Почему я стал хоккеистом? Признаться, прежде я об этом особенно не задумывался. Но вот однажды меня попросили рассказать, как пришла любовь к хоккею, и я… Я не смог ответить на этот вопрос.

Просто в детстве я много времени проводил на льду. А потом в один прекрасный день в моих руках оказалась клюшка.

Чтобы стать спортсменом, достичь каких-то высот, надо полюбить свой вид спорта – мысль эта очевидна. Но есть и второе условие – надо жить где-то поблизости от стадиона, по крайней мере в таком месте, где были бы условия для занятий любимым спортом. Я рос в районе Ленинградского проспекта, недалеко от Дворца спорта ЦСКА, и, пожалуй, именно это обстоятельство во многом повлияло на выбор спортивного пути. А вот почему я, например, не стал пловцом? Может быть, потому что рядом не было реки или бассейна. Лето я проводил в местах, где купаться доводилось не часто, и оттого я сегодня плаваю куда как неважно.

Хоккей – игра технически сложная. Здесь много условностей и условий. Хоккей не столь естествен, как бег, прыжки, плавание, метания.

В футбол может играть практически каждый, кто умеет ходить, а в хоккее есть предварительное условие: сначала нужно научиться кататься на коньках, потому я считаю, что футбол в этом смысле демократичнее.

Кататься я начал рано. Первым тренером был отец, Борис Сергеевич, слесарь-испытатель одного из московских заводов. Он возил меня, пятилетнего, с собой на соревнования заводских команд, давал мне, чтобы я не замерз, коньки, которые были настолько велики, что я надевал их на валенки. Потом я попросил клюшку.

Отец не опекал меня в те минуты, когда я вставал на коньки: на льду я чувствовал себя уверенно. Ибо катаюсь с тех пор, как себя помню. Родители мои работали. И отец и мать – мама к тому времени уже хорошо говорила по-русски, хотя и с акцентом, сохраняющимся и сегодня. Моя мама – Орибе Абат Хермане – приехала в Советский Союз двенадцатилетней девочкой в 1937 году вместе с другими испанскими детьми.

Поскольку родители были заняты, то с понедельника и до субботы я был у бабушки. Сейчас это район Старого шоссе, тогда здешние места назывались Соломенной сторожкой. Анатолий Владимирович Тарасов, узнав, где я впервые встал на коньки, воскликнул:

– Знаю это место. Раньше там были сады и огороды – мы туда за клубникой лазили!

Жили мы в деревянном доме, потому я был все время на улице, катался на заснеженных дорогах, отшлифованных проезжими машинами до состояния льда. Поначалу освоил «снегурочки», потом «гаги».

Хоккей по-настоящему меня увлек в начале 1963 года, когда я увидел по телевидению чемпионат мира, проходивший в Стокгольме, где началась серия побед советских хоккеистов. Серия, в которой я успел сыграть.

Как только в нашем дворе появилась хоккейная коробка, я начал играть со старшими ребятами. Они охотно брали меня в свои команды, потому что я катался лучше других маленьких мальчишек.

В ЦСКА я попал во многом благодаря именно этим ребятам, которые, однажды побывав на очередном матче, рассказывали друг другу об искусственном льде, который заливают горячим, врали они друг другу с упоением: лед заливают горячей водой, поэтому до льда дотронуться невозможно – обожжешься. Но узнал я и о том, что в ЦСКА периодически происходит запись желающих играть в хоккей, каждый год ведется набор в детскую школу.

Набор этот в то время был не такой большой, как сейчас. Но мы решили рискнуть – в 1962 году десяток моих приятелей из нашей школы пошли записываться. Там в тот день играли юнцы чуть постарше нас, а после игры был выделен час времени для набора. Часа хватило: ажиотажа такого, как сейчас, не было. Не спрашивали с такой строгостью, как ныне, и метрики или справку о здоровье.

Мы стеснялись страшно. Наконец настала наша очередь выходить на лед, мы прокатились по полтора круга, и из всей нашей компании оставили меня одного. Принял меня Борис Павлович Кулагин. Естественно, ни он, ни я не догадывались, что начинается совместная работа, которая будет длиться полтора десятка лет.

Начинал я нехорошо – с обмана. Был я тогда маленького роста, и потому смог выдать себя за тринадцатилетнего: ребят, родившихся в сорок восьмом, уже не принимали.

Хоккейный клуб играл на первенство Москвы, в его составе были две команды мальчиков, три юношеские, молодежная и две мужские команды. Мальчики, родившиеся в сорок девятом году, в чемпионате в то время еще не участвовали, их набирали заранее и пока только готовили к следующему сезону. Участвовали мы лишь в товарищеских матчах, познавая азы хоккея.

Но первый матч на зрителях я сыграл раньше, не ожидая следующей зимы, причем во Дворце ЦСКА перед матчем команд мастеров. Была назначена переигровка вторых команд мальчиков со «Спартаком» за первое-второе место, и случилось так, что в нашей первой пятерке один нападающий заболел, и тренеры решили выставить меня. И вот из команды сорок девятого года меня делегировали играть за ребят сорок восьмого года. Я попал в тройку к Коле Гарипову и Валерию Лапину. Мы выиграли 6:2, и наше трио забросило то ли четыре, то ли пять шайб.

У спартаковцев была хорошая команда, там играли Владимир Шадрин и Игорь Лапин.

В тот день случился эпизод, который я запомнил на всю жизнь.

Я нарушил правила, столкнувшись с уже мощным в ту пору Лапиным, меня посадили на скамью штрафников, я был огорчен, мне было стыдно, что подвел товарищей. И вдруг ко мне подошел Анатолий Владимирович Тарасов и сказал: «Молодец, что не испугался. Спасибо за мужество. Никогда никого не бойся!»

Я был обрадован, горд, восхищен. Сам знаменитый, легендарный Тарасов, несравненный маг хоккея, заметил меня, похвалил за смелость!

Для четырнадцатилетнего мальчишки, увлеченного хоккеем, похвала Тарасова была не просто высшей оценкой, но максимально возможной наградой. И вполне понятно, что его напутствие – «Никого не бойся!» – стало для меня высшим заветом: подростки особенно восприимчивы, и тем более внимательны и старательны они, если обращается к ним их кумир.

Отец терпеть не может лжи, даже в «тактических» целях, мне врать всегда запрещалось, и потому папа рассказал моим тренерам Виталию Георгиевичу Ерфилову и Андрею Васильевичу Старовойтову, что я обманул их, что я с сорок восьмого года.

Думал, меня выгонят, но меня простили, наверное, потому, что обман мой никому вреда принести не успел – за команду сорок девятого года я ни одного официального матча не провел, а за ребят сорок восьмого выступать имел полное право. Меня оставили в команде, и с тех пор я в ЦСКА.

Последовательно поднимался из команды в команду – вторая, потом первая команда мальчиков, третья, вторая, первая юношей.

Медицинскую справку у меня не спрашивали, и я был рад, но боялся, что однажды моя тайна может быть раскрыта: дело в том, что я не мог в ту пору принести справку. В 1960 году я перенес ангину в тяжелой форме, болезнь дала осложнение: ревматизм сердца.

Однажды правая нога и левая рука отказались меня слушаться. Я долго был в больнице, три месяца лечился в санатории, и с того времени врачи запретили мне подвижные игры и школьные турпоходы. Играя в ЦСКА, я боялся, что меня спросят о медицинской справке.

И спросили.

Справку я взял там, где числился ревматиком. Объяснил врачам, что давно играю в хоккей, что болезнь, видимо, сдалась.

Комиссия врачей изучила дело и признала, что болезнь я переборол.

Играл с желанием. Старался.

Был момент, когда я пропускал тренировки. Отец, узнав об этом, сказал:

– Если уж взялся за что-то, то нужно заниматься как следует или отказаться вовсе… Или работай по-настоящему, или я скажу тренеру, что ты не хочешь играть: а ребят подводить не позволю, они на тебя рассчитывают…

Это правило я запомнил хорошенько – попал в команду, не подводи товарищей.

Впоследствии оно мне во многом помогло в хоккее.

Все шло гладко, без взлетов и падений, пока я как бы из класса в класс переходил из одной возрастной группы в другую, но вот настал черед первой юношеской команды, меня стали приглашать в мужскую (тогда такая команда в составе клуба еще была), и я очутился перед проблемой выбора. Я окончил школу, поступил в институт, а тренеры ЦСКА уговаривали меня подать заявление о призыве в армию, и я написал такое заявление.

В команде мастеров ЦСКА все места были заняты. Играли еще и великие мастера старшего поколения, возглавляемые Вениамином Александровым, Александром Альметовым и Анатолием Фирсовым, – я говорю сейчас только об игроках моего амплуа, о нападающих. Играли Валентин Сенюшкин, Леонид Волков, играла быстрейшая в стране (да только ли в стране!) тройка Юрий Моисеев – Евгений Мишаков – Анатолий Ионов. Играла и талантливая молодежь, возглавляемая Владимиром Викуловым и Виктором Полупановым, я имею в виду таких одаренных мастеров, как Борис Михайлов, Владимир Петров. В молодежной команде вместе со мной выступали перспективные ребята Владимир Богомолов, Александр Смолин, Юрий Блинов, Евгений Деев, которые по физическим кондициям, по уровню были, на взгляд тренеров, не хуже, а лучше меня. Потому на меня тренеры обращали не слишком много внимания, а на подходе были уже Вячеслав Анисин и Александр Бодунов. Короче говоря, в основной состав команды мастеров меня подключили только однажды. Было это 22 октября 1967 года в Новосибирске. ЦСКА выиграл у «Сибири» – 6:2, и играл я, конечно, не с начала матча.

Радоваться особенно было нечему. Мне девятнадцать лет, и я далек от основного состава. А ведь Альметов, помнил я, был в семнадцать в сборной!

А потом тренеры мне сказали, что, выступая только за клубную мужскую команду, я не смогу повышать свое мастерство: места для меня в основном составе не видели и потому в ноябре решили направить на стажировку в одну из армейских команд. Выбрали «Звезду».

Спустя, однако, несколько месяцев после просмотра Борисом Павловичем Кулагиным матча уральцев в городе Калинине в марте 1968 года, меня вызвали в ЦСКА.

7 марта «Звезда» выиграла игру, и эта победа позволила команде перейти в следующий класс розыгрыша первенства страны.

8-го я был в Москве и прямо с поезда зашел к приятелю, который встречал меня на вокзале.

Только мы с бывшими моими одноклассниками сели за стол, как вдруг приезжает отец и говорит, что надо идти на тренировку ЦСКА.

Я страшно удивился, откуда узнали, что я в Москве, но на тренировку, естественно, помчался.

На льду в этот вечер были не все игроки, а только те, кто не играл накануне. Помню Юру Блинова, Бориса Ноздрина.

И началась новая жизнь. Это было второе начало моей хоккейной биографии.

Я стал вхож в компанию избранных. Я еще не был, разумеется, «действительным членом» этой общепризнанной академии хоккея, но меня уже рассматривали если и не как члена-корреспондента, то как соискателя, имеющего все основания претендовать на это положение.

7 марта я играл как стажер, 8-го явился на тренировку ЦСКА, а уже 10-го, спустя четыре с половиной месяца после первой попытки, снова был подпущен к основному составу. И снова против аутсайдера, против новосибирской «Сибири». Армейцы разгромили соперника 11:3, и мне дали возможность сыграть вместе с Викуловым и Полупановым, подменяя самого Фирсова.

Через день ЦСКА учиняет разгром динамовцев Киева – 17:2, и в конце матча я впервые выхожу на лед Дворца спорта в Лужниках.

Еще через два дня меня «подпускают» в игру весьма ответственную и важную – против динамовцев Москвы.

С этого дня я играю во всех матчах ЦСКА, а 23 марта 1968 года во встрече с воскресенским «Химиком» меня незадолго до конца поединка посылают на лед вместо Вениамина Александрова, и я выхожу на площадку вместе с Петровым и Михайловым. Это эпизод, всего лишь эпизод, и ни один из нас, ни наши тренеры, никто еще не знает, что только что на льду была тройка, которой суждено будущее.

Матч за матчем. 26 марта я впервые в жизни выхожу на лед с самого начала игры, партнеры у меня – Михайлов и Фирсов.

Затем я заменяю Моисеева, Ионова, снова Фирсова.

22 апреля в матче с «Крылышками» тренеры вслед за звеньями Полупанова и Петрова выпускают молодежную тройку: Харламов – Смолин – Блинов. После последней смены ворот я забиваю свой первый гол в высшей лиге.

Сезон заканчивается, и я снова полон надежд.

Летом готовился к будущим баталиям и с нетерпением ждал новых встреч и новых испытаний.

Восемь-десять лет назад проверить свои силы в основном составе было, пожалуй, легче.

Календарь чемпионата страны был не такой напряженный, как сейчас, – играли команды чаще, ибо в высшей лиге было 12, а не 10 команд, да и силы соперников были не столь близки друг к другу, как сейчас, и потому тренеры не особенно рисковали, выпуская на лед молодежное звено.

Ну а уж мы старались. Помню, в начале сезона нас выпустили на два матча в Киеве вместе со звеньями Полупанова и Александрова, а потом с тройками Мишакова и Александрова армейцы выиграли 10:6 и 14:4, и в первом матче трио Харламов – Смолин – Блинов забросило три шайбы, не пропустив ни одной, а во втором поединке свой микроматч мы выиграли со счетом 8:0!

Тройка Михайлов – Петров – Харламов была создана после возвращения команды из Японии. Я заменил Александрова.

Признание пришло скоро. В декабре начался международный турнир на приз газеты «Известия», мы выступали за вторую сборную СССР и выиграли у канадцев со счетом 4:3. Все четыре шайбы забросила наша тройка.

В команде Канады выступали такие известные игроки, как вратарь Стефенсон, защитники Бэгг и Боуэне, нападающие Хакк, Ирвинг, Пиндер, Кеффри. Я открыл счет на первой минуте, канадцы ответили тремя голами, а затем Петров после моего паса и Михайлов (тоже после моей передачи) сравняли счет. В третьем периоде мне удалось забросить решающую шайбу.

Это был мой первый международный матч, первый матч за сборную, пусть и не главную.

Затем в составе первой команды мы поехали в турне по Канаде, где сборная провела десять матчей. Во всех десяти мы играли, и все десять наша тройка выиграла.

Потом мы отправились в Стокгольм на чемпионат мира 1969 года.

Наша тройка к началу турнира во дворце спорта «Юханнесхоф» имела от роду только пятнадцать недель.

Мой первый чемпионат мира начинался для меня трижды.

Может быть, и вправду плох тот солдат, который не мечтает стать генералом, но, откровенно говоря, в декабре 1968 года я думал только об одном – нужно закрепиться в звене, где мне дали место. Нужно сыграться с партнерами как можно быстрее.

Молодежное звено ЦСКА стало кандидатом в национальную сборную страны, и мы начали подготовку к чемпионату мира.

Перед контрольными мартовскими матчами в Финляндии тренеры объявили основной состав и резерв сборной. В основном составе нас было больше, чем могло поехать в Стокгольм, однако после первой встречи с финнами, где мы забросили три шайбы из семи, я вдруг понял, что ничего уже не случится и что нас непременно включат в команду.

Так чемпионат мира начался для меня во второй раз.

И в третий раз он начался в то мгновение, когда, выехав на лед «Юханнесхофа» на первый матч с американцами, мы выстроились вдоль синей линии напротив соперников, и зазвучала мелодия, которой открывался каждый из тридцати матчей чемпионата мира.

Это и было главное начало.

«Чемпионат мира глазами дебютанта» – рассказать о своих первых впечатлениях и просто и сложно одновременно. Просто потому, что впечатлений много. Трудно потому, что впечатления эти, как, видимо, и у любого другого дебютанта, будь он хоккеистом, пловцом или стрелком, слишком субъективны, конкретны и оттого могут оказаться интересными лишь узкому кругу читателей.

Боялся ли я? Нет. Но здорово волновался. Вдруг игра не пойдет? Вдруг даже простой финт не получится?

В первых матчах в начале игры я передерживал шайбу. До сих пор не знаю, чем это объясняется: излишним волнением или желанием доказать всем, что право играть в сборной я действительно заслужил?

У каждого хоккеиста своя манера «включения» в матч. Мне всегда нужно в начале игры подержать шайбу. Игрока, владеющего шайбой, толкают, оттирают, бьют, но когда тебя чуточку «обобьют», ты готов к игре, чувствуешь шайбу, привыкаешь к ней. А если сразу начать играть в пас, то потом в сложных ситуациях можно растеряться, утратить контроль над собой, над своим состоянием.

Наверное, самое важное для дебютанта – понять, что ты не хуже других, что и ты можешь играть на равных с самыми знаменитыми хоккеистами мира. Мне это было тем более трудно, что еще совсем недавно, наблюдая по телевизору за игрой лидеров мирового хоккея, я думал, что мне никогда не подняться до их уровня, что игра такого класса – недосягаемый эталон.

Мой опыт международных встреч был весьма невелик. И потому многое оказалось для меня неожиданным. Казалось, я хорошо уже знал канадцев, играл против них в Москве, десяток матчей провел на родине хоккея. Но… В Стокгольме канадцы были неузнаваемы. Там, у себя дома, они играли значительно жестче и увереннее. Хотя, впрочем, во втором матче с нами они действовали достаточно строго, играли с большим напором, и выиграть у них было делом непростым.

Когда мы летели из Канады домой, Саша Рагулин предупредил меня, что с канадцами играть несколько легче, чем с чехословацкими или шведскими хоккеистами. Уж если канадец пошел на тебя, то идет он настолько решительно, что изменить свое намерение просто не успевает. Если хоккеист из команды Канады показывает, что «садится» под твой бросок, то можно быть уверенным – он не передумает.

Иное дело – ведущие европейские мастера. Они играют более остроумно, нешаблонно, хотя и не столь жестко. Мне до чемпионата мира не пришлось сыграть ни с чехословацкой, ни со шведской командами, для сегодняшнего дебютанта сборной это представляется чем-то немыслимым, невозможным, сегодня хоккеист, попадающий на чемпионат мира, уже имеет солидный опыт встреч со всеми соперниками. А вот для меня матч под сводами «Юханнесхофа» был первой очной встречей с сильной сборной ЧССР (да и не только для меня, но и едва ли не для половины нашей команды). И, может быть, потому наша тройка сыграла с чехословацкой командой не так, как хотелось бы всем нам – и спортсменам и тренерам.

Иначе все складывалось в играх с «Тре Крунур». До марта мы не встречались, но, уже приехав в Швецию, провели контрольный матч в городе Карлстадте со сборной области Вермланд, усиленной несколькими хоккеистами сборной Швеции. В тот день мы попробовали себя в третьем периоде со звеном Ульфа Стернера.

Конечно, двадцать минут – это мало. Очень мало. Но, оказывается, и один период может стать какой-то школой, и именно в те двадцать минут я понял, что мы можем на равных сыграть против знаменитого шведского трио. И сыграли.

Наверное, все-таки легче входить в сборную команду, легче найти себя, поверить в собственные силы, в свою удачу, если рядом опытный друг, ветеран, искушенный в сражениях партнер. Наверное, в этом случае успокаивает мысль, что, если что-то случится, старший товарищ поможет тебе, выручит, сыграет за двоих.

Мы волей судеб и тренерского совета оказались в ином положении. Три дебютанта могли рассчитывать только на собственный энтузиазм да на опыт играющих с нами защитников. Перед началом турнира планировалось, что в нашей пятерке будут играть Игорь Ромишевский и Евгений Поладьев. К сожалению, травма Виктора Кузькина лишила всех возможности играть наигранными пятерками, и потому каждая тройка взаимодействовала с разными парами защитников. Таким мастерам, как Анатолий Фирсов, Вячеслав Старшинов, Владимир Викулов, было проще найти общий язык с разными защитниками, мне же легче всего было играть с ветеранами – Александром Рагулиным и Виталием Давыдовым.

Иногда говорят, что для форварда-новичка важно открыть счет заброшенных шайб, в этом случае нападающий получает необходимую ему уверенность в собственных силах. Видимо, это так. Не стану отвечать за всех, нет, наверное, на свете схожих во всем людей, скажу только, что уверенность может прийти и до гола, а может так и не появиться даже после двух-трех удачных бросков.

Не хочу сравнивать свой первый чемпионат мира с последующими, не хочу сопоставлять степень психологической, волевой напряженности спортсменов на разных турнирах; теперь, по прошествии десятка лет выступлений на Олимпийских играх и на чемпионатах мира, я знаю, что турниры такого ранга не бывают легкими, и все же я вспоминаю свой первый чемпионат как один из самых тяжелых.

Представьте себе, сегодня мы выиграли трудный, невероятно трудный матч у хозяев чемпионата, у команды, которая до последнего дня будет по праву претендовать на золотые медали. Казалось бы, можно дать волю чувствам, на душе праздник: одолели «Тре Крунур» на ее поле, одолели команду, которую мы знали практически только понаслышке… Но в следующем туре мы играем с канадцами. И мы, конечно же, еще не знаем, что игра сложится просто, что победа достанется без больших усилий. Да, вечером, возвращаясь из «Юханнесхофа», мы еще ничего не знаем, кроме того, что с канадцами играть нужно с полной отдачей сил. И еще. Никак не отделаешься от мысли, что через неделю снова игра с «Тре Крунур». А ведь выиграли мы сегодня в труднейшем, неповторимом по драматизму сражении. Думаешь обо всем этом, и… Нет, не буду сейчас уверять читателя, что после победы на сердце легко и радостно. Ощущение счастья, радости победы было неполным, тревожным.

При счете 2:2 в третьем периоде второго матча со сборной ЧССР, при ничейном счете, когда следующий гол должен был решить исход всей встречи, я завелся, потерял шайбу, и за нашими воротами зажегся красный огонек.

Меня не нужно было ругать. Я сам понимал, что произошло. И меня не ругали. Не объясняли цену моей ошибки.

Подошли тренеры, подошел Вячеслав Старшинов. Они говорили мне простые слова и смешно утешали. Потом в главе о тренерах я расскажу о монологе Аркадия Ивановича Чернышева, сейчас лишь замечу, что дебют не был безоблачно счастливым.

И все же я был счастлив. Тот же Слава Старшинов первым в стокгольмском аэропорту сообщил о присвоении мне самого высокого в нашем спорте звания – заслуженного мастера спорта – и первым поздравил с наградой. Не представляю, как Вячеслав узнал это раньше всех, но он опередил даже тренеров.

Турнир в Стокгольме проходил в сложной обстановке, и я не мог не заметить, что часть публики настроена против нас. Все это держало нас в постоянном нервном напряжении и, конечно же, влияло как-то на игру, на действия на поле. Впрочем, любители спорта постарше помнят, как дружелюбно и искренне приветствовала нас публика, когда мы во главе с капитаном совершали круг почета вдоль трибун «Юханнесхофа».

Мы возвращались после матча с канадцами в свою гостиницу и пели. Мы ехали почти час и все время, не умолкая ни на секунду, пели. В те минуты счастье было совершенно полным.

В Стокгольме я впервые ощутил, что значит стать чемпионом мира. Никогда прежде не исполнялся гимн в честь победы, вклад в которую внес и я. Никогда прежде не просили у меня автографа, никогда не приходилось отвечать на вопросы журналистов.

Но только не подумайте, что я или кто-то из молодых хоккеистов, дебютантов сборной, начал переоценивать собственные достижения или возможности. Нет, мы понимали, что нам многому еще следует учиться, что впереди – необъятный океан хоккейных тайн и премудростей.

И если о тройке Петрова писали, что мы были в нашей сборной едва ли не ударным звеном, то это была скорее попытка помочь нам увериться в собственных силах. И если тренеры давали нашему звену указание нейтрализовать Стернера и его партнеров, то мы воспринимали это тактическое задание как совершенно очевидное: всегда третья тройка сборной команды получала особый наказ – «разменяться» с лидерами соперников, нейтрализовать их.

Нам многое предстояло освоить, познать, но мы хотели верить, более того, убеждены были, что в сборной мы не случайные фигуры, что мы закрепимся в ее основном составе.

Мы хотели верить, мы верили, что Стокгольм – это только начало.

О первом своем чемпионате мира я рассказал много лет назад на страницах журнала «Смена».

Год спустя первенство мира должно было проходить на катках Канады, но по ряду причин канадцы закапризничали, играть с любителями отказались, и потому чемпионат мира снова проводился в Стокгольме: шведская федерация хоккея согласилась в сжатые сроки приготовиться к важнейшему турниру.

Наверное, именно этот перенос чемпионата в Стокгольм и навел работников «Смены» на мысль еще раз попросить меня рассказать о стокгольмском чемпионате мира.

К первому моему выступлению в печати редакция дала подзаголовок «Стокгольмский чемпионат глазами дебютанта».

Год спустя дебютантами были другие хоккеисты, а наша тройка относилась к числу если и не самых опытных, то, во всяком случае, достаточно закаленных и испытанных бойцов.

Труднее или легче, интереснее или нет было мне играть в Стокгольме-70?

Мы немало тогда говорили и спорили об этом, и больше всего с Анатолием Фирсовым, вместе с которым жили в одном номере отеля. Мнения наши расходились. Мне казалось, что не легче. И уж, конечно же, никак не интереснее. Конечно, соперники были так же сильны и опасны, как и годом раньше, и борьба была не менее напряженной, и сюжет чемпионата был столь же драматичным, но… Тот же город, те же улицы, тот же ледовый стадион. Тот же предматчевый ритуал. И тот же отель «Фламинго». Наверное, любители спорта, наши болельщики, об этом не думали. Но, поверьте, острота восприятия притупляется. Праздник, повторенный на следующий день, не кажется столь же ярким и впечатляющим, как накануне.

Еще до начала турнира можно было услышать немало разноречивых суждений о том, как скажется на турнире, на интересе публики к матчам отсутствие канадцев.

Не думаю, что канадская сборная могла без помощи профессионалов вмешаться в распределение призовых мест. Я жалел об отказе канадцев приехать в Стокгольм по другой причине: встречаясь с ними, проверяешь себя на мужество, отвагу, силу, проверяешь, мужчина ли ты.

Хочу оговориться, что мое восприятие любого чемпионата мира – и одного из первых, и любого из последних – весьма субъективно и, видимо, спорно, но я и не претендую на окончательную истину. Тем более что матч изнутри видится иначе, чем с трибуны или с экрана телевизора.

На первом в моей спортивной биографии турнире в Стокгольме мы проиграли два матча сборной ЧССР, и было обидно слышать ехидные реплики о «помощи» шведов, которые, как вы помните, дважды обыграли команду Чехословакии. После второго чемпионата в Стокгольме никто уже не поддразнивал нас, уверяя, что нам просто улыбнулось счастье. Мы сами, своими руками, своей игрой склонили фортуну на нашу сторону.

Но оказалось, что восхождение в хоккее вовсе не всегда ассоциируется с некой прямой линией, устремленной кверху.

Именно потому я и решил рассказать на этих страницах о втором в истории нашей тройки чемпионате мира.

В общем, несмотря на отсутствие канадцев, турнир тот в спортивном отношении был довольно напряженным. И если заокеанские хоккеисты годом раньше так и не смогли пощипать лидеров, то финны, настойчиво рвущиеся в компанию призеров, сумели обыграть сразу двух грандов мирового хоккея: нас и чехов.

Когда мы вернулись домой, то все мои друзья и знакомые, посочувствовав, что игра у нашей тройки была не такой яркой, как прежде, спрашивали, что случилось с нашими защитниками.

И я всем отвечал:

– Ничего не случилось. Они играли хорошо… А вот мы…

Я понимал подтекст вопроса. Любителям хоккея тех лет не давали покоя результативность чехословацкого защитника Яна Сухи, популярнейшего хоккеиста конца шестидесятых годов, и огромная активность, постоянные подключения в атаку его шведского коллеги Леннарта Сведберга, трагически погибшего несколько лет назад.

И все-таки внешнее впечатление далеко не всегда оказывается верным. Да, Сухи забросил в том турнире восемь шайб, да, Сведберга мы чаще видели в атаке, чем в защите… Но… В первом матче с «Тре Крунур» сборная ЧССР проиграла, может быть, и потому, что Сухи дважды «провалился», как говорят хоккеисты, – увлекся атакой и оставил без присмотра своего подопечного.

Да и Сведберг действовал впереди настолько часто, что играющий с ним в звене форвард Лундстрем должен был беспокоиться преимущественно не об атаке, а о подстраховке своего беспечного защитника.

Считаю, что наша оборона весной семидесятого, в пору темпераментных дискуссий о том, каким должен быть современный и каким будет завтрашний (то есть теперь уже сегодняшний!) защитник, сыграла отлично. Пусть Александр Рагулин, Виталий Давыдов и их коллеги не забрасывали шайб, это не страшно, ведь нападающие чемпионов мира справились со своей задачей – 68 голов забили мы в ворота соперников. Сборная же ЧССР, занявшая по результативности второе место, забросила всего 47 шайб. Главное, на мой взгляд, в том, что наша сборная пропустила всего 11 голов – в два раза меньше, чем шведская, и в три раза меньше чехословацкой.

Мне кажется, что цифры эти убедительно свидетельствовали о верности избранного нами пути.

А теперь о том, что волновало меня больше всего. О нашей тройке.

Годом раньше мы были дебютантами, и спрос с нас был как с обычных новичков. Потом выяснилось (я говорю об оценках печати и публичных выступлениях тренеров и специалистов), что звено Петрова было на мировом чемпионате 1969 года лучшим, сильнейшим, и естественно, что это мнение мы старались подкрепить своей игрой на чемпионате страны. Высокая результативность, успешные выступления во всех контрольных матчах, игровой авторитет – одним словом, я понимаю, почему чуть ли не каждый собеседник уверял нас перед второй поездкой в Стокгольм:

– Ну уж вы-то не подведете. Теперь у вас опыт, класс…

В нас верили. От нас многого ждали. Слишком многого. И мы это понимали. Ах, как хорошо понимали! И потому боялись…

Ведь то, что прощают новичкам, нам уже не простят. А завоевать признание, как известно, легче, чем потом удержать его.

Только не подумайте, что я оправдываюсь. Просто ищу объяснения не самой удачной игре тройки. Ведь лишь решающие матчи чемпионата, так сказать, финал турнира 1970 года, мы сыграли как следует.

Тренеры на каком-то отрезке чемпионата здорово ругали нас. Петрова даже снимали с игры. Укоряли тройку за себялюбие, за отсутствие паса. Мы все понимали. Понимали, когда корят нас «по делу», когда «для педагогики». Старались. Пот катил ручьями. И в игре, и на тренировках.

Каждый матч мы играли на пределе своих возможностей. Все как будто было при нас, а игра не шла.

Пропала свежесть. Видимо, настал спад спортивной формы, через который проходит каждое звено, каждая команда. И этот спад пришелся у нас на дни чемпионата. И вызван или ускорен он был нашим чрезмерным волнением.

Пожалуй, все началось в первом же матче. В игре со сборной Финляндии. Еще накануне, на тренировке, тренеры хвалили нас, а наутро… Как вы думаете, можно разучиться играть в хоккей за одну ночь? До второго матча с командой Финляндии, а точнее, до повторного поединка со сборной ЧССР мы думали, что можно.

Наш центрфорвард поражал своей результативностью весь сезон. А в Стокгольме Володя Петров вдруг утратил чутье гола, ощущение ворот соперника.

Говорили, что мы мудрим с пасом, советовали играть проще, пусть и не так тонко, хитро…

Пробовали. А игра не шла.

Причина, как я сейчас хорошо понимаю, была довольно проста. Нам очень хотелось доказать, что мы не временщики. Именно потому мы перебарщивали в своем рвении.

К счастью, наши тренеры, хорошо понимающие душевные терзания спортсменов, помогли нам разобраться в том, что происходит, помогли обрести веру в собственные силы, «поймать» свою игру.

Может быть, я и преувеличиваю наши слабости. В конце концов, мы забросили 19 шайб, неплохо провели оба матча со шведской командой, вторую встречу со сборной ЧССР. Да и играть нам теперь было неизмеримо труднее: мы уже не были никому не известными новичками, наша манера обсуждалась не только тренерами команд-конкурентов, но даже газетами; соперники, как нам рассказывали, специально готовились к игре против нашей тройки.

И еще одно обстоятельство. Фон, на котором выступало звено. На этот раз у нас была, несомненно, более мощная, чем в 1969 году, команда. Все звенья были надежны. Особенно приятно удивила тройка Старшинова. Ведь там играли хоккеисты из разных команд, а два спортсмена – Якушев и Старшинов – вообще впервые сыграли вместе именно на льду «Юханнесхофа».

Обновление коллектива, слияние новичка с ветеранами – процесс сложный, иногда болезненный. В 1969 году в сборной было семь дебютантов, шла смена поколений, но и в ту тревожную пору мы выстояли, удержались на первом месте. Через год вчерашние новички были уже равноправными членами коллектива, и никто теперь и не вспоминал, что великолепный Саша Мальцев, надежный и основательный Володя Лутченко были год назад новичками. Никто не напоминал Борису Михайлову, Володе Петрову или мне, что мы в сборной всего второй сезон.

Почему же так легко и естественно влились в прославленную команду новички? Почему не чувствовали себя чужаками дебютанты семидесятого года Владислав Третьяк, Володя Шадрин, Валерий Васильев? Почему нашли себя в сборной Геннадий Цыганков, Сергей Бабинов, Сергей Капустин, Хельмут Балдерис, Зинэтула Билялетдинов, Сергей Макаров? Думаю, что ответ на эти вопросы – в традициях нашей сборной, в бескорыстной и заинтересованной помощи старших младшим, в сплоченности и самоотверженности коллектива, в умении подчинить свои интересы интересам команды. В традициях, передающихся от одного поколения спортсменов к другому.

Два раза в год в газете «Советский спорт» появляется объявление, лишающее покоя тысячи московских мальчишек. Впрочем, не только московских, но и тех, кто живет в Подмосковье.

Объявление гласит, что хоккейная школа ЦСКА проводит набор детей… года рождения.

Год, естественно, меняется. Когда-то приглашали моих сверстников, ребят, родившихся в 1948 году. Потом настал черед мальчишек, увидевших свет в 1952-м, – шло поколение Владислава Третьяка. Годы бежали, и в ЦСКА пытались поступить сверстники Вячеслава Фетисова, а затем и… Затем пришла пора вступительных экзаменов для детей играющих сегодня мастеров. Год рождения – 1968-й. Год рождения 1969-й. Год рождения – 1970-й. Принят Андрей Михайлов, сын моего партнера по тройке. Принят Анатолий Фирсов-младший, сын знаменитого нападающего, ставшего целой эпохой в истории нашего хоккея.

Меняется год рождения мальчишек, которых приглашают в ЦСКА. Меняются и фамилии экзаменаторов. Одни мастера уходят из команды, другие в эти приемные дни уезжают из Москвы на матчи, восходят новые звезды, появляются новые кумиры. Но неизменным остается высококвалифицированный состав приемной комиссии: в нее всегда входят знаменитые армейские тренеры и хоккеисты. Один раз будущих цээсковцев принимают Вениамин Александров, Владимир Брежнев и Анатолий Фирсов, в другой – Анатолий Владимирович Тарасов, Юрий Моисеев и Геннадий Цыганков, в третий – Виктор Кузькин, Борис Михайлов и Владимир Петров.

Неизменными остаются и чрезвычайно высокие требования, предъявляемые к детям: наш клуб может себе позволить выбирать. Желающих попробовать свои силы на конкурсных испытаниях в знаменитой хоккейной команде предостаточно. Неизменными потому остаются не только улыбки счастливчиков, которых приняли в ЦСКА, как приняли когда-то, много лет назад, меня, но и слезы неудачников, которых больше, неизмеримо больше: вы помните – мы пришли поступать целой компанией, а взяли меня одного.

Я не преувеличивал, когда говорил, что объявление о приеме вызывает интерес и у мальчишек Подмосковья. Один из них, выросший в Раменском, стал игроком команды мастеров, чемпионом мира и олимпийским чемпионом. Я говорю о Володе Лутченко.

Набор проходит осенью, в октябре, и весной, в конце мая. Принимают официально с семи лет, но встречаются среди мальчишек и вундеркинды, которые проходят в школу ЦСКА по всем показателям, хотя им всего по шесть лет. Такими одаренными и умелыми хоккеистами оказались, в частности, Анатолий Фирсов-младший и Андрей Михайлов, дети знаменитых нападающих армейского клуба. Приняли их не по знакомству, не из-за родственных связей. Приняли по заслугам. Мальчишки шестнадцатиэтажного дома на Октябрьской улице, в котором живет Анатолий Васильевич Фирсов, охотно брали его пятилетнего сына в свои команды, хотя им было по десять-двенадцать лет: Толя, одареннейший мальчуган, ничуть не уступал старшим товарищам. И хотя преждевременно сейчас объявлять миру, что растет новый великий хоккеист, тем не менее можно утверждать, что хоккейные задатки Фирсова-младшего очевидны.

В клубе ЦСКА с мальчиками, подростками и юношами работают шесть тренеров. У каждого из них по две команды.

Две команды мальчиков, три юношей, молодежная команда и группа подготовки выступают в официальных соревнованиях. А остальные команды, в которых объединены самые маленькие хоккеисты, в чемпионатах пока не участвуют, борьбы за очки для них еще не существует: они только готовятся, только тренируются, осваивая азы хоккея.

Матчи их носят скорее всего развлекательный характер, это прикидки сил, не более. Тренеры не придают значения результатам поединков, в которых по очереди выигрывают то «синие», то «красные».

В чемпионате Москвы выступают команды, представленные хоккеистами одного возраста, одного года рождения, например 1964 или 1965-го, а вот на первенство страны, где медали разыгрываются в меньшем числе возрастных групп, армейцы, как и их соперники из «Спартака» или «Динамо», направляют команды, представленные двумя возрастными группами – хоккеистами двух соседних годов рождения. Например, в одном всесоюзном турнире участвуют ребята, родившиеся в 1966 и 1967 годах, а в другом те, что родились в 1964 и 1965-м.

Показатели работы клуба, всей школы могут быть разными. Естественно, что на первом плане стоит физическая закалка мальчишек и юношей, их всестороннее развитие. За юными хоккеистами следят врачи. Раз в год все члены хоккейного армейского клуба проходят углубленное медицинское обследование. Раз в полугодие, другими словами, два раза в год, проводится очередной медицинский контроль. Врачебно-физкультурный диспансер спортклуба ЦСКА контролирует состояние здоровья Владислава Третьяка или Владимира Лутченко, которых знают все, так же внимательно, как состояние здоровья и физическую форму мальчишки, имя которого сейчас известно только его ближайшим друзьям.

