Лазоревая дымка висела над окружающим миром и трепетала, будто большая стая мотыльков, застигнутая врасплох в полнолуние. Белые мохнатые облака были похожи на белых медведей, устало, но неутомимо бредущих по поскрипывающему снежному настилу. Лёгкие воздушные стрелы подгоняли облака и создавали впечатление колышущейся водной глади, наблюдаемой под прикрытием вечерних сумерек.

В томной небесной глубине, видящей под собой лишь зеленоватые воды океана, вырисовывающиеся то здесь, то там бархатистыми барашками; в сияюще-надменной небесной вышине, спорящей со всем остальным миром, доказывая своё несомненное превосходство и невиданное величие, ниспосланное высшими силами; в благоухающей высоте поднебесья, несомый извечными странниками неба, хранителями мира и спокойствия, над водами океана, под лучами солнца плыл, растворяясь в своём красочном полёте, самолёт. У штурвала самолёта сидел, внимательно всматриваясь вдаль, наш Дэвид. Вокруг были облака, подсвеченные лучами полуденного солнца. Океан расступался, набухая плотными раскинувшимися кольцами величественного порта. Самолёт летел теперь над большим оживлённым городом. Земля приближалась, здания вырастали прямо на глазах, встречая нарядом лёгких архитектурных форм. Дэвид вёл самолёт на снижение. И вот, словно придвинутый неведомой силой, самолёт пошёл на посадку по взлётно-посадочной полосе аэропорта Хакари. Шасси были выпущены; и, когда частое подрагивание самолёта возвестило о том, что посадка прошла успешно, Дэвид на мгновение расслабил руки и позволил себе улыбнуться вошедшей стюардессе — миловидной чернобровой девушке с южными чертами лица.

Это был его последний полёт перед уходом в отпуск, и Джеффри искренне радовался, что ни от кого теперь не будет зависеть: ни от начальства, ни от метеосводок, ни от чувства долга, которым ему так часто за всё это время приходилось руководствоваться. Это было хорошо: почувствовать себя свободным человеком.

«И, главное — никаких обязательств», — грозно сказал он себе. — «Никому!» Он не выдержал и рассмеялся. Помощник сочувственно посмотрел в его сторону. «Ну, вот, уже жалеют», — отметил Дэвид про себя. «Думают, частые рейсы сказываются у меня на психике. К чёрту!», — послал он всех и самого себя заодно. Разговор о его пригодности в связи с излишней эмоциональностью Дэвида ужасно злил и расстраивал.

Наскоро распростившись с товарищами — знакомыми и незнакомыми — и, расписавшись во всех необходимых бумагах, он снова обрёл весёлое расположение духа и даже выбежал по лестнице, прыгая через одну ступеньку.

Однако захотелось ещё раз посмотреть на самолёты, на тот, на котором он только что летел и был ответственен за жизни людей. Но посмотреть по-нормальному: не с той, своей стороны, а с другой, противоположной, и потому малознакомой и притягательной, со стороны встречающих, переживающих и просто ожидающих, узнающих отмены и переносы рейсов; со стороны обыкновенных людей, для которых небо — не работа.

Он поднялся на второй этаж вознесшегося здания аэропорта, протиснулся к балконным поручням, подставляя лицо знакомому ветру, который он в ближайшее время будет лишь вспоминать. Дэвид смотрел то на один самолёт, то на другой. Все они были разными, со своим прошлым и настоящим, со своими характерами и привычками, повадками, сказывающимися на манере поведения на земле и в воздухе. По сути дела, они были такими же людьми. Но с одним отличием. Они редко изменяли. А если это и происходило, то измена всегда становилась роковой, и притом для всех.

Дэвид смотрел прямо перед собой, но в то же время чувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Сначала ему было всё равно: мало ли чего — он в форме, вот и ответ. Но постепенно у него появлялся интерес, а вместе с ним и вывод, что это чьё-то любопытство либо поверхностно (то есть, смотрят вовсе не на него), либо серьёзно (что это означает, объяснять, я думаю, не стоит). Терпению Дэвида пришёл конец, и он повернулся к источнику своих тревог. Какого же было его удивление, когда он, резко повернувшись и докончив взглядом «глаза — в глаза» понял, что это действительно серьёзно. И даже очень. На Дэвида, не отрываясь, смотрела девушка его мечты.

