторое время Шмундт стал получать одно за другим донесения такого рода: "Потоплен 10 000-тонный "Эмпайр Байрон" в точке АС 2629. Груз - танки. Назначение - Архангельск..."

Тем не менее немецкое морское руководство все еще колебалось, вводить ли в действие "Тирпиц" и другие крупные корабли. Адмирал Редер был связан строгим приказом Гитлера - сначала надо "найти и обезвредить авианосец".

Но вот воздушная разведка сообщила, что английский линейный флот, в том числе и авианосец, отходит на югозапад и будет гримерпо в 800 милях от того района, где немцы планировали атаковать конвой. 5 июля "Тирпиц", "Хнипер". "Шеер", семь эсминцев вышли в открытое море.

А в эфире все чаще звучали сигналы бедствия. Их подавали беспомощные суда конвоя - жертвы немецких подводных лодок и авиации. Не все выдерживали то невероятно жуткое напряжение. Были случаи, когда та или иная команда покидала судно еще до того, как его атаковала подводная лодка или саголеты.

В целом же надо отдать должное судовым командам:

они вели себя мужественно. Сошлюсь хотя бы на такие факты. Возле одной из спасательных шлюпок всплыла немецкая подводная лодка, и ее командир, направив пулемет на потерпевших англичан, спросил: "Почему вы участвуете в этой войне? Зачем вы рискуете жизнью и доставляете танки большевикам? Кто у вас капитан?" Однако никто из них не хотел отвечать.

Когда судно "Нельсон" встретилось с подводной лодкой противника, английский капитан без промедления принял бой, имея единственную 100-мяллиметровую пушку, и заставил лодку погрузиться.

Таких примеров отваги и верности союзническому долгу можно привести немало.

Немецкая эскадра в тот же день была обнаружена подводной лодкой "К-21". Ее командир Герой Советского Союза капитан 2 ранга Н. А. Лунин вывел лодку в центр эскадры и атаковал самый крупный корабль - "Тирпиц".

Дерзость, с какой был нанесен торпедный удар, ошеломила гитлеровцев. Атака и радиодонесения Лунина о координатах эскадры вынудили противника вернуться в норвежские шхеры. На этом надводный флот фашистов прекратил операцию "Найтс мув".

Немецкие подводные лодки и авиация продолжали добивать оставшиеся в море суда.

Интереснейшая подробность: в составе конвоя было всего два советских судна - "Азербайджан" и "Донбасс", и оба они не только благополучно дошли до порта назначения, но и помогли в критической ситуации союзным морякам. В одном из журналов военного времени я прочитал воспоминания капитана "Донбасса" М. Павлова, написанные сразу же после возвращения из опасного рейса. Автор воспоминаний отмечал:

"Ночью видим: идут по морю три шлюпки. Посмотрел я на карту и понял, что шлюпки находятся вблизи того места, откуда мы недавно принимали сигналы о торпедировании парохода.

Что делать?

Останавливаться опасно: в любую минуту может всплыть подводная лодка и расстрелять нас. Покидать же союзников, товарищей по оружию, нельзя. Вряд ли нашелся бы русский моряк, который поступил бы так.

Я объявил аврал и вызвал всю команду на палубу.

Слегка замедлив ход, мы приблизились к шлюпкам и, бросив концы, на ходу вытащили к себе пятьдесят одного американца с парохода "Дэниелъ Морган". Некоторые из них уже основательно закоченели. Моряки "Донбасса" спустились вниз, вытягивая слабых на борт. Я поторапливал всех: нельзя было задерживаться. Две пустые американские шлюпки остались в море, один ботик нам удалось подхватить на палубу. Больных положили в лазарет, а здоровых наши моряки взяли к себе: кого в каюты, кого устроили в красном уголке и в столовой" [Журнал "Война и рабочий класс", 1943, ."N1 2, с. 55.].

"Донбасс" первым бросил швартовые в Мурманске. Впоследствии капитан судна М. Павлов был награжден эяглийским орденом "За боевые заслуги".

Что касается танкера "Азербайджан", то, весь израненный, с исковерканной палубой, он помог вместе с ледоколом "Мурманск" вывести из пролпва Маточкин Шар несколько союзных судов, снятых с мели.

К сожалению, были и другого рода факты. Тот же капитан "Донбасса" свидетельствует: "Моряки наших союзников самоотверженно выполняли свой долг, прекрасно понимали значение этого рейса. Однако один эпизод нас весьма удивил. В пароход "Трубэдуэ попала торпеда. Не успел еще развеяться дым взрыва, а уж команда спустила шлюпки и немедленно покинула судно, хотя оно еще долго оставалось на плаву".

Трагедия с "PQ-17" усугублялась еще и тем, что шедший в это же время в западном направлении конвой "QP-13" наскочил на минное поле союзников у западных берегов Исландии. Четыре американских судна, одно английское и одно советское затонули. Еще три были серьезно повреждены.

5 июля, в самый разгар разгрома конвоя "PQ-17", исполнявший обязанности начальника Главного морского штаба В. А. Алафузов встретился по поручению наркома ВоенноМорского Флота Н. Г. Кузнецова с главой английской военно-морской миссии в Москве контр-адмиралом Майлсом.

В заявлении, сделанном Алафузовым, говорилось, что суда "PQ-17" уничтожаются одно за другим и что эфир полон сигналов бедствия.

Глава английской миссии немедленно послал радиограмму первому морскому лорду. Объяснение, которое дал Д. Паунд, было, даже по мнению Майлса, весьма неубедительным, и поэтому разговор, который состоялся с Н. Г. Кузнецовым, был, по выражению Майлса, холодным.

Корабли Северного флота еще разыскивали остатки судов, входивших в "PQ-17", когда У. Черчилль в телеграмме от 18 июля начал доказывать И. В. Сталину, что "попытка направить следующий конвой "PQ-18" не принесла бы Вам пользы и нанесла невозместимый ущерб общему делу". Британский премьер умалчивал о тех истинных причинах, по которым произошла трагедия "PQ-17", о виновности адмиралтейства.

И. В. Сталин 23 июля ответил на телеграмму У. Черчилля без лишней дипломатии, вполне определенно и твердо:

"Наши военно-морские специалисты считают доводы английских морских специалистов о необходимости прекращения подвоза военных материалов в северные порты СССР несостоятельными. Они убеждены, что при доброй воле и готовности выполнить взятые на себя обязательства подвоз мог бы осуществляться регулярно с большими потерями для немцев. Приказ Английского Адмиралтейства 17-му конвою покинуть транспорты и вернуться в Англию, а транспортным судам рассыпаться и добираться в одиночку до советских портов без эскорта наши специалисты считают непонятным и необъяснимым. Я, конечно, не считаю, что регулярный подвоз в северные советские порты возможен без риска и потерь. Но в обстановке войны ни одно большое дело не может быть осуществлено без риска и потерь. Вам, конечно, известно, что Советский Союз несет несравненно более серьезные потери. Во всяком случае, я никак не мог предположить, что Правительство Великобритании откажет нам в подвозе военных материалов именно теперь, когда Советский Союз особенно нуждается в подвозе военных материалов в момент серьезного напряжения на советско-германском фронте" [Переписка Председателя Совета Министров СССР..., т. 1, с. 68-69.].

Послание И. В. Сталина, а также давление английского общественного мнения возымели свое действие. У. Черчилль поручил министру иностранных дел провести встречу советской и английской сторон.

Еще в первой половине июля на одном нз приемов (а приемов тогда, надо сказать, было много) ко мне подошел Идеи и сокрушенно стал сетовать по поводу несчастья с конвоем "PQ-17". Я ему заметил, что этого несчастья могло бы и не быть. И виновато здесь адмиралтейство, виновато своими необоснованными распоряжениями. Мне кажется, Иден тогда понял, что подобную оценку трагических событий я доложил и своему правительству.

На другой день я информировал посла И. М. Майского о беседе с Иденом, и вскоре двусторонняя встреча состоялась. Это было 28 июля в парламентском кабинете Идена.

На встрече присутствовали с английской стороны Иден, Александер и адмирал флота Паунд, с советской - И. М. Майский, я и мой помощник Н. Г. Морозовский, который вел протокольную запись.

- Когда будет отправлен очередной конвой? - спросил Иван Михайлович Майский, как только совещание началось.

Идеи и Александер робко взглянули в глаза Паунду.

А тот держался с апломбом, как бы не замечая присутствия министров. По существу, говорил на совещании только он.

На вопрос же советского посла ответил, что прежде надо решить вопрос с отправкой в Москву одного из старших офицеров военно-воздушных сил. Мол, это предложение, содержащееся в телеграмме У. Черчилля от 18 июля, оставлено Сталиным без внимания.

Первому морскому лорду напомнили, что в Москве находится английская военная миссия и что у ее главы имеется помощник по военно-воздушным делам. Но Паунд настаивал на своем. Он пытался увести совещание от главного. Тогда Майский предложил не связывать вопрос, поставленный Паундом, с очередным конвоем. Пусть адмиралтейство назовет число самолетов, которые необходимо иметь в районе Мурманска, чтобы оградить конвой от нападения немецких линейных кораблей, пусть назовет сроки отправки конвоя "PQ-18"...

Паунд вынужден был сказать:

- Надо шесть эскадрилий бомбардировщиков и четыре эскадрильи торпедоносцев...

- Хорошо, - ответил посол, - я сегодня же запрошу свое правительство, и после получения его ответа можно будет окончательно фиксировать дату ближайшего конвоя. Что касается авиационного офицера, то посылайте, если считаете нужным...

Словом, вопрос был улажен.

Совещание приступило к рассмотрению событий, связанных с разгромом "PQ-17". Паунд достал из портфеля географическую ученическую карту и стал невразумительно водить по ней карандашом. Признаться, меня это встревожило:

первый морской лорд явно несерьезно отнесся к столь важному вопросу.

Я развернул свою морскую карту и как можно спокойнее, но весьма предметно и убедительно показал, что у адмиралтейства не было оснований отдавать приказ об отходе сил прикрытия. То, что крейсера Гамильтона и эсминцы Брума покинули конвой, это ошибка.

Паунд побагровел.

- Как ошибка? - закричал он. - Я отдавал приказ. Я! А что другое надо было сделать?..

В разговор вмешался морской министр Александер, который стал защищать первого морского лорда и адмиралтейство. Дескать, это же "лучший морской штаб в мире".

Но факты есть факты. Паунд не смог опровергнуть мои доводы, Он все больше и больше распалялся, А тут еще И. М. Майский не без иронии заметил:

- Никто не отрицает больших заслуг британского флота в этой войне, но даже английские адмиралы не безгрешны.

На это Паунд раздраженно бросил, стараясь попасть в иронический тон посла:

- Завтра же я буду просить премьера, чтобы он назначил вас вместо меня командовать британским флотом!

Майский рассмеялся и сказал, что не претендует на столь высокую честь.

Страсти разгорались, и Иден поспешил закрыть совещание. Он сказал, что посол запросит свое правительство об эскадрильях, а там видно будет, что делать.

Н. Г. Морозовский в протоколе записал: "Совещание прервано ввиду обострившихся отношений сторон".

Советское правительство энергично настаивало на отправке очередного конвоя. Для его охраны из Резерва Ставки были выделены силы авиации. Посол И. М. Майский еще рат беседовал с Иденом. Члены нашей миссии также использовали все возможности, чтобы при встречах с военными и военно-морскими специалистами Великобритании подчеркнуть важность отправки нового конвоя.

И все же союзники согласились отправить конвой только в сентябре.

При его формировании нам стало известно, что грузы поступают на транспорты не в полном объеме. Англичане объяснили это тем, что в стране не хватало якобы самолетов и танков. Я вынужден был обратиться к лорду Бивербруку.

- Но английская промышленность достаточно мощна, чтобы обеспечить обещанные поставки, - доказывал я министру. - Складывается впечатление, что кое-кто из должностных лиц хотел бы отправить транспорты недогруженными. Согласитесь, что такие действия отнюдь не способствуют укреплению союзнических уз.

Лорд ответил:

- Я постараюсь поправить положение. И если через три дня оно не изменится, готов принять от вас самое резкое неудовольствие.

Должен сказать, что вскоре грузы начали поступать в полном объеме. Я позвонил Бивербруку и поблагодарил его.

В первых числах сентября 1942 года конвой "PQ-18" в составе 40 судов вышел в море. Союзники включили в эскорт 16 эсминцев и только что построенный вспомогательный авианосец "Авенджер" с 12 самолетами-истребителями.

Между конвоем и немецкими базами действовал патруль из английских подводных лодок. С воздуха конвой был прикрыт большим количеством советских самолетов-торпедоносцев и бомбардировщиков. Тем не менее Черчилль просил Сталина направить временно на Север побольше бомбардировщиков дальнего действия.

Глава Советского правительства 8 сентября сообщил У. Черчиллю: "Как нам ни трудно выделить дополнительное количество дальних бомбардировщиков для этого дела в данный момент, мы решили это сделать. Сегодня дано распоряжение дополнительно выделить дальние бомбардировщики для указанной Вами цели" [Переписка Председателя Совета Министров СССР..., т. 1, с. 80.].

Наши самолеты наносили удары по аэродромам противника в Северной Норвегии, Гитлеровцы же в отместку бомбардировали шведский город Хапаранда, приписывая эти налеты нам.

На этот раз для перехвата конвоя противник решил не вводить в действие свои надводные корабли. Он нацелил против судов исключительно авиацию и подводные лодки.

Бои носили ожесточенный характер. Так, воздушное сражение возле мыса Канин Нос длилось два с половиной часа.

Десятки вражеских торпедоносцев и бомбардировщиков беспрерывно атаковали конвой, но без особого успеха. Огонь зениток, автоматов, пулеметов (корабли Северного флота, кроме того, вели стрельбу из орудий главного калибра), аэростаты воздушного заграждения, поднятые над конвоем, делали защиту довольно надежной. В результате конвой потерял в том бою (и вообще в операционной зоне Северного флота) всего одно судно американский транспорт "Кентукки". Он был поврежден торпедой, но мог двигаться. Тем не менее команда, следуя инструкции, покинула корабль, который был добит артиллерийским огнем английского сторожевика и фашистской авиацией.

Вообще надо сказать, что западнее острова Медвежий из 12 потерянных транспортов 10 были затоплены союзными эскортными кораолями согласно злополучной инструкции адмиралтейства, затоплены из-за повреждений, полученных в бою.

Противник понес большие потери. Из 100 его самолетов, участвовавших в воздушных атаках конвоя, 24 были уничтожены. Но и конвой, как уже упоминалось, понес немалый урон. На северодвинский рейд прибыло 27 судов. Однако по итогам прохождения конвоя (особенно в нашей зоне прикрытия) можно было сделать вывод: при правильной организации дела, решительных действиях сил эскорта потери могли быть значительно меньшими.

Черчилль же по-прежнему выступал против отправки конвоев, ссылаясь на потери, на ухудшение положения союзников в Атлантике, на потребность в судах для проведения операции "Торч" ["Торч" ("Факел") -кодовое наименование десантной операции союзников в Северной Африке.]. Союзники прибегали к всевозможным хитростям и дипломатическим ухищрениям, чтобы не портить отношений с нами и одновременно не отправлять конвой "PQ-19".

А в октябре, в разгар полярной ночи, в северные порты было отправлено 13 судов без какого-либо охранения. Из них до пункта назначения добралось всего лишь пять.

"PQ-19" отправился в путь только в конце декабря. Он состоял из двух групп судов, эскортируемых эсминцами и прикрываемых флотом метрополии. Первая группа дошла более или менее благополучно, вторая была атакована в районе мыса Нордкап фашистскими кораблями - двумя тяжелыми крейсерами и шестью эсминцами. Но атака не принесла противнику успеха: союзники потеряли один эсминец (немцы тоже) и один транспорт получил небольшие повреждения.

Что касается последующих конвоев, то они шли более или менее благополучно. Советские люди помнят о той помощи, которую оказали нам союзники в годы войны, отдают дань искреннего уважения мужеству и героизму американских и английских моряков. Знаменательно, что в Мурманстче, через который из союзных нам государств шел поток военных грузов, к 30-летию Победы иод фашистской Германией воздвигнут монумент в память о совместной борьбе стран антигитлеровской коалиции.

11. ЭХО СТАЛИНГРАДА

Снова, как и прошлым летом, мы с тревогой и внутренней болью слушали сводки Совинформбюро. Снова отмечали на карте города, которые с тяжелыми боями оставляли наши войска. Врага удалось остановить у Воронежа, но он прорвался южнее и, хотя и медленно, приближался к Сталинграду.

Весь мир, затаив дыхание, следил за титанической борьбой Красной Армии на Волге. В английских газетах нам не раз приходилось читать о падении Сталинграда; на какоето время мы мрачнели, но вскоре выяснялось, что это очередная геббельсовская "утка".

С каждым днем росло сопротивление советских частей как у Сталинграда, так и на Кубани и Кавказе. В конце октября - начале ноября уже чувствовалось, что наступательные возможности противника были на пределе.

В эти дни мне приходилось довольно часто встречаться с Бивербруком, Харрисом, Александером, Порталом, со многими другими деятелями Великобритании, и все они отдавали себе отчет, что судьба войны, как и судьба всего человечества, решается теперь у стен Сталинграда. Как правило, эти встречи заканчивались вопросом:

- Как вы думаете, адмирал, устоит Сталинград? - и, получив утвердительный ответ, кивали: - Да. Да, конечно.

Обязательно устоит. Должен устоять...

Разумеется, в первую очередь англичан беспокоила судьба Кавказа. Ведь прорвись Гитлер к Баку, перед фашистской Германией открылись бы пути проникновения в Иран, Сирию, Египет, Индию. Словом, в этом случае Великобритания теряла бы свои владения на Ближнем и Среднем Востоке.

Но этого, как известно, не случилось.

20 ноября мы с И. М. Майским получили послание Сталина Черчиллю, в котором говорилось о начале наступления советских войск.

Это была радостная весть. Мы читали послание, и от волнения у нас строки прыгали перед глазами. В следующей телеграмме из Москвы, уже из Генерального штаба, мне предписывалось проинформировать руководство британских вооруженных сил о намерении советского командования окружить и уничтожить 6-ю немецкую армию Паулюса.

Я позвонил помощнику начальника имперского генерального штаба и попросил, чтобы его шеф срочно принял меня. Когда поздно вечером я вошел в кабинет Аллена Брука [Аллен Брук стал начальником имперского генерального штаба, заменив на этом посту фельдмаршала Дилла, который возглавил английскую объединенную штабную миссию в Вашингтоне.], там кроме него уже сидели начальники штабов ВВС и флота. Они выслушали мое сообщение с плохо скрытой иронической ухмылкой.

- Окружение? Вы считаете это реальным? Да разве можно окружить и уничтожить такую армию? Паулюс может прорваться.

- Что ж, наше командование учитывает и такую возможность...

Британские военачальники переглянулись. Они отнеолиcь к моей информации явно скептически. Конечно же, англичане считали себя крупнейшими стратегами, хотя в этой войне пока еще не выиграли у немцев ни одной битвы.

Между тем военные события на Волге развивались стремительно. 23 ноября войска Донского и Сталинградского фронтов соединились в районе Калача, и 330-тысячная группировка врага, состоявшая из отборных частей и соединений, была взята в железные клещи.

Теперь на приемах и коктейль-парти только и разговоров было об окружении армии Паулюса. На одном из приемов ко мне подошел Ллойд Джордж:

- Да, адмирал, - сказал он, - теперь я воочию вижу, что счастье Гитлера начало катиться к закату. Ваши генералы научились переигрывать немецких.

Но многие в Англии сомневались в успехе нашего контрнаступления.

- Вот посмотрите, Гитлер этого не допустит. Он бросит все силы, чтобы вызволить Паулюса из кольца.

Как известно, Гитлер действительно предпринял такую попытку. Но созданная им группа армий "Дон" под командованием фельдмаршала Э. Манппейна, начав наступление 12 декабря со стороны Котелышково, потерпела неудачу.

Крышка котла захлопнулась - и отныне навсегда. Это стало ясно даже заскорузлым скептикам.

Где-то в конце января 1943 года, когда части Краской Армия добивали остатки окруженной группировки, мне снова пришлось быть в имперском генеральном штабе. На сей раз Аллен Брук встретил меня приветливо. Разговор, конечно, тут же зашел о котле.

- Да, адмирал, - заявил Аллен Брук, - вы были правы. Блестящая операция! Ваша армия каждый день приносит радостные известия. Но согласитесь, что и наши войска действуют в Северной Африке неплохо.

Мне не оставалось ничего, как вежливо кивнуть, хотя про себя я думал: "Эх, генерал! Неужели вы можете сравнивать два таких различных по масштабам события, как Сталинград и Эль-Аламейн?"

Впрочем, склонность преувеличивать значение победы 8-й английской армии в Северной Африке имел не только Аллен Брук. И в английской прессе, и в парламенте, и среди военных кругов раздавались восторженные голоса. Командующий 8-й армией Монтгомери был объявлен чуть ли не национальным героем. Восторг этот можно было понять:

после серии почти трехлетних неудач на суше и на море англичане нанесли поражение немецко-итальянским войскам.

И теперь с удовольствием смаковали плоды этой победы.

Новый, 1943 год советская колония в Лондоне встречала в приподнятом настроении. И хотя мы прекрасно понимали, чю до окончательной победы еще далеко, что война еще потребует огромных жертв, теперь было очевидно: Гитлеру уже никогда не оправиться от того страшного удара, который нанесла ему Красная Армия под Сталинградом.

Советские люди в Лондоне стали популярными как никогда. К нам поступали поздравительные телеграммы, при ходили целые делегации, чтобы выразить свое восхищение мужеством и стойкостью солдат и командиров Красной Армии. Газеты посвящали битве на Волге целые полосы; на все лады расхваливался и русский солдат, и русский народ, и его обычаи и нравы. Во всем чувствовалась доброжелательность англичан.

Как-то один из наших сотрудников приехал в Манчестер, чтобы принять изготовленные аккумуляторные батареи для подводных лодок. Остановился в гостинице "Центральной".

Рано утром он спустился в кафе позавтракать. За соседним столом сидел пожилой человек, судя по всему бизнесмен, и все время посматривал на сотрудника миссии. Пристально, с большим интересом.

Из кафе они вышли почти вместе. И случайно оказались у одного лифта. Когда зажглось табло и дверцы открылись, незнакомец вроде бы заколебался, медлил с посадкой. Но в последний момент буквально впрыгнул в лифт.

- Извините, сэр, - взволнованно проговорил он. - Не подумайте чего-нибудь плохого. Меня зовут Гарольд Хейг, Я директор завода медицинских инструментов.

В свою очередь представился и сотрудник миссии.

- Сэр, простите меня за навязчивость, - продолжал Хейг. - Прошу поверить в мою искренность. Я с волнением слежу за борьбой русского народа. Я восхищаюсь им. Поверьте мне. Сталинградская битва - это феноменально! Нет, нет, вы, русские, сами даже не представляете, что вы сделали для Европы!

Наш сотрудник не сразу понял, к чему клонит этот "русофил". В те дни их было много, и далеко не каждый преследовал бескорыстные цели. Но, когда они расположились в холле и поговорили, все выяснилось. На заводе у мистера Хейга скопилось много медицинских инструментов.

Правда, с небольшим дефектом. По этой причине они не были приняты министерством снабжения. Мистер Хейг хотел бы передать все это безвозмездно Красной Армии. Если, конечно, это может пригодиться.

- Это моя посильная помощь, сэр. Это все, что я могу сделать.

