Эмброуз шел под дождем почти полчаса. В ботинках хлюпала вода. Он пожалел, что выбросил кепку. Под каждым случайным фонарем он чувствовал себя уязвимым, неспособным защититься, спрятаться. Лысая голова беспокоила его почти так же сильно, как шрамы на лице. Поэтому, когда сзади его осветили фары автомобиля, он не остановился, надеясь, что его вид испугает людей и заставит их дважды подумать, прежде чем напасть на него или, того хуже, предложить подвезти.

— Эмброуз! — Это была Ферн, напуганная и огорченная. — Эмброуз? Я отвезла Бейли домой. Пожалуйста, сядь в машину. Я отвезу тебя куда скажешь… Хорошо?

Она взяла старенький отцовский седан. Эмброуз часто видел его во дворе церкви.

— Послушай, я тебя не оставлю. Если нужно — я буду ехать следом всю ночь.

Он вздохнул. Ферн выглядывала в окно, наклонившись через сиденье — очень бледная, тушь под глазами растеклась, волосы прилипли ко лбу, футболка — к груди. Она даже не переоделась.

Наверное, Ферн поняла, что победила, — она открыла дверцу прежде, чем Эмброуз потянулся к ручке. Тепло в салоне окутало, словно наэлектризованное одеяло, и он невольно вздрогнул. Ферн потерла его предплечья так, будто спасала от мороза, а не от дождя. Потом припарковала машину на обочине и достала что-то с заднего сиденья.

— Вот. Укутайся! — велела она, бросая ему на колени полотенце. — Захватила его, когда пересаживалась в эту машину.

— Ферн. Хватит. Я в порядке.

— Ты не в порядке! Она не должна была так говорить с тобой! Я ненавижу ее! Я забросаю камнями ее дом, выбью все окна. — Голос Ферн дрогнул, и Эмброуз понял, что она вот-вот расплачется.

— Она потеряла сына, — тихо сказал Эмброуз.

Его собственная злость рассеялась, как только простая истина сорвалась с языка. Он обернул полотенцем ее волосы так, как когда-то свои. Ферн замерла: она не привыкла к прикосновениям мужских рук.

— Я никого не навещал. Не видел семью Гранта, Джесси… Марли с малышом. Мама Поли прислала мне корзину с гостинцами, когда я лежал в госпитале. Но у меня челюсть едва шевелилась, и я почти все раздал. Она и открытку отправила — пожелала мне скорее поправиться. Наверное, они с Поли похожи: оба добрые, все прощают. Но и с ней я не виделся толком, хотя она работает в пекарне. Луиза первая, с кем я столкнулся. Все произошло именно так, как я и ожидал… Знаешь, я этого заслуживаю.

Ферн не стала с ним спорить. Он чувствовал, что ей очень хочется, но она лишь вздохнула и отодвинула его руки от своей головы.

— Зачем ты вообще пошел в армию, Эмброуз? У тебя ведь была стипендия. В смысле… мне понятны патриотизм и желание служить родине, но… разве ты не хотел заниматься борьбой?

Он никогда ни с кем не говорил об этом, никогда не облекал чувства в слова, а сейчас решился:

— В классе мы сидели в последнем ряду — Бинс, Грант, Джесси, Поли и я. Они смеялись и шутили, когда вербовщик рассказывал нам о службе. Не потому что считали его слова глупыми… вовсе нет. Просто они думали, что армия — это цветочки по сравнению с занятиями у мистера Шина. Всякий борец знает, что нет ничего хуже, чем наматывать круги по залу после жесткой тренировки. Бежишь голодный, уставший, все мышцы ноют, но при этом знаешь, что если не надорвешь как следует задницу — плохо будет всей команде. Тренер снова всех заставит бежать, заметь он, что кто-то не выложился по полной. Армия нам казалась не сложнее спортивного сезона. Мы не боялись, когда записывались в добровольцы. Других парней это, должно быть, пугает. Мне, например, это казалось возможностью сбежать, провести чуть больше времени с друзьями. Я не очень-то хотел поступать в колледж и знал, что весь город рассчитывает на меня: если я провалюсь, не выступлю как следует за Пенн-Стейт, то всех подведу. Бинса уговорить было проще, чем остальных. Потом уже он всех убеждал. Поли записался последним. Четыре года ходил на борьбу только потому, что мы его позвали. Ему не нравилось бороться, но делал он это чертовски хорошо. К тому же рос без отца, и мистер Шин вроде как заменил его. Поли мечтал стать музыкантом и объехать с гитарой весь мир, но был слишком хорошим другом, любил нас, поэтому, как всегда, согласился. — Голос Эмброуза дрогнул, он яростно потер щеку, словно хотел стереть конец своей истории, переписать то, что случилось потом.