Спортивные показатели деятельности клуба неоднозначны. И, пожалуй, никто не может сказать определенно, какой же тренер добился большего успеха – тот ли, чьи пятнадцатилетние воспитанники стали чемпионами страны среди своих сверстников, или тот, чья команда оставалась и год, и другой на втором месте, но у кого, однако, вырос хоккеист, которого приняли в основной состав ЦСКА – в академию отечественного хоккея. Вырастить первоклассного мастера, из года в год, от сезона к сезону демонстрирующего высший класс игры, очень трудно. И потому я считаю, что если тренер, принявший шестьдесят мальчишек, вырастит нового Викулова или нового Лутченко, то он за свои усилия заслуживает самой высшей оценки.

Мальчишкам, играющим в хоккей, тренирующимся регулярно, приходится нелегко. Это ведь очень непросто – совмещать занятия в первом, третьем или седьмом классе и напряженные тренировки, на которые нужно собираться и ранним утром, и поздним вечером. Даже если занятия проходят два-три раза в неделю, даже если тренировка длится полтора-два часа, времени хоккей отнимает все-таки больше. Ибо сюда надо добавить и те часы, которые уходят на сборы, на дорогу.

Время для занятий в школе ЦСКА, как, впрочем, и в любой другой спортивной школе, далеко не всегда самое удобное. Команд много, и лед предоставляется строго по расписанию. Иногда днем, а иногда и ранним утром или поздним вечером.

Когда после выхода из госпиталя я тренировался иногда в одиночку и приходил на каток не только в то время, когда проводили свои занятия мои партнеры, но и утром, то видел мальчишек, которые без опоздания являлись во дворец ЦСКА настолько рано, чтобы уже в семь утра выйти на лед.

Добрых слов заслуживают и родители юных хоккеистов, которые привозят ребят в ранние часы, – бабушки, дедушки, мамы или папы, одним словом, те, кто свободен в это время от работы. И если весной или летом встать рано не очень трудно, то как же тяжело достается ребятам, особенно самым маленьким, хоккей поздней осенью или в начале зимы, когда они не только в темноте приезжают на лед, но и затемно покидают каток. В восемь тридцать в декабре еще темно, а у них тренировка уже заканчивается. А ведь едут они на каток не налегке, а со здоровенными мешками, в которых с трудом умещается вся наша хоккейная амуниция.

Дети, которые учатся во вторую смену, с удовольствием добираются через всю Москву в ЦСКА – хоккей манит, влечет мальчишек, но с каждым годом все меньше остается ребят, которые учатся после обеда, все школы переходят на односменные занятия, и потому все труднее планировать тренировки, все труднее находить для школьников время для уроков на льду.

Тренировки, матчи, знакомая, ставшая привычной атмосфера занятий на льду, раздевалка, к которой относишься уже как ко второму дому, – растут юные хоккеисты, переходят из одной возрастной группы в другую: вторая команда мальчиков, потом первая, затем – третья юношеская, вторая, первая юношеская, наконец, молодежная команда.

Долог путь к вершинам хоккея.

Но вот парню семнадцать-восемнадцать. Почти сложившийся мастер. Почти. Еще немного, еще чуть-чуть – и принимай, команда ЦСКА, двадцатикратный чемпион страны, пополнение!

Но где пройти курс, который позволил бы одолеть последние ступени наверх?

Когда я играл, были в клубах и две мужские команды. Сейчас их нет, и потому образуются некие ножницы: для молодежной команды игрок уже не подходит – по возрасту перерос, а в мастера пока не берут – по классу парень еще уступает партнерам.

Вот тут и начинаешь понимать, как нужен был бы хоккейной команде дублирующий состав. В футбольных командах, как известно, дублеры есть, а хоккеисты пока могут только мечтать об этом. Но ведь и нам нужна какая-то, как сказали бы канадцы, «фарм-команда». Нужен некий филиал, что ли. У столичных армейцев, в сущности, есть такие филиалы – армейские команды военных округов, в частности СКА МВО, базировавшийся ранее в Калинине, а теперь в Липецке. Но есть в этой системе явный минус. Мастера располагаются в Москве, а дублеры – где-то за сотню-другую километров, и это еще в лучшем случае: чаще же речь идет о тысячах километров. А что это значит? Прежде всего то, что тренеры главной команды видят тебя от случая к случаю.

А если времени не хватает? Если тренер не может уехать от своей основной команды, а надежных помощников, на которых он мог бы положиться как на самого себя, нет? Если на плечах тренера и заботы о сборной? Достанет ли времени проконтролировать ход подготовки дублеров, играющих где-то за тысячи километров? Достанет ли времени посмотреть их не в одном, а в нескольких матчах и помочь советом, подсказкой?

Слышал, что Виктор Васильевич Тихонов, старший тренер ЦСКА, мечтает перевести армейскую команду московского военного округа в Москву, чтобы были ее игроки у него на глазах. (Мечта тренера сбылась в сезоне 1978/79 г. – Ред .)

Не менее трудно следить за подготовкой смены, за молодыми перспективными ребятами и старшему тренеру столичного «Динамо» Владимиру Владимировичу Юрзинову, «фарм-команда» которого, минское «Динамо», находится за несколько сот километров от Москвы, а играет где-то еще дальше, на берегах Волги или в Сибири.

Разумеется, эта проблема контактов существует и в Канаде, но вот, например, фарм-клуб команды «Монреаль Канадиенс» «Квебек-нортон» базируется там же, в Монреале.

Кроме того, в Канаде, где хоккей имеет вековые традиции, эта система взаимоотношений клубов налажена давным-давно, четко отработаны переходы в команду, выступающую в НХЛ, определены меры и формы контроля за юниором, стажирующимся в фарм-клубе.

Однако вернемся в Москву, на Ленинградский проспект.

Клуб ЦСКА – это единый организм, живущий по общему регламенту, одни и те же требования предъявляются и к мастерам и к мальчишкам.

Контакты ведущих игроков, выступающих за команду, расположенную на самой вершине этой пирамиды, с теми, кто составляет ее основание, не исчерпываются, разумеется, участием в приеме в ЦСКА будущих Петровых и Цыганковых. Мы приходим на тренировки детей и юношей, мальчишки бывают на наших занятиях, видят, как, какой ценой добывается высшее мастерство, каких усилий требует хоккей даже от признанных лидеров, от сложившихся нападающих, защитников, вратарей. Ведущие хоккеисты прикреплены к детским и юношеским командам. Я, например, опекаю ребят 1961 года рождения, а Борис Михайлов – маленьких хоккеистов, ровесников своего сына.

Мы часто беседуем с ребятами и с глазу на глаз, и с группами юных спортсменов. Беседуем на льду, в коридорах ЦСКА. Выступаем и с трибуны.

Я, например, давно уже стал штатным оратором, без выступления которого не обходится ни одно общее собрание всего клуба, всех армейских хоккеистов, – и тех, кому по тридцать, и тех, кому семь-восемь. Такие общие встречи бывают дважды. Одна – в начале сезона, когда каждая команда ЦСКА принимает какие-то обязательства, делится планами. Общая встреча всех армейских хоккеистов проходит и в конце сезона. На этот раз подводятся итоги, объявляется приказ по клубу, вручаются всевозможные призы, награды и грамоты.

На такие встречи приглашаются родители. Приходят, конечно же, и ветераны армейского клуба, те замечательные хоккеисты, которые не выступают больше в соревнованиях.

Во время общих осенних и весенних встреч ребята принимают что-то вроде присяги на верность своему клубу, всему хоккею. Они обещают учиться без плохих оценок (замечу попутно, что в этом отношении у нас весьма строго, недолго и проститься с хоккеем, если в школе нелады с алгеброй или географией), обещают осваивать хоккейную грамоту на четверки и пятерки, быть честными, справедливыми, добрыми людьми, хорошими товарищами, преданными интересам коллектива. Юные хоккеисты заверяют ветеранов ЦСКА, что никогда не будут подводить друзей, не оставят товарища, оказавшегося в трудном положении, обещают напряженно тренироваться, чтобы поддерживать, сохранять традиции сильнейшего в стране хоккейного клуба.

Ребята обязуются, помимо всего прочего, помогать родителям.

Это заведено у нас давно. И сейчас тренер детских команд Виктор Иванович Мансуров спрашивает едва ли не каждого мальчика, когда тот приходит на тренировку:

– А ты в магазин сегодня ходил?..

И если кто-то отвечает, что нет, не хватило времени, тренер недоволен:

– Эх ты… Значит, мама уже привыкла, что после работы ей еще нужно идти в магазины. А знаешь, насколько легче бы ей работалось, если бы знала она, что дома есть и хлеб, и молоко, и крупа, и сахар… А ты небось вечером объяснишь, что хоккей тебе помешал сходить в магазин…

Мне, проведшему в спорте более полутора десятков лет, представляется необыкновенно важным весь этот комплекс нравственных требований. Очевидно, что в хоккее должны расти люди настоящие, душевно готовые не только к тем испытаниям, что ждут их в этой игре, но и к той большой жизни, где хоккей, эта самая замечательная игра, самое популярное развлечение миллионов людей, составляет лишь малую частичку бесконечного и неисчерпаемого потока событий.

В последний раз встреча получилась очень торжественной, хоккеисты собрались во Дворце тяжелой атлетики ЦСКА, и зал был полон.

В зале, как и всегда, сидели вместе и начинающие хоккеисты, и олимпийские чемпионы. В президиуме были наставники ребят, члены родительского комитета. Спорткомитет армии представлял Анатолий Владимирович Тарасов, тренеров команды мастеров ЦСКА – Виктор Григорьевич Кузькин. Направили в президиум и меня.

Для детей такие общие собрания очень важны, эти встречи производят, как рассказывали мне родители мальчишек, на юных хоккеистов немалое впечатление.

Ребята понимают, как почетно быть игроком ЦСКА.

А наш хоккейный клуб пользуется заслуженным уважением.

Разумеется, здесь нет нужды перечислять все призы, завоеванные двадцатикратным чемпионом страны, шестикратным обладателем Кубка европейских чемпионов. Едва ли стоит перечислять все награды, завоеванные хоккеистами ЦСКА на Олимпийских играх, на чемпионатах мира и Европы. Скажу лишь, что ЦСКА – сильнейший хоккейный клуб нашего континента.

Хоккеисты ЦСКА не однажды играли с ведущими командами Чехословакии, Швеции, Канады, США, Финляндии. И играли успешно.

Но есть и еще один показатель успехов клуба.

Однажды мне пришла в голову мысль посмотреть на наши хоккейные команды с одной только точки зрения – есть ли в них воспитанники армейского клуба. Выявилось, что едва ли не в каждой команде высшей и первой лиги играют бывшие цээсковцы. Приехали хоккеисты ЦСКА, например, осенью 1977 года на зональный турнир розыгрыша Кубка СССР в город Горький, играли мы там с разными соперниками, но в составах всех участников турнира были игроки, которые в разное время выступали за клуб ЦСКА. Даже в киевском «Соколе» оказался воспитанник нашей молодежной команды.

Напомню попутно, что за команду «Крылья Советов», ставшую чемпионом страны, играли в тот счастливый для нее сезон сразу десять хоккеистов, выступавших прежде за ЦСКА.

В общем, это легко объяснимо. Уровень подготовки хоккеистов в школе ЦСКА весьма высок, репутация у школы прекрасная, но все-таки совсем не каждый мальчуган, не каждый юноша обретает высший класс, ту степень мастерства, которая позволила бы ему рассчитывать выступать за столичных армейцев. Однако класс воспитанника армейской школы, тем не менее, достаточно серьезен, чтобы он мог выступать в командах мастеров первой или даже высшей лиги.

В команде мастеров ЦСКА выступают сейчас и воспитанники других хоккейных школ, но все-таки костяк составляют те спортсмены, которые как большие мастера сформировались в нашей команде.

Как отбирают в ЦСКА мальчишек, я рассказывал в главе о своем детстве. В принципе отбор сейчас проходит так же. Мальчишки катаются, ведут шайбы, вступают в единоборство друг с другом.

А как отбирают тренеров? Преподают хоккейное искусство и выпускники институтов, не игравшие в знаменитых командах или тем паче в сборной СССР, и нападающие или защитники, имена которых известны всем любителям хоккея.

Тренерами в нашем клубе становились многие знаменитые мастера: мальчишек и юношей учили хоккею Владимир Брежнев и Анатолий Фирсов, Юрий Моисеев и Виктор Кузькин, Александр Виноградов и Александр Рагулин, при котором молодежная команда была чемпионом страны. Но интересно, что самого большого успеха хоккеисты ЦСКА добились, когда старшим тренером клуба был Юрий Иванович Моисеев, один из нынешних тренеров команды мастеров: при нем чемпионами стали все команды клуба – тем самым был установлен рекорд, который можно только повторить, но превысить невозможно.

Команда ЦСКА – ведущая хоккейная команда страны.

Команда лейтенантов, как уже несколько десятилетий называют ЦСКА.

Однажды в воскресенье позвонил из дома в клуб. Не помню уже, что нужно было выяснить. Зато хорошо помню знакомый голос, четко ответивший мне: «Дежурный по клубу лейтенант Викулов слушает».

И хотя мелькнула было мысль разыграть Володю, но не посмел, не решился – с дежурным не шутят! Теперь Викулов капитан Советской Армии, служба идет своим чередом, а лейтенантами становятся наши младшие товарищи.

Команда ЦСКА гордится своими традициями. И прежде всего самой главной: воспитанием настоящих советских людей, офицеров, патриотов Родины, коммунистов и комсомольцев, убежденных строителей коммунистического общества. Именно в хоккейной команде ЦСКА была создана одна из первых в нашем спорте комсомольских организаций, именно в ЦСКА по-настоящему интересно, творчески, плодотворно работали и работают комсорги, среди которых и два члена Центрального Комитета комсомола разных лет: членами ЦК ВЛКСМ избирались Игорь Ромишевский и Владислав Третьяк.

Традиции ЦСКА – это традиции патриотизма, мужества, преданности интересам команды, традиции подлинного коллективизма, готовности самоотверженно отстаивать спортивную честь страны, честь армейского спорта.

Традиции ЦСКА – это умение «собираться», мобилизовать все душевные и физические силы в тот момент, когда команде предстоят трудные испытания, и любители хоккея, конечно, помнят, что в те минуты, когда сборной СССР было особенно трудно, на лед направлялись Александр Альметов и Александр Рагулин, Анатолий Фирсов и Эдуард Иванов, Борис Михайлов и Геннадий Цыганков – армейские хоккеисты.

Наши традиции – это комсомольское собрание накануне самого ответственного матча или перед главным турниром года. Это боевые листки, цементирующие, вдохновляющие команду. Я помню рисунки и подписи, сочиняемые защитником ЦСКА Владимиром Брежневым. Нынешний редактор боевого листка Александр Волчков не играл с Брежневым, он пришел в команду позже, но традиции ЦСКА по-прежнему хранятся.

Традиция ЦСКА – это и бережное отношение к младшим, традиции наставничества – одно из главных завоеваний нашего клуба. На этих страницах в разных главах я вспоминаю об Анатолии Фирсове, опекавшем Викулова, о Викулове, помогавшем Виктору Жлуктову и Борису Александрову, и мне кажется очень важным, что помощь эта не ограничивается совместными действиями на хоккейной площадке. Мне кажется принципиально важным, что Геннадий Цыганков во время учебных сборов, в дни поездки сборной страны или ЦСКА за границу просит тренеров размещать молодого защитника Вячеслава Фетисова вместе с ним в одном номере. Геннадий постоянно опекает Славу не только в игре, и, может быть, именно потому Фетисов легко вошел в коллектив ведущей армейской команды.

Традиции ЦСКА – это постоянная нацеленность на первое место. Первое место – в стране. В мире. В соревнованиях команд – чемпионов европейских стран. На первое место настраивают тренеры детские команды ЦСКА. Юношеские армейские коллективы. Команду мастеров. Мы воспитаны так, что любое место, кроме первого, воспринимается как неудача.

Традиции ЦСКА складываются из большого и малого. И, право, я не знаю, где же проходит граница между нашими малыми традициями и… приметами.

До начала очередного матча тридцать минут. Команда выходит на разминку. Кто первым появляется на льду? Геннадий Цыганков, только Цыганков.

Помню, как обрушился Анатолий Владимирович Тарасов на журналиста, который был в нашей раздевалке и не присел, остался стоять, после того, как, давая нам последние наставления на матч, тренер закончил свое напутствие традиционным – «сели!».

Уже несколько лет не работает с армейцами Тарасов, но по-прежнему перед выходом на лед, как перед трудной дорогой, вся наша команда несколько секунд молча сидит, сидят хоккеисты, тренеры, руководители клуба.

И по-прежнему последним из раздевалки выхожу я, по-прежнему последним в цепочке хоккеистов, у дальнего от капитана команды, от судей борта стоит во время представления хоккеистов Володя Викулов. И по-прежнему во время поездки на матч из Архангельского ищу я на встречных машинах счастливый номер – номер, дающий в сумме 100, например 02–98 или 16–84.

Наверное, об этом можно было бы и не писать. Кто-то подумает, что слишком уж мы суеверны.

Нет! Приметы, даже самые счастливые, – только приметы, это понимают все. А успех армейцам приносят мастерство, характер, воля к победе. Наша самоотверженность, наша верность товарищам. Верность спортивному знамени.

Мы – армейцы! Мы – хоккеисты ЦСКА!

Эти слова я произношу с гордостью.

Так же, как восьмилетний Андрей Михайлов.

Команда – и детская, и юношеская, и сборная страны – это коллектив, объединяющий спортсменов и их наставников.

Кто на кого влияет, ведущие мастера на тренера или тренер на этих хоккеистов? И вообще – кто играет решающую роль в команде?

Такой вопрос был задан мне однажды в подмосковном городе на встрече с любителями хоккея.

Слухов по поводу всякого перемещения тренеров возникает множество, и мы к ним привыкли. Обычно существуют две версии, объясняющие уход тренера, – не ужился с начальством или не поладил с игроками. Те, мол, объединились и доконали, «сплавили» тренера – и постоянными жалобами руководству, и умышленно плохой игрой. Правда, вторая версия более популярна в разговорах о футболе, нежели о хоккее, хотя периодически такие слухи рождаются и зимой.

Так кто же на кого влияет? Кто задает тон в команде? Чья роль важнее – тренеров или спортсменов?

Теоретически, разумеется, ответ ясен: тренер определяет и состав команды, и ее творческое лицо, и атмосферу, которая складывается в коллективе.

Теоретически все ясно. А вот практически…

Могут быть разные ситуации. В том числе и крайне далекие друг от друга. Например, в сложившийся коллектив к многоопытному тренеру может прийти «сырой» новичок. Понятно, что этот новичок будет скорее всего предельно внимателен ко всем замечаниям и советам своего наставника. А может быть и иной вариант – в классную команду будет назначен «сырой» тренер, вчерашний партнер сегодняшних своих подопечных. Естественно, что справиться ему со сложившимися игроками, имеющими свой взгляд на игру, на процесс тренировки, на формирование звеньев, на определение тактики игры в том или ином матче, на том или ином отрезке сезона, будет весьма нелегко.

Это один аспект взаимоотношений в команде. Теперь вспомним о другом. И тренер, и его ученики достаточно опытны. Кто у кого учится? Ясно, что хоккеисты у старшего своего товарища. Но, с другой стороны, и самый опытный тренер может чему-то учиться у хоккеистов. Вот тот же, например, Анатолий Владимирович Тарасов чуть ли не во всех своих книгах повторяет, что ему повезло работать с первоклассными мастерами, у которых он учился пониманию хоккея. Далее обычно в книге следует пространный список имен – от Николая Сологубова и Евгения Бабича до Вениамина Александрова, Анатолия Фирсова и Владимира Викулова. Стало быть, учиться никогда не поздно, в том числе и тем, кто вроде бы все уже знает.

Догадываюсь, что Тарасов учился не организации тренировок. Он, видимо, подмечал то новое, что привносят в хоккей эти яркие личности, подмечал, чтобы передать потом другим.

Но сейчас речь о другом – я говорю о нравственной атмосфере в коллективе, о тех нитях, что связывают тренеров и спортсменов.

Эти отношения не остаются неизменными, они меняются со временем, по мере возмужания спортсменов.

Легче всего пояснить эту мысль на примере нашей тройки. При Тарасове мы не могли и подумать о том, чтобы возражать нашему тренеру. Что он сказал, то было законом, истиной окончательной и не подлежащей обсуждению. Мы для него были новичками, еще только осваивающими премудрости хоккея. Другое дело Вениамин Александров и Виктор Кузькин, Константин Локтев и Александр Рагулин. Те могли иметь свою точку зрения, хотя и в спорах с ними, если эти споры допускались, Анатолий Владимирович непременно старался доказать хоккеистам свою правоту.

Борис Павлович Кулагин, работавший вторым тренером ЦСКА, был к нам ближе. Мы с ним и на первых порах могли не соглашаться. Когда же именно он стал старшим тренером, сменив на этом посту Тарасова, нам было уже легче отстаивать свои убеждения. Не только потому, что Кулагина было проще переубедить, но и потому, что и мы к этому времени уже выросли, окрепли – хоккей понимали, поднявшись на следующую ступень мастерства, лучше, глубже и тоньше. Кроме того, вырос наш авторитет как хоккеистов. Мы прочно занимали ведущее положение в команде, и писали о нас много, и считались с нами не только соперники, но и руководители клуба.

Когда же Кулагина сменил Константин Борисович Локтев, то отношения между ведущей тройкой и тренером стали носить иной характер. Во-первых, не стало прежней возрастной дистанции – если Тарасов и Кулагин всегда были для нас старшими, учителями, то Константина Борисовича мы застали и в роли нашего партнера, пусть более сильного, более опытного и уважаемого, но все-таки партнера. Это был учитель, выросший среди нас. А мы, в свою очередь, были уже не те дебютанты, которых Анатолий Владимирович некогда только-только подпускал к основному составу, но бесспорные лидеры команды. Именно тройку Петрова направлял тренер Локтев на поле во всех случаях, когда его команде было трудно, когда надо было в считаные минуты решать исход матча, добывая армейцам победу, а вместе с ней и очки. Мы были главной опорой и надеждой Константина Борисовича, судьба его команды в решающей степени зависела от нас: сыграет первое звено хорошо, значит – победа ЦСКА, плохо – скорее всего, двух очков клуб не досчитается.

Другими словами, работа, да и судьба молодого тренера зависели от игры ведущего звена. Так мог ли в этой ситуации тренер решиться противопоставить себя в чем-то лидерам? Тем более зная, например, характер моего друга Володи Петрова. Скорее всего, Локтев поступал практически верно, избегая ссор с ведущими хоккеистами, стараясь опираться на их помощь и привлекая лидеров к работе в тренерском совете команды.

Локтев много разговаривал с Петровым, возможно, они и спорили о чем-то, я не расспрашивал Володю об этих длительных дискуссиях, но перед командой они выступали с единой точкой зрения. Поскольку с Петровым и Михайловым считались как с равными, это подстегивало моих партнеров, заставляло их работать настойчиво и целеустремленно. Они и ребят увлекали, убеждали не подводить тренера.

Конечно же, Константин Борисович ругал нас за плохую игру, корил за промахи, но в конфликт входить все-таки не рисковал – могло получиться ведь и так, что возник бы неразрешимый вопрос: или мы, или он. При Тарасове такие мотивы не появлялись, старший тренер армейцев мог спокойно обойтись и без нас: тогда звено Анатолия Фирсова было в силах переиграть не только любой наш клуб, но и, пожалуй, любую сборную, приезжающую на очередной чемпионат мира. Теперь же, когда звено Петрова стало костяком в ЦСКА и сборной, скорее всего, именно мы могли бы одержать верх, наше мнение ныне имело решающий вес. Особенно в тех случаях, когда ни у кого из нас не было никаких «завалов», когда никто ни в чем дурном замечен не был. Поэтому Локтев принужден был лавировать.

Но я обратился к возможной критической ситуации, к конфликту, который мог бы омрачить жизнь команды. Ничего подобного в ЦСКА не произошло, и взаимных неудовольствий не возникало.

Гораздо важнее проблемы отношений в команде на «мирной» основе.

Я убежден, что если мастер тренируется честно, играет хорошо и ни в чем не подводит ни команду, ни тренера, то тренер должен считаться с этим хоккеистом, прислушиваться к его точке зрения: с годами опыт накапливается немалый, и спортсмен, не исключено, может увидеть и то, что не видит наставник команды.

Стремиться к созданию доброжелательных, товарищеских отношений в команде должны, очевидно, и старшие, и младшие. И все же решающее слово остается за тренером. И в силу его служебного положения, и потому, что он старше, опытнее, мудрее. Я думаю, что тренер всегда в состоянии найти ключ к каждому своему подопечному. И если все-таки вскипают страсти, если команду лихорадит, то главная вина за это падает на тренера. И когда пожар потушить уже невозможно, пусть наставник посмотрит, во всем ли он был прав.

Не утверждаю, что это правильно или тем более разумно, скорее всего, положение должно быть иным, но практически такое случается: ведущие игроки, два или три, могут сказать: «Мы не хотим играть с этим тренером, хотим с тем-то и тем-то», – и руководство клуба к пожеланию (или к капризу) ведущих мастеров прислушается. Судьба тренера печальна.

Снова и снова повторяю, что такое решение конфликта неверно, непедагогично, оно поощряет тех хоккеистов или футболистов, которые свои личные интересы ставят выше интересов коллектива, но пусть эти ситуации послужат тревожным звонком для всех тренеров, в том числе и самых благополучных и преуспевающих: стало быть, их коллеги что-то упустили, проглядели, что-то неверно оценили, без уважения отнеслись к своим подопечным.

Я, к счастью, работал только с теми тренерами, которые хорошо понимают психологию спортсмена. Спортивные наставники, которые приходили к нам «на новенького», не спешили, как правило, с реформами, с ломкой устоявшихся норм и традиций жизни ЦСКА, свою линию они проводили постепенно, и потому получалось так, что игроки их поддерживали.

Когда же наставниками армейцев становились недавние наши партнеры, то здесь неизменно возникала одна проблема – понять друг друга. Мы хорошо знали нового тренера, знали и сильные, и слабые его стороны, он знал все наши минусы, и успех дела зависел от обоюдного желания найти общий язык. Требовалось взаимное уважение, и, кажется, мы его находили.

Принято, что с более опытных, сложившихся игроков спрашивают строже. Я понимаю эту точку зрения. Но не всегда с ней согласен. Почему молодым прощается больше, чем ветеранам? Если не в молодости спрашивать с игрока, то когда же? С нас строго спрашивали за все промахи и ошибки с первых дней, может быть, потому мы и научились чему-то. Если же с молодого не спрашивают сегодня, то ведь тогда и завтра спросить будет трудно: он не приучен к этому спросу, к повышенным требованиям, к максимальным требованиям.

Давно подмечено, что при любом тренере – и новом, и старом, и опытном, и начинающем – играют лучше те, кто привык серьезно относиться к делу, кого к этому приучали долгие годы. Тарасов повышенной своей придирчивостью приучил нас работать старательно, чтобы не давать повода для критики. Потому мы и сейчас играем так, чтобы пальцами в нас не тыкали.

К ветеранам команды надо относиться с уважением – мысль эта, разумеется, не нова. И не только на льду, но и в быту, и в жизни, если говорить шире. Уважать я призываю не только и не столько мастерство, сколько возраст, вклад партнера в успехи команды, пусть и не сегодняшний вклад, а вчерашний или позавчерашний.

Не нужны крайности – опасна наглость молодых, но не нужно и заискивание, слишком подобострастные отношения, «старикам» и не требуется вовсе, чтобы молодые перед ними ходили на задних лапках.

Хоккейная команда – такой же обычный коллектив, как и тысячи других. Как заводская бригада. Как студенческая группа. Как школьный класс. И если на заводе начинающий рабочий, выпускник ПТУ, уважает старшего товарища, наставника, то и в спорте отношения должны строиться точно так же.

Не столь принципиально, как обращаются молодые к этому заводскому наставнику – просто или по имени и отчеству, важно отношение уважительное, важно взаимопонимание старших и младших.

Когда я пришел в команду ЦСКА, где было много игроков великих и прославленных, все там называли друг друга по имени, только Александра Рагулина именовали Палычем да Вениамина Александрова дядей Веней. Так Александрова называли даже не столько дебютанты, сколько его сверстники: видимо, производила впечатление ранняя лысина этого выдающегося форварда.

Во время игры некогда назвать партнера по имени и отчеству, пока выкрикнешь «Вениамин Вениаминович!», соперник успеет подъехать к тебе. А быстро крикнешь «Вовка!» или «Толя!», и шайба прилетит к тебе вовремя, пока рядом никого нет.

Уважать человека, который старше тебя, который больше прожил в команде, просто необходимо, если хотим мы создать внутри коллектива атмосферу дружескую и творческую, если хотим создать то настроение, которое и позволяет команде бороться до конца, не опускать руки и в самой трудной ситуации.

Это уважение может проявляться по-разному. И в том, что прислушиваешься к мнению ветерана, и в том, что раньше старшего по возрасту партнера по нападению помчишься при потере шайбы назад, в оборону, на помощь защитникам, и в том, наконец, что уступишь Цыганкову или Михайлову место в автобусе, если не все могут сесть.

У нас обычно много лет подряд у каждого в автобусе свое место, и когда приходят молодые, им объясняют, подсказывают, что это, мол, место Викулова, а это Третьяка или Лутченко. Петров и Михайлов сидят впереди, я – на одном из последних рядов, кто где привык, как досталось от старших. Это ведь не только традиция, но и примета. Однако иной дебютант начинает спорить, доказывать, что здесь не плацкартные места, проданные заранее, и бубнит, и бубнит, доказывая свое. Махнешь рукой, пусть сидит, может, потом поймет, что к чему.

Не нравятся мне эти новички, которые, когда сунешь им пальчик, чтобы помочь удержаться, тут же откусят руку по локоть. И если одного новичка просишь помочь захватить клюшку, то к другому и обращаться неохота. Лучше Володю или Бориса попрошу – те не видят в этом ничего предосудительного, знают, что в следующий раз я захвачу амуницию партнеров или что-то за них сделаю.

В ЦСКА давние традиции доброжелательного отношения к молодежи. Это расположение ветеранов к молодым я сам почувствовал когда-то много лет назад, хотя, может быть, в то время соперничество за право попасть в основной состав было острее. Конечно же, ветераны понимали, что младшие спешат им на смену, но тем не менее они помогали новичкам окрепнуть, поверить в свои силы. Вениамин Александров опекал и Бориса Михайлова, и Володю Петрова, и меня, хотя именно мы, он это знал, скорее всего, и займем его место.

Но помощь и опека – это вовсе не создание тепличных условий новичкам.

Не думаю, что молодым нужно потакать во всем. Пример Бориса Александрова напоминает нам об этом. Не молодые тренеры Локтев или Фирсов, но сам Тарасов к нему относился слишком мягко. Понравился Борис Анатолию Владимировичу своей одаренностью, вот и делали тренеры ему поблажки, многое, слишком многое прощали.

Раньше нас учили иначе. При всем доброжелательном отношении к новобранцам ветераны поблажек нам не делали. В ЦСКА терпеть не могли мальчишек, которые, забив два гола, тут же начинали задирать нос и поучать старших, которые, может быть, и впрямь провели два-три последних матча неважно. Тарасов рассказывал в своих книгах, как высмеивал Александр Альметов и его сверстники молодого форварда, приехавшего «спасать» их из далекого сибирского города.

На тренировках старшие бились с нами как с равными. Нам доставалось, конечно: попробуй переиграй без опыта в силовом столкновении Эдуарда Иванова или Александра Палыча, синяков не пересчитаешь, но зато мы учились, по-настоящему учились, как в самых трудных матчах.

Анатолий Владимирович Тарасов не уставал повторять, что тренировка дает хоккеисту больше, чем матч, что был прав Суворов, утверждая: «Тяжело в учении, легко в бою».

Мы проходили нелегкую школу, но, тренируясь рядом с великими мастерами, пробуя себя в единоборстве с ними, мы обретали и класс, и мастерство. Формировался характер, появлялась уверенность; если я сегодня за час занятий дважды переиграл Рагулина и трижды Иванова, то, стало быть, я чего-то уже стою и никто мне не страшен – ведь нет в нашем хоккее защитников более сильных и классных, чем Эдик и Палыч.

И Тарасов поддерживал старших. Он объяснял нам не однажды, что возраст – не самое главное в спорте. Юность – важный аргумент, но не решающий.

«Если ветеран и новичок равны по мастерству, то место в основном составе я отдам «старику» – молодой должен понимать, что он может подождать, что когда-нибудь и его будут подпирать дублеры.

Место предоставим младшим только тогда, когда они бесспорно будут выше ветеранов…»

Анатолий Владимирович даже несколько нарочито, демонстративно брал сторону уважаемых и многоопытных спортсменов.

Как-то, находясь на предсезонном сборе в ГДР, мы играли в ручной мяч. Поле было неважным, грязь, пыль, и вот я столкнулся в воздухе с Виктором Кузькиным. Он вел борьбу по правилам, но масса у нас была слишком разная, и я отлетел от Кузькина, шлепнувшись с лета в грязь.

В сердцах выругался, не на Виктора, конечно, просто облегчил душу.

Анатолий Владимирович услышал. Тотчас же с тренировки меня прогнал, а потом созвал собрание, на котором меня прорабатывали чуть ли не час. А знаете, сколько за час можно высказать игроку. И самый великий мой грех заключался, по мнению тренера, как раз в том, что я обругал старшего товарища, ветерана команды. Это был, по глубочайшему убеждению Тарасова, ужасный проступок, недостойный хоккеиста ЦСКА.

А потом многое изменилось. Может, Тарасов стал мягче, не знаю. Но вот как-то на тренировке Саша Гусев прекрасно поймал Бориса Александрова на корпус, с силой швырнул его на лед, а тот вдруг захныкал. И хотя это был отличный урок силовой борьбы, Тарасов неожиданно для всех нас обрушился на Гусева – как, мол, не стыдно так сурово встречать новичка.

Мы поддержали Гусева, тогда тренер упрекнул нас в том, что, мол, мы боимся конкуренции. А какой Борис конкурент Гусеву, первоклассному защитнику? Как мог он наступать Саше на пятки?

Несколько таких случаев при разных тренерах, и Александров уже не стал воспринимать обычную силовую борьбу на тренировках, а потом все удивлялись, что Борис столь болезненно реагирует на противоборство противника.

Иные дебютанты главное свое достоинство видят в возрасте: я – молодой, за мной – будущее, тренер на меня надеется, а ветераны доигрывают, они команде уже не нужны.

А ветераны нужны! Очень нужны. Классным мастером становится не каждый из тех, кто подает надежды, совсем не каждый. Сколько мы видели будущих звезд, а нового Гусева, а нового Михайлова, а нового Викулова пока нет.

Тепличные условия, создаваемые новичкам, искусственная нарочитая поддержка никому еще пользы в спорте не приносили.

Закаленный, прошедший многие испытания игрок, хоккеист, завоевавший, а не получивший место в основном составе команды, по-моему, и надежнее и перспективнее.

Сейчас стало значительно больше различных международных турниров, в том числе и крупных, вызывающих широкий интерес. Среди них и чемпионаты мира и континента для юниоров, для молодежных составов, теперь звездами (правда, в своем возрасте, по своему, уменьшенному, масштабу) становятся многие, и далеко не каждый новичок попадает в такие условия, где он может верно оценить масштаб своего достижения.

Вот стали в 1978 году во второй раз подряд наши молодые хоккеисты чемпионами мира. Хорошо, что Вячеслав Фетисов, признанный лучшим защитником чемпионата, играет в ЦСКА. Хотя и звезда он, однако и ему самому нетрудно понять, что рано пока сравнивать свой класс с мастерством Володи Лутченко или Геннадия Цыганкова. Может быть, во многом именно потому Фетисов так и остался скромным и тихим парнем.

А другой чемпион мира среди юниоров возвращается в свою команду, где нет таких игроков, как Петров или Третьяк, Балдерис или Михайлов, и оттого он объясняет ветерану, перешагнувшему тридцатилетний рубеж, что нечему ему теперь учиться у стариков. Сидит, дескать, его партнер в своем клубе, нигде не был, ничего не видел, в сборную не приглашался, а вот он, юниор, уже побывал и там и сям, играл и против канадцев, и против шведов, и невдомек ему, что старший его товарищ боролся не с какими-то юными канадцами, а с подлинными мастерами хоккея – с Константином Локтевым и Борисом Майоровым, с Вячеславом Старшиновым и Анатолием Фирсовым, с Борисом Михайловым и Александром Якушевым, и не однажды удавалось ему нейтрализовать этих выдающихся мастеров атаки.

Согласен, что молодежь должна быть настырной и упорной, если хотите, чуточку резковатой, но только на тренировках, в играх, но никак не в быту – после тренировки или игры.

Кстати, нашей тройке на каком-то этапе тоже помогало излишнее самомнение, некоторая даже переоценка своих возможностей.

Я вспоминал на этих страницах своего нового партнера по пятерке Славу Фетисова, приятного и хорошего парня. Так вот у него, несомненно, есть гонорок, есть самолюбие, ему не хочется быть хуже других, и эта черта помогает молодому хоккеисту справляться с трудностями, тренироваться серьезно, старательно, с полной отдачей сил. Фетисов хорошо работает, настойчиво тянется за ведущими. Сейчас Слава играет в паре с Геной Цыганковым с нашей тройкой. Характеры что у меня, что у Петрова с Михайловым серьезные, требования к молодым и к себе у нас высокие, но, право же, все ветераны ЦСКА удовлетворены тем, как играет Вячеслав, другого партнера нам и не надо, хотя моложе он всех нас намного. Конечно же, правильно поступил Виктор Васильевич Тихонов, что оставил молодого парня в первом звене, поверил в него, дал ему возможность играть рядом с опытнейшими хоккеистами. Слава заслужил право выступать в пятерке с четырьмя олимпийскими чемпионами своим отношением к делу, к товарищам, к себе.

Фетисов учится, старается учиться. Если ему сделаешь замечание, он не станет спешить спорить, доказывая свою правоту, не огрызнется: сам-то, мол, не лучше, он просто постарается учесть замечание, извлечь вывод из собственного промаха, из допущенной ошибки. И потому молодой этот защитник «прибавляет» в мастерстве на глазах. И как должное воспринимали мы на чемпионате мира в Праге решение ЛИХГ о присуждении Славе приза «лучшему защитнику».

