СУЩЕСТВУЕТ НЕКАЯ СВЯЗЬ между математикой, музыкой и астрономией. Многие великие композиторы жадно вглядывались в звезды. Параллели между математикой и музыкой вполне логичны, хотя дело не только в музыкальном размере, счете и последовательности нот. По мнению ученых, некоторые виды музыки вызывают в мозгу изменения, положительно влияющие на математические способности. Я была поражена, узнав о так называемом эффекте Моцарта, и не раз использовала его как аргумент, уговаривая какую-нибудь маму не прекращать уроки фортепиано для ребенка.

Но связь между астрономией и музыкой мне виделась только в одном – в чувствах, которые они у меня вызывают. Когда я смотрела на небо, я испытывала такое же искреннее благоговение, как когда слушала произведения великих творцов. Никто никогда не рассказывал мне про звезды, как бабушка Сэмюэлю. То, что было написано в школьных учебниках, не слишком меня вдохновило, как будто в них опустили что-то очень важное. Галактика представлялась мне загадкой. Все делали вид, что знают ответ, хотя это было не так. В школе меня часто охватывало нетерпение, когда нас пичкали фактами и цифрами. Мне казалось, что все это – жалкий пустяк в сравнении с тем, что выше всяких слов и объяснений.

На третий день после ужина мы с Сэмюэлем забрались на скалистый выступ неподалеку от хогана бабушки Яззи, чтобы полюбоваться закатом. Постепенно фиолетовые сумерки сменились чернотой ночи, и мы увидели, как в небе просыпаются звезды. Темнота сгущалась, небосвод сиял все ярче, и я испытала знакомый восторг, неизменно вспыхивавший в моей душе при виде звездного неба. Усталая и сытая, я лежала и чувствовала, как меня впервые за долгое время переполняют спокойствие и удовлетворение.

Бабушка Сэмюэля забила козла в честь приезда внука и последние два дня была занята готовкой различных блюд. Не могу назвать себя брезгливой, однако, когда Сэмюэль сказал, что она не выбрасывает даже внутренности, я засомневалась, что смогу спокойно принять участие в пиршестве. Я сама видела, как бабушка готовит кровяные пирожки, и, несмотря на пугающее название, они оказались довольно вкусными. Это была тяжелая и сытная пища, а во время готовки стоял потрясающий аромат. Две подруги бабушки Яззи пришли помочь ей с готовкой, и меня поразило их сходство с прихожанками церкви Левана. Они точно так же шутили, смеялись и трудились бок о бок. Я с удивлением отметила находчивость и изобретательность этих женщин. Они даже использовали можжевеловую золу в качестве закваски для хлеба.

Полакомиться козлятиной собрались друзья бабушки Яззи. Все они, похоже, знали и любили Сэмюэля. Пришла и его мать, хотя она явно испытывала неловкость и нарывалась на ссору с бабушкой. Эта женщина казалась чуть ли не старше собственной матери, хотя ей, должно быть, не было и пятидесяти. Глубокие морщины и ввалившиеся глаза говорили о жизни, полной печалей. Сэмюэль, судя по всему, был рад видеть мать и обнял ее, но она лишь устало пожала плечами и вскоре ушла.

Уже вечером, лежа рядом с Сэмюэлем на выступе из песчаника, глядя в бесконечное звездное небо, я спросила его о матери.

– Она все еще живет с отчимом, хотя я не видел его с тех пор, как вернулся в школу после очередной ссоры. Хоган моей шимасани для нас что-то вроде нейтральной территории. Все эти годы мы с мамой встречаемся только здесь.

– Мне показалось, она не очень любит бабушку Яззи, – заметила я.

– Она просто никак не может вывести ее из себя. Мама все время пытается спровоцировать бабушку на ссору, чтобы оправдать собственную злость и обиду. Но бабушка просто любит ее и пытается помириться каждый раз, когда мама заходит в гости. Увы, мама разучилась быть верной себе и теперь превращается в медведицу.

– В медведицу? – не поняла я.

– Еще одна легенда. В детстве бабушка рассказала мне историю о том, как одна женщина попала в плен к медвежьему клану. По ночам они были медведями, а днем ходили в человеческом обличье. Женщина вышла замуж за вождя и после многих лет жизни в клане стала обрастать мехом, превращаясь в медведицу.

