В тот вечер Поппи случайно нашла обертку от жевательной резинки с номером и именем Эдуарда.

— Чей телефончик? — спросила она, помахав оберткой.

— Того заядлого курильщика, что подошел ко мне в первый вечер.

— Позвони ему! Он вроде был ничего.

— Ты с ним даже не разговаривала. И вообще, он дымит, как паровоз.

— Чушь! — заявила Поппи. — Ты ему понравилась. И твоей самооценке не повредит свидание.

Я отнекивалась, как могла, но Поппи сама набрала номер и протянула мне трубку.

— Говори посексуальнее, — посоветовала она.

Я закатила глаза.

Эдуард очень удивился, тем не менее сказал, что «канешна помнит красивую блондинку из Америки» и с удовольствием устроит для меня романтический пикник. Мы договорились встретиться в среду вечером.

— Давай купим тебе наряд! — предложила Поппи днем. Мы ушли с работы пораньше, и по настоянию подруги я влезла в маленькое черное платье «Zara» без бретелек и чересчур дорогие босоножки с ремешками и на каблуках из «Галереи Лафайет».

— Ну, теперь-то чувствуешь себя сексуальной? — спросила Поппи в метро, когда мы ехали домой.

Должна признать, чувствовала. В тот вечер я сушила волосы, красилась и одевалась дольше обычного, а когда закончила, то увидела в зеркале совершенно другого человека.

Возможно, чем больше я изменюсь, тем проще мне будет забыть о той жизни, которую я оставила в Штатах.

— Так вы недавно в нашем прекрасном городе? — спросил Эдуард, осторожно положив руку мне на спину, пока мы шли к его машине.

— Да, начинаю его узнавать.

— Надеюсь, пока он вам нравится?

— Очень.

После недолгой поездки вдоль Сены Эдуард припарковал свой маленький «рено» возле музея Орсе и, достав из багажника огромную корзину для пикника, повел меня к мосту Искусств — дивной красоты пешеходному мосту между Лувром на правом берегу и Институтом Франции на левом. Когда мы нашли свободное местечко, Эдуард вытащил из корзины идеально сложенное белое покрывало в красную клетку, затем аккуратно расправил его, выровняв по доскам моста, и предложил мне устраиваться.

— Помочь? — восхищенно наблюдая за ним, спросила я.

Он улыбнулся.

— Нет, отдыхайте.

Эдуард принес из машины iPod, маленькие колонки и включил музыку.

— Я отобрал лучшие песни Сержа Гинзбура, чтобы познакомить вас с нашей легендой.

Из колонок полился мягкий джаз, Эдуард закурил сигарету и принялся выкладывать из корзины еду, упакованную в идеальные свертки. Я не верила своим глазам — он привез с собой минимум десяток блюд, и некоторые из них я видела впервые.

— Все это ради меня? — изумленно спросила я, когда Эдуард открыл вино. — Мы ведь едва знакомы!

Он пожал плечами, затушил сигарету о доски, выдохнул облако дыма и улыбнулся.

— Ты сказала, что никогда не была на настоящем французском пикнике. А лучше места для первого пикника не найти.

Все было как в дивном сне (если не считать того, что Эдуард постоянно курил): на западе возвышался грациозный силуэт Эйфелевой башни, а на востоке я увидела две стройные башни собора Парижской Богоматери. На севере раскинулся огромный Лувр; левый берег Сены на юге был усыпан прекрасными старинными зданиями. Когда солнце начало садиться за Эйфелевой башней, яркие голубые цвета уступили место приглушенным розовым и оранжевым. У меня захватило дух; в такие минуты я горько жалела, что не умею рисовать или хотя бы фотографировать. Одними словами эту красоту описать невозможно.

Пока я благоговейно осматривалась по сторонам, Эдуард рассказал о яствах, которыми хотел меня угостить.

— Вот это — гусиный rillette.

Он открыл коробочку с серо-коричневой пастой не слишком аппетитного вида и намазал немного на французскую булку. Когда я попробовала бутерброд, мои вкусовые сосочки сплясали радостный танец на языке.

— Потрясающе! — с полным ртом проговорила я.

Паста была соленая и сладкая одновременно — никогда такого не ела.

— Это французский деликатес, — весело ответил Эдуард. — В Штатах его не найдешь.

Затем он угощал меня разными сырами, включая пряный козий и острый с плесенью. Потом я отведала маринованных корнишонов и несколько салатов — от натертой морковки невозможно было оторваться. В корзине нашлось две разновидности мясного паштета и одно странное блюдо: выглядело оно так, словно крутые яйца завернули в ветчину и желе, но вкус у них был потрясающий.

Когда мы поели — ужин закончился эспрессо из термоса и фруктовыми пирожными невероятной красоты, к которым даже прикоснуться было боязно, — уже появились первые звезды, а над собором Парижской Богоматери взошел месяц. Сытая и довольная, я разлеглась на покрывале рядом с Эдуардом и посмотрела на ночное небо.

