Кель пробирался через толпу горожан, на ходу залечивая кровоточащие ладони и выглядывая мертвых и раненых. После исцеления каарнцы не сразу отпускали его руку, в каждом взгляде светилась безмолвная благодарность.

– Как вы думаете, капитан, вольгары больше не вернутся? – спрашивали они с надеждой и нерешительностью.

– Если и вернутся, то быстро об этом пожалеют, – отвечал Кель, и люди кивали, даже не думая сомневаться в его словах.

Но большинство птицелюдей уже не смогли бы ни о чем пожалеть. Груда их тел дотлевала, воздух был затянут зеленоватой дымкой, ветер разносил пепел и уцелевшие перья, и каарнцы прикрывали рты и заходились в кашле, пока пробирались через зловонную мглу. Тирас снова преобразился и принялся кружить над крепостью на тот случай, если недобитый враг внезапно захочет добавки.

– Всех сосчитали? – спросил Кель.

Во двор хлынули торжествующие лучники. Они тут же бросились обнимать родных и наперебой рассказывать, как выглядела битва из леса. Вопрос Келя поставил их в тупик: люди только переглядывались и передавали друг другу его слова, но никто не мог дать ответа.

– Всех сосчитали? – повторил Кель громче. – Где раненые?

– В кухне, капитан, – ответил Джерик, который с трудом протолкнулся к нему через нижний двор. – Королева, повитуха и Тесса делают перевязки и раздают воду.

– А король Арен?

– В лесу он был позади меня. Мы чуть не потеряли Гаспара, но его величество на минуту переплелся и укрыл его собой. Вольгар знатно наглотался листьев, прежде чем получил копьем в брюхо. Короля тоже тряхнуло, но вроде бы обошлось без увечий. А вот у Гаспара сломана рука. Сейчас он в кухне и, думаю, обрадуется Целителю. Хотя о королеве того же сказать не могу.

Джерик ухмылялся, словно на их долю выпало потрясающее приключение и сейчас его радовала даже трупная вонь и раздраженные женщины. Кель не сдержался и ухмыльнулся в ответ. Если Сашино недовольство – худшее, что ему предстоит пережить сегодня, он может считать себя счастливчиком.

Королева была не особенно рада, когда Кель и гвардейцы окружили ее плотным кольцом. Она ни на секунду не выпускала заостренную палку и оцарапала ладонь одновременно со всеми, но солдаты неуклонно оттесняли ее в угол, подальше от гущи боя. Кель всегда мог в точности сказать, где она.

Он прошел по коридорам в сторону кухни, на ходу оценивая ущерб и пересчитывая раненых. При виде Саши напряжение у него в груди разом ослабло, а спазмы в желудке прекратились. На носу девушки красовалось пятно копоти, шею обвивали несколько выбившихся прядей, но она несомненно была цела. И невредима. И занята делом.

Кель закрутил головой в поисках Гаспара. Дозорный нашелся в углу: лицо его побелело от боли, одна рука баюкала другую, вывернутую под неестественным углом. Кель упал перед ним на колени и коснулся трепещущего сердца в поисках ноты, которая могла бы помочь исцелению. Гаспар пришел в Каарн уже после открытия границ. Значит, его лечение не должно было вызвать трудностей.

Мелодия Гаспара напоминала кошачье урчание – хвала Творцу, что не мартовскую песню. Кель с легкостью впустил в себя размеренные вибрации и приказал костям срастись, а боли – утихнуть. Исцеление совершилось с такой быстротой, что он тут же вскочил на ноги и начал оглядываться в поисках других раненых, кому могла бы пригодиться его помощь.

– Король до сих пор в лесу, капитан, – выдохнул Гаспар. От внезапного облегчения его речь слегка путалась, а взгляд туманился. – Он сказал, что хочет побыть один, но вы бы его проведали. Кажется… ему не очень хорошо.