И у нас в ЦСКА, и, судя по рассказам товарищей по сборной, в других клубах иные новобранцы, не располагающие пока ничем, кроме отменного здоровья, спорят чуть ли не до посинения с ветеранами команд по любому поводу, из-за каждого пропущенного гола, хотя, как мне кажется, можно было бы порой уступить и в том даже случае, если ты прав. Я, например, и сейчас уступаю в споре тем, кто, по моему глубокому убеждению, все-таки не прав, – лишь бы не ссориться, не нервировать партнера по команде. Уступишь, а потом, успокоившись и поразмыслив, спорщик и сам поймет, что прав ты, а не он. Может быть, я и преувеличиваю немного в своих претензиях и пожеланиях к молодым хоккеистам, но мне очень хочется, чтобы сегодняшние семнадцати-восемнадцатилетние игроки поняли, что им же будет и легче и интереснее играть, если поверят они, что в хоккее немало секретов, что он не так-то прост, наш хоккей, если допустят они мысль, что есть, право же, все основания полагать – ветеран не хуже тебя понимает хоккей, он точнее оценивает случившуюся несколько секунд назад ситуацию: опыт у него не меньше. Да и, кроме того, ты ведь знаешь это так же хорошо, как и я, как и тренер, ибо ветеран помогал тебе несколько лет, тянул тебя чуть ли не за уши к вершинам мастерства.

Старая закалка и старые традиции команды определяют в ЦСКА нравственный климат, и душевная сила коллектива была проявлена в полной мере и в том, как встретили армейские хоккеисты пополнение, пришедшее в команду летом 1977 года, как приняли мы трех сложившихся уже игроков, трех лидеров прежних коллективов – Хельмута Балдериса из рижского «Динамо» и двух Сергеев из «Крылышек» – Бабинова и Капустина. Встретили их доброжелательно, не ревниво, и новые наши товарищи сразу почувствовали себя равноправными членами коллектива.

Мы чувствуем, что новобранцы хорошо относятся к нам. Никто не держится особняком. И мы все радовались, что Хельмут, в Москве новичок, сразу подружился с Борисом Михайловым.

Надо отдать должное и им – они верно восприняли свой переход в ЦСКА, не вели себя как спасители, как герои, на которых с надеждой смотрит мир. Они знали, что пришли в команду, которая двумя месяцами раньше снова стала чемпионом страны. Все трое поняли, что их перевод – в интересах главной команды страны, что костяк сборной будет теперь постоянно на глазах Виктора Васильевича Тихонова, нового руководителя национальной команды, которая должна предпринять все усилия, чтобы вернуть утраченное звание чемпионов мира.

Мы тренируемся вместе. Живем в дни учебно-тренировочных сборов вместе. Отправляемся в дальние и ближние поездки вместе. Мы – это хоккейная команда, игроки которой бывают вместе в течение многих лет. Иногда целого десятилетия.

Мы знаем друг друга, кажется, наизусть. Всё и вся о каждом.

Как-то, сидя в автобусе, слушая знакомые реплики и шутки партнеров, я задумался, а есть ли загадочные для меня, не понятые мною фигуры в хоккейной команде ЦСКА? В сборной страны?

Думаю, что присмотрелся ко всем. Думаю, что знаю, как кто будет вести себя в той или иной ситуации. И все же… Все же не стану утверждать, что понял душу каждого.

Ну вот хотя бы загадки сугубо хоккейные.

Есть давние партнеры, которые так и остаются не вполне понятыми. Пример? Пожалуйста. Александр Якушев.

Мы так и прошли мимо друг друга, оставаясь просто партнерами по сборной, так и не подружились, как, например, с Александром Мальцевым. Мы не ссорились никогда. Соперничества у нас не было, хотя и Саша, и я играем на одном краю. В сборной команде может быть несколько крайних форвардов, равно преуспевающих, и успехи одного вовсе не связаны с неудачами и поражениями другого. Выступления в сборной ничуть не напоминают бесконечный спор хоккейных клубов: если чемпионами становятся армейцы, то «Спартак» золотых наград лишается, а если успех празднуют спартаковцы, то это значит, что хоккеисты ЦСКА остались вторыми.

У нас взаимосвязь иная. Хорошо играют Якушев или Мальцев, чемпионом становится сборная СССР, стало быть, золотые олимпийские медали достаются и их партнерам – Харламову и Лутченко.

Нет, у нас с Сашей хорошие ровные отношения, более того, я слышал однажды, что моя игра нравилась Якушеву, что он хотел будто бы даже что-то перенять. Не знаю, правда ли это, знаю, что, к сожалению, все эти годы у нас были отношения типа «Здравствуйте – до свидания». Отделывались шутками по тому или иному поводу, а разговоров, не относящихся к хоккею, как-то не случалось.

И дело здесь, поверьте, не в ревности, не в соперничестве, не в выяснении, кто сильнее, кто удачливее. Я отношусь к знаменитому спартаковцу с искренней симпатией, а Якушев слишком большой талант, чтобы ревновать кого-то из партнеров к успехам: слава у Саши громадная и заслуженная.

Замечу попутно, что суперзвезды, вопреки обывательскому мнению, доброжелательны к партнерам. Пожалуй, только самые лестные слова о собственной персоне приходилось мне слышать от Анатолия Фирсова (правда, не прямо, а в чьем-либо пересказе) или читать в его статьях, в тех интервью, которые давал этот великий мастер хоккея журналистам.

Не забуду опубликованное в газете «Советский спорт» еще в 1970 году интервью, где Фирсов, отвечая на вопрос журналиста, кого бы он назвал своим преемником в хоккее, сказал, что это Валерий Харламов.

Рано тогда, мне кажется, было выяснять у Анатолия, кто его преемник, ибо Фирсов еще играл, блестяще играл – спустя год, по итогам чемпионата мира, проходившего в Берне и Женеве, он снова, уже в третий раз, получил приз ЛИХГ, присуждаемый лучшему нападающему чемпионата. Но мне, конечно же, было приятно, что этот мастер так высоко оценивает мои возможности.

Это было особенно приятно еще и потому, что в то время уже набрали силу Борис Михайлов и Владимир Петров, Александр Мальцев и Александр Якушев. Признаться, я думал, что, выделяя меня в этой великолепной компании, Фирсов исходит из того, что я немного моложе своих партнеров по звену, моложе Владимира Викулова и Виктора Полупанова. Что же касается сравнения с хоккеистами «Динамо» и «Спартака», то и здесь у меня могло быть «преимущество» – Анатолий знал партнера по клубу лучше, поскольку мы вместе не только играли, но и тренировались, а ведь говоря о будущем спортсмена, меньше рискуешь ошибиться, если судишь о нем не только по тому, как он проводит матчи в сборной страны, но и как ведет себя в повседневной жизни, как тренируется. Поэтому я и говорю о своем «преимуществе»: Фирсов видел меня едва ли не каждый день.

Высокая оценка тем более радовала, что не только я, но и товарищи мои по команде считали, что Анатолий – игрок номер один не только в советском хоккее тех лет, но и вообще в истории нашего вида спорта, и, разумеется, нам хотелось бы научиться играть так, как умел он.

Сказав, что считаю Фирсова самым лучшим хоккеистом, я затронул рискованную тему. Опасная и бесперспективная затея – сравнивать хоккеистов разных амплуа и разных поколений. В частности, тот же Фирсов утверждает в своей книге «Зажечь победы свет», что самый сильный мастер, которого ему довелось видеть, – это многократный чемпион мира вратарь сборной СССР шестидесятых годов Виктор Коноваленко. Но как много найдется у Фирсова оппонентов, если зайдет речь о выборе игрока № 1! Имен названо будет много – от Всеволода Боброва до Владислава Третьяка.

Я не видел, по молодости, как играл Бобров, но думаю, что лидерам тех лет демонстрировать высокий класс было легче – тогда таких мастеров было меньше, в среднем уровень хоккея, конечно же, был неизмеримо ниже, и одному форварду не однажды случалось, судя по рассказам очевидцев и книгам об истории хоккея, обыгрывать едва ли не всю пятерку соперников.

Сейчас все иначе. Хоккей не стоит на месте. Сейчас попробуй попасть на Володю Лутченко или Валерия Васильева, и едва ли устоишь на ногах. Однако еще важнее, что не только эти опытнейшие защитники, но и нынешняя молодежь овладела искусством силовой борьбы, которое для хоккеистов старших поколений было книгой за семью печатями.

Василий Первухин, Сергей Бабинов, Вячеслав Фетисов отлично умеют принять соперника на корпус, отделить его от шайбы. Не все, конечно, в их игре совершенно, но в целом прогресс хоккея очевиден.

Я смотрю, как играет мой ближайший партнер по пятерке Фетисов, о котором я уже вспоминал на этих страницах. Пока многовато штрафов, он стремится сыграть в корпус, но иногда не успевает убрать руки, и потому получается, что он толкает соперника рукой. Пока немало тактических просчетов. Не совсем хорошо поставлен бросок. И все-таки… Если он такой парень, как я о нем думаю, то у него большое будущее. Я говорю об этом с уверенностью, потому что вижу, как относится он к делу, как тренируется, как старается перенять опыт старших.

Думаю, что ранние успехи не обманут Славу, не приведут к зазнайству.

Будущее молодых хоккеистов во многом зависит от того, в какой среде, в какой обстановке они росли. С чем, с каким житейским, нравственным багажом приходит игрок в сборную страны, в команду высшей лиги, в ЦСКА, в частности, если речь идет о нашем клубе.

Как и о Фетисове, я много говорил уже и о Борисе Александрове. Этот нападающий был «королем» в Усть-Каменогорске. Осложнения у него не возникали ни дома, ни в спорте. Может быть, и потому Борису труднее справляться с возникающими на его пути трудностями?

А у Славы Фетисова и семья вроде бы побольше, и детство было потрудней, и хоккей доставался тяжелее. Он жил на окраине Москвы, на Коровинском шоссе, а ездил в ЦСКА, на Ленинградский проспект. Выезжал Фетисов из дома ранним утром, затемно, но тренировки тем не менее не пропускал.

Так получилось, что я слышал о нем и раньше. Слава жил рядом с моей бабушкой, и дядя рассказывал мне о старательном подростке, который серьезно относился к игре еще и на дворовом хоккейном уровне. Доставались Фетисову успехи трудно, естественно, что он и ценит все, чему научился, что удалось освоить.

Уважение к старшим воспитывалось в семье и, к счастью, перенесено в спорт без потерь. Наш новый партнер привык работать серьезно, привык относиться к старшим, как в семье, как в школе, с уважением, понимая, что те знают и умеют больше, и это помогло ему верно построить свои отношения с партнерами.

Знаю ли я своих товарищей? Трудно ответить определенно. Разные хоккеисты – разные характеры. Не все открыты, не о каждом скажешь – «душа нараспашку».

Пожалуй, лучше других, кроме, разумеется, своих постоянных партнеров – Бориса Михайлова и Владимира Петрова, рассказ о которых дальше, да еще Владимира Попова, с которым мы обычно вместе живем в дни учебно-тренировочных сборов, знаю я Геннадия Цыганкова.

Гена уже ветеран ЦСКА, а приехал он с Дальнего Востока лет эдак десять назад. Открытый, чрезвычайно добродушный человек, расположенный к людям. Добряк, одним словом, и я говорю это без иронии, без усмешки.

Цыганков – мастер на все руки. Он не только отлично точит коньки, Гена лучше всех наладит рубанок, с помощью которого мы приводим в порядок свои клюшки, легко починит утюг любой формы и любой конструкции, поможет нашим автомобилистам устранить неполадки, и если, в частности, я порой решительно никак не могу завести машину, то за помощью бегу к Геннадию.

И дома у Цыганкова все сделано собственными руками хозяина. Самым лучшим мастерам из фирмы добрых услуг «Заря» не доверит наш защитник ремонт комнаты – он и обои наклеит прекрасно, и покрасит все как нужно. Цыганков из тех мастеровых людей, работа у которых спорится, которые ни минуты не сидят без дела.

У Оли и Геннадия Цыганковых двое детей. Мальчик и девочка. Как и у меня. Замечу попутно, что у многих хоккеистов ЦСКА двое детей. Не только у старших, таких как Владимир Викулов. Но и у более молодых, например у Александра Волчкова и у Владислава Третьяка. Две девочки и у Хельмута Балдериса.

Солидная, основательная команда. Единственный, последний холостяк в ЦСКА – Володя Лутченко.

Конечно же, я знаю своих товарищей. Знаю, что если по четвертой программе телевидения показывают какой-то старый фильм, содержание которого не может вспомнить ни один из нас, то обращаться за консультацией следует к защитнику Алеше Волченкову – Алексей смотрит все фильмы и при этом все их помнит.

Знаю, что если кто-то подаст неосторожную реплику, на что-то пожалуется, то первым самый точный и, пожалуй, остроумный ответ найдет нападающий Александр Лобанов – вот и вчера, когда ехали мы с мачта и Владислав Третьяк пожаловался, что болит правая рука, Лобанов с комментариями не задержался: «А ты меньше автографов раздавай!»

Знаю, что если услышу какую-то новую, сразу запоминающуюся мелодию и появится желание записать ее, то за помощью и консультацией надо обращаться к нападающему Виктору Жлуктову или защитнику Владимиру Лутченко: у них наверняка эта музыка уже записана.

О Володе Лутченко, одном из ближайших друзей, я мог бы рассказывать, кажется, бесконечно, но знаю ли я его до конца… Не уверен, совсем не уверен. Лутченко внутренне замкнут, хотя внешне он весьма общителен. О таких говорят – себе на уме. Он скрытен и умеет так высказать свое мнение, что при всем желании не поймешь – «за» Володя или «против».

«Да я как все», – говорит в любой конфликтной ситуации Лутченко и улыбается при этом загадочно. Попробуй пойми: ведь если товарищ не спорит, то это вовсе не значит, что он согласен с твоим мнением.

Я слышу знакомые шутки. Подтрунивание друг над другом. Я знаю, кто как среагирует на реплику товарища. Знаю, кто какие книги и фильмы любит. Знаю, кто с удовольствием вспоминает детей, семью, а кто говорит о доме неохотно. Я знаю, наверное, про моих друзей все.

Но не до конца. Совсем не до конца.

Вся тройка – Борис Михайлов, Владимир Петров и я – на сцене.

Очевидно, шестидесяти минут хоккейного мачта любителям нашей игры недостаточно, они хотят попасть за кулисы, хотят из первых уст услышать объяснения, почему «Спартак» выиграл у ЦСКА, а Владимир Викулов не попал в сборную, и потому так охотно устраивают встречи с хоккеистами.

Бывает на таких встречах и наша тройка, я расскажу чуть попозже, как распределяем мы свои обязанности во время выступлений, сейчас лишь замечу, что особенно часто нас расспрашивают о том, как мы все трое уживаемся – на льду, в игре и за пределами площадки, как дополняем друг друга, чему учимся у товарищей, какие пожелания предъявляются партнеру, довольны ли мы друг другом, мечтаем ли об идеальном партнере, да и есть ли вообще идеальные спортсмены – мастера, которые умеют буквально все.

Не знаю, бывают ли идеальные гроссмейстеры хоккея или футбола. Есть, кажется, только один идеальный футболист – бразилец Пеле, да и то если судить по рассказам: как он играет, мы видели не слишком много.

Не знаю, существуют ли и идеальные хоккеисты.

Переводчик нашей сборной показывал мне вырезку то ли из канадской, то ли из американской газеты, где утверждалось, что я великий хоккеист.

Такие оценки отношу на счет преувеличенной восторженности репортеров и рекламной суеты, влияния которой не избегают порой и спортсмены НХЛ – Национальной хоккейной лиги, объединяющей сильнейшие клубы Северной Америки.

Какое великое множество у меня недостатков, знают не только мои партнеры и тренеры, но и я сам. Может быть, даже лучше других.

Поэтому отбросим в сторону разговоры об идеальных партнерах, об идеальных спортсменах и поговорим о живых, конкретных людях.

О прекрасных хоккеистах.

О Борисе Михайлове и Владимире Петрове.

Мы вместе испытывали радость больших побед, вместе – что еще важнее – боролись за них, вместе огорчались в случае неудачи.

Наша тройка родилась в один прекрасный, хотя и горестный для ЦСКА день, создана она была, как все знают теперь, надолго, хотя я соврал бы, если бы сказал сейчас, что догадался об этом в день первого же матча.

Тот первый матч, сыгранный в Горьком, армейцы, напомню, проиграли с футбольным счетом 0:1, все наши могучие форварды, ведомые находящимся в расцвете сил Анатолием Фирсовым, так и не смогли тогда поразить ворота Виктора Коноваленко, и мне, откровенно говоря, подумалось, что первый матч нового звена окажется и последним: Анатолий Владимирович Тарасов может решить через два дня попробовать проверить новую тройку.

Здесь самое время напомнить, что в ту пору наш тренер решал проблему третьей тройки. В первом звене играли три первоклассных мастера – Анатолий Фирсов и молодые, но уже успевшие к началу сезона 1968/69 года стать трехкратными чемпионами мира и олимпийскими чемпионами Владимир Викулов и Виктор Полупанов.

Надежным было и второе звено, где также играли три олимпийских чемпиона – Евгений Мишаков, Анатолий Ионов и Юрий Моисеев.

А вот проблема третьего звена решалась медленнее.

Сейчас я понимаю почему.

Это только так говорится – третье звено. На самом деле перед Тарасовым стояла труднейшая задача – он искал замену хоккеистам тройки «А». Трем великим асам хоккея, которые один за другим покидали лед. Ушел Константин Локтев. Ушел Александр Альметов. Оставался последний из могикан – Вениамин Александров. Он играл то вместе с Михайловым и Петровым, то с Михайловым и Смолиным, играл со мной, играл с Фирсовым, подключались в состав тройки и другие хоккеисты, и по мрачному лицу Тарасова можно было догадаться, что опять не то, снова не то.

Сейчас, повторяю, я понимаю искания тренера: перед его мысленным взором была фантастическая игра тройки «А».

Мы все на ее фоне проигрывали.

И потому я был подготовлен к тому, что завтра – на тренировке – будет опять новый вариант звена.

Но я ошибся. Тарасов уже решил, каким будет новое трио. И после еще некоторых проверок иных сочетаний хоккеистов остановился на том варианте, который показался ему самым перспективным.

И уже много лет нас называют первой тройкой советского хоккея. Тройкой «А».

Хоккейная тройка – это коллектив. Своеобразный «производственный» коллектив. Не случайно нас называют звеном. И естественно, первое условие успеха – психологическая совместимость трех хоккеистов. Еще лучше, если дружба. Три мастера, даже хороших, очень хороших мастера, не станут сильным звеном, если не будут принимать друг друга, не будут одинаково понимать главные принципы хоккея.

Тем более это важно, если речь идет о долголетнем успехе. Тут без взаимной симпатии, готовности помогать друг другу, прощать ошибки партнера не обойтись.

Мы очень разные. Разные во всем. Разные люди нас привлекают. Разные книги интересуют. И разные взгляды на самые серьезные, да и не слишком серьезные проблемы делают нас людьми очень несхожими. Мы много спорим – и во время матча тоже. И на тренировке. И особенно во время подготовительных сборов, когда живем вместе. Правда, обычно на чемпионатах мира или Олимпийских играх я живу с кем-то другим, чаще всего с Александром Мальцевым, а Борис и Владимир – вместе.

Но наша дружба на льду, одинаковое понимание не только принципов игры, но и – что не менее существенно – одинаковое отношение к игре помогают нам преодолевать все, что разделяет нас и делает людьми, очень несхожими по характеру.

Разные характеры. Точнее, пожалуй, будет сказать, что люди разные, а вот характеры очень схожие.

Когда бы меня ни спросили – во время учебно-тренировочного сбора, в дни зарубежной поездки, – что делают сейчас, в эту минуту, Михайлов и Петров, я всегда могу ответить сразу же, не опасаясь ошибки:

– Спорят!

Это величайшие спорщики. Анатолий Фирсов назвал Михайлова чемпионом мира по спорам, и он, конечно же, прав. Борис готов спорить до конца, но сильная его сторона заключается в том, что он самокритичен, умеет признавать свою ошибку, признавать правоту оппонента. В общем, я считаю, что это хорошо – постоянное стремление докопаться до истины, умение отстаивать свою точку зрения и в спорах, самых яростных спорах, с тренерами, руководителями клуба. Тем более если это не переходит в упрямство.

А вот Володя Петров своих промахов не признает ни за что. Он уступить не может никому и ни в чем.

Как-то у меня спросили, верен ли рассказ, как Володя играл во время одного из тренировочных сборов в шахматы с Анатолием Карповым. Гроссмейстер в те же дни готовился к турниру, жил рядом с нами, мы играли с ним в бильярд, и вполне возможно, что Петров, величайший любитель шахмат, пожелал испытать силы Карпова.

Очевидцы утверждают, что Володя проигрывал раз за разом. Но смириться с неудачами он не мог. Догадываюсь, отлично зная нашего центрфорварда, о ходе его размышлений: конечно, Карпов – чемпион мира, конечно, он силен, но не настолько же, чтобы я не выиграл у него ни одной партии.

Хочу проверить эту историю, да боюсь спрашивать у Петрова. Но если это и выдумка, то очень похожая на правду – именно так в такой ситуации и вел бы себя мой партнер: уступать он не будет.

Настойчивость и упрямство – граничащие друг с другом качества. Настойчивость помогла Володе стать первоклассным хоккеистом. Упрямство мешает ему добиваться еще большего.

Вот первая вспомнившаяся иллюстрация.

В игре с московским «Динамо» Петров сильнейшим броском от синей линии (причем находился он у борта, то есть бросал шайбу в ворота под углом) забил гол в ворота Владимира Полупанова. В следующем матче Володя бросал шайбу из той же точки еще несколько раз. Тщетными были наши попытки убедить его, что это неразумно. Петров продолжал попытки поразить цель издалека. И даже когда соперник остался на площадке без двух оштрафованных игроков, когда втроем защищался против нашей пятерки и у нас была, стало быть, превосходная возможность разыграть шайбу и выйти на стопроцентную для взятия ворот позицию, Петров, получив шайбу, швырнул ее издалека в ворота. Соперник, легко овладев шайбой, выбросил ее из своей зоны.

Терпение тренера лопнуло.

Петрова отозвали с площадки.

И Петров и Михайлов часто спорят еще и потому, что отстаивают интересы команды, интересы товарищей, и это, конечно, хорошее качество. Мы знаем достоинства своих друзей, и потому хоккеисты постоянно избирают Бориса капитаном команды, а Володю – комсоргом. И в ЦСКА, и в сборной. Михайлов вот уже несколько лет капитан двух команд.

На льду мы забываем обо всех дискуссиях и спорах. На льду мы единомышленники, соратники, друзья, которых не разольешь водой. Мы готовы постоять друг за друга, помочь друг другу и «отработать», как говорят в хоккее, один за другого.

Жизнь человеческая – это будни, дела, повторяющиеся изо дня в день, это какие-то житейские мелочи, несущественные, непринципиальные штрихи быта, ежедневные встречи с одними и теми же людьми.

Вот и хоккей – это не только и не столько чемпионаты мира, захватывающие поединки ЦСКА со «Спартаком» или с «Динамо», сколько тренировки и тренировки, общение ежедневное, ежечасное с одними и теми же людьми. И прежде всего с партнерами по звену.

Пока, к счастью, мы еще не надоели друг другу.

Находясь на учебно-тренировочном сборе, на чемпионате мира, Борис, Володя и я стараемся сесть за один стол, в раздевалке наши места непременно рядом. Если кто-то из тройки идет получать или заказывать клюшки, то старается прихватить это наше главное оружие и для партнеров, все мы прекрасно знаем, какими типами клюшек (у клюшек разные углы, клюшки бывают для «леворуких» и «праворуких» хоккеистов) играют партнеры, у нас невозможна ситуация, когда бы кто-то забыл о друге, не предупредил его о чем-то, не позаботился о товарище.

С Борисом Михайловым и Володей Петровым играть легко. Даже в тех матчах, когда соперник попадается трудный: взаимопонимание, мастерство и работоспособность моих партнеров выше всяких похвал.

Мы понимаем друг друга не с полуслова, а еще быстрее. Я знаю, что они могут предпринять в то или иное мгновение, догадываюсь об их возможном решении, о направлении движения с шайбой по положению фигуры, по движению рук, конька или мимолетному взгляду – даже если смотрят они куда-то в другую сторону. Точнее говоря, я даже не столько знаю, сколько чувствую, что сделают они в следующую секунду, как сыграют в той или иной ситуации, и потому в то же мгновение мчусь туда, где ждет меня шайба, куда, по замыслу партнера, я должен выскочить через мгновение.

Мы знаем сильные и слабые стороны друг друга.

Знаем, как хотел бы сыграть товарищ в эту секунду. Не говоря ни слова, лишь переглянувшись, мы вырабатываем устраивающее всех решение – потеряв шайбу, знаем, кто должен бежать назад, на помощь защитникам, знаем, когда партнер устал настолько, что именно тебе следует «отработать» назад, хотя он вроде бы и ближе к своим воротам, в любой момент матча знаем, кому вступить в борьбу, кому атаковать игрока, владеющего шайбой.

Я играл вместе со многими мастерами, в том числе и с очень большими мастерами. И игра шла у меня хуже. Может быть, и потому, что я не спешил привыкать, присматриваться к манере их действий: знал, что это ненадолго.

Именно Володя и Борис сделали меня Харламовым, ибо они дополняют меня во всем. Когда я попал в тройку, у меня, по существу, был только один козырь – неплохая и, как говорили тренеры, нестандартная обводка. Всему остальному предстояло учиться – игре в обороне, добиванию шайбы, нацеленности на ворота.

Ребята не обижали меня своими поучениями, хотя к тому времени, когда я попал к ним, они уже были мастерами спорта, чемпионами СССР, а я только перворазрядником (мастером спорта я стал в тот же день, когда после победы сборной Советского Союза на чемпионате мира 1969 года мне было присвоено самое высокое в нашей стране спортивное звание – заслуженный мастер спорта СССР). Борис и Владимир играли на меня, за меня, играли без лишних слов, без упреков. Они спешили на помощь защитникам, когда, потеряв шайбу, я по неопытности не успевал вернуться назад, терпеливо ждали паса, к которому я поначалу не питал особого пристрастия. Они говорили мне, как, впрочем, и тренеры: «Играй по-своему, в свою игру, но и посматривай на нас, ищи нас на площадке».

Прошло время, прежде чем стал я видеть всю площадку, прежде чем появилось не просто желание, но потребность играть на партнеров, прежде чем научился я выдавать пасы, которые позволяли бы Петрову и Михайлову с удобной и беспроигрышной позиции атаковать ворота соперника.

Не стану говорить подробно, как сильны Петров и Михайлов, едва ли кто не слышал об этом. Не буду рассказывать и об игровом почерке этих хоккеистов – о них написано больше, чем о ком-либо другом из спортсменов.

Напомню здесь лишь еще о тех испытаниях, через которые прошло наше звено.

В сезоне 1971/72 года Анатолий Владимирович Тарасов, бывший в ту пору старшим тренером ЦСКА и тренером сборной, решил создать новое звено, где вместе с защитником Александром Рагулиным, полузащитниками (должность для хоккея непривычная) Геннадием Цыганковым и Анатолием Фирсовым были бы два нападающих – Владимир Викулов и Харламов. Одна из идей нового построения заключалась в том, что двое нападающих получали больший простор для маневра, а центральным нападающим становился в момент атаки тот из полузащитников, который оказывался на более выгодной для штурма ворот соперника позиции. Стоппер (он же центральный защитник) Рагулин должен был постоянно дежурить на «пятачке» у своих ворот, а бороться за шайбу в углы поля шли полузащитники. Тем самым обеспечивалась большая надежность обороны самого уязвимого места, с одной стороны, а с другой – возрастала атакующая мощь звена: и за счет двух центральных нападающих, и за счет большей неожиданности в построении атаки.

Когда Тарасов объявил о своей идее, армейцы находились на тренировочном сборе в ГДР, в Берлине.

Мы ужасно обиделись.

Случается, что тренер решает по-иному скомпоновать звенья. Но, как правило, реорганизация касается тех троек, игра у которых или не ладится, или, скажем, складывается не так, как хотелось бы тренеру. Но чтобы расформировать ведущее звено клуба и сборной…

Это не укладывалось в сознании.

Мы обиделись на тренера. Мы обиделись друг на друга: нас разбивают, а мы ничего не можем сделать.

Думаю, что особенно обидным решение показалось Петрову и Михайлову. Они – я боялся – могли подозревать, что я согласился на реорганизацию с легкой душой: я должен был теперь играть в компании с большими мастерами. Напомню, что несколькими месяцами ранее Анатолий Фирсов в третий раз получил приз, присуждаемый лучшему нападающему чемпионата мира. Рагулин и Викулов были не менее прославленными хоккеистами.

Борис и Володя не раз подходили к тренеру и говорили, что он не прав. Тарасов, однако, был непреклонен.

И по играм и по тренировкам было видно, что Михайлов и Петров и огорчены, и растерянны, и возмущены таким решением. Мне тоже было обидно за нашу тройку. Неловко чувствовал я себя перед моими партнерами: в конце концов, я пришел в звено последним – самым молодым и неопытным, ребята помогали мне, опекали меня, давали возможность поверить в собственные силы, а я, набравшись мастерства и опыта, покидал их теперь, чтобы играть с другими. И это происходило всего за несколько месяцев до Олимпийских игр, до первой нашей Олимпиады, на которую мы мечтали попасть, к которой шли вместе – подчеркиваю – шли более трех лет.

Дискуссии и обиды были серьезны, недоволен был тренер, недовольны хоккеисты, и это взаимное неудовольствие мешало играть и тренироваться… И продолжался разброд до тех пор, пока Анатолий Владимирович не сумел все-таки убедить нас, что в интересах и ЦСКА, и сборной СССР мы обязаны располагать двумя сильными пятерками.

– Неужели, – говорил Тарасов, обращаясь к Борису и Владимиру, – вы с вашим опытом, мастерством, трудолюбием, работоспособностью, доброжелательным отношением к молодым не сможете воспитать, вырастить еще одного Харламова? Вам все по плечу…

Тренер бил точно в цель. Он говорил не только о перспективах команды. Он учитывал и особенности характера Михайлова и Петрова, их настроения, их, наконец, обиду. Анатолий Владимирович играл на самолюбии моих партнеров.

Мало-помалу они проникались идеей доказать миру и Тарасову, что звено и без Харламова может сыграть блестяще, что они и вправду помогут Юрию Блинову стать первоклассным мастером.

Володя и Борис добились своего.

То был лучший сезон Блинова. И не только потому, что стал он с товарищами олимпийским чемпионом, заслуженным мастером спорта. Но и потому, что играл он той зимой блистательно. И публика, и журналисты, и мастера хоккея ахали: «Вот это игрочище!»

И в матчах чемпионата страны, и на Олимпийских играх Петров и его партнеры сыграли великолепно.

Двойственные чувства владели мной в то время. С одной стороны, мне жаль было расставаться с друзьями, было обидно, что нас, ведущее звено не только ЦСКА, но и сборной, расформировали, что пропадает наша сыгранность, не используется, простите за нескромность, великолепное взаимопонимание. С другой же… Я выступал теперь рядом с Анатолием Фирсовым и Владимиром Викуловым, выступал в компании, где плохо сыграть было тоже просто невозможно.

Игра в новой пятерке многому меня научила, многое дала.

Прежде всего, как заметили тренеры, я стал меньше суетиться. Может быть, во-первых, потому что теперь у меня был больший простор (разделите ширину площадки – 30 метров – не на троих, как прежде, а на двоих), а во-вторых, потому что стал иначе видеть хоккей. Выступая рядом с таким мастером, как Анатолий Васильевич Фирсов, я заново открывал для себя многие тонкости хоккея, иначе, глубже понимал тактику игры. Игра с новыми партнерами научила меня действовать на площадке более вдумчиво, строже выполнять планы, разработанные перед матчем, заранее готовиться к тем или иным тактическим построениям, которыми, по замыслу тренеров, мы должны озадачить соперника. Одним словом, я стал действовать более осмотрительно, перестал пороть горячку.

Викулов и Фирсов практически в каждом матче не только творили, импровизировали, предлагали соперникам один ребус за другим, но и работали много и охотно, при потере шайбы оттягивались назад. И если с прежними своими партнерами я больше играл впереди, мало заботясь об обороне, о помощи защитникам, то теперь, находясь на льду рядом с такими прославленными игроками, было стыдно не возвращаться назад, не помогать им. Играть иначе, чем они, меньше трудиться на льду было бы неуважением к ним.

Я проходил – в игре – первоклассные университеты. На практике проходил. Учился, но дело обходилось без занудных поучений со стороны многократных чемпионов мира Фирсова, Рагулина или Викулова.

Тот сезон был для меня удачным. Не только потому, что стали мы в Саппоро олимпийскими чемпионами. Новая пятерка хорошо играла весь сезон – весной нашей микрокоманде вручили приз, присуждаемый редакцией газеты «Труд» самому результативному трио в нашем союзном чемпионате.

Но если бы тогда меня спросили, где хочу я играть – в новом звене или в прежнем, я бы с выбором не колебался. Конечно же, с Петровым и Михайловым. Только с ними.

И пусть эти мои слова не покажутся обидными Фирсову или Цыганкову, Викулову или Рагулину. Я благодарен замечательным мастерам за все мои университеты.

Но разве предосудительна верность первой любви!

Как тройка, мы – Михайлов, Петров, Харламов – формировались вместе. Мы вместе росли, вместе мужали и как хоккеисты, и как люди. Мы провели вместе лучшие наши годы: вместе мы жили на сборах, вместе тренировались, ездили по стране, направлялись на чемпионаты мира, пересекали океан. Мы, наконец, вместе приобрели имя, вместе играли против разных соперников, возможно, мы и сходить будем вместе. Мы равны, мы привязаны друг к другу, и когда осенью 1972 года все трое снова стали играть в одном звене, то, право же, сезон этот стал едва ли не лучшим в моей жизни. Может быть, потому, что играли мы с особым вдохновением, воодушевленные возможностью возрождения маленькой нашей команды.

Сильно, по общему мнению, отыграли мы и чемпионат мира, который проводился весной 1973 года в Москве: вместе с нами в пятерке выступали два могучих защитника – Александр Гусев из ЦСКА и Валерий Васильев из московского «Динамо», и атакующая мощь пятерки ошеломляла соперников. Если память не подводит, мы забросили пятьдесят две шайбы. На иных чемпионатах столько не забрасывает и вся команда, выигрывающая золотые медали.

Начиная разговор о тройке, я говорил о психологической совместимости хоккеистов. Так вот, решающим условием этой совместимости я считаю равенство игроков (исключения допускаются, вспомним хотя бы историю тройки, где Фирсов играл с молодыми Викуловым и Полупановым).

Мы все трое абсолютно равны, мы не стесняемся друг друга, высказываемся, если чем-то недовольны, не боясь обидеть партнера и не всегда задумываясь над поиском слова, которое не ранит. Говорим откровенно все, что думаем.

Наверное, кто-то из любителей хоккея найдет в моих рассуждениях противоречие. Борис Михайлов родился в 1944 году, я – в 1948-м, разница – четыре года, и все-таки я говорю о том, что мы равны, мы, если хотите, ровесники. А вот Володя Викулов родился в 1946 году, он на два года моложе Михайлова, и тем не менее, выступая с ним в одной тройке, я в душе относился к нему не как к равному, а как к старшему товарищу.

Странно? Ничуть! В хоккее иные возрастные категории и понятия.

Весна 1967 года. Чемпионат мира в Вене. На голову выше всех играет лучшее звено, где объединены Владимир Викулов, Виктор Полупанов и Анатолий Фирсов.

Викулов становится двукратным чемпионом мира.

А кто, кроме немногих, очень немногих поклонников хоккея вспоминал в ту пору имена Михайлова или Петрова? А обо мне вообще никто не слышал.

Викулов к сезону 1972 года был сформировавшимся первоклассным мастером, шестикратным (!) чемпионом мира.

Вот почему я писал об университетах Фирсова и Викулова, и хотя к тому времени я тоже немало уже умел, чувствовал я себя в этой компании учеником.

Михайлова, Петрова и меня объединяет и то, что мы не любим быть на вторых ролях, и оттого тройка наша решительно не приемлет мысли о возможности быть на втором плане, отойти в тень, быть чьим-то дублером.

Дружим мы в последнее время и семьями.

Теперь об обещании рассказать о наших встречах с любителями хоккея.

Мы часто отправляемся на такие встречи втроем.

Уже сложились определенные правила наших выступлений.

Первым обычно говорит Михайлов как капитан и сборной СССР, и ЦСКА. Потом выступает комсорг главной хоккейной команды страны Петров. Ну а мне достается десерт – отвечать на вопросы.

На таких встречах любители спорта нередко задают вопрос, кто мой лучший друг. Имеется в виду, как нетрудно догадаться, кто-то из партнеров по команде.

Ответить на этот вопрос я не могу. Друзей у меня много. Так много, что однажды я даже и сам удивился. А было это накануне свадьбы. Я составил списки друзей, вроде бы самых близких друзей, и у меня получилось более ста человек. Ведь только хоккеистов ЦСКА больше двух десятков. Вот и получилось, что на свадьбе было почти полторы сотни гостей.

Наверное, в числе первых я, разумеется, должен назвать Михайлова и Петрова. Но не только с моими партнерами дружен я. Я очень близок и с Александром Мальцевым, это большой мой друг, но было бы неловко перед остальными друзьями, например, перед теми же Владимиром и Борисом, называть его самым-самым лучшим. Все-таки мы с Петровым и Михайловым играем в одной тройке и вместе радуемся победам, вместе огорчаемся после поражений.

С Сашей Мальцевым у нас очень много общего. Мы одного возраста, судьбы наши в спорте сложились схоже, мы почти в одно время начали играть и в своих клубах, и в сборной команде: впервые Александр на чемпионат мира попал тоже в 1969 году. Мы тянемся друг к другу в часы, свободные от тренировок. Да и в дни зарубежных поездок, как правило, мы живем вместе, в одной комнате.

Пожалуй, я могу считать Мальцева не только другом, но и партнером. Впервые мы сыграли вместе в Праге на чемпионате мира 1972 года, затем тройка в том же составе (Викулов – Мальцев – Харламов) проводила первые матчи советских хоккеистов против канадо-американских профессионалов Национальной хоккейной лиги осенью 1972 года. Зимой 1975/76 года, когда хоккеисты ЦСКА выехали в США и Канаду на матчи суперсерии, в команду были, как известно, включены два игрока из московского «Динамо» – защитник Валерий Васильев и нападающий Александр Мальцев. Сначала Мальцев выступал в третьем звене, а когда Петров получил травму, то тренеры перевели Сашу в нашу тройку.

В таком же составе (Михайлов – Мальцев – Харламов) звено отправилось и на чемпионат мира, проходивший в польском городе Катовице в апреле 1976 года.

К сожалению, играли мы вместе мало – Саша был травмирован и досрочно уехал в Москву.

Когда Александр уезжал, то, прощаясь с нами, он улыбнулся и сказал мне:

– Хорошо, что в этот раз мы прически с тобой не меняли…

Смысл шутки поняли многие игроки сборной.

