Занятия с Молли и Риэйджей прошли быстро и без осложнений. Молли выбрала банджо – восемь разных инструментов были разложены на полу заранее. Я подождала, пока она разберется, как звучат струны, потом показала несколько простых аккордов, и мы стали петь вместе. Это упражнение помогает улучшить произношение и интонацию, развивает способность наблюдать и повторять, облегчает общение. С Риэйджей было не так все просто: я попыталась провернуть с ней ту же операцию, но она не взяла ни один инструмент и молча смотрела на меня из угла, пока я играла на гитаре. И все же под конец стала отбивать такт ногой и губами подпевала рефрен, так что хоть она и не попрощалась, когда я выходила из комнаты, в целом это можно было назвать прогрессом.

По пути к дому, где жила Элли, я рассказала Эндрю, как прошли занятия и что я планирую на следующую неделю, но потом повисло неловкое молчание, это было совсем не похоже на обычную нашу дружескую и непринужденную болтовню. Я даже почувствовала облегчение, когда мы добрались наконец до Элли, но тут нас ждало кое-что похуже: Родни проводил нас к ней в комнату, и я обнаружила, что девочка содрала со стен все свои стихотворения.

Она сидела в углу, скрючившись над компьютером, и что-то яростно печатала. Нас она то ли не услышала, то ли умышленно не замечала.

– Элли? – громко позвала я, но она не обернулась.

– Весь день так, – грустно сообщил Родни.

– Что могло случиться, не знаете? – спросил Эндрю.

Родни покачал головой.

– С нами она не разговаривает. Мы пытались, но она ушла в комнату и сидит тут, спиной к двери.

– Давайте я попробую, – предложила я. Собралась с духом и улыбнулась обоим мужчинам: – Вы идите.

Родни колебался, явно не желая оставлять нас наедине, но в итоге подчинился, а за ним вышел и Эндрю, тоже с тревогой на меня поглядывая. Я осталась стоять на пороге, наблюдая за Элли. Стук клавиш на компьютере сливался в злобное стаккато.

Я пошла и встала у нее за спиной. Когда моя тень упала на экран, Элли подскочила.

– Элли? – громко спросила я, стараясь говорить как можно ласковее. – Что с тобой?

Девочка залилась краской и, резко захлопнув ноутбук, затравленно оглянулась на меня. Она ничего не говорила, только смотрела на меня в упор, неподвижно, и, подождав, я сама задала вопрос:

– Что ты пишешь?

Взгляд ее стал почти угрожающим, она быстро изобразила на пальцах три буквы: ОМП. Не сразу я сообразила, что это означает: «Оставьте меня в покое».

Но я не отреагировала так, как она, должно быть, ожидала, а пожала плечами и отвернулась. Прикусив губу, я перебирала все возможные объяснения. Девочка сняла со стены все свои стихи. Может быть, поссорилась с мальчиком, который ей нравится? Но тут же я сообразила, что ни одно из тех стихотворений, какие я успела прочесть на прошлой неделе, не было «романтическим». Может быть, ее творчество раскритиковала учительница? Но неужели девочка могла принять это так близко к сердцу?

Я разложила на ковре те же инструменты, которые только что использовала на занятии с Молли и Риэйджей, потом достала гитару и дождалась, пока Элли посмотрит на меня. Когда же она это сделала (все так же угрюмо), я кивком указала ей на инструменты:

– Хочешь выбрать?

Она решительно покачала головой.

– Можешь не играть, – продолжала я. – Но я буду. Вдруг тебе тоже захочется.

Она фыркнула. Я начала как ни в чем не бывало медленно перебирать струны, соображая, какая песня могла бы ее зацепить.

Я начала с Over You группы Daughtry – «Забыть тебя», на случай, если дело все-таки в мальчике, но она и головы не повернула. Тогда я перешла к Puff the Magic Dragon, но Элли, похоже, стало скучно. Лишь когда зазвучала битловская Hey Jude – любимая песня Лео, – я впервые уловила искру интереса. Я доиграла и стала молча ждать. Сейчас она заговорит.