– А твоя мама становится похожа на медведя, за которого вышла замуж?

– Ах, Джози, как быстро ты все схватываешь. Вообще-то медведь из легенды самоотвержен и так любит свою семью, что в конце концов отдает за нее жизнь. Но мне всегда нравилась эта идея: мы становимся похожи на тех, кто нас окружает. – Сэмюэль вздохнул. – Ну, или мне проще винить во всем отчима, чем возложить ответственность на саму маму.

– Думаю, эта легенда намного правдивее, чем кажется. Ты замечал, как похожи друг на друга пожилые супруги после многих лет брака? – Я не сдержала смешок, вспомнив некоторые старые пары Левана. Мужья и жены настолько схожи, что их можно принять за братьев и сестер.

– Значит, если ты выйдешь за меня, через пятьдесят лет у меня начнут виться волосы, а глаза станут светло-голубыми? – мягко подколол меня Сэмюэль, не поворачиваясь ко мне и по-прежнему глядя в небо.

Мое сердце замерло. Перед глазами, будто кадры из фильма, пронеслись образы долгой совместной жизни с Сэмюэлем. Я резко села и обхватила колени руками, пытаясь прогнать эти картины и вызванную ими тоску.

Если Сэмюэль и заметил мое состояние, он не стал допытываться, в чем дело, оставив эту излишне личную тему. Однако он протянул руку, провел пальцами по моим кудрям и мягко произнес:

– Ближайшие пару лет я проведу на базе «Кэмп-Пендлтон» в Сан-Диего, Джози. Мне предложили работать со снайперами, и я согласился. Я займу должность инструктора, буду тренировать лучших стрелков. Мне не обязательно жить на базе, и воевать меня не пошлют. Я поступил на юридический факультет в Университет Сан-Диего и смогу ходить на занятия после обеда и вечером.

Сэмюэль все спланировал. Видимо, окончательно решил, чего хочет. Когда мы зашли ко мне на кухню после пробежки, он утверждал, что еще не определился. Теперь он, похоже, знал, чего хочет. Меня охватили одновременно гордость и досада.

– Как у тебя это получается, Сэмюэль? – спросила я и с удивлением услышала, как обиженно звучит мой голос. – Как ты можешь приезжать сюда, видеться с бабушкой, замечать, как она постарела, и опять уезжать, не зная, увидишь ли ее снова?

– А ты думаешь, шимасани хочет, чтобы я остался, Джози? – Сэмюэль сел рядом со мной. Пальцы, нежно перебиравшие мои волосы, скользнули к подбородку и заставили меня повернуть голову. – Ты правда думаешь, что я нужен ей здесь?

Я вырвалась из его хватки, но Сэмюэль наклонился ко мне и ответил на собственный вопрос:

– Оставшись здесь, я ничего не добьюсь. Бабушка знает, что я люблю ее, и хочет, чтобы я шел вперед. Помнишь, как она закопала мою пуповину у себя в хогане, чтобы я всегда знал, что могу вернуться?

Я коротко кивнула.

– Это место навсегда останется в моем сердце, но мой дом не здесь. Ты же помнишь, как бабушка поняла, что это неправильно, выкопала пуповину и повесила на подставку для ружей?

Я снова ответила кивком.

– Воины бывают разные, Джози. Я уже побыл воином в одном смысле, и потом, как говорится, не бывает бывших морпехов. Но сейчас народу навахо нужны другие воины. Я хочу стать юристом, чтобы помочь коренным народам – не только навахо – сохранить территории. Государству не нужно столько земли. Ты знала, что больше половины площади на западе США находится в собственности правительства? В некоторых штатах доля государственной собственности доходит до шестидесяти процентов. И вроде бы правительство забирает эти земли от имени народа, но на самом деле отнимает их у народа. Отцы-основатели, как и многие великие вожди, должно быть, в гробу переворачиваются.

Сэмюэль выдохнул с досадой, убрав руку от моего лица и запустив ее в свои волосы.

– Лучше не поднимай со мной эту тему, Джози. – После паузы он вернулся к изначальному предмету спора. – Так что, ты думаешь, мне лучше остаться жить с бабушкой в хогане? Это ты хочешь сказать? Жить здесь, пасти овец? По-твоему, иначе моя шимасани решит, что я ее недостаточно люблю?