Несколько лет назад, когда сборная СССР совершала зарубежное турне, мы с Мальцевым жили в одном номере. И вот однажды утром решили подурачиться: одновременно изменили прически, сделали пробор на другую сторону. А вечером во время матча соперники, игравшие, в общем-то, достаточно корректно, разбили клюшкой лицо мне, а затем и Мальцеву.

Кто-то из хоккеистов постарше объяснил:

– Слишком уж вы оба выглядели сегодня непривычно, вот обоим и досталось…

У нас с Мальцевым много схожего. Не только путь в сборную. Но и манера игры. И манера одеваться. Мы одного роста, одного веса, и потому коньки подбирает один – размеры совпадают. И рубашки, и брюки, и костюмы каждый легко подбирает и для приятеля – совпадают не только размеры, но и вкусы.

Значит, лучший друг – Мальцев?

А как же Владимир Лутченко?

Едва ли погрешу против истины, если самым близким другом назову я Владимира Лутченко, человека общительного и в высшей степени скрытного одновременно.

Мы прошли весь путь от новичков до двукратных олимпийских чемпионов вместе. Мы играли в юношеских, в молодежной команде ЦСКА, потом стали подключаться к основному составу – Володя, хотя и моложе меня на год, в большой хоккей вступил немного раньше. Практически одновременно стали мы игроками команды мастеров, потом нас стали пробовать в сборной Советского Союза, и на чемпионатах мира мы дебютировали снова вместе – все в том же «Юханнесхофе» в Стокгольме в марте 1969 года. И в отпуск четыре года подряд мы ездили вместе, я не представлял до самого последнего времени, до автокатастрофы, разлучившей нас на четыре месяца, что можно прожить на свете целый день и не увидеть Лутченко.

Друг – это, по моим представлениям, человек, который всегда тебе поможет, человек, которому можно довериться в любой ситуации. Друг поймет твое настроение и поспешит принять какое-то участие в твоих заботах, если у тебя неприятности или просто плохое самочувствие.

И таких друзей у меня много. Если речь идет о дружбе, я – везучий человек.

Спасибо за это хоккею!

Когда осенью 1976 года я выписывался из госпиталя, куда попал после автокатастрофы, врачи объяснили мне, что меня так сравнительно быстро вернули в строй в решающей мере мое собственное здоровье и спортивная закалка. Хоккеисту не требовались какие-то дополнительные уколы, массажи или прогревания. Организм, все мышцы были подготовлены к этому неожиданному испытанию.

Однако, прощаясь с врачами, с медицинскими сестрами, я вспоминал, что далеко не все, кто осматривал меня или просто навещал, верили, что я вернусь на лед. С сочувствием расспрашивали, что буду делать без хоккея, привлечет ли спортсмена какая-то другая работа, кроме тренерской. Впрочем, были и другие, кто, напротив, утешал, убеждая, что я скоро поправлюсь.

Кто же был прав? Ответ мог дать только я – все предстояло решать самому.

Никогда бы прежде не поверил, что, приближаясь к своему тридцатилетию, стану вспоминать, прямо сопоставляя с собственной судьбой, кого-то из литературных героев, тех, о ком когда-то читал или кого видел в кинофильмах. Но ведь и вправду, оказывается, ищет человек в трудную минуту поддержку и в литературе. Я вспоминал и Алексея Маресьева, и Владислава Титова, чью книгу «Всем смертям назло» я успел прочитать до дурацкой моей истории, вспоминал и понимал, что им было неизмеримо труднее, и тем не менее они вернулись в жизнь, справились с несчастьем. А у меня все проще. Моей жизни ничто не угрожает, а уж справиться с такими, в общем-то, не слишком необычными травмами я должен как можно быстрее.

Не нужно, конечно, чтобы у человека были такие вот поводы для самоутверждения, но, говорят, человек только предполагает…

Мне хотелось, чтобы и я сам, и Ира, моя жена, и родители поняли, что чемпионом я стал не только потому, что попал в хорошую компанию, к хорошим тренерам, что мне повезло. Хотел прояснить и для себя самого извечный вопрос, чего же я стою.

Не только везение, но и настойчивость, мужество, характер у меня есть – вот что хотелось мне доказать. Повторяю – прежде всего самому себе.

Появилось что-то вроде плана. Нигде, разумеется, не зафиксированного. Пункт первый – научиться ходить на костылях. Потом без них. Пункт третий – научиться бегать. Когда сняли гипс, стал заниматься с гантелями. Старался, с разрешения врачей, так нагрузить мышцы, как привыкли они работать в дни самых интенсивных тренировок.

Наиболее трудное, однако, было потом. Когда уже вышел на лед. Когда нужно было догонять ушедших далеко вперед. Пункт четвертый моего плана – заниматься больше, чем партнеры.

Это было третье начало моей хоккейной жизни.

Благодарен товарищам, тренерам, которые поддерживали меня, отмечали при каждом удобном случае, порой просто захваливали, хотя я этого и не заслуживал.

Похвала нужна, я знаю это по собственному опыту, она поддерживает, окрыляет, но по тому же собственному опыту я знал, что добрых слов своей игрой, увы, пока не заслуживаю.

Считаю, что опытный мастер должен уметь объективно оценивать свои достижения, уметь видеть, что и вправду получается, а что не выходит. Забитые голы, выигранные при твоем участии матчи не должны вводить в заблуждение.

В моем случае очень многое зависело от окружения, от коллектива. Хорошо, что судьба свела меня с ЦСКА. Здесь собраны не только большие мастера, но и самобытные, яркие личности. Пусть у знаменитых армейских хоккеистов сложные и нелегкие характеры (иногда нашим тренерам можно посочувствовать), но это, как правило, люди волевые, мужественные, умеющие добиваться своего.

Я знал, что от меня ждут игры, хорошей, классной игры, ждут настоящего, а не формального возвращения в большой хоккей, как ждали возвращения после травм, после болезней других моих замечательных одноклубников, являвших примеры преданности интересам команды. Буквально никакие травмы (я, если и преувеличиваю, то самую малость) не могли их вывести из строя надолго.

Я мог бы приводить примеры благороднейших качеств характера, кажется, бесконечно: хоккей, как известно, дает немало поводов проявить мужество.

Разве могу я забыть первый мой чемпионат мира! Одно из самых живых впечатлений – игра Евгения Мишакова, выступившего после травмы, когда никто уже не верил, что сможет этот мастер выйти на лед.

А сколько раз поражал мое воображение Анатолий Фирсов, который устанавливал рекорды не только результативности, но и верности интересам товарищей. В Швейцарии, в 1971 году, Анатолий на один из поединков, когда очень нужно было его присутствие на льду (матчи складывались тяжело, и игра Фирсова, его пример могли бы увлечь товарищей), вышел играть с температурой около 39, наврав врачу, что у него ровно 37 и что он чувствует себя уже превосходно. Конечно, это случай уникальный, редчайший – выскакивать на площадку с такой температурой. Кстати, отыграл Фирсов в этот вечер, как всегда, здорово. Думаю, Анатолий, спортсмен достаточно опытный, понимал, что он вредит себе, что боком потом выйдет ему эта его игра, но понимал и другое, знал, что он нужен команде на льду.

А разве меньше сил отдавал Фирсов игре во встречах чемпионата страны? Однажды в одном из тяжелейших матчей в Ленинграде с нашими одноклубниками-армейцами – это было давно: я играл тогда еще за молодежную команду – он провел на льду сорок пять или сорок шесть минут чистого времени – москвичи проигрывали 0:3, а Фирсов был тогда в фантастической форме, он выскакивал на лед снова и снова – и когда была очередь его звена, и когда ЦСКА играл в меньшинстве, и когда оставался «с лишним», и когда тренеры снимали плохо играющих хоккеистов. Москвичи выиграли 4:3, но потом Анатолий долго не мог восстановиться.

А разве меньшее мужество демонстрировал Александр Рагулин, когда с травмами оставался на льду по пять минут, потому что кто-то был удален, кто-то болен, кто-то не смог бы выдержать этого давления соперника. Помню, в одном из эпизодов трудного матча мы играли втроем против пятерых, и мучившийся от боли Палыч (он принял на себя сильнейший бросок) оставался тем не менее на льду, не напоминая о замене и не смотря просительно на скамейку запасных, на тренеров, ведущих матч.

А разве не заслужил самую искреннюю признательность товарищей своим мужеством, умением полностью отдаваться интересам команды другой защитник ЦСКА, Геннадий Цыганков? Мы проводили несколько ответственных игр, Цыганков не пропустил ни одной, хотя потихоньку жаловался соседу по комнате, но не врачу на боль в ноге. Потом выяснилось, почему Гена не шел к врачу: знал, что доктор отправит его в госпиталь и команда останется в трудном положении – у Геннадия была трещина в кости ноги.

А ведь есть и иные хоккеисты, которые при малейшей боли, при элементарном ушибе мчатся к врачам. А кто-то в это время грудью прикрывает ворота после разящего броска соперника, кто-то принимает на себя со свистом летящую шайбу, закрывая вратаря.

Меня не торопили с выходом на лед. Мне давали время. Я мог начать играть и в ноябре, а мог выйти на матчи и спустя пять-шесть недель. И спустя три месяца.

Но мне казалось, что я нужен команде.

Что для меня хоккей? Ответов может быть много. Один из них – возвращение к нормальной жизни после автокатастрофы, после перелома нескольких ребер и обеих ног. С тревогой думаю: «А если бы я не играл, если бы не торопился вернуться в хоккей, в команду…» Кто знает, может быть, и сейчас бы еще прихрамывал…

Большой спорт требует от игрока постоянной готовности к экзамену на мужество, к проверке характера. В спорте можно только так и не иначе – уж если наметил какую-то цель, то работай.

Мужество, как и характер, многогранно.

Но особенно ярко проявляется оно в хоккее в начале матча: первые голы – всегда самые трудные. Ибо в первом периоде силы соперников уравновешиваются тем обстоятельством, что команда, более слабая в техническом и тактическом отношении, компенсирует пробелы в подготовке желанием играть, азартом и страстностью, с которой сражаются за шайбу хоккеисты. Порой несется на тебя защитник, молодой, неопытный, но горящий таким испепеляющим огнем, такой неутолимой жаждой схватки, борьбы, что просто оторопь берет. Испугаться даже можно: ведь этот игрок идет буквально на таран – себя не жалеет, но и тебя не пощадит. И вот в таком матче надо как можно быстрее забить гол. Лучше два или три. Чтобы сбить порыв соперника, чтобы остудить его пыл. Чтобы помочь второму и третьему звену. И потому ты снова и снова идешь вперед, принимая огонь на себя, не жалея себя, стремясь забить гол во что бы то ни стало.

Матчей, где мы старались забить голов как можно больше и при этом добиться успеха как можно быстрее, было в моей жизни немало. Пожалуй, в начале спортивного пути тройки, которой, как оказалось, суждена была долгая жизнь, когда Борис Михайлов, Володя Петров и я только утверждали себя и в ЦСКА и в сборной страны, такими важнейшими для нас поединками были все встречи – и с фаворитами, с «Динамо», «Спартаком», «Крылышками», и с командами, не претендующими на медали.

И с канадцами – особенно.

Хочу пояснить читателю, хотя, видимо, все любители спорта это и так знают: с драчливыми родоначальниками хоккея играть всегда и интересно, и трудно. Заокеанские хоккеисты по праву считаются теми соперниками, в матчах с которыми новичок проходит проверку на крепость духа, на мужество.

Готовясь к матчам с канадцами, выходя играть против них, мы знали, что Аркадий Иванович Чернышев и Анатолий Владимирович Тарасов могли бы нам простить что угодно, но только не трусость.

Помню, как напутствовал Анатолий Владимирович впервые выступающих в основном составе ЦСКА Юрия Лебедева, Вячеслава Анисина и Александра Бодунова.

– Сегодня вы играете вместе, всем звеном. Прошу вас показать все, что умеете. Но хочу предупредить… – Тренер сделал паузу, многозначительную паузу. – Если вы не проявите тактической сметки, если будет слишком много технического брака, то перед советской властью ответит Борис Павлович (речь шла о Кулагине, который был вторым тренером армейцев и отвечал за работу с молодежной командой). Но если вы пожалеете себя, струсите, испугаетесь, то пеняйте на самих себя… Нам такие хоккеисты в ЦСКА не нужны…

Не помню, с кем мы тогда играли. Не помню, кто забивал голы и забрасывали ли шайбы молодые нападающие, помню хорошо только одно – никто себя не жалел.

В матчах с хоккеистами-профессионалами – со сборными Национальной хоккейной лиги (НХЛ) и Всемирной хоккейной ассоциации (ВХА), с североамериканскими клубами – испытывали себя многие более молодые мои товарищи по сборной – Хельмут Балдерис и Сергей Капустин, Борис Александров и Виктор Шалимов, Сергей Бабинов и Вячеслав Фетисов, Василий Первухин и братья Голиковы.

Мы тоже проходили боевое крещение в играх с канадцами. Правда, с любителями. Тогда, в конце 1968 года, с профессионалами мы еще не встречались. Играли мы против канадцев в Москве, выступая за вторую сборную, а потом в Канаде, в составе первой команды страны. И в каждом матче мы шли и шли вперед, и ничто не могло остановить нас.

Я рассказывал уже, что первый десяток матчей с канадцами наше звено выиграло. Ни в одном отрезке, я уже не говорю о периоде или тем более матче, не сыграли мы не в полную силу.

Считаю, что те давние теперь уже матчи сослужили нам самую добрую службу на многие годы.

Мы карабкались по крутой скале вверх, подъем был нелегким, каждая высота доставалась тяжело, но никакие трудности не могли нас смутить. Мы не просто играли, демонстрируя свою тактическую или техническую выучку, мы «бились» – есть такое слово, которое охотно вспоминают и Чернышев, и Тарасов, и Кулагин, и Локтев. Да, бились, не боялись идти на самые болезненные столкновения, не боялись ни ушибов, ни травм. Мы цеплялись при подъеме на вершину за каждый выступ, находили каждую щель, куда можно было поставить ногу, – все, что помогало росту нашего мастерства, было использовано молодыми Михайловым, Петровым и Харламовым.

Другого пути к вершинам нет. Как бы талантлив ты ни был, только тренировки, упорные, настойчивые тренировки, где в полной мере проверяются сила воли и терпение спортсмена, его характер, умение справляться со всеми препятствиями и неожиданностями, позволяют рассчитывать на успех.

Каждый лепит себя сам. Хотя живем мы в обществе, среди людей, каждый из которых и все вместе влияют на нас.

Летом на даче думал о новом сезоне, думал и ждал его, ждал с нетерпением – скорее бы на лед. Но начались тренировки, изнурительные, поначалу вдвойне тяжелые, и опять возвращается сомнение – не пора ли? Успокаиваешь себя, скоро, мол, втянешься, перестанешь замечать нагрузки: прошлый опыт, привычность обыденного не только мешают, но и помогают.

В конца августа я уже легко прыгаю через барьеры, а всего полтора месяца назад, когда начались первые занятия, я с тихой ненавистью смотрел и на эти дурацкие барьеры, и на тренера, и возмущался: на кой черт он это придумал, ведь ни в каком хоккейном матче не придется мне скакать вот так, как приходится сейчас.

Но спорт уже приучил меня к этому; я знаю, что должен пересилить себя, иначе пиши пропало. Вот и в госпитале, начиная ходить на костылях, я знал, что если сегодня пройду сотню метров, до сквера и обратно, то завтра пройду метров на двадцать-тридцать больше, доковыляю уже до проходной и обратно, затем, если выдержу эти сто тридцать метров, мне уже покорятся и двести. Позже будешь удивляться – неужели и впрямь трудно было одолеть эти сто метров?

Спорт воспитывает в человеке умение ценить собственные успехи. Мастер знает, что стоит за ними, какой ценой были добыты победы, рекордные для тебя секунды или метры. И коли вложен в них труд, то естественным, видимо, представляется желание мастера удержаться наверху, постоянно выступать на уровне своих лучших достижений. В самом деле, если достиг я чего-то в спорте, то теперь, выходя на лед, хочу доказать и себе, и сопернику, и зрителям, что я не уступлю противнику, что я могу еще больше, и хотя соперник, мой опекун, моложе, и хотя у него больше сил, азарта, больше энтузиазма и энергии, я могу, я должен это компенсировать не только классом, но и лучшей физической подготовкой.

Сейчас в уровне мастерства спортсмены многих команд высшей лиги уже мало в чем уступают ведущим. Сейчас нет такого различия в классе, как десять или тем более двадцать лет назад, когда один форвард обыгрывал чуть ли не пятерку соперников. Теперь достаточно хорошо играют почти все команды высшей лиги, и преимущество в классе сильнейших клубов и лучших игроков складывается из суммы нескольких «чуть-чуть», не сразу заметных, не всем очевидных. Контролируем шайбу в движении мы почти одинаково, бросаем тоже, в сущности, одинаково, хотя у кого-то бросок более силен и скрытен, скорости у нас различаются мало. Естественно, что разница в мастерстве все-таки сохраняется, и потому кто-то из нападающих обводит в лучшем случае лишь одного соперника, а другой может обыграть и двух.

Особенно четко различие в классе проявляется в последние мгновения атаки – один забивает гол, а другой – нет, все-таки не хватает чего-то. А вот чтобы этого «чуть-чуть» хватало постоянно, надо столь же постоянно добавлять в уровне своей физической подготовки.

Говорят, мастеру по мере обретения им класса и опыта играть легче. Возможно. Но я этого не чувствую. Напротив, звену Петрова победы достаются все труднее. Репутация наша растет, нас – и партнеров моих и меня – хорошо знают, к нам специально присматриваются, приноравливаются к манере действий звена, изучают его игру, и потому нужно постоянно работать, чтобы по-прежнему в чем-то опережать остальных, в чем-то сохранять свое превосходство. А это не просто. Все чаще не приносит результата обманный бросок, поскольку вратари выучили его наизусть, теперь мне надо бросать и хитро, и точно, как и прежде, но и сильно, а для этого опять же нужна дополнительная сила. Стало быть, требуются дополнительные тренировочные нагрузки.

Главное игровое достоинство форварда Харламова, как всегда мне казалось и как объясняли мне мои тренеры, заключается в обводке. В нестандартной обводке, как определил ее Тарасов. Но после травмы я потерял уверенность. Обводка не получалась. И журналисты, тренеры писали после венского чемпионата, что Харламов, раньше обыгрывавший и двух, и даже трех соперников, теперь чаще всего спотыкается на первом. Правду писали. Так все и было.

Но что значит восстановить обводку? Прежде всего значит смело идти в гущу соперников, искать возможность сыграть сразу против двух опекунов, рискуя получить при этом толчок, удар, ушиб. Я понимал это, заставлял себя идти на столкновение, искать единоборства, но где-то в глубинах подсознания срабатывал инстинкт самосохранения, и я в последнее мгновение уклонялся от самого рискованного решения, не шел в борьбу так, как прежде. Теперь я предпочитал играть в пас, а не в обводку, и утратил сначала психологическую уверенность, а затем и навык.

Все теперь, летом 1977-го, надо было начинать сначала. Пока ждал выхода на лед, терзало опасение, что если начну обводить, то может не получиться. Теперь, после перерыва, вызванного автокатастрофой, в которую я попал летом 1976 года, стараюсь обводить как можно больше соперников, стремительно иду в скопление игроков, стараясь побиться, потолкаться, чтобы восстановить и ощущение соперника, часто не безболезненное, и уверенность в том, что могу уйти от любого опекуна. Стал чаще забивать, а это, по моим наблюдениям, первый признак восстановления утраченного душевного равновесия и веры в собственные возможности.

Но трудно восстанавливать утраченные навыки не только мне, пропустившему несколько месяцев прошлого сезона, но и моим товарищам, начинающим тренировки после летних каникул.

Это всегда самое трудное – начинать сначала, едва ли не с азов. Да еще в жаркую погоду, когда хочется поваляться в тени, а не отмерять круг за кругом по залитому полуденным солнцем стадиону.

Бежишь и думаешь – опять готовишься в стайеры или марафонцы. Опять на лед не выходим, а работаем со штангой. Умом все понимаешь: атлетизм, физическая подготовка – тот фундамент, на котором строится весь хоккей, и тем не менее велико искушение бросить все: осточертели кроссы и бесконечные забеги на стометровку.

Сегодня воскресенье. На трибунах стадиона ЦСКА на Песчаной улице много публики. Разделись, загорают, нежатся под солнышком. Когда уж слишком припекает, прикрываются газетами, журналами. Или уходят в тень. Хорошо зрителям! Хотят – останутся, посмотрят, как носятся Третьяк, Лутченко и другие знаменитости. А хотят – уйдут: им можно.

А мы прикованы к кругу, опоясывающему футбольное поле, цепями. Мы никуда не уйдем.

Самое утомительное в первых летних тренировках – обыденность и неизбежность происходящего: сколько таких начал было у каждого из нас!

Но на этот раз – новый тренер. И в ЦСКА, и в сборной. Я с ним прежде никогда не работал. И Виктор Васильевич знал меня, как и моих постоянных партнеров по звену, в сущности, меньше, чем ему хотелось бы. Не часто видел на тренировках в клубе, не знал в быту.

Харламов? Петров? Но имя свидетельствует в лучшем случае только о репутации игрока. Прошлогодней репутации. А что я являю собой сейчас? Этого не знает не только тренер, этого не знаю и я.

И потому все с самого начала, все с нуля.

В команду приглашены отличные мастера: Хельмут Балдерис, Сергей Капустин, Сергей Бабинов. Звенья нападающих соперничают за право попасть не только в сборную, но и в основной состав армейцев. Тренер предупредил сразу: все бывшие заслуги – история. Сегодня равны все. А лидеры, знаменитости? Для них только одно преимущество – большой спрос.

Чтобы закрепиться в двух ведущих командах, в ЦСКА и в сборной, надо быть на голову выше тех, кто стремится попасть туда.

Со старыми, хорошо знакомыми тренерами в одном отношении легче. Все-таки они, знающие своего подопечного превосходно, в игрока верят и помнят его лучшие матчи.

И если ты не совсем никудышный, то в сборную попадешь: тренеры на тебя рассчитывают, ибо ты уже выручал их в трудных испытаниях. Какая-то инерция при прежнем руководстве сборной была. Даже если и мы, и тренеры не только не признавались себе в этом, но просто и не сознавали этого.

Я понимаю тренеров – да, не слишком хорош Харламов, не клеится игра в этом сезоне у Александра Якушева, да, чаще, чем прежде, стал ошибаться Валерий Васильев. Все так, все, несомненно, так, но неужели не смогут эти мастера «собраться», настроиться на десять дней, всего лишь на десять дней чемпионата мира, и еще раз выручить?

Не смогли ни в Катовице, ни в Вене. Не выручили. Хотя хотели, очень хотели. Но желания мало. Нужна и верная тактика, а наша команда играла довольно однообразно.

Сейчас мы готовились к сезону если не иначе, то с другим настроением.

Нас понять нетрудно.

В нашем положении побывали – в разных условиях и в разное время – все читатели. Рабочие, студенты, школьники.

Рабочим приходилось сталкиваться с новым мастером или с новым директором. Учащимся – с новым учителем, с новым завучем. Припомните ваши чувства, припомните смутное ощущение беспокойства, которое не покидало вас до тех пор, пока вы не разобрались в характере и в требованиях вашего нового руководителя.

У нас сложились свои представления о том, каким должен быть тренер. Таким, как Тарасов, таким, как Кулагин, таким, как Локтев, – вкусы и мнения не совпадают. Но Тихонов не напоминал ни одну из этих привычных фигур. А ведь с прежними тренерами мы выигрывали, становились чемпионами. Так почему же теперь мы должны тренироваться, готовиться к сезону иначе?

Когда в июле Виктор Васильевич Тихонов сказал нам, что мы будем во время одной тренировки, точнее – в ее конце, пробегать десять раз по четыреста метров, причем каждый раз укладываясь в семьдесят секунд, то мы восприняли это как дурную шутку. А сейчас пробегаем, и ничего, живы.

Так появляется уверенность, что с нагрузками, предлагаемыми нам, можно справляться. Смешно, но некоторые энтузиасты из ветеранов уже хвалятся, что при Тарасове еще большие нагрузки бывали, и то, мол, ничего, выдерживали.

А правда – в другом: накопился, восстановился постепенно запас энергии и сил, мы работаем уже два месяца, и десять прыжков подряд через метровый барьер, умноженные на пятнадцать серий, не кажутся уже многоопытным мастерам чем-то чрезмерным: сто пятьдесят прыжков – будничный труд на тренировке.

Заставили себя и – как следствие – преодолели собственную инерцию, собственный скепсис, недоверие к идеям тренера.

Что нас вело? Что заставляло работать на тренировках с полной отдачей сил? И те волевые навыки, которые вырабатывались на протяжении предыдущих сезонов, и понимание необходимости предлагаемых нам новых нагрузок: и я и мои товарищи снова хотим играть в сборной, хотим, чтобы советский хоккей снова поднялся на высшую ступень пьедестала почета.

Если бы не стремился я стать чемпионом мира, то… Зачем они мне нужны, эти прыжки, зачем нужны сверхусилия?! Так себе, на каком-то уровне (надеюсь, выше среднего) сыграл бы я и без борьбы с собой, без этих ста пятидесяти прыжков и десяти забегов на четыреста метров.

Бывают моменты, когда не хочется ни играть, ни тренироваться. Ничего не хочется: глаза не смотрели бы на лед, на шайбу и на клюшку. Тем более трудно справиться с апатией в неудачном сезоне.

Уговариваешь себя потерпеть час-полтора, собраться с духом, с силами и выложиться, по-настоящему поработать на тренировке – так, как следует. Все вроде бы понимаешь, но ничего не получается.

Иногда после проигранного матча, когда мучительно болят мышцы, когда нет, кажется, сил шевельнуть рукой, приходит мысль: все, хватит, пора кончать, пусть молодые побегают. Не пропаду. Не устраиваю ЦСКА – перейду в другой клуб, борющийся за восьмое или девятое место.

Впрочем, здесь я, пожалуй, не прав. Сегодня и те команды, что остаются на восьмом-девятом месте, тоже работают необычайно старательно. Пробелы, недостатки в технической и тактической подготовке компенсируют движением, желанием играть, энтузиазмом. Сегодня большой хоккей немыслим без трудолюбия, без волевого начала.

Однако подобные панические мысли порождаются лишь крайней усталостью, и, если честно, не хотел бы я, чтобы мне в один «прекрасный» день сказали, что не устраиваю я больше столичных армейцев.

Нет, пока есть силы, пока хватает характера, будем работать. Бегать, прыгать, таскать штангу, бросать и бросать шайбу в ворота, снова и снова ввязываться в единоборство с соперниками, которые никак не хотят пропускать к своим воротам.

Рижское «Динамо», по рассказам Виктора Васильевича, который много лет работал с этой командой, сто очков даст армейцам по объему тренировочной работы: Тихонов не раз говорил нам, что мы не укладываемся в те нормы, что давно привычны в его прежней команде. Видимо, это так, иначе чем объяснить, что рижане, уступающие армейцам по подбору игроков, по опыту сражений на самом высшем уровне, по своей технической подготовке, тем не менее регулярно отнимали у нас три-четыре очка в каждом сезоне.

Появляется мысль о важности, о необходимости работать через не могу: пример рижан убеждает, тем более что команду эту мы хорошо знаем, знаем, как динамовцы «виснут» на тебе на любом участке поля.

По опыту, по собственному печальному опыту знаем, что нужно постоянно быть в максимально хорошей форме. Раньше, работая не в полную силу, утешали себя тем, что, когда надо будет, соберемся, подтянемся, сыграем. Мы же умеем! И правда, умеем. Но вот сил в последние два-три сезона все-таки не хватало.

Разумеется, хоккеисты сборной и раньше хорошо понимали, что тренироваться надо, однако зачастую некоторые все же решали сэкономить силы для будущих матчей, для ждущих нас турниров. Как нарочно, каждый предстоящий сезон был особенно трудным. То матчи суперсерии с профессионалами, то Олимпийские игры, то первый открытый чемпионат, на который приезжают хоккеисты НХЛ.

Не хочу сказать, что в неудачах сборной виновны нерадивые звезды; причины поражений в Катовице и в Вене – предмет особого разговора, но нельзя не заметить, что ведущие мастера не показали на этих чемпионатах всего, на что они способны.

Максимальная самоотдача… Замечу, что есть хоккеисты, уже достаточно опытные, сложившиеся, которые освоили своеобразную тактику активности в сезоне. Такой хоккеист отлично проводит первые матчи – товарищеские, контрольные или те, что проходят в рамках какого-то предсезонного турнира. Сыграет он так пяток матчей и… уйдет в тень, а тренер полон радужных надежд и терпеливо ждет, когда же этот форвард снова блеснет, покажет ту же, что и осенью, великолепную игру.

Долго приходится тренеру ждать! Но на финише сезона, весной, этот герой старта вдруг снова играет просто великолепно, выше всяких похвал. Скажите теперь, возникнет ли у тренера хотя бы малейшее сомнение в том, что этот игрок очень нужен команде? Проходит лето, прекрасно проведены осенние матчи и… Снова до весны ждет тренер, а заодно и мы с ним, когда же заиграет наш партнер по коллективу.

Тренируется этот спортсмен нормально, даже старательно, провалов нет, как нет и нарушений спортивного режима, нет никаких чрезвычайных происшествий, вроде бы и не то что ругать, даже упрекнуть не за что. Вот только голов нет, ну да это же игра, мало ли что бывает, мало ли как все может сложиться.

В ЦСКА целая пятерка такая выступала. Талантливые ребята, силой не обделены, техничны, хоккей знают, а нет, не клеилась игра. Я говорю о звене, в котором в разных сочетаниях выступали нападающие Сергей Глазов, Александр Волчков, Юрий Блинов и Владимир Попов и защитники Юрий Блохин и Алексей Волченков. Вот, в частности, Волченков, многократный чемпион страны, периодически играет и во второй сборной, а мастерство не растет.

Да и мой сосед по команде, с которым я вместе живу во время тренировочных сборов ЦСКА, Владимир Попов, дал хоккею далеко не столько, сколько можно от него ждать. И тренируется старательно, и талантлив, и быстр, и «головка хорошая», как говорят хоккеисты, то есть соображает на поле хорошо, и тем не менее…

Припоминаю собрания команды трех-четырех последних лет. Как ЦСКА проиграет, так тут же выясняется, что, по мнению старшего тренера Локтева, звено Петрова что-то не так сделало. То, дескать, плохо тренировались, то на матч не настроились, то Харламов слишком много себе позволяет.

Мы однажды просто взмолились:

– Ну, Константин Борисович, сколько же можно? Неужели во всех поражениях только первая пятерка виновата?

Локтев от ответа, в сущности, уклонился.

А вот третью пятерку не ругали. Не за что. Все у них в норме. Голов нет? Так что с них спрашивать, когда звенья Петрова да и Викулова ничего не забивают. А уж они-то – олимпийские чемпионы, заслуженные, маститые…

Когда же выигрывали, то все были равно хорошими. Все одинаковые медали чемпионов страны получали. Что Петров с Михайловым, что Блохин.

Хотя и неодинаков был их вклад в достижения команды. Хотя по-разному проявлялись бойцовские качества хоккеистов: несхожим было их умение тренироваться и бороться за победу.

Более молодые уступали старшим в настойчивости, в искусстве идти к намеченной цели.

Это было и обидно, и непонятно. Тем более непонятно, что есть в нашей команде ветераны, по игре, по отношению к делу которых дебютанты могли бы сверять свои шаги в большом спорте.

Среди этих ветеранов Владимир Викулов.

Начинал Володя в классной компании – с Фирсовым и Полупановым. Но сошли партнеры. И неповторимый Фирсов, и – еще раньше – более молодой Виктор Полупанов, ровесник Викулова.

Корить Виктора за отсутствие воли мне даже неудобно – столько об этом уже сказано и написано!

Такой талант – и загубил себя. Нельзя сказать, что Полупанова упустили, проглядели, не предупредили вовремя, не отвели от греха. Нет, возились с ним больше, чем с кем-либо из хоккеистов, с которыми сводила меня судьба. И уговаривали, и наказывали, и упрашивали, и поощряли, и отчисляли из ЦСКА, и выводили из сборной, и снова приглашали в главную команду страны – все средства испробовали. Виктор прекрасно понимал, что катится вниз, но ничего с собой поделать не мог. Не было у него силы воли, была только природная одаренность – так сказать, гены хоккеиста.

Викулов остался один, он играл с разными партнерами и в ЦСКА, и в сборной, играл и со мной, и с Сашей Мальцевым, менялись один за другим нападающие, пока наконец Анатолий Владимирович Тарасов, работавший с командой уже последние месяцы, не догадался собрать в одно звено Бориса Александрова, Виктора Жлуктова и Викулова.

Хорошее получилось звено! Работоспособность Жлуктова, прекрасно играющего сзади и всегда успевающего тем не менее к завершению атаки, хорошего организатора игры, и одаренность Александрова, его вкус к игре небанальной, нешаблонной, устремленность вперед, нацеленность на гол, пусть и не лишенная все еще каких-то отрицательных качеств, в частности избалованности, капризности, дополнялись высшим мастерством Викулова, умеющего и атаковать, и брать игру на себя, и успевающего подстраховать Жлуктова.

Звено росло, хотя не все было гладко.

Александрова много ругали, как ругают и сейчас, он заслуживает те упреки, которые потом ему приходится выслушивать. И все-таки мне хочется верить, что Борис, которому теперь двадцать два года, который успел стать олимпийским чемпионом, все-таки проявит и такие черты характера, как истинное уважение к товарищам, к тренерам, к хоккею, к себе, наконец. Поймет, что надо работать и работать, если хочет он достать Бориса Михайлова или Владимира Петрова.

Как бы там ни было, Викулов поднял звено, тройка начала претендовать на право выступать в сборной, но в Инсбрук молодых взяли без Викулова, потом Виктор Васильевич Тихонов вернул Владимира в сборную, он сыграл на турнире в Кубке Канады, сыграл здорово. Однако в конце прошлого сезона Локтев перевел Володю в третье звено, снова к молодым, и опять Викулов играл отлично, ничего не утратив из своего мастерства.

В новом сезоне Викулов играет с новыми партнерами. Отлично играет. С блеском. Это и есть сила воли. Это и есть характер.

У Викулова хватает терпения, настойчивости. Он остается и после тренировок, когда менее именитые уже устало тянутся в душ. А он бросает и бросает шайбу в ворота.

Такие игроки, как мне кажется, очень нужны команде. Викулов влияет на молодых, помогает им верить в себя, в свою судьбу.

Так называется приз, учрежденный редакцией газеты «Советская Россия». Приз этот, напомню, присуждается футбольной команде высшей лиги, одержавшей больше всего побед в тех матчах, в которых соперник открывал счет, первым забивал гол.

Как жаль, что нет такого приза в хоккее!

Правда, в футболе цена гола, конечно же, выше, но уверен, что приз «За волю к победе» прижился бы в числе иных хоккейных наград.

О силе воли, об умении себя преодолеть и хочу поговорить.

Думаю о причинах наших неудач на двух подряд чемпионатах мира, сначала в Катовице весной 1976 года, а затем, через год, и в Вене, и ловлю себя на мысли, что одна, пусть и не решающая, причина поражений заключается как раз в том, что команда не проявила силы воли в полной мере. «Старики», а я отношу уже себя к их числу, играли так, как могли, – ровно, без взлетов, поражающих воображение зрителя и соперников, молодые тоже не вспыхивали. В те два сезона ни на чемпионате мира, ни в матчах первенства страны конкуренция внутри нашего хоккея, борьба за право попасть в сборную Советского Союза не подстегивали признанных и уважаемых лидеров, не заставляли их играть на пределе возможного, да, откровенно говоря, и не было ее, этой конкуренции: не было соперничества за право поехать на чемпионат мира.

Читатели могут упрекнуть меня в неточности – был в главной команде страны хоккеист, который всегда и во всех ситуациях боролся до конца, был хоккеист, которого не упрекнешь в отсутствии волевого мускула. Да, был. Наш капитан Борис Михайлов. Да, он боролся страстно, самозабвенно. Но это не поражало наше воображение, не увлекало уже, к сожалению, партнеров. Это было привычно. И потому проскакивало мимо сознания. Не заставляло иначе, другими глазами взглянуть на матч: мы привыкли, что Борис выкладывается всегда – не только в игре, но и на тренировке.

Не было в эти два трудных и печальных для нас сезона в команде волевой упругости. Не было хоккеистов, не было звена, которое стало бы мерилом отношения к делу, эталоном несгибаемости.

Извините за нескромность, но не хватало главной нашей команде молодой тройки или пятерки, которая рвалась бы в бой, в сражение, как рвались когда-то на заре своей спортивной карьеры мы, звено Петрова! Тогда, в 1969 и 1970 годах, на двух первых наших чемпионатах мира, в Стокгольме, звено Владимира Петрова жаждало боя, схватки, жаждало самоутверждения, всеобщего признания. Мы выходили на лед и, явно преувеличивая свою роль в сборной, действовали так, как будто бы одни мы, и только мы, единственно мы могли забивать голы, выигрывать матчи. «Если мы не забьем, то «старики» не забьют» – этого вслух мы, понятно, не говорили ни товарищам, ни тренерам, ни себе, но именно так понимала тройка свою роль в команде. Можно обвинять нас в нахальстве, в зазнайстве, в чем угодно, ведь рядом с нами играли великолепные мастера Викулов, Мальцев, Фирсов, ведь выступал в сборной в то время Вячеслав Старшинов, а уж он-то умел забивать, конечно же, не хуже нас, но мы старались достать, догнать, обойти лидеров, старались доказать и им и тренерам, что мы необходимы сборной, что мы по праву, не по знакомству с Анатолием Владимировичем Тарасовым попали в главную команду страны. Думаю, что пробелы в мастерстве, в классе мы компенсировали в ту пору именно характером, умением и постоянной готовностью бороться, не уступать, идти до конца.

А сейчас, кажется мне, более молодые наши товарищи не томились, не мучились этим вот испепеляющим горением, не было у них неутолимой жажды самоутверждения, желания играть через не могу. Пожалуй, лишь Хельмут Балдерис играл на пределе собственных возможностей.

Сколько форвардов промелькнуло в сборной за последние три-четыре года, а задержались, увы, немногие: не хватало настойчивости, силы воли. Не хватало характера.

Сыграет молодой нападающий удачно матч или серию матчей, попадет в сборную – и считает свою задачу решенной, миссию – исчерпанной, хотя при серьезном отношении к хоккею, к своему делу нельзя, кажется мне, не понимать, что включение в сборную – это не финиш, но скорее повод к новым усилиям, к работе более трудной, более важной и интересной.

У этих молодых и, несомненно, перспективных игроков не хватило терпения. Играть в сборной тяжело, крайне тяжело, и, чтобы удержаться в ее составе, требуется постоянная готовность работать с повышенными нагрузками.

