Глава 9

"Терпеть поучения одного дарэйли — невыносимо, но когда их девять — лучше сразу сдохнуть и не мучиться", — ворчал я про себя в несвойственной принцам площадной манере.

Я сидел на корточках и чистил кинжалом какой-то земляной овощ, названия которого не запомнил. Ксантис сказал, что это — съедобно, вот пусть сам и ест, а не говорит, что растущему организму юного меня не обойтись без каких-то там элементов. Элементалий демонский! Я, между прочим, уже мужчина. Хотя от этого факта меня не распирало от восторга. Да что там, — трясло при одном воспоминании о Шойне.

Всю неделю я просыпался по ночам от боли в душе и теле, днем был никакой и клевал носом. Потому что мне снилась встреча с Шойной. Причем, дарэйли была в змеиной ипостаси.

Ринхорт косился, порывался вызвать на откровенность, но я категорически отказался обсуждать свой позор. И была еще одна причина, по которой я никому не позволял спасать меня от змеиного морока: вместе с ядовитой дарэйли в сны приходила та, другая девушка, о которой я забыл, выйдя из Лабиринта.

С каждой ночью ее образ становился яснее, обретал четкость и уже не выветривался с пробуждением. Светили лучезарные глаза, разворачивались в чужом звездном небе лунные крылья. Я слышал во сне слова, которые она мне говорила когда-то: "Ты забудешь все, моя однокрылая игрушка, но меня ты вспомнишь в своем мире. Я всегда буду стоять между тобой и той, кто попытается украсть тебя у меня".

И я вспоминал. Сказать, что она прекрасна — ничего не сказать, нет таких слов, есть только щемящая боль в сердце, как при взгляде на Млечный Путь, по которому никогда не пройти. Даже если я сумею сделать все, чтобы завоевать ее любовь, мне никогда не разделить с ней небо. Бескрылые — грязь под ногами крылатой. А та непонятная туманная тряпка, что недавно появилась у меня за спиной — не в счет.

Это даже хуже, чем просто бескрылый. Однокрылый — урод для всех миров. Для двух точно — Подлунного и Linner'ri'ille, или Лунного в переводе с их языка, почти одинакового с языком жрецов Эйне.

Почему королева заставила меня забыть обо всем? Или — не она?

Может, это влияние заклятий, наложенных на Врата?

В Линнерилле меня не убили только потому, что всем страшно хотелось знать, как я к ним просочился. Сразу после захвата меня даже пытали — это я вспомнил со всеми подробностями — пока не пришла посмотреть на пойманного уродца лунная девочка. Королева.

Так что, клин клином вышибают, и морок Шойны, приходя по ночам, уничтожал заклятие (или что там еще), лишившее меня памяти. Это было мучительное выздоровление, но потерпеть стоило ради того, чтобы вспомнить все. А Ринхорт пусть позлится. Темному дарэйли полезно.

— Райтэ, ты опять уснул?! — раздался очередной его рев за спиной.

Я поднял с земли выпавший из рук кинжал и махом снес половину овоща вместе с кожурой.

О своем обеде ученик должен заботиться сам — так, видите ли, решил мой учитель, он же истязатель. А на охоту идти у меня сил нет. Усну под первым же кустом, и во сне придет гадюка Шойна. До сих пор ощущаю, как ее раздвоенный язычок касается моей плоти… Меня внезапно бросило в пот.

— Райтэ!!!

Ого, это уже орут все дарэйли хором и буравят зверскими глазами. Особенно старается Граднир с тигриной пастью. Мертвого поднимут. Я и не заметил, когда они столпились вокруг. Редкое зрелище: принц-кухарка.

— Да не сплю я! — рявкнув в ответ, успокоился. Разогнал.

Только Дейя осталась, сунула мне плошку с горчайшим отваром ядовито-желтого цвета, которым они пытались меня лечить по тому же волшебному методу: клин клином.

Сделал вид, что пью. Медленно, с расстановкой, по капле, так пристально глядя в сине-зеленые глаза девушки, что она смутилась. Но, едва она отвернулась, устав ждать, когда я верну посуду, быстро выплеснул зелье через правое плечо. Если бы через левое, темная дарэйли воды тут же бы заметила и крик подняла, и Ринхорт меня в клочки бы порвал. Пробовали, знаем.

Дейя прищурилась с подозрением:

— Что-то ты быстро проглотил.

— А зачем долго мучиться? Видишь, начинаю привыкать даже к этой мерзости, — заломил я бровь, и дарэйли отстала, но последнее слово оставила за собой. Шепнула:

— Если ты насчет тех селян переживаешь, то никто не верит, что ты тут замешан.

О массовой гибели людей в селении доложил Орлин, следивший за жрецами. Я после этого известия двое суток вообще не спал. Осунулся и почернел от переживаний. Знать бы, что там произошло на самом деле! Но подобраться к преследователям ближе Орлин не рискнул.

Не мог я такого сотворить никак. Ни сном, ни духом. Как и с лучниками, и с рыцарями на тракте. Душа восставала от одной мысли о таком злодеянии. Даже бессознательно — не мог. А Гончары точно мне все это припишут, я же у них — жупел на все скорбные случаи. Но кто тогда? Кто? У дарэйли никаких предположений не было. Не сталкивались они еще с такими загадками.

И Дейя слукавила. Она-то, может, и не верила, что я тут не замешан. А вот Ллуф…

Вассалов у меня прибавилось после того утра, но двое из бывших рабов Авьела отказались променять свободу на сомнительную службу некоронованному непонятно кому (мне, если кто не понял): Ллуф, к моей великой радости, и дарэйли воздуха Бенх — самый хрупкий на вид из мужчин отряда, похожий на девушку длиннющими ресницами и нежным изгибом губ. Даже не верилось, что бурелом за тем селом устроил именно он.

Ринхорт разозлился — а он постоянно злился в эти дни — но мне куда удивительней было, что остальные дали клятву. Кто я теперь? Такой же дарэйли, "сосуд с дарами духов", говоря языком жрецов, только недоделанный. Да еще неизвестно, с какими дарами. Я в себе не ощущал никаких. И остальные тоже.

Девять учителей — Ллуф и Бенх, хоть и отказались быть вассалами, но решили, что им с нами по пути — за неделю ничего не смогли добиться от такого бездаря, как я.

Вот и чищу дурацкие овощи. И, если еще кто обратится ко мне с издевательской кличкой "принц", тоже начищу, как овощ. Хотя бы попытаюсь, — покосился я на отдыхавших дарэйли, каждый из которых, даже девчонки, заменят маленькую армию.

Ясно одно: из списка возможных "даров духов" можно смело вычеркнуть всю сферу Элементов — металл, камень, землю, воду и воздух. И часть сферы Существ — круг растений и круг животных, в том числе птиц и змей. Оставалось проверить рыб и насекомых. Правда, Орлин на это предположение долго хохотал:

— Я что, потенциальную пищу не почуял бы?

Значит, всех Существ можно пока вычеркнуть. И это хорошо: каким-нибудь пауком мне быть не хотелось, хотя нашу сущность не мы выбираем, ее призывают Гончары еще во время ритуала перевоплощения наших матерей в эйнеру.

Но их же еще тьма тьмущая, этих сущностей! О сферах мы говорили, в основном, с Тионом. Он, как дарэйли Логоса, умел четко расставлять мир по известным полочкам. Так вот, Гончары считали, что мир и все его элементы созданы из огня, это первоэлемент, потому и в отдельной сфере. Правильнее было бы ее назвать сферой Энергии, но в древности не было такого термина, и Гончары придерживались традиций.

Элементы — мертвая материя. Но огонь, как движущая мир универсальная энергия, близок к сфере Первоначал (в принципе и ее, по мнению Тиона, можно было назвать иначе, например, Универсалии), так как стоит над элементами. Жизнь тоже универсальное понятие, потому и стоит над сферой Существ. Растения объединены со этой сферой по принципу живой материи. Утешало, что я — точно не растение. Дейя, как воплощение водной стихии, почувствовала бы, — водяные с растениями дружат.

Может, я все-таки — огонь? Он тоже разный, в этой сфере два круга: небесный и земной. Жаль, что Ринхорт грохнул рыжую девчонку, дарэйли огня, в первый же момент драки с жрецом Авьелом. Сейчас бы я точно знал. Если бы уцелел.

Кстати, теперь я понял, что Авьел умер точно так же, как те селяне. Непонятно от чего. И я всё пытался вспомнить мельчайшие подробности того мига. Единственное, что приходило на ум — он умер от страха. Но не передо мной. Чего ему меня-то бояться?

А было ли что-то такое… странное… что почувствовал я в тот миг?

Тоже ничего особенного. Злость и отчаянье. И тоже страх, пожалуй. Что ничего не получится и все кончится там.

Но чувство, что идет нечто этакое по моему следу только окрепло за эти дни. Ринхорт и остальные и слышать не хотят о моей паранойе. Мол, еще бы я ничего не чувствовал, если за нами охотится весь восточный Сферикал. Может, они и правы.

Тьфу, дьявол! Я снова порезал палец и быстро, пока Ринхорт не просек, сунул его в рот, слизнул алые капли. Бесполезно. Уж соприкосновение с металлом моей крови этот железный зараза учует вмиг.

— Рррайтэ! — раздался рык. — Ты себя вместо овощей чистишь, или как? Ты же не овощ, как мы надеемся!

Вскоре на лугу заиграли яркие, словно молнии, сполохи, послышался хрустальный звон: Ллуф с легкостью крошил мечи Ринхорта в мелкую стружку. Развлекаются, пока я тут пашу один за всех.

Я засмотрелся на их отточенные движения — словно белый лебедь и черный коршун танцевали, вспархивая над травяными волнами. Однокрылые ангелы…

Когда я увидел алмазный меч Ллуфа, то сначала посмеялся про себя: кто ж не знает, что алмаз — хрупкий камень? Но потом едва не умер от зависти: Ллуф на спор разрубил стальной валун в локоть толщиной, слепленный для этого испытания обоими дарэйли металла. Клинок — прозрачный, хрупкий на вид, но сказочно прочный — не получил ни зазубрины. Сначала мне показалось — меч отлетел, сумев лишь высечь на железе тонкую, как волос, бороздку, но через миг валун распался на две части, сияя идеальной, как зеркало, поверхностью среза. По глазам остальных дарэйли стало ясно, что не один я постыдно завидую такому оружию. Ллуф так и не открыл, из чего на самом деле создал свой меч.

Единственное оружие, которое я упрямо мастерил себе всю неделю — лук. Плохонький, сразу признаю. Где ж мне взять для хорошего специально обработанное дерево нужного сорта и масло для пропитки? Жилы для тетивы я тоже сушил всю неделю. Граднир каждый день приносил по косуле (по половине, вторую он по дороге непостижимым образом терял, и по сытой тигриной морде было понятно, каким именно), хотя лучше бы притащил быка — тетива будет прочнее. Но мы шли по следам отступавшего войска князя Доранта Энеарелли, какие уж там быки — куриц в селениях не осталось.

Разоренная войнами и усобицей земля, опустевшие дома, неприбранные трупы на обочинах дорог повергали меня в непонятное бешенство. С одной стороны, мне-то что, я же не принц. Но с другой, при Ионте никто бы в империю не сунулся — заранее умерли бы от страха перед карой Завоевателя. Нет, я не жалел о свершенном моей рукой. Но неужели за десять лет никого не нашлось, кто остановил бы дележ империи? Слаб этот король Стиган. Слаб. Может, потому и не интересен Гончарам, раз с ним не провернули тот же финт, как с императором, не позвали в ученики, а банально побрякали железом и взяли на испуг.

Вжик по пальцу…

— Хватит, Райтэ! — заорал Ринхорт. — Ты так и руку себе оттяпаешь и не заметишь!

А я что говорю? Не создан я для кухни наверняка.

"И работать одному за девятерых — несправедливо", — ворчал я про себя, когда мой железный учитель, намахавшись с каменным, обвинил меня, что я бездельничаю, отлыниваю от учения, и погнал к реке мыть почищенные овощи — под тем предлогом, что ученик должен слушаться учителя во всем, иначе учение не впрок.

Похоже, он на мне отыгрывается за что-то. За что? Ну, был у нас разговор после того, как мы выбрались с того постоялого двора. Сразу за селом, на месте битвы пятерых дарэйли, Ринхорт протянул мне свой меч и опустился на колено.

— Прости, мой принц, я не должен был этого допустить.

— Да иди ты… — отвернулся я, поняв, что он имел в виду Шойну.

После этого и началось так называемое обучение — хуже прежнего. Может, он обиделся на то, что я его не казнил? И не простил. То есть, повел себя не как принц. А я не… Ладно, это я уже всем сообщил. Вот и чищу теперь эти буро-малиновые клубни, от одного вида которых аппетит пропадет.

А что я сделал остальным, если они постоянно косятся и шепчутся за моей спиной, как придворные сплетницы? И улыбочки ехидненькие. Что-то они затеяли, вот чувствую я заговор всеми фибрами. Наследственное, наверное. И что-то назревает в отряде нехорошее. Или это во мне назревает?

Зато каждый — каждый! — норовит подкрасться и панибратски хлопнуть по плечу, темные — по левому, светлые — по правому:

— Ну, как успехи в самопознании, Райтэ?

— Отвали, Тион. Если заняться нечем, помой эту гадость, я на нее уже смотреть не могу.

Дарэйли, глянув на кого-то за моей спиной (мне и оглядываться не надо — по широкой тени на земле вижу, что это наставник подошел сзади и упер руки в боки), покачал головой:

— Нельзя, Ринхорт запретил. И это не гадость, а дикая, но очень полезная агва.

Запретил! Вот так и прибирают к рукам власть серые кардиналы и черные рыцари. Но я промолчал. Тень исчезла — наверняка наставник приходил пнуть замешкавшегося ученика, но что-то его отвлекло. Тион тут же зашептал:

— Райтэ, завтра мы выйдем к обители Гончаров, Орлин заметил ее с воздуха. Ринхорт предлагает обойти стороной. А ты что думаешь?

— Значит, надо обойти. Не с девятью же дарэйли соваться им в пасть.

— У нас очень сильный отряд. Наши хозяева были не последними в иерархии Гончаров не из-за каких-то интриг, а из-за того, что смогли призвать нашу силу. Авьел был могуч, хоть и мерзок.

— Не своей силой каждый станет могучим, — фыркнул я.

— Не каждый. Эйнеру слабак не призовет. Сила духа должна быть соответствующая. И знания, конечно. А та обитель маленькая, на пару жрецов от силы. Зато их дарэйли тоже мечтают о свободе. И наш отряд пополним.

Добившись от меня обещания, что подумаю, как уговорить своего наставника на подвиг, Тион ушел. Проводив взглядом его высокую и сухую как жердь фигуру, я задумался, но не над тем, над чем обещал. Над Тионом. Самый загадочный дарэйли самой непонятной для меня сферы Логоса. Клятву принес, но держится от всех в стороне, даже от своих товарищей по несчастью быть рабами у Авьела. Настолько себе на уме, что его мало кто понимает, и на привалах он вечно чертит что-то палочкой на земле.

Тион входил в круг геометров, или форм, но я ни разу не видел его в деле. Мечом он владел даже хуже, чем я, от тренировок отлынивал куда изощреннее. Для какой цели создал его Авьел?

Когда я в первый же день прямо задал ему этот вопрос, дарэйли смутился и уклончиво пояснил, что Гончару, стремившемуся к высшей власти, необходимо проявить мастерство в познании не только своей сферы, но и всех других, и обычно иерархи создают до кучи какую-нибудь простенькую сущность. И условие выполнено, и годы, а то и десятилетия не надо тратить на познание тайны Эйне и заучивание заклинаний.

— Я — дарэйли пентакля, — покраснев, признался Тион.

— Это как?

— Да вот так, — он прищурился на ближайший муравейник. Тот зашевелился, из него кишмя повалили перепуганные, суетящиеся муравьи. Через несколько минут на месте конуса возникла четкая пятиконечная звезда, вписанная в пятиугольник. — Я придаю материи геометрическую форму пентакля.

Миг, и пара муравьев, спасавшихся от бедствия на моем сапоге, превратились в черные звездочки и, лишенные конечностей (или их лапки оказались так перекручены, что я не разглядел), упали в траву.

— А смысл? — растерялся я.

— Никакого. Почти. Меня обычно использовали для подготовки святилищ к таинствам, чтобы в построении не было отклонений ни на волос. Геометров чаще всего создают для нужд строительства и архитектуры. Ну, и в бою.

— А какой толк от тебя в бою? Ты не любишь возню с мечом, я заметил.

— А зачем мне? У меня мирная сущность. Но представь, если твой меч вдруг превратится в пентакль, много ли ты им повоюешь? А сильный геометр может изменить живое тело врага в момент атаки. Я не так силен. Но и внутри любого тела, даже живого, есть формы. От их целостности зависит жизнеспособность организма. Будет ли работать пятиугольное сердце?

Изуверство какое, — передернуло меня. И в который раз убедился: безобидных дарэйли не бывает. И светлые подчас куда опаснее темных.

Тион опустил ресницы и тихо улыбнулся. Он всегда был слишком тих и скромен. Так с чего бы вдруг такая воинственность — штурм обители?

Я сразу решил даже не заикаться об этой идее Ринхорту. Он не дурак и, если бы захватить логово Гончаров было проще пареной агвы, то он бы сам подкатил ко мне с таким заманчивым предложением.

На правое плечо легла маленькая, но твердая ладошка. Точно все сговорились! От Луаны такой покровительственный жест почему-то особенно обиден.

— Тебе помочь? — девушка присела рядом, откинула косу за плечо, и в ее руках появился изящный ножик. — Правда, Ринхорт запретил, но он пока не видит.

— Не надо! — буркнул я, зло воткнув кинжал в землю.

— Ты сегодня совсем плохо выглядишь, Райтэ, — вздохнула она. — И с каждым днем все хуже. Суккубы, попробовав жертву, уже не оставят ее в покое, пока не высосут все силы.

— Справлюсь сам! — я скидал изуродованные чисткой клубни в котелок и, отвернувшись от участливых глаз, потащился к реке.

Железная леди ничуть не смутилась, догнала и повернула к себе за плечо.

— Райтэ, я тебе совсем не нравлюсь?

Я словно влетел в стену лбом: таким неожиданным был вопрос.

— Нравишься.

— А можно я тебя поцелую? — невинно хлопнули ресницы.

Дыхание перехватило: издевается! А сам — словно впервые увидел ее: серебристо-серые глаза и такие же струящиеся волосы, алые губы, бархатистая кожа… ниже ключиц я старался не смотреть, но там, в вырезе шелковой с металлическим блеском рубашки, тоже все маняще привлекательно.

— Нельзя! — голос у меня, конечно, охрип.

— Почему ты отказываешься от помощи, Райтэ? Я могла бы…

— Это тебе Ринхорт посоветовал? Клин клином? — дернув плечом, я высвободился и зашагал к реке.

Она не стала догонять. Луана — самая красивая девушка из всех, что я видел в Подлунном мире. Если бы я ей нравился, это был бы повод по меньшей мере для гордости. Но она просто хотела стать чем-то вроде зелья Дейи, только сладкого.

И еще… были в моей жизни черные небеса Линнериллa, и в них летела, раскинув крылья, сияющая Лунная королева — Иллира.

В груди словно гром грянул. Я споткнулся от неожиданности, рассыпав клубни из котелка: мне удалось вспомнить ее имя!

Дарэйли над чем-то засмеялись за спиной. Надо мной, конечно. У них "принц-не-принц-не-пойми-что" — самый популярный объект для зубоскальства. Особым успехом пользуется рассказ Луаны о том, как изверг Авьел умер от жалости при одном взгляде на мои дрожавшие руки с мечом.

Мрачный и тоже злой, как осенняя муха, Ллуф догнал меня, пристроился рядом на песчаном берегу:

— Давай помогу, хотя Ринхорт и запретил…

Ха! Знаю я его помощь. Опять на железного друга жаловаться пришел. Я видел, что между этими двумя бывшими рабами Пронтора отношения были еще более натянутыми, чем сейчас между мной и Ринхортом, и подозревал, что мой учитель не простил невольного предательства Ллуфа, когда тот его ловил. Но разве "каменюка" виноват, что исполнял приказ жреца Авьела?

Истинную причину, почему черный рыцарь сторонился белого, я понял только вчера вечером, когда, забравшись по нужде в кусты, стал случайным свидетелем тихого, но яростного разговора Ринхорта и "воздушного" Бенха:

— Если я еще раз услышу, Бенх, хоть один грязный намек о Ллуфе, — вызову на дуэль и убью! — шипел Ринхорт.

— Да брось, кто не знает, что все Гончары его… того, по очереди? Ничего нового я никому не открыл.

— Теперь все в прошлом. И напоминать ему…

— В прошлом? Ха! А то я не вижу, как он на тебя смотрит, каждое слово ловит.

— Заткнись! Оставь свои дрянные мысли при себе, светлый.

Последнее слово Ринхорт как выплюнул.

Если до этого подслушанного разговора я ненавидел Гончаров, как зло, то сейчас начал презирать, как мерзейшее зло. "Их надо уничтожить всех, под корень, чтобы даже памяти в Подлунном мире не осталось!" — стиснул я зубы.

Терпеть присутствие Ллуфа я мог лишь потому, что он единственный не хлопал меня по плечу. Вообще ни разу не прикоснулся даже случайно с тех пор, как тогда, на постоялом дворе, прикрикнула на него Луана.

Ллуф четверть часа мыл один-единственный корешок, то и дело оглядываясь на луг, где носился привычный уже стальной вихрь, правда, уже не столь бурный, как в первые дни совместного путешествия.

Ринхорт и Луана тренировались в искусстве убийства друг друга. Надо мной они все уже всласть натренировались с утра, до сих пор у меня руки дрожат, мышцы ноют, а зарастающие порезы чешутся. Ранок стало куда меньше, чем было поначалу, но я не льстил себе: дарэйли явно щадили жертву суккуба, и эта жалость меня особенно бесила.

— Ты заметил, что они оба слабеют? — не выдержал Ллуф. — Ему же нельзя брать ее своей дарэйлиной.

Я фыркнул: достали! Ллуф со своими разговорами о Ринхорте, железный рыцарь со своими вздохами то о конопатой Щепке, отказавшейся в последний момент ехать с такими хорошими демонами, то тут же, без паузы, о красоте Луаны. А эта "серебряная" дева с лечебными поцелуями достала больше всех, хотя всего лишь один раз. Вот поперек горла мне уже эти дарэйли!