Я почувствовала себя ничтожеством и печально покачала головой.

– Нет, Сэмюэль, я так не думаю. Прости. Сама не знаю, что хотела этим сказать.

Повисло молчание, нарушаемое лишь смехом, доносившимся из хогана, и хором веселых сверчков, поющих свою вечернюю песнь. Через несколько долгих секунд Сэмюэль мягко произнес:

– Возможно, мы просто говорим не обо мне.

Он терпеливо ждал ответа, но после того как несколько минут прошло в тишине, он молча поднялся и протянул мне руку. Я взялась за нее, и Сэмюэль помог мне подняться.

– Нам завтра рано вставать, Джози. Пойдем посмотрим, не осталось ли для нас мороженого из козлиных кишок.

– Фу! – воскликнула я, приняв его шутку за чистую монету.

– Шучу, милая. Хотя глазные яблоки у козла действительно вкусные. Мой народ считает их деликатесом.

– Сэмюэль!

Он засмеялся, и буря в моем сердце немного утихла. Мы спустились по крутому склону и направились к хогану бабушки Яззи, из которого лился слабый свет.

* * *

На следующее утро, когда пришло время попрощаться, никто не плакал. Солнце едва выглянуло из-за восточных гор. Сэмюэль тихо поговорил о чем-то с бабушкой, прижавшись щекой к ее щеке, уткнувшись лбом в ее плечо и наклонившись, чтобы как следует ее обнять. Я отвернулась, почувствовав, что глаза защипало. Если уж Сэмюэль с бабушкой не плачут, мне тем более стыдно. Наверное, я просто не любила прощания.

Кто-то мягко коснулся моего рукава. Я повернулась и увидела, что ко мне подошла бабушка Яззи. Она вгляделась в мои глаза, наверняка заметив блестевшие в них слезы, и погладила меня по щеке теплой грубоватой ладонью. Потом бабушка заговорила, на этот раз почти не делая ошибок:

– Спасибо, что ты приехала. Сэмюэль любит тебя. Ты любишь Сэмюэля. Иди и будь счастлива.

Я накрыла ее руку своей и сжала. Затем бабушка отстранилась, и из моих глаз хлынули слезы. Я быстро отвернулась и села в машину. Сэмюэль, должно быть, услышал бабушкины слова. Он стоял всего в нескольких шагах от нас. Сумки и спальник уже были сложены на заднем сиденье, так что через минуту Сэмюэль тоже забрался в салон и завел машину.

Я несколько раз тяжело сглотнула, пытаясь остановить слезы, и полезла в бардачок на приборной панели. Отыскав там коричневые салфетки из «Тако Белл», я принялась утирать лицо, чтобы поскорее взять под контроль вырвавшиеся наружу эмоции.

– Ах, Джози, – ласково произнес Сэмюэль, вздохнув. – Тяжело тебе с такой нежной душой.

– Обычно я так не реву, Сэмюэль. Господи, да я уже лет сто так не рыдала. Но с тех пор как ты вернулся, я все никак не могу остановиться. Как будто туча наконец разразилась долгим ливнем.

– Иди сюда, Джози, – сказал Сэмюэль.

Я пододвинулась к нему, и он мягко коснулся моего лба губами, поправляя пряди волос, прилипшие к мокрым щекам.

– Что ж, раз так, думаю, лучше просто дождаться, пока туча иссякнет.

Я последовала его совету и продолжала реветь, пока не почувствовала, что выплакала все слезы и, наверное, еще лет десять не смогу плакать. Тогда я положила голову Сэмюэлю на колени и заснула. Его пальцы перебирали мои волосы, а по радио Конвей Твитти пел «Не отнимай».

* * *

Домой мы добрались быстро и без приключений. Должно быть, мои слезы оказались тяжелыми, потому что, выплакав их, я почувствовала странную невесомость и опустошенность. Мы с Сэмюэлем время от времени заводили разговор о разных пустяках, но беседа оставалась легкой и непринужденной. Мы попали под ливень (на этот раз природный), но вскоре он стих и в небе засияла огромная радуга. По этому поводу Сэмюэль поведал мне еще одну легенду навахо – о том, как сыновья Меняющейся Женщины попытались добраться до Бирюзового чертога Бога-Солнца за Большой водой. В этой истории юноши добрались до Большой воды и, следуя советам Женщины-Паука, с песнями и молитвами опустили руки в Большую воду. Тут же появилась огромная радуга, по которой можно было добраться к Богу-Солнцу. В этой легенде сыновья также встретились с рыжеволосым человечком, похожим на песчаного скорпиона, а еще им пришлось четырежды поплевать себе на ладони. Но история все равно вышла хорошая.