Найти короля оказалось нетрудно. Он стоял, привалившись к воротам в западный лес; глаза Арена были обращены к саду королевы, а рука лежала на груди, словно его захватили дорогие сердцу воспоминания. Это место и в самом деле навевало умиротворение, и Кель не стал бы винить короля в том, что он решил минутку передохнуть вдали от суматохи.

– Мы повергли их, капитан, – сказал Арен, когда Кель приблизился, однако не попытался ни выпрямиться, ни сосредоточить на нем взгляд.

– Да. На время. Может быть, навсегда. Но некоторые из горожан ранены, и нескольких мы не досчитались.

– И все же большинство спасены, – ответил Арен. Его глаза наконец оторвались от сада и обратились к Келю. Затем он с трудом оттолкнулся от ворот и шагнул навстречу капитану, по-прежнему держась за грудь.

– Ты ранен! – ахнул Кель.

Рука Арена была мокрой и красной от крови. Кель рванул на нем плащ и увидел уже пропитавшуюся влагой тунику. Все это время король зажимал ладонью открытую рану.

Он пошатнулся, и Кель подхватил его, осторожно опустив на землю.

– Ты сын Коры, капитан, – сказал Арен. – В этом у меня нет сомнений. Я вижу ее в тебе. Как и ты, она думала, будто ей нечего предложить. Она никогда не хотела править, но стала бы хорошей королевой. И ты тоже станешь хорошим королем.

– О боже, заткнись, – пробормотал Кель и зашарил руками по его груди, пытаясь отыскать источник кровотечения.

– Тирас! – заорал он в полный голос. – Саша! Кто-нибудь, на помощь!

– Ты не сможешь исцелить меня снова, капитан, – ответил Арен. Голос его дрожал от напряжения, но лицо было безмятежно.

Кель в бессилии застонал и крепче прижал ладони к обагренной тунике. Он мог исцелить раны Арена, как исцелил порезы на Сашиной спине. Ему лишь нужно было время. Кель стиснул зубы и закрыл глаза, отказываясь встречаться взглядом с королем – и признавать, что его дар не всесилен.

– Времени нет. – Арен словно прочел мысли Келя. – Я не хочу умирать здесь. Помоги мне подняться.

– Я смогу тебя вылечить!

– Помоги мне подняться, капитан! – рявкнул король.

Оттолкнув руку Келя, он перевернулся ничком, кое-как встал на дрожащие ноги и попытался сделать шаг. Кель перекинул его руку через плечо, приняв на себя большую часть веса, и почти поволок к опушке. Арен не отрываясь смотрел на самого высокого из древесных стражей.

– Отведи меня на поляну, – попросил он. – Там для меня есть место.

Внезапно луг наполнился топотом и криками – горожане наконец откликнулись на зов Келя.

Гаспар, Саша и Падриг бежали первыми, за ними спешил Тирас – в одних штанах, босой, но с мечом в руке. Арен даже не оглянулся. Он шаг за шагом тащил себя вперед. Зубы короля были сжаты, по бледному лицу катился пот, а глаза ни на миг не покидали рощи.

– Сюда, Целитель, – простонал он, когда они добрались до просвета в лесной стене. – Здесь мое место.

Кель хотел опустить короля на зеленый ковер, но тот остался стоять, цепляясь за плечи капитана.

– Это твое право по рождению, Кель Каарнский. Не отвергай его, – выдавил Арен, чье лицо теперь было белее мела. Затем окровавленными ладонями он снял корону и возложил ее на волосы Келя.

Арен пошатнулся, и Кель шире расставил ноги, удерживая его. На корону ему было плевать. Он не прекращал взывать к своему дару и поминутно усиливал песню, которая доносилась до него из груди Арена. Но песня больше не исцеляла, а кровь не останавливалась. Король умирал на глазах.

– Саша! – в отчаянии позвал Кель. – Помоги мне его исцелить. Помоги!