— Правда, красиво? — спросил он, дымя сигаретой.

— Изумительно! — выдохнула я.

У меня было чувство, что мы попали в собственный маленький мир, хотя по мосту то и дело ходили люди, а в нескольких ярдах от нас страстно целовалась и обнималась какая-то парочка. От трех подростков, хихикающих на противоположной стороне моста, доносился сладкий запах марихуаны. Я повернулась к Эдуарду.

— Чудесный вечер. Один из лучших в моей жизни.

— Мы только начали, — сказал он, отложил сигарету и выпил воды.

Затем, подвинувшись ко мне, он приник к моим губам, Несмотря на запах табака, я тоже его поцеловала, разнеженная вкусной едой, вином, звездами и романтикой Эдуард прижал меня к себе и проник языком между губ нежно гладя волосы одной рукой и щеку второй. Идеальный поцелуй. Мне хотелось, чтобы он длился вечно.

Пока мы целовались, я приоткрыла глаза: Эйфелева башня сияла неземным светом. Это было воплощение моих романтических мечтаний — как раз то, о чем я мечтала Целуя Эдуарда, я подумала о Брете и обо всем, что осталось во Флориде. Последнее время я почти не скучала по своей прежней жизни и Брету. Ну не мог ужин из микроволновки под выпуск новостей сравниться с пикником на берегу Сены, когда тебя целует обворожительный француз и ты чувствуешь себя единственной женщиной на свете!

Вдруг телефонный звонок вернул меня к реальности.

— Это твой? — спросил Эдуард между страстными поцелуями.

— Мой что? — прошептала я, подумав, кому это хватило наглости не выключить мобильный на мосту для романтических пикников.

— Твой телефон? — Эдуард опять меня поцеловал и нежно прикусил мою нижнюю губу.

Я вздрогнула.

— Телефон? — рассеянно переспросила я. И тут же вскочила. — О нет, это же мой телефон!

Я совсем забыла его выключить!

Звонок умолк, и я облегченно выдохнула.

— Ты не посмотришь, кто звонил?

— Нет, — прошептала я — Наверняка звонок неважный.

Мне хотелось только одного: чтобы Эдуард снова меня поцеловал. К счастью, так он и сделал. К несчастью, у звонившего явно были другие планы на вечер.

— Может, все-таки ответишь? — предложил Эдуард, когда телефон заверещал в пятый раз.

Окружающие недовольно косились в нашу сторону.

Я тяжко вздохнула, отлепилась от Эдуарда, порылась в сумочке и достала мобильный. На дисплее горело имя Поппи. Я скрипнула зубами.

— Надеюсь, ты по важному делу, — сказала я в трубку.

— Прости, что помешала, — затараторила Поппи. — Мне очень нужна твоя помощь, Эмма! Гийом опять за свое!

Я упала духом и бросила взгляд на Эдуарда, который растянулся на покрывале и с надеждой смотрел на меня.

— Что на этот раз?

Поппи вздохнула.

— Сама толком не знаю. Мне сказали, что он висит на канате между двумя домами в семнадцатом округе.

Я шепотом выругалась.

— Ты шутишь, да?

Вдруг у нее просто такое странное представление об удачной шутке…

Поппи немного помолчала и ответила:

— Если бы… Я серьезно, Эмма. Это катастрофа. Презентация уже через неделю!

Я снова взглянула на Эдуарда.

— Поппи, — шепнула я, чуть отвернувшись от него, — я на свидании!

— Он наверняка все поймет. Просто объясни, что у тебя важные дела на работе.

— Хорошо, — процедила я, записала адрес и пообещала приехать как можно скорее.

— Все нормально? — спросил Эдуард, когда я повесила трубку.

Я сделала глубокий вдох.

— Нет. Прости, пожалуйста, мне надо идти. На работе срочное дело.

Эдуард опешил.

— То есть ты уходишь?

— Мне очень жаль… Правда. Ты даже не представляешь, как я расстроена.

Он смотрел на меня несколько секунд, затем покачал головой и молча встал, собрал пустые тарелки и сложил их обратно в корзину, что-то бормоча.

— Эдуард?

Он явно огорчился, и я его прекрасно понимала: столько усилий зря!

— Это ненормально, — сказал Эдуард, убирая последние тарелки.

— Что ненормально? — смущенно спросила я.

— Все. В нашей стране девушки не уходят со свиданий на работу. Может, в Америке иначе, но у нас мужчины — это мужчины, а женщины — это женщины.

— Что?

Я совершенно не понимала, о чем он говорит. Причем тут мужчины и женщины?

Он внимательно посмотрел на меня и снова покачал головой.

— Уже поздно. Пойдем к машине.

— Я могу поймать такси…

— Вот еще! — холодно ответил Эдуард, — Я тебя подвезу.

Он сложил покрывало, выбросил пустую бутылку и стремительно зашагал к машине, прочь от нашего прекрасного гнездышка на прекрасном мосту.