Одна радость — Орлин не забывает поднять меня в небо перед сном. После чего я уснуть и не могу: каждый раз эта пернатая сволочь меня в воздухе сбрасывает. Последний раз он подхватил меня в локте от земли. Как будто у меня второе крыло вырастет от страха. И то мое единственное, что было, похоже, отсохло: ни разу больше не появилось.

Зато есть другие изменения: на виске побелела еще одна прядь, симметрично первой, и теперь я похож на козленка. А не надо было пить из лошадиной бочки на конюшне! Не пахал бы сейчас как лошадь.

Я склонился над водой, вгляделся в отражение: жесткие черные волосы подросли и торчали во все стороны, а две светлые пряди выглядели, как рожки и даже золотились под солнцем. Ну и урод. Особенно, рядом с идеальной красотой дарэйли камня.

— Скажи ему, Райтэ! — снова заладил Ллуф. — Меня он и слушать не хочет. А ты вроде как его сюзерен.

— Вот именно, вроде как. Пусть делает, что хочет, я ему не хозяин! — процедил я. В котелок плюхнулся последний вымытый корешок. Лучше бы я ушел охотиться вместе с Градниром и заодно потренировался в стрельбе из лука. — И почему это Ринхорту нельзя объявить Луану "заменяющей"?

— Он темный, а она — светлая.

— И что?

— Она — та же сущность, что у него. Две разделенные стороны одной сущности гасят друг друга. Как добро уничтожает зло, а свет — тьму. Потому жрецы убивают наших кровных братьев и сестер.

— Чтобы мы не убили потом друг друга?

— Я бы назвал это иначе — чтобы не извели, силу не погасили.

— То есть, мы стали бы нормальными людьми, если бы выросли вместе с братьями? — загорелись у меня глаза.

— Вряд ли, — Ллуф качнул головой, и его белые волосы колыхнулись, как речная струя. — Дарэйли, исчерпавший силу, умирает.

Как все неправильно с нами! Я выпрямился, прищурившись на запыхавшихся единоборцев. Ринхорт, взяв девушку за плечи, что-то ей объяснял.

В котелке булькнуло как-то слишком сильно. Я опустил глаза: вместо корешка, вымытого, наконец, каменным хранителем, в воде сиял фиолетовыми бликами крупный кристалл аметиста с уродливыми гранями.

— Ллуф! Я, между прочим, чистил этот овощ, чтобы съесть, а не зубы об него сломать!

Юноша покраснел, выудил аметист и швырнул в реку.

— А выбросил зачем? — нахмурился я. — Лучше бы ты его Дэйе подарил, девушки такие любят. Вон, как она на тебя смотрит.

— Я не способен ответить ей взаимностью, если только жрец не прикажет, а мой подарок ее напрасно обнадежит. Но, если ты сам хочешь ее порадовать, сейчас еще сделаю камушек, какие проблемы.

Он ухмыльнулся и потянулся к котелку. Я заорал, грудью загораживая свой труд:

— Не тронь мой обед, извращенец!

Пальцы побледневшего как снег дарэйли камня взлетели, едва не коснувшись моей щеки, и… раздался тонкий звон. Я отшатнулся. Между мной и Ллуфом висела серебряная пластина, отполированная как зеркало, и в нем отразились мои серые перепуганные глаза под лохматой челкой и две светлые пряди, торчавшие как рога. Ну, я и трус, аж самому противно.

Бум-с. Пластина упала на котелок, издав звук гонга. Лицо у белобрысого, к моему удивлению, было не менее ошарашенное. Он перевел взгляд на кого-то за моей спиной, и в синих глазах появилась обида:

— Луана, зачем? Неужели ты боишься, что я обращу в камень Освободителя?

— Это не я, — растерянно отозвалась она.

Я оглянулся. На нас уже смотрели все, кто был на лугу, за вычетом Орлина, улетевшего на разведку. Граднир уже вернулся с охоты, но добычи я не заметил. Опять случайно проглотил? Или Ринхорт припрятал?

Мой наставник при всеобщем молчании спустился к реке.

— Значит, Райтэ сам вызвал защиту, — подойдя, он хотел поднять пластину, но та оказалась вдавленной в песок моим ботинком, и нога решительно не убралась. Выпрямился наставник с кривым от злости лицом. Но я не дрогнул.

— Рано радуешься, — сквозь зубы процедил он, перестав прожигать меня раскаленными углями глаз. — Понаблюдаем еще, прежде чем делать выводы. За работу, Райтэ! Как только прилетит Орлин с разведки, свернем лагерь, и ты останешься голодным. Сколько можно отдыхать?

Когда все разошлись, я выколупал из песка зеркало. Оно было точно таким же, какое призывал темный дарэйли металла в кладбищенской сторожке. Даже царапины те же. А вот с обратной стороны она стала мраморной. Ллуф убил бы меня, если б не зеркало. И увидь кто обратную сторону — драки не миновать.

Но я же имел в виду под извращенцем вовсе не его отношение к девушкам, — мне-то что, каждый обкрадывает себя, как может, — а его отношение к овощам и моему каторжному труду! Надо извиниться. И еще — понять, почему Ринхорт соврал. Я точно помнил, что никакой защиты не призывал. Да и как бы я смог притащить сюда зеркало, оставшееся далеко позади? Никак. И вообще, даже если бы и смог… почему именно то зеркало? Неужели поближе ничего не нашлось?

Подхватив котелок, я потащил его к Дэйе, бухнул у ее ног, расплескав половину воды на продолговатый плоский валун. Водяная дарэйли — тоже, между прочим, еще девчонка лет семнадцати на вид — вопросительно подняла бровь:

— Чего тебе?

— Вскипяти, пожалуйста.

— Ринхорт запретил. Кипяти сам.

— Как? Я же не дарэйли воды!

— Тогда разведи костер, — пожала плечами девушка.

— У меня огнива нет, — и я прищурился на белобрысого, сидевшего поодаль с обиженной физиономией, обхватив плечи: были у меня подозрения, что он и стащил втихаря такой нужный в пути камень. Но кристальное сердце Ллуфа не дрогнуло.

— Ллуф! — засмеялась Дэйя. — Дай ты ему огниво!

— Ни за что, — буркнул он вполоборота. — Ринхорт запретил. Пусть Райтэ учится сам огонь вызывать.

— Да кто он такой, чтобы запрещать?! — вспыхнул я так, что глаза опять стало жечь.

Дейя хлопнула в ладоши:

— Вот, что и требовалось! Уже немного искр есть. Теперь направь их либо на металл котелка, либо на воду.

Заинтересованный Ксантис, задремавший под предлогом того, что "слушает землю", приподнял голову:

— А можно сразу на корешки направить. Земляная агва еще полезней маленьким принцам, когда печеная.

Маленьким! Принцам! Ну, взбешенный заговором, я и направил.

Ни воды, ни овощей, ни котелка, ни валуна. Испарились мгновенно, как не было. На их месте в земле дымилась приличная яма. Сбежавшиеся дарэйли внимательно ее разглядывали, присев на корточки и трогая срезанные, как острейшим ножом, края.

— У него получилось! — засияли светло-зеленые, как морская вода, глаза Дейи.

— Черт знает, что получилось! — покачал головой Ринхорт. — Кто-нибудь видел огонь? Вот и я не видел. Ксантис, агва в поле еще осталась? Накопай, мой ученик почистит. Может, успеет еще, пока Орлин не вернулся.

Медленно, очень медленно, едва сдерживая бешеное рычание, заворочавшееся в груди, я обвел взглядом ухмылявшихся спутников, и заложил руки за спину, сцепив накрепко, чтобы нечаянно не схватиться за меч — я же не самоубийца. Потребовал:

— Объясните, чего вы от меня добиваетесь!

Все уставились на черного рыцаря. Он скрестил руки на груди, видимо, чтобы ненароком не пришибить непонятливого ученика.

— Сколько можно объяснять? — скривились его тонкие губы. — Чтобы ты позаботился об обеде для себя. Будущий правитель, который не в силах сам о себе позаботиться, не способен заботиться ни о ком, и не сможет правильно управлять ни войском, ни страной, ни народом.

— Не надо держать меня за дурака, Ринхорт, — процедил я. — Правителей не воспитывают на кухне.

— Откуда тебе знать? Ты же ничего не помнишь!

— До семи лет нас с братом обучали император Ионт и наша мать. Эту часть жизни я помню.

— Не гоже врать наставнику! — на этот раз рыкнул тигриный дарэйли, причем, со всей щедростью зверской натуры. — В семь лет ты не мог разбираться в тонкостях рукопашного боя или знать в деталях, как делается лук. Но ты его сделал.

На это я знал, что ответить:

— Мне кажется, что там, за Вратами, меня обучали как воина, потому что все, что касается оружия и владения им, вспоминается быстро.

— И не как простого воина, — буркнул Ринхорт. — Чуть больше двух недель я с тобой занимаюсь, за это время новичка не обучить. Готовили тебя в воинскую элиту, это заметно. В чью? Ты приносил кому-то присягу? Кому?

— Это еще не вспомнилось.

— Жаль. Хотелось бы знать, к чему быть готовым, — он перевел взгляд на облака. Мол, с таким ничтожным учеником и говорить не хочется.

Тогда пусть послушает. И все остальные тоже.

— Давайте-ка разберемся, кто есть кто, и зачем я вам нужен, и нужен ли, — тихо сказал я. — Некоторые из вас избрали меня сюзереном и присягнули мне на верность. И теперь вы боитесь, что я сам могу быть вассалом кому-то там, за Вратами, и это может оказаться для вас еще хуже, чем Гончары, потому что вы связаны со мной клятвой. Поэтому Ллуф и Бенх не стали торопиться с присягой, но идут с нами из опасения перед жрецами. Так?

Что-то быстро сползли с них усмешки от моей пламенной речи. Бенх кивнул, подтвердив мои выводы. Серьезный и мрачный, как смерть, Ринхорт попытался что-то сказать, но я так разошелся, что заткнул его одним взглядом.

— Так, я вижу. Но у нас другая клятва. Я не правитель, не хозяин вам и не слуга. Не может один дарэйли быть владыкой или слугой другого дарэйли. Это неправильно. Мы вместе потому, что ваша присяга не дает жрецам Эйне наложить на вас связующие заклятия, она разрушает любые ошейники. Но вы вольны уйти на все четыре стороны, и от этого ничего не изменится. И зря вы меня опекаете, потому что ваша свобода уже не зависит от моей жизни. Теперь жрецы могут вас убить, но уже не смогут поработить.

Ффух… Надо тренироваться в ораторском искусстве, а то эта речь утомила меня больше, чем учебная схватка с Ринхортом. Даже в груди начало знакомо жечь.

"Воздушный" Бенх, хотя к нему это не относилось, поинтересовался:

— Но почему не смогут?

— Не знаю. Я долго пытался понять, почему.

И тут нас удивил тишайший Тион.

— Я тоже думал над этим, — сказал он, — и мне кажется, понял, почему. Дело в том, что с принесением нашей клятвы изменилась не только форма, но и суть бытия дарэйли в Подлунном мире. Подобное не было предусмотрено Гончарами. Это ломает их основополагающие принципы, потому для них так опасен Райтегор. Может быть, в этом и есть его дар, еще не знаю, но без сферы Логоса ри его создании не обошлось, это могу точно сказать.

Орлин подхватил мысль:

— А если изменилась суть нашего бытия, жрецам ничего не остается, никакой зацепки! Мы как бы уходим за Врата, откуда пришел наш сюзерен, и становимся неуязвимы для заклинаний подчинения, как и он сам.

Бенх вздрогнул и, покосившись на недвижно застывшего Ллуфа, сказал:

— Люди часто становятся клятвопреступниками. А если вы нарушите клятву? Снова станете уязвимыми, как теперь мы с Ллуфом?

— Мы не люди, — напомнил Ринхорт. — Наши слова никогда не пусты, в отличие от людских. Мы клянемся всей сущностью. Если нарушим, то, вероятней всего, умрем. Но проверять, так ли это, мне не хочется. Кстати, это и Райтегора касается, хотя его сторона сущности еще не инициирована. Он тоже поклялся как сюзерен защищать нашу жизнь и свободу.

Он говорил, отвернувшись, как будто меня тут не было. Так, пустое место. Притихшая было злость вспыхнула и поглотила меня по макушку.

— Я не светлый дарэйли, чтобы быть вам ангелом-хранителем! — взорвался я. — Ваша свобода и без меня никуда не денется, она — в вас самих, а не во мне, именно об этом была клятва. Иначе это ничем не лучше рабской зависимости! И вы знаете, что пока я с вами, ваша жизнь в еще большей опасности: Гончары охотятся именно за мной. С потерей вас для Сферикала они могут смириться, если им глаза не мозолить, а меня они будут преследовать, пока не уничтожат. Потому я должен идти в замок деда один, так безопаснее для вас.

— Не самое мудрое решение, принц-не-принц, — после длинной паузы заметил Граднир.

— Это мое решение. В конце концов, прошел же я в одиночку Лабиринт Нертаиля.

— Там не было Гончаров.

— Зато было кое-что похуже.

— И что же? — этот вопрос занимал всех без исключения.

Да не рассказать мне им. Что я скажу? Тьма? Ну, тьма, и что? Ее надо почувствовать до самых печенок — как она роется в твоих кишках, лезет в сердце, сосет кровь и пьет мозг. Час за часом… вечность. Там была — Тьма. Такая, что я проклял миг, когда вырвался от жреца и сбежал.

Я молча повернулся и отправился в направлении юго-запада, заметив краем глаза, с какими зловредными ухмылками переглянулись дарэйли — и светлые, и темные.

 

Глава 10

Шел я долго, злой на весь свет, да и на всю тьму заодно. Особенно, на то, что забыл о коне. Не возвращаться же за ним, дарэйли на смех. Шел, глядя сквозь туман накатившего гнева, как ложится под ноги утоптанная тропа, никуда не сворачивая, прямая, как стрела.

Вот это и показалось странным: иду, ноги передвигаю, а ни рытвины на пути, ни колдобины, ни поворота.

Я поднял голову. Местность вокруг не изменилась. Все так же виднелась впереди горбушка холма, вилась по правую руку река, по левую темнел лес, а позади — я оглянулся — выстроились дарэйли, уткнув руки в бока, и улыбались.

Сцепив зубы, я ускорил шаг. Тропа послушно устремилась навстречу коричневой ленточкой. Дуб, раскинувший могучие ветви на обочине, не приблизился ни на волос. Шуточки Ксантиса, ясно.

Прыгнув с тропы на луг в надежде, что над растениями дарэйли земли не властен, я побежал. Проще было, наверное, бежать по скользкой, движущейся навстречу змее — трава текла под ноги вместе с почвой.

Ветер внезапно усилился, подул в лицо. Я упрямо сжал кулаки, и двигался, чуть согнувшись, чтобы не сбило с ног. Хлынул дождь. Но я тоже дарэйли, и нечего мне тут в лицо плевать всякой сыростью!

Земля под ногами начала проваливаться вместе с травой, пытаясь схватить за ноги, проглотить, а дождь перешел в ливень. Не на того напали! Я двигался вперед скачками, перепрыгивая через ямы. От кожи и мокрой куртки повалил пар.

Снова оглянувшись, я увидел, что немного оторвался, и дарэйли уже не улыбаются. Выстроившись полукругом, они положили друг другу руки на плечи, словно собрались танцевать какой-то сельский танец.

И тут меня слизнуло ураганным порывом ветра. Я покатился, но застрял в кустарнике. Его тоже ломало, выворачивая из земли. Кое-как поднявшись на четвереньки, я цеплялся за ветки кустов, траву. Они легко вырывалась с корнем. Рывком выпрямился, но только потому, что ноги провалились по колено — захочешь, не укатишься. Вытащил ногу, вторую… Только бы не свалиться. Шагнул. Земля опять заколыхалась под ногами.

Если они начнут швырять в меня ножи вместо града, то лучше сдамся, — мелькнула мысль. И тут же ее смело шквалом ярости. Да как они смеют держать меня, как щенка за шкирку?! Меня, Райтегора Энеарелли!

Этот пылающий шквал и кинул меня вперед, и понес, как нес когда-то в Лабиринте семилетнего мальчишку. Я помнил: что-то вошло в меня там, в святилище, ворвалось с чудовищной силой, едва не разодравшей тело и не отнявшей разум. Вошло, вырвало нож из груди брата, швырнуло на Ионта и выкинуло меня в Лабиринт, а там, дрогнув перед Тьмой, свернулось в зерно на дне сердца, но осталось со мной навсегда. И теперь высвобождалось, ломая не только грудную клетку — так, что трещали кости, и в глазах багровело от боли, — ломая мир вокруг.

Оно хотело быть свободным. От всех, от всего. От меня.

Перед глазами возникла темная стена.

— Прочь! — сказал я, врезаясь в нее, как раскаленный клинок.

Стена лопнула, разошлась оплавленными краями. Потом трещали ветки, рухнул поваленный ствол. Звуки растаяли в наступившей тьме. Я снова шел сквозь мир, утонувший во мраке, как шел когда-то по Лабиринту Нертаиля. Мне надо было выйти из ловушки, выжить.

Я вспоминал, словно бегство из святилища было вчера. Сейчас.

Тьма стала багровой, полыхала жаром — таким же, какой полыхал в груди. Но от него уже не было больно. Боль пришла от воды, хлынувшей с неба, и от пара, клубившегося вокруг. Виски ломило, глаза жгло, но я шел.

— Райтэ! — донеслось издалека. — Опомнись!

Я с трудом вспомнил, что это мое имя. Мне казалось, у меня другое имя, но я его забыл. Послышались сухие резкие звуки, словно в небе что-то рвалось. Через миг осознал, что это хлопают крылья.

— Райтегор! Остановись! — раздалось высоко над головой.

Я остановился. Багровая тьма рассеялась. Сквозь ветки снова пробивалось солнце, отражаясь в каплях дождя, висевших на мягких иглах густых зарослей. Над верхушками деревьев парил гигантский орел.

— Оглянись! — крикнул он.

Я посмотрел через плечо. Позади безобразным шрамом уходила сквозь зеленую лесную чащу обгорелая просека в сажень шириной, если эту полосу поваленных деревьев вперемешку с мокрым угольным крошевом можно назвать просекой. По ней мчался, перепрыгивая через вывороченные корни и сломанные, еще дымящиеся стволы, полосатый зверюга с черным рыцарем на загривке.

— Ты цел, Райтэ? — Ринхорт, спрыгнув на землю, подбежал, порывисто сжал мои плечи и тут же резко отпустил, отступив на шаг. — Прости. Тебе нельзя сейчас быть одному. Инициация темных всегда болезненна.

Граднир, освободившись от всадника, встряхнулся, возвращая себе человеческий вид. Затрещали наверху ветки: Орлин упал, сманеврировав одним крылом силы вместо двух орлиных.

Три рыцаря окружили меня и смотрели с таким дружеским беспокойством, что мне стало больно: так смотрел только брат Дьят, когда был жив. Если я хочу, чтобы дед признал меня и снял проклятие, то я не должен впадать в слепую ярость и вести себя, как капризный идиот, срывая раздражение на тех, кто рядом. Вот доберись до жрецов, тогда и срывай.

Я сглотнул внезапный комок в горле, глянул на уродливый шрам в лесу:

— Это я прожег?

Ринхорт кивнул:

— Да. Дейя едва сумела погасить.

— Значит, я все-таки дарэйли огня?

— Может быть. Но, похоже, нет, — сказал он как-то очень неуверенно. — Это похоже на другое…

— На что?

Орлин по-птичьи склонил голову к плечу:

— Ты когда-нибудь слышал легенды о древних, давно исчезнувших созданиях Гончаров? Сказочные виверны, саламандры, грифоны — было это все, было на самом деле, а не в сказках. Да сплыло после утраты знаний. Тогда, в войне Трех миров почти все дарэйли полегли, а Гончары свихнулись. Теперь все забыто напрочь. Но бывают, бывают прозрения. Так вот… То, что мы видели, похоже на дракона.

— Только не это! — взмолился я. Вот Шойна обрадуется: отличная пара для ядовитой гадюки — огнедышащий ящер. — Но ты же говорил: моя сущность — не из сферы Существ!

— Я говорил, что почуял бы свою пищу. Но дело в том, что я… как бы это сказать… ниже дракона в пищевой цепочке.

Всех сожру и успокоюсь.

Граднир в ответ на мой отчаянный взгляд, кашлянул в кулак, пряча улыбку. Ему смешно. В полку Существ прибыло. Целый круг из одного существа.

— Конечно, в клубах огня, дыма и пара мы не разглядели подробностей, — успокоил тигриный дарэйли. И тут же добил: — Но кто еще может с легкостью проложить такой ширины путь среди векового леса, да еще с огоньком? Мы не могли тебя догнать! Не говоря уже о том, чтобы остановить.

А Ринхорт, загибая пальцы, перечислил:

— Сфера Огня — раз. Это в тебе с самого начала проявилось, только я не сразу понял. Сфера Логоса — два. Это Тион почуял. А именно — круг власти. Аспекты этого круга имеют прямое отношение к драконам, это царственная сущность. Три — неуязвимость перед сферой Элементов. Мы не могли тебя задержать, даже объединившись.

— Плюс абсолютное бесстрашие в небе, — добавил Орлин. — Такое ощущение, что полет — твоя составляющая, как у любого дарэйли из круга птиц. И еще — устойчивость к яду Шойны. После двух укусов любой из нас сутки бы не двигался. Это уже круг змей. И посмотри на свои волосы: две пряди отличаются по цвету, симметричны и выглядят подобием драконьих рогов.

— Это седина от невыносимой жизни. Вы меня довели.

— Еще кто кого довел! — Граднир оглушительно заржал. Ему бы лошадью родиться, а не воплощением духа тигра.

Орлин добавил:

— То-то твоя "седина" на закате алая, при луне белая, а на солнце золотится. Не замечал? Нет? Надо чаще умываться. Никто не помнит, чтобы у дарэйли волосы так отражали свет, как лунное золото. Зато о драконах ходят разные легенды. Мы потому и не могли в тебе разобраться, Райтэ, что для создания тебя использовалось несколько кругов нескольких сфер. Такие эксперименты и давали Гончарам древности небывалые сущности: химер всяких, горгулий… Извращенцами слуги Эйне всегда были, даже когда не были жрецами!