— И вот мы собрались. Мой отец плакал, мне было стыдно. Джесси надрался в ночь перед отъездом, Марли забеременела. Он так и не увидел своего малыша. Надо сходить проведать его, но я не могу… Грант был единственным, кто воспринимал сборы всерьез. Он признался мне, что никогда прежде не молился так сильно, как перед отъездом в Ирак, а молился он постоянно. Вот почему я больше ни о чем не прошу Бога. Раз Грант погиб, я не хочу тратить время на молитвы.

— Но ведь Господь сохранил тебе жизнь, — возразила Ферн, дочь пастора до мозга костей.

— Думаешь, Бог меня спас? — скептически посмотрел на нее Эмброуз. — А как, по-твоему, чувствует себя мать Пола Кимбэлла? Или родители Гранта? Родители Джесси? Марли? Им от этого легче? Что почувствует их сын, когда подрастет и поймет, что у него был папа, которого он никогда не увидит? Мы знаем, что по этому поводу думает Луиза О’Тул. Если Бог спас меня, почему он не спас ребят? Что, моя жизнь важнее?

— Конечно, нет. — Ферн тоже повысила голос.

— Пойми, мне проще не втягивать в это Бога. Если он тут ни при чем, я могу смириться. Это жизнь: особенных нет, но в то же время особенные все — такой расклад я могу принять. Но я никогда не смирюсь с тем, что одни молитвы услышаны, а другие нет. Это порождает во мне злобу, безысходность, отчаяние! Так я жить не могу.

Ферн кивнула. Она не стала спорить, но спустя пару мгновений заговорила:

— Мой отец всегда цитирует Писание. Ищет в нем ответы на то, чего он не понимает. Я часто слышала от него такие слова: «Мои мысли — не ваши мысли, не ваши пути — пути Мои, говорит Господь. Но как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших».

— Что это значит? — вздохнул Эмброуз, пыл его поубавился.

— Думаю, это значит, что нам не дано понимать всего. Порой на некоторые вопросы сложно найти ответы. Не потому, что их в принципе нет, а потому, что, даже отыскав истину, мы ее не поймем.

Эмброуз внимательно слушал.

— Может, есть высший замысел, в котором мы — лишь маленькие части пазла. По одному из тысячи других ты ни за что не догадаешься, как будет выглядеть целая картинка. Даже рисунок на коробке не подскажет, — осторожно говорила Ферн, сомневаясь, что смысл слов понятен Эмброузу. — Быть может, каждый из нас — кусочек такого пазла. Никто не знает своей истинной роли, не знает, чем все обернется. Возможно, чудеса, которые с нами случаются, — лишь вершина коварного айсберга, а трагедии чуть позже обернутся благом.

— Ты странная, — мягко ответил Эмброуз. — Я видел, какие книги ты читаешь. На обложках — девушки с грудью наружу, а парни рвут на себе майки. И при этом цитируешь Библию. Не думаю, что до конца разгадал тебя.

— Библия меня успокаивает, а романы дарят надежду.

— Серьезно? На что же ты надеешься?

— На то, что в ближайшем будущем я буду не только обсуждать Библию с Эмброузом Янгом. — Ферн сильно покраснела и опустила голову.