Он почувствовал это как-то сразу, и был уверен в этом. Как часто эти черты, ставшие такими родными и любимыми, появлялись перед ним во сне, появлялись, чтобы затем исчезнуть; как часто он, всматриваясь в лица встречавшихся на пути девушек, находил в них мелкие, незначительные сходства с той, придуманной; как досадовал на себя за эту чисто ребяческую мечту, невозможную и неосуществимую. И вдруг — она. И сама смотрит на него, на Дэвида. И как смотрит! Нет, этого не может быть. С какой силой его тянет к ней. Подойти. Обнять. «Нет!..» — прервал рассудок. «Никаких нет!» — перебила душа. И Дэвид не тронулся с места.

Они смотрели друг на друга: он и она, она и он — два человека, столь близкие, что не передать словами. Они чувствовали, что раз увидев воочию, не смогут жить друг без друга, вообще не смогут жить.

И они стояли, не в силах уйти или приблизиться. Между ними проходили люди, даже останавливались. Но наш Дэвид видел девушку через их фигуры, через их лица, через всё остальное, как будто никого в мире больше нет — только он и она.

«Это невозможно!» — внутренне содрогался Дэвид. — «Я не могу… так стоять! Нет, я сейчас подойду к ней». Но снова что-то удерживало. Словно нить, натянутая до предела, какой-то пояс держал его на месте. Его душа билась и трепыхалась будто птица, но он стоял неподвижно.

И тут он увидел слёзы на глазах у девушки. Она не выдержала. Но тоже не могла сделать шаг в его сторону. У Дэвида всё поплыло перед глазами. «Это слёзы или дождь?» — спросил рассудок. «Это любовь», — ответила душа.

Дэвиду стало плохо. Ему казалось, что он в воде и вот сейчас захлебнётся. Но всё время прямо перед ним находились эти глаза. Он не знал (или не понимал), какого они цвета. Он не мог этого понять. Потом ему стало казаться, что балкон рушится под ним, и он со страшным, неизвестно откуда взявшимся гудением летит в пропасть. «Что это?» — спрашивала душа. «Рокот моторов», — объяснял рассудок. «Нет», — возражала она. — «Это любовь».

Дэвид перестал проваливаться, зацепившись частью угасающего сознания за привычные очертания самолётов. Захлебнувшись в своих чувствах, он понял, что погибает. Однако вдруг осознал, что обнимает её, и она рядом, так рядом, что не надо протягивать руки. Она — вот. Она здесь. Она.

Дэвид думал, что теперь всё будет по-человечески. Ведь всё происходит не во сне, а наяву. И ошибся. Всё было как во сне.

Они куда-то шли, он что-то говорил, она что-то отвечала. Город, машины, люди — всё исчезло. Не было ничего.

Дэвид никогда не знал, не мог знать такого чувства. Он не знал даже, любовь это или нет. Просто он хотел умереть ради неё. Хотел жить ради неё. Всё ради неё. А если не «ради» — ни за что!

«Но как её зовут?» — вопросил Дэвид самого себя. Ответа не было. Он и этого не знал.

— Милый.

— Милая.

Он снова обнял её, поцеловал в мягкие, немного влажные губы. Поцелуй затянулся, переходя в вечность. Они были вместе.

Темнело. Вдалеке показался невысокий красивый особняк. Появилась дорожка, ведущая к нему.

«Это её дом», — прошептал внутренний голос. Дэвид не нуждался в подсказках. Он и без него это знал.

На небе высыпали звёзды, а он и она всё шли и шли обнявшись, касаясь друг друга.

— Любовь моя, — прошептал Дэвид.

— Любимый, — вторила девушка, склоняя чудесную головку на его плечо.

В вышине появилась луна, но не полная. Просто месяц, тоненький серпик. Он смотрел на землю, на двух счастливых людей и улыбался им, улыбался без зависти и лицемерия, улыбался как старый друг, желающий только добра и ничего не требующий взамен.

Дэвид слышал разговор звёзд. Они думали, что никто их не слышит. Но он слышал. Он слышал ещё, как часто бьётся её сердце… и своё.

Они подошли к дому. Увидев лестницу, Дэвид взял девушку на руки, и они заскользили вверх, будто по льду, но не холодному и обжигающему, а тёплому и ласковому.

Дэвид сам нашёл квартиру. Дверь оказалась открытой. Он бережно опустил девушку на мягкое кресло, осторожно, так, как если бы она была цветком. «Она цветок», — прошелестело внутри.

Она поднялась с кресла, подошла к нему.

— Любимый, не бросай меня.

Она заплакала, и крупные прозрачные слезинки одна за другой заскользили по её щекам.

— Что ты. Что ты, — успокаивал Дэвид, в то же время сам чувствуя солёный привкус во рту.

Он целовал её губы, щёки, глаза…

Лёгкий ветерок врывался сквозь полуоткрытое окно и разглаживал её волосы.

Наступала ночь. Они были вместе. Они сейчас вместе. Они будут вместе всегда. Не смотря ни на что.