Поблагодарив Хейга, сотрудник миссии сказал, что он переговорит с послом И. М. Майским. Они обменялись визитными карточками.

Через неделю мистер Хейг посетил посольство и привез в грузовике несколько ящиков с медицинскими инструментами.

Как-то я через адмиралтейство организовал поездку группы сотрудников миссии на завод, выпускавший аппаратуру для подводных работ - водолазные костюмы, компрессорные камеры и т. д. Завод этот возглавлял известный английский ученый-подводник мистер Роберт Н. Дэвис.

Мистер Дэвис принял наших сотрудников чрезвычайно радушно. Он провел их по цехам и показал образцы аппаратуры. Среди образцов были автоматические кислородные приборы: они широко применялись английской армией во время войны.

- Хорошо бы нам получить эти приборы, - сказал я инженер-капитану 2 ранга Зиновьеву, когда он доложил о посещении завода и показал подаренную ему Дэвисом книгу "Подводные работы и операции субмарин" с автографом.

- Да, но как?..

И вот по нашей просьбе посол И. М. Майский пригласил мистера Дэвиса на очередной прием. Завязалась дружеская беседа. Англииский гость внимательно следил за успехами Красной Армии и выражал уверенность, что в ближайшее время наша страна добьется коренного перелома в войне.

Дэвис рассказал о своем предприятии и пригласил посетить его в любое удобное время.

В ближайшие дни Майский с женой в сопровождении Зиновьева отправились на завод. В кабинете директора был подан традиционный чай. Хозяин с восхищением говорил о русском солдате. Ну а А. А. Майская, советские гости добрым словом отозвались о приборах, выпускаемых заводом. Тут-то Дэвис и высказал идею о посылке приборов для Красной Армии.

- Я буду считать это своим союзническим долгом! - воскликнул ученый.

Мистер Дэвис нажал кнопку звонка, появился его секретарь, и он отдал ему необходимые распоряжения.

Распрощавшись с директором, посол и сопровождавшие его лица сели в машины. А через день-два с завода выехал "пикап" с инструментами и приборами. С ближайшей оказией они были отправлены в Советский Союз.

С особой помпезностью на сей раз британское правительство отметило 25-летие со дня рождения Красной Армии. Для торжественного заседания был отведен самый большой зал в Лондоне - Альберт-холл. Помню заполненные до отказа ложи и партер. (Как потом сообщали газеты, в зале присутствовало свыше 10 тысяч человек.) Глаза слепило от блеска парадных мундиров, от белоснежных манишек и украшений на обнаженных плечах дам - на заседание пожаловал весь цвет официального Лондона, послы большинства держав, военные атташе и т. д.

И снова, как в прошлом году на приеме у короля Георга VI, я подумал, что жизнь может удивлять нас до бесконечности. Те самые тори, которые еще десять - пятнадцать лет назад проклинали и молодую Советскую Республику, и ее армию, теперь собрались, расфранченные, чтобы отдать дань уважения нашей армии.

Совместными усилиями советского посольства и министерства информации Великобритании в Лондоне была устроена большая выставка на тему "25 лет СССР и Красной Армии". И снова огромное стечение народа, снова живейший интерес простых англичан к Стране Советов, снова пытливый вопрос в глазах: что же это за страна, что же это за люди, которым столько раз предрекали гибель, а они не только выстояли, но и нанесли поражение гитлеровской армии, мощь которой поддерживает промышленность почти всего континента.

На открытии выставки выступил И. М. Майский. Он, в частности, сказал:

- Как ни радостны наши победы (под Сталинградом), как ни ценны успехи вашей восьмой армии (в Африке), было бы величайшей ошибкой думать, что фашистская Германия уже дышит на ладан. К сожалению, это еще не так...

Слово предостережения кажется мне особенно необходимым потому, что сейчас кое-где, в кое-каких кругах победы Красной Армии начинают создавать то, что я назвал бы "оптимистическими иллюзиями". Кое-где, в кое-каких кругах люди начинают думать, что немцы уже бегут, что победа вот-вот, за утлом, что в силу этого уже можно разогнуть спину и вернуться к чувствам, привычкам, интересам мирною времени. Нет ничего опаснее такого настроения!

Не случайно, конечно, советский посол заговорил о чувстве самоуспокоенности английской общественности. Признаки благодушия после Сталинградской битвы давали знать о себе довольно часто. Как-то я разговорился с одним генералом из имперского генштаба. Пожав мне руку и наговорив уйму комплиментов по поводу успехов Красной Армии, он заметил между прочим:

- Ну теперь, адмирал, мы можем спать спокойно. Я, знаете, три года не был в отпуске. Этим летом хочу поехать с семьей на море.

- А не рановато ли, генерал?..

- Ну что вы! Теперь конец уже не за горами!

И это говорил ответственный работник генштаба! Я был поражен. Стоит ли напоминать, что до победного финала оставалось еще почти три года!

Думается, что некое благодушие коснулось и глав правительств Великобритании и США. Теперь-то они были спокойны: Советская Россия выстоит. Более того, теперь они были склонны думать, что с открытием второго фронта во Франции не следует торопиться. Пусть, мол, Советский Союз по-прежнему несет на своих плечах все тяготы войны.

Если ему и помогать, то лишь поставками материалов и вооружения. Рисковать же десантной операцией не следует. Ведь еще неизвестно, как она обернется! А вдруг неудачей? Нет уж, пусть себе воюют русские. В конце концов, это у них получается неплохо!

Вместе с тем определенные круги и в США, и в Великобритании опасались, что в случае разгрома Германии силами лишь Красной Армии Советский Союз окажет огромное влияние на послевоенное развитие европейских: стран, на социальный прогресс. Этого, конечно, допустить союзники не могли. Поэтому создание второго фронта в Европе было для пих уже не столько военной акцией, сколько политическим мероприятием, цель которого - предотвратить распространение большевизма в Европе.

В атмосфере пменно такого настроения проходили две встречи глав правительств США и Великобритании - в К?- сабланке (Марокко) и Вашингтоне.

Собравшись в Касабланке (с 14 по 24 января 1943 года), Рузвельт и Черчилль не могли не учитывать требований общественности по обе стороны Атлантики о немедленном открытии второго фронта. Да и не только общественности.

Голоса сторонников второго фронта звучали все громче и громче в парламенте. Например, в палате лордов с большой речью выступил лорд Бивербрук. "Мы сами должны атаковать и атаковать, - говорил он. - прежде чем немцы произведут перегруппировку своих сил, мы должны атаковать прежде, чем они оправятся от русского наступления" [Цит. по: Кулиш В. М. История второго фронта, с. 226.].

Только вторжение в Европу, по мнению оратора, могло привести к окончательному краху Гитлера.

Но, разумеется, были и яростные противники второго фронта. Так, в частности, выступившие после Бивербрука лорд Гренгард и лорд-канцлер Саймон доказывали, что стратегические бомбардировки якобы заменяют второй фропт, поскольку отвлекают на себя около половины вражеской истребительной авиации. Но взявший слово лорд Бивербрук легко разбил эти доводы.

Кстати замечу, что в Англии было немало сторонников воздушной войны, которые слепо верили в доктрину итальянского генерала Дуэ. Сам командующий британской бомбардировочной авиацией маршал Харрис не раз говорил:

- Если бы у меня было достаточно машин и летчиков, то я бы разрушил Германию до основания. Но у меня их не достаточно - и в этом все дело.

Однажды маршал авиации Харрис показал мне свои расчеты, из которых вытекало, что, будь у него столько-то бомбардировщиков, столько-то истребителей прикрытия, столько-то летчиков высокого класса, он смог бы подавить противника с воздуха. Надо ли говорить, что эти расчеты носили односторонний характер, не учитывали роли других видов войск.

Но посмотрим, какие же решения были приняты в Касабланке. Прежде всего, США и Англия объявили, что конечной целью настоящей войны является не уничтожение народов Германии, Италии и Японии, а ликвидация в этих странах пагубных режимов. Что ж, именно эту цель Советский Союз провозгласил еще в начале войны. И очень хорошо, что союзники, по существу, присоединились к нашим декларациям.

Рузвельт выдвинул на конференции идею безоговорочной капитуляции стран оси. Эта идея, по мысли президента США, должна была убедить Советское правительство, что западные союзники готовы вести войну до победного конца. Вместе с тем лозунг безоговорочной капитуляции должен был успокоить общественность Великобритании и США и создать иллюзию, что после столь решительных деклараций последуют конкретные действия.

Опубликованное после конференции коммюнике тоже подкрепляло впечатление, что второй фронт вот-вот будет открыт.

Но все это были благие намерения. А какие же практические шаги предпринимали наши западные союзники?

Куда, в каком направлении они намечали двинуть свои вооруженные силы? Конечно же, на Средиземноморский театр, а не на Европу!

Участники конференции прекрасно сознавали, что намеченные ими стратегические планы, в сущности, мало что дают для скорейшего разгрома Германии. Уже летом 1943 года Аллен Брук в беседе со мной сказал:

- Да, вывод Италии из войны не главная задача. Это не поставит Германию на грань краха. Но зато, очистив Средиземное море, мы сможем в будущем предпринять операцию по вторжению на континент огромного размаха...

Должен заметить, что о вторжении во Францию участники конференции в Касабланке говорили в весьма туманных выражениях. В стратегическом плане лишь предполагалась готовность десантной операции "в наиболее благоприятный момент для Великобритании и США". (Таким моментом, как потом выяснилось, участники конференции считали весну 1944 года, хотя предусматривалось, что, возможно, вторжение придется начать и раньше - "в случае необходимости". Иначе говоря, если Красная Армия "слишком скоро" оказалась бы у границ фашистской Германии.)

Единственным конкретным шагом на пути открытия второго фронта явилось создание объединенного командования западных союзников. Все остальные пункты решений конференции, повторяю, носили скорее декларативный, чем практический характер.

Перед закрытием конференции встал вопрос о том, что о ее решениях нужно информировать Советское правительство. Вероятно, и Черчилль и Рузвельт догадывались, что в Москве принятое решение о планах военных действий ничего, кроме раздражения и недоумения, не вызовет: ведь до этого союзники дали твердое слово открыть второй фронт в 1943 году.

Урегулировать щекотливый вопрос взялся Черчилль. От своего имени и от имени президента он, в частности, писал Сталину: "Мы полагаем, что эти операции (в Средиземном море. - Н. X.), вместе с Вашим мощным наступлением, могут наверное заставить Германию встать на колени в 1943 году. Нужно приложить все усилия, чтобы достигнуть этой цели" [Переписка Председателя Совета Министров СССР..., т. 1, с. 104.].

В числе ближайших планов союзников Черчилль перечислял следующее: очистить Северную Африку от сил держав оси; открыть надежный проход через Средиземное море для военного транспорта; начать интенсивную бомбардировку важных объектов держав оси в Южной Европе.

И хотя в послании намекалось, что вступление во Францию не за горами, такой ответ не удовлетворил И. В. Сталина, Естественно, что глава Советского правительства хотел знать точные сроки форсирования Ла-Манша: в конце концов, шла коалиционная война, и в таких условиях желательно, чтобы планы союзников были тесно увязаны. К тому же, зная привычку Черчилля отделываться туманными обещаниями, Сталин хотел связать его словом.

Но премьер-министр Великобритании и в следующем послании ушел от прямого ответа, резюмируя лишь, что Советское правительство поставило "совершенно справедливые вопросы... относительно конкретных операций, о которых принято решение в Касабланке". Словом, Черчилль оказался в затруднительном положении.

И только 12 февраля Сталин получил ответ, который, ьак теперь мы знаем, был предварительно согласован с Рузвельтом и объединенным комитетом начальников штабов.

В нем сообщалось, что прежде всего западные союзники собираются завершить операции в Северной Афржке, затем намечен захват Сицилии и военные действия в восточной части Средиземного моря. По словам Черчилля, эти операции потребуют "использования всего тоннажа и всех десантных средств, которые мы сможем собрать на Средиземном море, а также всех войск, которые мы сможем подготовить для десантных операций к этому времени..." [Перелиска Председателя Совета Министров СССР..., т. 1, с. ИЗ.].

Но дальше следовали уже конкретные обещания. "Мы также энергично ведем приготовления, до пределов наших ресурсов, к операции форсирования Канала в августе, в которой будут участвовать британские части и части Соединенных Штатов. Тоннаж и наступательные десантные средства здесь будут также лимитирующими факторами. Если операция будет отложена вследствие погоды или по другим причинам, то она будет подготовлена с участием более крупных сил на сентябрь (речь идет о сентябре 1943 года. - Н. X.). Сроки этого наступления должны, конечно, зависеть от состояния оборонительных возможностей, которыми будут располагать в это время немцы по ту сторону Канала....

Президент и я дали указания нашему Объединенному Штабу о необходимости предельной быстроты и об усилении атак до крайних пределов человеческих и материальных возможностей".

Когда мы с И. М. Майским ознакомились с этим посланием Черчилля, то вздохнули с облегчением: ну наконец-то!

Теперь-то хоть мы знаем более или менее точную дату вторжения. Мы стояли накануне свершения того, ради чего, главным образом, работали здесь, в Англии. Для меня эта дата имела еще и личный смысл. Дело в том, что, отправляясь в Англию, я заручился обещанием В. М. Молотова и Н. Г. Кузнецова, что сразу же после открытия второго фронта мне разрешат вернуться на Родину. Признаться, военно-дипломатическая работа была мне не по нутру, и я рвался на море - куда угодно, только бы принять участие в окончательном разгроме врага.

К тому времени стало ясно - в ходе войны происходит коренной перелом. В зимнюю кампанию 1942/43 года Красная Армия нанесла гитлеровцам тяжелое поражение. Она окружила и полностью разгромила между Волгой и Допом крупную стратегическую группировку противника, изгнала его с Северного Кавказа, разгромила его армии в районе Среднего Дона и Воронежа, ликвидировала ржевско вяземский и демянский плацдармы, значительно отодвинув фронт от Москвы на запад, прорвала блокаду Ленинграда.

Фашисты потеряли до 1,7 миллиона убитыми и ранеными, более 4300 самолетов, 3500 танков и 24000 артиллерийских орудий.

Военно-политическая ситуация теперь складывалась в пользу СССР. А это обстоятельство торопило союзников.

Правительства США и Англии решили наконец, что настала пора разработать конкретные планы совместных операций в Европе.

Нам с Майским стало известно, что в Вашингтоне собирается очередная англо-американская конференция. (Она состоялась 12-25 мая 1943 года.) Разумеется, нас интересовало, какие решения она примет и какое влияние окажет на исход борьбы с фашизмом. Уже из послания Рузвельта Сталину становилось очевидным, что союзники прежде всего озабочены послевоенным устройством мира. "Имеется полная возможность того, - писал 5 мая 1943 года президент США главе Советского правительства, - что историческая оборона русских, за которой последует наступление, может вызвать крах в Германии следующей зимой. В таком случае мы должны быть готовы предпринять многочисленные шаги в дальнейшем", то есть после победы. И добавил: "Никто из нас сейчас не готов к этому" [Переписка Председателя Совета Министров СССР..., т. 2, с 62.].

На конференции союзники в принципе согласились, что им необходимо иметь к концу войны крупные контингенты войск, иметь политическое влияние в послевоенной Европе.

Еще в апреле меня пригласили в британский генштаб и сообщили, что, по данным разведки, немцы готовят летом 1943 года большое наступление против центра наших войск.

То же самое сообщал главе Советского правительства и Рузвельт: "По нашей оценке, положение таково, что Германия предпримет развернутое наступление против Вас этим летом, и мои штабисты полагают, что оно будет направлено против центра Вашей линии" [Там же, с. 63.].

Казалось бы, логично предположить, что союзники предпримут какие-то действия, которые помешают или затруднят гитлеровцам проведение наступления. Но не тут-то было. Напротив, 27 апреля вновь образованный в США комитет военного планирования получил указание подготовить планы "всех целесообразных вариантов действий", которые могут быть осуществлены только после операции на острове Сицилия. Таким образом, союзники по-прежнему придерживались тактики выжидания: пусть, мол, Красная Армия окончательно обескровит гитлеровскую Германию, после чего мы вступим в игру и одержим легкую победу.

Согласно этой нехитрой концепции основу стратегии Соединенных Штатов в войне против Германии должна была составить идея прогрессивно возрастающей интенсивности ударов с воздуха для подготовки операции по форсированию Ла-Манша, а затем и проведение этой операции в 1944 году.

Так где же начать кампанию: на Средиземноморском театре или, собрав все силы, форсировать Ла-Манш? Вокруг этого вопроса и разгорелись страсти на Вашингтонской конференции.

Речь шла, по сути дела, о том, чтобы избрать в качестве главного стратегического направления Италию и Балканы.

Дричем Черчилль уверял, что "лучшее средство облегчить положение на русском фронте в 1943 году - это вывести или выбить Италию из войны и, таким образом, заставить немцев перебросить крупные силы, чтобы держать в подчинении Балканы".

- Ну и хитрая бестия, - говорил Майский о Черчилле, - мало того, что он хочет сохранить за Англией контроль над районом Средиземного моря и не допустить туда американцев, он еще и намерен осуществить все это за счет сил и ресурсов США.

Трудно сказать, разгадал ли Рузвельт тайные замыслы своего "брата" или нет, однако американский президент заявил, что ему "всегда становится не по себе при мысли, что придется использовать крупные силы в Италии".

Итак, ни американцы, ни англичане не планировали конкретных действий, которые заставили бы гитлеровское командование в 1943 году отвлечь значительные силы с советско-германского фронта.

Надо ли говорить, что, узнав о результатах Вашингтонгкои конференции, мы были разочарованы. Результаты эти означат очередную отсрочку вторжения в Западную Европу.

- Да, союзники слишком много совещаются и мало действуют, - заметил И. М. Майский. - Смотрите, что получается, - рассз ждал вслух Иван Михайлович. - При английском плане армии союзников оказались бы на огромном расстоянии от важнейших экономических центров Германии. Из Италии им предстояло бы пройти до границ третьего рейха 1200 километров, а от Балкан еще более - 1700 километров.

- Балканы хотя и служат базой снабжения немецкой армии, но далеко не основной, - добавил я. - Что касается Италии, то она вообще не в счет: сама получает вооружение из Германии. Следовательно, Гитлер, потеряв южные страны, сможет продолжать вооруженную борьбу - в его распоряжении ресурсы почти всей Западной Европы. И чтобы сокрушить тылы врага, надо вторгаться прежде всего во Францию.

- Вторжение во Францию, - продолжал посол, - отвлекло бы какую-то часть войск противника с советско-германского фронта. А главное - ускорило бы разгром фашизма.

Мы с Майским рассуждали так: в случае вторжения во Францию союзникам легче было бы организовать снабжение своих войск. Во Франции много морских портов, густая железнодорожная сеть. Рядом - мощная английская промышленность. Расстояние по морю от США, не говоря уже о расстоянии от Британских островов, до французского побережья значительно меньше, чем до Италии и Балкан.

Стало быть, можно эффективнее использовать тоннаж морского флота.

При балканском или итальянском варианте пришлось бы с боями преодолевать такие крупнейшие преграды, как Балканские горы и Альпы, прикрывающие подступы к Германии с юга. Нет, оба этих варианта не давали союзникам каких-либо преимуществ.

На Вашингтонской конференции наши союзники снова назвали примерную дату начала вторжения в Западную Европу - весна 1944 года, а также определили, какими силами предполагалось осуществить эту стратегическую операцию.

Значит, весна 1944 года?.. А как же с обещанием союзников открыть второй фронт в августе - сентябре 1943 года?

Об этом они даже не вспоминали.

Между тем гитлеровцы готовили крупнейшее наступление в районе Курского выступа. Чем же, какими военными мерами англо-американцы собирались содействовать своему союзнику? Строго говоря, ничем! Ведь нельзя же было считать серьезной помощью планируемый захват Сицилии.

Красная Армия, таким образом, оставалась еще на год почти один на один с главными силами фашистской Германии и ее сателлитов.

Понятно, что Советское правительство не присоединилось к решению о новом перенесении срока открытия второго фронта, решению, принятому к тому же без его участия и без попытки совместно обсудить этот важнейший вопрос.

А довод Черчилля о том:, что лучшим сродством отвлечения немецких войск от советско-германского фронта будто бы являются операции в районе Средиземного моря, прежде всего захват Сицилии и затем вывод Италии из войны, был разбит в ответном послании И. В. Сталина. Он писал, что и президент США, и премьер-министр Великобритании, несомненно, вполне отдавали себе отчет в трудностях организации вторжения в Европу через Ла-Манш, Но, несмотря на это, они неоднократно давали обещания, что откроют второй фронт в 1943 году, и заверяли, что подготовка вторжения идет полным ходом. Сталин приводил выдержки из меморандума Черчилля, врученного им наркому иностранных дел СССР 10 июня 1942 года, а также из его посланий от 26 января и 12 февраля 1943 года.

Гласа Советского правительства также выражал недоумение по поводу того, что если раньше, когда условия для вторжения были хуже, западные союзники заверяли, что второй фронт будет создан в 1943 году, то теперь, когда, по их собственной оценке, стратегическое положение фашистской Германии значительно ухудшилось после ряда поражений, союзники отказываются от своих обещаний.

В заключение Сталин писал: "Вы пишете мне, что Вы полностью понимаете мое разочарование. Должен Вам заявить, что дело идет здесь не просто о разочаровании Советского Правительства, а о сохранении его доверия к союзникам, подвергаемого тяжелым испытаниям. Нельзя забывать того, что речь идет о сохранении миллионов жизней в оккупированных районах Западной Европы и России и о сокращении колоссальных жертв советских армий, в сравнении с которыми жертвы англо-американских войск составляют небольшую величину" [Переписка Председателя Совета Министров СССР..,, т. 2, с. 76.].

Эти строки из послания вызвали раздражение Черчилля.

Как и следовало ожидать, отношения между сторонами резко ухудшились. В знак протеста против нарушения союзпиками своих обязательств Советское правительство в тот период отозвало своих послов: из Вашингтона М. М. Литвинова и из Лондона И. М. Майского-"для консультаций".

Иван Михаилович, как и я, был искренне огорчен таким поворотом дела. Но правда была на нашей стороне. И это прекрасно понимали наши английские друзья. Помню, как лорд Бивербрук сказал мне:

- На месте Сталина я поступил бы так же.

12. НА ПЕРЕКРЕСТКЕ МОРСКИХ ДОРОГ

В первых числах января 1943 года конвойный офицер из военно-морской базы Розайт по телефону сообщил:

- Единица из хозяйства Трипольского ошвартовалась...

- Наконец-то, - невольно вырвалось у меня.

А спустя два-три дня в миссию вернулся инженер-капитан 2 ранга С. Г. Зиновьев и подробно доложил о прибытии подводной лодки "С-54", возглавляемой капитаном 3 ранга Д. К. Братишко, ее состоянии, о том ремонте, который ей потребуется.

Это была первая лодка из пяти, которые должны были прибыть с Тихоокеанского флота. К ее появлению мы готовились.

Еще осенью 1942 года я получил документ, которым предписывалось обеспечить лодки всем необходимым.

Государственный Комитет Обороны, как мне стало известно, принял специальное решение усилить Северный флот, где велись активные боевые действия, за счет Тихоокеанского. Целесообразность такой меры была очевидной:

молодой флот в Заполярье явно нуждался и в дополнительных боевых единицах, и в опытных командирах, хотя, безусловно, к тому времени уже имел свои квалифицированные кадры моряков.