Саша бросилась к ним, но взяла за руку не Келя. С дрожащими губами и глазами, полными слез, она обхватила широкую ладонь Арена, придавая тому сил переплестись в последний раз.

– Я встану рядом с Прадеревом, – прошептал ей король. – Как и хотел. Будь счастлива, Сирша.

Он крепче сжал ее руку и закрыл глаза.

Борода изменилась первой. За ней последовали волосы: светлые кудри позеленели и превратились в глянцевые листья, пахнущие дождем и черноземом. По земле пробежала дрожь, и сапоги Арена обернулись узловатыми корнями, которые тихо скользнули в почву и устремились дальше, вглубь, под ноги собравшимся. Саша отступила на шаг, когда король выпустил ее ладонь и воздел руки к небесам. Из кончиков пальцев брызнули молодые побеги – сперва тонкие и хрупкие, они на глазах обрастали корой и становились мощными раскидистыми ветвями. Теперь Кель держал не человеческое тело, а ствол дуба, отягощенного бесчисленными листьями. Наконец на землю упала узорчатая тень, и Кель тоже шагнул назад – с пустыми руками и тяжелым сердцем. Превращение завершилось. Священная роща мягко шумела вокруг, словно дух короля прощался с ними голосами деревьев.

Кель знал, что если коснется сейчас коры, то не почувствует ни крадущего дыхание страха, ни немоты обычной древесины. Дерево перед ним не таило Ткача, ожидающего возможности переплестись обратно. Это был уже не человек, а памятник – символ воскресения и воспоминаний.

– Покойся с миром, король Арен, сын Гидеона, – дрожащим голосом произнес Падриг. По щекам старика катились слезы. Он опустился на колени под дубом и склонил голову, в последний раз воздавая почести своему королю.

Каарнцы один за другим становились на колени. Торжество от победы над вольгарами поблекло, сменившись горестным плачем. Там, где их слезы падали в траву, распускались крохотные цветы – нежданные дары осеннего леса, последние приветы королю, которого они искренне любили. Кель выхватил меч – символ его собственной верности – и с рыком вонзил в мягкую почву. Он не способен был вырастить цветок, но мог по-своему почтить память хорошего человека.

Тирас не встал на колени и не согнулся в поклоне. Он крепко сжимал рукоять меча, огромными глазами глядя на шершавую кору и фигурные листья, величественный ствол и кряжистые корни. Ноги его были широко расставлены, а плечи напряжены – поза человека, который впервые столкнулся не просто с чудесным, но сакральным. Наконец он встретился глазами с Келем и медленно склонил голову, не опуская при этом взгляда.

– Да здравствует король Кель, сын Джеру! – пророкотал он и вскинул меч в воздух.

Падриг первым присоединился к его словам.

– Да здравствует король Кель, сын Коры! – выкрикнул он, даже не пытаясь подняться с колен или утереть слезы.

Люди видели, как Арен возложил корону на голову Келю. Видели, как он сменил одну жизнь на другую, заняв принадлежащее ему место рядом с деревом деда. Но слова Падрига ошеломили их.

Имя Коры передавалось из уст в уста, пока каарнцы осознавали, что все это значит. Затем они подхватили слова Падрига, оплакивая потерю одного короля и празднуя восхождение другого.

– Да здравствует король Кель, сын Коры! – кричали они, и листья шелестели и пестрым дождем осыпали головы коленопреклоненной толпы.

Келю хотелось их оборвать. Хотелось зашвырнуть корону в кусты и уйти с прогалины. Но он не мог. Корона, покоящаяся на его волосах, принадлежала ему по праву, и он больше не мог отвергать ее, как не мог отрицать свой дар, преданность брату или любовь к королеве. Внезапное смирение коснулось его, словно тихим лучом, проникло пульсацией в кровь – и превратилось в покорность судьбе, что бы она с собой ни несла.