— Милый, я тебя так долго ждала.

— Я тоже. Я всю жизнь искал тебя.

— И я. Мы будем вместе?

— Да. Да. Да.

Всё остальное было сном, а, может быть, и не было. Дэвид в эту ночь понял, что нравиться могут многие, а любить можно лишь одну, раз и навсегда.

И когда ночная прохлада расстелила перед ними постель из лепестков ландыша, когда месяц прислал им запахи роз, а звёзды мелодию вальса, когда он и она забыли обо всём на свете, окунувшись в нежные объятья, ниспосланные судьбой; всё закружилось в переливе цветов, в шуме листвы деревьев, в плеске воды в ручье, а потом вошло в них, в их сердца, в их души, в их тела, в ту картину любви, что не дано описать полностью ни одному художнику, как не дано понять смысла слова «любовь», не испытав её.

Ночь пролетела в одно мгновение. Они были рядом. Они были вместе. Они были счастливы.

— Ласточка моя.

— Любимый.

Он вышел из её дома один. Вокруг была пустота. Только её дом и дорожка, уходящая от него куда-то далеко-далеко, в неизвестность.

Почему он вышел один, Дэвид не знал. Зачем? И этого он не знал. Она осталась там, в доме, и он сейчас же туда вернётся. Дэвид обернулся. Дом стоял на прежнем месте. Но дорожка обрывалась, не доходя до дома.

— Что это? О, ужас!

Дэвид в два прыжка преодолел десяток шагов дорожки и упёрся в невидимую преграду. Тогда он закричал. Это был крик боли, крик безвыходности, крик отчаяния.

— Она там. Она там, — тупо повторял он, силясь сделать шаг по направлению к дому. Но нет. Что делать?

Внезапное мерцание света вывело Дэвида из оцепенения. Становилось то светло, то темно; сперва небо окрашивалось чёрным, затем рассветало. Однако ни одно из светил не обозначало свой ход на небосклоне. Что это означало? Ведь должно же было быть какое-нибудь объяснение!

Дэвид понял, что дорожка обрывается в такой же пустоте, что была кругом. До неё нельзя дотронуться, туда нельзя шагнуть.

Он стал рвать на себе одежду и бросать в пропасть, возникшую перед ним. Похоже, это препятствие было создано исключительно для живой материи. Одежда перелетала сквозь преграду и исчезала.

Но вот, наконец, мерцание прекратилось. Сколько времени оно продолжалось? Дэвид слишком многого не знал.

И вдруг дорожка сомкнулась. Со всех ног, не чувствуя себя от пережитого волнения, он бросился туда, к ней. Вбежав по ступенькам, он приоткрыл дверь её квартиры. Дэвид увидел много незнакомых людей. Они не обращали на него никакого внимания. Он подходил к ним. Они отворачивались от него или просто не замечали.

И тут он не выдержал.

— Милая. Любовь моя. Отзовись. Где ты? — голос сорвался, слёзы выступили на глазах.

Ему никто не ответил.

Дэвид пошёл по комнатам. В одной из них он наткнулся на женщину, стоявшую неподвижно спиной к нему.

Чувствуя дрожь в ногах, он несмело приблизился к ней. Женщина обернулась. Это была Она.

Он смотрел на неё, на изменившиеся черты лица. Но всё же ещё те, те самые, родные, любимые.

Она смотрела на него. А, может, через него. Потом она отвернулась, прошла по направлению к двери в соседнюю комнату.

Дэвид неотступно следовал за ней, за той, ради которой был готов пожертвовать всем, самим собой, только бы быть рядом, быть вместе, всегда.

Он подошёл к ней, взял за руки, заглянул в глаза, наполненные тоской и грустью.

— Что с тобой, моя милая. Я пришёл. Ты меня не узнаёшь? Родная…

Дэвид набрал в лёгкие побольше воздуха, чтобы сохранить дар речи; язык не повиновался, от слёз першило горло.

Она освободилась от его рук, подошла к разложенной кровати, легла.

Какая-то дама строгого вида зашла в комнату, посмотрела сквозь Дэвида и, прошмыгнув мимо, исчезла.

Дэвид опустился на колени перед кроватью. Он стоял перед ней как тогда, но что-то изменилось.

— Я люблю тебя, — произнёс Дэвид, с трудом выговаривая слова.

Она поднялась с кровати. Он встал на ноги.

— Помнишь, ты говорил мне, что хорошо быть свободным человеком? — спросила она, не глядя в его сторону.

Дэвид не помнил такого. Вернее, он знал, что не мог такого говорить.

Она продолжала.