Воля проявляется не в одном матче: одну встречу провести прекрасно, с душевным подъемом несложно. Сложнее удержать этот подъем на серию матчей. На сезон. На всю свою спортивную жизнь. Чтобы будни, проза, матчи серенькие и невыразительные навсегда стали не правилом, а исключением.

Вы никогда не задумывались, почему ЦСКА классная команда? А ответ, по-моему, очевиден. Потому что мы не опускаемся ниже определенного уровня, никогда не опускаемся за пределы тройки лидеров. Не в одном сезоне, а на протяжении десятилетий армейцы – неизменные лидеры нашего хоккея. Отыграли и уже сошли со сцены несколько поколений хоккеистов, при которых команда не спускалась ниже второго места. А ведь чемпионом стать легче, нежели удержаться потом на вершине на долгие годы. Думаю, хоккеисты «Крылышек» согласятся с этим моим утверждением. Да и только ли они?! Даже «Спартак», славящийся своим духом, волевым началом, спускался порой и за пределы призовой тройки.

Я не могу сказать определенно, чем отличается воля от мужества, ибо для меня они сливаются во что-то единое, нерасторжимое и проявляющееся в характере бойца. Прямом, честном, открытом. В характере бойца, для которого нет безнадежных ситуаций.

Самое опасное в жизни и тем более в спорте, когда ты на виду у тысяч людей, – душевная вялость. Согласие быть на вторых ролях, умение прятаться за чьи-то спины. Самое опасное – стараться прожить за чужой счет. Экономить силы, стремясь продлить свою жизнь в большом хоккее или в большом футболе.

Знаю по опыту многих своих бывших партнеров, что коль пожалеешь себя в одном эпизоде, то потом обязательно, непременно (никуда уже от этого не денешься) будет второй такой эпизод, потом третий – «экономия» сил, эта пагубная для спортсмена псевдорасчетливость станет системой. И угаснет интерес к борьбе, к игре, к спорту.

Прав был Анатолий Владимирович Тарасов, который не прощал нам передышки, игры «на малых оборотах» и при счете 10:0 в нашу пользу. «Почему десять голов? – терзал нас на скамейке запасных тренер. – Должно быть одиннадцать, двенадцать…»

Тарасов был прав. И в самом деле, если скажешь себе: «Хватит!» – то можешь остановиться не только в сегодняшнем матче. Постепенно это «хватит!» будет выходить на первый план и, помимо твоей воли, давить на твою психику, ломать характер, судьбу.

Вот именно в этом я вижу ту причину наших неудач в Катовице и Вене, с рассказа о которой я начал эти страницы. Снизу нас, ведущих, никто не подпирал, борьбы за право попасть в сборную не было, а прежние успехи нашептывали: «Хватит!»

Признаюсь откровенно, что, попав в госпиталь после автокатастрофы с переломанными ребрами и ногами, я о включении в состав сборной не волновался – возьмут, никуда не денутся: замены все равно нет. Признаюсь, процентов на восемьдесят я был уверен, что попаду в Вену, если, конечно, вылечусь, если смогу тренироваться. И это несмотря на то, что хорошо понимал, как много упущено в подготовительный период.

Я смотрел по телевидению матчи, которые проводила за океаном наша экспериментальная сборная, ходил на игры в Москве, видел на льду одаренных, бесспорно одаренных ребят, но замечал и то, что мало кто из них старался прыгнуть выше собственной головы.

Я жестокие вещи говорю, обидные, но что поделать, если все-таки кажется мне, что кто-то из молодых довольствуется малым: попал в сборную, пусть и не в первую, съездил за океан, свет повидал, себя показал – ну и ладно, а чемпионат мира нам и не обязателен. Меня и вторая сборная устраивает: тоже Канаду и США исколесим.

«За волю к победе»… И у нас, в хоккее, можно присуждать этот приз.

И если искать какие-то иллюстрации к тезису о роли волевой настройки, о значении нравственного заряда, умении сражаться до конца даже в безнадежной ситуации, то здесь каждая команда высшей лиги приведет немало лестных для нее примеров, и все они, ничуть не сомневаюсь, будут заслуженными.

Что же касается нашей команды, то, по-моему, не сговариваясь, все мы чаще всего вспоминаем один и тот же матч – финал Кубка европейских чемпионов 1970 года, когда за право обладать призом соперничали две советские команды – «Спартак» и ЦСКА.

Финал разыгрывался в двух поединках. В первом мы проиграли одну шайбу – счет был 2:3, хотя выигрывали по ходу матча 2:1. Но «Спартак» играл блестяще. Помню до сих пор, что отчет об этом поединке был озаглавлен предельно точно: «Спартак» осеняет вдохновение».

Стало быть, армейцам во второй встрече нужно было выиграть с разницей в два гола. Но так случилось, что ЦСКА после второго периода проигрывал. Проигрывал 3:4. Все и всем было ясно.

Положение наше стало и вовсе безнадежным, когда Вячеслав Старшинов в начале третьего периода забросил еще одну, пятую, шайбу и «Спартак» повел со счетом 5:3. Теперь нам нужно было забить в оставшиеся пятнадцать минут не менее четырех голов, чтобы стать победителями по результатам двух матчей. Но как забить за 15 минут четыре гола, не пропустив ни одного, если за предыдущие 105 минут мы забили четыре, но пропустили семь?

Может ли ЦСКА отыграться? Может ли случиться чудо? Это ведь не сказка, а жизнь.

И тем не менее чудо произошло. Случилось то чудо, какое украшает спорт, делает его прекрасным. Мы выиграли 8:5, и Кубок – по итогам двух матчей – достался нам.

Выиграли мы тогда потому, что была в команде компания первоклассных мастеров, которые умели верить в себя, которым не страшен был ни черт, ни дьявол и кто был в то время воплощением воли, мужества, настойчивости, неукротимого порыва. Анатолий Фирсов вел своих более молодых партнеров Владимира Викулова и Виктора Полупанова, и они крушили, ломали, сметали с пути оборонительные порядки спартаковцев. «Спартак» играл превосходно, и не вина наших соперников, что Фирсов играл еще лучше.

Сначала одна, потом другая, третья шайба влетели в ворота соперников. Мы уже заработали право на дополнительное время. Но в оставшиеся минуты Викулов с передачи Фирсова, а спустя несколько десятков секунд и сам Фирсов забросили две шайбы. Победа! Победа с общим счетом 10:8.

Но суть дела не в голах, хотя, кроме двух последних, на счету звена был и второй гол, забитый Фирсовым. Суть дела в ином, в том, что эта тройка задавала тон, вела за собой команду.

Небольшое отступление, тоже, впрочем, имеющее отношение к теме моего рассказа.

Тогда всеобщее внимание привлек Тарасов, который неожиданно возник в критический момент за скамейкой нашей команды и надолго там задержался. Он, это видели на трибунах, что-то быстро и зло говорил хоккеистам. Потом и его, и нас спрашивали, что именно он говорил. Волшебных слов произнесено не было: Тарасов бил по самому больному месту, по нашему самолюбию. Анатолий Владимирович говорил несправедливые вещи, потом в спокойной обстановке ни он нам всего этого бы не сказал, ни мы бы ему не простили его тирад, но вот в тот момент недавний наш тренер (а командой в финале руководил Борис Павлович Кулагин) точно сориентировался в том, что нужно сказать, чтобы команда сыграла так, как умеет, лучше, чем может. Тарасов добился своего – ЦСКА доиграл матч так, как ему хотелось.

В общем, это очевидно: тренер должен чувствовать, что, кому и когда сказать. Одного нужно похвалить, другого… Мы были другими, и Тарасов это знал.

В те минуты ведущие игроки армейского клуба выяснили, что не место им в сборной страны, что вообще никакие они не хоккеисты, только надели армейские фуфайки и позорят теперь честь «стариков» ЦСКА.

И еще один матч, который, возможно, запомнился не только мне. Первый матч первой серии игр с канадскими профессионалами в Москве.

За океаном, как известно, сборная страны сыграла вполне прилично, выиграла две встречи, одну проиграла и одну закончила вничью. Естественно, что на своем поле задача представлялась мне не очень трудной, уж если мы там, на их укороченных площадках, при зрителях, болеющих, понятно, против нас, сыграли хорошо, то в Москве тем более…

Тем более не получилось. Мы проигрывали 1:4, но все-таки что-то заставляло нас не сдаваться, снова и снова лезть, продираться вперед, и мы настойчиво, не щадя себя, штурмовали ворота соперника, пока наконец не сравняли счет, пока наконец Володя Викулов не забил за минуту до конца последний, решающий гол.

Этот матч был еще труднее, чем игры со спартаковцами, не только потому, что канадские ведущие профессионалы – игроки действительно высочайшего класса, но и потому, что играют они нагло, грубо, жестко и жестоко. А ведь то была первая серия, вдвойне интересная, вдвойне ответственная, вдвойне трудная, долгожданная проверка боем возможностей, уровня, класса советского хоккея.

Ребята не обращали внимания ни на ушибы, ни на травмы, а после игры все едва дышали, едва добрались до раздевалки. Но были счастливы, и потому к следующему матчу, к сожалению нами проигранному, готовились так, как будто трудная победа потребовала не слишком много сил.

Кстати, это общеизвестная в большом спорте закономерность. Каким бы трудным ни был матч, но если команда его выиграла, то подготовка к следующим встречам окрашена в радужные тона, сил у всех хоть отбавляй, и подгонять никого не надо. Все тренируются с приподнятым настроением.

А вот если накануне проиграли, то, хотя сил, может быть, затратили и немного, все равно на тренировке спортсмены еле ползают, часть игроков просто подавлена, спали многие накануне неважно: не отошли еще от неудачи.

Говоря о мужестве, о воле, настойчивости, об умении сражаться до конца, я вспоминаю не только те матчи, где эти достоинства были проявлены моими партнерами, товарищами по ЦСКА или сборной, но и те игры, где мне на себе пришлось испытать, что значит играть против команды, умеющей проявить характер, обладающей этим характером.

Звено Петрова, как и ЦСКА, признанные, кажется, лидеры в нашем хоккее, и я понимаю соперников, которые с повышенным интересом играют против нас. Вот почему считаю, что неудачи, поражения армейцев связаны чаще всего не с тем, что мы или наши партнеры, так сказать, «расслабились» раньше, чем следует, сбавили обороты, а с тем, что отлично играл, по-настоящему сражался соперник. Лучшими нравственными качествами, характером истинно бойцовским обладает не только твоя команда, но и та, что противостоит тебе. В нашем хоккее сейчас едва ли не каждый коллектив по праву считается в высшей степени волевой, мужественной командой.

Вот как, например, складывались отношения двух команд – ЦСКА и рижского «Динамо» в сезоне 1976/77 года. В одном матче рижане вели 3:0, но проиграли 3:6. Как истолковать этот результат? Упрекать рижан в несобранности, слабой волевой подготовке? Противопоставлять им могучую, всегда собранную команду ЦСКА, которая, проигрывая на чужом поле, тем не менее не пала духом и выиграла?

Допустим. Но в следующем матче, в Риге, ЦСКА выигрывает 4:2, а окончательный счет 5:4 в пользу… рижан. Стало быть, ЦСКА тоже слабовольная команда, если хоккеисты не смогли сохранить такое преимущество в счете?

Но и в последнем матче двух этих соперников ЦСКА ведет в счете 5:2, а в итоге терпит сокрушительное поражение – 6:8. И это новый чемпион страны! Играющий на своем льду!

Нет, мы не трусы. Не новички, не умеющие настраиваться, собираться на матч. Причина нашей неудачи в другом – в высочайшем мужестве рижан.

Не согласен с болельщиками, которые считают, что если команда выигрывала, а потом проиграла, то, значит, хоккеисты расслабились, разоружились раньше времени. Почему? Почему мы забываем о сопернике? Проигрывать обидно, поверьте, знаю это не хуже других, но нужно быть объективным и воздавать должное победителю. Непокорившемуся, нерастерявшемуся, устоявшему в трудных условиях. Ведь и мы, случалось, выигрывали в таких ситуациях. Значит, и в успехах армейцев или сборной была не столько наша заслуга, сколько промахи соперника?

Умение терпеть – это мужество? Не знаю. Впрочем, что значит – терпеть?

Вот прочитал в очерке о чехословацком хоккеисте Иване Глинке высказывание шведского врача, которым тот прославился в дни чемпионата мира в Вене: «Чтобы побеждать канадцев, надо припомнить старый библейский совет – когда бьют по правой щеке, подставь левую!»

Сомнительный в нашем деле совет. Врачу хорошо – он за бортом площадки.

Снова вспоминаю чемпионат мира в Вене. Канадцы начинали нападать на соперников еще перед началом матча, на разминке. До первого вбрасывания шайбы начиналась психологическая и физическая атака на противника.

На разминке перед матчем команды катаются обычно на своей половине поля, стараясь не попасть нечаянно шайбой в соперника, не задеть его, увертываясь от случайных столкновений. Так принято. А вот канадцы чуть ли не с размаху били клюшками на красной линии, разделяющей поле пополам, стоявших там, в центре, и зазевавшихся советских хоккеистов. Им ничего не стоило с силой швырнуть шайбу в соперника, проезжающего рядом. После разминки мы уходили со льда одновременно. Проходя с нами в одну калитку, канадцы старались побольнее ударить клюшкой в спину, пускали в ход кулаки, задевали нас, сшибая с ног. Мне, в частности, тоже досталось два здоровенных удара.

Когда хоккеисты сборной Канады проходили по коридору мимо нашей раздевалки, то вызывающе стучали клюшками в дверь, самые горячие головы собирались ворваться в раздевалку.

Вот эта наглость и помогла профессионалам, пожалуй, в решающей мере одержать верх над шведской и чехословацкой сборными.

Подставь левую щеку… Терпи, одним словом. Когда команда умело использует численное превосходство, когда судьи четко фиксируют если не все, то хотя бы большинство нарушений правил, не оставляют безнаказанной очевидную грубость, то, согласен, есть смысл потерпеть – в конце концов мы рассчитываемся со своими обидчиками голами, то есть тем, что и составляет содержание игры, цель действий хоккеистов на льду.

Кстати, в Вене наша команда достаточно уверенно сыграла с «лишним» против канадцев, и именно голы, пропущенные в меньшинстве, привели их в чувство, да, голы, а не увещевания тренеров и руководителей команды, один из которых, как узнали мы спустя несколько месяцев из статьи корреспондента АПН, опубликованной в «Комсомольской правде», оказывается, поощрял грубость своих подопечных, придавал ей оттенок некой «политической борьбы» с коммунизмом.

Но пределы терпению все-таки должны быть. Думаю, что и мы раньше или позже покажем наконец профессионалам, что умеем играть в тот хоккей, который им, кажется, так нравится. Мы, бесспорно, могли дать сдачи и в венском «Штадтзалле», в нашей команде были умельцы, которые при нужде могут сыграть и за рамками правил, однако тренеры убедили довести матч все-таки в рамках правил до конца, до крупной победы с большим счетом, чтобы не было впоследствии никаких нареканий по поводу нашей игры. Пришлось терпеть: мужество для этого, безусловно, требуется – ведь и вправду можно испугаться, сыграть сверхосторожно в том матче, когда не знаешь, как и когда тебя ударят, где бьют исподтишка, подло, как правило, в ту минуту, когда борьба за шайбу окончилась, когда уже прозвучал свисток судьи, останавливающий матч.

Умение терпеть боль требует и мужества, и силы воли, и характера, без этого хоккей немыслим. Сейчас я говорю, разумеется, не только об умышленной грубости, но прежде всего об ушибах, которые неизбежны в нашей игре и при самом скрупулезном соблюдении правил, в матче, где соперники ведут вполне корректную борьбу. Принять на себя шайбу, посланную мощным броском, да еще с небольшого расстояния, решится совсем не каждый игрок: боль мучительная. И когда видишь, как встает со льда защитник, принявший на себя сильнейший щелчок армейца Анатолия Фирсова, Александра Бодунова из «Крылышек» или кого-то из канадских нападающих, когда видишь, как он морщится, корчится от боли, но все же встает и, ковыляя, спешит на помощь партнерам, то волей-неволей заражаешься мужеством товарища, его самоотверженностью. Твой партнер не лежит на льду, не покидает площадку, а пытается снова вступить в борьбу, пытается помочь ребятам. Те смотрят на него и понимают, по крайней мере, чувствуют где-то в глубинах сознания, что и они должны вот так же не жалеть себя во имя командного успеха, и это увлекает, поднимает всех хоккеистов, и зрители аплодируют команде, которая вдруг начала играть так, как давно не играла.

А вот если защитник, в которого попала шайба, лежит, не пытается встать, если ему помогают добраться до скамьи запасных, если на площадку выскакивает доктор и скользит к поверженному игроку, то это в какой-то степени обескураживает и обезоруживает его партнеров.

Сила примера велика, и это относится к спорту в полной мере.

Многое в духе команды, в укреплении ее волевого мускула зависит от контакта игроков с тренерами.

Когда со сборной работали Чернышев и Тарасов, в одном отношении было проще: эти тренеры многое брали на себя. И если команда проигрывала, то Аркадий Иванович и Анатолий Владимирович искали причину неудачи в собственных просчетах. Не тех хоккеистов они включили в сборную, не ту тактику предложили они своим подопечным, именно потому и произошла осечка.

А в Катовице и Вене, где два года подряд уступали мы золотые медали чехословацким хоккеистам (в Вене, напомню, мы пропустили вперед и команду Швеции), в неудачах, как полагали наши наставники, были виноваты не столько они, сколько хоккеисты.

Это обидно. Это несправедливо и крайне обидно.

Проиграли чемпионат. И раз, и другой. И вот после поражений хоккеистам припоминают какие-то происшествия месячной или двухмесячной давности. Нарушение режима, например. День рождения с излишествами. Плохую работу на тренировке. Я никого из партнеров не обеляю. Тем более что и сам нередко грешен. Потом в содеянном раскаиваешься, искренне жалеешь о случившемся, но вот удержаться от какого-то соблазна порой все-таки силы воли не хватает, хотя целую главу посвящаю я силе воли, которую воспитывает спорт…

Если выиграли – все мгновенно забывается. Мы – молодцы! А вот после поражения – всяко лыко в строку. Тебе припоминают все твои грехи: и давние, и недавние. Согласен – грешен, виноват, подвел команду своим поведением. Не следовало бы в марте отвечать на удар соперника. Не следовало бы в феврале столь злоупотреблять спиртным за праздничным столом. Жалею об этом. Знаю – здорово подвел и команду, и себя, и тренеров. И хотя прошу простить меня, чувствую, что «наломал дров» предостаточно и что решение может быть и не в мою пользу.

Тренер, работающий с клубной или со сборной командой, понимает, как виноват хоккеист, не хуже, а даже лучше меня или моего проштрафившегося партнера. И тем не менее наш наставник считает возможным включить хоккеиста в сборную: Харламова, Гусева, Петрова – не важна в данном случае фамилия. Но если взяли, включили, поверили, то ты и впрямь стараешься вовсю, чтобы не подвести поверившего в тебя тренера, стараешься принести команде максимальную пользу.

Но не получилось. Остались вторыми. Остались третьими. Проиграли. Даже если ты сыграл неплохо, сейчас речь не обо мне – в Вене я и не мог сыграть лучше. Однако тренер после поражения начинает искать виновных. Неверная тактика не в счет. Неумелое руководство игрой своих подопечных по ходу матча – не в счет. В счет только промахи, ошибки игроков. В том числе и грехи, которые сам тренер вроде бы решил простить, взять на себя.

Несправедливо. Жестоко. И неразумно.

В следующий раз у этого хоккеиста не будет ЧП. Не будет нарушений режима. Не будет приглашений на заседания СТК – спортивно-технической комиссии. Все будет в порядке, благопристойно. Но и игры через не могу не будет.

Игрок ведь при таком к нему отношении может рассуждать просто: меня ругать не за что, я тренируюсь нормально, режим спортивный не нарушаю, грубости не допускаю, так что ошибки теперь ищите в своей работе.

Понимаю, не слишком благородная позиция. Но к такой философии вел игрока тренер.

Какая уж тут воля к победе!

Правы, считаю, были Чернышев и Тарасов, когда не упрекали после неудачи игрока за то, что он месяц назад сотворил что-то не то. Эти тренеры понимали, что именно с них может спросить Спорткомитет, почему, на каком основании решились они ходатайствовать о включении хоккеиста в команду: в ЦСКА ли, в «Динамо» ли, даже в сборную.

Но сборная, когда ею вместе руководили Аркадий Иванович и Анатолий Владимирович, не проигрывала.

Одно из проявлений и силы воли, и мужества в спорте заключается, по моим представлениям, в том, что спортсмен, как и тренер, должен с достоинством переносить неудачу, поражения. Уметь видеть причину проигрыша в собственных ошибках, промахах и просчетах.

По-настоящему мужественный хоккеист не может не быть человеком душевно щедрым, умеющим принять на себя вину (не только свою, но, может быть, и партнера!) за неудачу, расположенным к людям. Подлинный мастер не мелочен, он не считается с тем, кто сделал больше, а кто меньше.

Проигрывать обидно, кто с этим спорит. Но проигрывать приходится, и ужасно неприятно, когда начинается выяснение на льду, кто ошибся, кто виноват в голе, кто не так сыграл. Сведение счетов раздражает своей бессмысленностью – виноватый и так все понимает, и напоминать ему о промахе не нужно. Не только, кстати, потому, что это лишний раз травмирует мастера, но и потому, что укоряющий может быть совсем не прав. Каждый игрок может припомнить сколько угодно ситуаций и эпизодов, когда в голе виноват был не тот или иной защитник, нападающий или вратарь, а вся пятерка хоккеистов, находившихся в этот момент на площадке.

Бывает, что ты недоработал в своей зоне, упустил опекаемого тобой игрока, а гол забили с другого края. Выходит, ты не виноват? Ну а если бы ты до конца боролся, если бы ты пусть и не сорвал атаку соперника, то хотя бы помешал ему, то не исключено, гола, возможно бы, не было. Ты задержал бы атаку, кто-то из твоих партнеров успел вернуться назад, и все окончилось бы для твоей команды благополучно.

Сижу порой после гола на скамейке запасных, слушаю, как лениво или, наоборот, с азартом переругиваются мои партнеры, и думаю, что спор их бессмыслен: виноват во всем я – и если бы не потерял шайбу, то гол забили бы не нам, а мы. Но…

Подхожу или просто говорю, чтобы кончали базарить: тушили пожар, да не потушили, что уж теперь-то выяснять, как все случилось. Ужель охота кулаками после драки махать?

Каждый из нас видит хоккей по-своему. Мне стремление жить потихонечку, полегонечку неприятно. Так же, как неприятно нарочитое стремление выделиться.

Умение сохранять выдержку, самообладание требуется не только в моменты огорчений, неудач, но и в минуты радости.

Проявления силы воли, нравственной, душевной подготовки спортсмена многолики, и мне по душе те мои партнеры и соперники, которые умеют контролировать себя в любой ситуации. И когда мы наедине с собой, и когда следят за нами миллионы телезрителей.

За сезон бывает, что мы проводим до ста матчей. А за десять лет, прожитых в большом хоккее, сыграно, следовательно, несколько сот поединков.

Разных по содержанию, разных по результату.

Есть из чего выбирать самый памятный.

Удачных, победных было больше, значительно больше, чем проигранных. Это понятно: и сборная СССР и ЦСКА – команды, звание чемпиона надолго не упускающие.

Не стану сейчас перечислять матчи, приносившие нам золотые медали, звания чемпионов мира, Европы, страны, титулы олимпийских чемпионов. Эти поединки видели миллионы телезрителей.

Я вспоминаю другие встречи хоккейных команд.

И начну с матчей… веселых. Мы рассказываем о них новичкам ЦСКА с улыбкой.

Сборная Советского Союза накануне очередного чемпионата мира отправилась в турне по Федеративной Республике Германии. Мы провели серию встреч в разных городах, и вот, когда мы играли со сборной командой страны, тренер соперников, судя по всему, дал своим подопечным задание персонально опекать ведущих советских нападающих.

Особенно ревностный опекун достался Александру Мальцеву. Это был тот тип хоккеиста, который безукоризненно исполнителен и послушен воле тренера, который стремится максимально точно выполнить полученное им игровое задание – в рамках своих возможностей, понятно.

Опекун не отставал от Саши ни на шаг. Мальцев откатывается к своим воротам, соперник катится за ним, Саша устремляется вперед, опекун опять старается не отставать. Наш форвард внезапно останавливается. Рядом замирает соперник. Саша готовится получить пас, шайба адресована точно на его клюшку, но не тут-то было: опекун успевает все-таки поднять клюшку соперника.

Мальцеву и смешно и тошно.

Наконец не выдержал. Подъехал к нашей скамейке, спрашивает у тренеров со смехом, что же ему делать.

Вмешиваюсь в разговор, советую:

– Сходи в нашу раздевалку, может, он опять за тобой увяжется?..

Мы смеемся, обсуждаем проблему Сашиного опекуна, а игра тем временем продолжается. Хоккеисты ФРГ владеют шайбой, но играют вчетвером; пятый хоккеист – персональный сторож Александра – стоит около борта: «опекает» Мальцева. Соперник, не зная языка, слушает наши разговоры, силится угадать, о чем речь. Кто-то из наших поощрительно хлопает его по плечу. Опекун Саши догадывается, что говорят о нем, тоже улыбается. А шайбу тем временем в своей зоне перехватили наши хоккеисты, началась атака, несколько пасов, и вдруг Мальцев рванулся вперед. Соперник, не ожидавший такой прыти, так и остался стоять на месте у нашего борта.

Мальцев забил гол.

По-моему, тренер команды ФРГ не корил незадачливого «сторожа» Александра. Над слишком буквальным истолкованием понятия «персональная опека» смеялись не только мы, но и наши соперники.

А вот другая история.

Матч на Кубок европейских чемпионов с весьма слабой командой в одной из альпийских стран.

В первом поединке мы легко выигрываем с большим преимуществом в счете. Во втором матче после двух периодов преимущество ЦСКА снова очень велико, хотя, откровенно говоря, хоккеистам не потребовалось для этого особых усилий – слишком велика разница в классе.

Анатолий Владимирович Тарасов, старший тренер армейцев, обеспокоен таким поворотом дел. Он надеялся, что соперник окажет все-таки какое-то сопротивление москвичам и матчи станут одним из этапов подготовки команды к очередным встречам в чемпионате страны; а после возвращения из-за границы армейцы должны были играть несколько трудных матчей с традиционно неудобными для ЦСКА соперниками. И вот вместо напряженной подготовительной работы получалась легкая прогулка.

И тогда Тарасов придумал…

– Третий период играем необычно. Чтобы повысить нагрузку, даю новое задание – каждому хоккеисту играть с прыжками. Ведешь шайбу только прыгая. Бросаешь прыгая, назад откатываешься прыгая. И обводишь соперника опять же прыгая. И тот, у кого нет шайбы, тоже прыгает. Кто будет лениться, сниму с игры…

Все были старательны. Уж очень необычным оказалось на этот раз задание нашего гораздого на выдумку тренера.

А со стороны… Соперники опешили. Зрители тоже.

Прыгала вся пятерка выходящих на лед хоккеистов. Прыгал и вратарь.

Зрители от души смеялись. Им очень понравился непривычный способ передвижения хоккеистов по площадке.

Тренер после матча объявил, что нагрузку удалось немного повысить.

И еще один матч, сыгранный снова за рубежом – в Швеции. ЦСКА проводил серию неофициальных встреч с клубными командами. Поединки проходили в разных городах. И вот в одном городе, недалеко от Стокгольма, нам предложили сыграть не во Дворце спорта, как это чаще всего бывает сегодня, а на открытом воздухе.

Дело, надо сказать, было зимой, и мороз стоял страшный. Теплого белья, шапочек, теплых перчаток – ничего у нас с собой не было: мы не готовились к матчу в таких условиях.

Еще на разминке перед игрой половина команды была уже в далеком от лучшей формы состоянии. Уши белели, краснели. Клюшку в руках было держать некогда: руки были заняты – мы растирали уши. Кто-то пытался забинтовать их, кто-то пробовал пустить в дело полотенце.

Хоккей – зимний вид спорта, мальчишки играют чаще всего на льду замерзших водоемов, на катках, заливаемых после того, как ударят первые морозы, но мастера высшей лиги играть на открытом воздухе уже практически не могут. Отвыкли. На морозе кажется холодно, а после нескольких матчей, сыгранных на открытой площадке, когда постепенно привыкаешь к свежему ветру, к снежинкам, падающим на лед, во Дворце спорта начинаешь задыхаться.

Я не люблю, когда что-то сковывает меня, а мороз сковывает, мешает играть.

В том матче в Швеции я терпел сколько мог, но наступил момент, когда руки меня уже не слушались, пальцев я не чувствовал и, чтобы как-то согреться, сжал руки в кулак и так вот, без помощи пальцев, пытался держать клюшку. Лихо носился по льду, не вступая, однако, в игру. Увы, долго имитация активности продолжаться не могла. Товарищи, увидев, что я «открываюсь», и хорошо понимая хоккей, дали мне пас, шайба была пущена сильно и точно и, попав в клюшку, выбила мое оружие из рук.

Сил поднять клюшку, разогнуть пальцы уже не было.

Тренер отправил меня в раздевалку отогреваться.

Матчи эти не приносили нам громких побед. Но помнятся они так же хорошо, как и те, к которым мы готовились месяцы и годы. Может быть, потому, что не были они похожи на другие, чередой идущие один за одним – десятки, сотни матчей, требующих предельной мобилизации всех душевных и физических сил.

Хоккей для мастеров, выступающих в высшей лиге, – это матчи и тренировки, тренировки и матчи, самолеты, поезда, гостиницы, дворцы спорта, соперники, с которыми мы встречаемся из года в год то в Москве, то в Ленинграде, Горьком, Воскресенске, Праге, Стокгольме, Хельсинки, Монреале, Филадельфии.

Хоккей для нас – необходимость видеть партнера, общаться с ним едва ли не ежедневно, и если говорят о психологической совместимости космонавтов, отправляющихся в двухмесячный полет, то, право же, можно говорить об этой проблеме, рассказывая и о хоккеистах, совместное путешествие которых по миру спорта продолжается порой целое десятилетие. И если собираюсь я вспомнить самый памятный матч в моей спортивной судьбе (или, по крайней мере, один из самых памятных), матч знаменитый, матч, о котором говорили долго и много, то прежде я хотел бы вспомнить те два дня, что предшествовали ему.

Здесь мне не требуется полагаться только на память – это не нужно, потому что подготовка к тому давнему матчу, сыгранному весной 1969 года, ничем, в сущности, не отличалась от подготовки к любому ответственному матчу, что проводили хоккеисты ЦСКА минувшей весной.

Любители спорта знают, что когда игры идут через день или через два на третий, когда предстоит поединок с сильным соперником, то мы уезжаем в Архангельское, место учебно-тренировочных сборов футбольной и хоккейной команд ЦСКА. Иногда мы отправляемся на сборы прямо после только что окончившегося матча, если же соперник послабее или между играми несколько дней, то мы разъезжаемся по домам. На следующий день после матча на тренировку собираются те хоккеисты, кто накануне не выступал или играл всего один период, и те, кто, по мнению тренеров, сыграл неудачно. Остальные могут и не приходить на занятие, однако желание поддерживать хорошую спортивную форму зовет на тренировку и других хоккеистов.Собираемся мы часов в одиннадцать. Игроки, которым тренеры разрешили не приходить, подъезжают к концу тренировки. Если же кто-то не может в это время прийти в ЦСКА, у кого, допустим, занятия в институте, то он приезжает на сборы самостоятельно, заранее известив руководителей команды о времени, когда он присоединится к товарищам.Вечером мы свободны. Гуляем, благо места у нас замечательные, сказочно красивые. Иногда направляемся в кино, чуть ли не всей командой, порой вечером кто-то уезжает в Москву, кто-то встает на лыжи, в Архангельском есть где побегать. Любители шахмат, тон здесь задают Владимир Петров и Владимир Попов, нападающий из третьей тройки, начинают бесконечное «выяснение отношений». Есть любители бильярда, домино, тенниса. К теннисистам отношусь и я.Но чем бы хоккеисты ни занимались – шахматами или книгами, разгадыванием кроссворда или сборами в кинозал – все наши мысли и разговоры крутятся вокруг одной точки – завтрашнего матча.Тогда, восемь лет назад, весной 1969 года, готовясь к поединку, о котором я расскажу, мы тоже думали о предстоящем матче. О встрече со «Спартаком».Ох уж этот «Спартак»! Наш главный соперник и конкурент. Бывают, конечно, годы, когда спартаковцы не участвуют в борьбе за золотые медали, когда нашими основными соперниками становятся другие клубы, но такие сезоны – исключение. А правило – дуэль армейцев со «Спартаком». За последние семнадцать сезонов – с 1962 по 1978 год – лишь однажды третья команда вмешалась в нашу междоусобицу: было это в 1974 году, когда чемпионами стали «Крылья Советов». А остальные шестнадцать комплектов золотых медалей доставались то нам, то спартаковцам. «Спартак» становился первым за эти полтора десятка лет четыре раза, мы – двенадцать.В принципе день на сборах строится однообразно. Утром зарядка минут на двадцать-тридцать. Затем завтрак и выезд в Москву на тренировку на льду. Возвращение, обед, отдых.И так изо дня в день. Многие сезоны.Нужны ли предматчевые сборы? Игра у нас тяжелая, и поэтому необходимы и продуманный отдых, и продуктивная система восстановления сил, и массаж, и постоянный врачебный контроль.Если матч мы играем не завтра, а послезавтра, то тренировка отличается солидной нагрузкой и продолжается часа полтора. Если же матч завтра, то тренировка проводится укороченная, минут на сорок.Содержание предматчевой тренировки определяется во многом тем, с кем нам предстоит завтра встречаться. Если, например, нас ждет поединок с московским «Динамо» или другой командой, исповедующей сходную тактику – игру от обороны, где четверо игроков выстраиваются на рубеже синей линии и стараются не впустить соперника в свою зону, а пятый катается где-то впереди, мешая атакующим разогнаться, набрать скорость, то одна из наших пятерок получает задание играть, имитируя действия завтрашнего соперника, а остальные звенья пытаются прорваться сквозь «динамовский» частокол.Однако завтра ЦСКА встречается со «Спартаком», командой, как и наша, атакующего стиля, и потому мы играем с ними в открытую.К чему приводит открытый обмен ударами, когда все помыслы соперников устремлены вперед, к воротам противника, когда хлопоты об обороне собственных ворот отходят на второй план, показывает результат товарищеского тренировочного матча, сыгранного ЦСКА и «Спартаком» в начале сентября 1976 года. Петров и Михайлов, навестившие меня в госпитале, рассказывали об этом матче с горькой усмешкой – ЦСКА проиграл 8:12. Прямо гандбол какой-то, а не хоккей. Может быть, правда, отсутствие вратарей сказалось – Владислав Третьяк и Виктор Зингер были в Канаде.День матча тоже начинается с зарядки. Звенья проводят ее отдельно, каждое так, как считает наиболее целесообразным – в соответствии с планом на игру, который поставлен перед пятеркой. Во время зарядки происходит уточнение задания, капитан звена вырабатывает с товарищами план на матч, партнеры договариваются, как будут они играть, и потом на общем собрании команды рассказывают о своих предложениях.Собрания эти проводятся перед обедом, так что остается время выяснить у тренеров то, что непонятно, уточнить неясные детали задания. Если на вопрос старшего тренера – все ли ясно, вопросы не задаются, то мы считаем, что план предстоящих баталий принят единогласно.Самостоятельное обсуждение и уточнение игрового задания повышает ответственность каждого спортсмена, формирует навык к анализу – тем самым хоккеист проходит первые классы подготовки к работе в должности тренера.На матч мы выезжаем за два с половиной часа или немного позже, если играем на Ленинградском проспекте, в ЦСКА, а не в Лужниках.По дороге в Москву, по пути на стадион стараемся говорить о чем угодно, только не о хоккее, однако мысленно мы уже в Лужниках, на льду, «всматриваемся» в лица спартаковцев, вспоминаем их игру, их излюбленные манеры, приемы ведения атаки, построение обороны.Так все было и в тот день, в мае 1969 года, когда мы ехали на матч, ставший волей турнирной таблицы финальным в розыгрыше первенства страны: в случае победы хоккеисты ЦСКА получали золотые медали, в случае поражения чемпионами страны становились спартаковцы.Я помню наш поединок прекрасно.Да и читатель, я убежден, не забыл тот драматический матч. Его помнят болельщики, переполнившие Дворец спорта в Лужниках. Его помнят и миллионы телеболельщиков.Я вспоминаю матч ЦСКА – «Спартак», прерванный на тридцать минут.Хоккеисты ЦСКА до сих пор считают, что золотые медали увели у нас буквально из-под носа.Мы проигрывали к середине третьего периода 1:2, нам нужна была победа, и за одну секунду до последней смены ворот, на исходе десятой минуты, мы забросили долгожданную ответную шайбу.То был красивый гол.И вдруг выяснилось, что не следует верить своим глазам – хотя табло свидетельствовало, что до смены ворот осталась одна секунда, судья из-за борта сказал, что часы якобы испорчены, он берет время по контрольному секундомеру и что время первой половины третьего периода матча истекло, и он будто бы дал свисток.Впоследствии обнаружились люди, которые этот свисток слышали. Я его не слышал. И, видимо, не мог слышать – в этом нахожу единственное утешение.Гол не засчитали.Вскипели яростные споры. Нам было до слез обидно. Это была явная несправедливость.Злость была страшная. Игра долго не клеилась, наконец-то мы почувствовали игру, захватили инициативу, гол стал бы переломным в ходе борьбы, и вот на тебе…Тарасов ушел в раздевалку. И увел команду.Потом он был строго наказан – с Анатолия Владимировича сняли звание заслуженного тренера СССР (впрочем, вернули звание довольно скоро).Конечно же, это неправильно было – задерживать матч: зрители, пришедшие на стадион и собравшиеся у телеприемников, ни при чем.Но можно понять и тренера, и нас – золотые медали отнимали прямо на глазах.Только ли наш тренер виноват в происшествии? Из-за чьей халатности возник инцидент? Почему не известили тренеров и игроков, что часы не в порядке? И когда они сломались, до сих пор не пойму. За две секунды до нашего гола? За пять? За десять секунд? Почему не свистнули раньше?Загадок много.Состояние хоккеистов ЦСКА было ужасное, и играть после возвращения команды на лед мы не могли. В конце концов армейцы уступили со счетом 1:3 и вынуждены были довольствоваться серебряными медалями.Удивил меня в тот день Вячеслав Старшинов.Отвечая на вопрос телекомментатора, Виктор Кузькин, наш капитан, который в ту минуту сидел на скамейке, в борьбе не участвовал и, стало быть, был спокоен, сказал, что свистка не слышал. А вот Вячеслав, который находился на льду и вместе со мной после жесткого столкновения за секунду до гола падал на лед, оказывается, слышал свисток.Любопытно, что когда проверяли табло после матча, то все было в порядке, вся эта сложная система отсчета времени работала, как и прежде, безукоризненно.Цена секунды оказалась очень высокой – она перечеркнула труд большого коллектива спортсменов в течение целого года.Мне эта история была досадна еще и потому, что я той весной впервые стал чемпионом мира, однако стать чемпионом СССР не смог.