Необычные детали в этой легенде заставили меня задуматься, не стоят ли за сказками навахо какие-то реальные истории, которые просто исказились при передаче из поколения в поколение. Как игра в «сломанный телефон»: каждый шепчет соседу на ухо какое-то слово, и так оно проходит полный круг. Если игроков достаточно много, то в итоге слово может измениться до неузнаваемости. Я спросила у Сэмюэля, что он думает о моей теории.

– Скорее всего, что-то из этого основано на реальных событиях, – согласился тот. – У нас не было письменности, так что невозможно было точно зафиксировать все эти истории. Но теперь наши легенды и история задокументированы. Так что у насильственного привлечения к образованию есть свои плюсы. Новое поколение навахо говорит и пишет по-английски и может хотя бы таким образом сохранить свою культуру. Но думаю, что некоторые легенды все же не имели никакого отношения к действительности. По крайней мере, не напрямую. Многие истории были придуманы, чтобы научить детей правильно жить и вести себя. У навахо ведь не было никакой Библии с любящим Спасителем, который подарил людям искупление и вечную жизнь. Пожалуй, многие легенды придуманы, чтобы объяснить непонятные человеку явления, в том числе откуда он сам взялся и зачем. Древним навахо хотелось знать ответы на те же вопросы, что и нам: «Кто я? Почему я здесь?»

Я обдумала слова Сэмюэля и вспомнила, как сама обращалась к Господу с отчаянными вопросами после гибели Кейси. До того как он умер, я не сомневалась в том, что во всем есть замысел Божий. Я не задумывалась о том, кто я такая и зачем я здесь, пока не разучилась смотреть на мир с радостью и предвкушением, пока не потеряла смысл идти вперед. Именно тогда мне особенно нужны были ответы на эти вопросы, но я нашла смысл жизни лишь в одном: во мне нуждался отец. Потом моя помощь потребовалась Соне, а затем я нашла утешение в служении близким, и все это помогло мне продержаться… до этого момента. Теперь меня снова мучили вопросы.

* * *

Мы въехали в Леван примерно в половине седьмого. Мне нужно было отдохнуть и помыться, но я очень не хотела расставаться с Сэмюэлем. Я предложила встретиться через час и поужинать у меня дома, чтобы мы оба успели немного освежиться после трех дней, проведенных в поле, где приходилось мыться при помощи ведра и полотенца.

Я обняла и чмокнула обрадовавшегося мне пса и ввалилась в ванную, не глядя в зеркало, решив, что мне лучше ничего не знать о своем внешнем виде. Я намылилась, оттерла всю грязь мочалкой, намазалась кремом и вышла из душа почти как новенькая. Вещи, которые были со мной эти пять дней, отправились в корзину для стирки, а я натянула юбку и легкий розовый топик и впервые за пять дней с удовольствием накрасилась перед нормальным зеркалом. Моя переносица немного обгорела на солнце, а на щеках высыпали новые веснушки, но макияж придал мне более свежий вид, а лежащие на плечах волосы мерцали золотыми бликами.

Я поставила вариться пасту и разморозила колбаски, которые затем обжарила и приправила томатным соусом, заготовленным несколько недель назад. Пожалуй, достаточно для простого ужина. Потом я выскочила в огород, вдруг решив, что мне необходим салат из свежих овощей. Я как раз успела наполнить корзинку, когда из-за дома неожиданно появился Сэмюэль. Мое сердце выполнило несколько акробатических этюдов подряд, и я с трудом взяла себя в руки. Всего час прошел, а я уже безумно соскучилась. Как так? Его черные волосы блестели, а смуглая кожа сияла. Сэмюэль улыбнулся, и у меня внутри все перевернулось, а колени едва не подогнулись. Я поджала пальцы босых стоп, сминая комья прохладной земли под ногами, и ответила Сэмюэлю улыбкой, не двигаясь с места.

