– Риэйджа не скучает без Молли? – спросил меня Эндрю на следующий день, когда мы вышли от Шейлы и направились к Грегорам.

Я готова была кинуться ему на шею и сказать, как я рада, что он выбрал именно эту работу, но не могла же я заговорить о ресторане в Джорджии. Он бы меня за сумасшедшую принял.

– Скучает, конечно. Но еще больше, по-моему, ее задело, что за Молли мама вернулась, а за ней нет. Получается, никому она не нужна.

– Бедный ребенок! – вздохнул Эндрю.

– Тебе не обязательно провожать меня к Элли, – спохватилась я. – У тебя, наверное, много дел.

– А если мне хочется пройтись с тобой? – усмехнулся он.

– Тогда не отказывай себе в удовольствии. – Стоило этой витиеватой фразе сорваться с моих губ, как я почувствовала себя законченной идиоткой, а Эндрю расхохотался.

У Грегоров он познакомил меня с женой Родни, Сальмой – худощавой темнокожей женщиной лет тридцати с небольшим, с кривоватой улыбкой, носом с горбинкой и большими карими глазами. Обеими руками сжимая мои руки, она сказала, что очень рада моему общению с Элли. Потом увела Эндрю на кухню, а я пошла к девочке.

Элли сидела скрестив ноги на кровати и что-то чиркала в блокноте. Она подняла глаза, и я обрадовалась: вместо прежнего злобного зырканья – почти улыбка. Потом девочка снова уткнулась в блокнот.

– Что рисуешь? – спросила я.

Она нехотя протянула мне картинку:

– Я только начала. Художник я так себе.

Я вгляделась в набросок, вне себя от волнения: девочка, сверстница Элли с темными, волнистыми волосами. Волосы Ханны! А Ханна – ровесница Элли! Перед глазами возникла моя дочь в спальне, увешанной ее рисунками.

– Хорошо получается, Элли.

– Да ланно, – буркнула она. – Вот моя подруга Белла – настоящий художник, а я – от слова «худо».

– Неправда. Очень симпатичный рисунок.

Она скорчила рожу:

– Не врите. Мне и браться за это не стоило. Белла нарисовала мой портрет, вот и я захотела нарисовать ее. Но ничего не выходит. У нее гораздо лучше получается.

– Главное – желание, – напомнила я.

– Любимая поговорка бездарей.

Не дождавшись ответа, она подняла глаза и пробормотала:

– Извините, обидеть не хотела.

Пожав плечами, я начала распаковывать сумку с инструментами. Я надеялась, что сегодня тоже удастся усадить Элли за синтезатор: когда ее пальцы касались клавиш, девочку отпускало, она становилась другой – более открытой, легкой.

– Так кто такая Белла? – спросила я, положив на пол ксилофон и нашаривая в сумке вторую палочку.

– Моя подруга, – ответила она. – Лучшая подруга. Не буду я играть на дурацком ксилофоне. Я не маленький ребенок.

– И не надо. А на чем будешь?

– С чего вы взяли, что я вообще хочу играть?

– Не хочешь? Отлично, – как можно беззаботнее сказала я. – Тогда я поиграю на твоем синтезаторе, пока ты рисуешь.

Я знала, что спровоцирую сильную реакцию, и не удивилась, когда девочка с воплем «Нет!» спрыгнула с кровати. Она только что не оттолкнула меня, прорываясь к синтезатору. На миг замерла, раздумывая, и вдруг загремели полные драматизма вступительные аккорды Пятой сонаты Бетховена – я аж подскочила. Элли, ухмыльнувшись, продолжала играть. Я восхищенно слушала.

– Бетховена многие не понимали, – заметила она, остановившись на полпути. – Как и меня.

– Да? – невинно переспросила я. Такое направление разговора меня очень устраивало.

– Многие думали, он жадный, у него дурной характер, – уверенно пояснила она. – А на самом деле он был гений. Думал только о музыке. И не обращал внимания на людишек, пусть себе потешаются.

– И над тобой потешаются? – осторожно спросила я.

Этот вопрос она пропустила мимо ушей.

– Он жил в Вене. Знаете? В Австрии. И когда он оглох, всякие, что притворялись его друзьями, стали о нем сплетничать. Думали, раз он не слышит, то и не догадывается. А он знал. Он всегда все знал.

– Люди сплетничают за твоей спиной, потому что думают, что ты не узнаешь? – осторожно спросила я.

Она нахмурилась.