Матч за матчем.

Сезон за сезоном.

Длинная-длинная вереница хоккейных баталий.

Упругий, насыщенный ритм спортивной жизни.

Я знаю, что буду делать завтра, где буду через три дня и куда поеду через неделю.

Хорошо выучил расписание самолетов на Новосибирск, Челябинск, Прагу и Стокгольм.

В октябре, ноябре, феврале и марте (сдвижка во времени возможна самая незначительная!) играю против Александра Якушева и Александра Мальцева, в сентябре вместе с двумя Сашами против Фила Эспозито или Бобби Халла, в декабре и апреле против Владимира Мартинеца, Франтишека Поспишила, Дана Лабраатена и Ульфа Нильссона.

Матч за матчем.

Сезон за сезоном.

И вдруг цепочка рвется.

Пауза. Вынужденная пауза.

Команда тренируется, играет без меня.

Без меня вылетает команда за океан, по маршруту, уже освоенному советскими хоккеистами, – в Монреаль.

А я остаюсь в Москве, в Лефортове.

Портативный телевизор в палате госпиталя – впервые за многие годы я пропускаю великолепнейший, красочный и шумный праздник хоккея, довольствуясь маленьким окошком, через которое увидишь, увы, немного.

Заходят друзья, партнеры по звену, оставшиеся в Москве. Тоже скучают, тоскуют без хоккея.

Впервые играются матчи с профессионалами, в которых сборная СССР выступает без нашей тройки.

Тренерскому совету, конечно, виднее, как строить игру, как формировать команду, как готовиться к Олимпиаде, которая ждет нас через четыре года, однако нам кажется – и Михайлову, и Петрову, и мне, – что ведущие игроки песни не испортили бы. Что же касается молодых, то и им бы места в составе хватило – все-таки двадцать пять человек можно было включить в команду.

Наши тренеры, возглавляемые Виктором Васильевичем Тихоновым, работали с командой прекрасно. Они поехали за океан на труднейший турнир с командой, где, в сущности, не было двух первых звеньев, и тем не менее сборная произвела отличное впечатление.

Я плохой телеболельщик, если речь идет о хоккее. Нет навыка. Привык воспринимать игру с площадки или со скамейки, где ждем мы своей очереди выходить на лед.

Но когда в пятницу 10 сентября, днем, меня выписали из госпиталя, я чуть ли не каждые четверть часа поглядывал на часы – ждал времени начала телерепортажа о матче команд СССР и США.

Цветной телевизор с большим экраном давал возможность увидеть больше, чем портативная «Юность».

И вот репортаж начинается, показывают наших хоккеистов, показывают американцев, камера скользит по трибунам, и я, конечно же, узнаю каток «Спектрум» в Филадельфии, где играли мы с командой Фреда Шеро, с «Филадельфией Флайерс».

«Кубок Канады» – так называется этот турнир, но не только в канадских городах Монреале, Торонто и Оттаве проводятся матчи. Против двух сильнейших европейских команд – Чехословакии и Советского Союза – американцы решили сыграть у себя дома – в Филадельфии, где, как мы убедились на собственном опыте в январе 1976 года, стены действительно помогают.

Вот-вот начнется игра.

Эх, погонять бы сейчас!

На льду – первое звено. Признаюсь, решение тренеров озадачило меня: на площадке Скворцов – Ковин – Белоусов. Видимо, тренеры решили, что эта тройка, пожалуй, самая скоростная, задаст тон всей игре. А может, решение продиктовано иными соображениями? У каждой команды первым на лед выходит чаще всего самое сильное звено. Может быть, тренеры решили нейтрализовать атаки американцев силами тройки Ковина, а удар нанести оставшимися звеньями?

Сижу и гадаю.

Наши играют энергично, смело, быстро.

В составе команды некоторая перестройка. Вместе с Александровым и Жлуктовым снова выступает Викулов, многоопытный Викулов. Правильное решение тренеров. В звене рядом с молодыми хоккеистами должен быть лидер, и кто может справиться с ролью наставника молодых армейских нападающих лучше Викулова, техничного, хладнокровного и умного мастера, который играет вместе с Борисом и Виктором уже два сезона? Я заметил в матчах ЦСКА, что, когда Викулов на поле, Жлуктов и Александров играют сильнее, увереннее, меньше суетятся, действуют более разумно.

Накануне, в матче с командой Финляндии, тройка в своем составе играла лишь один период, но произвела отличное впечатление. И не только, судя по всему, на нас, зрителей…

И звено Мальцева выступает в новом составе. Вместе с Александром и Сергеем Капустиным сегодня играет Хельмут Балдерис.

Снова неожиданное для меня сочетание хоккеистов: все трое – игроки одного плана, форварды, привыкшие быть лидерами, играть на острие атаки. Все трое всегда нацелены на ворота, только на ворота соперника, все умеют и любят забивать, но зато не жалуют игру сзади, с меньшим энтузиазмом действуют в роли подыгрывающих, хотя тот же Мальцев умеет выдавать такие пасы, после которых просто стыдно не забивать голы. Мне кажется, что Владимир Репнев был более подходящим партнером для Мальцева и Капустина.

Темп игры высок. Американцы играют жестко, но грубости откровенной мало, если не считать, что Джексен ударил локтем Бабинова в лицо.

Но вот очередная атака нашей команды. Шайба адресована Викулову, тот с ходу пускает ее между собственных ног назад (и как он увидел набегающего Александра Гусева!), Гусев делает два-три шага вперед, замахивается, вратарь американцев Курран готовится к броску, но наш защитник отдает шайбу мимо вратаря Александрову, и Борис открывает счет.

Три явных голевых момента создают Мальцев и Балдерис, но шайба летит мимо цели.

А потом Викулов устраивает еще один праздник молодым своим партнерам: Александров вновь добивается успеха – 2:0.

Американцы начинают нервничать. Все чаще и чаще нарушают они правила, затевают стычки, и хотя судьи справляются с делом, многие нарушения они все-таки не фиксируют.

Я не люблю играть с американцами. Играют они хуже канадцев – менее технично, менее интересно в тактическом плане, а вот страсти у них столько же, да и школа, нравы те же. А поскольку техники не хватает, то к силе, к драке они прибегают чаще.

Вот почему так важно, что молодые – и Ковин, и Скворцов, и Билялетдинов, впервые играющие с профессионалами, – не робеют, не теряются, не отказываются от своей привычной игры.

Шайба остановлена. Музыкальная пауза. Я уже привык к этим музыкальным фрагментам. Прежде они не то что мешали, скорее отвлекали от игры, а потом привык, и, когда все хорошо, даже подпевать начинаешь.

Звено Жлуктова разыгралось. Теперь уже соперники не остановят наших хоккеистов.

Это один из неписаных законов хоккея. Если не пошла игра, то, сколько ни старайся, с блеском действовать в этом матче не сможешь, хотя большие мастера ниже какого-то пристойного уровня не опускаются ни при каких условиях. А вот если получается все с самого начала, то играешь с каждой минутой все лучше.

Американцы стараются перестроить ход борьбы. Играют все более резко. Вот опять кто-то из их защитников пытался «размазать» нашего форварда по борту.

Вижу, что Васильева встряхнули. Валерий пока «не простил» ни одного обидчика.

И вот гол в воротах Куррана. Викулов выдал классный пас на «пятачок» Александрову, вратарь отбил шайбу после броска Бориса, но Жлуктов был тут как тут.

По телевизору не так видна грубость хоккеистов США, как видна она тем, кто сейчас собрался на катке «Спектрум». Камеры следят за шайбой, а телезрители не видят бесконечных отмашек американцев, остающихся за кадром.

Третьяку тоже приходится нелегко. Много бросков. Вратарь наш постоянно в игре. Бросают хоккеисты НХЛ и ВХА здорово, бросают точно, сильно – при первой же возможности. В искусстве броска мы, пожалуй, пока уступаем нашим соперникам из-за океана.

Второй период начинается удачно. Викулов не спеша въехал в зону соперника, показал, что ищет партнеров, которым сейчас отдаст шайбу, и неожиданно бросил. У Володи сильный кистевой бросок, швыряет шайбу он точно и без замаха клюшкой. Курран не видел, как шайба влетела в верхний угол ворот над его правым плечом.

Счет стал 4:0, и ко всем четырем голам приложил руку Викулов. Но дело не только в голах, играет он сейчас просто блестяще, однако телекомментатор почему-то ни разу не объяснил зрителям, как здорово ведет Володя игру, как талантливо направляет он действия партнеров. Обидно, что Викулова не замечают.

Хорошо играет и другой ветеран – Мальцев. Ни разу не бился он с хоккеистами НХЛ так смело, как на этом турнире. Видимо, повязка капитана команды обязывает.

Третьяк поймал шайбу, а соперник умышленно ударил его по рукам. Позорный эпизод! Вратарь – это половина команды, и хоккеисты всех стран обычно с подчеркнутым уважением относятся к стражам ворот. И к своим. И к чужим.

У нас удаляют Васильева, потом Билялетдинова.

На площадке появляется Юрий Лебедев.

Догадываюсь, почему Виктор Васильевич Тихонов послал на лед именно этого нападающего. Юрий хитер, отважен, очень хорошо понимает хоккей. Один из самых грамотных хоккеистов. Не люблю играть против него. Катится Лебедев вроде бы и не очень быстро, но вот не убежишь от него.

О чем говорил Тихонов команде в перерыве между вторым и третьим периодами?

Не слышал, но, думаю, знаю.

Наверное, тренер сказал, что четыре шайбы – большое преимущество, однако американцы все-таки не смирятся с поражением, тем более на своем льду. Наверное, еще раз напомнил, что в предыдущем матче хоккеисты США отобрали очко у чемпионов мира – чехословацкой команды, причем по ходу игры сборная ЧССР проигрывала 2:4. Кстати, и канадцы выиграли у своих соседей с преимуществом всего лишь в две шайбы, причем вторую они забили в тот момент, когда американцы, пытаясь отыграться, заменили вратаря шестым полевым игроком.

Наверное, Тихонов предупредил команду, что американцы, которым терять уже нечего, полезут напролом, станут хамить – потому нам нужно терпеть, не лезть в драку. Потом Виктор Васильевич, видимо, попросил ребят не уступать сопернику в единоборствах, не проигрывать в скорости.

У нас – большинство: хоккеист из команды США на скамье штрафников.

И опять американцы навязывают нашим ребятам бокс, и опять наши сдерживаются, не отвечают на провокации.

Трудно там, на льду. Очень трудно!

Репнев, появившийся на льду вместе с Лебедевым и Голиковым вместо звена Мальцева, забивает пятый гол.

Игра катится к концу.

Еще несколько атак, и звучит сирена.

Третьяк остался «сухим» – 5:0.

Вытираю капельки пота.

Самый памятный матч?

Нет, выбрать один поединок, одну какую-то встречу не могу.

Рассказывая о самых памятных матчах, я должен, естественно, припомнить и поединки с канадцами, родоначальниками нашей игры. Но прежде чем рассказать о самом запомнившемся мне матче суперсерии-76, небольшое отступление, посвященное необычной встрече с канадцами.

Встрече, в которой не выявлялись победитель и побежденный.

Весной 1973 года вместе с тогдашними тренерами сборной страны по хоккею Всеволодом Михайловичем Бобровым и Борисом Павловичем Кулагиным я был приглашен руководством канадско-американской Национальной хоккейной лиги в Канаду на финальные матчи Кубка Стэнли.

Сезон заканчивался. Удачный для сборной нашей страны сезон: той весной мы стали победителями чемпионата мира, который проводился в Лужниках в Москве.

Шли последние матчи, и вот на одном из них в перерыве между периодами Борис Павлович, проходя мимо, сказал мне:

– Готовься к поездке в Канаду…

Я сначала даже не понял тренера, подумал, что неожиданно изменены сроки планируемых встреч с профессионалами, и потому мы будем играть с ними за океаном весной, а не осенью, как намечалось предварительно.

Потом сообразил, что приглашают меня не играть против канадцев, а с иной целью.

Почему вместе с тренерами поехал я? Абсолютно точно не знаю, однако мне рассказали, что организован был в Канаде будто бы то ли какой-то опрос, то ли референдум (опять же не знаю, среди болельщиков или среди хоккеистов или журналистов), который определил, что я приобрел там наибольшую среди наших игроков популярность.

Осенью 1972 года, как известно, проводилась первая в истории спорта серия матчей между профессиональными хоккеистами Северной Америки и советской командой. Матчи эти вызвали в Канаде и отчасти в США колоссальный интерес и с новой силой пробудили внимание к европейскому хоккею, неоспоримыми лидерами которого, по мнению руководства НХЛ, были наши мастера.

Матчи первой серии были сыграны по обе стороны океана, контакты установлены, и вот мы отправляемся в Канаду.

Приехали мы на неделю, но и этого срока оказалось вполне достаточно, чтобы понять, что наши игроки теперь чрезвычайно широко известны в Канаде. По крайней мере – в Монреале, на улицах которого я чувствовал себя в одном отношении так же, как в Москве: любители хоккея меня узнавали, просили расписаться на первом попавшемся под руку листе бумаги – коллекционирование автографов хоккеистов там, кажется, распространено так же, как у нас коллекционирование марок.

Мы жили в Монреале, команда которого «Монреаль Канадиенс» выступала в финале Кубка Стэнли против клуба «Чикаго Блэкхоукс». Нас принял Кэмпбелл, бывший в то время президентом НХЛ, побывали мы и в штаб-квартире Национальной хоккейной лиги, где нам показывали, кстати говоря, составленное заранее, на два года вперед, расписание матчей. После этого я уже хорошо понимал, почему так непросто было отыскать окно для будущих встреч суперсерии-76, в ходе которой ЦСКА и «Крылья Советов» играли против ведущих клубов НХЛ.

Во время поездки мы смогли увидеть не только матчи, не только то, что видят зрители, пришедшие на игру. Побывали мы и за кулисами – в раздевалках хоккеистов. Чистота, царящая в этих «артистических уборных», их размеры бросились в глаза сразу. Так же как и количество обслуживающего персонала. Хоккеисты в Канаде о своей форме и снаряжении практически не заботятся. Пришел спортсмен после матча или тренировки, скинул форму и, не складывая ничего, не приводя в порядок свое снаряжение, ушел. За тебя кто-то все это сделает.

Не думаю, что это правильно. Все-таки, как и солдат, спортсмен, не доверяя никому, сам должен заботиться о своей готовности к завтрашнему сражению на льду.

В те же сроки проходил финал соревнований юношеских команд. Выиграла команда Торонто. После окончания финального матча был совместный ужин, нас пригласили на этот прием и меня попросили выступить перед юниорами. Слушали поразительно внимательно. Лучшему нападающему я подарил значок нашей хоккейной федерации.

А в соревнованиях сильнейших, где выявлялся обладатель Кубка Стэнли, победителями стали хоккеисты Монреаля.

Команда «Монреаль Канадиенс» была, по моим представлениям, значительно сильнее всех своих соперников. В команде «Монреаль Канадиенс» играли тогда Айвен Курнуайе, братья Маховличи – Фрэнк и Питер, Ги Лапойнт, Кен Драйден. В команде Чикаго выступали участники первой серии наших матчей с профессионалами – защитники Билл Уайт и Пэт Степлтон, вратарь Тони Эспозито, форвард Деннис Халл, брат знаменитого нападающего Бобби Халла.

Разумеется, какое-то представление об игре профессионалов у меня уже было. И потому, что и раньше доводилось видеть их команды. И потому, что сыграли мы с ними серию из восьми матчей: такого количества игр вполне достаточно, чтобы определить, что к чему, как строят хоккеисты-профессионалы оборону, как они атакуют, как играют в средней зоне, как начинают и как завершают атаку.

Тем более интересным казалось мне познакомиться более близко с игрой канадцев у себя дома.

Самое первое впечатление – удивительная, неожиданная корректность. Особенно поразительной эта черта их матчей казалась на фоне того, что вытворяли они в поединках с нами, где отличались не только хоккеисты, но даже и тренер Джон Фергюсон, который, как, может быть, вы помните, швырнул во время матча в Лужниках на лед стул.

В финале Кубка Стэнли хоккеисты не грубили столь же беспардонно, не дрались так нагло, как в матчах с европейцами. Игра была весьма жесткая, но, однако, вполне корректная. Силовая борьба велась по правилам, без тычков, ударов исподтишка, без запугивания друг друга: клюшками по лицу, по голове не били.

Я пытался понять первопричины столь разительного отличия в манере действий. Не знаю, верна ли моя догадка, но мне кажется, что грубость, чрезмерная жесткость, переходящая в жестокость, проявляются в игре канадских (и, естественно, американских) профессионалов в матчах против новичков, дебютантов НХЛ: опытные, давно выступающие в лиге хоккеисты друг друга уже знают достаточно хорошо и потому играют, а не дерутся. А вот европейских хоккеистов они знают меньше, и оттого-то стремятся проверить нас на прочность, на стойкость.

Если играть за команду НХЛ в рамках местного турнира, то синяков и шишек было бы меньше, чем получили мы, выступая за нашу сборную против сборной Национальной хоккейной лиги.

Одно из главных впечатлений от игры профессионалов – невысокие скорости спортсменов. Профессионалы – чрезвычайно техничные хоккеисты, но играют они медленнее, чем мы привыкли, как будто кинохроника, рассказывающая о вчерашнем матче, прокручивается с неверной скоростью.

Монреальские хоккеисты выгодно отличались техничностью, относительно высокими скоростями, более высокой комбинационностью, нежели их соперники.

Поразила публика. Болеют в Монреале страстно. Горячо переживают, принимая близко к сердцу буквально каждый игровой эпизод. Бурно реагируют не только на гол или попытку взятия ворот, не только на неожиданный или сильный бросок, создающий угрозу воротам, но и на все остальные слагаемые игры – и на удачный пас, и на ловкую обводку, и даже на ведение шайбы. Вскакивают с мест, вздымая в восторге руки, и стар, и млад. Я видел немало весьма пожилых женщин, бабушек, которые кричали ничуть не реже и не тише своих внуков.

Канадские любители хоккея – болельщики квалифицированные, разбирающиеся в нашей игре. Другое дело, что особые восторги у канадских «фэнов» (болельщиков) вызывает, может быть, то, что оставило бы нашего зрителя равнодушным, но болеют они невероятно темпераментно. Болеют на протяжении всего матча. Если судить о том или ином поединке по реакции трибун, то спадов в игре вроде бы и не случается вовсе, кажется, будто все шестьдесят минут игрового времени идет напряженная схватка: трибуны гудят постоянно.

У нас так горячо все перипетии хоккейного поединка воспринимают немногие болельщики, основная масса столь восторженно реагирует только на гол, да и то далеко не во всяком матче. Если ЦСКА играет с аутсайдером и посылает шайбу за шайбой в ворота соперника, то овации вы не дождетесь, а вот за океаном на последний гол реагируют столь же бурно, как и на первый или на решающий.

Если канадский или американский зритель пришел на хоккейный матч, то молчать он не будет.

Однако эта чрезвычайно бурная реакция зрителей имеет ярко выраженный направленный характер: трибуны болеют за «своих».

В Национальной хоккейной лиге команды представляют разные города Канады и Соединенных Штатов. Там невозможна ситуация, обычная в нашем хоккее: один город представляют не две, а даже четыре команды – ЦСКА, «Динамо», «Спартак», «Крылья Советов». А ведь недавно от Москвы выступала еще одна команда – «Локомотив». Но коли на льду одного Дворца спорта выступают четыре клуба, то естественно, что на их матчи приходят болельщики не одной, а разных команд. Например, поклонники спартаковцев и динамовцев. И то, что радует одних, огорчает других.

Канадские или американские любители хоккея, пришедшие на матч, неизмеримо более близки друг другу по своим хоккейным симпатиям – в конце концов, из других городов болельщики приезжают не часто.

Своей команде во время матча прощается все, скидка делается огромная, к ошибкам и промахам своих любимцев относятся снисходительно. Немедленно после финального свистка судьи публика может устроить обструкцию, найти средства выразить свое разочарование и неудовольствие, но вот во время матча игроки слышат только подбадривание, поддержка им оказывается независимо от качества их игры. И если ошибется хоккеист в той или иной ситуации, промахнется из выгодного положения, не забросит шайбу в пустые ворота, даст неточный пас, то свиста осуждения не будет. Ошибки «своих» не замечаются. Но когда неудачно сыграет соперник, то снисхождения не жди…

А вот на наших стадионах иная картина. У нас если ошибешься, то тут же можешь услышать, что «пора проснуться», «пора играть» или, напротив, «пора на пенсию». И это, заметьте, армейцы слышат от поклонников ЦСКА, а не от болельщиков «Динамо» или «Спартака» – те равнодушны к нашим промахам. И право же, мне трудно сказать, сколько уже на моей памяти ветеранов сошли со сцены раньше, чем следовало бы, только потому, что вчерашние их восторженные поклонники сегодня более чем болезненно воспринимали промахи недавних своих кумиров.

Интерес и внимание к хоккею в Канаде не могут не изумлять. Правду говорят, что мальчику, родившемуся в семье, радуются больше, чем появлению девочки, прежде всего потому, что он может стать хоккеистом.

И здесь, и на других страницах, рассказывая о соперниках из НХЛ или ВХА, я говорю о канадцах. Это не оговорка. Я, конечно же, помню, что большая часть клубов и Национальной хоккейной лиги, и Всемирной хоккейной ассоциации базируется в разных городах США, но играют во всех этих командах в основном канадцы. Соотношение хоккеистов двух стран, выступающих за американские клубы, было особенно хорошо заметно на примере состава клуба ВХА «Цинциннати Стингере», который приезжал осенью 1977 года в Прагу на турнир на приз газеты «Руде право»: из двадцати трех игроков команды двадцать были канадцами и только трое американцами.

На катке в Монреале во всех фойе, на всех этажах, около баров установлены цветные телевизоры, и если зритель чуть опаздывает или почему-то не может вовремя попасть на трибуны, то все равно он ничего не пропустит.

В перерывах между периодами хоккейного поединка телевидение показывает эпизоды из других матчей, сегодняшних или давнишних, передаются интервью с хоккеистами. Однажды, когда ЦСКА проводил за океаном встречи суперсерии-76, мы смотрели в свободный день какой-то матч, и вот в перерыве, выйдя в фойе, я увидел интервью с Володей Шадриным, которое транслировалось из другого города, не помню точно, кажется, из Буффало.

Давал телекомпаниям интервью и я.

И хотя все зрители обычно приходят на стадион рано, на трибунах, когда мы выкатываемся на разминку, еще никого нет, болельщики времени не теряют, они смотрят в фойе по телевизору те передачи о хоккее, которые предваряют сегодняшнюю игру.

К каждому матчу выпускается яркая, красочная программка, продается масса сувениров, связанных с хоккеем. Когда нам много лет назад объясняли, что в Северной Америке хоккей – заметное экономическое явление, то я не представлял себе, что нашему виду спорта сопутствует так много околохоккейного.

Сейчас советские любители спорта достаточно хорошо знают, что представляет собой профессиональный хоккей. Он не только «открыт» и изучен сначала первопроходцами, а вслед за ними и десятками других мастеров, но и в известной степени низведен с пьедестала легенд и преданий. И все же самый распространенный вопрос, на который хоккеисты отвечают после возвращения из Канады, остается прежним, хотя появился он давным-давно, еще в первые годы контактов с любителями, а потом и с профессионалами Канады: «Чему бы я постарался научиться у них: искусству обводки или броску, силовому единоборству или умению добивать шайбы?»

Для меня ответ на такие вопросы был всегда очевиден: их отношению к матчу, их страстности, умению бороться в любом матче, близко к сердцу воспринимая каждую игру.

Эта страстность проявляется в игре с любой командой, против которой доводится хоккеисту играть в тот или иной момент его спортивной жизни – начиная с детских команд и кончая ведущими клубами профессиональной лиги.

Я, грешен, иногда играю спустя рукава, иногда вполне добросовестно, но не более, а иногда борюсь вовсю. Для канадцев такой подход к игре невозможен, немыслим.

У них, говорят, хоккейная страсть в крови.

Наверное.

Нравится мне и мужество канадских хоккеистов. Получив травму, спортсмен не спешит покинуть поле, он борется, играет, не оставляет команду в трудном положении, травмированный игрок уйдет с площадки только после того, как прозвучал свисток судьи, останавливающий матч. Если больно, если разбито лицо, появилась кровь, защитник или нападающий не поедут к телекамере демонстрировать травму, показывать, как им больно.

И еще одно, уже сугубо техническое качество подготовки хоккеистов, – превосходное катание на коньках. Они катаются много, с раннего детства. Льда хватает на все команды – взрослые, юношеские, детские. Не берусь судить, чей метод более перспективен, но нельзя не заметить, что если наши тренеры больше внимания обращают на отработку разнообразных атлетических качеств, если у нас больше времени занимают бег и прыжки, гимнастика и спортивные игры, то у канадцев важнее всего в подготовке хоккеистов – сам хоккей, на втором месте в их подготовке – снова хоккей и на третьем – опять же хоккей.

У канадцев и предсезонной подготовке уделяется меньше внимания, чем в нашей школе. Они готовятся к сезону по мере проведения все большего числа матчей, раскатываются к середине сезона и пика достигают к моменту финальных баталий на Кубок Стэнли.

Так, кстати, играли профессионалы и на чемпионате мира в Вене: они прибавляли на глазах, от матча к матчу, раскатывались от тура к туру и сильнее всего провели заключительные матчи в группе сильнейших, куда попали четыре лучшие команды.

У североамериканских профессиональных хоккеистов, разумеется, весьма разный уровень подготовки, но школа имеет общие черты, и потому играть с канадцами всегда нелегко, даже если приходится встречаться нам не с первоклассными по профессиональным меркам соперниками.

Конечно, этих соперников мы, как правило, обыгрываем, но победы нам достаются нелегко. Даже если выигрываем мы с крупным счетом, даже если канадская команда остается на последнем месте.

Один из недавних примеров – турнир осенью 1977 года в Праге на приз газеты «Руде право», небольшой турнир в два круга, где выступали сборные Чехословакии, Советского Союза и команда, представляющая Всемирную хоккейную ассоциацию, – «Цинциннати Стингере».

Решительно не согласен с теми любителями хоккея, которые утверждали, будто команда «Цинциннати» ничем, в сущности, по классу не отличалась от пятой или шестой команды нашей первой лиги. Может быть, если сравнивать табели о рангах, нашу и заокеанскую, эта команда и вправду занимает именно такое место в иерархии профессиональных клубов, но, по крайней мере, одно отличие от нашего «Салавата Юлаева» или пензенского «Дизелиста» все-таки есть – канадцы эти борются так же страстно, темпераментно, они столь же драчливы во встречах с европейскими мастерами, как и самые именитые звезды НХЛ. В сентябре, когда проводился турнир, они действительно выглядели неважно, поскольку только за неделю до этого вышли на лед, но вот годом раньше, играя за океаном, мы встречались с «Осами из Цинциннати», выиграли 7:5, и тогда эта команда не показалась нам малоквалифицированным коллективом.

Канадцы – интересные соперники. И матчи с ними полезны и основателям хоккея, и нам, чья школа уверенно вышла на передовые позиции.

С канадскими мастерами мы играем много и часто, но в этой непрерывной череде матчей я особенно хорошо запомнил один. Последний матч суперсерии-76 с клубом «Филадельфия Флайерс».

Это был самый неприятный матч не только в суперсерии, но и вообще во всей моей спортивной жизни.

Игра началась как обычно. Как и другие поединки этой суперсерии. Соперники сразу рванулись к воротам Владислава Третьяка. Это был не прессинг, это была тактика силового давления. Хоккеисты «Флайерса» старались сразу же запереть противника в его зоне, перекрыть все возможные направления контратаки, не выпускать шайбу из зоны ЦСКА. Хозяева льда не скрывали своей цели – подавить, смять, сломить волю соперника, ошарашить его, не дать ему осмотреться, разобраться в происходящем. На ворота Третьяка обрушился град шайб. Наш вратарь постоянно в игре, у него нет ни секунды передышки. Трибуны ревут, подбадривая своих, а хоккеисты Филадельфии волна за волной накатываются на наши ворота. Во что бы то ни стало стремятся они немедленно добиться успеха, как было это когда-то, четыре года назад, в 1972 году, когда шайба в ворота сборной СССР влетела на тридцатой секунде первого периода.

Мы ждали такого начала и были готовы к нему.

Но «Флайерс» играл все-таки не так, как наши предыдущие соперники – «Нью-Йорк Рейнджере», «Монреаль Канадиенс» или «Бостон Брюинз».

«Флайерс» играл иначе.

Это была психическая атака.

«Флайерс» умеет играть. Там немало хороших хоккеистов, в том числе и блестящий Бобби Кларк. Но в эти минуты шайба едва ли интересовала многих игроков этой команды. Главным было иное – кого-то из соперников задеть, ударить, запугать, снести с ног. Случалось, что шайба была в одном углу площадки, а нашего хоккеиста атаковали в другом. Трещали борта, шайба металась от хоккеиста к хоккеисту, кто-то с ходу врезался в опекуна, швыряя его на лед. Азарт увлекал и зрителей, те, в свою очередь, еще и еще подстегивали своих любимцев.

Вот как описывает матч газета «Вашингтон пост»: «Когда Бобби Кларк и Дейв Шульц врезались в Третьяка, поймавшего шайбу, Борис Михайлов жестом выразил недоумение, и Шульц просто сунул кулак в лицо Михайлову. Салески ударил Александра Волчкова после свистка судьи, зафиксировавшего положение «вне игры». Барбер грубо атаковал Алексея Волченкова и локтем ударил советскую звезду Валерия Харламова».

Добавьте к этому, что на первых же минутах упоминавшийся уже Дон Салески с размаху всадил клюшку в живот нашему молодому защитнику Владимиру Локотко.

Не мысль царила на площадке, не скорость, управляемая тактическими построениями. Царил напор, сливающийся с террором.

От хоккея здесь ничего уже не оставалось.

Мы утратили часть своей сыгранности, были оглоушены, в какой-то мере озадачены, но не испуганы. Я убежден: главной своей цели соперники не достигли – испуганы мы не были. Я знаю своих партнеров, знаю, как выглядят, как действуют они в той или иной критической ситуации (мастера ЦСКА, привыкшие ко многим победам, к замечательным победам, увы, не однажды терпели и поражения), и потому с уверенностью говорю, что даже молодые не были напуганы.

Судья Ллойд Жильмор удивил нас, несомненно, еще больше, чем хоккеисты. Сорокапятилетний ветеран, судивший сотни матчей профессионалов, сделал вид, что впервые видит хоккей и совершенно не понимает, что к чему. Нас били, и нас же удаляли с поля. Прошло десять минут, и мы дважды оставались на площадке вчетвером. Однако воспользоваться численным превосходством соперники не сумели.

Старший тренер ЦСКА Константин Борисович Локтев готовил нас к подобному судейству, призывал перед матчем ничему не удивляться, но такого… Такого судейства представить себе не могли ни мы, ни наши тренеры. Роберт Фаше, обозреватель газеты «Вашингтон пост», писал, что судья давал свистки лишь в случаях особо опасных нарушений правил. Но в истолковании этого судьи такими нарушениями являются только те, что уже граничат с убийством.

А потом рефери наконец удалил и хоккеиста из команды Филадельфии. Мы начали атаку, шайба попала ко мне, я стал было набирать скорость, как вдруг… жуткий удар, и перед глазами пошли зеленые круги. Упал на лед. Пришел в себя я не сразу. Это был нокдаун. Подлый нокдаун: соперник ударил меня кулаком, в котором была зажата клюшка, сзади.

Хоккей – игра не для трусливых. Удары, ушибы, подножки для меня не новость. Бьют меня нередко. В разных матчах.

А первая в моей жизни хоккейная травма случилась на тренировке. В 1962 году, когда мне было четырнадцать лет.

Наша команда тренировалась со старшими ребятами. Упражнения выполнялись в потоке. Хоккеист в одну сторону катится с шайбой, а обратно возвращается вдоль борта без шайбы.

И вот, разогнавшись, я столкнулся с другим юным хоккеистом. Очнулся в медпункте. Лицо было поцарапано.

Мама решила, что я дрался, а когда узнала, что ударился об лед, запретила ходить на хоккейные тренировки. Но папа встал на мою сторону, и я продолжал играть.

А мама с тех пор на каждый матч провожает меня с опаской. На хоккей она не ходит. Боится. Исключение – два матча в году. Первый – в день открытия сезона. Мама приходит на счастье, чтобы меня не били, чтобы все было в новом хоккейном году хорошо. А потом мама хоккей не смотрит. Ни на стадионе, ни по телевизору. Даже главные матчи – чемпионаты мира или игры с канадцами. Боится увидеть, как сносят сына с ног. А весной мама приходит на последний матч ЦСКА в сезоне – смотрит с удовольствием: «Слава богу, все кончилось хорошо!»

Когда я женился, мама была очень рада:

– Теперь Ира тебя будет провожать на игру. Мне немного легче будет…

Чудачка мама! Она же знает, что я родился в рубашке, знает, что я везунчик.

А травмы? Ну какой же без них хоккей!

К травмам я привык. Но все-таки не к таким ударам сзади, как в матче в Филадельфии.

Мы думали, что Эд Ван Ими, снесший меня боксерским ударом, будет наказан. Но судья не удалил соперника до конца игры. Не наказал он его и большим, десятиминутным, штрафом.

Не отправил Жильмор Ван Импа на скамью штрафников даже и на две минуты. Но зато дал две минуты… нашей команде. За то, что, по его мнению, Локтев затягивает игру. О том, что мне нужно прийти в себя, судья как-то не вспомнил.

И тогда мы покинули лед.

У Константина Борисовича, убежден я, не было в сложившейся ситуации другого выхода. В конце концов тренер отвечает не только за нашу тактическую или техническую подготовку, но и за здоровье своих подопечных. За то, чтобы не стали мы инвалидами.

Ван Имп сказал после матча, что он ударил меня нечаянно, и уже упоминавшийся обозреватель Роберт Фаше писал, что ни этот, ни другие эпизоды не были, конечно же, случайными.

Матч был безнадежно испорчен.

Во время вынужденного перерыва снова говорилось, что это не хоккей, что такая манера ведения боя – без кавычек – противоречит условиям договора, хоккеистов «Флайерса» призывали играть в рамках правил, не знаю, соглашались ли те, видимо, соглашались, но перестроить себя они не могли. И когда матч возобновился, мало что изменилось в игровом «почерке» хоккеистов «Флайерса».

Едва ли можно пересмотреть мгновенно те взгляды на игру, которые складывались годами.

Все уговоры, если они и были серьезными, велись впустую.

Ибо это был особый, с точки зрения клуба из Филадельфии, матч, и подготовка к нему велась заранее и в определенном ключе.

Когда мы прилетели в Филадельфию, то автобус встречал нас прямо у трапа, а вокруг собралось превеликое множество полицейских машин. Там были люди и в форме, и в штатском. И с этой минуты полицейские не отходили от нас ни на минуту.

Они сопровождали нас буквально повсюду. В отеле мы разместились на одном этаже, и первую комнату занимали полицейские. Дверь туда была постоянно открыта, и охрана видела, кто входит, кто выходит из лифта, и если кто-то из ребят собирался пройтись по городу, то об этом следовало предупредить полицию. «Ангелы-хранители» неизменно следовали за нами на небольшом расстоянии. Нам рекомендовали пешком далеко не ходить, но уж если мы все-таки настаивали на своем, то полицейские маячили где-то рядом. Потом нам объяснили, что охрана необходима, ибо Филадельфия – один из центров сионизма и здесь возможны любые провокации, но согласитесь, что с непривычки эта назойливая опека не могла не действовать на нервы и не влиять на предыгровое настроение команды.

Я вовсе не хочу сказать, что повышенное внимание полиции Филадельфии к хоккеистам ЦСКА было частью плана психологической обработки противника. Но вот в том, что психологическая атака на армейцев была заранее продумана и спланирована, сомневаться не приходится.

Вспоминаю обед, устроенный руководством клуба.

Здесь самое время рассказать, что во время этой поездки нас перед матчами обычно знакомили с игроками, против которых нам предстояло выступать.

Разумеется, часть хоккеистов мы уже знали, одних – по игре, по матчам со сборной профессионалов Канады в 1972 году, других – понаслышке. Мы читали о них в наших газетах.

Как правило, за день до матча мы обедали вместе с будущими соперниками. Такие банкеты устраивались перед поединками с клубами «Монреаль Канадиенс» и «Бостон Брюинз».

Встречали нас команды НХЛ хорошо, особенно гостеприимны были руководители и хоккеисты «Монреаль Канадиенс». ЦСКА во время своего турне по Северной Америке базировался в основном в крупнейшем городе Канады, жившем в те дни ожиданием летних Олимпийских игр. Нам были созданы необходимые условия для отдыха и для подготовки к матчам.

И вот встреча с хоккеистами «Флайерса». Нас представляли друг другу со всеми титулами, и когда назывались имена москвичей, хозяева льда смотрели на каждого из нас не столько с вполне понятной в таком случае заинтересованностью, сколько с какой-то неожиданной… не могу подобрать точное слово, пожалуй, агрессивностью. Здесь было все – и уверенность в себе, и вытекающее отсюда ничуть не скрываемое ощущение собственного превосходства, и неутолимая жажда боя. Одним словом, хоккеисты «Флайерса» готовы, кажется, были сокрушить, испепелить нас прямо здесь, за столом, не дожидаясь выхода на лед. За банкетным столом знаменитый Дейв Шульц, по прозвищу Кувалда, вроде бы даже поигрывал бицепсами, охотно демонстрируя свою могучую силу: о том, что клуб из Филадельфии снискал себе славу самого жесткого и жестокого в НХЛ, мы, конечно же, знали еще в Москве.

Естественно, запугать нас было трудно, хоккеисты – люди, привыкшие к разным соперникам, не однажды встречались нам и откровенные драчуны.

Предвижу возможные варианты. Предвижу упреки в преувеличении, в слишком субъективном восприятии всего происходящего. Кто-то может сказать, что у страха глаза велики. Но ход матча показал, что мы «прочитали» настроения соперника точно.