Мотнув головой, словно это поможет отмести чудовищные доказательства, я сказал, напирая на каждое слово:

— Я. Не. Дракон. Не хочу!

Граднир рыкнул:

— Начинается! Не принц, не дракон… Скажи еще — не дарэйли, чего уж мелочиться. Сущность не выбирают. Все, садись на загривок и поехали, пора возвращаться, а то девчонки переживают.

Я обвел взглядом их довольные лица и понял:

— Вы это все нарочно устроили? Чтобы я сорвался?

Ринхорт улыбнулся, и было очень непривычно наблюдать на его жестком лице что-то вроде смущения:

— Испытывали тебя, не без того. Думал уже — совсем непробиваемый парень. Пойми, Райтэ, мы не Гончары и не знаем их заклинаний и методов лепки "сосудов". Помним только то, что испытали на своей шкуре, но подвергать такому нельзя ни одно живое существо, даже злейшего врага. Надо было придумать что-то другое, вот мы и пытались.

— Ну, ты и…

— Что — и? Коварный злодей, пожиратель младенцев? Да и пусть! На то я и темный. Мы делали, что могли — время поджимает, а тут еще эта Шойна… Ты должен встретиться с князем, будучи не измочаленной тряпкой, а уже обладая силой дарэйли. Полдела сделано.

— Полдела?! — возмутился я. — И какова же будет вторая половина?

— Надо еще, чтобы ты осознал свою сущность и научился контролировать.

— Да провались она…

— В небо! — подсказал Орлин. — Ну, летать-то я дракона научу. Если он меня не сожрет в процессе учебы. По легендам, это очень прожорливые чешуйчатые "птички".

Контролировать себя я принялся немедленно. Очень уж кулаки зачесались.

— Идем вместе? — испытующе глянули угольные глаза железного рыцаря.

Я кивнул. Да и куда я от них денусь? Чтобы разнести Сферикалы в прах, нужна армия свободных дарэйли, или хотя бы полусотня для начала. "Ты лукавишь, как твой создатель, Райтэ", — зашевелился внутренний голос. Да, признался я себе. Никуда я не денусь от тех, кто стал как братья. И ведь самое странное — не только по крови мы чужды, но и по духу. Что же нас роднит? "Гончары!" — стукнуло по темечку. Изнутри.

* * *

Через неделю отряд Верховного достиг берега реки, от которого уходила через лес выжженная полоса.

Ноздри Сьента хищно раздулись, он улыбался тонкой змеиной улыбкой, а в его руках играл причудливыми гранями, отражая солнечные лучи, крупный кристалл аметиста, выловленный из реки одним из его дарэйли.

Вскоре коллекция находок пополнилась не менее крупным сапфиром, испорченным причудливыми трещинами, и серебряной фигуркой, изумившей Верховного. Он немедленно призвал иерархов сфер Логоса и Огня.

— Посмотрите на это, братья. Кто мог подумать? — протянул он фигурку на ладони.

Рыжий иерарх сферы Огня рассмеялся:

— Теперь я понимаю, почему в рунных построениях Ионта были так причудливо замешаны аспекты по меньшей мере трех сфер.

— Не может быть! — пробормотал Глир. — Авьел говорил…

Спохватившись, он замолчал под прищуренным взглядом льдистых глаз Верховного.

— Так что же говорил наш погибший брат? — приподнялся в улыбке уголок тонких губ Сьента.

— Император работал с кругом власти, создавал идеального завоевателя, как и требовалось Сферикалу.

— Ионт всегда отличался изощренным чувством юмора, — Верховный убрал фигурку в карман. Надо показать находку Шойне, она оценит.

И дарэйли оценила. Ее глаза вспыхнули небывалым восторгом:

— Да, это царственная сущность! Вот почему на принца так слабо подействовал мой яд.

Верховный не разделил восторга:

— Возможно. Я бы очень хотел захватить Райтегора живым, Шойна. Он дважды прошел Врата, и я хочу знать, как это ему удалось. Иди и сделай, о чем мы говорили.

Серебристо-черная змея заскользила по просеке, словно поток отравленной воды, и вскоре растворилась в густой чаще леса.

Мариэт, наблюдавшая издалека, отвернулась, когда Сьент подошел к ней, подбрасывая игрушечную фигурку в ладони.

— Ты ничего не хочешь сказать мне об этом, девочка? — показал он находку.

Дарэйли жизни, глянув мельком, пожала плечами и промолчала.

Желваки на скулах Гончара заиграли, но он сдержал гнев.

— Ну хорошо, Мариэт. Когда все закончится, мы всех поймаем и выживем при этом, я обещаю, что Ллуф станет твоим дарэйлином, если ты и он этого захотите. Но мне кажется, ты не любишь его.

— Я… не знаю, — покраснела она.

Верховный взял ее руку, обтянутую перчаткой.

— Я — знаю. Я — Гончар, милая, ты все время об этом забываешь. Если бы я не чувствовал, не понимал, не видел твою душу до самого дна, то не смог бы осознать твою сущность и вернуть миру. Ты еще не встретила своего дарэйлина. Ты пожалела Ллуфа, он — тебя, вы оба помогли друг другу, но его сущность чужда тебе. Он — застывшее совершенство, а ты — сама жизнь, вечно изменяющаяся, чувственная. Я не мог допустить его влияния на твою силу до того, как ты сама все поймешь. Но за тебя я волнуюсь даже меньше, чем за него.

— Я всегда знала, что не волную тебя! — тут же вознегодовала девушка, забыв, как сердита на этого чудовищного человека. — Чем я для него опасна? Мы оба светлые!

Он засмеялся:

— Милая, ты поглотишь его, как водоворот жемчужину, и даже не поперхнешься, а мы потеряем нашего прекрасного мальчика.

— Но ты обещал, что выбирать — нам.

— Обещал, — вздохнул он, уже жалея, что дрогнул перед немым укором синих глаз. — И мне заранее его жаль. Даже скала не выдержит твоих бурь, треснет и рассыплется, веришь?

Она фыркнула и выдернула руку.

— Не верю! Я тебе уже вот ни на столечко не верю, Сьент. А почему ты приказал не убивать принца?

— У меня есть предчувствие, что не стоит этого делать, как бы хуже не вышло. Его надо ослабить. Ты поможешь мне?

— Конечно, — ее голос снова стал сухим и безжизненным, как сломанная ветка. — Рабы обязаны слушаться своего хозяина.

И Верховный в сердцах зашвырнул серебряную фигурку дракона в кусты.

* * *

Не мог я примириться с такой сущностью, никак не мог! Не утешало и то, что, если верить моим друзьям, по мощи драконы почти не уступали огненным дарэйли, и в воздухе грознее их оружия почти не было, и хитры эти твари настолько, что и самого хитроумного из сферы Логоса почти заткнут. Почти! Это слово действовало на меня, как красная тряпка на быка.

Терпение лопнуло, когда Луана преподнесла мне подарок в честь инициации: серебряного дракончика. Хорошенькая такая тварюшка: вся в шипах, зубы в пасти не помещаются, живот толстенный, лапы короткие… А крылья! Как эти жалкие отростки такую тушу в небо поднимали?

Я зажмурился, вспомнив полет лунной девушки и ее крылья — потоки перламутрового света. И представил рядом с ней дракона в натуральную величину. Захотелось сдохнуть немедленно.

— Они красивые, Райтэ! — успокаивала Луана, тщетно пытаясь погладить серебряную фигурку. Не найдя свободного от рогов, шипов и встопорщенной чешуи места, чмокнула вместо дракончика меня в щеку и, рассмеявшись, ушла.

Через полчаса она уже не смеялась: обиделась, что подарок остался на том привале. Даже призывать не стала: выбросил и выбросил.

Ллуф, приняв мои извинения, тут же снова оскорбился, когда я не стал брать его алмазный подарок. Не признаваться же ему, что я из его рук, украшенных тончайшими браслетами, как у девчонки, совсем ничего не хочу брать.

Браслеты я заметил только недавно, и они мне особенно не нравились. Взгляд то и дело за них цеплялся, пока я не понял, что они вызывают смутное чувство опасности. Какое-то оружие? Но спросить об этом у Ринхорта я не решался. Еще подумает, что я девчачьими цацками интересуюсь. И почему я их раньше не замечал?

Больше никто ко мне не приставал ни с поздравлениями по поводу обретения своего "я", ни с советами, что же мне с собой таким чешуйчатым и огнедышащим делать. Да и не до того было.

Неутомимый Орлин принес тревожные известия.

Войско князя Доранта Энеарелли, отступавшее впереди в таком быстром темпе, что раскидывало лагерь всего часа на четыре и снималось с рассветом, неожиданно остановилось.

Мы шли за ними ни шатко, ни валко, пропуская стороной возвращавшиеся по домам войска Нертаиля, потому отстали значительно, но меня это не беспокоило: в конце концов, конечный пункт известен — родовой замок династии Энеарелли. Замок, зародившейся чуть ли не до войны Трех миров, знавший и времена расцвета, когда князья становились царями, и упадка, как во время Ионта Завоевателя.

Я хотел увидеть его. В том, что он будет моим я перестал сомневаться после инициации. Возьму штурмом, если дед меня не признает. Ради этого соглашусь и на дракона.

Орлин доложил, что от войска деда отделился отряд в две сотни всадников и идет по направлению к Нертаилю, то есть, в нашу сторону.

А от Нертаиля по нашим следам, как ни заметал их дарэйли земли Ксантис, шел Верховный и группа жрецов с двумя десятками рабов. Среди них была Шойна. Разрозненные группы жрецов с дарэйли подтягивались и с других направлений.

Кроме того, королевская гвардия в тысячу конников, возвращавшаяся в столицу бывшей империи (их мы как раз и обошли стороной), вдруг развернулась, и спешным маршем догоняла наших преследователей.

Когда Орлин начертил на песчаном грунте план местности, крестиком показал наш привал и расположение замеченных отрядов, я присвистнул: если отметить направление их движения стрелками, все они сойдутся в одной точке, и лежала она совсем неподалеку от нас.

— Тут как раз старая обитель Гончаров, — сказал Орлин, — я видел ее сверху. Полсотни верст отсюда. Холмы там в округе интересные, похожи на курганы: их двенадцать, и лежат они по окружности вокруг озера, на равных расстояниях друг от друга, за исключением разрыва, где по идее должен быть тринадцатый холм. В центре озера — небольшой скальный остров, там и находится обитель.

Тион кивнул, и я вспомнил наш с ним разговор о штурме. Понятно, почему Ринхорт даже не заикнулся о нем: попробуй-ка штурмовать такую крепость посреди водоема, да еще не зная состава гарнизона. Почему Тион настаивал на такой безнадежной затее?

— И что особенного в этом ските, кроме живописного расположения, если жрецы так переполошились? — спросил я.

— Обычная обитель, ничего особенного я о ней не слышал, — ответил Ринхорт. — Это готовится ловушка для нас: скоро мы окажемся в котле.

Тион отвернулся. Ну, точно что-то знает.

Прорваться из котла, на который вот-вот опустится крышка, можно было только в одном направлении, остававшимся чистым — на северо-запад.

— Выглядит так, что нам не оставляют иных дорог, чтобы мы пошли именно туда, — покачал головой Тион. — Обычная форма ловушки.

Ринхорт кивнул:

— Кроме того, они отсекают нас от цели. Если уйдем на северо-запад, то между нами и княжеством Энеарелли ляжет Закатное море и горная цепь. А прижмут к морю, нам вплавь не уйти. Нужно либо принять бой с жрецами, либо искать иной способ улизнуть.

— Надо уходить по воздуху, — предложил Орлин.

— А ты что скажешь, Бенх?

Воздушный покачал головой:

— Вас девять. Это много, я не так силен. Могу перенести одного-двух, и то на небольшие расстояния и с передышками для восстановления сил. На всех меня не хватит, лошадей придется оставить. Пока по очереди вас перетаскиваю, преимущество сойдет на нет, и место нового лагеря вычислят на раз.

— Не годится. Нам нельзя разделяться.

Орлин склонил голову к плечу, прищурил желтый глаз на черного рыцаря.

— Кстати о лошадях, если их все-равно бросать… Сегодня полнолуние, Ринхорт. К утру у нас будет на чем лететь.

— А я устрою попутный ветер, — обрадовался Бенх. — Им и крыльями не надо будет шевелить. А то на обучение времени не будет.

Дарэйли оживленно переглянулись и, видя мое недоумение, Дейя шепнула:

— Орлин — светлый дарэйли птиц.

Как будто это что-то прояснило.

— Но, Ринхорт, до утра мы будем лишены средств передвижения! — нахмурился Ллуф. — А если нас атакуют?

— Придется рискнуть.

Дарэйли направились к пасшемуся поодаль табуну, только Ллуф выглядел потерянным и расстроенным.

— Я не буду на это смотреть, — сказал он, решительно уходя прочь от стоянки.

— Надо же, его беломраморное сердце не выносит, когда кого-то насильно лишают естества, — презрительно прошептал Бенх за моей спиной.

Я резко развернулся.

— Бенх, ты бы заткнулся. Я слышал, жрецы подвергают почти всех дарэйли при инициации всяким гадостям, далеким от естественных. И ты не исключение, не так ли?

Густо покрасневший Бенх спешно ретировался, а мне наградой стал удивленный и благодарный взгляд Ллуфа. Но я разозлился еще больше. Да чихать мне на его благодарность. Терпеть не могу, когда при мне кого-то унижают!

Наши верные кони, привыкшие даже к Градниру в тигриной ипостаси, отчего-то забеспокоились, заметались по лугу, и пришлось их ловить, спутывать поводьями. Над каждым уложенным на землю животным склонялся наполовину преображенный Орлин. Голова у него была орлиная, все остальное ниже шеи — человеческое, если не считать ставших трехпалыми и когтистыми кистей рук.

То, что он делал, заставило меня вспомнить, что деление на светлых и темных — чисто человеческая условность. Орлин слегка вспарывал когтем конскую шкуру на шее и окунал в рану клюв, затем зажимал края, и через несколько минут можно было разглядеть лишь шрам.

— Я, конечно, знал, что орел — хищник, но зачем он пьет их кровь? — спросил я у Дейи.

— Он передает им часть своего духа, орлиной сущности. К утру кони будут выглядеть почти как он сам в птичьей ипостаси. Огромные птицы, послушные ему. Нам останется переделать уздечки и упряжь, но Луана тут справится.

— Он превращает их в оборотней? И… Шойна тоже могла превратить меня в… в… О, бездна!

Дейя поспешила успокоить:

— Что ты! Шойна — темная сторона сущности, а обращать могут только светлые дарэйли, хранители.

Так я выяснил, что оборотней в Подлунном мире полно.

А ведь мог бы и сам додуматься: если светлая Луана обращала людей в металл, а Ллуф — в камень, то и дарэйли сферы существ — не исключение.

Кони, между тем, бились в агонии, а почти человеческий стон переходил в глухой жутковатый клекот. Трещали их кости, менялись морды, наполовину преобразованные в клювы, из спин выпирали уродливые отростки — будущие крылья. Орлин пытался помочь им, поглаживал, разговаривал, пока несчастные не затихли.

— Это только первый раз так, потом перекидывание становится быстрым и почти безболезненным, — шепнула Дейя. — Но стихийное превращение у них будет только в дни полнолуния, а в остальное время их образ зависит от воли управляющего. Обычно оборотнями управляют Гончары через дарэйли. Эй, ты что так побледнел, Райтэ? Правила восточного Сферикала запрещают обращать людей в животных, правда, у западных это распространено.

— Рабы рабов… Пожалуй, я тоже не могу на это смотреть.

Чем дальше я постигал мой мир, тем меньше он мне нравился.

Ночью, отстояв стражу, я не мог уснуть не только из-за хрипов несчастных животных, доносившихся с луга — они постепенно стихали, — но я ворочался, пытался понять, почему так невыносимо быть самим собой, если я дракон?

Вспомнил о словах Ринхорта: "Мы не могли тебя задержать, даже объединившись". В том состоянии мне было не до расспросов, но фраза зацепила, и я спросил железного рыцаря, что он имел в виду.

— Ты замечал, Райтэ, что мы часто кладем тебе ладони на плечи? — ответил он вопросом на вопрос.

— Не просто замечал. Эти похлопывания приводили меня в бешенство.

— Вот как? — поднял он бровь. — Что ж ты сразу не сказал, что тебя это раздражает? Впрочем, как бы ты ни реагировал, я бы до твоего проявления не признался, в чем тут подвох: ты стал бы защищаться. Одна из целей рукоположения дарэйли — проверка духа. Каждый из нас пытался позвать твою сущность на своем "языке". Родственную сферу мы бы почувствовали по эху в твоей душе. Но сильного резонанса не возникло ни у кого из нас.

— Ллуф не пытался.

— Я запретил ему.

— Почему?

— У ритуала есть и второе свойство, главное. Рукоположением мы передаем часть силы дарэйли, как бы становимся на время крылом чужой души. Это и имеют в виду жрецы под тем, что называют "дары духа".

— То есть, если к человеку прикоснется дарэйли гармонии, то любой создаст гениальное творение?

— Бездарь ничего не создаст, даже если прикоснется сам Эйне, — усмехнулся железный наставник. — Дарэйли даст силу слабому, это да. Наша любовь окрыляет не на словах. Потому жрецы часто одалживают нас своим братьям: кодекс Гончаров запрещает им брать в постель собственных рабов, хотя разрешает соединяться с нами при ритуалах. После нашего прикосновения их духовная сила возрастает, даже физическое тело обновляется, и они сохраняют молодость столетиями. Пока твоя сущность не инициирована, ты, если не считать крохотных выплесков, почти не отличаешься от обычных людей и можешь только пользоваться чужой силой, паразитировать на ней. Еще и поэтому мы не верим, что что те несчастные случаи на нашем пути как-то связаны с твоей сущностью.

Я задумался: а не мог ли я таким же образом расплавить меч Ринхорта в нашей первой учебной схватке? Может, все-таки зря меня записали в драконы?

— Но когда произойдет полная инициация, — продолжил Ринхорт, — ритуал рукоположения станет таким, каким был изначально при магах — это преумножение даров, взаимообогащение. Это и происходит при более глубокой связи, возникающей у пары соединившихся "сосудов духа" — дарэйлинов. Мы усиливаем друг друга. Или, наоборот, ослабляем, если сущности дарэйли — взаимоисключающие, как у меня и Луаны.

— Почему ничего подобного я не чувствовал от Шойны?

— Ты же не впустил ее в душу, не избрал своей дарэйлиной.

— А чем может отравить Ллуф?

Ринхорт дернул плечом, словно на него опустилась невидимая каменная рука.

— Логически — ничем, но камень — неизменная сущность, застывшая. А ты еще растешь, и его вмешательство может помешать росту. Твердость камня полезна на самом последнем этапе инициации, ты до нее еще не добрался. А теперь представь, Райтэ, какова твоя сила, если мы все, положив друг другу руки на плечи, создали цепь, но не смогли тебя удержать?

Мне казалось, тут что-то не так, какая-то хитрость. Ну, не мог же я противостоять девятерым сразу! Кишка тонка будет даже у дракона, а я не… А, никто уже не поверит. Но разве не мог я отражать атаку дарэйли, пользуясь их же силой, полученной при этих навязчивых похлопываниях? Противопоставить им их же дары? По-моему, гениальная догадка.

— А огонь, а власть? — напомнил Ринхорт, когда я изложил ему свою идею. — Этого никто из нас не мог передать, если они изначально не были в тебе. Так какова же должна быть твоя власть, Райтэ, чтобы противопоставить дары, а точнее, сущность — ей самой?

Но он задумался и, настойчиво посоветовав мне спать, как будто это так легко и просто в моем взбудораженном состоянии, ушел сменить постовых.

Уютная поляна вблизи от ручья, выбранная для ночлега, совсем опустела: дарэйли, понадеявшись, что оставшиеся на страже Тион и Ринхорт предупредят об опасности, разбрелись по лесу. Вечно голодный Граднир отправился на охоту.

Полная луна светила так ярко, что девушек можно было бы посадить за вышивку. В покоях императрицы, как я помнил, постоянно околачивались вышивальщицы — вполне благородное занятие для знатных дам, жаль, что от сплетен не отвлекает. Чего только мы с братом не наслушались, пока не подросли до пяти лет — возраста, когда мальчикам впервые дают меч и коня и передают из детской наставникам.

А вот в покоях Лунной королевы Иллиры, — вдруг отчетливо вспомнилось, — никогда не было вышивальщиц. Зачем брать иголку в руки той, кто способен взглядом сотворить, что ей хочется? Линнери — магические существа Лунного мира. Прекрасные, словно сотканные из призрачного света, но вполне, вполне плотные на ощупь, — улыбнулся я, вспомнив.

Я лежал, затаив дыхание, чтобы не спугнуть возвращавшиеся воспоминания. "Может быть, это из-за полнолуния?" — накрыла мысль, но я ее тут же отогнал: это не важно, из-за чего, куда важнее — сами образы, проступавшие из забвения и обретавшие яркость при свете луны.

В Линнерилле меня нашли стражи Врат. Отброшенный ураганом в ущелье, я лежал с переломанными костями и пошевелиться не мог, когда на меня налетели чудовища, оказавшиеся на этот раз не плодом воображения, не призраком Тьмы, а настоящими. Думал — сожрут, а меня поволокли к старшему — отвратительной помеси змеи и таракана. Жвалы у него были как у насекомого, а тело змеиное. Потом я узнал, что только высшие маги, они же элита королевской гвардии, создают себе такое тело. Зато выживаемость у них колоссальная.

От смерти на пороге нового мира спасло только то, что маленькая королева в честь коронации запретила казни. Накануне мать Иллиры скоропостижно, как говорят в таких случаях, скончалась, прожив всего лишь семьсот лет, и корона перешла к ее дочери. Линнери смертны, к счастью.

А потом спасло то, что принц-консорт вынужден был подарить дочери забавного узника. "Ты не понимаешь, папа! Такой игрушки ни у кого больше нет и не будет, потому что он пришел из-за Врат! Он единственный!" — голос маленькой линнери я слышал как наяву, а вот образ девочки не вспоминался, потому что тогда я был так избит на допросе, что почти ослеп.