Естественно, что после такого изнуряюще длительного, да еще в условиях военного времени, плавания требовался какой-то пункт, какая-то база, где корабли могли привести себя в порядок, заправиться топливом, пополнить запасы провианта, пресной воды и т. д.

Ознакомившись с указанием из Москвы, я поспешил к адмиралу флота Паунду. На сей раз он без особых формальностей дал "добро" на заход наших кораблей и тут же, при мне, отдал соответствующие распоряжения начальникам отделов и служб.

В свою очередь миссия подготовила обстоятельный план, предусматривавший внеочередное обеспечение кораблей в военно-морских базах Великобритании. Всем этим занимался инженер-капитан 2 ранга С. Г. Зиновьев.

Как и большинство членов миссии, он хорошо знал свое дело. Сергей Георгиевич участвовал в приемке кораблей, плавал на всех типах английских подводных лодок, ознакомился со строительством их на заводах Чатема и Ньюкасла.

Зиновьев связался с третьим морским лордом вице-адмиралом Уильямом Уэйк-Уокером, который ведал вопросами кораблестроения и вооружения. Через некоторое время из адмиралтейства сообщили, что для захода нашего отряда выделены две военно-морские базы: Розайт - на восточном побережье Шотландии и Гринок - на западном.

Не помню, кому вменялся в обязанность ремонт кораблей в Розайте, а в Гриноке этим делом, по договоренности с адмиралтейством, занималась частная фирма "Скотте".

Кстати, привлечение частных фирм, даже небольших, широко практиковалось английбким военным ведомством.

С напряженным вниманием следили мы за беспрецедентным по тем временам переходом тихоокеанских подлодок. О ходе плавания почти ежедневно поступали сводки.

С огорчением мы узнали, что при переходе через Тихий океан шестая лодка "Л-16" (командир капитан-лейтенант Д. Ф. Гусаров) была торпедирована неизвестным противникол! и затонула со всей командой. Много драматических часов пришлось пережить нашим морякам - они попадали и в жестокие штормы, и в зоны активных действий "волчьих стай", но благодаря мастерству командиров и матросов благополучно миновали все опасности и приближались к Британским островам.

Еще в ноябре в миссию поступила радиограмма от наркома ВМФ адмирала Н. Г. Кузнецова. Он просил выяснить, какие возможности имеются у англичан, чтобы сменить на лодках аккумуляторные батареи, а также поставить новые радиолокационные и гидроакустические станции.

Я сразу же связался с адмиралтейством. Англичане ответили, что такие возможности есть. Правда, выяснилось, что для установки радиолокационных и гидроакустических станций потребуется по меньшей мере дополнительно два месяца. Узнав об этом, адмирал Н. Г. Кузнецов дал указание оборудовать новыми станциями только две лодки - "С-54" и "Л-15". Между тем мы уже заказали шесть установок. Не аннулировать же размещенные заказы. Посоветовавшись, мы решили отправить остальные четыре установки с очередным конвоем в Полярное, где ими потом и оборудовали лодки. Москва одобрила эти наши действия.

До прихода лодок в Англию офицеры миссии выехали в военно-морские базы. В Розайте, например, уже были подготовлены сухие доки. Главный корабел, он же начальник кораблестроительного департамента, потребовал доковые чертежи. Но чертежами миссия не располагала. Это осложняло положение: пришлось бы привлекать водолазов, с тем чтобы снять параметры подводной части корпуса.

Мы ломали голову: как быть? К счастью, нас выручил главный корабел военно-морской базы Розайт. Когда "С-54" вошла в порт, главный корабел, наблюдавший лодку с пирса, сказал:

- Ваши подводные корабли очень схожи с некоторыми иностранными лодками, на которых у нас имеется полный набор чертежей, в том числе и доковые. Так что подберем!

И чертежи действительно были подобраны. Нет, что ни говори, а среди английских морских инженеров встречаются по-настоящему первоклассные специалисты. С ними приятно иметь дело.

Но вот в базе Розайт ошвартовалась подлодка "С-55", а затем, несколько дней спустя, и "С-56" ("Л-15" вошла в Гринок, а "С-51"-в Исландию). Переход через два океана - Тихий и Атлантический, через несколько морей это был поистине героический подвиг. Подводники выглядели теперь похудевшими, усталыми. Они буквально еле-еле держались на ногах. Мы постарались разместить экипажи лодок с комфортом, чтобы они смогли отдохнуть, восстановить силы.

В походе пострадали и сами корабли. Герой Советского Союза А. В. Трипольский, возглавлявший отряд, рассказал мне, что подводная лодка "С-56" по выходе из Панамского канала попала в зону ураганных ветров. Другой раз ее преследовали вражеские "волчьи стаи". Несколько торпед, выпущенных противником, прошли вблизи корабля. Кстати, когда лодку поставили в сухой док, на подводной части корпуса были обнаружены следы скользящего удара торпеды. Умело маневрируя, командир "С-56" капитан-лейтенант Г. И. Щедрин избежал удара, который мог оказаться роковым.

На другой лодке - "С-55" при постановке в сухой док обнаружили большую трещину в опорной станине горизонтальных рулей. Казалось, станину придется отливать заново. Но это заняло бы целых три месяца. С. Г. Зиновьев предложи г сварить ее автотеном, рассчитав при этом, что по прочности она не уступит новой. И не ошибся!

3 итоге срок ремонта сократился более чем на месяц.

По просьбе военной миссии командиры лодок составила не только ремонтные ведомости, но и заявки на запасные части, включив даже шесть гребных винтов и воздуходувки [Адмирал И. И. Виноградов, возглавлявший в годы войны от чел подводкого плавания флота, и контр-адмирал И. А. Колышкин, комантир бригады подводных лодок, рассказывали мне, что этих запчастей хватило до конца боевых действий всем североморским лодкам литеры С].

Заводские рабочие усердно трудились, заменяя на лодках вышедшие из строя детали и части новыми. Кроме того, за каждой лодкой была закреплена ремонтная бригада для очистки и покраски корпусов. В эти бригады влились матросы и старшины- подводники, и дело пошло быстрее.

Но вот наконец-то все работы на лодках были завершены. Первой вышла в море (из Исландии) "С-51", возглавляемая капитаном 3 ранга И. Ф. Кучеренко. 24 января она уже была в Полярном. "Затем из Розайта вышли "С 55" и "С-56". По пути они на короткое время зашли в военно-морскую базу Лервпк (Шотландские острова) и 8 марта биагополучно прибыли в Кольский залив. Покинула Англию и "Л-15".

А вот "С-54" все еще оставалась в английских водах.

Еще в конце января ее перевели в Портсмут, где на ней устанавливали радио- и гидролокационные станции. Когдато Портсмут служил постоянной базой для подводников.

Там даже находился штаб командующего подводными силами Ветикобритании, Но в годы войны немецкая авиация сильно разрушила город и базу. Налеты совершались ежедневно, а иногда по два-три раза в день. Из-за воздушных тревог и бомбежек ремонтные работы зачастую приходилось останавливать.

Как-то во время ремонта "С-54" я заехал в Портсмут, остановился в юстишще. Утром с визитом пожаловал адмирал доков с группой морских офицеров. Позавтракав, мы вышли на балкон покурить, и вдруг завыла сирена.

Улицы мгновенно опустели. Послышался сухой треск зениток. В районе доков раздались глухие удары.

Полагалось бы спуститься в укрытие. Но я и два-три сотрудника миссии, оказавшиеся со мной, продолжали курить. Ашличане двинулись было к выходу, но, увидев, что мы остаемся, тоже вернулись, присоединились к общей беседе. Так в течение получаса мы испытывали выдержку друг друга. К счастью, ни одна бомба в гостиницу не попала.

Во время этой встречи мы обсудили вопрос об испытаниях лодки "С-54", на которой к тому времени уже установили "асдик" и радиолокационную станцию. Требовалось проверить новое оборудование в действии. Проводить же испытания в районе Портсмута, находящегося под наблюдением противника, практически было невозможно.

Представители адмиралтейства предложили перебросить подводную лодку в район Глазго, на более спокойную акваторию. Мы согласились, хотя понимали, что для этого лодке придется самостоятельно пройти через Ла-Манш, пересечь Ирландское море, где действовали авиация и подводные силы противника. Но ничего другого не оставалось.

Для проведения испытаний адмиралтейство выделило специальные самолеты и корабли. Проверка оборудования велась в течение пяти дней и показала хорошие результаты. Командир лодки капитан 3 ранга Д. К. Братишко доложил, что в Ирландском море гидролокационная станция неоднократно засекала подводные лодки.

Завершив все испытательные работы, "С-54" отбыла в Полярное.

Пройдет какое-то время, и мы узнаем, что экипажи тихоокеанских лодок в составе Северного флота проявят мужество и героизм. Две лодки - "С-56" и "С-51" станут Краснознаменными (первая из них еще и гвардейской), а командиры этих лодок Григорий Иванович Щедрин (ныне вице-адмирал) и Иван Фомич Кучеренко будут удостоены звания Героя Советского Союза.

Заканчивая рассказ о пребывании подлодок на Британских островах, должен отметить, что советские моряки вели себя исключительно корректно, памятуя старинную мудрость: со своим уставом в чужой монастырь не лезь.

Да и англичане, особенно простые люди, проявляли к подводникам искреннюю доброжелательность.

Как-то "С-54" из-за ненастной погоды задержалась в море; поздно вечером она вернулась не в Гринок, а в соседний порт. А утром сотрудник миссии, прибывший в порт, оказался свидетелем такой сцены: толпа местных жителей, окружив группу подводников, пыталась объясниться с ними с помощью жестов, но ничего не получалось.

- Что угодно, господа? - спросил сотрудник миссии по-английски.

- Мы рыбаки, - отвечал рыжебородый морщинистый шотландец. - Вы ведь русские?

- Русские.

- Мы хотели бы преподнести вам небольшой подарок:

свежую рыбу.

- Спасибо большое. Но экипаж подводной лодки обеспечен продовольствием.

- Нет, нет, примите в знак уважения.

И рыбаки начали говорить о том чувстве уважения, которое они питают к русскому народу, к Красной Армии.

Это были простые люди, и мы знали, как тяжело им достается кусок хлеба. По нескольку суток они бороздили сеспокойное море, куда прорывались подводные лодки противника. Словом, благополучие рыбаков было зыбким.

И хоть подводники питались хорошо, отказ от подарка мог бы обидеть союзников. Но рыбы оказалось слишком много - восемь мешков.

- Пригодится, сэр, - говорил все тот же шотландец. - Мы понимаем, что это маленький подарок. Но чем-то мы должны отблагодарить наших русских союзников за их храбрость. Нет уж, кэп, примите.

Подводники не остались в долгу. Они пригласили рыбаков на обед. За столом шел дружеский разговор - в экипаже лодки нашлись люди, знавшие немного английский и выступавшие в роли переводчиков. Провожая гостей, подводники благодарили за рыбу, а шотландцы только отмахивались:

- Что вы! Что вы! Пустяки! Мы всем расскажем о встрече с русскими моряками, о том, какие это замечательные люди.

Подобных примеров можно было бы привести множество. Простые люди относились к нам с искренней симпатией. Однако среди англичан встречались и такие, которые стремились, как мы убедились, ухудшить союзнические отношения, влить ложку дегтя в бочку меда. Как правило, в такой роли выступали наши "опекуны" - так мы звали офицеров связи.

В Розайте их было трое. Из них особенно хорошо мне запомнился мистер Пен - вероятно, потому, что доставил нам кучу неприятностей. Выходец из буржуазной Польши (как мне рассказывали, до войны он имел в Варшаве мебельный магазин), мистер Пен перебрался в Лондон и скоро оказался на службе в управлении адмиралтейства.

Мистер Пен (настоящая фамилия была известна лишь его хозяевам) из кожи вон лез, чтобы испортить теплые отношения между местным населением и нашими моряками.

Однажды адмиралтейство устроило встречу советских моряков с жителями небольшого городка, расположенного недалеко от базы Розайт. Встреча, как обычно, прошла на высоком союзническом уровне. Были произнесены речи с пожеланиями крепить дружбу между советским и английским народами, был обед с тостами, интересный концерт.

Наши моряки вернулись в базу довольные. Но это мероприятие обернулось вдруг чуть ли не конфликтом с английскими военными властями. Представителя советской военной миссии С. Г. Зиновьева вызвал к себе командующий военно-морским округом адмирал Форд и заявил, что, согласно имеющейся у него информации, советские моряки занимались антиправительственной агитацией, а некоторые склоняли жителей к вступлению в коммунистическую партию.

Напрасно Зиновьев убеждал адмирала, что ничего подобного не было и быть не могло. Адмирал заявил, что обо всем случившемся он обязан доложить в адмиралтейство.

Впоследствии мы узнали, что за этим инцидентом маячила тень мистера Пена. Возможно, этому провокатору и удалось бы осложнить наши отношения с англичанами, если бы не помог случай. Адмирал Форд получил письмо от мэра того самого городка, где побывали наши моряки. Мэр благодарил адмирала за организацию встречи и просил передать благодарность русским морякам. К письму были приложены вырезка из местной газеты с отчетом о встрече и фотография, запечатлевшая проводы советских гостей.

Через несколько дней Зиновьева пригласил начальник штаба военно-морского округа и от имени адмирала Форда попросил извинения за недоразумение. Одновременно он передал Зиновьеву экземпляр газеты и фотографию.

От военной миссии определенных усилий требовало обеспечение охотников за подводными лодками (у нас их называли большими охотниками - "БО") и тральщиков, заходящих в порты Англии или Исландии по пути из США в Советский Союз. Эти небольшие суденышки строились на верфях Соединенных Штатов, где их принимала советская закупочная комиссия. Всего за время войны переход из Америки в Кольский залив - а это шесть тысяч миль по океану - совершили 82 тральщика и "БО" [См.: Кузнецов Н. Г. Курсом к победе. М., 1975, с. 356-359.].

Обычно я заблаговременно получал информацию из Москвы о движении отрядов или дивизионов тральщиков и "БО". Указывалось количество единиц, время выхода из военно-морских баз США и примерный срок их прибытия на Британские острова.

Миссия составляла план обеспечения кораблей, который согласовывался с соответствующими департаментами адмиралтейства и с командованием военно-морских баз.

Планом предусматривались: организация встречи кораблей в военно-морских базах или портах; производство ремонта и докование; снабжение продовольствием и топливом; сопровождение тральщиков и "БО" до базы формирования очередного арктического конвоя. Иногда корабли сопровождались до Норвежского моря с заходом на Фарерские острова для пополнения запасов топлива. В этих случаях члены военной миссии (как правило, А. Е. Брыкин и С. Г. Зиновьев) брали на эскортные корабли радистов и сигнальщиков для связи с тральщиками и "БО". Перед выходом в море командиры и штурманы этпх кораблей вместе с членами военной миссии присутствовали на совещаниях, проводимых коммодорами конвоя, и получали необходимые указания и информацию. Члены советской военной миссии выступали в роли старших морских начальников по отношению к личному составу отечественных тральщиков и "БО", а по отношению к командованию баз и военных портов как представители командования ВМФ Советского Союза.

Трудностей с обеспечением тральщиков и "БО" у нас было немало. Не всегда все шло гладко, как хотелось бы.

Еще на переходе из США на Британские острова отряды и дивизионы, уклоняясь от вражеских подлодок, часто меняли маршруты следования, порой приходили не в полном составе или не в те базы, где мы их ждали. В Кольский залив, как я уже говорил, корабли шли с очередным арктическим конвоем, и, как правило, времени для подготовки к переходу было в обрез. Зачастую им приходилось догонять конвой.

Помнится, осенью 1944 года в бухту Кефлавик (Исландия) зашел отряд больших охотников, нуждавшихся в ремонте. Для обеспечения ремонта я направил туда лейтенанта Н. В. Ивлиева, офицера конвойной службы в английской военно-морской базе Халл (Гулль). Николай Васильевич принял все меры, а дней через десять "БО"

снова были в строю. Затем на английском фрегате лейтенант сопровождал их до Мурманска. Кстати, Ивлиев нередко выходил в море в составе союзных конвоев. Его можно было встретить на борту и канадского эсминца "Хайда", и английского сторожевого корабля "Сигал". А на эсминце "Онслот" он стоял на ходовом мостике рядом с командиром, когда тот выводил корабль в торпедную атаку на минзаг противника. Атака была точной: минзаг затонул. Английские матросы подобрали десятка два немецких моряков. Советскому офицеру была предоставлена возможность совместно со старшим помощником эсминца вести допрос пленных.

Как-то я дал приказание С. Г. Зиновьеву сопровождать два дивизиона "БО", которые, как планировалось, должны были догнать арктический конвой в определенной точке Норвежского моря. Дивизион капитана 3 ранга М. Н. Николаева стоял в районе Глазго, дивизион капитана 3 ранга А. Г. Егорова в районе Розайта. Согласно договоренности адмиралтейство выделяло для их сопровождения два эскортных корабля. Однако в последний момент выяснилось, что выделяется только один корабль - канадский эсминец. Время поджимало, и было принято решение: дивизион, находившийся в районе Глазго, пойдет самостоятельно, а тот, что в Розайте, - в сопровождении эсминца; Зиновьев с сигнальщиками и радистом проводят дивизион Егорова до Фарерских островов, где корабли примут топливо и встретятся с другим дивизионом.

Казалось бы, все предусмотрено, все учтено. Но, как известно, военная обстановка часто чревата неожиданностями. Так случилось и на этот раз. При входе эсминца в бухту на Фарерских островах Зиновьев установил, что у борта английского танкера стоят и заправляются топливом только пять "БО". Где же шестой?

Эсминец встал на якорь. Спустили шлюпку, и Зиновьев пошел на ней к тому охотнику, на котором был поднят вымпел командира дивизиона. Комдив, однако, ничего не знал о причинах отставания катера. Тогда Зиновьев связался с военно-морской базой в Розайте, но и там не сообщили ничего утешительного. Неужели "БО" потопили немцы?

А тут обнаружилась еще и другая неприятность. На одном из "БО" вышел из строя гребной вал: причину поломки установить не удалось. Охотник срочно требовалось отремонтировать с помощью водолазов или поднять на слип. Зиновьев столкнулся с трудностью: местные жители говорили на какой-то смеси датского и норвежского языков. Вот когда пригодились бы офицеры связи, но "опекуны", готовые сопровождать наших сотрудников на приемы и ленчи, в опасные походы предпочитали не ходить.

К счастью, нашлись мальчишки, которые немного знали английский поднахватались от американских и английских солдат. Они-то и согласились стать переводчиками.

На Фарерских островах имелись частные мастерские и несколько небольших слипов. Самый большой из них был рассчитан на подъем катера водоизмещением 60 тонн, а наш "БО" в два раза больше.

- Нет, - заявил хозяин слипа, - лебедка пирса не выдержит такого груза.

- А нет ли поблизости трактора? - поинтересовался Зиновьев.

Трактор нашелся. С помощью лебедки и трактора "БО"

с трудом втащили на слип. При осмотре установили причину отказа гребного вала: во фланцевом соединении оказались срезанными все шесть болтов. В мастерской выточили новые болты, отремонтировали фланцевое соединение, спустили "БО" на воду. Испытания показали, что гребной вал работает нормально...

Так с помощью местного населения корабль удалось ввести в строй.

Тем временем шестой "БО" вошел в бухту. Как выяснилось, в пути его преследовала вражеская подводная лодка, в связи с чем пришлось маневрировать, отклоняться от курса.

Теперь оба дивизиона, заправившись топливом, снова вышли в поход и догнали арктический конвой в Норвежском море. Зиновьев же возвратился на Британские острова.

Я так подробно остановился на этом, вроде бы малозначительном, эпизоде потому, что он показывает рабочие будни членов миссии.

43. ЛОНДОН - МОСКВА - ЛОНДОН

Уже несколько месяцев я просил руководство Генерального штаба и Наркомата иностранных дел вызвать меня в Москву для личного доклада. Но время шло, одно дело сменялось другим, а столица молчала. Наконец в августе 1943 года вызов был получен.

В Москве я остановился в гостинице "Москва". Встретился с И. М. Майским. Он прибыл в столицу на несколько дней раньше и уже получил назначение - стал заместителем наркома иностранных дел. Ему предстояло заниматься репарациями.

Я доложил в Генеральном штабе о работе военной миссии и обратился с просьбой направить меня на действующий флот. А на другой день в номере гостиницы раздался звонок от помощника наркома: поздно вечером предстояло быть у Сталина.

В назначенный час я с волнением пришел в приемную Председателя Государственного Комитета Обороны. Поскребышев пригласил в кабинет. И. В. Сталин медленно расхаживал вдоль стола. Кивком ответив на мое приветствие, Сталин указал мне на стул.

- Вот что, товарищ Харламов, - медленно, с густым грузинским акцентом проговорил он, - сейчас мы не можем удовлетворить вашу просьбу. Мы отозвали посла, одновременный же отзыв главы военной миссии нецелесообразен. Это будет неправильно понято нашими союзниками. Придется вам еще поработать на этом посту. Вот когда откроется второй фронт, тогда, по вашей телеграмме, мы готовы отозвать вас...

- Но судьба второго фронта решается не мной, товарищ Сталин...

Сталин на минуту задумался, потом, подойдя ко мне, сказал:

- Нет, вы недооцениваете вашей работы. Она для нас имеет важное значение.

Что мне оставалось делать? Я сказал, что готов работать там, куда пошлет партия.

- Очень хорошо, - сказал Сталин. - Собирайтесь в дорогу. Перед отъездом зайдите ко мне. Я хочу с вами побеседовать более обстоятельно. Три дня на сборы вам хватит?

Я сказал, что срок вполне устраивает. И хотя мечты о переводе на действующий флот рухнули, высокая оценка Верховным Главнокомандующим роли миссии радовала.

В оставшееся время я нанес необходимые визиты и накануне отъезда на аэродром снова был у Сталина. В кабинете, кроме нас, никого не было. Речь зашла о втором фронте:

- Как Черчилль ни брыкается, рано или поздно он вынужден будет открыть второй фронт во Франции. Ваша задача - ускорить это дело.

- В Англии много сторонников второго фронта. Есть они и среди членов правительства, и среди парламентариев. Главный противник - Черчилль.

- А вы действуйте через общественное мнение. Объясняйте интеллигенции, простому народу, что война против фашизма - это не только дело русских. Это дело всей прогрессивной Европы, всего мира.

Сталин расспрашивал о работе миссии, о ее людях, о тех нуждах, которые мы испытываем.

Я ехал на аэродром, вдохновленный этой беседой.

Возвращаться в Лондон предстояло через Баку, Тегеран и Каир. И снова вместе с Майским. Он должен был сдать дела новому послу СССР в Великобритании Ф. Т. Гусеву.

В день отлета я побывал на Красной площади, бесконечно близкой, дорогой. Затем прошелся по улице Горького. Кое-где окна домов еще были перечерчены бумажными крестами. Среди прохожих часто встречались военные, некоторые из них с марлевыми повязками - видно, недавно с фронта.

На взлетном поле аэродрома нас поджидал "Дуглас", выкрашенный в зеленый цвет. Самолет плавно поднялся в воздух.

Лесистые пейзажи Подмосковья сменились степными волжскими просторами; я с интересом вглядывался в места недавних боев. Через иллюминатор хорошо были видны линии укреплений, окопы, бесчисленное количество траншей и ходов сообщения, воронки от бомб, остатки разбитых автомашин и орудий, пепелища деревень и сел.