В неловкой тишине, пока Эдуард яростно курил одну сигарету за другой, мы въехали в семнадцатый округ и нашли авеню Ньель — в одном из переулков рядом с ней находился нужный мне дом.

— Авеню перекрыта, — процедил Эдуард.

Полицейские велели водителям проезжать мимо. Я застонала: наверняка это из-за Гийома! Эдуард свернул на следующем повороте и подъехал к началу улицы Банвиля.

— Дальше полиция не пустит.

— Спасибо большое, — пробормотала я, — И еще раз извини.

— Знаешь, — сказал Эдуард, пока я выходила из машины, — ты никогда не найдешь себе парня, если карьера для тебя важнее.

— Но я не ищу себе парня! — изумленно воскликнула я.

— Я просто дал тебе совет. Bonne nuit .

С этими словами он сухо кивнул и умчался прочь.

Я смотрела ему вслед, когда за моей спиной раздался голос:

— Классное было свидание?

Я резко развернулась и увидела Гейба. Он стоял на тротуаре и весело улыбался.

— Не твое дело, — прищурившись, ответила я.

— Вроде парень ничего.

— Был, — сухо молвила я, чувствуя себя дурой.

И много он, интересно, услышал?

Я прошла мимо него к толпе, собравшейся вокруг дома. Гейб шагал следом, но я не оборачивалась. Свернув за угол, я застыла на месте.

— Ему там не шибко удобно, а? — спросил Гейб.

Голос у него был чересчур веселый, учитывая сложившееся положение.

— О нет! — пробормотала я.

В воздухе над перекрытой улицей, на толстом канате между двумя зданиями болтался Гийом. Он широко размахивал руками и во всю глотку орал переиначенный «Город света»:

Mon coeur, mon amour, mon amie [21]Мое сердце, моя любовь, мой друг (фр.).
,

Покажи мне красоту любви!

Низкий голос мелодично звенел между домами.

— Хорошо поет! — как ни в чем не бывало заметил Гейб, словно мы слушали эту песню по радио.

Я злобно уставилась на него.

Под Гийомом стояли четыре пожарные машины, у одной из которых была поднята лестница. Пожарники глазели на певца, но никто ничего не предпринимал.

— Да снимите же его оттуда! — крикнула я скорее себе, чем окружающим.

— Франция, что поделать! — весело сказал Гейб. — Pompiers будут стоять там всю ночь, пока кто-нибудь не отдаст им приказ.

— А если он упадет?!

— Что ж, будет отличный пиар альбома, — ответил он.

Я развернулась.

— Да что с тобой?! Гийом может пострадать!

Гейб слегка удивился и положил руку мне на плечо.

— Эмма, я уверен, с ним все будет хорошо. У него всегда так. Он обожает представления. Успокойся.

Я смерила Гейба злым взглядом и стряхнула его руку.

— Иди к остальным журналистам.

Я подошла к офицеру полиции, который сдерживал толпу у начала улицы.

— Здравствуйте, — вежливо сказала я. Он мельком взглянул на меня и нахмурился, — Я агент по печати и рекламе Гийома Риша. Можно пройти?

— Comment? — грубо переспросил полицейский.

Черт, он не знал английского!

— Мм, я агент по печати и рекламе. У Гийома Риша, — медленно повторила я, не сводя глаз с полицейского.

Тот ничего не понял.

— Comment? Je ne parle pas anglais.

Отлично. Я встретила единственного парижанина, который не знал даже основ английского языка. Повезло так повезло!

— Ладно, — сказала я, вспоминая то немногое, что успела выучить по-французски. — Je… э-э… amie.

— Vous кtes une amie de ce fou? — медленно проговорил полицейский, видимо, уточняя, кем я прихожусь Гийому.

Жаль, я понятия не имела, как будет по-французски «агент по печати», потому что вовсе не считала себя подругой полоумного рокера.

— Oui, — уверенно ответила я.

Полицейский рассмеялся, покачал головой и что-то быстро сказал по-французски. Я не поняла. Тогда он по вторил по-английски:

— Вы не идти. Очень много девюшка.

— Нет-нет, не подруга, — попыталась возразить я. — Я его агент по печати! — При всем желании я не смогла бы назвать нужное слово, поэтому выбрало самое близкое по значению: — Э-э, journaliste.

Зря я это сказала: полицейский сразу же оттолкнул меня в сторону, бормоча что-то по-французски.

— Нет, погодите! — закричала я, сообразив, что меня волокут в толпу репортеров.

— И снова здравствуй, — раздался голос за моей спиной, когда полицейский вытолкал меня за угол.

Я оглянулась и увидела среди других газетчиков Гейба. Прекрасно, меня приняли за журналистку!

— Помочь? — спросил он, переводя взгляд с меня на полицейского.

— Да, — со вздохом ответила я.