Меня поставили на ноги маги и привезли в столицу Линнерилла. Там я и вырос — в ее дворце, на ступеньке трона, которую делил с уродливым шутом к всеобщему веселью придворных. Тычки острого локтя шута еще можно было терпеть, но куда хуже был его острый язык. Я, изгой и чужак, не имел права мстить даже самому низкородному из линнери, за это полагалась мучительная смерть.

Когда мне исполнилось десять, я убил мерзавца на глазах той, перед кем он особенно старался меня унизить. И опять Иллира отстояла мою жизнь перед своим отцом и советниками. Вот тогда мной и занялся всерьез отец королевы, решивший, что раз ему не дали меня убить, то он и его люди будут спускать с меня шкуру каждый день на тренировках.

Сколько раз я лежал при смерти после "тренировочных" боев — не счесть, но не раз и не два. Иллира крадучись приходила ко мне и целовала синяки и раны. Я уже не представлял жизни без нее, без сияющих звездами синих глаз, без прикосновений ее тонких, прохладных пальчиков к моему всегда горячему лбу.

Когда королева достигнет совершеннолетия, консорт прежней королевы-матери должен последовать за супругой. И я бы с удовольствием наблюдал за казнью моего мучителя, но перед этим случилась ночь моего бегства из Линнерилла. Ночь, когда Иллира соблазнила меня, свою неразлучную "игрушку".

Воспоминания накрыли меня, как поток лунного света. Как она была нежна!

Но после всего она и помогла бежать. "Ты вернешься, потому что ты — мой! Ты принадлежишь нашему миру", — шептали ее губы.

Ее лорды, и без того мечтавшие увидеть внутренности "этого урода и ничтожества" разорвали бы меня на клочки. Потому что нас с королевой застукал первый советник, почему-то посмевший войти в спальню без доклада. И я убил его. Высшего мага. Я? Как сумел?

"Ну, ты и крут, Райтэ!" — фыркнул внутренний голос. Меня обожгла близость догадки, но мысль была такая же зыбкая, как лунный блик — скорее, предвкушение, чем догадка.

Если бы я мог спросить императора Ионта, какую сущность он призвал в Подлунный мир! Разгадка крылась в его душе, в его замыслах и целях. Ринхорт говорил: немалый огонь должен полыхать в душе Гончара, чтобы на него прилетела эйнера. И в этом жаре Гончар обжигает потом "сосуд с дарами духов", чтобы получить дарэйли.

Те смутные крохи, что помнились из детства, ни на волос не приближали к пониманию. Зато пришла уверенность: я не дракон. Меня могли с ним спутать. Ведь и дракона никто не видел!

Если я хочу осознать свой проклятый дар, то должен разобраться в действиях жреца Ионта. Какую сущность мог призвать в мир этот убийца?

Картинки детства: трупы, трупы, трупы… скорченные, окровавленные, расчлененные. По ним ползали мухи летом, на них лежал красный снег зимой, когда Завоеватель специально провозил нас с Дьятом через неостывшие еще, смердящие кровью и содержимым кишок поля сражений. Этот запах въелся в ноздри навеки. Император хотел, чтобы мы видели, на чем строится его великое государство.

Иногда мне казалось, он специально устраивает чью-либо казнь, чтобы мы не забывали, как ничтожна и легко отторжима человеческая жизнь. Страх смерти — основной, что управляет человеком, — учил он.

И заставлял нас спускаться в казематы. Мы с братом наблюдали за пытками, кусая губы от ужаса и отвращения. Отвернуться, зажмуриться было нельзя: у того, кого мы считали отцом, была тяжелая рука и страшный хлыст, рассекавший кожу до кости. И смотрел он не на жертв, корчившихся на дыбе или в тисках, не на тех, с кого заживо снимали кожу. Он смотрел на меня и Дьята — пристально, изучающе.

Император водил нас в кварталы нищих, выбирая самые жалкие лачуги со сворой голодных детей с тощими как тростинки конечностями и опухшими животами, в приюты убогих с ковыляющими на костылях стариками и старухами. Ионт подавал им милостыню, и — великий Эйне! — сколько обожания вспыхивало в их полуразумных глазах. Он, отобравший жизнь их детей-кормильцев, павших в его бесконечных войнах, покупал их молитвы за грош и не забывал смотреть на наши с Дьятом лица.

Может быть, наш жрец выбирал тогда, кто из нас двоих будет убит, а кто станет его рабом? Вычислял, кто из нас станет темным разрушителем, а кто — светлым хранителем?

Ему нужно было орудие для его целей. А цель просматривалась лишь одна — власть. Власти много не бывает. Но это сфера Логоса. Причем тут тогда аспекты огня, существ и элементов?

Нет, ни на волос к пониманию моей сущности не приблизят меня эти размышления. Вот воскресить бы Ионта и допросить с пристрастием…

Зайдем с другой стороны. В Линнерилле знали, что я — однокрылый. Что еще поняли обо мне их маги? Почему Иллира настояла, чтобы меня обучали, как равного им? Сомневаюсь, что у меня были какие-то способности. Хотя… именно этими заклинаниями я освобождаю здесь дарэйли.

Возможно, линнери воспользовались моей ненавистью к убийце моей матери и брата. Возможно, они хотят моими руками уничтожить слуг Эйне и убрать с дороги их рабов, или даже сделать нас своими союзниками. А ведь Гончары и дарэйли — единственные, кто защищает Врата от вторжения высших лунных магов. Еще договор Трех миров. Но кто же не знает, что мирные договоры существуют только до тех пор, пока их невыгодно нарушать, пока скапливаются силы для новой атаки?

Посмотреть бы на него, что за договор. И хорошо бы увидеть подлинник, а то копиям доверять нельзя. Ионт как-то показывал нам с Дьятом копию, хранившуюся у него, но текста я не помнил, а при возвращении из Лабиринта я случайно устроил пожар именно в том хранилище — прорывался через охрану, и единственное оружие, что у меня было с собой, кроме жреческого ножа, — глаза.

Королева Иллира тоже что-то говорила о Договоре…

Луна зашла за тучу, и воспоминания сразу померкли. "Может быть, у меня их никто не отнимал?" — нахмурился я, подсчитав, что вышел из Лабиринта как раз в новолуние, почти три недели назад, и, если память о Линнерилле как-то зависит от фазы "ночной хозяйки", то неудивительно, что я ничего не помнил.

— Ты что не спишь, Райтэ? — проворчал сменившийся железный рыцарь, устраиваясь неподалеку на ворохе листьев.

— Думаю, почему Гончары так долго не нападают, и почему Шойна меня не убила, когда могла.

— У нее не было приказа. Гончары надеются использовать тебя, потому и пытаются загнать в какую-нибудь ловушку и поймать. Не верю я, что они не могут нас найти, хотя Ксантис и заметает следы…

— Все, кому не лень, хотят меня использовать! — проворчал я.

— Гордись своей особой ценностью. Все, спи, будущий княжич. Завтра подумаем над всем этим, — пробормотал дарэйли и мгновенно уснул.

Меня всегда поражала его способность полной и моментальной отключки, словно он на время сна превращался в бесчувственное железо.

На стражу встали Ллуф и Бенх.

При Ллуфе я никогда не сплю, не знаю почему. И, хотя мы опять примирились с существованием друг друга, но привычка уже въелась. Не доверяю я этой прекрасной каменной морде.

Поняв, что ближайшие два часа спать не придется, я ушел подальше. А чтобы наверняка не уснуть, сел под дерево у ручья и настроился ждать, когда снова появится луна.

Но вместо нее пришла Шойна.

Сначала я почувствовал резкую боль в шейной мышце на месте старого укуса. Горло тут же перехватил спазм, крик так и не вырвался.

В воздухе мелькнула чудовищная толстая петля, захлестнувшая плечи. Тело оказалось плотно прижатым к шершавой коре дерева, под лопатку для полного счастья вонзился сучок. "Зря только лошадей загубили", — мелькнула мысль, когда с ветки свесилась змеиная голова.

Ксантис непрерывно "слушает землю", даже когда спит, но Шойна подобралась по деревьям. Мелькнул раздвоенный язык. Я дернул головой, и кончик змеиного языка щелкнул меня по носу. Шойна тихо засмеялась, придвинулась к самому уху:

— Я соскучилась, мой маленький принц, — щекотнул меня свистящий шепот. — Если ты не будешь кричать и дергаться, второй раз не укушу.

Я кивнул. При всем желании не закричать — немота сковала горло, дышалось с трудом.

— Вот и хорошо, — прошептала Шойна, ослабив хватку. Змеиные кольца опали на траву. Через миг обнаженная девушка опустилась передо мной на колени, провела рукой, и сразу внизу живота заполыхал нестерпимый жар. — Ого! Вижу, ты тоже соскучился. У нас мало времени, но… на маленькое удовольствие хватит, мой милый дракон.

"Откуда она узнала о драконе?" — удивился я.

Второго укуса не последовало, значит, убивать меня она будет не сразу. Сначала — пытка. Огненная боль наслаждения и ненависти. Она торопилась, но не настолько, чтобы не помучить.

— Жаль, что у нас не может быть детей, — прошептала она, поднимаясь.

— Почему? — язык после укуса ворочался с трудом.

Она провела ладонью по моей щеке с какой-то даже нежностью и грустью. Вздохнула:

— А твой ржавый наставник тебе не рассказывал, что Гончары делают с девочками-дарэйли? После первой инициации мы все уже бесплодны.

— Я отомщу за тебя, Шойна, — вырвалось у меня. — За всех.

Ее ресницы изумленно взлетели, а глаза ало зажглись, но быстро погасли. Тихий голос дрогнул:

— Прости, Райтэ, я должна…

— Я знаю и не виню тебя. Ты не можешь сопротивляться приказу жреца. Что же ты медлишь? Убивай, видишь, я совсем беспомощен.

Она почувствовала подвох, прищурилась:

— Ты совсем не боишься смерти?

— Очень боюсь, — сказал я. — Но мои друзья отомстят.

— Какие друзья? — усмехнулась Шойна. — Нет больше твоих друзей. Все почти мертвы.

Я похолодел и дернулся, показав раньше времени, что яд прекращал действие. Она преобразилась мгновенно. Змея захлестнула кольцами плечи, сжала до хруста костей. Сверкнули ядовитые клыки и вкатили в шею новую порцию яда.

Оценив последовавшую паузу как знак согласия на молчание, Шойна отодвинулась, заглянула мне в глаза, и мне почудилась непонятная мольба, пробившаяся со дна ее исковерканной хищной души.

— Почему ты не убьешь меня, Райтэ?

Хороший вопрос. Особенно сейчас, когда я снова и пальцем не могу пошевелить.

— Зачем, Шойна?

— Чтобы прекратить мою муку. Или тебе интересны только бессмысленные смерти, как гибель тех селян?

— Каких селян?

— Удобно притворяться беспамятным. Или ты забыл тот милый трактир в Базре и нашу восхитительную ночь? Ты уничтожил и рекрутеров, и всех жителей вместе с детьми, даже в лесу до них добрался. Больше некому. Только ты не подчиняешься запретам Гончаров.

Так и знал, что меня опять сделают крайним. Пока я сам не выяснил, кто меня так подставляет, все мои слова будут пустым звуком. И тут неуместная мысль пришла в голову: почему то убийственное и всемогущее, судя по трагедии в Базре, нечто не тронуло ни меня, ни моих вассалов? Получается, что к Гончарам оно не имеет никакого отношения? Тогда еще более непонятно, чем оно может быть.

— Молчишь, принц? — прошипела Шойна. — Мне плевать на тех, у кого ты отнял жизнь просто так, даже не заметив. Но ты… ты еще более жесток, если не хочешь взять мою. Будь ты проклят!

Вот где логика? Она же меня парализовала, и теперь требует, чтобы я ее убил. Чудненько.

Снова преобразившись, дарэйли заговорила холодно и жестко.

— Тебя хочет видеть Верховный и твой дед, князь Дорант Энеарелли. Он скоро прибудет в Озерную обитель. Мне велено передать, что Верховный предлагает тебе стать одним из них, и князь будет твоим наставником. Твоих друзей оживит дарэйли жизни Мариэт, если ты согласишься.

— Стать Гончаром? — просипел я. — После смерти друзей?

— Верховный обещал вернуть им жизнь.

— Не могу поверить в такое чудо. Даже если эта Мариэт сумеет заставить их двигаться, это будут просто мертвые рабы, послушные поднявшей их воле.

— Придется поверить, когда ты увидишь мальчишку, оживленного после того, как к нему прикоснулся Ллуф. Он ничем не отличается от обычного человека.

Ллуф! Страшная догадка пронзила меня. Словно в ответ на нее, кусты, отделявшие ручей от поляны, едва слышно зашелестели, как от несильного ветра, и показался беловолосый красавец, державший живого и невредимого Бенха. Вторая рука "каменного" зажимала жертве рот. В свете луны дарэйли воздуха казался синим от ужаса, его глаза были расширены, колени тряслись. Увидев Шойну, он дернулся, замычал, но вырваться не смог.

Предатель подвел жертву к нам, и ядовитая воительница нанесла в шею Бенха два быстрых укуса. Подхватив парализованного, Ллуф уложил его на траву.

— Все? — спросила Шойна.

Белобрысый молча поднял руку, сложив пальцы в знак V, вопросительно посмотрел на девушку. Она отошла от меня, и ее прищуренный взгляд выискивающее заскользил по сторонам. "Неужели двое сумели спрятаться? — попытался я расшифровать увиденную пантомиму. — Потому этот бездушный булыжник и помалкивает".

При свете луны белокожий Ллуф казался замороженным мертвецом. Он уставился на меня пустым, ни единой мысли не выражающим взглядом, и задумчиво разминал пальцы.

Странно, но уже никакого страха я перед ним не испытывал. Совсем. Только лютую злость на предателя. Но даже ярость не помешала понять, что проклинать мне нужно в первую очередь себя: теперь, когда стало поздно, я догадался, что за тончайшие браслеты обвивали оба его запястья. Если приглядеться, от них отходила серебристая паутинка, таявшая в воздухе. На Шойне были такие же.

Это не браслеты, — внезапно озарило меня. Нити, связавшие раба с хозяином. Ну почему, почему я раньше этого не понял?!

Внезапно Шойна, словно почуяв добычу, вскинула руку, показывая на возвышавшийся поодаль дуб с мощным стволом и побежала к нему. И в этот момент земля под моими ногами лопнула с оглушительным звуком, словно по ней ударили огромным молотом из самых недр, и я, не успев моргнуть, подлетел на воздушной волне и тут же провалился в темную бездну, залепившую мне влажной землей рот и глаза.

Последнее, что подарил мне исчезающий мир — легкий толчок в грудь и мелькнувшее перед этим узкое длинное тельце небольшой змеи. Подарок от Шойны?

 

Глава 11

Верховный часто перечитывал дневники императора, пытаясь понять, какую сущность тот призвал в мир и передал своему чудовищному порождению, но пока ничто не подтолкнуло Сьента к окончательной разгадке, а ошибиться было нельзя, иначе не удастся подчинить мальчишку. Дракон, надо же…

Почему Сьенту не верилось в столь очевидное решение?

Не потому ли, что дневники наводили на другую мысль: его старый враг любил власть, но смыслом жизни было для него единственное детище — империя. Эта страсть была главной. Ионту нужна была любовь подданных, но прежде всего к империи. Завоеватель не мог избрать для наследника нечеловеческую форму. Он-то знал, что подданных не удержать одним только страхом перед драконом-императором, не говоря уже о новых завоеваниях.

Люди будут стоять насмерть, лишь бы не попасть под власть огнедышащего чудовища. Нет, император не мог вылепить дракона. Не мог поставить месть превыше любви к империи. Как бы Сьент не ненавидел своего врага, он признавал: Ионт был великим государем.

Потому Верховный не поверил своим глазам, когда увидел послание Ллуфа — алмазного дракончика. Не поверил, несмотря на то, что был найден и серебряный, наверняка подарок Луаны. Не поверил, хотя Шойна подтвердила, что почуяла эхо сущности огнедышащего дракона. Вот уж кому нельзя доверять, так это змеиной дарэйли. Случайно ли она упустила Райтегора?

— Как сквозь землю провалился, — понурив голову с сотней печально повисших косичек, оправдывалась Шойна.

— Почему — как? — проворчал Ллуф. — Туда и провалился. Если бы ты не решила развлечься…

— Если бы ты вовремя обезвредил Ксантиса…

— Вы оба упустили принца! — прервал перебранку Верховный, поднялся с раскладного стула и, заложив руки за спину, прошелся по ковру, брошенному в походном шатре прямо на траву. — Оба не выполнили приказ.

Дарэйли переглянулись, и Сьент уловил отсвет торжества в глазах обоих. Рабы, переданные ему во временное пользование совсем не огорчены неудачей, совсем. "Распустились! Оба порченные, толку уже не будет. Придется их все-таки усыпить", — поморщился он. Но радикальные меры применять не хотелось.

— Остается надеяться, что мальчишка попытается спасти своих друзей и попадется. Но на этот раз наказание будет, Шойна, — припустил он гнева в голос. — Раз приказ не выполнен, все мои обещания аннулируются. Не быть тебе ни дарэйлиной крон-принца, ни, разумеется, императрицей. И ты, Ллуф, — повернулся он к беловолосому, — забудь о Ринхорте. Оживлять я его не собираюсь до тех пор, пока Райтегор не будет найден и пленен. И пока этого не случится, вы с Шойной… будете друг другу дарэйлинами.

"По-моему, это достаточное наказание", — удовлетворенно хмыкнул про себя Сьент, заметив, что змеиная дарэйли косится на Ллуфа уже не с видом заговорщицы, а с лютой ненавистью. Соединяй несоединимое и властвуй, как завещал Ионт Завоеватель.

"Кто же ты, принц, дьявол тебя подери? Зачем тебе разрушать равновесие мира? Или по незнанию, или по приказу?" — с силой потер переносицу Сьент, взмахом левой руки отправляя дарэйли из шатра.

— Не хотите быть дарэйлинами, я вижу? Тогда идите к иерарху Глиру, оба.

— Но господин, — вскинулась змеиная дарэйли. — Я не хочу ублажать Глира! Он отвратителен!

— Раз ты не выполнила мой приказ, Шойна, твое желание уже не имеет значения. Только я имею привычку спрашивать у своих рабов согласия, но мне не нужны дарэйли, не выполняющие приказа. Потому я решил удовлетворить просьбу иерарха Глира и передать вас ему до окончательного решения собрания сфер. Оно будет завтра в Озерной обители.

Злые слезы выступили на глазах девушки. На лице Ллуфа, словно застывшего в тот момент, когда Сьент отказался воскресить Ринхорта, не дрогнул ни один мускул, но взгляд, которым он одарил Сьента, был долгим. Невыразительным и долгим.

— Неплохо, малыш, — тихо сказал Сьент. — Ты еще научись таким взглядом убивать и стань уникальным среди многих дарэйли камня. Только тогда ты будешь мне полезен, и у тебя появится шанс навсегда избавиться от навязчивых ценителей твоей красоты.

"А пока подержу тебя подальше от Мариэт", — договорил он уже про себя.

— Ханна! — позвал он, когда Ллуф дрогнул, склонив голову, и оба дарэйли ушли, стараясь не прикоснуться друг к другу даже случайно.

Из-за ширмы, отгораживающей угол шатра, появилась тонкая женская фигура.

— Завари мне что-нибудь освежающее, Ханна.

— Слушаюсь, господин, — поклонилась служанка.

— Ты не рабыня, чтобы называть меня господином, — поморщился Сьент.

Этой ночью у Верховного снова разболелась голова, но будить Мариэт он не стал. Пусть девочка наберется сил: они скоро ей понадобятся, если Райтэ все-таки будет пойман, и ей придется воскресить семерых дарэйли. Сумеет ли? И — вечное сомнение — стоит ли их воскрешать? Не придется ли потом умыться кровавыми слезами за такое решение?

Сферикал наверняка будет настаивать на том, чтобы не выполнять данное принцу обещание — ведь оно служит лишь крючком, чтобы поймать эту верткую рыбку. "Но тогда я перестану уважать себя", — знал Сьент. До сих пор ему удавалось не давать опрометчивых обещаний, потому держал данное слово. Если не считать Шойну. И пусть она — всего лишь дарэйли. Разве не потому сам Эйне был благосклонен к жрецу Сьенту, что тот уважал дары Сущего во всем, даже в исковерканной "глине"?

— Зачем же я, дурак, обещал ей? — прошипел Сьент не хуже змеи — приступ головной боли усилился, и мысль сбивалась, как судно с галса при шторме. И ответил сам себе: — Затем, что решил загрести жар чужими руками и надеялся на то, что ее убьет Ринхорт. И прогадал.

Легкий вскрик заставил его оглянуться: Щепка, споткнувшись на ровном месте, опрокинула на себя чашку с кипятком.

— Потерпи, Ханна, сейчас я разбужу Мариэт.

Девушка испуганно замотала головой:

— Не надо, господин, пожалуйста, не надо. Я привычная. У меня всегда все из рук валится. Сейчас маслом смажу ожог, и болеть не будет.

Сьент не стал настаивать. Ханна боялась всех дарэйли до паники, что светлых, что темных. С ее точки зрения, они все — исчадия ада. В принципе, в глубине души Верховный был с ней согласен, с той поправкой, что все дарэйли — падшие в Подлунный мир ангелы. Падшие по воле Гончаров. "Только нас, людей, бог Сущего наградил свободой воли!" — вознес он благодарственную молитву, подходя к конопатой служанке, изо всех сил сдерживавшей слезы боли.

— Ты знаешь, Ханна, что Мариэт могла бы излечить не только ожог, но и веснушки, и последствия оспы? — спросил он, легонько коснувшись кончиками пальцев девичьей щеки.

— Не надо, — девушка упрямо закусила губу.

Сьент поднял за подбородок ее опущенную голову.

— Надо, Ханна. Потому что ты стала бы лучше любой из красавиц-дарэйли, которыми ты втайне восхищаешься. У тебя прекрасные глаза, восхитительные волосы, гибкая фигура и правильные черты лица. Просто их не видно. Твоя красота украдена болезнью, разве это справедливо? Разве правильно, что ты сама не знаешь, насколько хороша? Дарэйли Ринхорт рассмотрел тебя под слоем грязи и оказался прав: ты истинный бриллиант.