Над Сталинградом летели на бреющем полете. Внизу торчали развалины зданий, коробки домов с выбитыми окнами и дверями; многие дома без крыш. Прямые квадраты улиц и поселков завалены битым кирпичом, железом, щетинились ежами. По дорогам, ведущим к городу, длинными рядами стояли подбитые немецкие танки и орудия.

На окраинах высились остовы заводов. Сверху они казались безжизненными. Но вот показались клочья дыма:

нет, Сталинград жив. Люди на улицах разбирали разрушенные здания, восстанавливали поврежденные дома. Огромный волжский город вновь поднимался из руин.

За Сталинградом снова израненная земля: окопы, траншеи, подбитые танки, орудия - следы великого побоища.

Не надо быть военным специалистом, чтобы представить себе, с какой силой и настойчивостью гитлеровцы рвались к великой русской реке.

После короткой остановки в Баку перелетели иранскую границу. Внизу виднелись цепи гор, зеленые долины, узкие ленты рек. Так незаметно прошло время, и мы оказались на аэродроме в окрестностях Тегерана. На улицах города полно небольших частных лавочек, где торговали главным образом зеленью. Очень много лотошников. Женщины, да подчас и мужчины были в белых и цветных покрывалах - нечто вроде простыни, наброшенной на голову. Это, видимо, предостерегало их от зноя палящего солнца и той пыли, которой в Тегеране более чем достаточно.

В Тегеране нас предупредили, что перелет предстоит очень тяжелый, так как займет не менее восьми часов.

Солнце жгло нещадно. В самолете стояла невыносимая жара - дышать трудно. Мы устроились на алюминиевых скамейках, привязались ремнями. В Тегеране к нам присоединились несколько офицеров американской армии и корреспондент американского агентства Юнайтед Пресс, который любезно объяснял нам, над какими местами мы пролетаем.

Самолет поднялся очень высоко и взял курс прямо на юг. Летели над огромными горами, над местами без каких-либо признаков жизни. Через час сделали посадку в местечке Султан-абад. Тут же одноименное озеро. Аэродром, на котором приземлился самолет, покрыт такой колючей травой, что по ней небезопасно ходить. Приняв какой-то груз и заправившись горючим, самолет снова поднялся в воздух.

Было холодно, но, когда в районе Багдада пошли на посадку, стенки самолета быстро нагрелись и в салоне снова стало душно. Мы рассчитывали на аэродроме Хабаниа подышать свежим воздухом и предвкушали завтрак, который нам обещал экипаж. Но, выйдя из самолета, мы почувствовали, что попали в настоящее пекло. Кругом пустыня, солнце жжет немилосердно, ни малейшего дуновения ветерка. Температура, как нам сказали, около 60 градусов. Нас встретили какие-то военные в шортах и шлемах и повезли на автомашине в столовую. Здесь удалось отдохнуть: в помещении с множеством вентиляторов было прохладно. Ели рисовый бульон с мелко нарезанными кусочками мяса, пили пресную воду, которая доставляется сюда из другого места. Хлеба нам не дали, - видимо, не полагалось. Официанты, узнав, что мы русские, разглядывали нас как диковинку, а когда мы уходили из столовой, приветливо махали салфетками. Снова садиться в самолет было не совсем приятно, потому что алюминиевые скамейки нагрелись настолько, что пришлось подкладывать пальто. Но по мере того как самолет поднимался, он остывал и дышать становилось легче.

С Хабаниа мы пошли прямо на запад. Потом летели над Сирийской пустыней. Казалось, все тут мертво. Куда ни взглянешь, песок, только песок! Пересекли Трансиорданию, Палестину, потом показалось Мертвое море. Оно действительно мертвое: тихое, совершенно гладкое, как будто сковано льдом; вода серо-молочного цвета.

Мы летели над Суэцким каналом. По обе его стороны пролегли асфальтовые трассы; много зелени, расположенной причудливыми квадратиками. По каналу двигалось множество судов.

Быстро наступил вечер. Перед нами сверкнул огнями огромный город. Это был Каир. Самолет приземлился, и нас встретили представители английского посольства. В таможне аэродрома шла тщательная проверка паспортов. Со времени вылета из Москвы на наши паспорта лег пятый по счету штемпель.

Нас разместили в отеле "Мен-хауз". Утомленные перелетом и зноем, мы заснули как убитые.

Утром, сразу же после завтрака, И. М. Майский отправился во дворец короля, а я пошел осматривать город.

Яркое и горячее солнце уже высоко стояло в сине-голубом, каком-то совершенно бездонном небе. Ни облачка, ни тени! На улицах города жизнь уже кипела пестрой и мутной волной. Английские солдаты и египтяне в белых балахонах до пят, американские "паккарды" и крошечные, тяжело нагруженные ослики, шикарно одетые европейские дамы и полуголые ребятишки темнокожие, крикливые, с перемазанными лицами, - все это как-то странно и непонятно перемешалось.

Мои познания о Египте того времени были невелики.

Я знал, что страной правит реакционнейший король Фарук, который заигрывал с Гитлером и Муссолини. Но на дворе стоял сорок третий год. Позади были Сталинград и Курская битва. И египетская сторона пожелала установить дипломатические отношения с Советским Союзом. Воспользовавшись своим пребыванием в Каире, И. М. Майский намеревался встретиться с главой правительства Египта Наххас-пашой.

Вернувшись из дворца короля, Майский сообщил мне, что все государственные деятели уехали в свои летние резиденции на берегу моря. Наххас-паша находился в Александрии.

- Придется лететь туда, - сказал Майский. - Ну как, Николай Михайлович, составите мне компанию?

Я заколебался. Но Майский продолжал уговаривать, нажимая главным образом на мои "морские струны".

- В Александрии только что построен новый порт: вам его будет полезно посмотреть.

После такого довода я согласился. Майский куда-то позвонил, и в наше распоряжение был предоставлен самолет.

В Александрии нас встретили с исключительным гостеприимством. И дело было, конечно, не в наших персонах.

Весть о блестящей победе советских войск под Курском, Орлом и Белгородом опередила нас. Английские моряки говорили об этом величайшем сражении, не скрывая своего восхищения. Эль-Аламейн был перед Курской битвой бледной тенью. При всей национальной чувствительности, англичане говорили об этом вслух.

Александрийский порт поражал прежде всего размерами акватории. Цепочка невысоких холмов опоясывала линию берега, изогнувшуюся дугой на многие десятки километров. Англичане (разумеется, руками египтян) построили действительно прекрасные причалы и пирсы, склады и систему оборонительных сооружений. На рейде дремали суда с флагами многих стран мира.

В сопровождении английских морских офицеров я отправился осматривать порт и бухту. Строительство порта обошлось союзникам довольно дорого. Проектировщики, видимо, допустили какой-то просчет, поскольку сооружения все время заносило песком, и это причиняло эксплуатационникам массу хлопот.

Во время осмотра бухты к нам подошел катер. Молодой офицер-англичанин, красивый и стройный, убедившись, что перед ним советский адмирал, сообщил: командующий Средиземноморским флотом его величества адмирал Каннингхэм просит пожаловать на обед. Не знаю, каким образом командующий узнал о том, что я нахожусь в его водах, во всяком случае, отказываться не принято. Тем более что мне было любопытно познакомиться с этим человеком. После того как под его командованием в районе Сицилии был разгромлен итальянский флот, в Англии имя адмирала Каннингхэма попало на первые полосы газет.

В этом бою адмирал принял смелое решение: поскольку командующий итальянской эскадрой старался уйти от боя, Каннингхэму необходимо было настичь его и войти с ним в огневое соприкосновение. Но из-за крупной волны эсминцы английской эскадры не могли развить высокую скорость. Тогда Каннингхэм послал крейсера и линейные корабли вперед, и они разгромили итальянскую эскадру.

Разумеется, Каннингхэм шел на риск, оставив крупные корабли без прикрытия эсминцев. Итальянцам ничего не стоило бы их потопить. Но победителей, как говорят, не судят.

Вероятно, это был талантливый флотоводец: осенью 1943 года он станет первым морским лордом.

Каннингхэм находился на борту флагманского корабля. Мы обменялись рукопожатиями, и адмирал пригласил меня в каюту. Держался он с большим достоинством. За обедом не скупился на комплименты в адрес нашей армии и флота. Офицеры вторили своему командующему. После обеда мы остались одни.

- Я читал о вашей победе над итальянским флотом, - сказал я адмиралу. Вы приняли смелое и, я бы сказал, рискованное решение. А если бы противник бросил свои эсминцы на ваши тяжелые корабли?

Каннингхэм тонко усмехнулся.

- Как моряк и адмирал, вы правильно назвали это решение смелым. Но, если хотите знать, оно было не только смелым, но и тщательно продуманным. Дело в том, что до войны я целых семь лет был военно-морским атташе в Италии. С командующим итальянским флотом я был знаком лично. Можно сказать, мы выпили с ним не одип ящик виски и шерри-бренди. Я достаточно хорошо изучил характер этого адмирала. По натуре он человек нерешительный. Посылая тяжелые корабли вдогонку за его эскадрой, я был уверен, что мой давний знакомый не решится оставить свои корабли без прикрытия.

Я подумал: в чем, в чем, а в уменье разбираться в людях, в искусстве использовать слабости противника в СВОРХ интересах англичанам не откажешь!

Мы тепло попрощались с адмиралом.

В Каире мы пересели на "Либерейтор" английских ВВС. Самолет взял курс на Гибралтар. Летели на высоте 3,5 тысячи метров. Машина свернула вправо и пошла над Средиземным морем. Нас начало болтать. Вскоре показался берег Испании и Гибралтарский пролив, над которым высилась знаменитая скала. Самолет обошел ее, сделал круг и совершил посадку. Вещи мы оставили в самолете и на трех автомашинах поехали по приглашению к губернатору крепости Гибралтар. Каково же было мое удивление, когда в этой крепости, можно сказать на краю света, я встретил моего давнего московского знакомого - генерала Макфарлана, который в трудный сорок первый возглавлял английскую военную миссию. Естественно, начались воспоминания и взаимные расспросы о военных новостях.

Макфарлан предложил осмотреть крепость. По дороге с резкими зигзагами и крутыми подъемами мы объехали почти всю скалу - от основания до вершины. Нам показали выдолбленные внутри скалы мастерские, гаражи, склады продовольствия, вооружения... Показали также механический сбор пресной воды: на склонах скалы были сделаны большие желоба; после дождя вся пресная вода по желобам устремлялась в водохранилище, снабжающее водой население этого небольшого военного городка.

Новый аэродром, на котором мы совершили посадку, построен в течение 18 месяцев, но он очень невелик. Недалеко от него проходит граница с Испанией, рядом с границей испанский город Ла-Линева, который виден со скалы как на ладони. Вдоль линии границы тянулись проволочные заграждения, противотанковые рвы и т. п. Даже часовые той и другой сторон были видны с того места, где мы находились. Нам показали небольшую бухту, где некогда стоял линкор адлшрала Нельсона.

На следующее утро мы с Майским уже были в Лондоне.

14. "БОГ С НАМИ" И "БОГ С НИМИ"

14 сентября 1943 года мы тепло проводили из Лондона Ивана Михайловича Майского.

Новый посол Ф. Т. Гусев быстро входил в курс всех дел. У меня с ним, как и с Майским, сразу же установились дружеские отношения и деловые контакты. В центре нашего внимания, конечно же, была борьба за открытие второго фронта.

Меня пригласил заместитель начальника имперского генштаба генерал-лейтенант А. Най. Он, видимо, находился в превосходном настроении, то и дело пересыпал нашу беседу анекдотами. Наконец, когда деловая часть разговора была закончена, генерал закурил и, откинувшись на спинку кресла, задал мне неожиданный вопрос:

- Скажите, адмирал, как вы смотрите на военные союзы?

Какие-то секунды я помолчал, не совсем понимая, куда клонит мой собеседник, и, собравшись с мыслями, ответил:

- Мы с вами люди военные, генерал, а союзы - дело прежде всего политиков и дипломатов.

- Тогда давайте обсудим эту тему как частные лица.

- Боюсь, что это у нас не получится. Вы представляете свою страну, а я - свою...

- Но все-таки, - продолжал упорствовать генерал. - Не могли бы вы привести какой-либо пример из русской истории?

- Ну что ж...

И я рассказал о том, что во времена Суворова Россия заключила военный союз с Австрией. Австрийцы не всегда вели себя по-джентльменски. Нередко они забывали о своих обязательствах. В частности, в период Альпийского похода они оставили армию Суворова без какой-либо поддержки.

И если Суворов все же одержал победу и прорвался через Чертов мост, то только благодаря своей гениальности и стойкости русского солдата.

- Так вот, - продолжал я, - мало того, что австрийцы не оказали поддержки, они еще хотели примазаться к русской славе. В честь победы Суворова решено было выпустить памятную медаль. Спросили Суворова, как, по его мнению, она должна выглядеть. Он предложил на одной стороне выбить герб российский, а на другой - герб австрийский; на лицевой стороне написать "Бог с нами!", а на обратной, австрийской, - "Бог с ними!".

Генерал Най промолчал, отведя глаза в сторону. Вероятно, с точки зрения дипломатического этикета мой поступок был не очень-то вежлив. Но зато по сути своей актуален, ибо ситуация теперь была более острой, чем во времена Суворова. Советские войска одерживали победу за победой, а союзники по-прежнему вели затяжные, по существу, бесплодные разговоры об открытии второго фронта.

В тот же день я рассказал Ф. Т. Гусеву о беседе с заместителем начальника имперского генштаба. Рассказал подробно, упомянув и о примере, заимствованном мною из далекого прошлого.

- А это неплохо, - согласился посол. - Исторические уроки, быть может, пойдут союзникам на пользу.

Ф. Т. Гусев сообщил мне, что 19 октября в Москве открывается конференция министров иностранных дел СССР, США и Великобритании.

- На этот раз мы, надеюсь, будем точно знать, когда же наши союзники перешагнут через Ла-Манш, - заметил я.

Посол лишь пожал плечами. До своего назначения в Лондон он заведовал вторым европейским отделом Наркомата иностранных дел и, естественно, достаточно хорошо знал политику английских правящих кругов, чтобы быть в отношении их осторожным в прогнозах.

Вскоре мне представился случай побеседовать с Иденом. Он собирался в Москву, и наш разговор так или иначе коснулся предстоящей конференции, ее повестки.

- Правительство его величества, - заявил Иден, - весьма озабочено проблемами послевоенного устройства мира.

- Не кажется ли вам, - заметил я, - что есть и безотлагательные проблемы?

- О, конечно, мистер Харламов! Повестка дня конференции предусматривает широкий аспект вопросов.

Беседа с Иденом укрепила меня во мнении, что союзники и на сей раз предпримут всевозможные меры, чтобы оттянуть открытие второго фронта.

Из дипломатической переписки, а она в эти дай велась особенно активно, я уже знал, что Советское правительство предложило рассмотреть мероприятия по сокращению сроков войны. Под этим подразумевались не только удары советских войск, но и немедленные действия США и Великобритании, вторжение их войск через Ла-Манш еще в 1943 году.

Как известно, советская делегация на Московской конференции министров иностранных дел трех держав поставила вопрос, что называется, ребром: остается ли в силе обещание, данное Черчиллем и Рузвельтом в начале июня 1943 года о том, что англо-американские войска осуществят вторжение в Северную Францию весной 1944 года?

Наши товарищи, присутствовавшие на конференции, рассказывали мне, что этот вопрос завел Идена в тупик.

В конце концов он вынужден был ответить, что должен проконсультироваться со своим правительством. Сейчас из опубликованных документов мы знаем, что и Черчилль уклонился от четкого и ясного ответа. Он, оказывается, считал, что нельзя дать твердое обязательство о начале операции "Оверлорд" ["Оверлорд" - кодовое название операции союзников по вторжению во Францию] в мае 1944 года, что это, по его словам, значило бы "погубить итальянский фронт, упустить возможности на Балканах и все же не иметь достаточных сил для того, чтобы удержаться после 30-го или 40-го дня".

А советская сторона настаивала на прямом ответе. Наконец позицию союзников изложил американский генерал Дин:

- Решение предпринять операции через Канал весной 1944 года было вновь подтверждено на последней конференции в Квебеке [Англо-американская конференция в Квебеке (Канада) состоялась 14-24 августа 1943 года]. При этом следует иметь в виду, что такое решение, как это бывает со всякими решениями военного характера, принятыми заранее, подчинено некоторым условиям...

Американский генерал подчеркнул, что "эти условия будут существовать" и в момент, когда должна состояться операция. Желая, однако, создать впечатление, что подготовка к операции "Оверлорд" идет вовсю, он заявил:

- Мы продолжаем в полном масштабе подготовительные мероприятия для осуществления наступления. Твердость этого решения можно видеть, хотя бы наблюдая подъем, с которым проводятся в настоящее время эти приготовления.

Насчет приготовлений генерал Дин не преувеличивал.

В этом мы могли убедиться и сами. Желая, видимо, как-то нас успокоить, союзники приглашали членов миссии на многочисленные учения, которые включали десантирование, артиллерийские стрельбы, координацию действий всех родов войск. Более того, союзники подарили нам целый документальный фильм, на котором была показана репетиция высадки крупного десанта на французское побережье.

Мы видели первоклассную военную технику, обилие предметов военного снабжения. Мы знали, что союзническая авиация господствует в воздухе: каждый погожий день эскадрильи "летающих крепостей", "ланкастеров" и "галифаксов" проходили над Лондоном, направляясь на юг.

Словом, мы чувствовали, что союзники располагают огромной военной мощью.

Так спрашивается: что же они медлят? Почему распыляют силы? Почему придумывают всевозможные отговорки?

Естественно, что советская сторона была недовольна медлительностью союзников. И Черчилль, и Рузвельт это прекрасно понимали. Как мне стало известно от Ф. Т. Гусева, 27 октября А. Иден посетил И. В. Сталина и постарался как можно убедительнее изложить английскую точку зрения. Начал он очень осторожно:

- Премьер Черчилль не абсолютно уверен в возможности осуществить вторжение во Францию вовремя...

Сталин спросил резко:

- Будет ли операция "Оверлорд" отложена на месяц или на два месяца?

Идеи сказал, что он не в состоянии ответить на это. Но, пытаясь выйти из неловкого положения, добавил:

- Черчилль стремится наносить удары по Гитлеру...

- У Черчилля есть склонность выбирать для себя легкий путь и оставлять для русских трудную работу, - сказал не без иронии Сталин. - Это можно было сделать один раз, два раза, но нельзя это делать все время.

Помолчав, он добавил:

- Мы не буквоеды. Мы не будем требовать того, чего наши союзники не в состоянии сделать.

Идеи это воспринял как намек, что Советский Союз "не так уж заинтересован в открытии союзниками второго фронта и может самостоятельно добиться победы". Черчилля это очень встревожило.

Теиерь англичане уже не пытались добиться даже отсрочки вторжения во Францию. В протоколе, подписанном участниками конференции 1 ноября, было зафиксировано:

"В отношении п. 1 предложений Советской Делегации от 19 октября 1943 г. Министр иностранных дел Великобритании г-н Иден и Государственный секретарь США г-н Хэлл подтвердили 20 октября 1943 г., что заявление, сделанное британским генерал-лейтенантом Исмеем и американским генерал-майором Дином... является точным отражением самых последних решений их Правительств, принятых на Квебекской конференции в августе 1943 г.

Что касается вопроса, поставленного Советской Делегацией, о том, остается ли в силе заявление, сделанное г-ном Черчиллем и г-ном Рузвельтом в начале июня 1943 г. относительно того, что англо-американские войска осуществят вторжение в Северную Францию весной 1944 г., то г-н Иден и г-н Хэлл дали утвердительный ответ, заявив, что решение предпринять вторжение в Северную Францию весной 1944 г. было подтверждено на последней конференции в Квебеке при соблюдении условий, упомянутых генералом Исмеем в его заявлении. Г-н Иден и г-н Хэлл добавили, что это решение не изменилось и приготовления для осуществления указанной выше операции проводятся в данное время так быстро, как возможно".

Советская делегация со своей стороны записала в протоколе, что она "выражает надежду, что изложенный в этих заявлениях план вторжения англо-американских войск в Северную Францию весной 1944 года будет осуществлен в срок".

Итак, союзники вынуждены были считаться с позицией Советского Союза. Они всерьез боялись: русские могут достигнуть победы над Германией и без второго фронта, что вольно или невольно создало бы трудности для осуществления целей, которые ставили США и Англия после окончания войны. С успехами Красной Армии усиливалась тревога по этому поводу. В штабе союзников в Лондоне мне говорили, что военные специалисты уже склоняются к тому, что операция "Оверлорд" опоздала. И нужно осуществлять план "Рэнкин", предусматривающий срочные действия в Западной Европе на случай внезапного краха Германии.

Зимой 1944 года нам, членам миссии, стало ясно, что союзники наконец всерьез взялись за подготовку вторжения на территорию Франции. В январе в Лондон в качестве верховного командующего союзными экспедиционными силами прибыл генерал Дуайт Эйзенхауэр. Среди тех, кто стал его заместителями и помощниками, оказались мои знакомые по Лондону: главный маршал авиации Артур Теддер, главный маршал авиации Артур Харрис. С другими мне пришлось познакомиться в штабе союзных экспедиционных сил или на учениях. Это генерал-лейтенант Омар Брэдли, адмирал Бертрэм Рамсей, командующий военно-воздушными силами в рамках операции "Оверлорд"

главный маршал авиации Ли-Меллори и другие.

Руководить морской десантной операцией было поручено командующему 21-й английской группой армий генералу Бернарду Монтгомери.

После того как штаб Эйзенхауэра обосновался в окрестностях Лондона, начальник штаба генерал Уолтер Смит счел своим долгом нанести мне визит. Это был высокий подтянутый человек, державшийся очень прямо. Я принял его с истинно союзническим гостеприимством. Разговор вертелся, естественно, вокруг предстоящей высадки во Францию. Я выразил удовлетворение, что долгожданное событие, которого с нетерпением ждал весь прогрессивный мир, теперь уже очень близко. Беседуя со мной, Уолтер Смит все время постукивал по вытянутой ноге стеком в красивом кожаном чехле. Уже прощаясь, генерал протянул мне стек;

- Примите, адмирал, от меня этот маленький подарок.

Вероятно, это был искренний жест. Гость хотел мне сделать приятное.

Дней через десять и я побывал в штабе Смита с ответным визитом. И мы продолжили начатый разговор.

Итак, открытие второго фронта, подготовленное блестящими победами советского оружия, было теперь не за горами.

15. ПРИЕМКА КОРАБЛЕЙ

После капитуляции Италии (8 сентября 1943 года) Советский Союз, США и Англия договорились о разделе итальянского флота. Но трофейные корабли требовали приведения их в порядок. И тогда союзники предложили в счет причитающейся нам доли флота Италии передать во временное пользование несколько американских и английских кораблей [В 1949 году Советским Союзом все эти корабли были возвращены].

По договоренности мы получали один линкор, один крейсер, восемь эсминцев и четыре подводные лодки. Предполагалось, что передача кораблей произойдет в советских портах, но это условие выполнили только американцы в отношении крейсера "Милуоки" (постройки 1921 года). 20 апреля 1944 года этот крейсер под названием "Мурманск"

вошел в состав Северного флота.

Английский линкор "Ройял Северин" и американский крейсер "Милуоки", временно передаваемые нам союзниками, были старой постройки. Советское правительство надеялось, что эсминцы, хотя бы половина из них, будут более современными. Однако союзники не захотели выделять новые корабли.