«Кто такой Джуд?» – знаками спросила она, а глаза смотрели все так же – с подозрением.

На такой вопрос я и рассчитывала.

– Это сын Джона Леннона, Джулиан, – ответила я. – Джон Леннон – один из битлов.

– Уф! – сказала она, переходя на речь. – Про битлов каждый идиот знает. – После паузы она уточнила: – Если он Джулиан, почему же в песне Джуд?

– Пол Маккартни (он тоже из битлов, но это ты, я так понимаю, знаешь), – с улыбкой отвечала я, – написал эту песню для Джулиана, когда родители Джулиана, Джон и Синтия, решили развестись. Джулиан был этим огорчен, а Пол знал, что музыка помогает человеку утешиться. Сначала он так и пел, «Эй, Джулс», это уменьшительное от Джулиан, но потом изменил на «Эй, Джуд», потому что так, на его слух, звучало лучше.

Она все так же пристально смотрела на меня.

– Почему Джулиан был огорчен?

Я пожала плечами.

– Думаю, ребенку бывает тяжело, когда родители разводятся, – сказала я. – Может быть, ему казалось, что его недостаточно любят, что он не нужен папе с мамой.

Что-то промелькнуло в глазах Элли, и я поняла, что нащупала болевую точку.

– Мне кажется, Пол Маккартни хотел сказать Джулиану, что мальчик ни в чем не виноват, что он не должен взваливать себе на плечи такую ответственность и что скоро все наладится.

Она призадумалась.

– И что же? Наладилось?

– У Джулиана? – Я кивнула: – Да, он давно уже взрослый и стал музыкантом, как и его отец.

– Потому что отец все-таки любил его, – вставила Элли.

– И мама, и папа. Оба его любили.

Элли поспешно отвернулась и, пряча от меня слезы, вытерла глаза. Я подождала, пока она повернется, и знаками спросила: «Что случилось?»

– Ничего, – огрызнулась она. – И не обязательно объясняться со мной на пальцах. Я и говорить умею, не тупая.

Я снова сделала паузу, потом мягко спросила:

– Все-таки что случилось?

Она снова фыркнула, но лицо ее дрогнуло от боли.

– Ничего не случилось. – Я испугалась, что девочка снова закроется, но она тут же добавила: – В том-то и дело. Может, ей на меня вообще наплевать? Совсем-совсем? Она приходит дважды в неделю, потому что так положено, иногда я ночую в ее новой квартире, но в остальное время ей даже не интересно, жива ли я.

– Почему ты так думаешь, Элли? – спросила я.

Ее глаза сузились.

– Было бы интересно – давно взяла себя в руки и ей бы разрешили меня забрать! Почему она тянет? Ей наплевать, что я так долго живу у чужих людей!

– Причины могут быть самые разные, и ты тут ни при чем. Ты и сама можешь придумать другое объяснение.

Моя обязанность – помочь пациенту самостоятельно рассмотреть все версии, разобраться в своих чувствах к матери, но трудно подавить искушение сразу же утешить девочку, сказать, что мама, конечно же, ее любит.

– Ну да, – согласилась Элли. – Но по-моему, она меня терпеть не может.

Упершись взглядом в пол, она несколько раз шмыгнула носом.

Я подождала, не скажет ли она еще что-нибудь, но она молчала.

– Наверное, ты просто не понимаешь, как мама тебя любит. Просто у нее сейчас много проблем. Элли, иногда в жизни наступает такая пора, что из-за множества трудностей родители не успевают, не в силах проявить свою любовь к детям.

Снова она фыркнула: – Вы-то почем знаете!

– Ты права, я ничего об этом не знаю. Поэтому и спрашиваю, какие у тебя еще версии.

Она подумала.

– Ладно. Может быть, у нее сейчас большие проблемы. Или она еще не готова к тому, чтобы снова стать моей мамой. Годится?

Я улыбнулась:

– Так оно звучит намного правдоподобнее, Элли. Согласна?

Она скорчила гримасу и отвернулась. Потом снова поглядела на меня.