– Это теперь не важно, потому что Белла переходит в мою школу. Она тоже глухая. Теперь, если кто будет смеяться над имплантами и обзывать нас роботами, мы вместе сделаем вид, будто нам до них и дела нет.

Бедная девочка! Но как же хорошо, что у нее есть такая подруга.

– Похоже, она симпатичная, – сказала я. – У нее тоже импланты?

– Да. – Левой рукой Элли сыграла короткую, странную мелодию – вроде знакомую, но я не могла ее точно назвать. – Она и на пианино играет, причем лучше меня. Мы как бы близнецы.

– Здорово иметь такого друга, – улыбнулась я.

Сыграв еще один куплет неуловимо знакомой песни, она сказала:

– Сегодня в школе Тони Белути, этот придурок, обозвал меня жертвой аборта: мол, отца я не знаю, мать от наркотиков лечилась. Белла выждала, пока учительница отвернется, и запустила ему жеваной бумагой прямо в глаз.

– Отличная подруга.

– Самая лучшая, – улыбнулась Элли.

– Кстати, о маме, – все так же осторожно заговорила я. – Как у нее дела?

– Не надо об этом, – отрезала Элли, скрестив руки на груди.

– Хорошо. Тогда поиграем еще?

– Можно, – откликнулась она с облегчением.

– Не научишь меня той мелодии, которую ты сейчас играла? – попросила я. – Мне понравилось.

Она кивнула:

– Это Белла сочинила.

В следующие полчаса мы не обменялись ни словом, за нас говорили музыкальные инструменты. Элли играла на синтезаторе, я вторила ей на гитаре, пока мы не сыгрались. У нас получился замечательный дуэт. Так прошел час занятия, и я поднялась.

– Отлично провели время, – сказала я. – Увидимся через неделю, идет?

Она кивнула, и я пошла было к двери, но она окликнула меня:

– Кейт?

Дождалась, чтобы я обернулась, и сказала знаками: «Спасибо. – Рука двигалась от губ, словно посылая воздушный поцелуй. – Вы очень хорошая».

– И ты, – ответила я вслух. И добавила, уже в дверях: – Никогда не забуду я времени, проведенного с тобою. Не лишай меня твоей дружбы и будь уверена в моем постоянстве.

– Чего-чего?

– Так говорил Бетховен.

* * *

Разговор за ужином в тот вечер не клеился. От Дэна шли ощутимые волны смущения, но он, как мог, поддерживал ничего не значащую вежливую беседу. Паузы между репликами затягивались.

Я подумала, не рассказать ли про занятие с Элли, просто чтобы подкинуть новую тему, – но он бы не понял, так что я предпочла промолчать. После сегодняшней ее откровенности меня переполняла радость: кажется, я и правда могу кое-что сделать для этих детей. Но рассказать про это Дэну означало потерять часть своей радости. Даже часть себя. Я и так уже много частей себя пораздавала.

Крутя кольцо на пальце, я ждала, пока Дэн доест, и тут меня снова накрыло стыдом: не следовало мне говорить ему «да», не следовало принимать это кольцо. Во мне давно уже росли неприятные предчувствия, но я их привычно глушила: времени у меня еще сколько угодно и можно не спешить с решением.

Глядя на жующего Дэна, я думала, что, видимо, напрасно с ним связалась. С Патриком было иначе: между нами сразу же проскочила искра и разгоралась все ярче и ярче. Когда мы говорили с ним, меня кидало в дрожь, в трепет – «бабочки трепетали в животе», как пишут в бульварных романах. А с Дэном – никаких бабочек. Так, нервное возбуждение, которое я приняла за что-то более существенное. Плюс голос логики: Он замечательный. Идеально тебе подходит. Пора строить свою жизнь. И голос-то был не столько мой, сколько мамы, Сьюзен, Джины, других подруг: все считали Дэна лучшим ответом на вопрос – вопрос, которого я не задавала.

Поначалу я думала, что вполне естественно не испытывать к Дэну таких же чувств, как к Патрику, ведь Патрик был единственный, как единственной была и наша любовь. Но не следовало отказываться от надежды когда-нибудь вновь ощутить трепет и дрожь. Не следовало уговаривать себя полюбить мужчину лишь потому, что не подвернулось другого.

– Пенни за твои мысли, – пошутил Дэн, догрызая остатки готовой лазаньи, которую я разогрела в микроволновке. Но весело ему не было.