Он остановился прямо передо мной, забрал из моих рук корзину, поставил ее на землю и обнял меня. От него чудесно пахло: можжевельником, мылом «Айвори» и искушением. Мои веки задрожали и опустились, а губы Сэмюэля встретились с моими. Так мы провели несколько долгих минут.

– Я скучал, – выдохнул он.

Я лениво приоткрыла глаза. Лицо Сэмюэля выражало смесь печали и смущения. Он еще раз коснулся моих жадных губ, а потом наклонился, поднял корзинку, обнял меня свободной рукой за талию, и мы пошли к дому.

Мы поужинали. Яззи улегся спать у наших ног. Издалека доносилось жужжание газонокосилки. Из гостиной лились приглушенные звуки Бетховена. Я увлеклась музыкой и едой и не сразу заметила, что Сэмюэль отложил приборы и внимательно слушает.

Я посмотрела на него, дожидаясь объяснений.

– Как это называется?

– Пьеса?

– Нет, не пьеса. Музыкальный термин. Ты когда-то мне объясняла. Я просто слушал и заметил, что эта музыка все время возвращается к одному звуку. Как он называется?

– Ты про тонику? – удивленно спросила я.

– Да, по-моему, так ты ее называла.

– У тебя развился острый слух. Ты слышишь тонику, даже когда она не звучит. В этой пьесе она не так заметна, как в некоторых.

– Объясни-ка мне еще раз, – попросил он с сосредоточенным выражением лица.

– Ну… тоника – это первая ступень тонального ряда. Она служит опорой для всех остальных нот, которые тяготеют к ней. Если у мелодии сильная тоническая основа, можно тянуть тонику во время звучания музыки, и она будет сливаться с каждой нотой или аккордом.

– Точно. Теперь я вспомнил.

Сэмюэль как будто всерьез задумался над теорией музыки. Я время от времени бросала взгляд на его нахмуренное лицо.

Я освободила тарелки, мы вместе помыли и вытерли посуду. Тем временем Тринадцатый струнный квартет Бетховена, игравший у нас за спиной, почти закончился. Пока я убирала последние тарелки в шкаф, Сэмюэль подошел к проигрывателю в гостиной и выключил его, а затем сел за фортепиано и открыл клавиатуру.

– Я так давно не слушал твою игру, Джози. Сыграешь для меня сегодня?

Его голос прозвучал одновременно мечтательно и печально, а пальцы скользнули вдоль клавиш.

– Не знаю. Ты так и не спел мне «Ирландский плач», – шутливо напомнила я о нашем уговоре на Беррастонском пруду.

– М-м, верно. Мы договорились. Ладно… я расскажу тебе «Ирландский плач». Петь не стану. Но сперва ты должна мне кое-что пообещать.

Я выжидающе посмотрела на него.

– Ты должна пообещать, что не сбежишь.

Сэмюэль поднялся со скамейки, выпрямился и взглянул на меня сверху вниз.

– Я не хочу, чтобы эти стихи тебя смутили. Это песня о двух возлюбленных. Она может тебя отпугнуть, и ты сбежишь. Или влюбишься в меня.

Я покраснела и фыркнула, как будто сочла его предположение нелепым.

– Значит, мне нельзя убегать, но влюбляться можно?

– При одном условии, – спокойно ответил он.

– Каком?

– Что ты не убежишь.

– Ты говоришь загадками.

Сэмюэль пожал плечами.

– Так мы договорились?

– Договорились.

Я протянула ему руку, хотя мое сердце дрогнуло. Сэмюэль ненадолго прикрыл глаза, словно отыскивая слова песни в дальнем уголке памяти, а потом наклонил голову ко мне и тихо заговорил:

Мое горло сжалось. Мы уставились друг на друга. Я глубоко вздохнула, пытаясь сдержать нахлынувшие чувства. Сэмюэль сделал шаг мне навстречу.

– Так все и было. Ты вдруг возникла из ниоткуда в дождливое утро и оказалась в моих объятиях.

– Ты что, пытаешься меня соблазнить, Сэмюэль?

Я хотела произнести это игриво, но вопрос получился больше похожим на мольбу.

– Нет, – мягко, но настойчиво возразил Сэмюэль, качая головой.

– Значит, я та самая девушка, что тебе всех на свете милей?

Моя попытка изобразить непринужденный тон снова потерпела неудачу, потому что я не смогла замаскировать свои слова под шутку. Я не хотела знать ответ на этот вопрос, поэтому быстро отвела взгляд и подошла к фортепиано.