Служанка не выдержала пристального взгляда льдистых глаз Верховного и опустила пушистые ресницы. И в тот же миг почувствовала на губах нежный, не слишком настойчивый поцелуй. Не успела девушка перепугаться, как Сьент отпустил ее.

— Подумай, Ханна, стоит ли позволять страху съедать не только твою красоту, но и разум, — улыбнулся он. — Глупо бояться дарэйли, особенно, после того, как разделила ложе с одним из них. Ведь Ринхорт тебя ничем не обидел. Мне кажется, он даже слегка в тебя влюбился.

Щепка вспыхнула, как маков цвет. Под румянцем стали не так заметны оспины на щеках, зато Сьент убедился, что девушка действительно очень мила. Он забавлялся смущением селянки. Захотелось смять ее в руках, как розу, затащить в постель и не выпускать до рассвета. У него так давно не было женщин… Верховный срочно отошел, заложив руки за спину.

— Иди, Ханна. И не бойся меня. Я уже тридцать лет соблюдаю целибат и не нарушу обет даже ради тебя.

— Но вы же Гончар! — прозвенел в спину дрожащий голосок. — Я слышала, что такие, как вы…

Он резко развернулся, его золотистые волосы развеялись и в беспорядке рассыпались по плечам.

— Да, такие как мы насильно берут девственниц и зверски убивают! Это ты слышала? Такие как мы, изверги, спят с теми, кого люди считают нашими детьми, и друг другу одалживают на ночь! Такое говорят о Гончарах? И правильно говорят! Но не я, Ханна! Не я! И не древние Гончары — основатели нашего братства. Они были чисты и мудры. Спроси у любого из моих дарэйли — прикасался ли я к ним хотя бы так невинно, как сегодня к твоим губам? На моих руках нет крови ни дарэйли, ни их матерей! Уходи!

Последнее он прорычал так яростно, что перепуганная гневной вспышкой девушка вылетела из шатра без памяти. Сьент только тогда заметил, что ногти сжатых в кулаки пальцев рассекли кожу.

— Дьявол! Я теряю контроль над собой, — зло прошептал он. — А ведь еще до ста лет не дожил. Что же будет дальше? Стану таким же маразматиком, как прежний Верховный?

— Не станешь! — донеслось из-за ширмы. Закутанная в черное покрывало Мариэт выскользнула, подошла вплотную и положила ладони на плечи Сьента. Она даже вуаль успела нацепить на всякий случай, и перчатки не забыла натянуть. — Пока я жива, не допущу такого.

— Я разбудил тебя, Мариэт? Прости.

— Не ты. Я почувствовала, когда вошла Шойна, и с тех пор не сплю. Терпеть ее не могу! Идем, полечу твои болячки, раз уж трусиха Щепка от меня сбежала, — хихикнула рабыня, волоча за ширму слабо упиравшегося хозяина.

Грозный для всех других смертных (а дарэйли не были исключением) Верховный совершенно терялся, когда чувствовал прикосновение теплого шелка, почти всегда обтягивавшего кисти рук Мариэт.

По просьбе Сьента она не снимала защиту даже ложась спать, но теперь, устроившись на ложе из медвежьих шкур и по-хозяйски положив на колени голову господина, дарэйли стянула перчатки, помогая себе белоснежными сахарными зубками.

Вуаль уже давно отлетела в сторону, и в тусклом свете лампады на расплетенных густых волосах девушки играли фиолетовые отблески. Под плотной черной накидкой, распахнувшейся на груди, не оказалось ни клочка одежды, и когда Сьент приоткрыл глаза, то сразу же зажмурил.

— Ты лечить меня притащила или соблазнять? — проворчал он. — Хватит с меня на сегодня.

— А почему ты никогда не прикасался ко мне так, как к сегодня к Щепке? Я видела, не отпирайся! Разве она красивее меня? — надулись капризные алые губы, подозрительно влажно блестевшие.

Неужели юная негодница у кого-то позаимствовала помаду? И когда она успела повзрослеть? Груди стали женственно полными, округлыми и уже не торчали вперед дерзкими конусами. Полной инициации дарэйли достигла всего месяц назад, и теперь ее нескладная, по-подростковому угловатая фигура стремительно достигала идеала. А уж после того, как она едва не соблазнила даже Ллуфа, девица совсем с цепи сорвалась.

— Оденься немедленно, Мариэт!

— Не могу. Мою рубашку недоштопала Ханна, а врожденных лат, как у Шойны, у меня нет. Почему мой создатель не позаботился о моей броне?

Мариэт, массируя виски Сьента, склонилась ниже, шаловливо дунула ему в плотно зажмуренные глаза. Локон, заправленный за ухо, выскользнул, и девчонка не преминула пощекотать пушистым кончиком аристократически тонкий нос хозяина. Сьент чихнул от души, но глаза не открыл.

— Потому что такова твоя сущность, девочка. Жизнь беззащитна. Может быть, потом ты сумеешь отрастить себе толстую шкуру, но я не хотел бы тебя видеть такой.

— Ты вообще не хочешь меня видеть, — обиженно заметила девушка.

— Надень хотя бы рваную рубашку. Почему, кстати, она порвалась?

— Я ее случайно коснулась голыми руками, — девушка наверняка покраснела, судя по смущенному голосу, но полюбоваться, как ее алебастровая, словно светившаяся изнутри, кожа расцвела розами на щеках, Сьент не мог. Никакая сила не заставила бы сейчас его открыть глаза, пока негодница провоцирует.

— Понятно. Лен снова начал расти? — догадался он.

— Даже зацвел! — с гордостью сообщила дарэйли.

— Там еще осталось, что зашивать?

— Рукава пришлось обрезать.

— А почему ты сняла заговоренные перчатки? Я же тебе запретил, пока ты не научишься контролировать силу.

— Хотела Щепку подкараулить и излечить. Ой! Сьент! Помоги!

Верховный колебался несколько секунд — не очередная ли уловка шалуньи? — но шкура под ним ощутимо дернулась, и он кувырком покатился с ложа. Глаза, разумеется, пришлось открыть, а в руке уже чувствовалась тяжесть меча — защиту Гончар вызвал мгновенно.

Мариэт, сверкнув ослепительным телом, нырнула за его спину, а перед Сьентом вздыбилась, размахивая разрезанными лапами с вырванными когтями, медвежья шкура.

Казалось бы — что там какая-то шкура? Не медведь же, в самом деле. Но Сьент с тех пор, как обзавелся дарэйли жизни, заучил до печенок: даже нитка, выскользнувшая из рук светлой хранительницы, может задушить. А тут — целая шкура с лапами, да еще и без головы. То есть, никакой Логос не поможет.

Через несколько секунд от оживших медвежьих останков не уцелело ни лоскутка. Сьент, порубив шкуру в клочья, вызвал дарэйли огня, и шатер наполнился вонью от горелой шерсти.

— Ну, Мариэт… Больше не размахивай зря руками, будь так добра.

— Не буду. Честно.

Девушка всхлипнула: и страшно, и шкуру жалко. Хорошо, что она, пока хозяин притворялся слепым, успела погладить только одну — посмотреть, что из этого получится.

— Ну, идем к остальным, раз мы остались без ночлега, — вздохнул Сьент. — Может, найдется и одежда для тебя.

Второй шатер Верховного стоял рядом: там расположились слуги и остальные рабы Сьента, но Мариэт вдруг решила полюбоваться полной луной и утащила Гончара к обрыву реки, откуда "ночная хозяйка" была видна особенно хорошо.

— Сьент, скажи, зачем Сущему нужен твой целибат? — зашептала девушка, тесно прижавшись к теплому боку мужчины. — Такая клятва кощунственна для его детей — живых существ, рожденных жить и размножаться.

Сьент попытался отодвинуться, но тонкие пальчики вцепились накрепко:

— Мне холодно!

— Тогда идем в шатер, Мариэт.

— Не настолько холодно. Ты только не отодвигайся. И не уходи от ответа!

— Я не ухожу. Обет безбрачия я дал не богу Эйне, а единственной женщине, которую любил. Я поклялся, что если не женюсь на ней, то не женюсь ни на ком, и у меня не будет других женщин, пока она сама не разорвет клятву.

— А почему ты на ней не женился? Не хотел убивать и делать из нее эйнеру?

— Тогда я еще не был Гончаром. Мы обручились, но нас разлучили. А потом она умерла, так и не освободив меня от клятвы, а я стал Гончаром.

— Тогда ты обязан был жениться, чтобы призвать эйнеру. Разве не так?

— Нет. Для этого совсем не обязательно знать женщину и, тем более, жениться. Только в особых кругах некоторых сфер это необходимо. Например, в круге Жизни. Как видишь, — он слегка приподнял ее подбородок, и девушка томно закрыла глаза в ожидании поцелуя, но получила легкий щелчок по носу, — я и эту необходимость обошел. По заветам древних братьев, Гончары, за немногими исключениями, обязаны соблюдать целибат. Сейчас эти заветы почти никто и вспоминать не хочет. Но я не стал бы тем, кем стал, если бы оступился. Потому все твои попытки будут напрасны, девочка. Я люблю тебя, и всегда буду любить, но как дочь, не более.

Девушка вздохнула.

— Но я тебе не дочь. Ты не создавал эйнеру, чтобы создать меня. И я не хочу любить тебя, как дочь, — помолчав, она ревниво уточнила. — А ту женщину ты до сих пор любишь?

— Да. Она была и останется моей единственной. Дарэйлиной, если тебе так понятнее.

— Зачем тогда ты целовал Щепку, бессовестный?

— Чтобы она поверила в себя и согласилась на твою помощь.

Он не стал говорить, что обрек Ханну на смерть, собираясь сделать из нее эйнеру. Но не сам, нет. Сам Верховный должен остаться безгрешен. Он решил отдать ее князю Доранту. Старая княгиня Анита, как знал Сьент, совсем одряхлела, в отличие от своего супруга, регулярно получавшего подпитку от рабов его наставника Сьента. А после смерти княгини настанет удобный момент, чтобы окончательно втянуть в Сферикал упрямого бунтаря, не торопившегося перейти из неофитов в ряды посвященных Гончаров. Князь отговаривался тем, что, пока княгиня жива, он не может взять девушку для призыва эйнеры.

Признаться Мариэт в том, что ведет грязную игру, Сьент не хотел: в ее глазах он должен оставаться чистым. Во всяком случае, пока она сама не поймет, что политика не терпит чистоты. Невозможно построить дом и не испачкать рук.

Дарэйли почувствовала его неискренность, отодвинулась, буркнув:

— Идем, пожалуй. Я замерзла и хочу спать.

Но у полога, прикрывавшего вход в шатер, она развернулась и положила ладони ему на плечи, с мольбой заглядывая в глаза.

— Сьент, ты правда читаешь мою душу лучше, чем я сама. Мы с Ллуфом не сможем долго быть дарэйлинами. Но не потому, что ты напридумывал всякие глупости о наших сущностях, а потому, что я уже точно поняла: я больше люблю другого.

Он покачал головой:

— Милая моя, ты еще не встретила своего дарэйлина.

— Враки! — она упрямо топнула ножкой. — Скажи, а если я воскрешу ту женщину и попрошу ее освободить тебя от обета, ты сможешь полюбить… другую девушку?

Верховный снял ее ладошку с левого плеча, поцеловал тонкие пальчики.

— Знаешь, милая моя искусительница, иногда я начинаю сомневаться в том, что ты — светлая. К сожалению, ничего не получится. Я не знаю, где захоронен ее прах. И знать не хочу.

— Потому что эта клятва — единственное, что удерживает тебя от того, чтобы стать, как все, Равный из Равных? — сощурились глаза, ярко светившие даже сквозь вуаль. Если бы Сьент не привык за столько лет общения с дарэйли к их флюоресцирующим в темноте очам, такое зрелище по меньшей мере смутило бы его. Но он привык, как привыкают к кошкам.

— Плохо же ты обо мне думаешь, Мариэт.

— Я очень хорошо о тебе думаю, Сьент. Это ты думаешь о себе, как заживо погребенный мертвец, а я…

Он развернул ее и слегка шлепнул по тугой попке.

— Марш спать!

— А ты?

— Переночую в шатре иерарха сферы Огня. У него пусто, почти все дарэйли на задании.

— Нет! Вы с ним опять начнете планы строить, как поймать принца и спасти мир, а я буду переживать, что ты не выспишься, и утром снова придется тебя лечить от головной боли.

Решительно схватив Верховного за руку, Мариэт потащила его за полог, но ее рвению спасти хозяина от бессонницы (точнее, подвергнуть дальнейшей пытке — вдруг не выдержит!) помешал гонец от князя Доранта Энеарелли.

Содержание пакета, переданного гонцом, так расстроило Верховного, что он спал с лица.

— Что случилось? — затеребила его Мариэт.

— Князь вернул знак неофита, — в руках Сьента блеснула цепь с черным металлическим кругом без единого камня.

— И теперь он враг тебе?

— Еще нет. Он благороден и помнит, кто вытащил его из каземата и излечил от безумия, потому объявил нейтралитет.

Придраться было не к чему. Все существовавшие договоренности князь выполнил. Не его вина, что поход на Нертаиль прерван по желанию Сферикала. А наставником принца Дорант не мог стать за неимением ученика. И, — писал князь в приложенном к знаку послании, — ввиду скудости знаний и отсутствия опыта у самого учителя, он не достоин быть наставником. Кроме того, ничтожный адепт (как иронично именовал себя его светлость), видите ли, вдруг осознал, что не сможет выполнить миссию, ибо не в силах наставлять того, кто создан его злейшим врагом Ионтом, и несет на себе отпечаток проклятого Завоевателя.

Сьент немедленно созвал малый совет в шатре иерарха сферы Огня. Кроме него, двух уцелевших иерархов сфер — рыжеволосого Ремеса и вытащенного из постели с новыми рабами Глира — присутствовали три мастера и два молодых кандидата в иерархи. Никто не разделил тревогу Верховного.

— Князь — сильная фигура, но не обязательная в этой партии, — пожал плечами иерарх сферы огня Ремес. — Если он не начнет гонения на наши обители в своем княжестве, беспокоиться не о чем. Все равно из него не вышло бы Гончара — даже простейшую медитацию не смог осилить.

— Я и не надеялся слепить из него жреца. Великий Эйне сам выбирает себе служителей. Но из него был хороший крючок для принца.

— Дался тебе этот мальчишка! Давно можно было убить его, одной проблемой меньше. Ллуф неделю шел с ним бок о бок. Почему ты не дал ему приказа?

— Мне надо было узнать сущность Райтегора.

— Зачем, если его нельзя обратить в раба?

— Кто сказал, что нельзя? И вы не думали, братья, о том, что если получилось у одного дарэйли убить жреца и найти ключ к Вратам, то может получиться у любого из них?

Иерархи и мастера кругов замолчали. "Где им думать! — раздраженно отметил Сьент. — Привыкли, что думает за них Верховный, власть над дарэйли дает сам Эйне, а силу они черпают из рабов. И это — Гончары, мудрейшие из мудрых!"

— Но ведь за последние десять лет ничего не произошло ни с дарэйли, ни с Вратами, — вяло возразил Глир, скорее по привычке ни в чем не соглашаться с ненавистным Сьентом.

— Так ли ничего? Когда последний раз ты стоял свою стражу у Врат?

Глир стушевался: все знали, что иерарх отлынивал от выматывающего на год вперед бдения, и последний раз сподобился выполнить долг десятка полтора лет назад.

— А что может случиться с Вратами? — исподлобья глянул иерарх, чье упрямство оказалось сильнее осторожности. — Тысячи лет стоят, со времен войны Трех миров.

— А то, что я месяц назад инспектировал все шесть запретных мест, и ни одних Врат не оказалось там, где они должны быть. Смещение до пяти саженей. Мой доклад ты тоже пропустил?

— Пять саженей — не велика погрешность.

— Сам факт, брат Глир, сам факт велик! — Сьент возвел очи к своду шатра: "Великий Эйне! Как такие ослы становятся твоими служителями, да еще в сфере Логоса?" — Защита слабеет на глазах.

— Думаешь, это связано с принцем?

— С его миссией, несомненно. Уничтожив его, мы потеряем ключ. Князь Дорант необходим, чтобы иметь пряник для мальчишки. Ллуф докладывал, что принц мечтает стать наследным княжичем Энеарелли. Нам надо вернуть старика.

Легко сказать. Князь — не та рыба, что клюет на пустой крючок. Его надо ловить на живца. Попытка купить старика обещанием вечной молодости провалилась: повернуть время вспять способен был только дарэйли круга времени, а таких, к счастью, в Сферикале не было уже тысячи лет.

Все, что могли предложить князю Гончары: сохранение тела в том виде, что есть, да еще отменное для своих лет здоровье. Но старик потребовал оного и для своей супруги, а на это Сьент не мог пойти — не в интересах Сферикала продлять ей жизнь. Наоборот, чем быстрее старуха сыграет в ящик, тем лучше для дела. И последняя княжеская выходка с возвращением знака — ни что иное, как шантаж, в этом Верховный был уверен. Дорант пошел ва-банк.

— Ваши предложения, братья? — устало вздохнул Сьент.

Глир, мечтавший поскорее вернуться в шатер к двум переданным ему рабам, Ллуфу и Шойне, пока Сферикал их не отобрал, отличился на этот раз решительностью:

— Завтра проводим собрание и утверждаем твоих кандидатов в иерархи, Равный из Равных, после чего лучше бы тебе вместе с Мариэт отправиться с визитом к этому старому козлу и на месте обломать ему рога. А принца мы с братом Ремесом обложим со всех сторон и, раз уж он так ценен живым, погоним к морю, не вырвется. А там прижмем и изловим. Да, и еще… Равный из Равных, ты не мог бы отдать мне ту рябую девку из трактира? Если она не беременна, конечно. Я созрел для построения нового круга, и мне нужна женщина для эйнеры.

Высший иерарх опустил голову и свел кончики пальцев у лица, прикрывая задумчивостью мелькнувшую растерянность.

— Ханна не в тягости, вторую жизнь Мариэт почувствовала бы сразу. Ты собрался сегодня ночью проводить ритуал, брат Глир? До рассвета осталось всего ничего.

— Через пару дней.

— Поговорим после Сферикала, — Верховный резко поднялся, и никто не заметил явного облегчения в его льдистых глазах. — А пока я попробую остановить князя. Он развернулся на полпути к Озерной обители и не мог далеко уйти. Эвелин, идешь со мной, возьми двоих.

Названный кандидат в иерархи поспешил к выходу. Никто не успел ни возразить, ни удивиться: стремительный Сьент уже вышел, и за пологом послышался его голос — высший призывал спутников.

— Не слишком ли мало сил берет Сьент? У князя было две сотни гвардии! Причем, как нашим союзникам, дарэйли дали им защиту, и она еще долго продержится, — дернулся было Ремес, но на его плечо опустилась рука довольного Глира.

— Все в руках Эйне.

Рыжеволосый прищурился на длинного и сухого как жердь иерарха сферы Логоса:

— Уж не ты ли князя подбил, Глир? И специально эту рябую девчонку попросил себе? Провоцировал Сьента на действия?

— А то! — Глир потер руки, не скрывая торжества. В палатке они остались одни, скрывать не от кого. — Я же знал, что он ее для князя придержал, чтобы материал был под рукой в любой момент. Девка-то в самый раз для ритуала. Хоть и тощая, а сила есть, тело выдержит. А Сьент все надеялся, что старик дрогнет и согласится на призыв эйнеры. И тогда будет князек повязан кровью, как все мы, и никуда уже не денется. А я весь расклад поломал своей просьбой.

— Допрыгаешься ты, брат Глир, — неприязненно поджал губы рыжеволосый. — Чем тебе Сьент не по нраву?

— Он посягает на святое. Ты слышал, что он собирается протащить на завтрашнем собрании сфер? Положение о дарэйли. Они все теперь будут в общем пользовании. Все плоды наших трудов!

— Это временная мера, до поимки принца. Разве примера Ллуфа тебе мало, чтобы понять, насколько полезно нам сейчас держать всех рабов в прямом подчинении Сферикала? Даже этот чудовищный принц не в состоянии перебить всех Гончаров разом.

— Нет ничего более постоянного, чем временное, — напомнил собеседник прописную истину.

Ремес замолчал, словно задумался, а это для Глира, иерарха сферы Логоса и прожженного интригана, было главным. Все удачно складывалось, очень удачно. Глядишь, завтра придется выбирать в Озерной обители не только двух иерархов сфер, но и Верховного.

Глир, приказав подать им легкого вина, начал перевербовку иерарха.

— Знаешь ли ты, брат Ремес, одну древнюю ардонскую легенду о лунном дьяволе, князе Тьмы? Мы с братом Авьелом нашли ее в записях Ионта.

— Кто же в Золотых горах ее не знает? Причем здесь это?

— Сьент тоже ардонец. Я подозреваю, что он — тайный приверженец варварского горного культа.

— Доказательства?

— Вспомни, кем он рожден и его жизнь до того, как он попал к нам. Он ускользал от всех подосланных убийц Ионта. У него не было ни одного проигранного сражения, когда он командовал войсками. Его ничто не берет! Он уцелел даже на эшафоте, исчез из самого прочного каземата, чтобы появиться в Золотых горах. И с легкостью завоевал духовную империю Сферикала. Даже Завоевателю не снилась такая власть, какой он сейчас обладает! А что обещает князь Тьмы своим преданным слугам? Неутомимость в любви и бою, неуязвимость, непобедимость и вершины власти.

— Вот насчет первого пункта в списке — большие сомнения, — хохотнул Ремес. — Сьент соблюдает целибат.

— Зато в юности он покорял женские сердца так, что только койки трещали.

— Насколько помню ту легенду, князь Тьмы раздает дары в обмен на кровь первенца. У Сьента же, как мы точно знаем, детей не было.

— В том-то и дело. Он слишком умен. Как только он выполнит договор и отдаст первенца лунному дьяволу, ему придет конец. Князю Тьмы не нужны неуязвимые соперники, и сын, в котором он воплотится, восстанет на отца. Потому Сьент стал Гончаром, чтобы жить как можно дольше, потому соблюдает целибат.

— Воплотится? Это же бред, Глир! Посуди сам: только из Линнерилла может придти подобное существо. Так называемый "князь Тьмы" — это обычный высший маг, они там все дьяволы. В лучшем случае — консорт королевы. Но по договору Трех миров никто из высших не может придти в Подлунье, иначе — война миров.