Англия предложила нам эсминцы, построенные американцами еше во время первой мировой войны. В свое время она получила их от США (в количестве 50 кораблей) в обмен на базы в Атлантике. А линкор "Ройял Северин" был построен в 1916 году. И только подводные лодки "Санфиш", "Урсула", "Инброкен" и "Унисон" можно было отнести к современным кораблям (постройки 1936-1941 годов).

Англичане, как я уже говорил, не выполнили первоначальной договоренности о передаче кораблей в советских портах. Они теперь настаивали, чтобы прием линкора, эсминцев и подводных лодок произошел в Англии, куда и должны были прибыть наши команды.

Советская военная миссия в Лондоне получила указание Государственного Комитета Обороны уточнить все детали, связанные с приемом кораблей, и вообще подготовиться к выполнению этой задачи.

Мы составили план подготовки, согласовали его с английским адмиралтейством и доложили в Москву. Адмиралтейство предоставило нам возможность прием всех кораблей произвести в военно-морской базе Розайт, а их освоение советскими экипажами - в разных районах: линкора - в Розайте, эсминцев - в Ньюкасле, подводных лодок - в Данди. Эти базы были рассчитаны на боевое обеспечение подобных типов кораблей.

В плане был пункт, в котором говорилось о необходимости подготовить личный состав (особенно операторов) к боевому использованию радаров и гидроакустических установок ("асдиков").

Вместе с членами военно-морской группы миссии я выехал в Розайт. Мы встретились с командующим Норским военно-морским округом адмиралом Фордом, а также с адмиралом доков. Разговор шел о том, где разместить прибывающих советских моряков, как наладить их питание, как организовать проверку состояния кораблей, их ремонт. Мы обсудили также вопросы обеспечения боеприпасами, запасными частями, техническими материалами, условились о переводе документации на русский язык...

Были и спорные вопросы, но они, как правило, при доброй воле обеих сторон решались довольно быстро. Острая полемика возникла о сроках сдачи и приема кораблей. Командование базы (как, впрочем, и адмиралтейство) считало, что на изучение и освоение кораблей нашим морякам потребуется по меньшей мере полгода.

Когда я сказал, что мы должны принять корабли за дватри месяца, на лицах английских коллег появилось скептическое выражение.

- Адмирал, очевидно, шутит, - заметил один из них.- За это время нельзя изучить даже посыльное судно, не то что линкор, эсминец или подводную лодку.

Англичане ссылались на исторические примеры - чуть ли не со времен Нельсона! - напоминали, что переход из Англии в Кольский залив будет проходить в сложных условиях, требующих отличного знания боевой техники и не менее отличной сплаванности экипажей.

- Даже если допустить, что ваш личный состав целиком состоит из инженеров, все равно за такой короткий срок он не сможет освоить боевые корабли,- говорил английский офицер.

- Вся документация на английском языке. Перевод инструкций, наставлений и описаний потребует много времени,- вторил ему другой.

Что ж, эти слова были сказаны от души. Я поблагодарил англичан. Но у нас, к сожалению, не было времени.

К тому же наши английские партнеры не учитывали, что советские моряки люди высокой сознательности, что во время войны они служили на подобных кораблях, имеют боевой опыт. И я сказал:

- Двух-трех месяцев нам будет вполне достаточно.

После этого совещания я вернулся в Лондон: там были неотложные дела. В Розайте и других базах остались члены миссии: инженер-капитаны 1 ранга А. Е. Брыкин и П. П. Шишаев, инженер-капитаны 2 ранга П. И. Козлов и С. Г. Зиновьев, капитан 3 ранга Д. В. Шандобылов. Это были превосходные специалисты-организаторы, и я был уверен, что они успешно выполнят возложенные на них задачи. Козлов отвечал за подготовку к приему эсминцев. Зиновьев - подводных лодок, Брыкин и Шишаев - линкора, а Шандобылов занимался различными организационными вопросами.

Не теряя времени, члены миссии начали знакомиться с состоянием кораблей, наличием на них боезапасов, расходных материалов и запчастей, уточняли объем ремонтных работ. Предстояло заменить множество таблиц и надписей на командных пунктах и боевых постах, у механизмов, аппаратов, приборов, в люках и т. д. В этих целях были заказаны на заводах тысячи трафаретов на русском языке; определен состав переводчиков. В районе Глазго шла подготовка к открытию краткосрочных курсов локаторщиков и гидроакустиков.

А тем временем на Северном флоте комплектовались команды, предназначенные для принимаемых в Англии кораблей. В команды зачислялись матросы, старшины и офицеры с кораблей всех флотов, в том числе и Тихоокеанского.

Для перевозки команд англичане выделили пассажирский лайнер "Новая Голландия", вмещавший полторы тысячи человек. Не трудно представить, какой мишенью он мог стать для немецких подвЪдных лодок. Но на лайнере оказались неисправными какие-то механизмы, и капитан сразу же после выхода в море повернул назад, на Британские острова. Тогда было решено перевезти команды на двадцати судах, входящих в состав конвоя, который шел на Запад после разгрузки в наших портах.

Посадка на суда происходила в Архангельске (для экипажей линкора и подлодок) и в Мурманске (для экипажей эсминцев). С этим же конвоем в Англию следовали вицеадмирал Г. И. Левченко (он должен был возглавить отряд кораблей Военно-Морского Флота СССР), начальник штаба отряда контр-адмирал В. А. Фокин и начальник политотдела капитан 1 ранга Н. П. Зарембо, а также командир линкора контр-адмирал В. И. Иванов, командир дивизиона эсминцев капитан 1 ранга И. Е. Абрамов и командир дивизиона подводных лодок Герой Советского Союза капитан 1 ранга А. В. Трипольский.

Во время восьмисуточного перехода в Англию немцы потопили транспорт, на котором размещалась команда одного из эсминцев. К счастью, команду удалось спасти.

7 мая суда бросили якоря в военно-морской базе Гринок. Это небольшой городок с развитой судостроительной промышленностью, расположенный в 35 километрах западнее Глазго. Английские матросы и портовые рабочие приветствовали наших моряков двумя пальцами правой руки, раздвинутыми в виде латинской буквы "V", что означало "Виктория", или "Победа". Они дружно скандировали:

"Второй фронт! Второй фронт!" - видимо полагая, что советские моряки прибыли для участия в десанте на северозападе Франции.

Из Гринока по железной дороге советские команды были в тот же день доставлены в военно-морскую базу Розайт. Их разместили на ремонтирующемся авианосце "Чейсер", на линкоре "Ройял Северин" и на пассажирском лайнере "Императрица России", том самом, который когда-то принадлежал нашей стране и на котором в 1920 году из Крыма бежали остатки войск Врангеля.

8 кают-компании линкора состоялось совещание с участием командования Норского военно-морского округа, адмирала доков, командования отряда кораблей Военно-Морского Флота СССР и членов советской военной миссии. Я доложил вице-адмиралу Г. И. Левченко о том, что сделано и главным образом что еще предстоит сделать. Он в основном одобрил все мероприятия по подготовке к приему кораблей.

С первых дней пребывания в базе наши моряки с большим подъемом взялись за изучение кораблей. Весь личный состав, от командующего отрядом до матроса, старался как можно скорее и качественнее освоить корабли. На линкоре провели встречу команд - английской и советской. Такая же встреча состоялась и у подводников, перешедших в военно-морскую базу Данди. Запомнился эпизод знакомства команд подводной лодки "Урсула" ("В-4"), Дело в том, что оба командира - сдающий лодку старший лейтенант Дэвис и принимающий капитан 3 ранга Я. К. Иосселиани - носили бороды, как и многие матросы. Бородачи как-то сразу подружились.

Надо сказать, что всюду, где появлялись советские моряки, их очень тепло встречало местное население. Симпатии и сердечность англичан радовали наших людей, впервые оказавшихся за рубежом, вселяли гордость за свою Родину, ведущую мужественную борьбу против фашизма.

Экипажи эскадренных миноносцев через три дня перебрались по железной дороге в Нос-Шилдс, маленький городок на северном берегу реки Тайн, в предместье Ньюкасла.

Эсминцы стояли в "Альберт-доке" и "Тайн-доке". Как я уже говорил, эти корабли были получены англичанами от США в 1940 году в обмен на базы в Атлантике и находились в резерве.

Внешний вид у эсминцев был не очень-то привлекательный. Носовая часть и мостик отнюдь не выражали стремительности, присущей атакующему и быстроходному кораблю. Палубы были в запущенном состоянии, борта, надстройки, торпедные аппараты во многих местах покрыты ржавчиной. Особая примета эсминца этого типа - четыре высокие цилиндрические дымовые трубы. Его вооружение:

одна 102-миллиметровая пушка, одна 76-миллиметровая и четыре автомата "Эрликон". В средней части не два, как обычно, а один трехтрубный торпедный аппарат. Кроме того, 24-ствольный противолодочный реактивный бомбомет, расположенный позади носового орудия, два бортовых бомбомета на корме и бомбосбрасыватели.

Наше командование хотело как можно быстрее разместить экипажи на тех кораблях, где им предстояло служить. Это сократило бы сроки изучения боевой техники.

Однако англичане затягивали решение вопроса.

А между тем осмотр кораблей показал, что ни один из них не может выйти в море: торпедные аппараты не разворачивались, орудия имели большой расстрел стволов, котлы на четырех эсминцах требовали смены водогрейных трубок, главные машины нуждались в перезаливке подшипников.

Наши моряки трудились по 12 часов и более, вычищая из трюмов грязь, удаляя ржавчину. Их рабочий день начинался сразу же после завтрака - с 6 часов 30 минут утра.

Англичане же (рабочие доков, устранявшие дефекты, сдаточная команда) работали с 9 до 18 часов с двухчасовым перерывом на обед. Все остальное время внутренние помещения корабля были закрыты. Естественно, это не способствовало быстрому приведению эсминцев в боевой порядок.

Освоение эсминцев двигалось медленно еще и потому, что отсутствовали многие схемы, чертежи и описания. Советские офицеры тщательно разбирались в различных узлах. В результате появились схемы паропроводов, электрооборудования, масляной системы и т. д., которые затем сводились в общую схему корабля. Так создавались общекорабельные документы, по которым и проходила учеба личного состава.

Линкор "Ройял Северин" и подводные лодки оказались в более приличном состоянии, хотя и здесь было немало огрехов. Были обнаружены, в частности, дефекты в гидравлике линкора. Однако совместными усилиями наших и английских специалистов этот недостаток был устранен. При приемке и сдаче линкора выявился большой расстрел стволов главного калибра, а боезапас был только бронебойный. Командование отряда поставило вопрос о смене лейнеров [Лейнер-тонкостенная стальная труба с нарезами внутри, образующая канал орудия.] и об обеспечении корабля фугасными снарядами. Англичане не соглашались, мотивируя отказ нуждами второго фронта.

Мне пришлось использовать свои связи с представителями имперского генштаба, и вскоре вопрос был решен положительно. Справились и с этой проблемой.

В результате самоотверженного труда всего личного состава линкор и подводные лодки были приняты в короткий срок - за 20 дней. 30 мая 1944 года на "Архангельске" (это имя получил линкор) и четырех подводных лодках был поднят Военно-морской флаг СССР. На церемонии поднятия советского Военно-морского флага были посол СССР в Англии Ф. Т. Гусев, заместитель наркома Военно-Морского Флота Г. И. Левченко, возглавлявший отряд советских кораблей, английские адмиралы, члены нашей военной миссии.

- Какие же замечательные люди наши моряки, - говорил Ф. Т. Гусев, когда мы возвращались в Лондон.- Да с ними мы одолеем любого противника!

Итак, на линкоре и подводных лодках хозяевами стали советские моряки. Теперь англичане навещали их как консультанты.

Подводные лодки "В-1", "В-2", "В-3" и "В-4" вскоре перешли в военно-морскую базу Лервик (Шотландские острова) и оттуда, после соответствующей подготовки, поодиночке, с суточным интервалом, самостоятельно двигались в Полярное. Три лодки дошли до места назначения благополучно. А вот лодка "В-1", которой командовал Герой Советского Союза капитан 2 ранга И. И. Фисанович, погибла.

Причины ее гибели так и остались неизвестны.

Что касается эсминцев, то с ними пришлось очень много повозиться. Члены военной миссии приложили немало сил, чтобы обеспечить их своевременную приемку. Мы помогали найти выход из возникших тупиков, часто связанных с языковым барьером. Кроме того, на складах адмиралтейства не хватало запасных частей, а принимать корабли без них, учитывая техническое состояние эсминцев, было бы просто преступно. Англичане же ссылались на то, что эсминцы строились в Америке тридцать лет назад и запчасти к ним не сохранились.

Я предложил руководителям адмиралтейства передать в качестве запасных частей целый эсминец, однотипный с принимаемым. Англичане не сразу с этим согласились.

И только за сутки до выхода кораблей в Кольский залив мы получили положительный ответ.

Моряки отряда так и называли поначалу девятый эсминец - "Запасные части". В очень сжатые сроки его надлежало привести в мало-мальски приличный вид, с тем чтобы переправить в Мурманск. Срочно была сформирована приемная команда: с каждого эсминца по восемь моряков - всего 63 человека. Это вдвое меньше штатного расписания эскадренного миноносца данного типа. Командиром "Запасных частей" был назначен флагманский штурман отряда капитан 2 ранга А. Е. Пастухов, замполитом - работник политотдела капитан 3 ранга Н. В. Матковский.

Командир корабля А. Е. Пастухов решал в те дни множество организационных и специальных вопросов с английским командованием. Ему в этом помогали члены нашей миссии.

Десять суток моряки не покладая рук мыли, чистили, скребли, ремонтировали, отлаживали корабль. А 6 сентября он, минуя позицию немецких подводных лодок, прошел вдоль восточного побережья Англии в Скапа-Флоу, а затем в бухту Лох-Ю, где формировался очередной союзный конвой.

Хочу отметить высокий моральный дух, отличную морскую подготовку и мужество этого небольшого экипажа, проявленные как в Англии, так и в арктическом переходе к родным берегам.

Особо надо сказать о командире эсминца А. Е. Пастухове. Опытный офицер, отличный штурман, он оказался и хорошим командиром корабля, умело ориентирующимся в сложной обстановке. Под стать ему был и замполит Н. В. Матковский - боевой моряк, с опытом службы на Черноморском флоте, Азовской и Волжской военных флотилиях. До войны он защитил кандидатскую диссертацию, был на партийной работе. Как политработник, умел находить ключ к сердцу каждого, отличался внимательностью к людям, отзывчивостью и требовательностью. Его, как и командира, любили и уважали в экипаже. Словом, Пастухов и Матковский отлично дополняли друг друга, сумели сплотить коллектив. И когда возник вопрос, как назвать эсминец - ведь не вечно же подтрунивать над ним, мол, "Запасные части",- команда единодушно ходатайствовала: "Дружный". Впоследствии это имя и было утверждено.

Но вернемся чуть-чуть назад, к тому периоду, когда наши моряки принимали эсминцы. Первые две недели июня для экипажей прошли в тренировках и учениях, в контрольных выходах в море. Тщательно проверялась исправность механизмов, систем и вооружения. Экипажи успешно сдали первую задачу курса боевой подготовки. Это давало им право выходить в море, отрабатывать более сложные задачи.

В те дни, вернувшись из боевого похода, связанного с высадкой десанта в Нормандию (об этом еще пойдет речь}, я приехал в одну из шотландских военно-морских баз, встретился с вице-адмиралом Г. И. Левченко. Он как-то загадочно улыбнулся, начал меня поздравлять.

- С чем? - спросил я.

- Как, разве вы не знаете? - удивился Гордей Иванович. - Со званием вице-адмирала! - Он вынул из кармана пару погонов, протянул их мне.

- Но я ничего не знаю.

- Мы слышали сообщение по радио,- сказал Г. И. Левченко.

Я поблагодарил за поздравление, однако ответил, что погоны не надену, пока не получу официального уведомления из Москвы, и оказалось, что зря. Вернувшись в Лондон, нашел среди прочих бумаг поздравительную телеграмму наркома Н. Г. Кузнецова. Но это уже было много дней спустя.

Забегая вперед, скажу, что и следующее звание меня настигло неожиданно. Это было в 1949 году, когда я работал заместителем начальника Генерального штаба Вооруженных Сил СССР. Рассматривая список военачальников, представленных к присвоению очередных званий, И. В. Сталин спросил у Маршала Советского Союза А. М. Василевского:

- А что же вы забыли Харламова?

А. М. Василевский доложил, что я являюсь председателем аттестационной подкомиссии по флоту, поэтому, мол, он не знает, удобно ли меня представлять, как это будет выглядеть...

- Ну а вы-то как - "за" или "против"?

- Я - "за". Список можно и увеличить.

- Ну зачем же увеличивать? - сказал Сталин. И, карандашом вычеркнув первую в списке фамилию, он написал сверху: "Харламов Н. М.".

Обо всем этом я узнал от маршала Василевского, который сразу после возвращения от Сталина пригласил меня к себе. Он тепло поздравил меня с новым званием и показал постановление Совета Министров СССР.

Обычно раньше четырех часов утра мы Генштаб не покидали. Но в тот день я ушел с работы в час ночи. Подъезжаю домой, а во всех окнах горит свет. Не могу понять, почему не спят мои домашние. Вошел в квартиру, смотрю:

на жене вечернее платье, на столе бутылка шампанского.

Жена бросилась поздравлять.

- Но откуда ты узнала?- удивился я.

Оказалось, что позвонил С. М. Штеменко и порекомендовал встретить "полного адмирала" по-праздничному.

Я, конечно, был тронут таким вниманием.

Пришла пора оформить прием эсминцев, поднять на них бело-голубой краснозвездный флаг.

В воскресенье, 16 июня 1944 года, на торжественную церемонию подъема флага приехали посол Советского Союза Ф. Т. Гусев, командующий отрядом вице-адмирал Г. И. Левченко, командующий военно-морским округом английский ваце-адмирал Максвелл, мэр Ньюкасла, сотрудники советской военной миссии и английские офицеры.

Первым выступил вице-адмирал Максвелл:

- По поручению британского адмиралтейства,- сказал он, - с большим удовлетворением я передаю эти корабли доблестному и смелому русскому флоту. Мы желаем удачи псем, кто будет плавать на них.

В ответном слове советский посол отметил, что эти эсминцы помогут Красной Армии и союзникам быстрее разгромить фашизм.

В 12.00 под звуки английского гимна на кораблях был спущен британский флаг. Затем оркестр исполнил Гимн Советского Союза. На всех кораблях раздались команды:

- Военно-морской флаг Союза ССР и гюйс поднять!

После этой церемонии советские моряки устроили обед.

Праздник продолжался на причале, где духовой оркестр

играл популярные мелодии. Моряки двух союзных стран танцевали, смеялись, у всех было отличное, приподнятое настроение. Я подошел к группе моряков с эсминца "Живучий", чтобы поговорить с ними, узнать об их настроении.

И тут случилось нечто неожиданное. От избытка чувств, словно по команде, матросы и старшины подхватили меня на руки и начали качать.

- Только не уроните,- раздался откуда-то снизу голос жены.

Английские офицеры были несколько шокированы. Ведь на британском флоте отношения начальника и подчиненного отражают классовые противоречия, существующие в обществе: на корабле матрос не имеет права даже войти в коридор офицерских кают, сохранились военная полиция, наручники и штрафы. Вот почему эпизод с подбрасыванием, о котором идет речь, произвел впечатление на рядовой состав английских моряков.

После подъема флага экипажи эсминцев получили еще месяц на отработку учебных задач, в том числе огневых.

Это был месяц напряженных занятий на рейде и полигонах, днем и ночью.

Затем эсминцы перешли в Скапа-Флоу, где уже находился линкор "Архангельск".

Хочу сказать несколько словно самой базе.

Скапа-Флоу - главная операционная база королевского флота. Ее акватория, составляющая около 120 квадратных миль, защищена от сильных ветров. Из базы можно выйти и в Атлантический океан, и в Северное море.

С этой базой у английского флота связаны как славные, так и мрачные страницы прошлого. Во время первой мировой войны адмирал Джеллико вывел из Скапа-Флоу флот для боя, вошедшего в историю как Ютландское сражение.

После капитуляции Германии в 1918 году в базе несколько месяцев стоял интернированный немецкий флот. База тщательно охранялась, особенно потому, что 14 октября 1939 года немецкая подводная лодка "И-47" незаметно проникла на рейд и потопила стоявший на якоре английский линкор "Ройял Ок". Из 1280 членов команды погибло 834 человека. Английская секретная служба ломала голову:

каким образом вражеской лодке удалось прорваться сквозь сложную систему оборонительных сооружений, заграждений и противолодочных сетей? Не приходилось сомневаться, что субмарину провел человек, прекрасно осведомленный об этой системе.

Только после войны, когда в руки союзников попали документы абвера, загадочная история с потоплением "Ройял Ок" как-то прояснилась. Как и следовало ожидать, за этой трагедией стояла тень Канариса. Еще в 1927 году в Англию в качестве представителя швейцарской фирмы часовщиков и ювелиров прибыл голландский подданный Иоахим ван Шулерман. Вскоре он поселился в Керкуолле на Оркнейских островах и открыл собственную часовую мастерскую.

Через пять лет ему удалось получить британское гражданство. А в начале войны Шулерман (он же Фриц Бурлер и, конечно же, немецкий разведчик) объявил соседям, что в Голландии у него проживает тяжелобольная старушка мать. Он выхлопотал паспорт, запер свою мастерскую и сел на пароход, идущий в Роттердам. В этом городе он встретился с представителем службы Канариса и предложил послать в Шотландию подводную лодку, которую он лично обещал провести в Скапа-Флоу. План его был принят.

Накануне трагедии с линкором немецкий разведчик достал небольшую шлюпку и, миновав посты береговой охраны, вышел в море. Здесь, в шести милях от берега, его поджидала подводная лодка под командованием капитан-лейтенанта Г. Прина. Судя по тому, что операция прошла успешно, скромный часовщик не тратил времени даром: по отрывочным сведениям, почерпнутым из бесед с местными жителями и офицерами базы, он составил точную карту заграждений базы.

После потопления линкора адмиралтейство провело тщательное расследование. Многие должностные лица базы были строго наказаны, а за самой базой, за подходами к ней установили тщательное наблюдение. Для этого использовали самолеты и даже эскадренные миноносцы.

Любопытно, что в 1967 году ассоциация королевского военно-морского флота устроила в Портсмуте встречу оставшихся в живых английских моряков с потопленного линкора "Ройял Ок" и членов экипажа "И-47" (сама же лодка в марте 1941 года была потоплена у берегов Исландии английским эскадренным миноносцем "Булверин", но часть команды, переведенная с повышением в 1939 году на другие подводные лодки, осталась жива).

Друзья по НАТО произносили тосты за погибших, за дружбу, возлагали венки. Словом, все делалось по пословице: кто старое помянет, тому глаз вон.

Из Скапа-Флоу линкор "Архангельск" и дивизион эсминцев регулярно выходили в море для совместного маневрирования. Эсминцы отрабатывали противолодочную оборону, артиллерийские и торпедные стрельбы, прием топлива на ходу, а линкор - стрельбы и аварийные задачи.

В середине августа корабли покинули Англию, направляясь к родным советским берегам. Командование отряда поблагодарило союзников за внимание и содействие. Были отданы соответствующие почести британским кораблям, стоявшим на рейде.

На полпути к Мурманску советские корабли нагнали союзный конвой и присоединились к нему, с тем чтобы усилить охранение транспортных судов в районе наиболее активных действий вражеских подводных лодок.