– Я спрашивала у соцработника. Она могла бы взять меня уже в сентябре, если б вела себя как следует и наладила свою жизнь. Но ей наплевать, я же вижу.

– А что ты сейчас делала за компьютером? – спросила я. – Писала маме?

– Я даже не знаю ее нового адреса, – проворчала она. – Я сочиняю письмо, которое отдам ей, когда она в очередной раз явится «в день посещения».

– И что будет в этом письме?

– «Хватит быть паршивой матерью».

– Ну и правильно, – кивнула я. Элли вглядывалась в меня – шучу я или нет. Но я говорила всерьез. – А если ты верно угадала? Если ей нужно разобраться с собственными проблемами?

Лицо Элли снова исказилось:

– Знаете что? Вы ничем не лучше остальных. Вы говорите вроде бы разумные вещи, но смысла в них нет.

Не в бровь, а в глаз. Я отделываюсь от нее банальностями. Поэтому я сказала:

– Ты права. По отношению к тебе она поступает плохо. Это очень обидно.

Уголки ее губ приподнялись в недоверчивой улыбке.

– Вы правда так считаете?

Я кивнула.

– Но может, поверишь ей в последний раз? Вдруг она все-таки хочет устроить все как лучше для тебя? Вдруг есть хоть маленький шансик?

Элли не ответила. Она поднялась с места и направилась к синтезатору. С минуту просидела перед ним неподвижно, потом дотронулась до клавиш и стала медленно подбирать Hey Jude. Потом глянула на меня, иронически изогнув бровь:

– Ну?

Я улыбнулась, взяла гитару и заиграла. Следующие двадцать минут мы с Элли, она на синтезаторе, я на гитаре, играли прекрасную мелодию, которую Пол Маккартни сочинил без малого полвека назад. Повторяли ее снова и снова. Вскоре я услышала, как Элли тихо мурлычет слова, и тоже начала подпевать. После нескольких прогонов я стала менять слова, чтобы они точнее соответствовали ситуации: «Эй, мам… Где ты была? Я так ждала… когда же ты придешь за мной».

Наконец у нас и пальцы устали. Элли вскинула руку, прощаясь со мной – и благодаря. Оглянувшись, я увидела в коридоре Эндрю, он смотрел на нас и улыбался.

* * *

Несколько дней я с беспокойством вспоминала этот разговор с Элли, даже спать стала хуже, и сны – или как их назвать – не возвращались. Я лежала возле похрапывающего Дэна, мечтая поскорее забыть о неприятностях Элли, провалиться в сон, чтобы свидеться с Патриком и Ханной. Но потолок все не расплывался, и минуты продолжали тикать, пока сероватый утренний свет не пробивался в стыки жалюзи.

Быть может, в отчаянии думала я, мне больше не суждено проникнуть в жизнь Патрика и Ханны. Может быть, встреча с Ханной была таким заковыристым, окольным способом свести меня с Эндрю, чтобы тот привел меня к Элли. К девочке меня буквально притягивало. В сущности, я только о ней теперь и думала – о ней и о том, как ей помочь. Даже сюрприз Дэна – уик-энд в Хемптоне – не очень-то меня отвлек. Лежа рядом с ним на пляже, я притворялась, будто листаю «Пипл», а в уме прокручивала очередные песни, чтобы с ней разучить. По вечерам Дэн разводил на берегу костер и рассказывал мне всякие истории про своих сотрудников, и я покорно слушала, но думала об Элли.

Во вторник я занималась с Максом, мы довольно долго играли вместе на ксилофоне, потом обсудили нового одноклассника, Тревора, и как он обижает моего подопечного, и наконец Макс задал вопрос, от которого заныло сердце.

– Мисс Кейт… – Он затеребил воротник. – Как так получается, что некоторым родителям не нужны их дети?

– То есть как?

– Не знаю. Просто не нужны, и все.

– Ты о ком? – мягко переспросила я. Он промолчал, и я уточнила: – О маме?