Он улыбнулся — торжествующе, как мне показалось, — и уверенно заговорил с полицейским. Тот недовольно ответил. Гейб снова что-то сказал, после чего полицейский пожал плечами, взял меня за руку и повел прочь от толпы журналистов.

— Я сказал ему, что ты работаешь на Гийома и тебя надо отвести внутрь, к Поппи, — бросил Гейб напоследок.

— Спасибо, — выдавила я сквозь стиснутые зубы.

— Обращайся! — Он весело помахал мне рукой. — И поосторожней там, хорошо?

Полицейский провел меня сквозь толпу в вестибюль одного из домов, между которыми висел Гийом. Он ска зал что-то коллегам, и через минуту я уже шла по коридору в глубь здания. За углом стояла Поппи.

— Что тут происходит?! — спросила я.

Она вздохнула и посмотрела на потолок.

— Ну, есть хорошая новость: Гийом не нарушил никаких законов, так что его не арестуют. По-видимому, в Париже можно висеть вниз головой на тринадцатом этаже, и тебе никто слова не скажет.

— Конечно, можно, — буркнула я.

Поппи сухо кивнула.

— Плохая новость: он не откликается на просьбы пожарных, а сами они его снять не могут.

— О нет…

— Хуже того, — мрачно добавила Поппи, — Гийом и его друзья сами связывали веревки. Полицейские закрепили концы, но кто знает, надежно ли он привязан к канату? Вдруг канат не выдержит?

— Кошмар! — выдохнула я, — А ты пыталась с ним поговорить?

Поппи кивнула.

— Он меня не слушает, все время поет.

Я помедлила.

— Ладно, давай я рискну.

— Думаешь, у тебя получится?

— Мы вроде немного… сблизились, когда я вытаскивала его из Эйфелевой башни. Попытка не пытка.

Поппи пожала плечами и отвела меня к лифту, на котором мы поднялись на тринадцатый этаж. В коридоре было полно полицейских, пожарных и спасателей — все они слонялись без дела, потягивали кофе и курили. Если бы я не знала, что за окном на веревке висит человек, я бы решила, что попала на дружескую вечеринку.

Поппи провела меня в дальнюю комнату, где у окна собралось несколько полицейских. Вид у них был такой же беззаботный, как у тех, что толклись в коридоре. Можно подумать, им каждый день приходится спасать звезд висящих на тринадцатом этаже! У стены стояла кровать к спинке которой была привязана толстая веревка. Я прошла вдоль нее к окну и выглянула на улицу. Подвешенный за нога, Гийом весело распевал «Город света». Я покачала головой. Ненормальный!

Я проверила, надежно ли закреплена веревка, и, пока моя подруга беседовала с полицейскими, высунулась наружу, стараясь не думать о том, какая опасность грозит нашему подопечному. — Гийом! — позвала я.

Не удержавшись, я все-таки глянула вниз, и меня затошнило. Тринадцать этажей — это очень высоко. Вполне хватит, чтобы нашу звезду размазало по мостовой. В городе, где и десятиэтажного жилого дома не сыщешь, как умудрился Гийом найти два здания друг напротив друга, где его фокус мог оказаться смертельным?

Он медленно повернулся ко мне и какое-то время пытался понять, кто его зовет. Затем лицо Гийома расплылось в широкой улыбке.

— Эмма! — воскликнул он, словно я неожиданно застала его в студии звукозаписи, а не в воздухе на высоте тринадцатого этажа. — Ты приехала! Добро пожаловать! Присоединяйся!

Внизу раздалось бормотание — видимо, в толпе услышали, что Гийом прекратил петь и с кем-то разговаривает. На секунду мне стало любопытно, что сейчас думает Гейб, но я тут же выбросила эти мысли из головы. Да какая разница, что он думает? И вообще, почему в таком перепуганном состоянии я задалась именно этим вопросом?

Улыбка не сходила с лица Гийома. Я немного помолчала и вздохнула.

— Гийом… — устало заговорила я. — Что, черт возьми, ты там делаешь?

Он на секунду смутился (или мне так показалось — трудно было определить, учитывая, что он висел вверх ногами).

— Ну, мы с парнями из группы решили немного выпить… Это квартира Жан-Марка, моего барабанщика. Так вот, его подружка Розина предложила натянуть канат между его квартирой и ее и попробовать по нему перебраться. Та квартира — Розины.

Он умолк и показал пальцем на противоположное окно, в котором скрывался другой конец веревки.

— Так мы и сделали, но почему-то никто не хотел лезть первым, и тогда вызвался я, — весело продолжат Гийом. — Они привязали к моей ноге эту веревку — ну, на всякий случай, вдруг я сорвусь с каната. И правильно сделали, Эмма, потому что канат был скользкий. Я добрался примерно до середины и дальше лезть уже не мог. Я отпустил канат и вот вишу теперь здесь. Вниз головой. А кстати, где Жан-Марк? И где все остальные?

Я не поверила своим ушам.