— Ремес, я всегда думал, что ты более образован, — съязвил иерарх сферы Логоса. — Да, Лунным миром правит женская линия и держит мужей-консортов. Но у королевы есть владыка. Здесь у нас лунного дьявола называют князем тьмы, а там — Отец Тьмы, и он — бог Линнерилла. А о воплощении их богов в нашем мире договор почему-то умолчал, и это еще один наш стратегический просчет.

Ремес признал про себя, что Глир по праву стал иерархом своей сферы: о религии линнери в Подлунном никто ничего не знал. Не было таких сведений ни в одной древней летописи. Откуда же этот хлыщ раскопал такие подробности, и не врет ли он в глаза? Но рыжий был заинтригован.

— И что? Вот и воплощался бы в своем Линнерилле, здесь-то он что забыл?

— Спроси у Сьента, он должен быть в курсе, — Глир расхохотался, пригубил чашу с вином, потянув паузу. — Могу только предположить, что бы я сделал на месте бога. Ха-ха! Скажем, перевоплотил бы наш мир так, чтобы археты навсегда забыли об этой кормушке, чтобы не нашли здесь ни одной души для себя. Эстаарх не сможет и пикнуть: линнери не в ответе за деяния бога. Я создал бы здесь плацдарм для захвата Эстаарха. И потерять не жалко, если не выгорит затея.

— Какое счастье, что ты на своем месте, брат Глир! — усмехнулся Ремес. И повторил, задумавшись: — И сын восстанет на отца…

Он вдруг вспомнил другого знаменитого ардонца — Ионта Завоевателя, зарезанного рукой принца, за которым Гончары тщетно гонятся в целом вот уже десять лет. "Неужели Райтегор — не дарэйли, а воплощение лунного дьявола? — похолодел Ремес. — Тогда понятен шлейф бессмысленных смертей, что тянется за ним, куда бы он ни ступил, понятна его небывалая устойчивость к нашим заклинаниям подчинения… Но тогда… Его невозможно убить, он возродится еще более сильным. Великий Эйне, как же нам изловить и уничтожить это чудовище, и почему, друг мой Сьент, ты не вспомнил о легенде? Или не поверил в детские сказки?"

— Да, брат Глир, — рассеянно сказал он, — приверженность Сьента заветам древних Гончаров выглядит в наше время глупо. А он ничего не делает просто так, особенно, глупости.

— Вот именно! — обрадовался иерарх сферы Логоса. — В этом ракурсе его целибат необходим: чем позже у него появятся дети от земной женщины, тем дольше он проживет, вкушая дары, полученные авансом. Гениально! Переиграть самого дьявола! Но мы помешаем этой игре. Мы с тобой переиграем их обоих, брат Ремес.

— Да, разумеется, — пробормотал рыжеволосый жрец и поспешил к выходу — надо предупредить Сьента о предательстве Глира, надо напомнить о подозрительной живучести некоторых горных легенд. Но он опоздал: Верховный был уже далеко.

 

Глава 12

Забитым землей ртом не покричишь. Землей не подышишь. Особенно, если это жижа. Как долго дарэйли могут обходиться без воздуха? Я смог не дольше, чем люди: успел сосчитать до шестидесяти, когда грудь начало невыносимо жечь от удушья, а в залепленных грязью глазах поплыли алые пятна.

Еще минуту я удерживал себя от вдоха — забьет легкие, тогда точно ничто уже не поможет. Потом сознание затуманилось, и я сбился со счета.

Пришел в себя от тряски: меня сжало и тащило куда-то, как козявку в кулаке. Вокруг все гудело, вибрировало, и непонятно было — то весь мир гудит, то ли просто в голове мозги перемешались от сотрясения. Земля рвалась с нутряным стоном и ворочалась, проталкивая меня сквозь себя. В груди жгло невыносимо от недостатка кислорода. Дышать не хотелось. Помер, что ли?

Удар. Меня снова подбросило вверх.

Еще удар по всему телу — упал во что-то вязкое — и судорожный вдох. Вонючая жижа мгновенно заполнила все нутро. И тут же меня сотряс кашель. Значит, жив. Еще бы отдышаться, но жидкая грязь не давала. Единственное, что было ясно — я тонул.

Рывок. Снова меня кто-то тащил, но уже за шкирку, сопя и порыкивая. Когда подо мной оказалась твердая почва, что-то горячее и шершавое, как терка, прошлось по лицу, едва не содрав кожу. Я закашлялся, открыл глаза и снова зажмурился: надо мной нависала пасть с внушительными клыками. Глаза твари светились, как плошки.

Пасть отодвинулась.

— Жив, принц-не-принц?

— Где мы? — выдавил я вместе с кашлем. Говорить было еще больно.

— А хрен его знает, в какую задницу нас зашвырнул Ксантис! — выругался дарэйли, отошел и встряхнулся, как собака. На меня полетели ошметки грязи. Через миг с четверенек поднялся рыжеволосый рыцарь в полосатых латах. Впрочем, в лунном свете цвет полос не сильно отличался от серого, и картинку я дорисовал в воображении.

Вот везет же некоторым. А мне и не встряхнуться, и шкуру не поменять. Грязен я был до ужаса. Стащил с себя изодранную рубаху, отряс комья земли и натянул эту мокрую мерзость на тело. Вместе с комьями отлетела еще какая-то дрянь — длинная и тонкая. С маленькой распахнутой пастью, размозженной головой и полуоторванным хвостом. Дохлая гадюка. Бр-р-р-р. Похоже, укусить она меня не успела, лишь зацепилась за ворот.

Отчего-то мёртвая змея вызвала не только приступ гадливости. Знакомое по Лабиринту дыхание Тьмы коснулось сердца. Ощущение близкой смерти. Тьфу, мерещится тут всякое. Дохлятина же. И явно не Шойна. Не могла она так измельчать. Я носком башмака отшвырнул змею подальше в жижу и огляделся.

Вокруг — ничего похожего ни на ручей, ни на поляну. Черная гуща с клочками травы и островок примерно пять на пять саженей, на котором, кроме нас, ни души.

Из жижи выступали чахлые деревца. Отчетливо было видно, как их листья шевелятся на ветру, но шороха не доносилось: гул в голове мешал расслышать такие тонкости окружавшего нас мира.

— А остальные где?

— Ты там был, тебе лучше знать, — огрызнулся Граднир.

— А как ты меня нашел?

— Молча!

— Не смей разевать на меня пасть! — взъярился я. — И без тебя тошно!

Он сел на землю, облокотившись о согнутые колени и красноречиво уткнул морду в кулачище.

— А Ксантис где? — не дал я ему уйти в молчанку.

— В заднице! — рявкнул тигр.

Земля под нами взбугрилась, и зверюга кувырком слетел в болото, но тут же его выпнула неведомая сила. Я тоже не удержался и сполз в жижу.

Земляной пузырь размером с наш островок лопнул, явив глиняного гиганта, сверкавшего яркими белками глаз. Он встряхнулся и как-то незаметно сдулся до нормальных человеческих размеров. Ксантис, брезгливо морщась, потер пальцем невидимое пятнышко на красно-коричневых латах.

— Терпеть не могу грязи! — пробурчал дарэйли земли.

Граднир подрыкнул, обретя тигриное обличье, дабы внушительнее получилось:

— А я-то как не могу, кто бы знал! Ты что творишь, предатель, червь земляной?! Ты зачем нас в грязи вывалял, и где остальные?

— Все тут. Остальных Ллуф обратил в камень.

Тигр, обомлев на миг, взвился, бешено засверкал желтыми глазищами:

— Что-о? Где эта сволочь?! Порву!

— Раньше надо было рвать, — спокойно заметил Ксантис. — Сейчас нечего тут лапами размахивать, и без тебя тошно.

— Вот как? Я могу и уйти! — тигрище посмотрел на болото, и с тоскливой мордой уселся обратно, на взрыхленную землю островка. — Нет уж. Тошно вам двоим от меня — вот и валите отсюда сами.

— Да с какой это стати? — поднял бровь Ксантис.

Зная, что дарэйли, забыв обо всем на свете, начнут препираться до вечера, кто из них круче, я вызвался крайним, то есть, перевел внимание этих детей-переростков на свою изжеванную земляными зубами персону:

— Есть хочу.

Оба на миг замолчали. На морде Граднира нарисовалась озабоченность. Он-то быстро догадался, кто тут стоит вверху пищевой цепочки — дракон или все остальные.

— Дьявол! Орлин мертв… Ринхорт… девчонки… А он жрать захотел! И это все, что ты изволишь пожелать, ваше несостоявшееся высочество?

— Не все. Еще желаю видеть перед собой живыми и невредимыми всех моих вассалов. Я не выполнил долг.

Полосатый оскалился:

— Знаешь, Райтэ… Засунь свой долг…

— Граднир! — одернул Ксантис. — Не ругайся при детях!

— И кто тут дети? — ласково мурлыкнул тигр.

— Довольно! — я повысил голос, вспомнив, что все-таки сюзерен. — Давайте выбираться. Я сдамся Гончарам в обмен на жизнь друзей. Шойна говорила, что Верховный оживит их.

— Оживит и отпустит на все четыре? Ха! Держи карман сто лет в обед!

Когда шок немного отпустил всех троих, мы выяснили следующее: Ксантис поздно заподозрил неладное, потому как только что отстоял стражу и уснул. Сквозь сон земляной дарэйли почуял, как дернулся Ринхорт, но не обратил внимание. Лишь когда Ллуф подкрался к девушкам, Ксантис проснулся, но уже ничем им помочь не мог. В тот же момент он почуял Шойну. Но она слишком близко стояла ко мне, и удар нанести не было возможности.

Тогда Ксантис ушел под землю, прокрался к дереву, и оттуда наблюдал за происходящим, поджидая момент для атаки. Когда в пределы его внимания попал Граднир, возвращавшийся с охоты, дарэйли земли отшвырнул и задержал его как можно дальше от привала.

Граднир клацнул клыками:

— А эту заразу Шойну ты хоть прикончил?

— Не успел, — вздохнул Ксантис. — Важнее было принца спасти.

— Я не принц! — напомнил я.

— Да знаем, знаем.

"Вот так и ведут себя урожденные идиоты, если их как следует огреть по голове и выбросить в болото" — до кучи хмыкнул внутренний голос. Да пошел ты…

Граднир длинно сплюнул сквозь клыки и вылизал взъерошенную шерсть.

— Ну, и куда ты нас забросил? — покосился он на земляного.

— Верст пятнадцать к юго-востоку от прежнего места. До Озерной обители Гончаров теперь рукой подать. То есть, еще столько же на восток.

Я присвистнул: ничего себе сила! Но Ксантис пожал плечами:

— Стечение обстоятельств. Тут строение в глубинах особенное — лакуны есть, пустоты, озера карстовые. Под нами подземная река, по ней и протащил. Несколько тысячелетий назад битва была в этих местах, после нее остались такие разломы и мосты, только сверху почву нанесло. Озерная обитель аккурат в эпицентре той прошлой бойни стоит.

Вспомнив план местности, нарисованный накануне Орлином, я задумался: что все-таки прячет в себе обитель? Вряд ли Гончары поставили ее как памятник прошлому. Придти в Подлунье из иных миров можно было только через Небесные Врата. И если битва была тут, то и межмировой переход — тут. Не потому ли Тион рвался захватить обитель? Но зачем ему Врата? Последний вопрос я задал вслух. Граднир, почесав за ухом, пробурчал:

— А кто его знает? Я было подумал — он просто хотел вытащить из рабства дарэйли, живущих в обители. Может, у них особые какие сущности, пригодились бы нам в войне против Гончаров?

— Или он хотел уйти Вратами, как Райтегор, — предположил Ксантис.

— Исключено, — возразил полосатый. — Мы заперты в Подлунном мире. Даже если сломать запреты с этой стороны, с той их тоже немало. В иные миры могут прорваться только двукрылые.

— Но у Райтэ получилось!

— Так он же дракон. Древняя двукрылая ипостась.

Оба посмотрели на меня с изрядной долей зависти. Достали они меня со своей мечтой о драконе!

— Нет, пожалуй, не в этом дело, иначе любой из круга птиц мог бы упорхнуть, — засомневался земляной.

— Не мог бы. Райтэ сначала убил своего жреца и вырвался, а кто другой смог?

— Так он же Освободитель!

Теперь уже в их глазах светилось обожание. Ну, я их сейчас обломаю.

— Освободитель, как же. Шойна утверждает, что я и селян освободил. От жизни, — и рассказал им об инсинуациях Гончаров. Но это не я.

— Странно всё это, — вздохнул Граднир. — Ты не мог. Мы рождаемся с запретом причинять такое зло, если конечное благо не перевесит. Слушай, а ты не мог освободить какую-нибудь сущность… Точнее, Потерянного в Гнилой Плеши, и он как-то уцелел в бойне и за тобой сейчас тащится?

— И убивает всех, до кого дотянется? Сотнями?

— В том хранилище могло быть что угодно, — подхватил Орлин. — Они же обезумели. А кто-то, может, попал туда уже безумным. Вот и косит всех, кто встретится.

Тогда Ринхорт еще более мудр, чем я думал, раз по безлюдным местам шел. Я покачл головой:

— Если и идет кто-то, то не от Гнилой Плеши. Я еще от Нертаиля чувствую это… непонятное и гнусное. Думал — Гончаров.

— А в Лабиринте ты не мог подцепить кого-нибудь? Сейчас ты чувствуешь эту гнусь? — спросили они одновременно.

— Да. И очень близко, — я покосился на место, куда шлепнулся змеиный трупик. Его уже не было. Может, затонул. И тут тучка, затмившая было луну, отплыла, и я увидел, как дохлая змея стрелой чешет прочь по поверхности жижи. Ее полуотвалившийся хвост мотался из стороны в сторону. Что за дьявольщина! Через миг существо исчезло за стволом какого-то дерева. Может, показалось? Я потряс головой.

— А не пора ли нам перебраться отсюда на большую землю?

— Пора, — спохватился тигр и оглядел водные просторы затонувшей долины. Вода плескалась уже почти на версту во все стороны. — Ксантис, ты сказал — по реке подземной нас протащил? А тут болото!

— Так с нами оно и появилось, — невозмутимо ответил дарэйли земли. — Я реке выход дал наверх, еле закрыл потом. До сих пор сочится — сил совсем-то затворить не хватило.

— То-то я смотрю, — огляделся Граднир, — островок как тает.

Вода, действительно, подступала уже к ногам, а клочок земли съежился до размеров три на три сажени.

— Так мы же утонем!

— На вас не угодишь: то темно, то сыро, — обиделся Ксантис. — Неглубоко тут, доберемся. Это же не настоящее болото, не утянет. Так, сверху разлилось маленько…

— Маленько?! — Граднир сунулся в черную воду и ухнул с головой. Выбрался на островок и встряхнулся, обдав нас тучей ледяных брызг. — Ненавижу плавать!

— Смотрите, огни! — Граднир, обладавший ночным зрением, поднялся на дыбы, махнул лапой на юг. — Там большой отряд с факелами.

Неужели Гончары уже нашли нас? — приуныл я. Плохо. Теперь мы как на ладони, бери не хочу.

Тигр повел ушами, прислушался:

— Что-то многовато лошадей. Сколько там всадников, Ксантис?

— Под две сотни примерно, — отозвался земляной. — Бывало, и с большим отрядом дрались, но я иссяк.

— Быстро нагнал Сьент.

Ксантис возразил:

— Это не Верховный. Кто-то от Озерной обители идет. Тут, — топнул он ногой, — как раз дорога была, затопило. Она будет дальше между вон тех двух холмов.

Граднир с сомнением глянул вдаль, где на горизонте уже явственно различались яркие точки факелов, вздохнул.

— Если это гвардия Нертаиля, справимся. Райтэ тоже не беспомощен. Если Гончары… лучше бежать, пока не поздно.

— Орлин говорил, — вспомнил я, — что князя Доранта как раз две сотни сопровождало, а он Гончар.

— Неофит, но это не существенно, — поправил Граднир, опускаясь на четвереньки. Земли коснулись уже тигриные лапы, а голос приобрел невнятность — клыки мешали. — Жрецы с ним точно будут. Придется бежать быстро-быстро и далеко-далеко. Райтэ, карета подана. Стихия воды враждебна дракону, если он огненный, а не водяной. А ты у нас, к несчастью для мира, огненный. Ксантис, тебя подвезти вон до того бережка твоего рукотворного болотца или сам дойдешь? — он показал лапой на возвышенность, видневшуюся на юго-востоке в стороне от приближавшегося с юга отряда. — Спорим, сил не хватит?

Дарэйли земли криво усмехнулся и беззвучно провалился на месте. Только земля причмокнула, затягивая образовавшуюся дырку, откуда немедленно забил мутный ключ.

— Зар-р-раза земляная! — восхитился тигр. — Не мог не плюнуть напоследок! Ну, поехали, принц, попробуем этому ничтожному червю нос утереть!

Граднир преодолел версту вплавь довольно быстро, но Ксантис уже поджидал на берегу и потребовал, чтобы тигр, проигравший спор, и его тащил на хребте — мол, земляной последние силы потратил.

Пока они пререкались, я думал, что с дарэйли в Подлунном мире что-то не так. Мы этой ночью потеряли друзей, и шуточки казались неуместными. Какие могут быть шутки и соревнования, когда нужно спасать потерянных, планировать нападение или, на худой конец, выигрышную капитуляцию?

"Тьфу, Райтэ, как ты нуден, — проворчал внутренний голос. — Тоже мне, древний дракон… мудрость аж прет из всех щелей. Поплачь, авось полегчает! Если не можешь плакать — смейся. Помогает не сойти с ума". Как надоел мне этот голос совести! Я, похоже, давно уже сошел с того, чего и не было, если верить Ринхорту. Дьявол! Если бы я был уверен, что жрецы выполнят обещание оживить их! Но ведь знал же — это только крючок для меня.

Любой мой ход казался безнадежным. Стать Гончаром — это узнать тайны Сферикала, понять, как искоренить слуг Эйне из Подлунного мира раз и навсегда. Стать Гончаром — потерять друзей, которые меня проклянут, предать и погибшего брата, и вассалов, и самого себя.

Но и предложение, переданное через Шойну, наверняка — только уловка Сферикала. Может ли дарэйли быть Гончаром? Даже мысль об этой возможности казалась дикой.

Прежде, чем скрыться за поворотом, выводящим из низины, я оглянулся. Цепь княжеского отряда приблизилась и растеклась в стороны, огибая неожиданное водное препятствие. Одна клешня скоро до нас дотянется. Их скорость не удивила: Граднир устал, потому двигался медленно с двумя седоками на широкой мохнатой спине.

Но нашим шкурам грозила другая опасность, оказавшаяся куда ближе всех остальных, в полете стрелы.

Из-за возвышенности с лиственной рощицей, навстречу нам вынеслись всадники и оказались слишком близко — два жреца и шестеро дарэйли. Рассвело уже достаточно, чтобы разглядеть их одежды и нагрудные знаки.

— Верховный! — вздыбилась шерсть на загривке Граднира.

* * *

Пользуясь тем, что Гончары собрались на совет, а стража сосредоточилась на охране командного шатра и периметра лагеря, Щепка ползла к палатке, куда были доставлены окаменевшие дарэйли: померещилось, или нет, что один из занесенных сюда камней был точь-в-точь, как Ринхорт? Если это он, Ханна согласится на все, только бы Мариэт его оживила.

Она пробиралась между неподвижных огромных птиц — огромных, с коня, с чудовищными клювами и лошадиными гривами на головах и загривке. С этой стороны палатку не охраняли.

Странные птицы не шевелились, хотя их черные глаза были открыты и, казалось, наблюдали. Ханна уже слышала, что их парализовало укусом змеи, да и лапы их были связаны, но девушка все равно отчаянно боялась.

Не успела она проползти за полог, как тут же пожалела себя, как жалела последнюю неделю почти о каждом своем поступке. Почему-то с тех пор, как она отказалась ехать с черноглазым демоном-искусителем, каждый ее шаг приводил к плачевным последствиям. Злой рок какой-то. Наверняка, демон ее сглазил.

В палатке был кто-то живой.

— Ну же, Бенх! — послышался свистящий шепот. — Не прикидывайся дохлым, ты уже можешь шевелиться…

Щепка помертвела, узнав голос ненавистной змеи.

— Шойна, — сдавленно ответил кто-то змее. — Почему ты…

— Тс-с… дуй отсюда, пока жрецы о тебе не вспомнили. Им пока не до пленников.

— И принц здесь?

— Гуляет наш мальчик на свободе, — тихо рассмеялась змея. — Хотя бы Ксантис смог воспользоваться тем, что я не очень торопилась. А я уж и надеяться перестала. Вали давай. Ты не принес клятву принцу, и наиболее уязвим, поэтому Ллуф не стал обращать тебя в камень.

— Какая забота.

— Дурак неблагодарный. Камню-то уже не сбежать. Остальных, даже если оживят, то на цепь посадят, но рабами их уже не сделать. Мой тебе совет, бестолочь воздушная: найди принца и присягни ему… Подожди-ка, у нас тут проблема: одна мелкая вошь приползла. Сейчас я ее прищелкну.

"Убьет, мамочки!" — Щепка всхлипнула про себя, пытаясь выползти наружу. Но пояс по закону подлости за что-то зацепился, и, пока Ханна шарила рукой и дергала узел, надеясь развязать и освободиться, к ней метнулась длинная черная тень.

Рывок, и пояс лопнул, но сама Щепка омертвело повисла в крепкой руке воительницы. В тусклом свете, сочившемся сквозь ткань полога, сверкнули клыки. Шею обожгло адской болью, тут же расползшейся по телу холодным огнем.

— Какая удача! — второй раз мелькнули перед глазами клыки, уже окровавленные, и засветились в темноте красные глаза. — А я-то собиралась тебя поискать, но ты сама нашла свою смерть. Следишь, дрянь? Убью!

Ханна попыталась закричать, но из мгновенно опухшего горла вырвался невнятный хрип. Кто-то, спотыкаясь, шел к ним и тоже хрипел:

— Оставь ее, Шойна!

— Поторопись, Бенх, — бросила через плечо демоница. — Уходи, пока они все заняты.

— А ты?