Изобразив улыбку, я трусливо отшутилась в ответ: – Вряд ли они того стоят, – и не оглядываясь вышла на кухню. Снова мы избежали откровенного разговора. Слишком долго я прячу голову в песок – потом не проморгаюсь.

* * *

Лишь когда красные цифры на будильнике начали отсчет следующих суток, мне вдруг подумалось: видимо, Элли пробудила во мне дремавший столько лет материнский инстинкт, а все остальное – только следствия? Неужели я привязалась к девочке именно потому, что она похожа на Ханну и ей нужна хорошая мама? Вот что делало пропасть между мной и Дэном непреодолимой: чем больше во мне росло желание стать матерью, тем меньше в моей жизни оставалось места для него.

Я перекатилась на бок, отодвигаясь. Все глупости: у Элли есть мать, и это вовсе не я.

И вдруг, нарушив тишину спальни, пискнула входящая эсэмэска. Дэн пошевелился во сне и что-то пробормотал. Я глянула на часы. 00:37. Кто это мне пишет в такую позднотищу?

Я схватила айфон, повернула так, чтобы не светить Дэну в лицо. СМС с незнакомого номера. «Я никому не нужна».

Я нахмурилась. Наверное, ошиблись номером. Только я положила айфон на место, снова писк: «Вам тоже наплевать».

«Кто это?» – написала я.

Короткая пауза, ответ: «Бетховен».

Дэн снова зашевелился.

– Все в порядке? – проворчал он.

– Не уверена, – ответила я: мысли метались.

Он что-то еще пробормотал, повернулся на другой бок и уснул. Скрючившись над телефоном, я набрала: «Элли?»

«Ага», – ответила она.

«Откуда у тебя мой номер?» Я нажала «Отправить» – и испугалась: девочке плохо, нельзя в такой момент оттолкнуть ее. Вдруг она подумает, будто я недовольна, что мне пишут среди ночи. Телефон надолго умолк – у меня живот свело от страха. Потом снова писк СМС. Какое облегчение!

«Эндрю оставил его для моей приемной матери. Я списала из файла. Сердитесь на меня?»

«Нет», – сразу ответила я. И вдогонку: «Что с тобой? Где ты?»

Тишина. Потом ответ: «А вам не все равно?»

«Конечно, не все равно!» – тут же отстукала я. Страх вернулся. С ней стряслась беда. «Ты дома?» Нет ответа. Я переспросила: «Элли? Где ты?»

Ответа все не было. Я прождала целую минуту, потом еще одну. «Пожалуйста, ответь! – умоляла я три минуты спустя. – Я очень беспокоюсь».

Но она не отвечала. Я перезвонила, но тут же включилась голосовая почта. Я просидела еще с минуту, немо глядя на свой телефон, потом растолкала Дэна:

– Нужна помощь.

Он повернулся и заморгал спросонок, когда я включила лампочку у кровати.

– Что стряслось?

Я торопливо рассказала об Элли и ее загадочных СМС.

– Что мне делать, как ты думаешь?

– По-моему, – он зевнул, – это не твоя забота, малыш.

– Как не моя? – возмутилась я. – Девочка обратилась ко мне. А если с ней беда?

– Да она тебя просто разыгрывает. Ты же говорила, она ушлая девица.

– Ничего подобного я не говорила! – обиделась я за Элли.

– Ну, не знаю. Звони своему Эндрю. Он разберется. Это не твое дело, Кейт.

Я промолчала, и он снова повернулся на бок, проворчав:

– Закончишь – выключи, пожалуйста, свет, ладно?

Но до конца явно было далеко. Я выждала еще несколько минут – не откликнется ли Элли, – а потом тихонько поднялась и пошла в кухню. Нашла в контактах номер Эндрю.

– Кейт? – Голос сонный и озадаченный. – Что случилось?

Было слышно, как женский голос поинтересовался, в чем дело.

– Э-э, – промычала я, обескураженная.

– Кейт? Это ты?

– Извини за беспокойство, – выпалила я, – но мне только что пришли какие-то странные эсэмэски от Элли. Боюсь, с ней что-то стряслось. Можешь позвонить Родни и Сальме и узнать, как она?

– Да, конечно! – Он разом проснулся, забеспокоился. – И сразу перезвоню тебе, да?

– Конечно.

Я дала отбой и уставилась на телефон. Секунды ползли, не желая собираться в минуту. Наконец телефон зазвонил. Я тут же схватила трубку:

– Эндрю? Ну, что с ней?

– Не знаю, – сумрачно ответил он. – Она исчезла.