Он не знал, что ответить. В неловком молчании Ферн завела машину и вырулила на дорогу. Эмброуз вспомнил слова Бейли о синдроме дурнушки. Может, Ферн подкатывала к нему только потому, что он был уродлив и она думала, что не найдет парня получше. А может, у него теперь тоже этот синдром, и он радовался даже тем крохам внимания, которые оказывала хорошенькая девушка? Но нет, Ферн на самом деле щедрая. Решение оставалось только за ним.

— Почему? — прошептал он, глядя перед собой.

— Что «почему»? — Она спросила непринужденно, но Эмброуз все же понял: ей стыдно, она явно не привыкла откровенничать с парнями.

— Почему ты ведешь себя так, будто я прежний? Как будто хочешь, чтобы я тебя поцеловал. Словно ничего не изменилось со школы.

— Некоторые вещи не изменились, — тихо ответила Ферн.

— Это нонсенс, Тейлор! — рявкнул Эмброуз, хлопнув рукой по бардачку так сильно, что Ферн подскочила. — Изменилось все! Ты красива — я отвратителен и больше тебе не нужен. А вот ты мне чертовски нужна!

— Ты считаешь, что любви достойны только красивые люди? — огрызнулась Ферн. — Я л-любила тебя не только за красоту! — Она произнесла слово на букву «л» вслух, хоть и запнулась на нем.

Въехав во двор дома Янгов, Ферн резко затормозила. Эмброуз покачал головой. Когда он стал шарить в поисках ручки на дверце, терпение Ферн лопнуло. Прилив злости придал ей достаточно храбрости, чтобы высказать все те слова, на которые в иной ситуации она бы не решилась. Схватив Эмброуза за руку, Ферн заставила посмотреть ей в глаза.

— Я была влюблена в тебя с тех пор, как ты помог мне похоронить паука в саду. Ты пел со мной так, словно это была «О благодать», а не песня про Итси-Битси. Я любила тебя с тех пор, как ты начал цитировать мне «Гамлета», с тех пор, как сказал, что любишь колесо обозрения больше, чем американские горки, потому что мы должны наслаждаться каждым моментом, а не мчаться по жизни на полной скорости. Я перечитывала твои записки Рите. Мне казалось, это частички твоей души, и каждое слово сияло блаженным светом. Они писались не для меня, но это было не важно. Я влюбилась в каждое слово, в каждую мысль, в тебя… Очень сильно!

Эмброуз понял, что непроизвольно задержал дыхание, и шумно выдохнул, не сводя глаз с Ферн, которая говорила уже шепотом.

— Когда я услышала о взрыве в Ираке… Ты знал, что сначала позвонили моему отцу? Он сообщал весть семьям вместе с офицерами.

Эмброуз покачал головой — он не знал, потому что никогда не хотел знать, как в городе встречали новость о смерти его друзей…

— Я только о тебе и думала. — Ферн едва сдерживала слезы. — Мое сердце болело и за других… особенно за Поли. Но думать я могла только о тебе. Мы не сразу узнали, что с тобой стало. Я пообещала себе, что, если ты вернешься, я не побоюсь признаться тебе в своих чувствах. Но мне по-прежнему страшно. Насильно мил не будешь.

Эмброуз привлек ее к себе. Объятия вышли неловкими: на обоих была мокрая одежда. Но Ферн положила голову ему на плечо, и Эмброуз погладил ее по волосам, поражаясь тому, насколько приятнее заботиться о ком-то, чем получать внимание самому. Мама, папа, врачи заботились о нем все то время, что он находился в больнице. У него же не было возможности кого-нибудь утешить, разделить с кем-либо беду.

Немного погодя Ферн отстранилась и вытерла слезы. Эмброуз не ответил ей взаимным признанием, надеясь, что она и не ждет. Он не понимал своих чувств. Словно связанный миллионом узлов, не хотел произносить слова, в которых не был уверен. Но его тронула ее смелость, и, несмотря на смущение и отчаяние, он ей верил. Верил: она любила его. Может, когда-нибудь все узлы распутаются, и этот момент окончательно свяжет их жизни. А может, она просто позволит ему уйти.