Этот поединок запомнился еще и тем, что зрители принимали нас плохо, хуже, чем в других городах, где все было иначе, где публика вела себя достойно. И атмосфера вокруг матчей в Нью-Йорке, Монреале, Бостоне была другой, хотя и тамошним поклонникам хоккея очень хотелось, чтобы их команда одолела чемпиона СССР.

А здесь… С самого начала ребята вспомнили фразу из «Семнадцати мгновений весны», где один из персонажей замечает, что, дескать, «все мы под колпаком у Мюллера». Не знаю, кто был в Филадельфии в роли Мюллера, но чувствовали мы себя неуютно. И даже когда мы уезжали, наш автобус группа полицейских машин провожала до границы штата. Потом автобус ехал уже без сопровождения. Штрих этот свидетельствует, что полиция до конца не была уверена, что с нами ничего не случится.

Публика по-своему готовилась к матчу. Выехав на разминку, мы увидели антисоветские лозунги, написанные по-русски и обращенные, стало быть, к спортсменам. К гостям, любезно приглашенным за океан. Эти лозунги прикрепляли к прозрачным бортам, чтобы мы, проезжая мимо, разобрали все, что написано. Но когда хоккеисты вышли уже на игру, лозунгов не было: догадались, что во время матча мы ничего не видим.

И другая деталь. Во всех городах перед матчем исполнялись государственные гимны СССР и США или Канады. А вот в Филадельфии после нашего гимна был исполнен гимн команды «Флайерс». Очевидно, это должно было еще выше поднять энтузиазм поклонников команды.

И еще из практики психологической обработки соперника.

Перед началом матча тренер команды Филадельфии Фред Шеро, писавший спустя какое-то время в журнале «Америка», что он раз сто прочитал книгу Анатолия Владимировича Тарасова о советском хоккее, прислал Константину Борисовичу Локтеву карикатуру из газеты, где был изображен сам Шеро, а рядом сидели две здоровенные гориллы – Келли и Шульц. И подпись: «С кем вы хотите соперничать, если во «Флайерсе» играют такие отчаянные забияки и громилы».

Стоит ли удивляться, что когда хоккеисты «Флайерса» выходили на лед, то взгляд у них был какой-то отрешенный, они как будто бы никого и ничего не видели.

Келли появлялся на льду всего несколько раз, он не искал шайбу, он искал соперников и был настолько несдержан и груб, настолько далек от хоккея, что, видимо, даже партнеры опасались его. Нас поразил случай, когда Келли и Шульц рванулись к Валерию Васильеву (этот динамовский защитник в матчах суперсерии выступал за ЦСКА), тот отскочил в сторону, и два игрока «Флайерса» с такой силой и страстностью врезались друг в друга, что мы просто опешили.

Чем же объясняется эта неслыханная даже в условиях НХЛ нервозность? В чем причина ажиотажа вокруг матча ЦСКА в Филадельфии? Почему вдруг и клуб, и его поклонники придавали такое невероятное значение этому матчу, последнему в восьмираундовой суперсерии, которую провели в США и Канаде московские команды «Крылья Советов» и ЦСКА?

На том предматчевом банкете, который я вспоминал, старшему тренеру команды ЦСКА Константину Борисовичу Локтеву было задано много вопросов, и в частности, его спросили, согласен ли он с тем, что предстоящий поединок – это, в сущности, матч на первенство мира между клубными командами. Ведь «Филадельфия Флайерс» – обладатель Кубка Стэнли двух последних лет и, стало быть, сильнейшая команда Северной Америки, а москвичи – обладатели Кубка европейских чемпионов, девятнадцатикратные чемпионы СССР и общепризнанный многолетний лидер хоккея на нашем континенте.

Константин Борисович ответил, что он отнюдь не склонен переоценивать значение предстоящего поединка. Во-первых, для ЦСКА завтрашняя игра не такое событие, как для «Флайерса», это лишь один, всего один матч из серии.

Во-вторых, армейцы ставили себе цель выиграть не одну какую-то встречу, а всю серию в целом, и цели своей уже достигли. Накануне последнего поединка в трех проведенных матчах советские хоккеисты набрали пять очков из шести возможных – выиграли у «Нью-Йорк Рейнджере» – 7:3, у «Бостон Брюинз» – 5:2 и сделали ничью с «Монреаль Канадиенс» – 3:3, и потому последняя игра уже никак не влияет на общий исход всего турне ЦСКА по Северной Америке. Кроме того, у нас нет никаких оснований особо выделять игру в Филадельфии; в конце концов, клуб Монреаля, семнадцатикратный обладатель Кубка Стэнли, и команда Бостона более прославлены.

В-третьих, к матчу на первенство мира, сказал наш тренер, специально готовятся, мы же на полную мощь, с максимальной отдачей сил и нервной энергии провели все предшествующие матчи и даже потеряли в них двух центральных нападающих ведущих звеньев Владимира Петрова и Виктора Жлуктова, кроме того, выбыл из строя и защитник Геннадий Цыганков, который в паре с Владимиром Лутченко в трех предыдущих матчах не позволил канадцам забросить ни одной шайбы.

В-четвертых, продолжал Локтев, вся серия – это, в сущности, подготовка к Олимпийским играм, которые начнутся через три недели. Для любого спортсмена Олимпиада – это громадное событие, которого ждут, к которому готовятся многие годы.

И, наконец, последнее – предстоящий матч никак нельзя рассматривать как первенство мира хотя бы потому, что титул сильнейшего надо оспаривать в равных условиях – или на нейтральном поле, или в серии из четырех-шести матчей, сыгранных на льду каждого соперника. Разумеется, все это при соответствующем разрешении ЛИХГ (Международной лиги хоккея на льду) и после разумной и основательной подготовки.

Наши хозяева были разочарованы таким ответом. Слишком большие надежды возлагали они на этот матч, победа «Филадельфии Флайерс» должна была реабилитировать профессиональный хоккей в глазах его многочисленных поклонников.

Оба советских клуба – и «Крылышки» и ЦСКА – выиграли свои турне. Профессиональные хоккеисты одержали три победы и проиграли только один матч. Мы, как я уже говорил, набрали к приезду в Филадельфию пять очков из шести возможных.

Наши победы потрясли воображение спортивной общественности Северной Америки. В одной газете задавался вопрос, не русские ли, в конце концов, изобрели хоккей, в другой после нашей впечатляющей победы в Нью-Йорке – через всю страницу – звучал призыв: «Отдайте им Кубок Стэнли, пусть только уедут домой!»

И вот теперь – последний шанс НХЛ.

Разумеется, мы понимали, что нам противостоит чрезвычайно сильный клуб. Разумеется, мы хотели выиграть. Но в то же время понимали, что силы наши уже во многом не те, что были накануне первого матча. В сущности, суперсерия практически существовала только для «Крыльев Советов» и ЦСКА: американские и канадские клубы проводили только по одной игре – они заранее изучали нас, смотрели, как мы действуем в атаке, в обороне, как строим контратаку, как защищаемся в меньшинстве. А вот для нас каждый новый соперник был загадкой, величиной неизвестной. Добавьте к этому, что в спорте успех во многом зависит от душевного подъема, от страстности, с которой борются за шайбу или за мяч соперники, и вы согласитесь, что собраться на один-единственный матч проще, нежели на четыре, сыгранных за короткое время. А ведь каждый из наших противников был достаточно авторитетным, знаменитым клубом, одолеть который нам хотелось не меньше, чем «Филадельфию Флайерс».

Естественно, что к последнему матчу мы были уже весьма потрепаны, потеряли ряд хоккеистов.

Но эти потери были, так сказать, естественными, неизбежными, поскольку в игре, даже самой корректной, может случиться всякое.

За океаном играют во многом в другой хоккей, и потому накануне серии была достигнута договоренность, что матчи будут корректными, что печальные случаи, имевшие место во время встреч со сборной Канады в 1972 году и во время игр с командой Всемирной хоккейной ассоциации (ВХА) в 1974-м, не повторятся. Мы были предупреждены руководством Спорткомитета СССР, что можем прекратить матч и даже прервать серию, если хоккеисты НХЛ нарушат соглашение и снова предложат нам вместо хоккея одну из разновидностей бокса на льду.

На мой взгляд, наши соперники в целом придерживались соглашения, и если случались все-таки отступления от договоренности, если спортсмены порой забывали о корпоративной этике, о правилах, о том, что мы и в пылу игры должны оставаться джентльменами, то эти нарушения не носили злостного характера.

Переводчик команды, советские работники знакомили нас с местной печатью, с прогнозами на каждый матч и на серию в целом, и мы знали, какое громадное значение придается заключительному поединку. Однако мы полагали, что это будет корректная игра. Такая же, как поединки в Нью-Йорке, Монреале и Бостоне. Еще накануне наших первых матчей канадская печать, обсуждая предстоящую «встречу в верхах на льду», обращала внимание на важность корректного поведения спортсменов, называла «самым позорным» эпизод, который произошел во время матчей советских хоккеистов с командой ВХА – канадский хоккеист Рик Лей ударил меня после свистка, извещавшего о конце периода, в тот момент, когда я повернулся к нему спиной.

Я понимал, что мне будет нелегко, ибо принятая за океаном своеобразная персонификация хоккея, культ звезд могли прямо и непосредственно задеть меня. Мне показали вырезки из газет. В «Филадельфии Дейли Ньюс» предстоящий матч подавался так: «В воскресенье они встретятся снова. Бобби Кларк против Валерия Харламова – ЦСКА против «Филадельфии Флайерс».

Повышенный интерес к моей персоне заставлял меня снова и снова думать о той опеке, что ждет меня в матче. После нашей победы в Нью-Йорке газета «Монреаль стар» писала: «Защитник Рейнджерса» Рон Грещнер обнаружил, что тесные объятия – единственный способ удержать Харламова».

Мне не совсем удобно приводить эти цитаты, но я хотел бы дать понять читателю, что испытывал я в те дни практически перед каждым матчем.

В НХЛ и ВХА немало звезд. Наша публика видела Кэна Дрэйдена и Бобби Хала, Горди Хоу и Фила Эспозито, Пита Маховлича и Бобби Кларка, Ги Лапойнта и Айвэна Курнуайе. Но самый знаменитый, самый сильный игрок в истории профессионального хоккея – защитник Бобби Орр. Сожалею, что я так и не увидел Орра в деле: бесконечные операции колена замучили этого выдающегося хоккеиста. Впервые против советских мастеров Бобби сыграл лишь в сентябре 1976 года, когда я по необходимости должен был остаться в Москве в госпитале.

Так вот, накануне матча в Филадельфии Кларк, вспомнив Орра, подлил масла в огонь. Он писал: «Харламов? Поскольку Бобби Орра на льду нет, то он, возможно, лучший игрок, которого вы когда-либо увидите.

Я не могу описать, как он хорош. Он быстр, у него множество финтов, и он выполняет их на высшей скорости. Он умеет все. Он так же быстр, как Айвэн Курнуайе. Но Курнуайе не может контролировать шайбу настолько же хорошо, как Харламов».

Потом, когда Ван Имп и его тренеры начали «охоту», я думал, что они внимательно слушали рассказы Кларка о хоккеистах ЦСКА.

Повышенное внимание подготовке к этому матчу, да и ко всей серии в целом, уделялось хоккеистами НХЛ и потому, что за океаном превыше всего ставится клубный хоккей. И если у нас сборная – главная команда, если каждый спортсмен – в любом виде спорта – мечтает попасть в сборную, считает это самой высокой честью, то там, в профессиональном хоккее, значительно большее внимание уделяется клубам, болельщики просто убеждены, что клубы сильнее, нежели собранные с бору по сосенке хоккеисты.

И последнее. О судьях. Судили матчи по очереди наши арбитры и арбитры из НХЛ. И вот так получилось, что – по заранее составленному графику – судья был на этот раз представителем НХЛ. Впрочем, и матчи с другими самыми сильными клубами, с «Монреаль Канадиенс», например, судили канадцы или американцы.

А теперь я хотел бы коснуться темы, в общем-то, абстрактной. Я хотел бы высказать некоторые соображения о том, как сыграли бы мы с обладателем Кубка Стэнли, если бы нас на такой матч, лишь отдаленно напоминающий популярную игру, настраивали заранее, если бы поединок в Филадельфии был не последним, когда серия выиграна, а первым или вторым. (Мне бы хотелось, чтобы ЦСКА встретился с «Флайерсом», когда мы были полны сил и у нас еще не было травмированных игроков.)

Я думаю, что в начале турне, когда армейцы были преисполнены нерастраченного еще энтузиазма, пыла, энергии, когда в строю были такие могучие бойцы (я специально подчеркиваю – не просто большие мастера, но именно бойцы), как Геннадий Цыганков, Владимир Петров и Виктор Жлуктов, всегда охотно принимающие силовую борьбу, даже в ее крайних формах, то, убежден, едва ли могли бы помочь соперникам все формы психологического воздействия – начиная от полицейских, сопровождающих нас на улицах, и кончая тактикой силового давления в трактовке Шульца-Кувалды и Ван Импа. В конце концов, как говорит в таких случаях Александр Мальцев, у соперников-забияк те же две руки, что и у нас. И если бы в этом матче решалась судьба серии, то, право же, я не удивился бы, если бы наши выведенные в предыдущих матчах из строя хоккеисты убедили доктора, что они абсолютно здоровы.

Хоккей – это многоборье, где успех приходит к той команде, хоккеисты которой сильнее в сумме всех слагаемых, составляющих хоккей, в технической и атлетической подготовке, в тактической эрудиции, в психологической устойчивости игроков. Уверен, что если «Флайерс» и превосходил в чем-либо ЦСКА, так это только в желании и умении вести силовую борьбу за рамками правил.

Не слишком хитрое искусство!

Знаю, что в драке мы могли бы и не уступить, но отвечать таким вот ударом на удар мы не хотели и не могли. И потому прежде всего, что не так воспитаны, у нас иное представление о нормах морали. И потому, что не драку и хулиганство ищем в хоккее.

Бесчисленные драки, удары исподтишка, стремление вывести соперника из строя, запугать его, давление, которое не укладывается в рамки какого-либо разумного принципа ведения игры, все это складывается в антихоккей, где класс хоккеиста уже ни при чем. Вот почему 11 января 1976 года создавалось ощущение, что нам противостоит не команда, где собраны хоккеисты, одни из которых более, а другие менее техничны, но какой-то робот, неудачно запрограммированный.

В Филадельфии фанатично относятся к своим игрокам, и выиграть там трудно. Но, разумеется, возможно. С точки зрения технической оснащенности, игроки «Флайерса» заметно, на мой взгляд, уступают хоккеистам других сильнейших клубов, например «Монреаль Канадиенс» и «Бостон Брюинз». И победы, которые приходят к этому клубу, во многом объясняются не только хорошей организацией игры, но и тактикой запугивания, умением вывести соперника из игры.

Кстати, дальнейшие события в чемпионате НХЛ и розыгрыше Кубка Стэнли показали, что я недалек от истины в своих оценках: «Канадиенс» весной уверенно переиграла «Флайерс» и буквально разгромила соперника в розыгрыше главного приза НХЛ: хоккеисты Монреаля выиграли четыре матча из четырех, и остальные три игры уже не понадобились.

Я знаю, что не только мы, но и заокеанские любители спорта с сожалением восприняли события, происшедшие в Филадельфии.

«Вашингтон пост» писала: «Возможно, «Флайерс» и сильнее… но, к сожалению, мы этого никогда не узнаем, и советские хоккеисты всегда будут иметь оправдание, почему они не показали всего, на что способны: они пытались спасти свою жизнь».

Этот матч мог стать праздником. А остался дурным воспоминанием в памяти.

Мы этого слова избегаем. Наверное, потому, что когда-то начало гулять по страницам нашей печати понятие «звездная болезнь».

Не знаю, как оно родилось. От хоккеистов постарше слышал я, что лет около двадцати назад появился фельетон о знаменитом футболисте, совершившем тяжкий, сурово наказуемый поступок. Фельетон был написан, рассказывают, блестяще, прочитали его, разумеется, все, и с тех пор слово «звезда», если речь шла о спорте, стало весьма непопулярным, почти ругательным. Звездой балета быть можно, звездой эстрады – тоже, но вот звездой хоккея или тем паче футбола…

И все-таки звезды в хоккее есть. Не только Орр, Эспозито, Кларк, Маховлич. Но и Третьяк, Мальцев, Васильев, Мартинец… Список можно продолжить.

Легко ли быть звездой?

Нет, конечно же нет!

И не только потому, что требуются талант (а это зависит не от нас!), колоссальное трудолюбие (здесь уже каждый из нас хозяин своей удачливости) и умение идти к цели, несмотря ни на что (при этом важно, чтобы оптимизм спортсмена дополнялся доверием тренера). Но и потому, что со звезды огромный спрос. И то, что тренеры прощают хоккеисту, скажем, из третьей тройки, они ни за что не простят мастеру из ведущего звена.

И, наконец, еще одно немаловажное соображение.

Отношение соперника.

Я не отношу себя к числу звезд, хотя не могу пожаловаться на недостаток хвалебных отзывов, на невнимание печати. Дело в ином – я вижу, как много у меня еще недостатков в игре, хотя от некоторых из них я уже, как мне кажется, избавился. Я вижу немало возможностей для повышения своего мастерства, вижу, над чем предстоит мне работать, и потому, повторяю, убежден, что мне еще далеко до совершенства.

Однако опыт, понимание хоккея, определенный класс уже есть, я выступаю в тройке «А» ЦСКА и сборной СССР и потому чувствую повышенное внимание опекунов.

К сожалению, в борьбе с ними (как и с собственными недостатками) я далеко не всегда на высоте.

Зимой 1975/76 года случилась со мной крайне неприятная история. Во время матча я ударил кулаком хоккеиста «Химика», моего бывшего партнера Владимира Смагина. Мы вместе с ним играли когда-то в «Звезде», потом в ЦСКА.

За этот проступок я был удален с поля на пять минут. Об инциденте много писали и говорили, и все, естественно, дружно осуждали меня. Справедливо осуждали. Я заслужил это всеобщее осуждение и оправдываться не хочу. Меня обсуждали на СТК – спортивно-технической комиссии федерации хоккея, я каялся, каялся искренне, говорил, что это в первый и в последний раз.

Но было мне и тошно, и вместе с тем обидно. Прощать мою грубость ни в коем случае, конечно же, не следовало, но и раздувать этот эпизод до такой степени тоже было несправедливо. Слушая, что говорили обо мне, я удивлялся. Говорили, что моя драчливость стала системой, что я постоянно нарушаю правила, спорю с судьями, считаю себя незаменимым и вообще позволяю себе черт знает что. Оставалось только недоумевать, когда же я забиваю, если только что и умею делать, так это драться.

Краски сгущали. И дело было не в педагогике, не в стремлении на моем примере показать, что у нас спрос со всех, независимо от титулов и званий, равный.

В том-то и дело, что спрос далеко не равный. Ошибется, нарушит правила игрок, далекий от сборной, никто и внимания не обратит, а ошибется кто-то из ведущих, так сейчас же начинаются разговоры, что такой-то зазнался, многое себе позволяет, считает себя незаменимым. А вы подумайте, нужно ли Фирсову или Мальцеву, Якушеву или Викулову драться, играть грубо, за рамками правил? Да нет, не нужно, у них и других аргументов хватает, чтобы выиграть дуэль у соперника, но случается, что и они грубят. Но я твердо знаю – не по своей воле идут они на такой путь ведения игры. Их провоцируют, им не дают играть, и, в конце концов Якушев или Мальцев «дают сдачу», потому что терпение лопается. И снова начинаются разговоры о звездной болезни.

Я обращаюсь к судьям – будьте, товарищи судьи, внимательны, вы же понимаете и любите хоккей не меньше нас. Так пожалейте же вы звезд! Играют они больше других, чаще партнеров выскакивают на лед: их посылают на площадку всегда, когда команде трудно. Их потому и чаще лупят, колотят. А они терпят – лучше получить еще один шрам, чем разговоры на год.

Я спросил однажды популярного судью, близкого к руководящим сферам нашего хоккея:

– Неужели вы не видели, что номер… уже несколько раз меня ударил, нарушая все правила?..

Судья ответил:

– А что он может против тебя сделать?..

Не знаю. Пусть эту задачу решают сам хоккеист и его тренеры. Пусть, в конце концов, пока проигрывает, а тем временем учится играть получше.

Или давайте запишем в правилах игры, что молодые, неопытные хоккеисты, которым не хватает технической подготовки и тактического кругозора, имеют право бить ведущих игроков сборной и клубов. Только пусть уж лучше вначале ударят. Перед матчем. А мешать играть все-таки не надо.

А пока правила игры едины, молодому или малотехничному игроку не позволено играть в другой хоккей.

Или – или. Или наши опекуны играют в рамках правил. Или мы имеем право постоять за себя. Только постоять. Большего не нужно – первыми мы драку не начнем. Мы и так сыграть можем.

Да, иногда я умышленно иду на грубость. Потому что – слаб человек! – надоедает терпеть, подставлять правую щеку, когда бьют по левой. Раз, второй тебя зацепят, потом попробуют у своих ворот, когда и шайбы-то еще близко нет, снести тебя с ног, причем стараются ударить в тот момент, когда судья отвернулся и смотрит в другую сторону. Ты, наивный, за шайбой следишь, за перемещениями партнеров, пытаешься предугадать направление развития атаки, а твоему опекуну наплевать на шайбу, он за судьей следит, и только тот отвлечется…

Но стоит дать сдачу, как выясняется, что судья все отлично видит: тебя тут же гонят с поля, а потом еще приглашают на СТК.

И наши соперники почувствовали тенденцию судей. Чуть какая стычка с игроком сборной, как они тут же показывают, что им больно.

А ведущих игроков тем временем бьют с тем же энтузиазмом.

Сосчитать шрамы – далеко остальным хоккеистам до игроков сборной. И не только потому, что мы играем с канадцами.

Однажды в матче ЦСКА с тем же «Химиком» удалили целую тройку: Александрова, Жлуктова и Викулова. Но едва ли найдется хоккеист, в том числе и в «Химике», который допустит мысль о том, что Викулов – грубиян. Володя избегает грязного хоккея, в подавляющем большинстве случаев не отвечает на удары, ну а уж если и вступит в схватку, то, значит, довели человека.

А «Химик», надо сказать, умеет порой это делать.

Терпеть не могу некоторых так называемых «тихих» спортсменов, нарушающих правила исподтишка.

Отличие ведущего хоккеиста от мастера заурядного, серенького заключается не только в разнице в уровне мастерства, в классе игры, но и в том, что в силу каких-то неясных мне причин тренеры и судьи снисходительны к середнякам.

Тренер хвалит такого хоккеиста едва ли не на каждой тренировке:

– Петров (или Гусев, или Лутченко, или Михайлов!). Бери пример с… Смотри, как старательно, как добросовестно выполняет он упражнение! Вот и ты так должен работать на тренировке!..

А чему нужно учиться у партнера, играющего в третьем звене или пока еще только мечтающего попасть в это звено, Петров или Лутченко в толк не возьмут. Лутченко промолчит, Петров ввяжется в спор, реакция будет разной, но смысл замечания тренера непонятен: ведь и сам он, и ведущий хоккеист, и новичок одинаково хорошо понимают, что брать пример нужно не знаменитому хоккеисту, а дебютанту команды.

Но вот начинается матч, удачи хоккеистов чередуются с промахами, и если середнячок упустит шанс, то тренер только вздохнет, если же оплошает кто-то из лидеров команды, то наставник обязательно скажет, что стыдно не использовать такие благоприятные ситуации, не забыв, конечно же, напомнить о необходимости старательно тренироваться.

Игрок средний, из тех, что на вторых ролях, может многое себе позволить. Если он нарушит режим, то тренер пожурит его, а если и накажет, то не слишком строго.

Хоккеист должен мечтать об успехах. Должен стремиться быть на первых ролях. Плох тот спортсмен, который не мечтает стать чемпионом, не мечтает одолеть, превзойти своих соперников. Однако…

Я не знаю, где грань между честолюбием и тщеславием, но знаю, что нехорошо специально обращать на себя внимание.

Забросив шайбу, я не вздымаю вверх торжествующе свою клюшку. Не первый гол и, надеюсь, не последний.

Можно радоваться, торжествовать, забросив последнюю, решающую шайбу, которая приносит команде звание чемпиона мира или страны, олимпийского чемпиона. Но стоит ли радоваться, забив гол в начале сезона, когда все еще впереди, когда ждут команду и тебя вместе с ней и удачи, и огорчения? Да и о сопернике подумать надо. Его чувства понять нужно. Так зачем эта демонстративная радость?

Не считаю себя звездой и потому, что отношение мое к хоккею далеко не безупречно.

К сожалению, не раз подводил я и тренеров, и команду, и себя.

В конце лета и начале осени 1975 года игра у меня шла легко и все получалось отлично.

Мы выиграли два турнира, на мемориале Чкалова в Горьком я получил приз лучшего нападающего.

Затем хоккеисты ЦСКА выступали в Риге, в одной из подгрупп розыгрыша кубка газеты «Советский спорт», армейцы заняли первое место, и я снова получил приз лучшего нападающего.

Каюсь, в этот момент я начал немного переоценивать свои силы, решил, что все теперь получается.

Я полагал, что высокую спортивную форму, необходимую для трудного олимпийского сезона, я уже набрал и теперь могу дать себе некоторое послабление.

В начале сезона в календарных матчах чемпионата страны я выступал неважно, армейцы начали терять очки, слабо – в основном из-за меня – играла и наша тройка, я ссылался на травмы, они и вправду были, но правда заключалась и в том, что прежде они мне не мешали. Причина неудач была в другом – в том, что я был далек от соблюдения строгого спортивного режима.

Меня вывели из сборной, команда поехала в Чехословакию без меня, было и стыдно, и обидно сидеть у телевизора: я знал, как трудно играть в Праге, и тем не менее подвел товарищей.

Наша сборная выиграла оба матча, и мне вдруг особенно ясно стало, что команда может обойтись без меня и на Олимпийских играх, если выигрывает у главного соперника на его льду.

Незаменимых мастеров нет – это не слова, это факт, который я осознал, наблюдая за матчами в Праге.

Пришлось усиленно тренироваться с теми армейцами, что остались в Москве. Понимал, что авторитет завоевать труднее, чем утратить.

Спустя месяц меня вернули в сборную, на турнире «Известий» я старался вовсю и стал лучшим бомбардиром.

Однажды я понял, что хоккеист – и как мастер, и как личность – являет собой некую равнодействующую всех тех влияний, что оказывают на него его тренеры. Я имею в виду многих спортивных педагогов и наставников – и тех, кто работает с мальчишкой, а потом юношей в клубных командах, и тех, кто помогает спортсмену совершенствовать его мастерство, когда он выступает в чемпионате города, республики, страны, и тех, кто возглавляет сборные Советского Союза.

И если вы присмотритесь к игре Александра Мальцева, Владимира Шадрина, Бориса Михайлова, то сможете увидеть плоды труда многих тренеров.

Кто этот человек – тренер? Каким он должен быть? На эти вопросы одним словом не ответишь, однозначного ответа не подберешь.

Тренер должен быть и специалистом, и администратором, и тактиком, и педагогом, и психологом, и философом. Тренер один во многих лицах – это человек многих профессий, оговорюсь сразу, очень трудных профессий, ибо каждая из них прямо и непосредственно связана с общением с массой людей, с их воспитанием, умением строить отношения с популярными, знаменитыми людьми, причем характер у многих из них далеко не ангельский. Известно, что работать с людьми труднее, намного сложнее, чем со станками или машинами. Этим я и объясняю, что большие коллективы, спортивные команды первой и высшей лиг и в хоккее, и в футболе, и в баскетболе возглавляют в последнее время два, а то и три тренера.

У каждого спортивного педагога, как и у каждого человека, есть свои сильные, есть, вполне понятно, и слабые стороны. Но у тренера они более обнажены, чем у человека любой другой профессии. Тренер, как и учитель, сдает экзамены каждый день, а не только в дни чемпионата страны или Олимпийских игр.

Мне повезло, я работал со многими крупными специалистами и педагогами, внимательно к ним присматривался и прислушивался, и все-таки я не рискую дать ответ, сказать, что тренер призван быть таким, например, как Анатолий Владимирович Тарасов или Борис Павлович Кулагин, Константин Борисович Локтев или Аркадий Иванович Чернышев. Да и ужасно было бы, если вдруг все тренеры стали бы походить на одного из знаменитых этих специалистов хоккея. Потому и отличаются команды, потому и исповедуют они разный стиль игры, что их тренеры непохожи один на другого.

Команда – это более или менее удачное воплощение замысла тренера, и у каждого хоккейного педагога та команда, которую он мечтал создать или, по крайней мере, которую он заслужил.

В силу разных причин положение тренера в хоккее более стабильно, нежели в ближайшем собрате популярнейшей игры – в футболе. Наши ведущие специалисты работали в своих клубах по десятку, а то и более лет, а Аркадий Иванович Чернышев бессменно возглавлял столичное «Динамо» около четверти века. На протяжении многих лет трудно было представить себе ЦСКА без Анатолия Владимировича Тарасова, воскресенский «Химик» без Николая Семеновича Эпштейна, рижское «Динамо» без Виктора Васильевича Тихонова.

Тренеры определяли лицо своих команд, их игровой почерк, складывающийся, формирующийся годами. И потому правомерным представляется истина: хоккейная команда – это ее тренер.

Уходит спортивный наставник, и игра команды меняется. Иногда – постепенно. Иногда – сразу, немедленно.

В 1972 году чемпионат мира впервые проводился отдельно от Олимпийских игр.

Я говорил уже, что на Белых играх в Саппоро в сборной СССР, ставшей олимпийским чемпионом, Борис Михайлов и Владимир Петров выступали вместе с Юрием Блиновым, а я играл в составе так называемой системы пятерки, где выступали не привычные два защитника и три нападающих, а центральный защитник (стоппер), два полузащитника и два нападающих. Этими нападающими были Владимир Викулов и я, а полузащитниками – Анатолий Фирсов и Геннадий Цыганков.

Сыграли мы в Саппоро как будто неплохо.

Чернышев и Тарасов, вдвоем руководившие сборной бессменно с 1963 года по февраль 1972 года, подали заявление об отставке. Маститые тренеры хотели уйти красиво, непобежденными: возглавляемая ими команда выиграла подряд три Олимпиады и девять чемпионатов мира.

Отставка была принята.

Сборную возглавили Всеволод Михайлович Бобров и Николай Георгиевич Пучков.

И вот эта смена капитанов, стоящих у штурвала сборной, особенно убедительно показала, как велика роль тренера в команде.

Мой партнер по матчам в Саппоро Анатолий Фирсов в Прагу не поехал. Тренеры решили не включать его в состав сборной.

Вместо Фирсова играл Александр Мальцев, а Цыганков стал выступать не как полузащитник, регулярно подключающийся к атаке, а как защитник.

Саша Мальцев намного моложе Анатолия Фирсова, в его игре было больше страсти, азарта, но у него в ту пору было меньше игровой практики, опыта, умения разобраться в происходящем, меньше житейской мудрости.

Фирсов играл оттянутым нападающим, вторым хавбеком, а Мальцева неудержимо тянуло вперед, ему хотелось забивать голы, играть на острие атаки, это естественно – он прирожденный нападающий. И потому кому-то из нас – то Викулову, то мне – приходилось оставаться вместо Саши сзади, помогать своим защитникам.

Саша получил приз лучшего нападающего чемпионата мира. Викулов стал самым результативным нападающим.

А в общем, слаженной игры не было, хотя нельзя сказать, что мы обижались друг на друга или мало помогали друг другу. Но то ли мы излишне старательно играли друг на друга, то ли, наоборот, каждый из нас проявлял ненужную инициативу и брал всю игру на себя, до сих пор точно сказать не могу, но сыграли мы в Праге не так, как могли бы. Да и в обороне действовали неважно.

Смена тренеров не могла не отразиться на игре. Времени сыграться у нас не было, а до этой поры мы вместе никогда не выступали. Замена Фирсова Мальцевым изменила и тактику действий звена, которую мы осваивали, готовясь к Олимпиаде в Саппоро, и конкретный рисунок игры.

Если я прав, утверждая, что каждый хоккеист – это не что иное, как равнодействующая всех тех влияний, которым подвергался он, работая с разными тренерами, то удивительно ли, что, несмотря на все внешние различия в игре, в сущности, в главном – в понимании основных принципов игры – мы схожи: Мальцев и Харламов, Викулов и Михайлов. Мы хоккеисты почти одного поколения и проходили хоккейные школы и университеты у одних и тех же тренеров: у Чернышева и Тарасова, у Кулагина, Локтева, Юрзинова, Тихонова.

Я начал учиться у больших тренеров еще до того, как меня включили в сборную страны, и потому я получил, конечно же, немалое преимущество перед теми моими коллегами, кому не довелось работать с первоклассными специалистами хоккея.

Мальчишкой попал я в ЦСКА, кузницу первоклассных мастеров. С нами возились не только те тренеры, что прямо отвечали за детские команды, но и их более опытные коллеги, работающие с мастерами. Они опекали юных спортсменов, контролировали их учебу, поддерживали, если что-то не получалось, и мы росли быстрее наших сверстников. Общеизвестно, что в ЦСКА собраны лучшие тренерские кадры и лучшие игроки.

Вспоминая своих тренеров, не могу не начать с первого наставника и учителя – Виталия Георгиевича Ерфилова.

Ерфилов в высшей степени интересно и добросовестно работал с мальчиками и юношами, в частности со мной. Он терпелив, внимателен к ребятам, его не выводили из себя ни наша бестолковость, ни нарушения дисциплины, ни капризы будущих армейцев. Про таких тренеров, как Виталий Георгиевич, говорят, что они обладают хорошим глазом. Володя Лутченко, Владислав Третьяк, Вячеслав Анисин, Александр Бодунов, Юрий Лебедев – все они прошли через руки Ерфилова.

Заботливый, душевный человек. Когда я пропустил пару тренировок, он сразу же приехал домой узнать, не заболел ли я. Ерфилов постоянно интересовался нашими отметками, взаимоотношениями со школой и учителями. Его волновали наши занятия не в общем и целом, а вполне конкретно. Он следил за отметками по всем предметам.

Знаю, что многие ребята относились к Виталию Георгиевичу как к одному из членов семьи.

Многим обязан я Борису Павловичу Кулагину. Именно он увидел во мне какие-то задатки для игры в хоккей, именно он решил, что я хорошо сдал мой первый экзамен в спорте.

Кулагин научил меня многому. Но главное – исподволь приучил к трудолюбию, приучил переносить нагрузки, без которых немыслим сегодняшний хоккей.

Когда я был мальчиком, то считал, что хоккей – это вечный счастливый праздник, где исключены будни и где единственное огорчение – проигрыш твоей команды. Игра всегда была в радость, тренировки требовали немного сил и времени. Хоккей был в ту пору для меня лишь прекрасным увлечением. Необязательным увлечением.

Но когда я подрос, окреп, когда стали приглашать меня в команду мастеров, то я вдруг столкнулся с совершенно иными требованиями к себе, здесь были иные по содержанию тренировки, чрезвычайно объемные тренировки, и потому Борис Павлович не раз напоминал мне, что хоккей – это не только сбор урожая, что, конечно, само по себе тоже требует немало сил, но и посадка, уход за будущим урожаем. Это труд на тренировках, нелегкий труд, постоянный труд.

Александр Зайцев как-то говорил, что Ирине Родниной и ему пишут девочки и мальчики. Письма проникнуты восторгом и легкой завистью. Жизнь, мол, у вас – праздник: лед, цветы, овации, переполненные стадионы, путешествия, разные страны и разные города. И далее Александр жаловался, что, сколько бы они ни напоминали, что ледовый олимпийский бал длится пять минут, а подготовка к нему – месяцы и годы, почему-то юные поклонники спорта этому не верят. Не верил до поры до времени рассказам о громадных нагрузках большого спорта и я, думал – запугивают на всякий случай тренеры, но вот пришел в команду ЦСКА, потренировался, присмотрелся, поговорил с тренерами и понял, что знал хоккей, в сущности, прежде лишь понаслышке.

Борис Павлович Кулагин объяснил мне постепенно, что любовь к хоккею – главное условие будущих успехов, но вместе с тем нужны и другие качества – прежде всего трудолюбие.

– Вдохновение закреплено соленым потом, максимальной самоотдачей хоккеиста. Нужно научиться себе во многом отказывать, не поддаваться слабостям, искушениям, согласиться на добровольное самоограничение – большой спорт снисхождения не знает и поблажек не дает никому. Сегодня у школьного твоего друга день рождения, отказаться прийти нельзя – не в том дело, что неприлично, а в том, что тебе и самому хочется увидеть друзей, тебя, ты знаешь, ждут. Дружба и спорт не должны исключать друг друга, но если ты пришел в гости, то заставь себя отказаться от второй рюмки, от лишнего часа пребывания в приятной и интересной тебе компании. Не потому, что ты боишься тренера – Тарасова или меня, а потому, что завтра трудная тренировка и ты почувствуешь сам все излишества проведенного накануне вечера…

Тренер убеждал меня, что отказываться от простых и обычных житейских радостей нужно не ради некоего абстрактного самоограничения, а во имя реальной цели: хорошей подготовки к каждому матчу, чемпионату, сезону.

– Плохо поработал на тренировке, – втолковывал мне Кулагин, – это шаг назад. Тренировка должна давать и дает больше, чем сама игра. В матче встречаются разные соперники, от спортсмена для победы требуется разная отдача, порой желание и готовность бороться притупляются: играя вполсилы, команда добивается победы. В таком случае мастерство спортсмена не растет: от него не требуются дополнительные усилия.

Борис Павлович умеет подойти к каждому игроку индивидуально, он тонко учитывает особенности характера спортсмена.

Самый убедительный пример педагогического мастерства Кулагина – команда «Крылья Советов». История ее взлета – это летопись достижений Кулагина.

Когда, демобилизовавшись из армии, Борис Павлович принял «Крылышки», команда играла ни шатко ни валко. На медали не рассчитывала, высшую лигу не покидала. И вот началось обновление коллектива.

Один за другим появлялись в «Крылышках» новые игроки.

Что же это были за хоккеисты?

Не считал, когда команда стала чемпионом страны, не считаю и сегодня, когда страсти и споры вокруг успеха «Крылышек» поутихли, что команда эта по своему составу была, как писали некоторые журналисты, якобы сильнее армейцев или, как выражались спортивные обозреватели, лучше сбалансирована.

Нет, хоккеисты Кулагиным были подобраны приличные, но никак не выдающиеся, не было в «Крыльях Советов» мастеров масштаба Якушева или Лутченко, Мальцева или Гусева, но чемпионами они все-таки стали.

Стали благодаря настойчивости, самолюбию, педагогическому искусству Бориса Павловича. Он собрал игроков, которые по тем или иным соображениям не устраивали другие клубы, собрал «безнадежных», «неперспективных». Он нашел ключ к двум десяткам хоккеистов, к каждому характеру. И спустя два года команда завоевала золотые медали.