– Нет, что вы! – улыбнулся Макс. – Она меня любит. – Но тут же улыбка сбежала с его лица. – А вот папе я не нужен.

– С чего ты взял, Макс?

– Мне Тоби в школе объяснил. Поэтому папа от нас ушел.

Прикусив губу, я судорожно подбирала слова. Джойя растила ребенка одна с десяти месяцев: в один прекрасный день отец ушел на работу и не вернулся. Через три месяца пришли бумаги на развод, и Джойя все подписала. Ей не пришлось сражаться за опеку: бывший муж отказался от всяких прав на ребенка. Однажды она мне сказала: вот и хорошо, что Максу не придется иметь дело с человеком, который не хочет быть его отцом.

– Во-первых, Макс, ты уверен, что Тоби все знает о твоей жизни?

Он подумал:

– Может, и нет.

– Так что же, по-твоему, случилось с твоим отцом? – Я затаила дыхание: только бы не причинить мальчику лишней боли.

– Не знаю. Мама ничего не говорит. – Он помолчал. – Может быть, папа не захотел быть моим папой.

Я снова подумала:

– Может быть, он просто не был еще готов стать отцом? И дело не в тебе?

Мои слова его озадачили.

– А как же он стал отцом, если не был готов? Что-то странно.

– Это как контрольная в школе, – пояснила я. – У тебя бывают контрольные?

Он кивнул:

– Я хорошо пишу словарные диктанты.

– Но ты ведь к ним готовишься?

Он снова кивнул:

– Мама заставляет.

– А учить слова – дело нелегкое, верно?

– Очень трудно!

– Но когда ты приходишь на контрольную, ты уже готов и потому-то и пишешь диктант так хорошо.

– Угу, – кивнул он.

– Вот и быть родителем – что-то наподобие. Надо много и тяжко работать. Все время учиться, тренироваться, стараться изо всех сил.

– Или влепят кол!

– Вот именно! – подхватила я. – А бывает, человек так трудиться не готов. И тогда у него не получается стать отцом.

Он долго размышлял над моими словами и наконец улыбнулся:

– Значит, папа просто не хотел учиться как следует.

– Скорее всего, – осторожно ответила я. Не хотелось зря обнадеживать парня, ведь его отец, по всей вероятности, никогда этого не захочет.

Когда занятие окончилось, я отвела Джойю в сторону и кратко передала наш разговор.

– Видно, человек так устроен: надеется вопреки всему, что те, кто ушел от нас, еще могут вернуться, – вздохнула она. – Придется Максу к этому привыкать.

Она ушла, а ее слова эхом отдавались в моей голове. Похоже, я, как Макс, все никак не привыкну к мысли, что Патрик ушел навсегда и никакие мои мысли и молитвы его не вернут.

* * *

– О, какой загар! – приветствовал меня Эндрю на следующий вечер, когда я пришла на занятия. Он уже стоял у стола, перебирая бумаги, и мне стало неловко: я явилась, когда он как раз беседовал с Эми, единственной ученицей, пришедшей заранее.

– Так заметно? – переспросила я, надеясь, что в сумрачном помещении не видно, как вспыхнули щеки. – Значит, я была совсем уж бледной немочью.

– Вовсе нет, – улыбнулся он. – Просто позавидовал: одни загорают на пляжах, а другие в это время сохнут над бумагами. – Он выдержал паузу. – Или нет, погодите: это был не пляж? Мгновенный спрей-загар?

Он откровенно меня поддразнивал, и щеки у меня разгорались все сильнее.

– Не хочу никого разочаровывать, но загар действительно из Хемптона. Провели там выходные.

– Я так и знал! – простонал Эндрю. – Все, теперь я умру от зависти.

– С женихом ездили? – громко встряла Эми. – Вы же, наверное, выходные с ним проводите? Со своим женихом?

Я сморгнула:

– Да. Конечно. У его кузена таймшер в Монтоке. – Ого! – присвистнула Эми.

Я пожала плечами и повернулась к Эндрю:

– Мы тоже думали, что ого, пока не поняли, что нам предстоит жить в трехкомнатном коттедже с еще четырьмя парами.