Пройдя около двух тысяч миль сквозь штормы, отряд благополучно прибыл на Родину. За время перехода эсминцы 62 раза обнаруживали подводные лодки противника: одна из них была потоплена и три повреждены.

Уже после войны я ознакомился с донесением командования отряда. В нем говорилось: "Переход Англия - Советский Союз показал, что экипажи со своими задачами успешно справились. Личный состав проявил высокие морские и боевые качества, сплаванность, военно-морскую грамотность, выносливость и высокую бдительность".

16. ВТОРЖЕНИЕ

Мне позвонили из имперского генерального штаба и предложили приехать на заседание комитета начальников штабов. Признаться, я был удивлен этим приглашением, даже не столько удивлен, сколько почувствовал за поздним телефонным звонком наступление каких-то важных событий. И вот уже машина неслась по затемненным и мокрым от только что прошедшего дождя улицам Лондона к хорошо знакомому зданию. Я и прежде частенько бывал в этом мрачном сером здании с дубовыми панелями и копдоном из часовых. Здесь приходилось решать многие текущие дела с высшими военными чинами Британской империи. Но на сей раз интуиция подсказала: речь пойдет о чем-то необычном.

Адъютант - морской офицер провел меня на третий этаж, где находилась комната совещаний. Передо мной открылась массивная дубовая дверь с медной ручкой и гербом империи. Адъютант назвал мою фамилию.

За длинным столом сидели фельдмаршал Аллен Брук, главный маршал авиации Ч. Портал, адмирал флота Э. Каннингхэм, их помощники и переводчики.

Некоторое время все молчали, ожидая, когда я сяду в кресло.

- Адмирал, - сказал Эндрыо Каннингхэм, - мы пригласили вас, чтобы сообщить новость чрезвычайной важности. - Он выдержал паузу, наблюдая за моей реакцией.- Дело в том, что на днях состоится вторжение союзных войск во Францию. Хотелось бы, чтобы вы присутствовали при высадке в качестве наблюдателя от нашего русского союзника.

Да, новость была действительно заслуживающей внимания. Этого события ждали советские воины, сражавшиеся один на один с основными силами фашистской Германии и ее сателлитов. Невольно подумалось: если бы это известие получить год, а еще лучше - два года тому назад! Сколько бы жизней было спасено! Сколько полей было бы не вытоптано сапогами фашистских орд! Сколько городов осталось бы целыми! Сколько детей увидели бы своих отцов! Сколько матерей обняли бы своих сыновей!

Увы, слишком поздно пришло это известие. И все же вторжение союзных войск поможет нам быстрее завершить разгром фашистских агрессоров.

- Могу ли сообщить об этом в Ставку Верховного Главнокомандования? спросил я.

- Как вы догадываетесь, адмирал, предстоящая операция - величайший секрет,- вмешался Аллен Брук.- Как представитель союзной державы, вы должны быть заинтересованы, чтобы не произошло никакой утечки информации...

- Понимаю. И сделаю все возможное. Но я не могу исчезнуть из Лондона, не поставив об этом в известность Москву.

Наступила пауза. Начальники штабов, как видно, сосредоточенно думали.

- Ну, хорошо, адмирал, - промолвил наконец Брук.- Но только в Ставку и по закрытым каналам. О целях вашего отъезда не должна знать даже ваша семья.

- Разумеется, господин фельдмаршал. Я приму все меры, чтобы мой отъезд из Лондона остался незамеченным.

Надеюсь, вы не возражаете, если я возьму с собой адъютанта.

Возражений не последовало.

К лету 1944 года советские войска очистили от оккупантов огромную территорию, частично восстановили Государственную границу СССР и вступили в Румынию. Появились реальные перспективы скорейшего освобождения народов Польши, Чехословакии, Болгарии, других европейских государств. Под ударами Красной Армии начался распад немецко-фашистской коалиции, ее войска откатывались на запад. Резко активизировалась антифашистская борьба, в том числе в самой Германии. Стало ясно, что Советские Вооруженные Силы способны и без открытия второго фронта окончательно разгромить врага.

В этих условиях высадка союзных войск в Европе уже не могла оказать решающего влияния. Тем более ее нельзя рассматривать как переломное событие в ходе военных действий, как это склонны считать некоторые буржуазные историографы. Проведение операции диктовалось теперь не столько военной необходимостью, сколько политическими расчетами. Союзники боялись усиления национально-освободительного движения в Западной Европе, стремились сохранить там после войны антинародные режимы.

Подготовка к десантной операции в значительной мере облегчалась тем, что основные силы фашистской Германии были скованы на Восточном фронте. Это позволило англичанам и американцам длительно, тщательно и планомерно, без серьезных помех со стороны противника готовить вторжение.

Надо сказать, что гитлеровцы еще в начале войны боялись нападения с Запада. Гитлер, выступая перед своим генералитетом в ноябре 1939 года, говорил об ахиллесовой пяте рейха - Руре. Он считал, что, если Англия и Франция прорвутся к Руру через Бельгию и Голландию, это может привести к "параличу германской силы". Однако правительства Великобритании и США не использовали этой возможности ни в 1942, ни в 1943 годах, несмотря на то что главные силы фашистской Германии были скованы на Востоке. Теперь, в июне 1944 года, союзники не могли не знать, что наиболее боеспособные войска вермахта (179 дивизий и 5 бригад) находятся на советско-германском фронте, в то время как во Франции, Бельгии и Голландии дислоцируется всего лишь 58 дивизий.

Между тем протяженность западного побережья Европы составляла более 2000 километров. Начальник штаба оперативного руководства вооруженными силами рейха генерал Йодль считал, что на таком огромном участке вообще невозможно создать глубоко эшелонированную систему укреплений.

И действительно, в значительной мере немецкие береговые укрепления существовали лишь на оперативных картах.

Фельдмаршал Рундштедт, возглавлявший вооруженные силы "Запад", утверждал, что, несмотря на все укрепления, длительная оборона побережья невозможна без крупных танковых и моторизованных соединений.

Позднее станет окончательно ясно, что Атлантического вала, о котором так много писала англо-американская печать, по сути дела, не было. Легенду же о его неприступности создала геббельсовская пропаганда. Ее подхватили и раздули правящие круги США и Англии, чтобы оправдать затяжку открытия второго фронта.

Германское командование считало, что если англо-американцы и предпримут какие-либо действия в Нормандии, то только отвлекающие, а основной удар следует ожидать в районе Па-де-Кале. Но десант окажется высаженным именно в Нормандии, на участке, менее всего защищенном.

Берега залива Сены обороняли всего лишь три пехотные дивизии. Система укреплений здесь была слабой. Она состояла из одной полосы глубиной 6-8 километров, которая представляла собой отдельные, изолированные один от другого, опорные пункты, не имевшие между собой огневой связи. Средняя плотность артиллерии в районе высадки не превышала 1,5 орудия на километр фронта.

К началу высадки гитлеровцы располагали на Западе лишь 160 боевыми самолетами, а из сил флота могли привлечь к отражению десанта 5 эсминцев, 163 тральщика, 57 сторожевых кораблей и 34 торпедных катера (в строю их находилось около 100). Но они не сумеют рационально использовать и эти силы.

Союзники же, как потом станет известно, намечали высадить 39 дивизий и 12 бригад общей численностью 2 876 тысяч человек, из них 1533 тысячи американцев.

Авиация наступающих насчитывала 10 859 боевых и 2316 транспортных машин. Для непосредственного обеспечения, операции было привлечено 6939 кораблей и судов различных классов и типов, в том числе: 7 линейных кораблей, 24 крейсера, 2 монитора, 104 эсминца и фрегата, 14 флотилий тральщиков, большое число боевых катеров различного предназначения.

Таким образом, союзники располагали абсолютным превосходством в сухопутных, морских и воздушных силах, достаточными средствами ПВО, ПЛО и ПМО.

Планом операции "Оверлорд" предусматривалось ночью в канун вторжения высадить на флангах будущего плацдарма три воздушно-десантные дивизии и тем самым изолировать плацдарм от районов, откуда противник мог подтянуть резервы.

Плацдарм высадки подразделялся на два сектора, а секторы - на участки. В западном секторе должны были высаживаться американские войска, в восточном - английские и канадские. Для поддержки с моря формировались два оперативных соединения: западное, состоявшее преимущественно из американских кораблей (3 линкора, 10 крейсеров, монитор, 30 эсминцев), и восточное - из английских (3 линкора, 13 крейсеров, монитор, 30 эсминцев). На оперативные соединения, так же как и на авиацию, возлагалась предварительная обработка побережья и поддержка наземных войск.

Для обеспечения безопасности десантных отрядов и кораблей огневой поддержки от подрыва на минах выделялось 150 тральщиков. Им предстояло пробить 10 подходных фарватеров.

Готовясь к вторжению в Европу почти три года, союзники нацелили всю мощь своей промышленности на производство военной техники, строительство специальных десантных средств, производство оружия и т. д. Они построили около 30 000 единиц самоходных десантно-высадочных средств грузоподъемностью от 50 до 5000 тонн. Широко развернулось строительство транспортного флота. Еще задолю до 1944 года этот флот уже мог осуществлять воинские перевозки больших масштабов и принять на себя бесперебойное снабжение крупных экспедиционных сил.

Союзники имели возможность разработать и изготовить специальные образцы боевой техники и оружия различного предназначения. Они создали, например, танки "Валентайн", приспособленные для действий на воде, хорошо герметизированные и вооруженные 76,2-миллиметровой пушкой. Эти танки свободно плавали, но были лишены возможности двигаться по земле; при соприкосновении с грунтом они останавливались. Эти танки входили в артиллерийские группы, способные, находясь вблизи берега, подавлять пулеметные и иные огневые точки противодесантной обороны противника, что существенно облегчало действия групп разграждения. Для подавления обороны были созданы и специальные суда, способные выпускать в первом залпе по 360 трехдюймовых реактивных снарядов. Подходя вплотную к берегу, они могли поражать цели на глубину до четырех километров.

К моменту высадки десанта было построено большое количество самолетов "Тайфун", вооруженных реактивными снарядами и предназначенных для действий главным образом против танков и скоплений пехоты; изготовлены специальные универсальные автомашины, способные перевозить до 30 солдат с полным вооружением. Эти машины могли двигаться и по воде со скоростью до 9 узлов, и по суше - до 60 километров в час. Их наличие облегчало разгрузку на рейде транспортов с войсками.

В период подготовки к операции были проведены многочисленные тренировки войск на специальных базах и полигонах, по топографии идентичных намеченным пунктам высадки. Особое внимание уделялось тренировкам специальных подразделений, получивших название "коммандос".

Их начали готовить еще за два года до вторжения на специальных учебных пунктах. Занятия велись под наблюдепием опытных инструкторов, получивших боевую практику, и сопровождались массовым применением огневых средств.

Цель тренировок - отработать высадку первого броска десанта и ведение боя за овладение берегом в условиях организованного сопротивления противника.

Все другие войска, участвовавшие в первом и втором эшелонах десанта, также проходили тренировку на полигонах с применением огневых средств (огонь велся через головы войск). Правда, такой способ приводил иногда к потерям, но в целом вполне себя оправдал, так как войска быстрее привыкали действовать в условиях, приближенных к боевым.

Готовились и силы флота. Уже имея опыт неудачной Дьеппской операции, а также Сицилийской и Итальянской операций, они усиленно тренировались в стрельбе по берегу. Особое внимание обращалось на подавление наземных узлов сопротивления и на взаимодействие с сухопутными войсками при бое в глубине обороны противника. Для повышения эффективности огня важную роль отводили корректировке с воздуха.

Корректировочную авиацию выделили заранее. Каждую группу самолетов закрепили за тем кораблем, огонь которого она должна была корректировать в ходе операции.

Бомбардировочная авиация готовилась к уничтожению основных узлов наземных коммуникаций на побережье и в глубине обороны вплоть до Парижа, к разрушению узлов сопротивления, пунктов базирования и строительства авиации противника, а также к уничтожению его самолетов на аэродромах.

Тактическая авиация (самолеты типа "Тайфун", "Москито", "Спитфайер", "Бостон") еще с конца 1942 года отрабатывала непосредственное содействие войскам, в том числе методы и технику борьбы с танками.

Разведывательная авиация в течение двух с лишним лет вела всестороннюю разведку береговых объектов, многократно фотографируя побережье Франции при различной видимости, в полную и малую воду, а также фиксировала результаты бомбардировок отдельных пунктов. Это способствовало получению исходных данных для расчета боеприпасов, необходимых для уничтожения той или иной цели, и позволяло определить продолжительность восстановления врагом атакованных объектов, главным образом узлов коммуникаций, артиллерийских батарей и т. п. Систематическое ведение разведки вдоль всего побережья Западной Европы затрудняло противнику определение района предполагаемой высадки.

Многократное фотографирование прибрежной полосы в районе вторжения во время приливов и отливов дало возможность выявить систему противодесантных заграждений, установленных в воде, определить наиболее действенные средства и способы борьбы с ними и уточнить наивыгоднейший момент начала высадки (в зависимости от уровня воды). Фотосъемкой удалось вскрыть и огневую систему обороны. Кстати замечу, что эти сведения в ходе высадки, как правило, подтверждались.

При подготовке и проведении операции важное значение придавалось скрытности. Союзное командование считало необходимым во что бы то ни стало добиться тактической внезапности и получить тем самым вытекающие из нее преимущества. Добиваться же оперативно-стратегической внезапности не имело смысла: противник достаточно хорошо знал (и союзники не скрывали), что готовится вторжение во Францию.

Для обеспечения тактической внезапности еще задолго до начала операции основные узлы коммуникаций в глубине вражеской обороны подвергались интенсивным ударам с воздуха. Только в мае на наиболее важные объекты было сброшено 130 тысяч тонн авиабомб. Район же, выбранный для высадки, длительное время вообще не подвергался бомбардировкам, чтобы не привлекать внимания обороняющихся. Лишь за 9 часов до вторжения по нему нанесли массированный авиационный удар. Из-за нарушенных коммуникаций гитлеровцы уже не успевали подбросить резервы из глубины, даже если бы они и правильно определили главное направление высадки. Во время этого удара бомбардировке подверглись все основные береговые батареи и районы скопления вражеских войск. На них было сброшено 5200 тонн бомб.

Для отвлечения внимания противника от фактического района высадки в течение нескольких дней до начала операции проводились массированные налеты авиации на район Кале, Булонь, который противник считал наиболее вероятным районом вторжения. (В ночь, непосредственно предшествовавшую высадке, по нему нанесли особенно сильный удар, что окончательно дезориентировало врага. Судя по показаниям пленных, противник узнал о действительном районе вторжения только в момент высадки союзных войск, но из-за умело организованной дезинформации он еще несколько суток считал это направление вспомогательным.)

В этих же целях широко применялись радиодезинформация и радиомаскировка. В период подготовки операции специально организованная служба осуществляла противодействие радиоразведке врага и отвлекала ее внимание на ложные направления.

Для успешного осуществления операции нужно было создать на Британских островах плацдарм для вторжения.

Потребовался целый ряд мер, связанных с приемом американских и канадских войск, а также техники, горючего, боеприпасов, продовольствия. Пришлось освободить от гражданского населения несколько районов, организовать здесь особо надежную противовоздушную оборону, систему связи и снабжения.

Английская промышленность почти полностью переключилась на обеспечение десантной операции. Это необходимо было, чтобы освободить побольше судов для перевозки войск, которые при других обстоятельствах должны были бы перевозить военные грузы из США и Канады. По данным "Белой книги", опубликованной в ноябре 1944 года, ежемесячный выпуск самолетов в Великобритании увеличился до 2500, морских орудий - до 1500, снарядов - до 500 тысяч. Увеличился выпуск танков, бронемашин и других видов вооружения и снаряжения.

Естественно, для успеха дела необходимо было обеспечить скрытность подготовки к операции. 10 марта 1944 года английский военный кабинет принял постановление, по которому въезд и выезд населения из районов, имеющих отношение к исходной позиции, без разрешения властей запрещался. Были отменены отпуска для военнослужащих; дипломаты всех стран, кроме СССР, США и доминионов, не могли покидать Великобританию без специального на то разрешения, посылать или получать через курьеров, по телеграфу или диппочтой не проверенные цензурой сообщения.

Генерал Брэдли приказал не пропускать в прессу без его разрешения ни одного высказывания любого военнослужащего.

В интересах скрытности штаб, разрабатывающий операцию, на два месяца был полностью изолирован от внешнего мира. Никто из штабных работников не имел права выходить за пределы установленной и строго охраняемой зоны.

Внешняя телефонная связь в помещениях отсутствовала.

Вместе с тем был специально сформирован фиктивный штаб группы армий, расположенный в Юго-Восточной Англии.

Он занимался планированием вторжения через Па-де-Кале и искусно снабжал фашистскую агентуру ложными сведениями.

Были приняты меры и для подавления системы технического наблюдения противника. Еще задолго до вторжения союзники знали почти все места расположения радиолокационных станций на французском побережье, но не разрушали их, намереваясь вывести эти станции из строя в такой момент, который исключил бы возможность их восстановления к началу операции. Радиолокационные станции были подвергнуты массированному воздушному удару за три дня до высадки, что существенно нарушило вражескую систему технического наблюдения.

Корабли союзников начиная с 24 мая и вплоть до высадки соблюдали полное радиомолчание (связь поддерживалась только зрительными средствами; радио разрешалось применять лишь для передачи приказаний с берега). Большинство радиоустановок на кораблях и судах было опечатано. Документами, разработанными на переход, всякая радиопередача запрещалась. Даже при подрыве на мине командир корабля не имел права воспользоваться радиосвязью. Считалось, что случившееся должен видеть старший начальник и только он мог решить, давать об этом извещение по радио или нет.

Флот, участвовавший в операции, сосредоточился в базах Великобритании (Гринок и Белфаст), причем до начала операции отряды английских и американских кораблей не раз выходили на 4-5 суток в море на тренировку. Противник мог считать каждый такой выход началом операции, и установить фактический момент развертывания сил ему было, конечно, трудно.

Согласно замыслу высаживать войска планировалось на рассвете, через час после наступления малой воды в сизигийский отлив. Это повышало эффективность действий групп разграждения, а скорое наступление прилива уменьшало риск посадки на мель десантных судов, подошедших к берегу. Считалось, что полнолуние при ясном небе обеспечит освещенность района, достаточную для соблюдения судами организованного движения. Сочетание всех этих условий приходилось на 5-7 июня. Поэтому высадку назначили на 5-е.

Повторяю: все эти данные о подготовке к Нормандской десантной операции мне стали известны значительно позже. А в тот вечер, возвратясь из имперского генштаба, я сделал все, что надо было сделать, и тут же лег спать.

На следующее утро, наспех позавтракав, мы на своем "бьюике" отправились по тихим еще улицам английской столицы на юг. Хотелось как можно раньше добраться до Портсмута, где на рейде и в окрестностях были приготовлены для вторжения британские военно-морские и десантные силы. Машина шла через небольшие городки, мимо очередей домашних хозяек, выстроившихся у магазинов, достигла Саутхемптона, затем свернула на юго-восток.

Повеяло влажным морским воздухом. Дорога пересекала зеленые луга и чистенькие деревушки. Но никаких видимых признаков скопления войск я не заметил, хотя, как впоследствии мне рассказали, в этом районе были сосредоточены три английские пехотные и две бронетанковые дивизии.

Единственное, что напоминало о военном времени, - это контрольно-пропускные пункты. Сопровождавший меня помощник начальника генерального штаба бригадный генерал Файербресс легко устранял эти "препятствия" на нашем пути. Его документы производили сильное впечатление па офицеров и сержантов, дежуривших на КПП.

Не знаю, почему именно этого человека мне навязали в спутники - и во время поездки в Портсмут, и потом - на сухопутный фронт, где я был в числе советских военных наблюдателей. Файербресс обладал, казалось бы, манерами джентльмена: был спокоен, корректен, ненавязчив. Но в каждом его жесте, в каждой любезной улыбке на морщинистом лице сквозила неприязнь к нам.

У пирса в Портсмуте нас ждал катер, посланный с крейсера "Мавришес" одного из флагманских кораблей вторжения. К трапу крейсера вышел коптр-адмирал Питерсон, возглавлявший высадку колонны "Д", - энергичный шотландец, имевший, как потом выяснплось, опыт десантирования в Сицилии. Адмирал встретил меня радушно. Он тут же заявил, что внимательно следит за сводками с советскогерманского фронта и восхищен нашими победами.

- Да, адмирал, ничего не скажешь. Ваши маршалы ловко переигрывают немецких. Кто бы мог подумать два года назад, что вы так турнете фашистов! Уверен, что вы скоро будете в Германии! И поймаете Гитлера живьем! Вот будет потеха! Наши-то лопнут от зависти, если вы раньше окажетесь в Берлине, - и Питерсон громко захохотал, будто живо представил огорченные лица своих сухопутных военачальников.

Питерсон отвел мне флагманскую каюту, обставленную дорогой мебелью, а потом повел показывать крейсер. Мы осмотрели оперативную рубку, увешанную картами побережья Франции. Рядом висела схема движения американских и английских колонн. Адмирал охотно давал мне пояснения:

- Мы движемся несколькими колоннами. После рандеву с американцами идем прямо в Нормандию. Они высаживают десант в районе Каратана, а мы восточнее - у Кана. Теперь, адмирал, все зависит от погоды.

Мы вышли из Портсмута 2 июня 1944 года в 19.30. Во время перехода морем непосредственного воздушного прикрытия корабли не имели, так как предполагалось, что оно может вызвать подозрения и насторожить противника. Авиацию прикрытия держали на аэродромах в готовности к вылету.

Корабли должны были прибыть к подходной точке фарватера в районе высадки 5 июня в 1.40. Но через какое-то время выяснилось, что из-за низкой облачности над французским побережьем авиация не гарантирует поддержку и прикрытие. Поэтому операцию отложили на 24 часа. Корабли совершили маневр, с тем чтобы прибыть в назначенный район в обусловленное время. Замечу попутно, что если бы погода вновь оказалась неблагоприятной, то союзники отложили бы высадку примерно еще на месяц, ожидая совпадения перечисленных ранее природных условий.

Однако метеорологическая обстановка изменилась к лучшему, и в ночь на 6 июня началось траление подходных фарватеров. В 2.50 спустили на воду первые высадочные средства с войсками.

Боевые корабли по протраленным фарватерам прибыли в свои районы в 5.10 и встали на якоря, прикрыв фланги развертывания десанта от возможных контрударов противника с моря. Но из-за недостатка сил и неумелого их использования флот противника в первые дни операции особой активности не проявлял.

Я стоял на мостике рядом с адмиралом Питерсоном, командовавшим своей колонной. Повсюду, куда ни кинешь взгляд, сквозь утреннюю дымку проступали силуэты судов.

Медленно ползли транспортные громадины. Уверенно разрезали воду линкоры, крейсера, эсминцы... Такого гигантского скопления кораблей и судов мне еще не доводилось видеть.

Над головой волна за волной шли к французскому берегу тяжелые бомбардировщики. Эскадрильи истребителей барражировали на небольшой высоте - это было наше воздушное прикрытие.

В эти ранние часы у всех - от матроса до командира - нервы были напряжены до предела. Не видимый в дымке берег таил в себе неизвестность.

Но вот молчавший берег вдруг заговорил. В воздухе послышался зловещий посвист снарядов. Кое-где встали гигантские фонтаны воды.

- Ну, адмирал, - с волнением заметил Питерсон, - началось самое интересное.