— Они ушли. — Я перевела дух, пытаясь успокоиться, — Надо поскорее снять тебя оттуда, пока ты не разбился.

Гийом пожал плечами.

— Ну, не знаю. Мне тут вроде нравится. Эйфелеву башню видно!

Эти слова, по-видимому, напомнили ему о песне, и о снова заголосил:

— Ночь спустилась на Город света!

Его баритон звучал на удивление хорошо, учитывая что горло распирало от крови, прихлынувшей к голове Толпа внизу, заметно увеличившаяся с тех пор, как прошел слух о восходящей звезде, висящей между д0Ма. ми, зааплодировала и засвистела. Гийом улыбнулся и запел еще громче:

— Я плачу, вспоминая о тебе… Публика радостно взревела.

— …мечтаю о твоих руках, когда тебя нет рядом! Внизу — невероятно! — люди начали подпевать, когда Гийом добрался до третьего припева. К концу выступления у него была целая армия на подпевках.

— Они меня обожают, Эмма! — крикнул он. Свист, гиканье и радостные вопли не утихали.

— Гийом…

Я понятия не имела, что сказать. Парень явно сошел с ума. Так уж получилось, что в университете мне не читали курс по увещеванию чокнутых певцов, болтающихся вниз головой на уровне тринадцатого этажа в чужом городе. Надо будет связаться по этому поводу с деканом; в учебном плане большой пробел.

— Гийом, — заговорила я как можно тверже, — пожалуйста, вернись в комнату.

Он задумался.

— Есть идея получше. Достань меня!

— Что?

— Лезь сюда, Эмма!

— Ты спятил?!

— Скорее всего! — Гийом, похоже, совсем разошелся.

— Не тушуйся, будет весело! Споем дуэтом!

— Я к тебе не полезу, вот еще! — крикнула я в ответ.

— Тогда я не вернусь! Буду висеть здесь до последнего! — Гийом упрямо выпятил губу и сложил руки на груди. — И если со мной что-нибудь случится, это будет на твоей совести.

Я опешила.

— Ты серьезно?!

— Абсолютно серьезно, Эмма, — ответил Гийом. — Я не спущусь, пока ты не вылезешь сюда и не споешь со мной дуэтом.

Я медленно обернулась к людям, собравшимся в комнате за моей спиной, и переглянулась с Поппи.

— Что будешь делать? — тихо спросила она.

— Честно говоря, я вовсе не хочу свалиться с тринадцатого этажа, распевая песни с сумасшедшим рокером.

— Мы позаботимся о вашей безопасности, — нашелся один из полицейских. Мы с Поппи уставились на него. Он был молодой, розовощекий и голубоглазый. — Ну, то есть веревка прочная, вас удержит. Если мы вас привяжем, не упадете.

— Вы что, думаете, я туда полезу?!

Молодой полицейский сконфуженно пожал плечами.

— Я не могу вам приказывать, mademoiselle. Я только говорю, что вам ничто не угрожает. На случай, если вы все-таки решитесь.

Я посмотрела на Поппи, и мы долго молчали, глядя друг на друга.

— Дело твое… — наконец выдавила она.

Я выглянула в окно.

— Ну, ты скоро? Отсюда потрясающий вид, Эмма! Только взгляни!

Я немного помедлила и снова обратилась к полицейскому:

— Обещаете, что я не упаду?

Он важно кивнул.

— Oui. Почти гарантирую.

Я сделала вид, что не услышала слова «почти», и подошла к окну.

— Держись, Гийом! — не слишком убедительно прокричала я. — Уже иду!

Пятнадцать минут спустя я надела полицейские брюки (к счастью, запасная пара нашлась в чьей-то патрульной машине) и изо всех сил постаралась успокоиться. После того как меня обвязали несколькими веревками и прикрепили к главному канату с помощью хитроумного блока, я медленно двинулась к окну, моля Бога о спасении.

— Ты что-то позеленела, Эмма! — заметил Гийом, когда я поползла по канату.

— Я до смерти боюсь высоты.

Молодой полицейский дал мне перчатки и показал, как правильно переставлять руки. Он пообещал, что даже если я сорвусь, ничего страшного не случится; меня прикрепили и к канату, и к окну, так что я не разобьюсь при всем желании. Зато могу с размаху врезаться в стену. Я старалась об этом не думать.

— Боишься высоты? Да ладно тебе! Оглядись! Смотри, какая красотища!

Я на секунду подняла глаза и убедилась, что Гийом прав. Вид на Эйфелеву башню был замечательный. Впро чем, из квартиры Поппи он тоже был ничего, и я бы предпочла любоваться им оттуда.

В толпе забормотали и стали показывать на меня пальцем. Я тут же вспомнила про Гейба. У него-то денек удался: в UPP несказанно обрадуются новому репортажу.

— Ну все, давай петь, и побыстрее, — сказала я, подобравшись вплотную к Гийому.

— Ты зануда!

