ПРОСНУЛАСЬ Я В ТРАВЕ, среди чужих стонов, проклятий и густой вони крови и мертвечины. Рядом заржал Шиндо, и я машинально протянула руку, чтобы успокоить его и себя заодно. В изголовье обнаружилась фляга; я с благодарностью утолила жажду, а остатками воды ополоснула лицо и руки.

На землю спустилась ночь, но вокруг царило оживление. Кто-то хлопотал над ранеными, кто-то стаскивал трупы в кучу, кто-то с тревогой вглядывался в небо. Я поднялась на слабые ноги и побрела в сторону деревьев. Мне отчаянно требовалось уединение, тишина и место, где я могла бы спокойно смыть кровь и копоть. Волосы слиплись от грязи, а кольчужная рубаха, хоть и удерживала тепло, но до боли натерла непривычное к доспехам тело.

Бой не был окончен, он замер до утра, и я невольно поежилась от мысли, что уготовил нам завтрашний день. Ветер не доносил ни единого слова. Лесные звери спрятались или разбежались. Ночные звуки казались приглушенными, деревья безмолвствовали; даже листья переговаривались шепотом или затихли совсем. Смерть заставила жизнь затаиться.

Я углубилась в подлесок, чтобы справить самые насущные нужды и молясь, чтобы меня никто не увидел. Впереди потянуло прохладной водой, и я, по примеру Буджуни, принюхалась, прислушиваясь. Теперь я отчетливо ощущала влажную землю и болотный мох. Бегущий по лагерю ручей брал здесь начало и был намного полноводнее и шире.

Я двинулась на запах и тихий плеск волн о камни. Как и повсюду, вода несла жизнь, и я старалась ступать осторожнее, на всякий случай вглядываясь в окаймлявшие берег стебли тростника. Ручей слабо мерцал в темноте, в крохотных зеркалах заводей перемигивались звезды. Все дышало покоем и миром. Я опустилась на колени у кромки воды. Штаны тут же промокли, а в ноги впилась острая галька, но я с облегчением тянулась к воде, пока отражение луны у меня перед глазами не пересекла знакомая черная тень.

Я в ужасе вскинула голову к небу: над деревьями один за другим бесшумно пролетали вольгары. Времени на раздумья не было. Я распласталась на животе, боясь выдать себя неосторожным движением или даже вздохом. Птицелюди вернулись не сами. Их кто-то послал, а мы были совершенно не готовы.

Тирас! Тирас! Вольгары здесь! Вольгары вернулись!

Я в панике посылала эту мысль во все стороны, уже не заботясь о том, кто может меня услышать. Похоже, враги уловили мой беззвучный крик первыми, потому что тишина тут же взорвалась визгами и воплями. Я вскочила на ноги и бросилась бежать, боясь, что птицелюди отрежут меня от стоянки войска.

В голове не осталось ни одной связной мысли — только обагренное ужасом «вольгары». Я неслась вперед, не разбирая дороги и даже не пытаясь срифмовать какое-нибудь заклятие. Внезапно один из птицелюдей метнулся вниз, и воздух наполнился хлопаньем мощных крыльев. Я запнулась и упала, чудом избежав заточенных когтей. Вольгар разочарованно взвизгнул и взмыл в небо, однако его место тут же занял другой. Пока он пикировал, я сделала отчаянный рывок, и когти без всякого для меня ущерба проехались по кольчуге, лишь в последний момент запутавшись в растрепанной косе.

Я, чтобы освободиться, изо всех сил дернула ее — напрасно. От ужаса происходящего я едва могла соображать. Вольгар расправил широкие крылья и начал подниматься в небо, увлекая меня за собой. Извернувшись, я уцепилась за когтистую лапу. Я боялась, что меня утащат, больше, чем упасть с высоты. Вольгар хрипло вскрикнул от неожиданности, а в следующую секунду уже захлебнулся кровью. Пернатый живот навылет пробило джеруанское копье.

Пережив краткий миг невесомости, я ударилась о землю с такой силой, что из груди вышибло дух. Кости были целы, но некоторое время я могла только лежать и мелкими глотками проталкивать в легкие воздух.

— Ларк! — заорал Тирас. — Беги к деревьям!

Его голос наконец вывел меня из ступора. Вокруг кипела битва. На меня со всех сторон обрушивался звон клинков, крики мужчин и грохот тяжелых копыт. Я больше не понимала, где лес и ручей, право и лево, друзья и враги. Сейчас я была в самой гуще боя, а потому сделала единственное, что подсказывали мне инстинкты: упала на землю, подтянула колени к груди и закрыла глаза, лихорадочно сплетая заклятье.

Я швырнула слова в воздух, и они, взмыв над деревьями, хищно разлетелись в поисках жертв. Первые несколько секунд бой продолжался, как прежде, и я повторила заклятие настойчивее, все шире опутывая вольгар невидимой сетью. В этот раз результат не заставил себя ждать: небеса наполнил свист, и птицелюди устремились к земле, точно пушечные ядра. Визг и вой сменились душераздирающим хрустом. Я уже не вытирала забрызганные кровью щеки — сейчас меня больше волновало, как выбраться из-под крыла мертвого вольгара, каменной плитой придавившего меня к траве.