Не успел он проговорить, как в полумиле за кормой шлепнулось в воду несколько снарядов. Вторая серия легла в нескольких кабельтовых прямо по курсу. Справа от нас языки пламени лизали борт транспорта, оттуда неслись дикие крики.

- Как вы думаете, адмирал, куда упадет следующий снаряд?

- Думаю, прямо в середину крейсера, - ответил я. - Поверьте, адмирал, я был когда-то неплохим артиллеристом.

Они пристрелялись...

Питерсон бросился к телеграфу.

- Право руля, - рявкнул он.

Крейсер круто повернул вправо и неожиданно вздрогнул всем корпусом: метрах в семидесяти за кормой остался столб воды. Питерсон молча взглянул на меня и вытер лоб платком.

Мы приближались к французскому берегу, откуда доносился грохот бомбежки. Английские самолеты, сбросив груз, возвращались на британские аэродромы.

Передовые баржи уткнулись в песчаную отмель. Теперь все побережье, насколько хватало глаз, было усеяно людьми, с мостика они казались суетливыми муравьями.

Передовое судно нашей колонны было уже на подходе, как вдруг оказалось в зоне артиллерийского огня. Капитан судна повернул назад, пытаясь уйти от берега.

- Передайте этому болвану, - крикнул Питерсон сигнальщику, - чтобы шел на высадку. Иначе...

Судно сделало разворот и, лавируя между султанами воды, направилось к берегу. До него оставалось каких-нибудь двести метров. Но, видимо, нервы у капитана не выдержали, и он опять начал поворот. Питерсон побагровел от ярости.

- Передайте капитану, - взревел он,- если еще раз отвернет, то я открою по нему огонь...

- И вы думаете, он поверит, что это не пустая угроза? - спросил я Питерсона, когда передовое судно производило очередной маневр.

- Поверит. Они по Сицилии знают, что я слов на ветер не бросаю...

Несколько позже линейные корабли и мониторы открыли огонь по вражеским береговым батареям крупного калибра. Батареи были в основном подавлены в течение четырех часов. Этому способствовала хорошо организованная корректировка огня с воздуха.

Затем эсминцы подошли к берегу на минимальную дистанцию, с тем чтобы подавить сохранившиеся еще огневые точки и непосредственно содействовать продвижению войск.

Под прикрытием корабельной артиллерии к берегу направился первый эшелон десанта. Он, как потом мне сообщили, состоял из 18 групп. В каждую из них входили 2 десантных судна для высадки механизированных средств, 8 танкодесантных и 18 десантных судов с войсками, 3 корабля поддержки и 1 штабной корабль.

Высадке морского десанта предшествовало десантирование двух американских и одной английской воздушно-десантных дивизий. Эти дивизии, общая численность которых составляла свыше 24 000 солдат и офицеров, были переброшены на 2400 самолетах и 850 планерах. Однако воздушный десант, хотя и добился определенного успеха, понес большие небоевые потери. Из-за недостатков в организации взаимодействия английская дивизия попала под удар своих же бомбардировщиков.

Надо отметить, однако, что действия парашютных и воздушно-посадочных подразделений были энергичными и смелыми. Например, 6 планеров сумели сесть в 20 метрах от одного из узлов сопротивления противника. Десантники быстро его атаковали и захватили.

В 7.00 авиация нанесла сильный удар по прибрежной зоне. Самолеты почти одновременно сбросили 4200 тонн 100-фунтовых бомб. Это делалось для того, чтобы подавить сопротивление врага на переднем крае обороны, а также создать небольшие воронки для укрытия своих войск.

За 15 минут до высадки первого броска к берегу подошли отряды разграждения и под прикрытием танков расчистили путь пехоте. Большинство рот первого броска вступило на берег в 7.33, незначительно опоздав по сравнению с планом. В дальнейшем небольшие задержки происходили только при высадке танковых частей - мягкий грунт затруднял движение машин.

Берег в пунктах высадки оказался незаминированным, и сопротивление противника на первом этапе было незначительным. Только американцы встретили сильный отпор со стороны одной немецкой дивизии, проводившей в этом районе учения. Американцы понесли потери, но сумели высадиться на другом участке.

Медленное наращивание сил и недостаточная активность высаженных войск позволили вражескому командованию подтянуть резервы и усилить сопротивление. В результате войска союзников к исходу 6 июня продвинулись в глубину всего на 3-5 километров, оставив некоторые пункты на побережье в руках противника. Кроме того, англичане не заняли, как это предполагалось в задаче первого дня, город и порт Кан - стратегически очень важный пункт. Из-за этого и создались трудности в наращивании сил. И все это несмотря на значительное преимущество союзников.

Забегая вперед, скажу, что Эйзенхауэр был очень огорчен итогами первого дня высадки. Американский историк Мартин Блуменсон приводит карандашный набросок непосланной записки верховного командующего союзными экспедиционными силами: "Нашим десантам в районе Шербура - Гавра не удалось захватить удовлетворительный плацдарм... и я отвел войска... Мое решение наступать в это время и в этом месте основывалось на лучшей информации, которую только можно было получить. Сухопутные войска, авиация и военно-морской флот проявили такое мужество и сознание своего долга, на которые только были способны. И лишь моя вина в том, что случилось" [Цит. по: Кулиш В. М. История второго фронта, с. 376-377.].

Возможно, что причиной такой неуверенной тональности этой записки, а возможно, и такого душевного порыва самого Эйзенхауэра (ведь записка не отправлена) была геббельсовская пропаганда, кричавшая о неприступности Атлантического вала, пропаганда, к которой весьма внимательно прислушивался Черчилль, выставляя эту неприступность как главный козырь для затяжки открытия второго фронта.

Между тем в первый день высадки союзники и сами не знали, что застали противника врасплох. Помнится допрос пленных немцев, которых к концу дня привели на крейсер.

Одним из них был капитан с повязкой на голове, в рваном, обгорелом мундире. На лице его было безучастное выражение. Другой пленный молоденький лейтенант с расстегнутым воротом кителя. У обоих немцев были завязаны глаза. Они не скрывали своих имен, номеров частей и фамилий командиров, рассказали, при каких обстоятельствах попали в плен.

- Выходит, вы проморгали высадку,- насмешливо сказал Питерсон.

- Какая высадка, господин адмирал! Вам не удастся ввести нас в заблуждение. Настоящая высадка будет в Паде-Кале. А здесь просто так... Отвлекающий маневр.

Питерсон усмехнулся и взглянул на меня: мол, видите, как мы здорово ввели противника в заблуждение.

- Развяжите им глаза, - приказал он.

Переводчик поспешил выполнить приказание. Немцы, моргая, огляделись. Сотни кораблей, идущих к французскому берегу, красноречивее всяких слов рисовали подлинную ситуацию. Несколько мгновений пленные молчали, разглядывая открывшуюся перед ними панораму высадки.

- Да, господин адмирал, - проговорил наконец капитан, - наше командование жестоко просчиталось...

- Уведите их... - Адмирал махнул рукой в сторону пленных.

...В сумерках, когда и берег, и море, и небо мерцали багровыми сполохами, крейсер бросил якорь на рейде. Поужинав, я лег в каюте отдохнуть. Но от избытка впечатлений не спалось. Вдруг на верхней палубе защелкали "эрликоны", залились торопливым нервным лаем крупнокалиберные пулеметы. Сквозь приоткрытую дверь я услышал стук каблуков - генерал Файербресс (он располагался в прихожей на диване) побежал наверх. Вражеские самолеты все-таки прорвались на рейд. Несколько раз бомбы падали совсем рядом. Как только бомбежка затихала, Файербресс возвращался назад, на свой диван. Но стоило ей усилиться, он опять бежал наверх.

Наутро за завтраком Файербресс сказал:

- Беспокойная ночка выдалась, сэр?

- Да. Я слышал, как вы бегали на палубу.

Файербресс смущенно замолчал.

Рано утром 7 июня генерал Монтгомери, как рассказал мне Питерсон, встретился с генералами Брэдли и Дэмпси и, не поставив им никаких новых задач, потребовал "подчистить" все недостатки первого дня.

Однако, опираясь на уцелевшие очаги обороны и используя тактические резервы, противник при поддержке танков контратаковал англичан и в некоторых местах прорвался к берегу. При содействии флота англичане ликвидировали частные прорывы и к вечеру 7 июня освободили от фашистских войск несколько десятков километров береговой черты.

Планом предусматривалось к исходу второго дня захватить плацдарм глубиной 18-20 километров. Однако из-за возросшего сопротивления противника, крайней медлительности и осторожности союзного командования достичь этого не удалось. Между тем к утру 10 июня на берегу уже находилось 9 пехотных, 3 воздушно-десантные, 2 танковые дивизии и 4 танковые бригады. Гитлеровцы к этому времени подтянули в район операции несколько дивизий. И все же на стороне нападающих было двойное превосходство в пехоте, значительное - в танках и подавляющее - в морских силах и авиации. Но, несмотря на это, они смогли продвинуться только на 10-15 километров, и то лишь на отдельных участках, причем основные узлы сопротивления все еще оставались в руках врага.

Как я уже говорил, союзники перед началом операции имели подавляющее преимущество в авиации и военноморском флоте, орудия которого они использовали для поражения береговых целей. Это значительно затрудняло действия немцев, а точнее, контратаки, которых требовал фюрер.

Рундштедт доносил Гитлеру, что "орудия большинства вражеских кораблей ведут настолько мощный огонь в пределах их дальности, что любое наступление в зоне господствующего с моря огня невозможно".

Командующий группой армий "Б" Роммель в обзоре оперативной обстановки, сделанном 10 июня, писал: "Наши действия в Нормандии страшно затруднены, а на некоторых участках стали вообще невозможными в силу следующих причин: а) чрезвычайно большого, а по временам прямо подавляющего превосходства авиации противника...

б) эффективности огня тяжелой корабельной артиллерии.

Против нас действуют до 640 орудий. Эффективность их столь высока, что в районах, обстреливаемых этой скорострельной артиллерией, невозможны какие-либо действия как танков, так и пехоты".

5 июля, то есть через 29 дней после начала высадки, в Нормандии находился миллион солдат и офицеров союзных войск. На захваченном плацдарме не оставалось буквально ни одного клочка земли, где бы не было танка, автомашины или другой техники. Все дороги оказались забитыми, и если бы какой-либо самолет противника там появился, ему не пришлось бы искать цель. Союзники пренебрегали возможностью атак с воздуха лишь потому, что обладали почти абсолютным господством.

Столь крупная операция потребовала четкой организации материально-технического обеспечения войск. В этой связи заслуживает внимания следующее. В интересах воинских перевозок союзники еще к 17 июня создали на необорудованном побережье два временных порта (один из них во время шторма был поврежден, а потом надобность в нем отпала, так как был захвачен Шербур).

Для сооружения порта в районе Арамчес союзники отбуксировали из Англии и затопили в назначенных точках около 150 железобетонных и металлических кессонов водоизмещением от 600 до 1700 тонн каждый. Поставленные на грунт кессоны образовали акваторию порта. Чтобы оградить ее от штормовой волны, затопили старые коммерческие суда, образовавшие волноломы. На стенках кессонов установили 240 артиллерийских стволов среднего и малого калибров для обеспечения противовоздушной и противокатерной обороны.

На акватории порта могло находиться до 30 пароходов, из них 16 - под разгрузкой у специально построенных плавучих и полуплавучих причалов. Значительная часть судов могла разгружаться на рейде с помощью автомашин-амфибий. Пропускная способность порта достигала 12 тысяч тонн различных грузов в сутки. Его обслуживало около 2 тысяч рабочих. Ввод в эксплуатацию такого порта по.зволил союзникам не отвлекать силы для немедленного занятия французских портов.

Для обеспечения горючим и смазочными материалами по дну Ла-Манша были проложены трубопроводы.

Словом, в ходе операции широко использовались различные материально-технические средства. Однако войска, высадившиеся на французское побережье, не спешили продвигаться в глубь материка. А ведь к тому времени Красная Армия на решающем фронте войны - советско-германском развернула мощное наступление. Еще 10 июня, на четвертый с начала Нормандской операции день, войска Ленинградского, а затем и Карельского фронтов стали успешно теснить противника. 23 июня началось гигантское паступление в Белоруссии (операция "Багратион"). Только в его начальной стадии с обеих сторон участвовало около 4 миллионов человек, до 46 тысяч орудий и минометов, свыше 6 тысяч танков и САУ, около 7 тысяч боевых самолетов.

Союзники же, к нашему огорчению, продвигались вперед на какие-нибудь 600-700 метров в сутки; длительное время не могли овладеть двумя важными центрами: Котантепским полуостровом и городом Каком.

Стратегический плацдарм союзникам удалось создать лишь к 25 июля. (К этому времени пали Кан и Шербур.)

Он все еще был небольшим: 100 километров по фронту и 50 - в глубину. Гитлеровцы, как пишет О. Брэдли, "проявляли удивительную изобретательность при переброске своих войск на фронт". Но если учесть, что крупное наступление Красной Армии летом 1944 года, предпринятое под Ленинградом, в Карелии, Белоруссии и в других районах, не только не позволяло гитлеровцам снимать войска с советско-германского фронта, но и заставляло направлять на Восток основные резервы, то изобретательность, о которой говорит Брэдли, касается, очевидно, только войск, находившихся в Западной Европе.

Нормандская десантная операция проводилась в особо благоприятных условиях, когда поражение фашистской Германии уже было предрешено. Красная Армия по-прежнему сражалась с главными силами врага. В Западной Европе находилась лишь небольшая часть гитлеровских дивизий, да и то не полностью укомплектованных. Это существенно облегчало союзникам вторжение во Францию.

Но, несмотря на облегченную обстановку, в которой проводилась операция, многие решения, приемы и способы действий, применявшиеся как при подготовке, так и в ходе боев, представляют, на мой взгляд, интерес и в современных условиях. Это в первую очередь относится к созданию специальных средств и сооружений для обеспечения высадки и действий десанта на берегу, к организации сил и способам обеспечения перехода морем, к преодолению заграждений и особенно к маскировке и организации разведки. Немаловажное значение имел и выбор места высадки.

Одним из главных недостатков можно считать то, что с захватом пунктов высадки наступление в глубину на какое-то время было, по существу, приостановлено. Основные усилия были направлены на объединение и расширение захваченных участков, на образование тактических плацдармов. Это позволило противнику создать здесь относительно устойчивую оборону, для преодоления которой потребовались дополнительные усилия. Расширяя плацдарм, союзные войска действовали преимущественно методом оттеснения врага, что снижало темп наступления.

В целом же вторжение во Францию и последующие действия завершились крупной победой. Германии пришлось теперь вести войну на два фронта.

17. НА СУХОПУТНОМ ФРОНТЕ

Я находился в одной из военно-морских баз в Шотландии. Вечером, вернувшись с кораблей в гостиницу, первым делом включил приемник: хотелось прослушать сводку фронтовых новостей. Меня поразил взволнованный голос диктора, часто повторявшего одно и то же словечко "виуан". Речь шла, как я постепенно уяснил из сообщения, о бомбардировке английской столицы самолетами-снарядами ФАУ-1.

Разговоры о новом немецком оружии уже давно ходили в военных кругах, но широкая британская общественность узнала о нем в середине июля 1944 года: самолеты-снаряды упали в центре Лондона и вызвали страшные разрушения.

Диктор сообщал о многочисленных жертвах, о панике, охватившей город. Правда, власти, стремясь пресечь вспыхнувшую панику, запретили газетам и радио даже упоминать о ФАУ-1. Но дело, разумеется, от этого не менялось.

Гитлеровцы обрушивали на британскую столицу все новые и новые партии смертоносного груза.

Нужно было подумать о семьях членов миссии: оставаться в городе им было небезопасно. Я связался по телефону со своим заместителем генералом А. В. Васильевым.

Было решено эвакуировать семьи в базы, где находились наши офицеры, комплектовавшие конвои. Я попросил Андриана Васильевича отправить мою жену, сына и дочь в Ньюкасл. Через несколько часов он вызвал меня к телефону и сообщил, что жена наотрез отказывается выезжать из Лондона до моего возвращения.

- Тогда отправьте силой.

- Вы шутите, Николай Михайлович?

- Да нет. Расценивайте это как приказ.

Жена вынуждена была согласиться.

Вскоре, вернувшись в Лондон, своими глазами увидел, что творилось в английской столице. На вокзале шумела и голосила растерянная толпа. Женщины с детьми бегали по перрону за каким-то железнодорожным начальником, умоляя отправить их в первую очередь. Многие спали на чемоданах. У касс стояли понурые очереди насмерть перепуганных людей.

Я видел англичан в период самых интенсивных бомбежек. Но всегда поражался их спокойствию, выдержке и дисциплинированности. Даже когда завывали сирены и над головами гудели "юнкерсы", редко можно было увидеть бегущего лондонца. Он шел в метро, не ускоряя шага, дабы не утратить достоинства. Для англичанина нет ничего унизительнее, чем "потерять лицо" и выглядеть смешным в глазах других. Но сейчас я видел суетливых, крикливых, работающих локтями у касс людей. Всем хотелось поскорее покинуть город.

Трудно осуждать лондонцев. Я вскоре убедился, что звук приближающихся самолетов-снарядов (будто кто-то мчался по небу на мотоцикле с чихающим мотором) мог вывести из равновесия даже людей с очень крепкими нервами.

Обыкновенная бомбежка длилась обычно не более двух часов, остальное время человек отдыхал. Но самолеты-снаряды держали его в постоянном нервном напряжении; было трудно предсказать, когда появится огненный хвост ФАУ и какую цель снаряд изберет.

В первый же вечер по прибытии в Лондон я увидел, как самолет-снаряд вынырнул из-за облаков и с фырканьем устремился куда-то на окраину города. Описав крутую дугу, он упал. Фонтан черного дыма взметнулся над крышами домов. Земля вздрогнула, тонко зазвенели стекла в окнах. Потом появился другой снаряд, третий. Весь вечер город сотрясали взрывы и зарево пожарищ высвечивало горизонт. Как выяснилось, гитлеровцы предпочитали облачность ясному дню: это затрудняло работу истребителей и зенитчиков.

Как-то чиновники из военного министерства пригласили нас посмотреть ФАУ-1. Снаряд этот походил на одномоторный самолет без пропеллера. В конце фюзеляжа вместо руля поворота крепилась большая сигарообразная труба: в ней сжигалось горючее, движущее снаряд. Когда кончался запас горючего, рассчитанный на определенное расстояние, снаряд падал.

Не сразу англичане научились бороться с самолетамиснарядами. Вначале военные специалисты, наблюдавшие желтоватое облако взрыва, с перепугу решили, что противник применил атомное оружие. То, что опыты с "тяжелой водой" ведутся в Тронхейме (Норвегия), для английской разведки не было секретом. Но потом убедились, что перед ними крылатая ракета, начиненная обычной взрывчаткой.

Причем не лучшего качества: хорошая взрывчатка шла на артиллерийские снаряды.

Обычно, как только радиолокаторы ловили цель, зенитки открывали бешеный огонь. Какое-то количество ФЛУ удавалось сбить на подходе к столице. Но противодействие зениток в городе скорее приносило вред, чем пользу. Снаряд все равно должен был где-нибудь упасть. Сосредоточенные же вокруг важных объектов зенитки, сбивая самолет-снаряд, как бы помогали ему найти нужную цель. Они зачастую приземляли снаряд там, где его падение было особенно опасным и нежелательным. Так, например, один сбитый снаряд упал на мост Ватерлоо, который связывает два крупнейших вокзала Лондона - Ватерлоо и Чаринг-кросс. После этого зенитчикам запретили сбивать ФАУ в пределах городской черты.

Неудачными оказались и первые опыты применения истребителей. Снаряд шел на той же скорости, что и обычный истребитель того времени. А поскольку снаряд не огрызался огнем, летчику ничего не стоило сблизиться с ним и расстрелять в упор где-нибудь над морем. Однако взрывная волна ФАУ была так сильна, что самолет отбрасывало, как щепку, корежлло крылья и фюзеляж.

В конце концов английские авиаторы все же нашли выход. Истребитель поднимался над снарядом, входил в пике и из этого положения давал по ФАУ пулеметную очередь.

Снаряд взрывался, но поскольку ударная волна от взрыва шла воронкой, а истребитель находился как бы внутри ее, то самолету ничего не грозило.

Да, опыт приходил со временем, а пока от взрыва ФАУ лондонские дома, выложенные обычно из кирпича, сносило как карточные домики. Сотни лондонцев гибли под грудами обломков. Выбитые стекла домов, груды развалин на улицах были характерными чертами тогдашнего Лондона.

Трагедия, как всегда, соседствует с различными курьезами. Многие лондонцы рассказывали мне случай с одной дамой. Она принимала ванну, когда по соседству разорвался ФАУ-1. Даму вместе с ванной вышвырнуло волной на проезжую часть улицы. При этом она будто бы не сильно пострадала, если не считать ущерба, нанесенного ее женской скромности.

Довольно широко писали газеты о случае с полицейским.

Его даже возили по Лондону, показывая как местную достопримечательность. А дело было так. Полицейский дежурил у шестиэтажного отеля, как вдруг услышал рокот самолета-снаряда. Не зная, куда деваться, он заскочил в свою стеклянную будку. ФАУ-1 грохнулся на асфальт перед отелем. Взрыв разрушил здание до основания. А полицейский остался целым и невредимым. Его даже не поцарапало. Видимо, по какой-то случайности взрывная волна обошла будку. Не знаю, от чего-то ли от неожиданно свалившейся на него популярности, то ли от нервного потрясения - полицейский заболел и попал в психиатрическую больницу.

Однако, как ни интенсивен был обстрел Лондона самолетами-снарядами, район, где находились советское посольство и миссия, не пострадал. Поблизости не упало ни одного снаряда. И все же противник доставил и нам много неприятных минут.

Я отдал приказ: всем сотрудникам миссии во время обстрелов выходить из здания и прятаться в щелях. Поскольку взрывная волна от места удара шла не по поверхности земли, а под углом в сорок пять градусов, человек, находящийся даже в 20-30 метрах от эпицентра взрыва, мог и не пострадать, если укрылся в щели или просто прижался к асфальту. Вначале приказ выполнялся неукоснительно, но затем кое-кто, привыкнув к треску снарядов, уже не считал нужным выходить из здания. Возможно, сказывалась апатия эта ответная реакция организма на постоянное напряжение нервов. И все же я требовал неукоснительного выполнения приказа: не хотелось, чтобы миссия несла неоправданные потери. Пришлось применить даже дисциплинарные меры. Это возымело действие.

И еще одно правило существовало в миссии. Если когонибудь из наших сотрудников обстрел заставал на улице и он при этом был в гражданской одежде, то он мог, не стесняясь, падать на асфальт. Но если на сотруднике была военная форма, то он должен был держать себя с особым достоинством. И это правило соблюдалось строже первого:

офицерам миссии не нужно было объяснять, что они представляют в союзной стране победоносную Красную Армию.

Обстоятельства сложились тяк, что в запуганном ФАУ-1 Лондоне мне пришлось пробыть не более двух недель.

Где-то в середине лета имперский генеральный штаб пригласил представителей миссии посетить фронт. Собственно, наша поездка была "обменной": примерно в то же время английская и американская миссии во главе с генералами Борроузом и Дином отправились на наш фронт - под Бобруйск.

К тому времени союзники несколько продвинулись в глубь Франции. Поздно вечером мы выехали из Лондона на автомашинах. Ла-Манш пересекли на корабле и высадились в Шербуре. Мы - это А. В. Васильев, А. Р. Шарапов, И. А. Скляров и я, а также трое секретарей и переводчик.