Я посмотрела на него сверху вниз и покачала головой. Мало того что я болталась на канате рядом с полоумной рок-звездой, так его ноги еще торчали у меня под носом.

— У тебя носки воняют, — заметила я.

— Грубиянка!

— Грубиянка или нет, а рисковать ради тебя жизнью я не обязана. Петь будем?

— Ладно, ладно, — вздохнул Гийом. — Что споем?

Я закатила глаза.

— Да все равно! Выбери что-нибудь поскорее!

Я не на шутку разнервничалась, и к горлу уже подступала тошнота. Поппи с молодым полицейским не сводили с меня глаз.

— Все нормально? — крикнула Поппи.

Офицер успокаивающе приобнял ее за плечо, и она кокетливо захлопала ресницами. Отлично! Нашла время для флирта!

— Да, все хорошо! — откликнулась я.

— Предлагаю спеть «Щеку к щеке».

Я снова посмотрела на Гийома. Он улыбнулся и погладил себя по щеке — от прихлынувшей к голове крови она была красная, как помидор.

— Фред Астер пел ее в тысяча девятьсот тридцать пятом, и только потом до нее добрался Синатра!

— Хватит с меня Фреда Астера! — простонала я.

— Разумно, — согласился Гийом. — У меня и цилиндра-то с собой нет. А без цилиндра какой я Фред Астер? Знаешь песню «Jackson»? Ее Джонни Кэш с Джун Картер пели.

— Нет.

— A «Islands in the Stream»? Кенни Роджерса и Долли Партон?

— Нет! — закричала я.

Почему француз так хорошо разбирается в кантри?! Гийом призадумался.

— А как насчет «You're the One That I Want»? Из фильма «Бриолин»?

— Надеюсь, ты шутишь, — пробормотала я.

— То есть ты знаешь эту песню?

— Да, знаю.

Только вот петь ее мне вовсе не хотелось.

— Прекрасно, я запеваю! Будет здорово, ты вылитая Оливия Ньютон-Джон!

Я застонала. Гийом обратился к толпе:

— И в завершение концерта я исполню хит из мюзикла «Бриолин» вместе с моим очаровательным агентом по рекламе, Эммой!

Он повторил то же самое по-французски. Люди аплодировали, кричали и визжали, словно на настоящем концерте.

— Они уже в восторге, Эмма! Разве тебе не хорошо?

— Очень хорошо. Просто супер, Гийом, — ответила я, еле сдерживая тошноту.

Он откашлялся и запел:

— Меня бьет дрожь, все сильнее и сильнее! Я теряя-а-а-а-аю контроль!

— Это уж точно, — бросила я.

Гийом состроил мне рожицу и допел куплет.

— Твоя очередь!

Я начала без особого энтузиазма петь слова Оливии Ньютон-Джон.

— Громче, Эмма! — улыбнулся Гийом. — Тебя не слышно!

Я сделала глубокий вдох и допела куплет, чувствуя себя полной дурой.

Толпа ликовала. Каким-то чудом нам с Гийомом удалось спеть все куплеты и припев на разные лады, а под оглушительный рев зрителей даже протянуть финальное «О-о-о». Засверкали вспышки, и я закрыла глаза. Скорее бы этот вечер кончился!

— Эмма, — сказал Гийом, когда крики немного утихли, — у меня вроде голова болит.

— Немудрено, — процедила я, — ты уже два часа висишь вниз головой.

Он немного подумал над моими словами, затем пожал плечами, отчего мы оба закачались из стороны в сторону. Мне стало совсем дурно.

— Наверное, ты права, Эмма. Пора в комнату, да?

— Да-да. Самое время.

Гийом задумался.

— Что ж, полезли! И спасибо тебе!

Как велел полицейский, я попросила Гийома схватиться за мои лодыжки. Он подчинился, и я крикнула спасателям, что мы готовы. Нас медленно потянули за веревку, прикрепленную к моей спине, и через пять мучительно долгих минут мы с Гийомом, замершие в странной позе, были в безопасности.

— Здорово получилось! — воскликнул Гийом, улыбаясь мне, пока полицейские развязывали ему лодыжки Все это время снаружи не утихали вопли толпы. Как только Гийома освободили, он заключил меня в объятия и театрально проговорил: — Ты меня спасла!

Я закатила глаза и скрипнула зубами.

— Полоумный.

Причем я вовсе не шутила.

— Эмма, ты за меня волновалась! — сказал Гийом отступая и глядя мне в глаза.

Я отвернулась и пробормотала:

— Не за тебя, а за альбом!

— Нет, за меня! — весело упорствовал мой подопечный. Он повернулся к Поппи и обнял ее. — Поппи! Эмма меня любит!

Та нахмурилась.

— Тогда она более чокнутая, чем ты сам.

Ришар и Эдгар, приехавшие во время нашего дуэта на канате, увели Гийома по черной лестнице, а мы с Поппи вышли к полицейским, которые сдерживали ораву журналистов.