Методы тренировочной работы оказались продуктивными – это, конечно, главное. Дело ведь не только в словах, в умении Кулагина убеждать, уговаривать, успокаивать своего подопечного. Команда интересно работала, интересно, по-своему играла, не робела перед знаменитыми соперниками.

Тренеру удалось доказать всем своим с бору по сосенке собранным безнадежным хоккеистам, что у них большое будущее. У каждого. Ребята поверили в себя, поверили в возможность стать чемпионами. И стали сильнее, чем могли быть, сильнее самих себя. Поверили, что могут играть не хуже, чем хоккеисты сборной, и сами могут попасть в сборную, могут обойти ЦСКА.

Доверие – это ветер под крылья, и «Крылышки», стараясь не подвести своего тренера, взлетели высоко.

Умение Бориса Павловича объяснять хоккеисту что к чему я почувствовал особенно хорошо осенью 1972 года.

Проводилась первая серия игр советских хоккеистов со сборной НХЛ. Четыре матча сыграли мы в Канаде, четыре должны были провести в Москве.

Нашу команду возглавляли Всеволод Михайлович Бобров и Борис Павлович Кулагин. Я играл в звене, где моими партнерами были Владимир Викулов и Александр Мальцев.

Матчи складывались трудно и приносили неожиданные результаты: команды побеждали на чужом поле и проигрывали на своем льду. В Канаде мы выиграли два матча, один проиграли и еще в одном была зафиксирована ничья. В Москве мы начали с победы, а во втором поединке уступили сопернику. В этой игре я получил травму и в третьей встрече не участвовал: вместо меня с Мальцевым и Викуловым играл Евгений Мишаков. Канадцы выиграли матч, и по числу побед сравнялись с советской командой.

В последнем, решающем матче я играть не мог – мешала больная нога.

И вдруг ко мне приходит Борис Павлович Кулагин:

– Валера, надо поговорить…

Начал Кулагин издалека. Рассказал о травмах, которые преследовали его, когда он еще выступал на хоккейной площадке. А потом неожиданно спросил:

– Повышается настроение перед матчем со «Спартаком», если вдруг узнаешь, что не смогут по какой-то причине играть против ЦСКА Шадрин и Якушев?

Я кивнул.

– Вот-вот, – обрадовался Борис Павлович. – Значит, ты согласен, что отсутствие лидеров команды – это своеобразный допинг для соперника?

Я, конечно, был согласен. Давно заметил, что если дадут тренеры армейцев передохнуть нашему вратарю Владиславу Третьяку, то соперники начинают играть с тройным усердием и тройной старательностью – раз нет Третьяка, значит, у ЦСКА можно выиграть.

– Так не будем давать с тобой этого допинга канадцам. Они тебя знают и опасаются больше, чем других. Потому и нужно, чтобы ты вышел на последний матч. Сыграешь вполсилы, как-нибудь – уже хорошо. Они же не догадываются, что ты сегодня будешь играть не так, как обычно? Осторожненько катайся, на столкновения не иди… Пойми мое положение, когда-нибудь и ты станешь тренером… Сегодня нужно твое имя.

И я вышел на последний матч с канадцами.

Тот давний разговор с Борисом Павловичем я вспоминал весной 1976 года, когда наша сборная, возглавляемая Кулагиным, отправилась в Катовице на чемпионат мира по хоккею.

Вместе с нами не было Владимира Петрова и Александра Гусева. Тех хоккеистов, которых побаиваются все наши соперники.

Вот и угадай мысли и настроение тренера…

Но я возвращаюсь к своей молодости, с благодарностью вспоминаю уроки Кулагина, беседы с Кулагиным, объяснявшим мне, как важен труд в большом хоккее.

Включаясь в компанию к Михайлову и Петрову, я был уже психологически подготовлен к трудностям, что ждут меня в основном составе, к колоссальным нагрузкам, принятым в ЦСКА.

Попав в основной состав, я понял сразу же – здесь иные требования и иная дисциплина. Жесткая дисциплина. И дело не только в том, что это армейский клуб, как порой объясняют положение дел в нашей команде люди, не слишком сведущие в хоккее. Мы исповедуем дисциплину, обусловленную не одними лишь уставами. В лучшей команде любительского хоккея дисциплина иного рода. Да, утром мы встаем, как это предусмотрено временем подъема, и идем спать после отбоя. Но есть ли клубы в хоккее, футболе или регби – и в нашей стране, и в Чехословакии, и в Канаде, и в Англии, – где бы спортсмены, собравшись на предматчевый сбор, не подчинялись строгому распорядку дня, где бы тренеры не требовали неукоснительного соблюдения режима?!

Я говорю о другой дисциплине. Об отношении к хоккею, о выполнении хоккеистом своих обязанностей на площадке. Я говорю о преданности хоккею, о строжайшем выполнении установок тренера на матч, о тактической, игровой дисциплине.

Анатолий Владимирович Тарасов предельно требователен во всем, что так или иначе связано с хоккеем, и потому любое отклонение от правил, норм, традиций армейского клуба, любая, как он считает, измена хоккею строго наказываются. И если во время тренировки, в минуты выполнения какого-то упражнения хоккеист (неважно – новичок или семикратный чемпион мира!) позволит себе передышку буквально в десяток секунд, не предусмотренную тренером, а Тарасов увидит, что игрок расслабился, то этому мастеру, даже если он хотя бы и, повторяю, трижды олимпийский чемпион, житья на тренировке уже не будет.

Однажды во время занятий развязался шнурок у моего ботинка. Я остановился, нагнулся, чтобы завязать его. Тарасов увидел, что я на несколько мгновений выключился из тренировки. Тут же помрачнел и перешел на «вы» – высший признак недовольства:

– Вы, молодой человек, украли у хоккея десять секунд, и замечу, что вы их никогда не наверстаете…

Хорошо, если этим выговором и кончится. А то ведь может несколько дней и не разговаривать.

Эпизод этот довольно показателен. Без труда мог бы припомнить дюжину других. Анатолий Владимирович дорожит временем тренировки, временем, проводимым в хоккее, и требует такого же, как он однажды сказал, святого отношения к нашей любимой игре и от спортсменов.

Я попал к Тарасову, когда только начинал формироваться как мастер, играл и тренировался под его руководством многие годы и в ЦСКА, и в сборной страны. Именно этот тренер сыграл решающую роль в моей спортивной судьбе, и потому и я, и мои партнеры чаще всего вспоминаем именно его. И нет ничего удивительного, что самое большое место на этих страницах занимает Анатолий Владимирович.

На занятиях, проводимых Тарасовым, не было пустот, простоев. Он всегда полон идей, порой весьма неожиданных, полон новых замыслов, которые нужно проверить сегодня, сейчас же, не откладывая на потом.

Анатолий Владимирович приходит на занятия с новыми упражнениями. Все, что будем осваивать мы на льду, он разъяснил нам перед началом тренировки, переспросил, понятно ли, зачем то или иное упражнение, понятно ли, как его выполнять. И потому, еще не выходя на лед, еще в раздевалке, мы знаем порядок выполнения заданий, нам все ясно, и потому не дай бог кто-нибудь начнет отвлекаться от тренировки.

На льду Тарасов – маг, волшебник. Уже несколько поколений хоккеистов называют его великим тренером, чей авторитет, глубина суждений о хоккее не подлежат сомнению. Под его руководством команда ЦСКА почти два десятка раз становилась чемпионом Советского Союза, думаю, только специалисты-статистики смогут точно сказать, сколько чемпионов мира вырастил Анатолий Владимирович в армейском клубе, сколько мастеров из других команд, признанных, опытных мастеров, едва ли не заново открывали для себя хоккей, сталкиваясь с Тарасовым, работая с ним в сборной страны.

Он приходит с новыми идеями не только на каждую тренировку, новые мысли и идеи обуревают его и перед каждым матчем. С каждым соперником команда Тарасова стремится играть по-разному. И если даже нам предстоят почти подряд два матча с главным нашим соперником – «Спартаком», даже если армейцы накануне выиграли, то и на второй матч, мы не сомневаемся, Тарасов предложит новый план действий.

Хотел бы, чтобы меня правильно поняли. Тактическая, игровая дисциплина – высший в толковании нашего тренера закон хоккея, но в то же время мы призваны, мы обязаны, мы должны творить, импровизировать.

Начинается матч. Все игроки еще под впечатлением напутствий тренера. Все играют строго в соответствии с планом на матч, все идет как надо, и все-таки… не так. Инициатива у нас, вратарь соперника загружен работой до предела, а счет по-прежнему не открыт.

Звучит команда «Смена!».

Усаживаемся на скамейку. На лед через бортик перемахнули Викулов, Фирсов, Рагулин.

Тарасов встает со стула, подходит к нам – вся тройка сидит вместе.

– Вы не роботы, – убеждает Петрова, Михайлова и меня Тарасов. – Вы – художники, артисты. Вы все знаете в хоккее. Так решите, как играть сегодня, сейчас. Каждый должен быть сам для себя тренером. Сам должен решать, как именно выполнить задание. Больше хитрости! Соперник у вас сегодня доверчивый…

Любимый вопрос – а что ты внес в предложенное тебе задание? Непросто новичку угадать, уловить грань между верностью истине и правом на домысел. Но этому Анатолий Владимирович учит настойчиво, день за днем, сезон за сезоном, пока наконец хоккеист не научится великолепно импровизировать в рамках игрового задания.

Не прощает трусости, лени, халатного отношения к игре. Когда кто-то в пылу схватки заведется, нарушит правила, то тренер не будет особенно строг, если хоккеист этот был смел, решителен, но если кто-то сыграет сверхосторожно, трусливо, если кто-то испугается идти на единоборство с могучим и решительным соперником, а потом, исправляя свой промах, полезет драться, то уж такому-то хоккеисту достанется по первое число.

Анатолий Владимирович любит сравнивать хоккей с боем. Он считает, что в спорте действуют те же нравственные и психологические законы: каждый имеет право рассчитывать на помощь партнера, товарища, и никто не имеет права подвести друга. Не устоит, не выдержит напряжения схватки один – образуется брешь, залатать которую в ходе боя трудно.

Максимализм знаменитого тренера не знает пределов. И он не ограничивается рамками, бортами хоккейной площадки: вся жизнь, весь быт, настаивает Анатолий Владимирович, должны быть подчинены хоккею. Исключений из этого правила для настоящего мастера нет. И не может быть.

У меня не шел бросок. Бросал я хотя и неожиданно и точно, но не сильно. Тренер сказал, что в те минуты, когда в руках у меня нет клюшки, я должен заниматься с теннисным мячом: постоянно сжимать и разжимать его, вырабатывая силу рук. С тех пор я не расставался с теннисным мячом, но однажды, когда я шел в столовую из своей комнаты, Тарасов увидел, что мяча в руках у меня нет.

– А где мяч?

– Но я же обедать иду, руки сейчас заняты будут…

Анатолий Владимирович обиделся:

– Куда бы ты ни шел, мяч должен быть с тобой. И в столовую, и в театр… Ты же пока не за столом…

Когда проходишь мимо нашего тренера, то как-то невольно обращаешь внимание на себя, на свой внешний вид. «Культура поведения, умение вести себя, аккуратно одеваться, – говорил нам Анатолий Владимирович, – влияют на класс игры».

Заниматься с Тарасовым было интересно. Хотя и трудно. Очень трудно. Но усилия наши окупались, и это бесспорная истина для каждого хоккеиста, который учился у Тарасова.

Многоопытный тренер замечает все, и это помогает спортсмену. Когда я был помоложе, Анатолий Владимирович буквально после каждого матча находил у меня недостатки, и я порой удивлялся перед началом разговора: неужели опять что-то не так? Ведь ЦСКА выиграл крупно, а наше звено набросало кучу шайб. Однако Тарасов снова недоволен – сыграл я, как он любит выражаться, подходяще, но вот…

Сегодня он говорит, что я мало маневрировал.

Через два дня выясняется, что маневр у меня стал лучше и интереснее, но вот не использовал я пока смену ритма.

Потом тренер обращал внимание на то, что я выдал всего лишь два точных паса во время обводки, то есть когда соперник не ожидает передачи шайбы партнеру.

Перед каждым матчем Тарасов умело настраивал команду в психологическом плане. Правда, иногда он, на мой взгляд, перебарщивал. То подробно, с энтузиазмом говорил о вещах, слишком хорошо известных, то начинал призывать нас отдать все силы, не жалеть себя, когда мы и так уже готовы сокрушить соперника, решить исход мачта в ближайшие пять-семь минут.

Но это частности. Главное – искусство Тарасова убеждать коллектив.

В общем-то, нас удивить трудно: соперника мы знаем, кажется, наизусть – и с «Химиком», и со «Спартаком», и с «Крылышками», и со сборной Швеции или Канады мы играли множество раз, и потому порой перед началом подготовки к матчу, перед установкой на игру настроены скептически – что бы ни говорил тренер, мы все это знаем. Знаем, как силен «Спартак» и как сильна сборная Чехословакии. Знаем, как важно сыграть против них без ошибок в обороне. И тем не менее Анатолий Владимирович нас нередко чем-то удивлял. Он неожиданно, в самую неподходящую минуту говорил не о силе соперника, а о его уязвимых, слабых местах. Перед матчем с чехословацкими хоккеистами, нашими извечными соперниками, тренер говорил не о том, как следует нейтрализовать звено Холика или Мартинеца, не о том, как важен предстоящий матч – победа приносит нам золотые медали (это мы знаем не хуже тренеров, журналистов и болельщиков), а лишь о тех слабостях, что подметил он накануне, наблюдая за тренировкой или игрой нашего конкурента.

А вот перед встречей с соперником слабым Анатолий Владимирович ничего не говорил о тех хоккеистах, против которых мы сейчас будем играть. Он предавался… воспоминаниям. Припомнив несколько эпизодов из матчей, сыгранных в прошлом сезоне или пять лет назад, матчей, где наших общепризнанных асов подвела несобранность, он вдруг так расписывал мощь, коварство хоккеистов «Сибири» или сборной Швейцарии, что у молодых игроков едва ли не начинали от волнения предательски дрожать коленки: такой сильной рисуется команда, с которой нам предстоит вечерний матч. И вот ЦСКА или сборная СССР выходит на лед и начинает так, будто сегодня решается судьба медалей. В результате уже в начале матча мы обеспечиваем себе столь солидное преимущество, что тренеры в третьем периоде начинают экспериментировать, что-то проверять, готовясь к послезавтрашней встрече.

Но если в пределах хоккейной площадки Анатолий Владимирович, безусловно, наивысший судья и авторитет для всех хоккеистов – и новичков, и ветеранов, то за ее пределами начинается брожение умов. Здесь существуют разные точки зрения. Одни полагают, что Тарасов абсолютно прав во всех конфликтах с игроками – это, мол, публика такая, им только сделай поблажку, сразу на голову сядут. Другие же, и их больше, полагают, что требуется более внимательное отношение к игроку, умение прощать человеческие слабости. Если уж не прощать, то хотя бы понимать.

Конфликты Анатолия Владимировича с хоккеистами – не редкость. И в этом нет тайны. Все, кто интересуется хоккеем, слышали о них.

Я готов понять обе стороны. И тренера. И игроков. Понятна требовательность тренера, его фанатизм, безграничная и безмерная любовь к хоккею. Понятно его желание, его стремление требовать такого же отношения к хоккею и от спортсменов. В конце концов, он подает личный пример такого беззаветного служения хоккею – я взял популярнейший термин из лексикона Анатолия Владимировича. Но… не каждому такой максимализм по плечу.

Фанатизм порой утомляет.

С Анатолием Владимировичем и интересно, и тяжело. Очень тяжело. С ним не расслабишься, не пошутишь вволю: чувствуешь себя все время каким-то скованным. И все разговоры в конечном счете сводятся к хоккею – вольные темы в присутствии знаменитого тренера кажутся неуместными и самому себе, и оттого… устаешь. Хочется расслабиться, забыть о хоккее.

А завтра тренировка Тарасова, и идешь на нее с тем же интересом, как и год, как и два, как и пять лет назад.

Кто-то счастливо придумал соединить усилия столь диаметрально противоположных, столь невообразимо разных людей и тренеров, как Анатолий Владимирович Тарасов и Аркадий Иванович Чернышев.

Вроде бы они безоговорочно исключают один другого. Они абсолютно несхожи и несовместимы. Кажется, нет у них и не может быть ничего общего. И все-таки их сила – в единстве, в поразительно удачном дополнении друг друга.

Я не берусь судить, как, каким путем приходили они к единому мнению о составе, который отправится в Любляну, Гренобль или Стокгольм, я не знаю, что предшествовало той минуте, когда они объявляли план игры на предстоящий матч, когда высказывали нам замечания, давали советы – знаю только одно: они выступали единым фронтом. Как люди, у которых совпадают точки зрения по всем вопросам. Как единомышленники.

Аркадий Иванович в отличие от Анатолия Владимировича легко отходит, он мягок, вежлив, неизменно спокоен – по крайней мере внешне. Он всегда сдержан и корректен. Чернышев умело успокаивает хоккеистов, смягчает темпераментные, порой излишне резкие тирады коллеги, он весьма осмотрителен в выборе выражений и, кажется, никогда ничего не делает и не говорит, не взвесив предварительно все возможные «за» и «против». Разумеется, я знаю Аркадия Ивановича значительно меньше, чем Анатолия Владимировича, он работал с нами, армейцами, только в сборной, тогда как Тарасова мы видели изо дня в день, и потому рассказываю о нем с меньшей степенью уверенности, чем о его коллеге.

Аркадий Иванович внимателен к игрокам, живет их заботами, к нему приходили высказаться, как говорится, «излить душу» и в тех случаях, когда причиной огорчений были дела вовсе и не хоккейные. Он выслушает с видимым интересом и вниманием – это всегда важно: чувствовать, что твои жалобы или сомнения не в тягость собеседнику, не отвлекают его от более важных дел. Громадное достоинство Чернышева – умение дать совет в такой форме, будто бы ты сам додумался до этого решения.

Главный принцип Аркадия Ивановича, лейтмотив всего его поведения, отношений с людьми – спокойствие. Он иначе настраивает ребят перед матчем, искусно снимает неизбежное психологическое напряжение, вносит некую утишающую, если можно так выразиться, струю.

В 1969 году наша тройка дебютировала на чемпионате мира, сыграли мы, по общему мнению, успешно, но ошибок у нас было, конечно же, немало, и одна из них, моя, имела весьма печальные последствия.

Матч второго круга между командами СССР и Чехословакии представлялся решающим для исхода всего турнира. В первом круге мы проиграли нашим друзьям, но и они, в свою очередь, уступили сборной Швеции. Наша же команда обыграла «Тре Крунур», и потому после первого круга все три сборные, как по набранным, так и по потерянным очкам, были в равном положении.

То был последний перед долгим перерывом чемпионат, в котором принимала участие команда Канады, однако заокеанские хоккеисты проиграли свои матчи первого круга (как, впрочем, забегая вперед, и второго) всем трем сильнейшим европейским командам.

Вот почему при равенстве положения всех лидеров матчи второго круга приобретали вдвойне важное значение.

Поединок начался для нас неудачно. Чехословацкие хоккеисты вели 2:0, затем ценой громадных усилий наша команда отыгралась, счет стал ничейным (шайбы забросили я и Анатолий Фирсов), а в третьем периоде, когда до конца встречи оставалось всего 12 минут, случилось непредвиденное. Шайба была у нас, потом кто-то из моих партнеров передал ее мне, я передержал шайбу, как говорят в таких случаях, «завелся», потерял ее в нашей зоне, и чехословацкие хоккеисты забили нам третий гол (это сделал защитник Хорешовски). Решающий гол. Наша команда рванулась отыграться, все помчались вперед, и спустя 140 секунд Ярослав Холик забросил четвертую шайбу в наши ворота. Потом Александр Рагулин отквитал один гол…

Сборная СССР потерпела поражение.

В нашей раздевалке после матча царила гнетущая тишина. Ужасная тишина. Никто из ребят не упрекал меня, кто-то даже, проходя, постучал клюшкой по щитку – не расстраивайся, мол, не убивайся, всякое случается.

Я протирал коньки и думал о матче, о том, что случилось. Из-за меня, из-за моей непростительной ошибки.

Мне было стыдно. Из-за меня проиграли матч. Из-за меня проиграли чемпионат мира. Шесть раз подряд – с 1963 по 1968 год – становились наши ребята чемпионами мира, и вот цепочка побед нарушается, рвется. Из-за меня рвется. Из-за меня, мальчишки, станут не чемпионами, а экс-чемпионами мира – бывшими, вчерашними чемпионами Анатолий Фирсов и Вячеслав Старшинов, Александр Рагулин и Виталий Давыдов, Виктор Кузькин и Владимир Викулов.

От обиды у меня непроизвольно потекли слезы.

В эту секунду ко мне подошел Аркадий Иванович и абсолютно спокойно, вроде бы даже не утешая, сказал:

– Ты только начинаешь играть в хоккей. И не нужно так расстраиваться. Это не последнее поражение в твоей жизни. И если ты так близко к сердцу будешь принимать каждую ошибку, любую неудачу, то надолго тебя не хватит…

Если бы Аркадий Иванович стал в ту минуту доказывать мне, что не все проиграно, не все потеряно, что есть некоторые, хотя и призрачные шансы, что мы все-таки станем чемпионами мира, то я бы ему, конечно же, не поверил: едва ли утешила меня такая малоуспокаивающая и нереальная надежда, вера в чудо.

Видимо, по своему богатейшему опыту Чернышев это знал и потому нашел единственно правильные слова.

– На ошибки надо реагировать иначе, – продолжал Аркадий Иванович, – надо анализировать свою игру, стараться понять, почему ошибся, и больше не повторять промахов…

Согласитесь, что после таких слов становится легче, хочется играть, доказывать, что ты не подведешь тренера, который понимает, как коришь ты сам себя за промашку.

Конечно, несколькими днями позже я понял, что Чернышев был сам страшно огорчен моей ошибкой, он считал, что именно я и вратарь Виктор Зингер виноваты в поражении, но мне о моей вине перед командой Аркадий Иванович сказал только после того, как мы стали чемпионами.

Команда Чехословакии уступила с редчайшим в хоккее счетом 0:1 шведским хоккеистам, которых мы обыграли и во втором круге, и исход борьбы решался в последнем матче чемпионата, в котором мы встречались с канадцами. Мы выиграли и благодаря лучшей разнице заброшенных и пропущенных шайб стали чемпионами мира и Европы.

Впоследствии, после разговора с Аркадием Ивановичем, я играл все спокойнее, с большей верой в себя, меньше волновался, а когда ты веришь в свою силу, то ошибаешься реже – идя навстречу сопернику, чувствуешь, что можешь его обыграть, обвести, обмануть, не боишься ни опекуна, ни возможной ошибки, знаешь, что риск поймут и оправдают. И игра идет лучше. И хоккей самому себе кажется еще интереснее.

Константин Борисович Локтев представляет следующее поколение спортивных педагогов. Он сохранил традиции нашего клуба, заложенные Тарасовым, а затем и Кулагиным. Все в ЦСКА при нем оставалось вроде бы тем же, но в то же время содержание тренировок несколько изменилось.

Константин Борисович успел поработать со многими хоккеистами, с которыми он вместе играл. Но шли годы, ветераны один за другим покидали команду, и сейчас практически лишь один Володя Викулов может похвастаться, что когда-то играл вместе с Локтевым.

Локтев – заслуженный тренер СССР, он был одним из наставников сборной страны, руководил командой и в Инсбруке, где мы стали олимпийскими чемпионами. Но Локтев еще и сравнительно молод, он хорошо помнит время, когда он играл, хорошо понимает настроения сегодняшних своих подопечных, и именно потому сумел в свое время Константин Борисович найти весомый аргумент в дискуссии с теми нашими армейскими хоккеистами, которые периодически доказывали ему, что на сборы перед матчами собираться не надо, что и сами тренировки пора бы для них, ветеранов, сократить и поджать.

Локтев как-то сказал нам:

– Задним числом все умны. Все мы что к чему соображаем позже. Упущенного не вернешь. Только жалеть потом о хоккейной молодости станешь. Я и сам когда-то доказывал то же самое Тарасову. Давно доказывал. Когда полагал, что мне еще играть и играть. Объяснял тренеру, что без семьи соскучился, что тренировки надоедают, даже самые интересные, что мы и так уж все умеем…

Однажды хоккеисты ЦСКА сидели в Архангельском около телевизора, передача закончилась, команда разошлась, остались только несколько человек – случайно получилось, что задержались только «старички» и наш тренер. Говорили о том о сем, вспоминали разные разности, заговорили почему-то о ветеранах, недавно ушедших из команды, и постепенно разговором завладел Константин Борисович. Он размышлял вслух – вроде бы даже и не замечая тех, кто его слушал:

– Годы тренировок и сборов промчатся незаметно. Потом, когда будет за тридцать или под сорок, вас уже не позовут. Те, кто постарше, помнят, как меня торжественно в Лужниках провожали. Подарки, объятия, круг почета на плечах Альметова и Александрова, моих партнеров по тройке. И все. Конец. Ни сборов, ни тренировок. Ни знакомых лиц. И матчи – с трибуны. Как зритель. Ушел навсегда.

А потом, стыдно сказать, вернулся. Вернулся, признаюсь откровенно, не только потому, что команде оказался нужным, но и потому, что сам разлуки с хоккеем не выдержал.

Потом меня упрекали – тебя же, мол, проводили, всему миру сообщили, что ты ушел, так зачем же возвращаться? А потому и вернулся, что тяжело переносил разлуку с хоккеем, потому что не мог уже жить без хоккея.

Вернулся, потому что смертельно захотелось посидеть с товарищами перед матчем в Архангельском, поволноваться, испытать то, что называем мы предстартовой лихорадкой…

Володя помнит, как я пытался остановить время. Помнишь?..

Викулов молча кивнул.

– Вчерашний день не вернешь…

Спустя несколько недель Локтев еще раз вернулся к волновавшим его мыслям:

– Наше время уходит быстро, век хоккейный короток. Остается только завидовать шахматистам. Вот и советую, вспоминая собственный опыт, не поддаваться соблазну дать себе где-то послабление, отпроситься со сбора, пропустить тренировку, поберечь себя на занятии, сыграть в каком-то матче только за счет опыта, не особенно утруждая себя.

Дорожите хоккейным долголетием…

Эта несколько неожиданная речь Локтева произвела на меня впечатление. Потом Константин Борисович еще и еще раз возвращался к этой теме, и я все более склонен был прислушаться к выводам тренера, извлечь из его размышлений о судьбе спортсмена верные уроки.

Увы, чужой опыт не всегда впрок, и некоторые ведущие армейские хоккеисты в сезоне 1975/76 года порой, выходя на матч, берегли силы, оправдывая себя тем, что у нас впереди долгий и трудный сезон – и матчи с профессионалами, и Олимпийские игры, и первенство страны, и чемпионат мира.

Банальная, прописная истина – к победе ведут победы, а некоторые наши мастера, действуя много слабее обычного, обещали, отвечая на упреки тренера, сыграть в полную силу тогда, когда понадобится и ЦСКА, и сборной. Но этого не получилось, чудес не бывает, и мы проигрывали не только отдельные матчи, но упустили и звание чемпиона страны. Да и чемпионами мира не стали.

Думал я обо всем этом и следующим летом, когда, в точности повторяя наши ошибки, проигрывали турнир за турниром киевские динамовцы, футболисты, выступающие и в форме сборной СССР. Тренеры успокаивали, говорили, что главные старты впереди. «Динамо» проиграло французскому клубу в розыгрыше Кубка европейских чемпионов, затем наша сборная проиграла чехословацкой национальной команде, причем тренеры заявили, что все идет по плану (?!), однако странный это был план подготовки, особенно если вспомнить, что проиграли футболисты и в Монреале на Олимпийских играх.

Хоккеисты побеждали не всегда, но все-таки выиграли и Олимпиаду в Инсбруке, и суперсерию – матчи с профессиональными клубами НХЛ.

Локтев откровенен, открыт, говорит в глаза то, что думает. Он внимателен к ребятам, порой соглашается на какие-то уступки, считаясь с мнением спортсмена, но в то же время Локтев и строг. Он охотно пойдет навстречу своему подопечному. Но если кто-то его однажды подведет, то доверия лишится, и едва ли рискнет Константин Борисович Локтев поверить этому человеку.

А когда нет доверия – плохо: игрок и тренер – это, в сущности, одно целое, и на качестве игры взаимное недоверие, переходящее порой в неприязнь, непременно скажется.

Особый разговор о тренерах, бывших накануне твоими партнерами.

Так получилось, что опекали меня, учили играть и более молодые наставники, мастера, с которыми я сам играл: Анатолий Васильевич Фирсов, Вениамин Вениаминович Александров в ЦСКА, Владимир Владимирович Юрзинов в сборной страны.

С одними из них я играл больше, с другими – меньше, и это – совместная игра в одной команде – наложило отпечаток на мое отношение к молодым тренерам и, естественно, на их отношение ко мне. Замечания и указания своих недавних коллег воспринимаешь не так, как слова Тарасова, Кулагина или Локтева, тренеров, которые значительно старше по возрасту. Слова молодых наставников, скорее всего, воспринимаются как совет партнера. Ты понимаешь, что теперь у вас иные, новые отношения, так сказать не параллель, а вертикаль – отношения начальника и подчиненного. И потому теперь, разговаривая со стародавними своими товарищами по команде, ни в коем случае не огрызаешься, не споришь с ними отчаянно, как случалось прежде, но все равно, признаюсь, воспринимаешь их замечания и рекомендации как-то не так… Трудно, пожалуй невозможно, изменить складывающиеся годами отношения.

Представьте себе, как трудно будет и мне, и Владимиру Петрову, если завтра моим тренером назначат нашего центрфорварда. Я тоже буду слушать его, но все-таки, не скрою, не так, как Чернышева или Кулагина. Потому что я знаю его уже десяток лет только как игрока (пусть даже и великолепного), а не как тренера. И я в глубине души допускаю крамольную мысль, что хоккей понимаю не хуже, чем он. Вчера мы играли вместе, я ошибался, терял шайбу, выбирал неверное решение, но ведь и Володя небезгрешен. Сегодня промахов больше у меня, завтра ошибается чаще он.

Кстати, и Петров это понимает. Он видит, что я наизусть знаю его слабые стороны. Как и он мои. Так легко ли ему будет руководить мною? Учить меня искусству хоккея и искусству жизни?!

Я умышленно взял самый неожиданный и пока совершенно нереальный вариант взаимоотношений молодого тренера и хоккеиста. Петров по-прежнему играет.

Но наши другие партнеры становятся нашими тренерами.

Едва ли это разумно.

Считаю, что стать тренером команды, где ты еще вчера играл, слишком трудно. Тем более если эта команда борется за золотые медали чемпиона страны или мира.

Думаю, что Тарасов был прав в своих книгах – спортсмену, мечтающему стать тренером, все-таки лучше начинать в молодых командах или в командах высшей лиги, где его авторитет будет бесспорен.

А тренер без авторитета – это заранее запланированные неудачи. Такому спортивному педагогу труднее убедить спортсменов в своей правоте: не с тем вниманием слушают они его замечания и наставления.

Летом 1976 года в руководстве хоккейной команды ЦСКА произошли первые изменения. Помощники Локтева Александров и Фирсов ушли. Ушли по разным причинам. Не стану намекать, что работали они плохо. Нет, оба знающие специалисты. Вениамин Вениаминович работал с армейскими командами сначала в Народной Республике Болгарии, а потом в армейском клубе Ленинграда. Анатолий Васильевич с 1975 года был старшим тренером юношеской сборной команды Советского Союза. Потом он работал и с этой сборной, и с молодежной командой ЦСКА.

Два знаменитых нападающих стали тренерами. Но работают сейчас они не в своей команде. Не в своем коллективе, где сложились как первоклассные мастера.

И это, считаю я, не случайно.

Дело не в личностях.

Читатель легко припомнит другие имена. Из других клубов. Из других видов спорта.

Блистательные мастера становились тренерами в своих командах сразу после окончания спортивной карьеры. И вскоре уходили. И один, и другой, и третий. И Вячеслав Старшинов, и Борис Майоров, и Валерий Никитин. Уходили на другие должности. В другие коллективы.

Нелепо само предположение, будто бы они плохо знали хоккей или плохо знали своих подопечных. Каждый из них – признанный мастер хоккея, и тем не менее… Отношения с родным коллективом складывались трудно. То ли ребята еще не забыли промахи или срывы хоккеистов, ставших сегодня тренерами, то ли улыбались про себя, вспоминая излишнюю жажду гола, отличающую ветерана на закате его спортивной карьеры, и новый тренер чувствовал это, то ли… не знаю, не берусь судить. Знаю только одно – все, без малейшего исключения, вчерашние звезды хоккея, начинающие свою новую жизнь в прежнем коллективе, сталкивались с неодолимыми трудностями, трудностями психологическими, нравственными.

Фирсов и Александров ушли.

В ЦСКА помощниками Константина Борисовича Локтева, а затем и Виктора Васильевича Тихонова стали наш бывший защитник Виктор Кузькин и бывший нападающий Юрий Моисеев.

Думаю, Моисееву легче. Все-таки существует дистанция во времени. Олимпийский чемпион 1968 года поработал какое-то время в Куйбышеве, а перед этим в наших клубных командах, все мы наслышаны о его успехах. Для половины хоккеистов ЦСКА Юрий – уже история.

Виктору Григорьевичу труднее: он еще вчера играл с нами, и я догадываюсь, что его коллеги по обороне, многоопытные Геннадий Цыганков и Владимир Лутченко, проявляя максимум доброжелательного отношения к новому своему наставнику, все-таки порой все еще вспоминают, что они играли и в сборной страны, и в ЦСКА не хуже, чем их нынешний тренер.

И еще один интересный, на мой взгляд, и чрезвычайно сложный момент в отношениях начинающего тренера с коллективом – я имею в виду все те нити, что связывают вчерашнего нашего партнера с совсем молодыми игроками. Я пытаюсь понять, угадать, каким будет отношение к Виктору Григорьевичу защитников, недавно появившихся в ЦСКА. Кузькин в сезоне 1975/76 года был у нас седьмым защитником, другими словами, запасным. Потом он вошел в состав третьей пятерки.Виктор сам понимал, что с возрастом (а ему было уже 35) силы уходят, оставался он в коллективе только потому, что его просили об этом. Ветеран не хотел быть балластом, не хотел занимать чье-то место.В своих последних матчах Кузькин играл, конечно же, совсем уже не так, как мог играть прежде. Тренеры ЦСКА все чаще отправляли его на скамью запасных, и если команде приходилось трудно, если оставались армейцы в численном меньшинстве, если команда проигрывала и тренеры решали оставить на льду только два ударных звена, то на поле появлялись другие защитники – Владимир Лутченко, Александр Гусев, Геннадий Цыганков, Алексей Волченков. А Кузькин? Кузькин вместе с теми, кто выступал послабее, оставался в эти минуты зрителем.И, узнав о назначении моего стародавнего коллеги тренером, я с беспокойством думал, смогут ли молодые армейские защитники верно, по достоинству оценить опыт, знания Виктора Григорьевича.К сожалению, не видели они, в ту пору восьми-девятилетние мальчишки, как блистательно играл Кузькин на чемпионате мира в Стокгольме в 1963 году, какая это была замечательная пара: Виталий Давыдов – Виктор Кузькин, выступавшая подряд на девяти чемпионатах мира и трех Олимпийских играх. Знают ли они, как здорово играл их нынешний тренер на Олимпиаде в Инсбруке? Но в Инсбруке не 1976-го, а 1964 года? Едва ли знают, едва ли понимают, как отважен, силен, техничен, мудр был на площадке этот хоккеист! Один из лучших защитников в истории отечественного хоккея. Юные армейцы играли рядом со сходящим со сцены ветераном – доброжелательным, спокойным, рассудительным, внимательным к молодежи ветераном. Увы, уже ветераном.Я говорю об этом, потому что и сам вместе с нынешними моими партнерами испытал сходные, видимо, чувства некоторого скепсиса, когда узнал, что одним из тренеров сборной СССР по хоккею назначен Владимир Владимирович Юрзинов.Мы играли вместе с ним только однажды – на чемпионате мира 1969 года, на первом для нашей тройки чемпионате.Мы приехали в Стокгольм новичками, а уехали – через две с половиной недели – лидерами команды. Нас хвалили безмерно и, как сейчас я понимаю, без меры. Мы были счастливы, упоены успехом и едва ли часто вспоминали о тех ветеранах сборной, что оставались на вторых ролях. И Юрзинова мы считали просто-напросто своим дублером, хотя был он старше меня на восемь лет.И вот мы узнаем, что этот дублер будет теперь нашим тренером. В таких случаях не сразу вспоминаешь, что Владимир Владимирович был помощником многоопытнейшего Аркадия Ивановича Чернышева, что он успешно работал тренером в Финляндии, хорошо изучил скандинавский хоккей, что немаловажно для работы со сборной командой страны, что он теперь возглавляет один из сильнейших клубов – московское «Динамо», и потребовалось время, прежде чем мы внутренне согласились с полным правом Юрзинова стать нашим тренером.Вот почему я пришел к твердому выводу – как бы ни сложилась моя судьба в спорте, я ни за что не начну работать тренером в той команде, где играю уже почти десяток сезонов.Что же касается Кузькина и Моисеева… Сейчас и я, и мои партнеры повзрослели, стали мы, как мне кажется, людьми более рассудительными и потому прекрасно понимаем, что Виктор Григорьевич и Юрий Иванович начинают сначала, и оттого мы, их товарищи, ветераны ЦСКА, считаем своим долгом, делом чести помочь им раскрыть свой талант и в новой для них сфере хоккея.Я рассказал о нескольких тренерах.На кого бы я хотел походить? Ответ однозначный невозможен, ибо как нет идеальных хоккеистов, так не существует и идеальных тренеров.Вот если бы удалось взять две-три черты у каждого…У Анатолия Владимировича Тарасова я постарался бы перенять его неиссякаемую выдумку, ярче всего проявляющуюся в организации тренировочного процесса, взял бы его беззаветную преданность хоккею. У Аркадия Ивановича Чернышева – спокойствие, уравновешенность, внимательный, заинтересованный подход ко всем хоккеистам. У Бориса Павловича Кулагина – умение поговорить с каждым игроком в отдельности и убедить его в правильности тренерского замысла. Я не раз убеждался – если кто-то не согласен с идеей Кулагина о той или иной тройке, то Борис Павлович непременно сумеет объяснить, почему важно и перспективно именно такое формирование звена.У тренера, повторяю, как и у каждого из нас, есть свои сильные и слабые стороны, и если игрок понимает это, то он, кажется мне, просто обязан стараться взять все лучшее.