И еще сопровождавший нас помощник начальника имперского генерального штаба бригадный генерал Файербресс со своим штатом. На французском побережье снова пересели на машины и по разбитым дорогам, обгоняя колонны танков, грузовиков, бронетранспортеров с пехотой, двинулись в расположение штаба командующего 12-й группой армий генерала Омара Брэдли. (В 12-ю группу входили 1-я и 3-я американские армии.)

Мы ехали через небольшие рощицы в багряном наряде:

они были бы прекрасны, если бы не черные отметины воронок и обгорелые пни и кустарники. Иногда путь наш лежал через городки с черепичными крышами, булыжными улочками, аккуратными рядами тополей и платанов. Дорога обогнула гряду холмов, изрезанных крохотными лоскутками полей. Каждое такое поле было ограждено рядами тополей и кустарника, иногда - рвами с блестевшей в них желтоватой водой. "Краем изгородей" называли эту часть Нормандии.

Над нами то и дело с гулом проносились бомбардировщики: они шли в направлении Сен-Ло и Кана, где союзники, как мы уже знали, ввязались в затяжные бои. Вести, поступавшие с плацдарма, особенно не радовали: англо-американские войска по-прежнему продвигались медленно, хотя обладали завидным превосходством в силах над противником.

Чем ближе мы подъезжали к линии фронта, тем явственнее были его приметы - гуще поток техники, больше патрулей и регулировщиков на перекрестках, все отчетливее доносился гул из-за горизонта.

Дорога из Кана оказалась забитой колоннами автомашин: лица шоферов были веселы и беспечны, как и лица солдат в кузовах. Никто даже не смотрел на небо: немецкая авиация не грозила наступающим. Вдоль дороги возвышались штабеля снарядов, бочки с горючим, рулоны плетеной проволоки... "Если бы немецкие бомбардировщики, - подумал я,-нагрянули сюда, то они причинили бы войскам массу неприятностей". Но немецкая авиация была в основном задействована на полях сражений в Белоруссии, в Прибалтике, на западе Украины, и это обстоятельство позволяло союзникам так беспечно относиться к военному небу.

Пусто было лишь на дорогах, ведущих непосредственно к передовым позициям: то и дело здесь попадались предупредительные знаки: "Стоп! Впереди - враг!"

Прежде чем рассказать о встречах с командующим 12-й группой армий генералом Омаром Брэдли и командующим 21-й группой армий Бернардом Монтгомери, мне бы хотелось вкратце обрисовать обстановку, сложившуюся в начале августа на севере Франции.

Наступление союзников, как я уже отмечал, протекало в исключительно благоприятных условиях. Немецкое командование растерялось в первые часы высадки, гадая, основные ли силы союзников прорвались на полуостров Котантен или это какой-то вспомогательный, отвлекающий удар, и своевременно не перебросило силы из других районов.

А когда картина для гитлеровцев стала проясняться, то изменить что-либо было уже трудно: союзники прочно закрепились на плацдарме, расширили его в глубину и по фронту и с каждым днем наращивали свои силы. Сотни десантных судов с ж_ивой силой и техникой причаливали к песчаным берегам Котантена.

Десантная операция в Нормандии совпала с успешным летним наступлением Красной Армии, развернувшимся чуть ли не по всему фронту - от Карелии до берегов Черного моря. Десятки вражеских дивизий попадали в котлы и уничтожались. Гитлеровское командование вынуждено было заделывать зияющие бреши в своей обороне и перебрасывать на Восток из Франции и Германии все новые и новые части.

Как только стало известно о высадке союзников в Нормандии, по всей Франции активизировало свои действия движение Сопротивления. В стране, по существу, вспыхнуло национальное восстание, во главе которого стояли коммунисты. В своем воззвании ЦК ФКП осуждал тактику выжидания буржуазных партий и призывал народ браться за оружие. "Священный долг всех патриотов, в первую очередь коммунистов, - говорилось в воззвании, - объединяться, вооружаться, сражаться, с тем чтобы как можно скорее вовлечь всю Францию в беспощадную борьбу против захватчиков и предателей и приблизить тем самым час победы".

Всюду трудящиеся массы Франции брали в руки оружие Ч 1 Позднее стало известно, что отряды движения Сопротивления и восставшие трудящиеся освободили многие города, в том числе такие, как Лион и Тулуза, очистили от врага значительную часть территории к югу от Луары и к западу от Роны. К середине августа 1944 года оккупанты были изгнаны из 18 департаментов этого района, а также со всей территории от Западных Альп до итальянской и швейцарской границ. 19 августа началось восстание в Париже.

Союзпые войска устремились к Западному валу (линия Зигфрида), встречая сопротивление лишь со стороны отдельных частей противника. Стоит напомнить, что германское командование все еще находилось под впечатлением тех репрессий, которые обрушились на него после заговора 20 июля.

И все же, несмотря на столь благоприятные условия, несмотря на подавляющее превосходство в живой силе и технике, английские и американские дивизии продвигались в глубь континента с черепашьей скоростью - иногда по одному километру в сутки [Уже потом, после войны, о наступательных боях союзников начали сочинять легенды, говорить как о самой блистательной победе западного оружия, как о величайшем торжестве военной мысли, оперативного и тактического искусства, как об образце четкости и слаженности многочисленных планирующих и снабженческих организаций. Думается, что все это сильно преувеличено.

Разумеется, Нормандская операция была самой крупной морской десантной операцией второй мировой войны. Как я уже отмечал, она положила начало открытию второго фронта в Европе.

Командование союзников успешно решило ряд сложных военно-технических проблем: скрытность подготовки и внезапность высадки, согласованность действий крупных сил флота, авиации и сухопутных войск в ходе десантирования и в борьбе за плацдарм, переброска в короткие сроки через Ла-Манш огромного количества войск. Однако чрезмерная осторожность, образование пробок в районе высадки, другие недочеты помешали осуществить стремительное наступление. Так, городом Кан союзные войска овладели лишь спустя месяц после высадки, хотя захватить этот ключевой пункт планировалось уже в первый день операции.

В августе, несмотря на благоприятные условия, союзное командование из-за нерешительности и излишней осторожности не сумело окружить и уничтожить немецко-фашистскую группировку войск в Нормандии. На заходящих флангах здесь действовало всего по адному корпусу, в то время как основные силы двух армий вели фронтальное наступление, сжимая фалезский мешок и выталкивая из него противника. В последующих боях союзникам не удалось окружить и разгромить ни одной крупной группировки врага на юге и севере Франции, в Бельгии и Нидерландах. Какое уж тут "торжество военной мысли"?!

Серьезные просчеты были допущены при проведении Арпемской операции-ее цель (рывок за Рейн) оказалась недостигнутой. И это несмотря на явное превосходство в силах (по личному составу- 2:1, по артиллерии - 2,5:1, по танкам 20:1, по самолетам - 25: 1).

Просчеты были и в Арденнах: союзники не смогли своевременно раскрыть план контрнаступления противника. Его мощный удар вызвал у англо-американского командования большую тревогу. Союзники действительно попали в тяжелое положение. Напомню, что Черчилль обратился с просьбой к Советскому правительству предпринять крупное наступление и тем самым оказать помощь союзным войскам. Как известно, Советский Союз, верный союзническому долгу, пошел навстречу этой просьбе. 12 января 1945 года, раньше,

чем планировалось, наши войска перешли в развернутое наступление - от Балтийского моря до Карпат. Это позволило сорвать планы противника на Западе. Гитлеровцы были вынуждены в срочном порядке отправить с арденнского направления на Восточный фронт свою 6-ю танковую армию, затем еще 16 дивизий].

Наши машины свернули на проселочную дорогу, спустились в овраг, поросший орешником. Здесь нас встретила группа американских офицеров на джипах, высланных, как потом выяснилось, самим Брэдли.

Еще с четверть часа мы петляли по узкой дороге, подпрыгивая на ухабах и корнях деревьев, и остановились на небольшой поляне. Один из встречавших сообщил нам, что Брэдли сейчас в войсках, что на три часа назначен обед, к которому генерал непременно будет. А пока нам предложили отдохнуть и привести себя в порядок с дороги.

Каждому из нас отвели палатку - очень удобную, с подвесной койкой, умывальником, складными столиками и стульчиками.

Нетрудно было догадаться, что противовоздушная оборона в штабе Брэдли находится на высоком уровне и вероятность прорыва вражеских самолетов в эту зону минимальна.

Надо сказать, что американцы встретили нас радушно:

улыбались, хлопали по плечу, наперебой приглашали выпить виски, делились последними новостями. Мне показалось, что офицеры несколько иронично относятся к англичанам и их командующему. Кто-то напомнил такой факт.

Недавно Брэдли получил звание генерала армии, и англичане, узнав об этом, тут же - через каких-нибудь сорок минут после объявления этого приказа по радио-присвоили Монтгомери звание фельдмаршала.

Когда мы подъезжали, наши машины уперлись в колючую проволоку, вдоль которой расхаживали часовые. Неподалеку стоял прицеп Брэдли, окруженный такими же прицепами, в которых работали пять генералов - начальник штаба и четверо его начальников отделов. В отдалении, в кустарнике, стояло еще два прицепа. В одном из них висела оперативная карта, на которую наносились последние данные, поступавшие из войск. Прицеп был узкий и длинный, как барак. На стендах другого прицепа располагались разведывательные карты. Нас в этот прицеп, естественно, не пригласили. Он тщательно охранялся часовыми.

Из бесед с офицерами мы поняли, что немецкая оборона в этом районе в значительной мере разрушена. Перед 1-й и 3-й американскими армиями существовали участки, где вообще не было войск противника, если не считать небольших отдельных гарнизонов да учебных лагерей. По существу, дорога на Германию была открыта. Правда, гитлеровцы спешно подтягивали колонны пехотных дивизий из Люксембурга.

Мне сообщили, что воздушная разведка не зарегистрировала какого-либо передвижения вражеских частей с советско-германского фронта. Бездействовала и немецкая авиация. Так почему же союзники не предпринимают решительного наступления? Почему даже в штабе Брэдли царит обстановка благодушия? Эти вопросы из чувства такта не принято задавать. В конце концов, я был просто гость.

Брэдли появился в точно назначенное время. Это был крепкий широкоплечий человек с прозрачными голубыми глазами, с манерами простодушного ковбоя. Он говорил тихим, спокойным и даже скучным голосом, без интонации и жестов. С прямотой и точностью школьного учителя, каковым он в молодости и являлся, Брэдли рассказал об обстановке на фронте.

У меня сложилось впечатление, что прямота его не была наигранной: он старался, насколько это было в его возможностях, честно нести миссию солдата. Миссию трудную, особенно в обстановке всякого рода интриг и разногласий между англичанами и американцами, о чем широко писала в те дни западная пресса.

Суть этих разногласий сводилась к тому, что Брэдли, его помощники и штаб были убеждены: командование английских сухопутных войск действует слишком робко и всякий раз, когда нужно идти на риск, неизбежный в войне, обнаруживает недостаток решительности.

На эту тему велось немало разговоров среди американских офицеров.

- А что вы хотите? - заявляли одни. - Осторожностьприрожденная черта англичан.

- При чем здесь прирожденная, - возражал другой,- просто они вынуждены быть осторожными: у них ведь нет собственных людских ресурсов...

За обедом Брэдли произносил тосты с какой-то неуклюжей приветливостью. Вообще весь его облик - куртка с засученными рукавами, подчеркнуто неофициальные манеры - плохо вязался с нашим представлением о военачальнике такого рапга. И все же он оставлял прекрасное впечатление именно своей непосредственностью.

Мы побывали на передовых позициях, побеседовали с солдатами. Нам предоставили также возможность посетить лагерь немецких военнопленных.

Нас покорила и сердечность американцев, и прекрасная организация снабжения, и изобилие военной техники и транспорта. Об этом мы откровенно сказали нашим гостеприимным хозяевам. Каково же было мое удивление, когда после войны в мемуарах Брэдли я прочел несколько строк о нашей миссии, пропитанных тщательно завуалированной недоброжелательностью. Но оставим эти строки на совести автора!

На другой день мы прибыли в штаб Монтгомери, который располагался в окрестностях небольшого городка. Нас провели в какой-то домик. В уютной гостиной с камином попросили подождать. Вскоре появился фельдмаршал Б. Монтгомери.

Мы обменялись любезными фразами, после чего командующий пригласил нас на обед.

Монтгомери был небольшого роста - и вообще он внешне не производил впечатления грозного полководца, победившего Роммеля при Эль-Аламейне. Но фельдмаршал слыл вдумчивым и опытным военачальником. Ходил он в черном берете, всегда подтянутый и бодрый.

У англичан были первоклассные морские командиры, хорошие авиаторы, но с сухопутными военачальниками им почему-то не везло. После серии непрерывных поражений на суше они наконец-то одержали при Эль-Аламейне свою первую победу, которая была связана с именем Монтгомери.

О нем, как о полководце, были разные, подчас спорные суждения. Кстати, в Лондоне ходило немало анекдотов о нем - добродушных и смешных, иногда не совсем лестных.

Помнится анекдот о том, как король якобы осадил командующего. Монтгомери, как утверждают, хвастался перед королем доблестью английских войск, называя их "мои войска". На что король ответил: "А я думал, что они мои".

Англичане считали этот анекдот очень смешным.

Впрочем, анекдоты рождались в придворных сферах.

Слава же полководца - на поле брани. Монтгомери отличился в боях, и его заслуги, как известно, получили высокую оценку.

Итак, англичане встретили нас приветливо, хотя и без той теплоты и широты, с какой встречали американцы. После обеда, где произносились тосты за победу над фашистской Германией, мы в сопровождении офицера штаба направились на передовые позиции. По дороге я заметил, что наш невозмутимый Файербресс чем-то озабочен.

- В чем дело, генерал? - осведомился я.

- Видите ли, сэр. Ваши погоны. Они такие блестящие.

Прекрасная мишень для снайперов. Может быть, вы их снимете?

- То есть как это?

- Ну, на время посещения передовой...

- Нет, - возразил я, - у нас погоны не снимают,

- В целях безопасности...

- За нашу безопасность отвечаете вы, генерал.

Файербресс обиженно умолк, погрузившись в глубокое раздумье.

- Тогда сделаем так, - сказал он минуту спустя. - Вы накинете поверх кителей защитные плащи.

- Ну, против плащей мы ничего не имеем.

Надо сказать, что в английской зоне нас часто сопровождали корреспонденты газет. Они донимали нас просьбами поделиться впечатлениями, дать интервью.

- Какие впечатления, господа! - отвечал я. - Дайте сначала хоть ознакомиться с союзными войсками.

Но вот наконец трехдневное турне по передовым позициям закончилось. Поздно вечером ко мне в палатку зашел Файербресс и сказал, что корреспонденты ждут обещанного интервью. Мы условились, что на следующий день в десять часов утра проведем пресс-конференцию. Я решил подготовить текст письменного заявления.

Утром мне сообщили, что корреспонденты уже собрались.

Но не успел я выйти из палатки, как встретил генерала Файербресса. Он был явно чем-то озабочен.

- Простите, сэр, - начал он, как только мы обменялись приветствиями, я бы хотел знать, о чем вы собираетесь беседовать с журналистами.

- Пожалуйста, генерал, - и я протянул ему текст заявления.

Он надел очки и принялся читать. Его лицо заметно бледнело - текст явно пришелся генералу не по душе.

В моем заявлении говорилось: "Советская военная миссия ознакомилась с положением дел на союзническом фронте. Мы видели много современной могучей техники. Мы почувствовали боевой дух солдат и офицеров. Мы видели, как прекрасно организованы службы снабжения...

Но мы видели также и слабые, оголенные позиции немцев. И нам непонятно, почему союзники топчутся на месте..."

Текст я привожу по памяти. Но, ей-ей, я не далеко отошел от подлинника.

Генерал Файербресс снял очки, свернул бумагу и мрачно изрек:

- С таким заявлением мы не согласны. Вряд ли вам имеет смысл выступать на пресс-конференции.

- Но почему, генерал? Я был предельно объективен.

- Нет, нет, пресс-конференцию придется отменить.

- Ваше дело, генерал. Только прошу сообщить журналистам, что отменили ее вы, а не я.

Генерал было попытался возражать, желая создать у корреспондентов впечатление, что, мол, во всем виноват советский адмирал. Но я все-таки настоял на своем. Мы вышли в зал, где находились журналисты, и Файербресс вынужден был во всеуслышание объявить, что пресс-конференция отменяется по его решению.

Журналисты были разочарованы, а к еще раз убедился, какую нечестную игру вел мой "опекун".

Перед отъездом Монтгомери дал в честь советской военной миссии прощальный обед. Тепло попрощавшись с фельдмаршалом и его соратниками, мы выехали в небольшой французский порт, а оттуда - в Портсмут и Лондон.

Итак, второй фронт, хотя и с огромным опозданием, открыт. Союзники пока что медленно, но все же продвигались к границам Германии. А тем временем советские войска, сражаясь с главными силами противника, почти полностью освободили Белоруссию, Украину, Прибалтику, Молдавию, не только вышли к Государственной границе СССР, но и приступили к выполнению своей интернациональной миссии - освобождению европейских стран от гитлеровской тирашга.

В воздухе пахло волнующим запахом Победы.

Возвратившись из поездки по фронту, я послал телеграмму наркому иностранных дел, еще раз напомнил о своей просьбе. Вскоре пришел положительный ответ.

Я нанес прощальные визиты английским официальным лицам, с которыми приходилось часто встречаться по делам службы: Идену, Александеру, Бивербруку, Аллену Бруку, Артуру Харрису...

Как водится, в посольстве и миссии устроили прощальный прием. И вот уже машина мчится на аэродром, где меня поджидает бомбардировщик. Взревели моторы, самолет взмыл, развернулся над аэродромом и лег на курс.

Я подошел к иллюминатору: внизу сквозь разрывы облаков виднелись причудливые очертания берегов Англии.

Прощай, Лондон! Прощай, Британия! Счастья твоему народу! Он заслужил это своей упорной борьбой против фашизма!

ЭПИЛОГ

В Москве я получил новое назначение [Автор возглавлял оперативное управление Главного штаба Военно Морского Флота (1944-1945 гг.), командовал Краснознаменным Балтийским флотом (1950-1954 гг.; 1956-1959 гг.), был заместителем начальника Генерального штаба Вооруженных Сил СССР. - Прим. ред.]. А в Лондоне работа советской военной миссии продолжалась. Теперь ее возглавил генерал-лейтенант А. Ф. Васильев, однофамилец моего заместителя, о котором уже шла речь. Александр Филиппович прибыл с итальянского участка фронта союзников.

Разумеется, я с интересом следил за действиями своих товарищей, с которыми сдружился и пережил немало волнующих событий.

Миссия по-прежнему поддерживала тесные связи с союзниками, осуществляла приемку вооружения, заботилась о том, чтобы конвои один за другим следовали в северные порты нашей Родины. В мае 1945 года отбыл последний 41-й конвой. В общей сложности за время войны союзники направили 738 транспортов. Противнику удалось потопить всего 61 транспорт, остальные благополучно прибыли в порты назначения.

Действиям союзников, участвовавших в проводке конвоев, советские историографы дают высокую оценку. Так, в книге о боевом пути советского Военно-Морского Флота говорится:

"Офицеры и матросы английского военного и торгового флотов, а также моряки других стран антифашистской коалиции, участвовавшие в проведении конвоев, выполнили свой долг с большим мужеством и мастерством. В исключительно сложных условиях Северного морского театра, при систематических ударах врага они делали все, чтобы доставить грузы для союзника" [Боевой путь Советского Военно-Морского Флота. М., 1974, с.

206.].

За годы войны из США и Англии было получено 400 тысяч автомашин, 2,6 миллиона тонн нефтепродуктов, 9,6 тысячи орудий, 10,8 тысячи танков и 18,7 тысячи самолетов.

Это сравнительно небольшое количество, если учесть, что за это же время советская промышленность дала фронту 112.1 тысячи самолетов, 102,8 тысячи танков и САУ, 482.2 тысячи орудий, 351,8 тысячи минометов, 1 миллион 515,9 тысячи пулеметов, 12 миллионов 139,3 тысячи винтовок и карабинов, 6 миллионов 173,9 тысячи пистолетов-пулеметов. В целом же поставки союзниками промышленных товаров составили около 4 процентов объема советской промышленной продукции.

В марте 1945 года члены миссии совершили еще одну поездку на сухопутный фронт, где ознакомились с ходом боевых действий, с трофеями, захваченными союзниками, - самолетами, танками, самоходными орудиями. Англичане и американцы показали советским офицерам так называемый Атлантический вал систему немецкой обороны в Западной Европе.

Как известно, Атлантический вал всячески рекламировался гитлеровцами как "неприступный". Между тем члены миссии, осмотрев оборонительный рубеж, убедились, что он не представлял серьезного препятствия. Это были укрепления линейного типа, без эшелонирования в глубину. К тому же укрепленные участки не имели между собой огневой связи. Выделялись, пожалуй, лишь береговые и полевые дальнобойные батареи (калибр 122-406 миллиметров), но их плотность была низкой - одна батарея на 20 километров фронта.

После окончания боевых действий, в конце мая 1945 года, союзники пригласили членов миссии посетить порты и базы Франции и Бельгии. Группа наших офицеров побывала в Бресте, Шербуре, Сен-Назере, Остенде. Руководитель группы, теперь уже инженер-контр-адмирал, А. Е. Брыкин рассказал мне, что железобетонные сооружения, созданные гитлеровцами в военно-морских базах Шербур и Остенде, позволяли подводным лодкам надежно укрываться от налетов авиации. Сооружения эти были с закрытыми входамибутопортами. Внутри каждого сооружения имелись пирсы, рассчитанные на одновременное базирование 12 подлодок, электромеханические и другие мастерские, складские помещения и комнаты для экипажей. Характерно, что при воздушных налетах союзники применяли шеститонные супербомбы, но и они не могли пробить десятиметровые стены сооружений. Благодаря такого рода укрытиям противник применял подводные лодки почти до окончания войны.

Немало забот выпало на долю миссии сразу после войны.

Немецкие корабли, как известно, капитулировали, в том числе 186 подводных лодок. На Потсдамской конференции союзники разделили между собой более 500 трофейных кораблей, в том числе 30 подводных лодок, а остальные, как малопригодные, было решено затопить. Подготовительную работу к этой акции вела тройственная комиссия, созданная для определения технического состояния трофейного флота.

В комиссии советскую сторону представляли члены военной миссии: инженер-контр-адмирал А. Е. Брыкин, инженер-капитан 1 ранга П. П. Шишаев, инженер-капитан 2 ранга С. Г. Зиновьев, капитан 3 ранга Л. В. Бондарюк. В ее состав были включены также капитан 1 ранга А. Е. Орел (впоследствии адмирал) и инженер-капитан 2 ранга Егоров, специально прибывшие в Англию.

В начале октября 1945 года советская военная миссия была расформирована, а ее члены и сотрудники вернулись на Родину.

Без ложной скромности скажу, что годы, проведенные вдали от Родины, были нелегкими. Наши люди трудились честно, самоотверженно, не жалея сил. Они понимали, что от каждого их шага, поступка, порой даже слова зависел в какой-то мере уровень союзнических отношений. Члены миссии зачастую работали в отрыве друг от друга, принимали самостоятельные решения. Словом, это была трудная миссия. И я бесконечно рад, что небольшой советский коллектив с честью выдержал испытание. Его труд содействовал упрочению боевого союза двух народов, сражавшихся плечом к плечу против смертельного врага всего человечествагитлеровского фашизма.