— Сделаешь заявление? — спросила Поппи шепотом.

— Издеваешься?! Я только что висела над Парижем и пела песню из мюзикла Джона Траволты! Твоя очередь отдуваться.

— Хорошо.

Мы подошли к морю из микрофонов и диктофонов, и Поппи подняла руку, успокаивая толпу.

— Рада вам сообщить, что Гийом Риш жив и здоров, сейчас он едет домой со своими телохранителями. Спасибо вам за участие.

Затем она повторила то же самое по-английски. Пока она объясняла, что выходка Гийома не нарушает никаких законов и совершенно точно не вызвана алкогольным опьянением, я разглядывала журналистов, пытаясь их понять. Большинство внимательно слушали Поппи и кивали, как будто она говорила разумные вещи. Они что, спятили? Впрочем, несколько скептических лиц все-таки было. Как ни странно, Гейб смотрел не на Поппи (хотя для виду и сделал несколько пометок в блокноте), — он не сводил глаз с меня.

Каждый раз, встречаясь с ним взглядом, я отворачивалась, а он продолжал упорно смотреть, как будто видел меня насквозь. От этого я чувствовала себя не в своей тарелке.

— Гийом просто решил устроить импровизированное выступление, — подытожила Поппи, — чтобы показать, как ему нравится петь с обычными людьми, такими как Эмма.

Я криво улыбнулась. Быстро и уверенно ответив на несколько вопросов, Поппи наконец указала на Гейба. Я приготовилась к какому-нибудь едкому замечанию.

Глядя на меня, он тихо сказал:

— Ты очень храбрая, Эмма. У тебя все хорошо?

Я изумленно кивнула.

— Да, спасибо.

Когда пресс-конференция закончилась и репортеры начали расходиться, Поппи устало повернулась ко мне.

— Ну что, выпьем? Предлагаю тост за чудом уцелевшую рок-звезду. — Она подошла ближе и шепнула: — Тот симпатичный полицейский пригласил меня на свидание!

Я слабо улыбнулась и покачала головой.

— Извини, я жутко устала. Хочу поскорее лечь в постель.

Поппи кивнула.

— Понимаю.

— Желаю хорошо повеселиться с Офицером Твоей Мечты. До встречи!

Мы обнялись на прощание, и я пошла к станции метро «Порт Майо», до которой было несколько кварталов — если верить небольшой карте Поппи.

Стояла прохладная ночь, и я с трудом ковыляла по мощеной улице. Да уж, в этом городе туфли на высоких каблуках противопоказаны. И как только француженки умудряются их носить? Я надеялась, что впереди вот-вот блеснут фары такси, но улицы пустовали. Пока я брела сквозь лужицы света от уличных фонарей, мои ноги болели все сильнее и сильнее.

Через четыре квартала я начала всерьез размышлять о том, что лучше: стереть ноги в кровь (на пятках уже вскочили огромные волдыри) или идти по темным улицам босиком. Как раз в эту минуту рядом со мной загудела машина. Я устало повернулась на звук, скрипя зубами от боли, и ничуть не удивилась, увидев в маленьком «пежо» улыбающегося Гейба. Он опустил стекло.

— Подбросить до дома?

— Нет, — проворчала я и в ту же секунду пожалела об этом.

До метро было топать еще несколько кварталов, а от ближайшей станции до дома целых полмили — по мосту Альма и авеню Боске. После такой прогулки ноги мне точно ампутируют. Но я не желала зависеть от кого-либо — от Гейба в особенности, — поэтому зашагала дальше, не оглядываясь. Лучше я остаток жизни не буду чувствовать ног, чем поеду с ним!

— Ладно, — весело сказал Гейб.

Я думала, что теперь он умчится, бросив меня и мои многострадальные ножки на произвол судьбы, однако он медленно ехал рядом.

«Не обращай внимания, — говорила я себе — Делай вид, чт0 ег0 здесь нет. Не оглядывайся».

Так я прошла еще квартал. Но когда я свернула на бульвар Перейр и Гейб повернул следом, я не выдержала.

— Хватит за мной ехать! — рявкнула я, остановившись.

— А, ты еще тут? — Гейб изобразил на лице удивление и притормозил. — А я и не замечал.

Я сердито сложила руки на груди.

— Ну перестань, Эмма, — поулыбавшись с минуту, сказал Гейб. Лицо у него теперь было серьезное — Садись уже. Я знаю, ты себе все ноги стерла.

— Неправда, — процедила я.

— Правда. Забудь о своей гордости и садись. Нам все равно по пути.

Я хотела как-нибудь съязвить, но зачем? Ноги у меня в самом деле отваливались.

— Хорошо, — буркнула я, гордо подошла к машине и захлопнула за собой дверцу.

— Э-э, ты вроде платье прищемила, — заметил Гейб.

Я украдкой покосилась на него и увидела, что он едва сдерживает улыбку. Вот гад!