Устроившись на скамейке, я начала играть «Фантазию-экспромт» Шопена. Мои пальцы с головокружительной скоростью помчались по клавишам, и в таком же лихорадочном темпе билось мое сердце. Во второй части зазвучала более плавная мелодия. Так я играла несколько минут, а Сэмюэль неподвижно стоял у меня за спиной. Когда мелодия снова вернулась к бешеному темпу, заданному в начале, Сэмюэль подошел ко мне и положил руки на мои плечи. Я сбилась.

– Ты сбежала. А обещала, что не сбежишь, – вздохнул он.

– Я сижу здесь.

– Но твои пальцы мчатся по клавишам, словно хотят сбежать.

Я положила руки на колени и опустила голову. Музыка выдала меня. Шопен рассказал Сэмюэлю все о моих чувствах, как я ни пыталась их скрыть. Рука Сэмюэля коснулась моей склоненной головы. Он провел мозолистыми пальцами вдоль локона на шее. Я вздрогнула.

– Сыграешь что-нибудь еще?

– Лучше не прикасайся ко мне. Иначе… мне трудно сосредоточиться, – сказала я шепотом, с придыханием, и тут же поморщилась от того, как драматично это прозвучало.

Сэмюэль убрал руки и молча прислонился к двери гостиной, откуда мог смотреть на мое лицо. Не намного лучше. Я постаралась закрыть глаза и сосредоточиться. Я знала, что он хочет услышать. Знала, что именно хочу сыграть, но боялась, что музыка снова выдаст меня, выставив напоказ то, что у меня на сердце.

Я дала волю пальцам, и они запорхали по клавишам. Я позволила себе проникнуться хрупкостью и уязвимостью моего самого первого сочинения. Я уже давно не писала музыку. До встречи с Кейси я лихорадочно сочиняла, но потом я просто позволила себе побыть семнадцатилетней девушкой. Юность и влюбленность лишили меня меланхолии, которая всегда давала мне вдохновение. Мне не хотелось сочинять – мне хотелось быть семнадцатилетней девушкой. Впервые в жизни я с удовольствием вела себя соответственно возрасту. После смерти Кейси меланхолия вернулась, однако мой музыкальный дар, как ни странно, молчал уже пять лет.

И теперь «Песня Сэмюэля» наполнила пространство вокруг нас. Я касалась клавиш с любовью, попутно украшая мелодию, вспоминая прежние чувства. Эту музыку написала девочка, влюбленная в того, с кем ей не быть. Мое сердце заныло, и я решила: пусть болит – больше не стану прятаться. Я играла с закрытыми глазами. Мои пальцы все знали сами. Я касалась прохладных клавиш, растворяясь в сладкой мýке, которой была переполнена песня.

Внезапно Сэмюэль оказался на скамейке рядом со мной. Мои руки сорвались с клавиш с некрасивым аккордом, а он обхватил меня и отчаянно прильнул к моим губам. Я поспешила обнять его в ответ, касаясь его щеки правой рукой. Я положила голову ему на плечо, а Сэмюэль усадил меня к себе на колени, прижимаясь к моим губам в лихорадочном поцелуе.

Он принялся осыпать поцелуями мои щеки, затем проложил дорожку по шелковистой коже на шее, и я словно со стороны услышала, как шепчу его имя. Я вздрогнула всем телом и стиснула подбородок Сэмюэля, заставляя взглянуть мне в глаза. Он выпрямился и посмотрел на меня сверху вниз, тяжело дыша, будто после пробежки. Его глаза сверкали и горели, а губы были приоткрыты. Сэмюэль постарался выровнять дыхание.

– Как же я сдержу данное тебе обещание, если ты продолжишь меня целовать? – встревоженно прошептала я.

– Какое обещание?

Он продолжал крепко сжимать меня в объятьях. – Не влюбляться в тебя, – пробормотала я.

Жар, наполнивший меня изнутри, вопреки гравитации поднялся выше, обжигая и без того раскрасневшееся лицо яростным румянцем. Сэмюэль молчал, поэтому я отстранилась. Он разжал руки. Я встала и отступила в сторону.

Сэмюэль тоже поднялся. Я шагнула к двери.

– Джози.