После отчаянной борьбы мне все-таки удалось подняться на ноги — только чтобы снова присесть и закрыть голову руками, спасаясь от очередного птицечеловека.

— Ларк! — разнесся над схваткой голос Тираса. — Где ты?

Я из последних сил принялась карабкаться по горе тел. Здесь! Я здесь. Я почувствовала, как ко мне в испуге метнулся Шиндо, и скорее инстинктивно вытянула вперед руку. Тирас ухватился за нее и втащил меня на коня, усадив позади себя. На нем не было ни доспехов, ни шлема, ни перчаток — лишь обычная туника и меч в голой руке. Вольгары застали нас совершенно неготовыми. Я обняла короля за пояс и сжала коленями круп Шиндо. Бой продолжался.

Среди вольгар были такие, на которых мои заклятия словно не действовали: они продолжали кружить над поляной в поисках неосторожной жертвы. Но большинство рухнули с неба, как я и приказала, а пережившие падение обратили свою ярость против собратьев. Джеруанским воинам все еще приходилось отражать неожиданные атаки, однако победа постепенно склонялась на нашу сторону. Едва вольгары оказывались на земле, я опутывала их сетью сдерживающих заклятий, и когда над деревьями забрезжил тусклый серый рассвет, большинство птицелюдей были убиты или корчились в предсмертных муках.

Я уткнулась тяжелым лбом в спину Тирасу. Второй бой за сутки подошел к концу, и я даже думать не хотела о том, что за ним может последовать третий. Король начал сгибаться к шее коня — усталость наконец одолела и его. Внезапно по широкой спине пробежала дрожь; я машинально сжала Тираса сильнее, и он, выругавшись сквозь зубы, переместил мою руку выше к груди.

Ты ранен.

— Несерьезно. Просто нужно переродиться.

Я задрала зеленую тунику, и король присвистнул от боли: шерсть пристала к открытой ране. Кожа у меня под пальцами была горячей и пугающе мокрой.

— Уймись, женщина. Ты и так без сил, — вяло приказал Тирас, но я уже нащупала длинный порез на левом боку, между пальцами закапала кровь, и король снова чертыхнулся.

Тирас медленно выдохнул и расслабился, рука накрыла мою, без слов благодаря за поддержку. Я нарисовала в воображении, как края раны стягиваются, порез зарастает и на его месте остается лишь неприметный рубец.

Это было не лучшее мое заклинание, но единственное, которое я сумела придумать в тот момент, и я из последних сил вдавила его в кожу Тираса. Глаза мои закрывались сами собой, сознание балансировало на тончайшей из ниточек, но мне показалось, что на пороге обморока я все-таки услышала бормотание короля:

— Думаю, я тебя удержу.

* * *

Когда я очнулась, было уже темно, а может, прошел день, ночь, день и снова настала ночь. Из-за стен шатра доносились звуки бурного веселья и взрывы хохота — наряду с запахами жареного мяса, от которых у меня заурчало в желудке. На них странным образом накладывалась фантомная трупная вонь: до того, как потерять сознание, я была окружена изувеченными телами.

Пока я спала, меня устроили в тепле, даже с удобством. На мне по-прежнему были туника и штаны, выданные королем перед битвой, однако кольчуга и громоздкие ботинки исчезли, а волосы больше не стягивала тугая лента. Тираса нигде не было видно, хотя следы его присутствия ощущались повсюду. Лежанка из нескольких шкур, покрытых шелком, а также простая, но богатая обстановка шатра недвусмысленно указывали, что король не изменил своему слову. Он продолжал держать меня рядом.

Я осторожно села и потянулась. Я, несомненно, была среди живых, хотя сердце болело и хотелось плакать. Сквозь полог шатра снова просочился аромат свинины на вертеле и какой-то землистый запах вроде дрожжевого хлеба. Желудок тут же отозвался бурчанием, хотя его и сводило тошнотворными спазмами. Я хотела пить, была с ног до головы покрыта грязью и отчаянно нуждалась в ночном горшке. Решив удовлетворить хоть какую-то из этих потребностей, я сползла со своего тюфяка в углу, где лежала, укутанная покрывалом, и кое-как встала. В ту же секунду полог отдернулся, и внутрь проскользнула коренастая тень.

Конечно, я почуяла бы Буджуни раньше, не будь я в таком смятении. Тролль едва ли не пританцовывал и напевал под нос какую-то песенку. Густая борода была тщательно расчесана и заплетена в косы, с кончика самой длинной даже свисал бант. Увидев, что я проснулась, он расплылся в широкой улыбке.

— Долго же ты спала, Птичка! Король сказал, ты всех спасла.