Саша медленно, будто ей постепенно отказывали ноги, опустилась на колени, сгорбилась и погрузила пальцы в почву. Волосы ласкали широкие корни, которые удерживали теперь дерево Арена. Подданные поочередно подходили к ней, становились на колени и мимолетно зачерпывали землю в жесте сострадания и соболезнования, после чего уступали место следующему. Затем они в том же порядке приближались к Келю и целовали его ладони, прежде чем оставить рощу и распростертую под дубом королеву. Кель не знал этого ритуала и не понимал своей роли в нем, но решил остаться под деревом подле Саши, с короной на голове и новой ношей на плечах.

Когда последний каарнец покинул поляну, Падриг наконец поднялся на дрожащие ноги, словно с минуты на минуту мог лишиться чувств. Тирас шагнул вперед и подхватил его под руку, не давая упасть. Так, держась друг за друга, они направились к Келю.

– Теперь мы должны оставить ее, Целитель, – сказал Падриг.

– Я не могу, – покачал головой Кель.

– Она будет молча скорбеть здесь три дня.

– Тогда я буду скорбеть вместе с ней.

– Многое нужно сделать, ваше величество.

Новый титул заставил его сердце сжаться и поселил в животе холодный ком, но Кель принял и это – только стиснул кулаки и заглянул в искаженное горем лицо Падрига.

– Тогда проследи, чтобы все было сделано. Я не оставлю королеву.

– Битва завершена. Люди ждут, что вы сядете на трон и скажете, как им теперь быть.

– Я не такой король.

Он не был Ареном. Не был Тирасом. Но собирался сделать все, на что был способен.

– Нет. Не такой, – прошептал Падриг, морщась от слез.

– Пришли ко мне Джерика. Я дам ему распоряжения. Тирас поделится опытом. Пусть Совет продолжает работу, как того желал бы Арен. Вели горожанам привести замок и окрестности в порядок. Через три дня я сяду на этот чертов трон, если вы так хотите. Но до тех пор останусь с королевой.

Кель так сильно сжимал челюсти, что у него заныли зубы. Он думал, старик примется спорить, но тот лишь робко склонил голову и зашаркал прочь от лесной стены – вечной защитницы королевства, которому уже не суждено было стать прежним.

– Я дождусь тебя, брат, – заверил его Тирас. – И Каарн дождется.

* * *

Саша ела только черствый хлеб и пила воду из фляги, которую каждое утро приносил Джерик. Она не заговаривала с Келем и не поднимала на него взгляд.

Несколько раз начинался дождь, но дубовые ветви надежно укрывали их от скорби неба. Ночи становились все холоднее, и Айзек соорудил никогда не гаснущий очаг из плодов свечного дерева. Двое гвардейцев дежурили в роще в самые темные часы, давая Келю краткий отдых от вечного Сашиного молчания и ее опущенных глаз. И все же, просыпаясь, он неизменно сжимал ее руку.

Саша засыпала, только когда не могла больше бодрствовать. Она не плакала, и это вызывало у Келя тревогу. Если молчание было частью ритуала, то сухие глаза – нет.

Когда три дня миновали, она поднялась, но не могла идти. Кель подхватил ее на руки, донес до моста и впервые вступил в замок как король Каарна.

* * *

В Джеру смерть знаменовалась процессиями и колоколами, которые звонили семь раз, отмечая начало Пентоса – месяца скорби. На холме за крепостью возводили памятники – бледные гробницы павших королей. Но в Каарне памятниками служили деревья, и многие из горожан лично стали свидетелями ухода монарха. Не успели они оглянуться, как потеряли одного короля и обрели другого. Коронация Келя и превращение Арена свершились одновременно, и ошеломленное благоговение людей могло сравниться по силе только с шоком и трепетом самого Келя.

Он был королем. Против своей воли и несмотря на все сопротивление, Кель Джеруанский стал Келем Каарнским – правителем земли, которую он не понимал, и людей, которых едва знал.

Ему в одночасье вручили целое королевство. Но не королеву.