Эндрю хихикнул, Эми скорчила гримасу:

– Но все-таки ваш жених в средствах не стеснен, если может позволить себе Монток хоть в каком-то виде.

Она уже действовала мне на нервы.

– У него все в порядке. – Я не стала вдаваться в подробности, а Эндрю подмигнул мне за ее спиной.

– За такого надо держаться, – посоветовала она. – Уж я бы оценила, если б меня кто свозил на уикэнд. – И она захлопала ресницами, отчего Эндрю смутился и снова уткнулся в свои бумаги.

Я села. Один за другим входили остальные ученики. Эми собрала свои вещи и устроилась возле меня.

– Похоже, вы с Эндрю закорешились, – прошептала она, убедившись, что Эндрю отошел на другой конец комнаты и разговаривает там с Грегом.

Не глядя ей в глаза, я ответила:

– Да, мы кое-что делаем вместе. Я занимаюсь с детьми из Святой Анны. Вот и все.

С минуту она изучала мое лицо.

– И между вами ничего нет?

– Ничего. – Я демонстративно приподняла левую руку: – Помните? Я обручена.

– Значит, вы не против, если я приглашу Эндрю на ужин?

Я затянула с ответом:

– Разумеется, нет.

Она фыркнула, явно истолковав мое замешательство как признак тайной влюбленности в Эндрю. Я-то прикидывала, как бы помягче дать ей понять, что Эндрю она не интересует.

Эндрю подозрительно оглянулся на меня и попросил всех занять свои места. Отбросив посторонние мысли, я сосредоточилась на том, чтобы выучить тридцать новых глаголов и столько же существительных. Под конец урока Эндрю рассказал, как строится фраза на языке глухонемых, и разделил нас на пары, чтобы мы отработали друг на друге двадцать записанных на листочке фраз. Я обрадовалась, когда он назначил мне в пару Вивиан, но сам он, оказалось, составил пару Эми: нас в группе было нечетное число. Почему-то стало неприятно.

После занятия я помахала Эндрю рукой и, опустив голову, ринулась прочь. Я успела пробежать полпути до угла Мэдисон и 69-й, когда позади послышались шаги, и, обернувшись, я увидела несущегося за мной бодрой рысцой Эндрю.

– Постой! – сказал он. Толстая пачка книг и бумаг грозила вот-вот вывалиться у него из-под мышки. – Куда ты так спешишь? – Он попытался подладиться под мой шаг.

– Не хотела мешать Эми, – вырвалось у меня.

– Нет никаких… – начал он, осекся и покачал головой: – Не беспокойся. Я не собираюсь встречаться с Эми.

– Я и не беспокоюсь, – чересчур поспешно возразила я.

– Хорошо. – Он пристроился рядом. – Я хотел предупредить: Молли возвращается домой. Суд принял решение в пользу ее матери. Мы не ожидали этого так скоро, потому и не успели предупредить. Соцработник поддерживала мать, но мы никак не рассчитывали, что судья подпишет постановление уже сегодня утром.

– С ней все в порядке?

– По-моему, она счастлива, – улыбнулся Эндрю. – В жизни не видел, чтобы ребенок так быстро собрал вещи.

– Это хорошо. – Но в горле встал комок: не думала я, что одна из моих подопечных исчезнет так быстро. – Жаль, что не успели попрощаться.

– Мне тоже жаль. Извини, что так получилось. Но это к лучшему. В смысле, что она возвращается домой. Мне кажется, ее мать – неплохой человек, и то, что случилось, заставит ее одуматься. С Молли все будет в порядке.

– Это хорошо. – Я вздохнула. – А если ты ошибаешься?

Он молча глянул на меня.

– В смысле, как ты с этим справляешься? – настаивала я. – Ты же не будешь знать, в порядке Молли или нет, разве что она снова попадет в Святую Анну.

– Будут контрольные визиты. Но ты права: за тот час, который соцработник проводит с семьей, всего не поймешь. Остается лишь надеяться – и верить, что большинство людей по сути своей хорошие.