Я опустила глаза и поняла, что в приступе праведного гнева действительно защемила подол платья. Освободив его, я бросила Гейбу «спасибо» и отчаянно попыталась не краснеть.

Машина тронулась, и я стала смотреть в окно, делая вид, что Гейба тут нет, — признаться, это было непросто ведь он сидел от меня в двух футах. Несколько секунд мы ехали молча.

— Эмма, у тебя точно все хорошо? — наконец спросил Гейб.

Я кивнула.

— Aгa.

— Я в самом деле думаю, что ты очень храбрая.

— Спасибо.

— И глупая.

Я наморщила нос. Конечно, он не мог не съязвить!

— У меня не было выбора.

— Рано или поздно Гийом сам бы спустился, — тихо сказал Гейб.

— Откуда тебе знать? — возразила — Может, я спасла ему жизнь!

— Знаешь, он не такой уж и безумец, каким кажется. Просто любит привлекать к себе внимание.

Я ничего не ответила и снова посмотрела в окно. Психоаналитик нашелся!

— Как прошло свидание? — непринужденно спросил Гейб, когда мы въехали на кольцо вокруг Триумфальной арки.

Кровь снова прилила к моим щекам. Я заморгала.

— Не твое дело!

А что я должна была ответить? Признаться, что свидание закончилось катастрофой? Что Эдуард был само совершенство, пока не проявил свою шовинистическую сущность? Я посмотрела на Триумфальную арку, такую большую, величественную, сияющую ярким светом, и попыталась не обращать внимания на Гейба.

— Ты права, не мое, — Мы остановились на светофоре, и Гейб окинул меня внимательным взглядом. — Тебе очень идет это платье.

Вот так номер! Опять издевается, да?

— Спасибо, — пробормотала я. У меня было ощущение, что я не уловила какой-то шутки, понятной только своим.

— Я серьезно.

— Мм…

Ну и как его было понимать?

Мы молча проехали по запруженным Елисейским Полям. Гейб заговорил только на авеню Франклина Рузвельта.

— Как насчет интервью с Гийомом? — спросил он, когда на горизонте справа возникла Эйфелева башня. — Выручишь меня, Эмма?

А, так вот чего он добивался! Вот зачем хотел меня подвезти и сделал мне комплимент! Ясно как божий день. Неужели он подумал, будто я растаю и позволю ему донимать своего клиента? Вот еще!

С другой стороны, раз мне хватило ума разгадать его скрытые мотивы, почему я так расстроилась?

— Я же сказала, что постараюсь выкроить для тебя время, — устало ответила я, глядя в окно.

Мы проехали мимо въезда в туннель, где разбилась принцесса Диана, и мне, как всегда, стало немного грустно.

— Да, но презентация уже в следующую субботу. Давай назначим интервью на вторник? Вряд ли у Гийома есть какие-то планы.

— Откуда тебе знать?

Гейб из вежливости изобразил легкое смущение.

— Я не знаю точно… Просто никаких концертов и выступлений у него не намечается. Ну, так что? Мне нужно всего полчаса, статья для UPP почти готова. Обещаю не давить на Гийома.

Я несколько секунд разглядывала его лицо, впервые заметив маленький бугорок на переносице — возможно когда-то ему ломали нос — и небольшой шрамик над правой бровью.

— Пообещай, что статья не будет разгромной, — попросила я, стараясь не думать о том, какие у Гейба длинные и темные ресницы.

Мы ехали по левому берегу, до дома оставалось всего несколько кварталов. Признаюсь, поездка на метро была бы куда утомительней, даже, несмотря на бесконечные расспросы Гейба.

Он улыбнулся.

— Ты ведь понимаешь, я не могу этого обещать. Зато могу тебя заверить, что никаких дурных намерений у меня нет. Я просто спрошу Гийома о его последних безумных выходках. И о новом альбоме, и о презентации. Лучшей раскрутки и пожелать нельзя, Эмма. Мое интервью напечатают в сотнях газет.

— Знаю, — недовольно ответила я и попыталась все взвесить. Сколько вреда и сколько пользы может принести такая реклама? Ладно, придется дать согласие на интервью, хотя бы потому, что я уже обещала. — Хорошо. Позвоню тебе завтра и назначу время и место.

Гейб свернул на мою улицу и остановился у тротуара.

— Чудесно! Спасибо тебе, Эмма. А ты придешь?

— Куда?

— На интервью.

— А… — Я расстегнула ремень безопасности. Неужели Гейб решил, что я такая же ненормальная, как Гийом, и оставлю своего клиента наедине с ушлым журналистом? — Разумеется, приду.

— Отлично. Жду с нетерпением.

Я вздохнула. Ну и как тут ответить?

— Спасибо, что подвез.

— Не за что. Нам ведь по пути, — сказал Гейб.

Я скрипнула зубами и вышла из машины.

— Завтра созвонимся, Эмма! — весело крикнул он напоследок и выехал, не обернувшись, на авеню Рапп.

Я проводила его машину взглядом.