— Ты говорил, что очень хорошо быть то там, то здесь, то с одной, то с другой…

Она замолчала.

— Нет. Если это и было, то это неправда. Я же не могу без тебя.

Он запнулся. Посмотрел на неё. Её глаза были устремлены куда-то мимо.

— Ну, с одной, с другой, но любить только тебя!

Она подошла к нему.

— Верю.

И снова установилось молчание.

«Сколько же лет прошло», — судорожно соображал Дэвид. — «Пять, десять. Эти смены дня и ночи. Эта пустота кругом. Эти люди».

Она прошлась по комнате, потом снова подошла к нему. Только теперь Дэвид почувствовал, что она смотрит в его глаза. И её глаза были влажными.

— Я только не знаю, забывать мне тебя теперь совсем или нет, — произнесла она с надрывом.

— Не надо забывать. Пожалуйста.

— Какие вы!..

Женщина заплакала, растирая слёзы по лицу.

Дэвид обнял её. Она прижалась к нему. Как тогда, десять лет назад. Они снова вместе.

И тут мир покачнулся. Она исчезла. Исчез дом. Исчезло всё.

Дэвид лежал на земле, на бархатистом зелёном ковре, перед ним виднелась полуразрушенная мечеть, а высоко над головой сияло местное светило. Рядом на траве лежала голубая горошина.

Дэвид всё понял.

— Это был эксперимент планеты, — застонал он.

Дэвид был убит, убит наповал. Нет, даже не так. Он был уничтожен.

Это был эксперимент. Очередной эксперимент с ним. Это не могло быть сном. Но как жестоко. Пусть любой эксперимент сам по себе жесток. Но этот — бесчеловечен! Подарить мечту — и отнять. Подарить надежду — и отобрать. Подарить любовь — и украсть. Это бессердечно!

— Пусть я чужак здесь. — Дэвид катался по земле. — Но ведь у меня не было ни одного шанса вернуть любовь. И, главное, — как в жизни. Сон как жизнь.

— А, может, и жизнь — только сон?

— Кто это спросил? — Дэвид стал оглядываться по сторонам. Он не ожидал, что за ним наблюдают.

— Это я, планета, — зазвенело в ушах.

У Дэвида напряглись мышцы, вздулись желваки на скулах.

— Ты! — прошипел он. — Зачем ты это сделала? Ты ведь не можешь сделать ту девушку заново.

— У тебя есть Илона, — бесстрастно заметил голос планеты.

— Прекрасно, ты уже успела изрядно покопаться у меня в мозгах, — сквозь зубы процедил Дэвид. — Конечно, теперь я для тебя, как раскрытая книга.

— Ты сам хочешь отвечать на свои вопросы?

— Нет. Нет. Я не хочу. Но я люблю ту девушку, я не могу без неё. Ты меня убила этим опытом. Это варварство. Я ведь человек.

Дэвид укусил себя за руку, чтобы не закричать. Когда он ослабил прикус, с руки стекала струйка крови.

— Прости меня, — извинилась планета. — Я не думала, что это так действенно. Я считала, что ты как все. Посмотрят и забудут.

— Так ты со всеми проделываешь подобное?

— В общем, да. — Дэвид мог бы поклясться, что услышал вздох планеты. — Знаешь, простое любопытство. Интересно узнать, какие эмоции в человеке преобладают, насколько он агрессивен. В сущности, это ничего не меняет. Ведь жизнь позади, следовательно, пережитое никак не отразится…

— Что позади? — опешил Дэвид.

— Ты хочешь вернуть девушку? — Планета ответила вопросом на вопрос.

— Ты можешь?

— Я виновата перед тобой. Не надо было тебя испытывать.

— Ты вернёшь её?

— В обмен на волшебный шар. Он тебе больше не понадобится.

— Навсегда? Мне? Навсегда?

— Да, навсегда.

Голос умолк.

Дэвид застыл как изваяние. Слишком много сил он потратил за всё это время. Слишком много. «Что там говорила планета про жизнь, которая позади?» — пронеслось в голове. Дэвид не успел обдумать ответ.

В двух шагах от него в земле появилось прямоугольное отверстие размером с могилу. «Какое-то неудачное сравнение пришло в голову. Странно. К чему бы это?» — Дэвид отвлёкся. Действительно, создавалось впечатление, словно кто-то взял и опустил во внутрь планеты часть покрытого травой пространства. И вскоре оно вернулось на прежнее место. На бархатистом настиле зелёной травы лежала, застыв в молчаливом сне, девушка. Дэвид посмотрел на неё пристальным взглядом. Это была Она.

Девушка проснулась, посмотрела на Дэвида; они смотрели глаза — в глаза.