— Я — опять рабыня. Но… хоть так жрецам подгажу. И присмотрю пока за этой вошью, чтобы не уползла, — рука дьявольской женщины разжалась, и Ханна рухнула, ударившись обо что-то твердое, как камень. — Осторожней, тля безмозглая! Тут дарэйли! Сломаешь его — я тебя на мелкие кусочки порежу.

Руки и ноги Ханны не двигались, а сердце колотилось, как бешеное. А еще смелой себя на миг посчитала, дуреха.

Тот, кого змеиха назвала Бенхом, почти не различимый в темноте, уточнил, где расположены постовые и выскользнул за полог. Подождав — не обнаружат ли беглеца? — но не услышав ни криков, ни шума, змея наклонилась к неподвижной девушке.

— Ну, что? Сразу или постепенно будешь умирать? Как же я ненавижу людей! И особенно, женщин. Даже такие рябые дуры, как ты, могут родить какого-нибудь ублюдка. Хотя… — Шойна села на живот лежавшей девушки, провела когтем по ее полураскрытым губам.

Беспомощную Ханну прошиб пот ужаса, когда дьяволица разрезала кинжалом шнуровку ее платья и прижала лезвие к соску груди. На коже выступили капельки крови. Шойна, нагнувшись, слизнула их раздвоенным языком.

— Вкусная девочка, — свистящий шепот защекотал шею жертвы. — У Ринхорта губа не дура, в тебе много жизненной силы, мне надолго хватит, на много ночей. Но я тороплюсь, детка. Ты тоже можешь дать мне часть своей души. Или всю сразу.

— З-зачем? — прохрипела несчастная селянка.

— Затем, чтобы мне жить. Проклятый Глир забрал у меня слишком много сил, мне надо восстановиться. Ты же ничего обо мне не знаешь. Я такой создана, но никто не спросил, хочу ли я быть такой! Никто!

Красные глаза змеи вспыхнули, она едва не задушила парализованную жертву, но через миг Шойна снова обрела человеческий вид, и почему-то это было еще страшнее для Ханны. Потому, наверное, что от человеческого существа ждешь человечности, но в дьяволице ее не было никогда.

Темная дарэйли зашипела, скаля клыки:

— Ты ненавидишь меня, человечица, я это чувствую. Ненавидь! Этим ты тоже даешь мне силу, потому что я — темная дарэйли, созданная разрушать. Мне не нужна любовь. Мне нужен твой страх, твоя ненависть — они разрушают твою душу быстрее, чем это делает мой яд. Хочешь убить меня? Ты можешь, знаешь? Полюби, и ты меня обессилишь. Полюби меня, Ханна!

Шойна впилась в ее губы, и у Щепки потемнело в глазах. Казалось, раздвоенный язык змеи вынимает из тела душу, высасывает, опустошает.

— Тебе нравится, я вижу, — прошептала Шойна. — Ты насквозь порочная подзаборная шлюшка, Ханна. Тебя тискал хозяин в углу, лапали солдаты, пользовали на сеновале конюхи. Тебе ли стесняться моих ласк? Со мной ты можешь не опасаться беременности, а после меня… — тварь подняла голову и беззвучно расхохоталась. — После меня, Ханна, тебе не грозит залететь ни от кого. И это спасет тебя, потому что иначе ты станешь просто глиной для Гончаров. Они убьют тебя, глупая девка. А я спасаю тебе жизнь. Что же ты не ценишь мою доброту, дура?

От того, что в это время вытворяла змеиха с ее парализованным телом, Ханне хотелось умереть от стыда и страха. А проклятое сердце захлестывали волны экстаза от прикосновений змеиного языка, от поцелуев, разрывающих кожу, и она почти не почувствовала боли, когда змея начала орудовать рукоятью кнута. Душа уходила из Ханны с каждым движением руки ненавистной Шойны, с каждым ее кровавым поцелуем.

— Что тут происходит? — долетел до ее сознания окрик.

Змеиха шарахнулась от жертвы, но тут же словно окаменела от приказа:

— Straуejn!

Глазам Ханны стало больно от света факела. А дальнейшее врезалось в память, как вспышка: в шатер вошли двое. Длинный, как жердь, жрец подскочил к застывшей Шойне, силившейся что-то сказать, размахнулся мечом, прокричав:

— Daie'jne Einne…

Его попытался остановить рыжеволосый иерарх:

— Не здесь, Глир! Здесь опасно!

Но сухощавый прошипел:

— Отойди! — и завершил заклинание: — Daer Einne baeresha auterrann el'grannh!

На последних словах ужас вытолкнул из горла змеиной дарэйли крик:

— Нет!

Но жрец вмиг снес голову Шойны. Она ударилась рядом с Ханной о массивную фигуру в каменных латах и отлетела. Срезанные косички рассыпались, черная кровь из шейного обрубка брызнула фонтаном, а все еще стоявшее столбом обезглавленное тело задергалось, пытаясь бежать, но споткнулось и упало на фигуру кого-то из окаменевших дарэйли. По груди Ханны хлестнула отделенная от головы черная косичка и соскользнула, как змея.

Рыжеволосый, державший факел, вскрикнул:

— Что ты наделал, Глир!

Иерарх сферы Логоса сделал вид, что опомнился, охнул с притворной жалостью:

— Ох, надо же! Верховный наверняка расстроится, что камни пострадали… Зови Мариэт, брат Ремес.

— Но…

— Тебе же передал Сьент перед уходом свою драгоценную дарэйли? Вот и заставь ее работать! Ханна — не рабыня, мы должны ее спасти.

— Но посмотри, что с остальными!

Шатер наполнялся чадом: над лежавшими на полу статуями дарэйли, облитыми змеиной кровью, поднимался едкий дымок.

— Тьфу, нашел о ком жалеть, — сплюнул Глир. — Беглые рабы умрут окончательно, только и всего. Зато рохля Сьент вынужден будет, наконец, убить принца. Ему уже нечем будет купить это дьявольское отродье.

Рыжеволосый, поколебавшись, призвал Мариэт. В ожидании дарэйли жизни они стояли над истекавшей кровью служанкой и оба пальцем не пошевелили, чтобы помочь ей. Зачем? Гончару не подобает пачкать рук о плоть мира, для этого есть рабы, созданные из той же грязи, одухотворенной богом Эйне по молитве жреца. Разве услышал бы Сущий молитвы, будь у его слуг грязные руки?

 

Глава 13

Вражеские кони оказались привычными к виду чудовищного тигра — увы, они не скинули седоков и не понеслись прочь, когда Граднир издал бешеный рев. Гончары, правда, на миг растерялись и драка началась не сразу.

Граднир повернул в сторону, к холму, но жрецы уже поняли, откуда в местных лесах взялся огромный тигр с двумя седоками. Ехавший впереди молодой, лет двадцати пяти, светловолосый Гончар — с кругом на груди, без камней, как у неофита, но не из черного, а из белого металла — резко натянул узду, подняв коня на дыбы, и выкинул вперед руку, прокричав:

— Strajn'ra vuar!

Тигр споткнулся, но тут же гигантским прыжком отлетел в сторону. Мы едва удержались на его спине.

— Arre Аigner! — следующая команда того же Гончара.

Вспышка. На месте, где только что были мы, уже вилась дымком внушительная яма, и земля в ней горела.

— Ё-моё! — содрогнулся Ксантис, сидевший позади. — С ним огненный Арр! Райтэ, вся надежда на тебя. Жги их!

Лучше бы он этого не говорил, потому что я растерялся, и следующую минуту, показавшейся вечностью, думал лишь о том, чтобы не упасть: Граднир метался из стороны в сторону, уворачиваясь от огненных вспышек.

Одна из молний ударила по моему мечу, вырвав и расплавив его.

Ксантис не мог сосредоточиться на ответном ударе. Почувствовав, что рука земляного дарэйли, державшая меня, разжалась, я оглянулся: он катился по придорожной траве.

Земля тут же содрогнулась, поползла в стороны, как трухлявая ткань. Двое дарэйли жрецов рухнули в образовавшуюся на ровном месте дыру. Осталось четверо против нас троих. Задние лапы Граднира тоже провалились, он рванулся вперед, и я, не удержавшись, слетел на край ямы.

— Держись! — долетел голос Ксантиса.

Земля вокруг него свивалась воронкой, словно почва стала жидкой.

Вокруг все мельтешило, разносились крики, команды. Всадников стало гораздо больше — это подоспел княжеский авангард. Но сцепились они почему-то не с нами, а с двумя жрецами, отбегавшими от воронки. Двое дарэйли, атаковавшие льдом и пламенем, развернулись к ним, чтобы поскорей разделаться с нежданными врагами и взяться за нас. Поднялись клубы пара, отряд князя рассыпался, ловко уходя от ударов.

Я не успел порадоваться разладу среди Гончаров: мои плечи захлестнула петля — невидимая, но стальной твердости. Казалось, что меня держал сам воздух, затвердевший как лед. Это что-то новенькое. Знать бы, с чем мы столкнулись. С какими дарэйли.

А петля, между тем, тянула мое разом продрогшее тело к Верховному Гончару — и знака никакого не надо, чтобы понять, кто он. Одни его глаза чего стоят — таким взглядом можно резать сталь и скалы похлеще клинка Ллуфа.

Двое дарэйли стояли за его спиной, положив ему ладони на плечи. Их развернутые крылья силы — алое и белоснежное — казались крыльями самого Сьента. Я содрогнулся, поняв, что не могу ничего сделать — ноги шли к ним сами.

— Р-рви связь, Райтэ!!! Р-р-рауу, голову им руби, князь! — первый рев Граднира был адресован мне, а второй — седому всаднику, наседавшему на одного из дарэйли второго жреца. Тот походил на дикобраза с гребнем из толстенных игл и отмахивался длиннющими когтями, которым позавидовал бы и Граднир. Впрочем, меч человека вскоре аккуратно постриг когти дарэйли, а по вялости контратак можно было догадаться, что Гончары приказали не трогать князя.

Рви связь. Как?

Сьент улыбался, но по его лбу тек пот, а жилы вздулись от напряжения. Он тянул меня к себе, как рыбу. Рыбак, Тьма его подери.

Меч, мне нужен меч.

Я вспомнил слова призыва металла, ощущение клинка в руке. Желание взять оружие было таким отчаянным, что… осуществилось. Ринхорт не зря вбивал в меня учение. Но то, что появилось в руке, удивило: сталь багровела, как раскаленная, хотя ладонь не чувствовала жара.

Взмах — и державшая меня петля лопнула.

Отдача сбросила меня в трещину. Извернувшись в воздухе, я зацепился за торчавший над обрывом корень. Сухая земля крошилась и расползалась под моим весом. Ноги нашарили какой-то уступ. Рывок — я выскочил из ямы. Но ко мне и тигру, уже лежавшему без движения, тянулись десятки ледяных щупальцев, а над нашими головами начал формироваться странный решетчатый купол из световых прутьев.

— Подчинись мне, Райтегор! — влетел в уши властный голос то ли давно сгнившего в гробу Ионта, то ли Верховного жреца.

— Отойди, Сьент! — прогремел еще один голос. Кричал старик. — Он — мой!

— Он тебе не по зубам, князь, — ответил Верховный неожиданно весело, словно происходящее его лишь забавляло.

"Весело тебе, гад?!" — рассвирепел я, поднимаясь на ноги. Точнее, меня что-то подняло, и не за шкирку, а словно чья-то рука зацепила сердце в кулак и потянула из тела.

Крыло! Сразу вокруг потемнело: оно было… большое. Очень большое.

Я чувствовал между лопаток толчки от рвущейся в мир силы, а в душе — какое-то злое, предвкушающее торжество. Боковым зрением увидел у левого плеча струящийся мрак, прочерченный двумя серебристо-серыми сполохами, и алеющие кончики перьев. Ничего, симпатично даже.

Внезапно на поле боя стало тихо: замер звон мечей, стихли крики раненых. Только вдалеке слышалось истеричное лошадиное ржание: это разбегались кони погибших.

Я медленно огляделся, удивляясь, почему все — и друзья, и враги — разом побледнели и уставились на меня, словно только что заметили?

Со зрением что-то случилось. Войско Доранта вдруг резко поредело: половина людей выглядела, как бледные полупрозрачные тени, сидевшие на призрачных конях. Фигура князя — то, что это был он, я понял по мерцавшему золотом ободу на неприкрытых шлемом седых волосах — казалась размытой, как и облики уцелевших дарэйли.

Верховный Гончар, только что стоявший перед Дорантом, совсем куда-то пропал. А, вот и он: на его месте я заметил какое-то белесое пятно, очертаниями напоминавшее человека в жреческой мантии.

Пятно шевельнулось: высший иерарх медленно, как во сне, направился ко мне, перешагивая через трупы. Мертвые тела видны были хорошо, но при движении жреца от них отлетали облачки всех оттенков от серого к черному и тянулись за ним.

Мне до жути захотелось поглотить их, вобрать в себя. Даже рука с мечом дернулась — принять исходившую из мертвых силу. Левая. В ней теперь было странное, кривое и зазубренное орудие — помесь меча с серпом, и цвет у него был тоже непонятный: мглистый, как клочок черного тумана. Такое оружие носили высшие маги — линнери. А ведь я его не призывал.

Направив острие кривого меча на ясно различимую фигуру позади Верховного, — это был второй жрец, — я приказал подойти:

— Indhar're!

Сьент вздрогнул, оглянулся на брата по вере. Тот упал на колени, его затрясло от ужаса:

— Нет! Я… я не хочу!

— Дай мне свой знак, Гончар, — потребовал я, надеясь, что пройдет тот же номер, как с Вроном и Авьелом.

Верховный, остановившийся саженях в двух, вмешался:

— Ты не имеешь права требовать его себе, Райтегор. Ты не жрец.

— Я жнец, — усмехнулся я, поднимая кривой меч.

Какое бестолковое крыло! Я лишь расправил сведенные внезапной судорогой плечи, а меня потащило в сторону, крыло вздыбилось саженей этак на пять, смело Верховного и смахнуло световые прутья купола, опущенного на Ксантиса и Граднира. Решетка рассыпалась искрами.

Оба моих друга кубарем влетели в гущу княжеского отряда, донесся рык Граднира:

— Отец наш Сущий, свобода!

Ряды всадников сомкнулись, и я не видел, что происходило с моими друзьями. Надо было подумать о жрецах. Пока Верховный поднимался, я понял, что надо делать: нити, связавшие Гончаров и их рабов, были ясно видны, и надо было только отсечь их.

Легко сказать. Два дарэйли Сьента не отходили от хозяина, и уже снова положили ему ладони на плечи, готовя новое нападение. А вот второй жрец был далеко от своих, и я направил кривой меч на идущие к нему нити и взмахнул. Мимо. Крыло за спиной судорожно дернулось, подняв меня на сажень над землей и швырнув между жрецом и его дарэйли.

Удар в грудь. Что-то затрещало. Кажется, мои кости: кто-то метнул в меня ледяную глыбу. Я успел заслониться огненным мечом. От глыбы остались не успевшие испариться осколки. По израненным ими рукам потекла кровь.

Верховный швырнул светящуюся сеть. Она опускалась надо мной шатром, рассекая в клочья всех, с кем соприкоснулись ее концы. Тошнотворно запахло горелой плотью.

Подняв над головой оба меча, я скрестил их — раскаленный, дышащий огнем клинок в правой руке и мглистый полусерп в левой. Длинное крыло защитным коконом свернулось вокруг меня, и когда сеть коснулась мечей, по ней пошли молнии, да и гром раздался изрядный — я чуть не оглох.

Клочки сети опустились наземь: в ловушке образовалась внушительная дырка по центру. От огненного меча осталась бесполезная рукоять в руке. Пришлось бросить. Целил я в "ледяного" и почти попал: рукоять чиркнула по его плечу, от которого взвилось облачко пара. Но дарэйли живучи, тут нечего обольщаться.

— Я и тебе не по зубам, Сьент, — усмехнулся я, развернув крыло. Зрение почти пришло в норму. Бледное пятно, каким я недавно видел Верховного, потемнело и вполне походило на человека.

На поле боя опять стало тихо: князь Дорант остановил своих, ожидая развития событий. Похоже, убийство жрецов не было его целью. Значит, я был прав в своих подозрениях: он просто хотел захватить меня. Зачем ему-то я сдался?

Ситуация патовая: никто ко мне не мог приблизиться. Сами жрецы боялись сети, окружавшей меня саженей на десять. Нацеленные на меня острия стрел поблескивали в лучах восходящего солнца. Да и у Гончаров еще четверо дарэйли со своими сюрпризами. Но никто ничего не предпринимал: я нужен им всем живым, нетрудно догадаться.

— Арр, Парк, уберите сеть, — спокойно приказал Верховный.

— Невозможно, господин, — развел руки рыжеватый дарэйли.

Второй тоже отрицательно качнул каштановой головой:

— Она нам уже не подчиняется.

Брови Сьента удивленно взлетели, но он быстро оправился.

— Принц Райтегор Ардонский, — обратился он ко мне со всей официальностью. — Прошу выслушать меня. Мы все немного погорячились от неожиданности, но драка нам ни к чему. Все предложения, которые передала тебе дарэйли Шойна, остаются в силе. Мы предлагаем тебе стать одним из нас, Гончаром.

— Он лжет! — выкрикнул князь Дорант. — Не соглашайся, Райтегор!

Верховный чуть повернул к нему голову.

— По какому праву вы вмешиваетесь в наши переговоры с наследным принцем Ардонской империи, ваша светлость?

Старик, восседавший на гнедом жеребце, подъехал ближе, крепко сжимая внушительный меч:

— Нет уже давно той империи. И я вмешиваюсь по праву старшего родственника. Райтегор — сын моей дочери, княжны Сеаны Энеарелли, и мой внук.

Мне бы радоваться: дед во всеуслышание признал внука, но что-то мешало радости.

— Почему же вы хотите захватить меня в плен, князь, если я ваш внук? Или это такое проявление родственных чувств?

— Ты действительно хочешь это слышать? — старик властно выпрямился в седле. — Изволь. Я не знаю, могу ли назвать тебя внуком по праву крови, хотя формально это так. Но ты — дарэйли. Ты рожден рабом. И я хотел либо освободить тебя, либо, если не получилось бы, собственноручно убить, чтобы ты не позорил имя Энеарелли. Никто из нас никогда не будет рабом! Но сейчас я вижу, что заблуждался в отношении тебя, как ошибся, прокляв несчастную Сеану…

— Если ты знал о судьбе дочери, почему ты был с ее убийцами?

— Потому и узнал. И я был неофитом, а не жрецом. И стал им, чтобы помешать изловить тебя, Райтэ. Тебе предложили стать Гончаром. Так вот, лучше быть рабом, чем одним из этих подлых убийц женщин и детей. И еще я слышал, что дарэйли не могут стать Гончарами. Тебя заманивают в западню. Знай это, когда будешь принимать решение.

Он покосился на улыбавшегося Верховного. Тот не стал возражать. И вообще, мне казалось, что происходившее мало его беспокоило. Зато его показное равнодушие заставляло меня сильно нервничать. Что у Сьента на уме?

— Я это знаю, — ответил я князю. — Где мои друзья?

— Они живы.

Князь махнул рукой в перчатке, ряды всадников расступились, и я увидел израненных, но живых Граднира и Ксантиса. Тигрище оскалился и подмигнул, шевельнув при этом хвостом так, что лошадь находившегося рядом рыцаря повалилась вместе с седоком, как подрубленная. Граднир виновато поджал хвост, подцепил когтем рыцаря, не успевшего высвободить ноги из стремян, и поднял вместе с кобылой. Ксантис задорно засмеялся.

Они неисправимы, эти дарэйли! — скрипнул я зубами. Они находят повод потешаться даже на поле боя, находясь, в сущности, в плену у врагов. "Зачем же я понадобился князю?" — мучила меня мысль. Я спросил:

— Надеюсь, они не пленники?

— Пока нет, — старик пожал плечами. — Это зависит от тебя. Если ты примешь предложение Сферикала, то хотя бы эти двое не будут рабами.

— Вряд ли ты их удержишь. Они мои вассалы.

На непроницаемом лице старика не отразилось удивления, но он удовлетворенно кивнул.

— Хорошо. Если тебе уже сейчас доверяют свои жизни по доброй воле, ты будешь достойным наследником короны князей Энеарелли.

— А как же твой сын и мой дядя? У тебя уже есть наследник.

Только на самом дне холодных стариковских глаз плеснула застарелая боль, когда он признался:

— Увы, Единый не был к нему милосерден. Он безумен, и потому не может унаследовать титул князя. Если ты выдержишь испытание, то я назову наследником тебя, как последнего мужчину в роду Энеарелли, способного отвечать за себя и присягнувших тебе людей и… — он покосился на моих друзей, — и не совсем людей.

— Какое испытание?

Дорант поднял полуторный меч. От него веяло древностью. Украшенное золотыми рунами лезвие имело форму вытянутого ромбовидного лепестка, резко расширяясь от гарды и сужаясь к клиновидному острию. Таким можно и разрубить кольчугу в рукопашной, и проколоть на скаку тяжелые латы.

— Это меч Иллинир, хранитель династии, — сказал старик. — Он создан одним из Энеарелли и не может причинить вреда нашей крови. Смотри.

Он отдал клинок одному из своих рыцарей в синем плаще поверх лат, стянул перчатку с руки, отстегнул налокотник и, вытянув ладонь, приказал:

— Руби!

Тот махнул мечом и со всей силы опустил на беззащитную руку старика. И тут же рыцаря словно вырвала из седла невидимая рука: меч отлетел, потянув за собой воина. Тот ударился оземь, и его спасло только то, что клинок упал сверху плашмя, оставив в латах внушительную вмятину.

Дорант, пару мгновений продержав перед собой вытянутую руку, дабы все убедились, что она цела и невредима, и лишь потом спешился, подобрал меч и вложил в ножны.

— Готов ли ты пройти испытание, Райтегор?

Предупреждающий рык Граднира и крик Ксантиса — "Не соглашайся, это ловушка!" — опоздали. Я кивнул:

— Готов.

Верховный с возраставшим любопытством наблюдал за происходящим и приказал дернувшемуся было второму жрецу не вмешиваться.

Я прошел по сети, оставляя рваные дыры следов — она таяла под подошвой, как снег под утюгом, наполненным раскаленными углями.