На последних словах Буджуни понизил голос до шепота и опасливо оглянулся, словно нас могли подслушать. Его страх имел основания. Помимо Келя и Тираса, никто не знал, какую роль я сыграла в сражении. В глазах войска я была всего лишь королевской игрушкой. Я слышала, как мужчины отзываются обо мне в подобном тоне.

Мне нужно помыться. И я, не придав значения поздравлениям Буджуни, принялась натягивать стоявшие рядом с тюфяком ботинки. Тролль склонил голову и поджал губы, словно обиженный ребенок.

— Ты не рада, Птичка?

Я не могу радоваться, когда столько людей погибло. Я не хотела никому причинять вред. Ни людям, ни животным, ни даже вольгарам.

— Но иногда нам приходится это делать, — ответил Буджуни мягко.

Я кивнула, однако не нашла в себе сил встретиться с ним глазами. Вместо этого я порылась в сумке, стоящей у изголовья, и вытащила длинное платье, которое захватила из Джеру. Разумеется, в нынешней обстановке оно смотрелось бы чересчур роскошно, но я подумала, что приятно будет ощутить прикосновение шелка к чисто вымытой коже. Буджуни послушно отыскал мыло, одеяло, кусок ткани, которому предстояло выступить полотенцем, свернул все это в аккуратный куль и водрузил себе на голову. Мы выскользнули в ночь и поспешили к ручью мимо других шатров, поменьше, и нескольких разудалых компаний.

Повсюду царило веселье. Кто может быть громогласнее мужчин, которые взглянули в лицо смерти и все-таки дожили до рассвета? Мужчин, которые десятками истребляли врагов, чтобы не допустить кровопролития уже на собственной земле. Мужчин, на чьих клинках и волосах до сих пор виднелись темные пятна. Они пили, ели и с хохотом целовали тех женщин, которые небольшой группой всегда сопровождали королевское войско, куда бы оно ни направилось. Это было объяснимо. Я не понимала лишь, как эти женщины могли обнимать людей, с чьей кожи еще не смыли смерть. Возможно, из благодарности?

Я не знала. Но праздновать с ними не могла. Не могла смеяться, пить из общей фляги и отплясывать у костра, хотя многие улыбались и даже кланялись, когда я проходила мимо, словно и я заслужила свою долю уважения. Я шла с высоко поднятой головой и с опущенными вдоль тела руками. Буджуни семенил следом, глазея по сторонам. Я заметила, как он подхватил чашу с чем-то красным, и задержала дыхание, пережидая рвотный позыв, после чего зашагала к ручью еще быстрее. Мне нужно было помыться. Если я не помоюсь, меня стошнит. Если меня стошнит, я расплачусь. А если я начну плакать, то уже не остановлюсь.

Проточная вода взбодрила меня. Я дважды вымыла волосы и терла голову до тех пор, пока она не занемела от холода. Но онемение было кстати: оно мешало думать. Помыв голову, я двинулась на середину ручья, где вода доходила мне до груди. Там я выскользнула из заскорузлой туники и брюк; ночная тьма служила вполне сносным укрытием, к тому же я не могла оставаться в одежде, пропитанной виной и кровью. Поэтому я скатала ее в мокрый ком, швырнула на берег и взялась за мыло. Кусок был неровным, а течение — бурным, так что действовать приходилось быстро и осторожно. Буджуни стоял на берегу, посвистывая и глазея по сторонам, так что он не вызывал у меня смущения, но и не оставлял без присмотра. Временами он прихлебывал из чаши, однако ни разу не попытался завязать разговор. Когда я выбралась на берег со скрещенными на груди руками, тролль не глядя протянул мне кусок ткани и толстое одеяло, пропахшее пивом и лошадьми. Я с благодарностью завернулась в одеяло целиком и принялась вытирать волосы отрезом ткани.

— Тебе надо поесть, Птичка, — сказал Буджуни тихо. — Ты проспала весь день. Если не поешь, начнет тошнить.

Меня и без того тошнило, но я лишь кивнула и выше подтянула одеяло, укрывая им голову на манер капюшона.

Мы молча вернулись к королевскому шатру. Буджуни бежал за мной, удерживая в коротких ручках пустую чашу, ворох мокрой одежды, тряпки и то, что осталось от мыла. Пока я переодевалась и заплетала влажные косы, он раздобыл где-то еды. Я съела столько, сколько смогла — просто чтобы не обижать друга. За все это время мы не проронили ни слова, однако он оставался рядом, пока веселье в долине не стихло, а на пороге не появился король. Тогда Буджуни поцеловал мне руку, клюнул в щеку и поклонился Тирасу.

— Твоя мама гордилась бы тобой, Ларк, — сказал он на прощание, прежде чем опустить полог шатра.

Я задумалась, не ждет ли его какая-нибудь женщина — женщина, которая сумела по достоинству оценить маленького тролля, — и послала ему вслед пожелание доброй ночи. Полог упал, но я понадеялась, что Буджуни услышал меня даже на расстоянии.