Трехдневный траур окончился, но Саша еще неделю не выходила из комнаты. Ей прислуживали Тесса и светленькая служанка, которая однажды предлагала сбрить Келю бороду. Теперь она боялась его до смерти и никогда не смотрела в глаза, а Тесса продолжала твердить, что у королевы все в порядке, хотя это очевидно было не так. Кель раздражался и не мог спать, измученный ее холодностью, своими новыми обязанностями и постоянным ужасом, что опасность вернется вновь. К чести Тираса, он ни на шаг не отступал от брата – настоящий маяк постоянства в море хаоса, – и терпеливо помогал ему освоиться с ролью, которой Кель никогда не желал. Наконец, когда Тирас начал готовиться к отъезду в Джеру, Кель сдался и прямо попросил у него совета.

– Скажи, что мне делать, – взмолился он. Смятение и тревога Келя норовили вот-вот обратиться в ярость. Ему нужна была Саша, а она предпочитала страдать в одиночестве.

Тирас, который изучал перечень королевских владений и мастерских – ничто из этого Келя сейчас не волновало, – внимательно посмотрел на брата. Затем закрыл толстую амбарную книгу и начал молча сворачивать карты на столе управляющего, явно раздумывая над ответом.

– Ты когда-нибудь видел, как загорается свеча? В миг, когда огонь добегает по фитилю до воска, он вспыхивает в десяток раз сильнее. Вот что происходит, когда вы с королевой Сиршей оказываетесь рядом. Я это вижу. Король Арен это видел. И весь Каарн тоже.

Кель мрачно смотрел на брата в ожидании продолжения.

– Ты получил свободу, Кель. А она нет, – произнес Тирас медленно, подчеркивая каждое слово, и Кель немедленно вышел из себя.

– Я получил свободу? – повторил он негодуя. – Я не получил свободу. Я получил чертову корону! И теперь должен сидеть на троне, а по ночам слушать рыдания королевы – когда она думает, будто никто не слышит.

– Короля больше нет, и ты можешь беспрепятственно любить его королеву, – настойчиво повторил Тирас. – Ты свободен. Но она нет. Сирша не может просто броситься в твои объятия, брат. Чувство вины делает горе невыносимым.

Кель устало потер глаза. Он не хотел, чтобы Саша горевала по Арену. Это была ужасная правда, но все же правда.

– Она внезапно получила то, чего желала более всего. Тебя. Но когда мы получаем желаемое ценой чужой жизни, это омрачает исполнение самой заветной мечты.

Прямота Тираса заставила Келя застонать.

– Она ни в чем не виновата. Она не искала смерти Арена и не была ее причиной.

– Не важно. Она любит тебя, он внезапно умирает, и все это – на глазах у целого королевства.

– Это какой-то замкнутый круг! – взревел Кель. – Не одно, так другое. Я люблю ее, но по-прежнему не могу назвать своей.

Он вскочил на ноги и принялся вышагивать мимо библиотечных шкафов и длинных рядов книг, которые у него не было ни малейшей охоты читать, – пока не остановился перед младшим братом, совершенно обессиленный.

– Она твоя, Кель, – ответил Тирас с видимым сочувствием. – Душой и сердцем. И так было с самого момента вашей встречи. Но ты должен дать ей время на скорбь.

– Я не смогу править Каарном, если ее не будет рядом, – прошептал Кель. – Просто не смогу.

– Время, брат, – повторил Тирас. – Время и терпение. Их ты можешь ей дать. И себе тоже. Когда мы увидимся снова, она будет твоей королевой, а эти фолианты перестанут отставать от действительности на сто лет. Просто поверь мне.

И Кель покорно дал ей время – так же, как отдал до этого свой дар, тело, сердце и жизнь. Добровольно. Без остатка. У Сашиных дверей по-прежнему дежурил стражник, и еще двое – на валу, куда выходило ее окно.

Он дал ей время и взмолился, чтобы Творец наделил его силой дождаться.