– Да?

– Ты не дала мне возможности ответить на твой вопрос.

– Какой вопрос?

– Действительно ли ты та девушка, что мне милее всех?

На этот раз промолчала я.

– Я не могу назвать тебя той, кто мне милее всех, Джози. – Мои плечи напряглись. – Потому что ты – единственная девушка, что мне мила. Всю жизнь я любил только тебя, – тихо закончил он. У меня перехватило дыхание. Я не верила своим ушам. – Я знаю, все это слишком скоро. Но ничего не могу с собой поделать. Я смотрю на тебя, слушаю твою игру, и мне хочется только одного: обнять тебя и поцеловать, и я… Прости, я не хочу на тебя давить…

Он умолк. Я не знала, что ответить. Мое сердце снова пустилось галопом, и я прижала руку к груди, пытаясь сдержать его бег. Сэмюэль нежно коснулся моих плеч и развернул меня к себе. Я взглянула ему в глаза и сразу поняла, что сейчас произойдет.

– Я хочу, чтобы ты поехала со мной в Сан-Диего и вышла за меня замуж. Сейчас, через неделю, через месяц – когда будешь готова. Можешь пойти учиться, можешь сидеть дома и целыми днями играть на фортепиано. Лишь бы ты была счастлива со мной, а больше мне ничего не нужно.

Сэмюэль посмотрел на меня с мольбой, обхватив мое лицо руками.

– Сперва ты говоришь, что мне нельзя в тебя влюбляться, а через пять минут просишь выйти за тебя замуж! – выпалила я.

Эйфория переполняла меня, и мне казалось, что я вот-вот оторвусь от земли, но чувство долга не отпускало, вцепившись в горло цепкими когтями.

– Ох, Джози! Я тебя только путаю, да? Пожалуйста, пойми, – простонал Сэмюэль. – Я хочу, чтобы ты меня любила, ведь я сам люблю тебя так, что дышать больно. Но если ты сбежишь, то любовь ко мне не принесет тебе счастья.

– Но ведь это не я тебя бросаю, Сэмюэль! Почему ты не можешь остаться? Почему ты уезжаешь? – воскликнула я, точно капризный ребенок.

– Потому же, почему не могу жить в резервации. Мое будущее не здесь. Я должен исполнить свой долг перед морской пехотой, перед собой, перед своим народом. Здесь я не нужен.

– Ты нужен мне! – возразил мой внутренний ребенок.

– Так поехали со мной!

– Я не могу. Не могу уехать. Я нужна здесь.

– Ты нужна мне, – умоляюще произнес Сэмюэль, повторяя мои собственные слова. – Нужна, потому что я люблю тебя.

Мне показалось, будто я смотрю на себя со стороны. Словно я сама – героиня какого-нибудь романа Джейн Остин. Меня охватила печаль, больше похожая на сострадание, как будто я сочувствовала чужой боли. Что-то похожее я испытала на маминых похоронах – ощущение нереальности происходящего. Я отступила на шаг.

– Я не могу поехать с тобой, Сэмюэль.

Мой голос звучал странно. Я с трудом выговорила эти слова, как бывает во сне, когда не слушается язык.

На лице Сэмюэля на долю секунды мелькнула ярость, будто он разозлился на меня. Но потом его взгляд смягчился. Его черные глаза задержались на мне еще на мгновение.

– Я боялся этого. Сегодня, когда мы слушали Бетховена, я кое-что понял: ты словно тоника. Нота, к которой тянутся остальные ноты, вокруг которой они строятся. Дом там, где ты. Без тебя песня, возможно, перестанет быть песней, а семья – семьей. Этого ты боишься, верно? Кто даст опору, кто станет ведущей нотой, если ты уйдешь? – Взгляд Сэмюэля стал тусклым, а его голос звучал низко и хрипло. – Для меня ты с самого начала была тоникой. Нотой, которую я слышу, даже когда она не звучит, к которой я стремился все эти годы.

Он наклонился и поцеловал меня в макушку. Его рука мягко коснулась моей щеки, а подушечка большого пальца скользнула по дрожащей нижней губе. – Я люблю тебя, Джози, – сказал Сэмюэль, а потом отвернулся и вышел из дома.

На следующее утро его пикап исчез, прямо как много лет назад, в тот день, когда у Дейзи родился жеребенок.