Князь огляделся — что тут уцелело после бурной встречи трех враждебных сторон? — и, взмахом меча снеся уцелевшее деревце, показал на пенек.

— Ты мне будешь руку рубить или голову? — озаботился я.

— По правилам, рубят голову. Тот, кто претендует на корону князей Энеарелли, должен поплатиться головой, если его притязания не подтвердятся его кровью.

А солнце светило так ласково, как мамины глаза когда-то. Распуганные утренним грохотом и землетрясением птицы возвращались к насиженным гнездам, и где-то высоко-высоко пел жаворонок. Жизнь была так прекрасна, что даже воспоминание о Шойне ее не омрачало.

Вот только брат… Кто отомстит жрецам за Дьята и всех остальных, невинно убитых?

"Ты дурак, Райтэ. Сам суешь башку в западню", — ворохнулся внутренний голос, как будто без него непонятно, что дурнее меня в двух мирах точно никого не найдется.

Верховный перестал улыбаться и весь подобрался, как рысь для прыжка. Двое дарэйли опять встали за его спиной и положили ладони ему на плечи. Что он задумал? Воспользуется тем, что нам с дедом, занятым выяснением родственных отношений, не до него и захватит обоих?

Взглядом приказав Градниру и Ксантису не вмешиваться, а последить лучше за Сьентом, я положил голову на импровизированную плаху. Будь, что будет.

Ловко меня поймал князь. Знает ведь от Гончаров, что нет во мне крови Энеарелли. Откуда, если княжна Сеана умерла в первую брачную ночь, и мы с братом — неизвестно чьи дети, непонятно какой пришедшей в наш мир сущности? И пусть зачавшее нас тело было телом Сеаны, но… имел ли я право на дух династии Энеарелли? А меч — он ведь не столько материальная, сколько духовная сущность, иначе как он еще до соприкосновения с плотью почувствует, чья кровь у претендента на имя хранимой им династии?

Но я знал, что поступаю правильно — так, как должен.

— Уверен ли ты, Райтегор, взявший себе древнее имя Энеарелли, в своем праве крови? — спросил князь, занося меч. — Еще не поздно отказаться, и я пощажу тебя, хотя должен убить за такую дерзость.

— Уверен, — выдохнул я.

— Если Иллинир признает тебя, ты — мой наследник, Райтегор. Если нет, да покарает тебя, посягнувшего на чужое имя, воля Единого.

Меч опустился.

Наверное.

Я ничего не почувствовал.

Зато грянули яростные, оглушительные крики. Я вскочил с колен. Тело князя, пронзенное мечом, падало навзничь, и я едва успел подхватить его, не дав коснуться земли. По рукам потекла кровь, смешиваясь с кровью из моих не успевших затянуться ран от осколков ледяной глыбы.

Из груди старика торчала рукоять Иллинира.

Как так? Этот меч не может посягнуть на кровь своего создателя! Не мог же старик лгать!

Люди князя окружали нас, крича и потрясая оружием. Граднир пятился, скалил клыки, не подпуская их.

Старик открыл глаза, прохрипел, пуская кровавые пузыри:

— Не он. Жрецы.

Сразу оставив меня в покое, один из рыцарей развернулся, показывая мечом на Гончаров. Те уже заняли круговую оборону, и по их предусмотрительной скорости стало ясно, что они готовы были к такому повороту, а значит, сами и спровоцировали. Но как они смогли?

Оставшийся с нами воин поднял забрало и я увидел морщинистое седобородое лицо. В карих глазах вассала стояли слезы. Он снял плащ, расстелил на земле и бережно уложил на него раненого. Меч, вошедший рядом с сердцем, он трогать не стал, как и я, сразу поняв, что это только ускорит кончину.

До нас долетели слова Верховного:

— Клянусь милостью Сущего, мы не замышляли зла князю!

Эта ложь вызвала такую ярость отряда, что люди забыли о могуществе слуг Эйне и ринулись скопом, но их встретила стена огня, и атака захлебнулась. Ксантис пытался забросать пламя землей, а мой вассал и так был на грани истощения, и я приказал ему отступить. Лучше подождать, когда "огненный" сам себя исчерпает.

— Отводи людей! — приказал я седобородому.

Рыцарь, стрельнув злыми глазами, не стал выяснять, по какому праву я тут распоряжаюсь, прокричал команду, и его люди отступили. Многие остались лежать — жрецы не подпускали атакующих, но я понимал: если бы они контратаковали всерьез, от княжеского отряда давно бы уже никого не осталось.

Почувствовав, что князь силится что-то сказать, я склонился к нему.

— Райтэ… — позвал умирающий.

— Я здесь, князь.

— Дай руку.

Твердая, заскорузлая ладонь чуть сжала мои пальцы, укладывая на окровавленную грудь.

— Я старый дурак… — прохрипел он. — Плевать, порченая у тебя кровь или нет… У тебя глаза Сеаны. Ты — Энеарелли. И я… признаю тебя. Будешь… князем… после меня. Ольхан, ты слышал.

Седобородый рыцарь кивнул:

— Слышал, ваша светлость. Я засвидетельствую перед Богом и миром.

— Меч… подменен. Найди.

Седобородый кивнул. Ясно, что подменен. И даже мне понятно, что у жрецов был только один миг для подмены: когда при показательном испытании меч выпал из рук того вассала в синем плаще и оказался на минуту-две без присмотра. И все-таки ловкость и быстрота подмены удивляла: и жрецы, и их рабы были в тот миг далеко. Кто-то из дарэйли обладает даром иллюзий, или в княжеском отряде есть предатель, тайный Гончар?

Стена огня стала ниже, в ней появились проплешины: дарэйли Сьента уставал.

Я выпрямился. В ладонях, перепачканных и моей, и кровью деда, уже ощущалась знакомая тяжесть мечей — огненного, воскресшего, как будто не таял, и мглистого.

Распустив крыло силы за спиной, словно мой личный стяг, я пошел на Гончаров, приказав Градниру и Ксантису прикрывать людей. Может, сейчас я превращусь в дракона? — мелькнула надежда и погасла. Дракон решительно не хотел вылазить.

Зато зрение опять начало шалить: в глазах стояло огненное марево, в котором растворилось большинство людей на поле боя, в том числе Верховный. Сфокусировав взгляд на ясно видимой черной фигуре второго Гончара, я увидел светящиеся жгуты, тянувшиеся от его рук к двум дарэйли.

Взлетел и опустился кривой меч. Вырвалось из горла рычание:

— Ar're'nner!

Нити лопнули, и концы их хлестнули по жрецу так, что разорвали его сердце. Вскрикнув, он упал лицом в жидкую грязь. Но радоваться не пришлось: через миг я заметил, что Верховный успел перехватить разорванные нити и привязать к себе. Этот миг промедления едва не погубил меня: один из дарэйли ударил огненной стрелой, целя в мою левую руку с мечом-серпом.

Взмах крыла, и стрела погасла, отдав силу двум серым сполохам, ослепительно засиявшим в мглистых перьях. Второй взмах, и с крыла сорвались две пылающих стрелы: одна — в горло Сьента, вторая — в грудь его огненного дарэйли. Но я с ужасом увидел, как исказился их полет, и обе вошли в жреческий знак на груди врага. Верховный, чуть покачнувшись, выпрямился и торжествующе улыбнулся:

— Я тоже не по зубам тебе, Райтегор!

— Зато моему мечу ты на один зуб, — процедил я, поднимая кривое оружие, подозрительно напоминавшее косу.

Самодовольная улыбочка слетела с губ Сьента, когда разошедшиеся от взмаха меча черные молнии начали срезать струны, тянувшиеся от рук жреца к его рабам. На этот раз я не забыл о заклинании освобождения.

Воздух завибрировал тяжелым, нутряным гулом. Дарэйли, вскрикнув, замерли. Когда прошел шок, двое освобожденных побежали в сторону, и к ним метнулся Граднир: еще натворят чего бывшие рабы, ошалевшие от свободы.

Но концы оборванных струн не причинили никакого вреда Верховному. Никакого! И через миг я оторопело наблюдал, как от двух его бывших рабов протянулись светящиеся жгуты к запястьям жреца и сами обвили их. Они добровольно отдавали себя ему. Только сейчас я понял, что имел в виду Ринхорт, когда говорил, что дарэйли сами могут не принять свободу.

Стало так горько, что я закричал:

— Вы же свободны! Что заставляет вас быть рабами?

Огненный покачал головой и крикнул в ответ:

— Потом поймешь, маленький глупец! На том свете.

Он обрушил на меня поток пламени, и я едва успел обвернуться крылом и отскочить от линии атаки. Какое там отвести удар! Я скорее почуял нутром, нежели осознал: такую силу моему жалкому крылышку не проглотить целиком и сразу. Вот по частям бы…

Как по заказу, пламя расщепилось на несколько щупалец, и в следующую минуту было очень весело. Огненные пальцы пытались ухватить меня, как пятернёй букашку. А если к огненному присоединится второй дарэйли? Или ему не до меня, сдерживает остальных? Краем глаза я видел, что лучники тщетно посылают в жреца стрелы, сгоравшие на полпути к цели.

Когда мне надоело прыгать зайчиком и уворачиваться, я завопил:

— Граднир, Ксантис! Хватит глазеть!

Землю, наконец, тряхнуло. Сьент ухнул в образовавшуюся ямину вместе с дарэйли.

— Окружай! — донесся голос Ольхана. — Готовь копья! Лучники, стреляй!

Мы не успели. Из ямы взвился огненный частокол, сожравший пущенные стрелы и копья. Пыхнуло жаром, и обезумевшие кони подскакавших слишком близко всадников взвились на дыбы, скидывая седоков прямо в огненное марево. Раздались крики боли.

Отряд снова отступил на безопасное расстояние.

— Да завали ты его, Ксантис! — рыкнул Граднир.

— Не могу, дарэйли форм не дает, зараза!

На мой вопросительный взгляд "земляной" пояснил коротко:

— Парк — светлый, он воссоздает форму поверхности, не успеваю разрушать.

Если вспомнить световой решетчатый купол, то напрашивался вывод что, дарэйли форм способен воздействовать на все стихии. Над этой загадкой потом подумаю, — решил я. О сфере Логоса надо узнать как можно больше. Жаль, что я упустил время, когда рядом был Тион.

Я бросился к телу деда. Он был еще жив, хотя любой человек по всем моим представлениям о таких ранах, давно должен был умереть: меч вошел рядом с сердцем. Не любой, значит. Едва вздымалась его грудь, пузырилась розовая пена у рта, но кровь почти перестала сочиться. Вокруг меча она почему-то запеклась. Может быть, причина такой живучести в том, что дед был неофитом десять лет, и его тело подверглось воздействию дарэйли? Жрецы живучи.

— Мы можем помочь князю, еще не поздно! — крикнул Верховный. — Я призову дарэйли жизни, он будет спасен!

Седобородый рыцарь не выдержал, выпрямился и зычно спросил:

— На каких условиях, Гончар?

— Принц Райтегор станет моим учеником. Если он поклянется, мы освободим и его вассалов.

— Согласен! — не раздумывая, крикнул я. Потому что, задумайся на миг, то не решусь. Не смогу.

Старик захрипел:

— Нет, Райтэ! Не верь!

Ольхан, вскинув на меня изумленный взгляд, тоже вмешался:

— Где гарантия, что он не приведет сюда весь Сферикал?

Сьент услышал и ответил:

— Я останусь у вас заложником. А за Мариэт отправятся дарэйли Арр и Парк.

— Ты останешься один? — не поверил Ольхан.

Заметив, что огонь вокруг ямы стал совсем слабым, я понял, что Сьент преследует сразу две цели: и пытается заполучить меня, и хочет спасти своего дарэйли. Еще немного, и его Арр умрет от истощения. "У тебя очень умный и хитрый враг, Райтэ", — признал я.

— Тогда торопись, Гончар, — громко сказал я, пока мои друзья не вмешались в переговоры. — Я даю слово стать твоим учеником, как только ты выполнишь обещанное.

Огонь резко погас, а над провалом взвилась крылатая трехглавая фигура.

Я не сразу осознал, что именно вижу: глаза вдруг заслезились от яркого солнца.

Двое дарэйли, обняв жреца, поднялись вместе, слаженно взмахивая крыльями силы. Два крыла на троих. Они взлетели, как единое существо. Это было так прекрасно, что я затаил дыхание.

Опустив хозяина в сажени от провала, дарэйли на минуту положили ладони друг другу на плечи и коснулись лбами. И такой сосредоточенной в кулак мощью вдруг повеяло от их фигур и трепещущих крыльев, что у меня заныло сердце. Потом они расцепили руки, свистнули, призывая разбежавшихся коней, и ускакали.

Осталось ждать. И на всякий случай, если Верховный обманул и отправил своих за подмогой, готовиться к смерти. Но я должен попытаться спасти деда.

Князя окружили приближенные, Граднир и десятка два рыцарей взяли на себя охрану Сьента, а Ксантис пришел капать мне на мозги.

— Надеюсь, ты понимаешь, что натворил? — мрачно спросил "земляной", словно на самом деле сильно сомневался в моем рассудке.

Я кивнул и тут же отвлек от своей больной мозоли:

— Почему они не захотели свободы?

— Ты видел, как они летели? Как одна душа. Потому и не захотели, — сокрушенно, но с ноткой зависти ответил он.

— Они дарэйлины?

— Нет. У Сьента все такие. Они любят его не как хозяина, а как друга.

— Он же Гончар! — я искренне не понимал, что в нем особенного, в этом ненавистном жреце. — Как можно любить Гончара?!

Ксантис опустил взгляд и вздохнул.

— Не знаю, поймешь ли ты… Легко рвать гнилое, но невозможно — истинное. Жреца, если это истинный Гончар, а не одно название, связывают с его творениями узы прочнее и родительских, и любовных, и всех известных вместе взятых. Его дарэйли — часть творца, часть его души. Неотъемлемая часть. А Сьент — настоящий Гончар. По крайней мере, в этом убеждены его дарэйли.

— Но, если верить слухам, он не их создатель.

— Он их вернул, это не меньше. Никто из них не променяет единство с ним и друг с другом на пустую свободу и одиночество. Для них это все равно, что лишиться души.

— Почему я узнаю об этом только сейчас?

— Ты не спрашивал, — пожал он плечами.

 

Глава 14

Люди работали быстро и сосредоточенно: все понимали, что передышка может оказаться недолгой. Перевязывали раненых, осматривали оружие, относили погибших к яме.

Воспользовавшись, что наше внимание отвлечено, Сьент спокойно, не обращая внимания на искаженные злостью лица окруживших его людей с пиками и обнаженными мечами и следовавшего по пятам Граднира в звериной ипостаси, подошел к князю и заявил, что ему необходимо осмотреть его раны. Ольхан, выставив меч, встал перед ним, но умирающий прохрипел:

— Пусти его.

Увидев, что кровь уже не течет, Гончар удивленно вскинул бровь, коснулся кончиками пальцев запекшихся кровяных бугорков вокруг клинка.

— Я не должен был допустить этого, ваша светлость.

Князь промолчал, с трудом дыша.

"Либо у Гончаров совсем нет совести, вот ни на волос, либо он — лицедей, каких поискать", — подумал я. Был еще третий вариант: поверить, что Верховный действительно не виновен. Тогда кто?

Сьент пытливо посмотрел на меня, словно полоснул по глазам:

— Если меч не трогать, князь продержится до прихода Мариэт. Но так остановить кровь мог только дарэйли. Либо это сказался остаток дарованных князю сил, либо это сделал ты… Ты не дракон, Райтегор. Сегодня я узнал твою сущность. Твои мечи, твое крыло силы говорят об этом однозначно. А это, — он показал на рану деда, — стало последним доказательством.

— Ну и подавись, — тихо выдохнул я. Не выспрашивать же его сейчас, умоляя открыть и мне, злосчастному, эту тайну, хотя первый порыв был именно таким. Обидно, когда кто-то знает обо мне больше, нежели я сам. — Но я не убивал тех, чьи смерти ты мне приписываешь. Ни Потерянных, ни простых людей. Только жрецов.

— Кто их убил, если не ты?

Я промолчал. Ну не знаю я. Не знаю! Но узнаю когда-нибудь. Вот в этом я был уверен.

— Мне интересно: ты ведаешь, что творишь? — Сьент, помедлил, словно ждал откровений, но не получил и отошел в том же грозном сопровождении.

Ресницы Доранта дрогнули, он открыл мутные от боли глаза:

— Оль-хан…

— Тут я, тут, — встрепенулся седобородый, разрывавшийся между долгом быть с князем и следить за врагом.

— Собери живых. Не будем ждать Гончаров.

Он прикрыл глаза. Я подумал, что он умер, но веки старика снова поднялись, и князь почти без хрипа, на одном выдохе произнес:

— Жаль, поздно свиделись, внук. Ты мне понравился. Крылатый… вот ведь как бывает…

— Однокрылый, — горько признался я.

— Отрастишь еще… — успокоил он, вышибив всего двумя словами слезы из моих глаз. Он, умирая, утешал! Человек — меня, демона по сути!

"Так чей же дух сильнее?" — вдруг оглушила мысль.

Пока рыцарь Ольхан собирал отряд, я поговорил с двумя новыми дарэйли, оставшимися с нами. По их словам, подменить меч мог один из рабов Сьента: Парк, дарэйли круга форм. Но оба единодушно утверждали, что Сьент на такую подлость не пошел бы. Более того, именно Верховный приказывал не причинять вреда князю Доранту. И никто из них не заметил в княжеском отряде ни еще одного Гончара, ни неизвестного дарэйли. Оставалось поискать самому, если предатель не сбежал под шумок.

Дарэйли отошли к самой первой расщелине, созданной Ксантисом и поглотившей их товарищей, и бросали угрюмые взгляды на "земляного". Ксантис, пробормотав, что вот знал бы, как обернется, не стал бы врагов так глубоко закапывать, побрел к ним. Его самого шатало от перенапряжения и я, вспомнив слова Ринхорта, что исчерпавший силу дарэйли умирает, поспешил за ним:

— Подожди, Ксантис! А как возможно передать силу от одного дарэйли другому?

— Только через жреца. Он проводник.

— Но вы же кладете друг другу ладони на плечи, объединяя силы! И близнецы гасят силу друг друга. И две стороны одной силы тоже гасят, если становятся дарэйлинами. Значит, передаете.

Он задумался.

— Действительно. Но я никогда сознательно не забирал силу другого. Только разрушал, бывало, но за счет своей силы и разрушал.

Граднир, которому явно понравилась идея, пресек сомнения:

— Так. Ксантис, дай мне передние лапы. Райтэ, отойди, тобой рисковать не будем.

Оба моих друга сели наземь, их ладони легли на плечи друг друга, и я заметил удивительную вещь: через несколько минут сосредоточенного молчания оба словно посвежели, а у Граднира морда начала лосниться, как после удачной охоты. Он едва не мурлыкал, а хвост аж завибрировал от избытка сил, и я испугался, что он выкачал Ксантиса полностью. Но земляной встряхнулся и легко вскочил на ноги, не менее довольный.

Посмотреть, как они будут вытаскивать бывших врагов, наверняка провалившихся в преисподнюю, мне помешал Ольхан, отрапортовавший, что люди собраны и готовы к церемонии.

Из двух сотен отряда в живых осталось едва ли две трети.

— Может, все обойдется, Дорант? — уловил я дрогнувший голос Ольхана, говорившего с князем. — Он же…

— Пусть… Так надо… — свистящим шепотом ответил раненый. — Так будет лучше.

При полной тишине князь Дорант Энеарелли отрекся от княжеской короны и передал ее мне вместе со всеми владениями и имуществом. Условно. Сама корона осталась в замковой сокровищнице. Обошлись передачей фамильного перстня с гербом. Ольхан осторожно снял его с руки князя и вложил ему в ладонь. Старик переложил драгоценность в мою.

— Владей, внук, — слабо улыбнулся он. — Не посрами…

— Не посрамлю.

Я надел окровавленный перстень. Было в этом что-то жутковатое. Но не из-за испачканного княжеской кровью золота стало чертовски горько на душе. Разве так я мечтал получить признание деда? Разве такой ценой?

О чем я поклялся в тот момент, никто не услышал. Даже Единый, если он есть.

Князь настоял на немедленной присяге, и с ним никто не стал спорить. Я распустил крыло туманным плащом: пусть привыкают, все равно его уже все видели. Да и с выпущенным крылом силы мне легче обнаружить убийцу.

В первую очередь я искал молодого рыцаря со смазливым оруженосцем. Если меч подменил тайный Гончар, без дарэйли не обошлось, а все они (кроме меня) отличались красотой. Такие нашлись, даже пять пар. Их я оставил на конец церемонии принятия вассальных клятв, не желая омрачать ее кровью в самом начале.

Ольхан исполнил обещание, данное умирающему другу: первым принес вассальную клятву, показав пример остальным, взиравшим на меня с неприкрытым недоверием и даже неприязнью. Ведь право моей крови не было подтверждено "Хранителем династии".

— Займи то место, какое сочтешь подобающим для себя, — сказал я Ольхану, вручив ему клинок.

Помедлив мгновенье, рыцарь встал по правую руку.

— Я знал, что могу доверить тебе спину, — сказал я вполоборота. Что ж, один бой я почти выиграл.

— Я оправдаю доверие, князь Райтегор, — сухо ответил он, склонив голову.

Один за другим передо мной вставали на колено воины — и седобородые, и совсем юные — вручали мне свое оружие и произносили слова присяги, а я дважды касался их плеч двумя мечами: их собственным и своим, искривленным. И это было вопиющим нарушением ритуала. Достаточно было одного меча, который я возвращал бы владельцу. Но я настоял. Пусть еще скажут спасибо, что в левой руке у меня был не огненный клинок.

Князь, поднятый на возвышение из веток, укрытых плащами, был нам молчаливым свидетелем.

Кривой меч ожил задолго до конца церемонии — когда передо мной опустился на колено полноватый рыцарь в летах. Ольхан представил его как барона Антила. Его довольно щуплый оруженосец с некрасивым рябым лицом подал ему клинок без ножен, и отсутствие ножен само по себе насторожило, даже если бы мое оружие молчало. Я же не знал, как мой полусерп поведет себя, и настоял на его участии в ритуале только по наитию.

Рукоять полусерпа резко похолодела, а лезвие покрыла легкая изморось. Мне не дали долго удивляться. Барон, взяв свой ничем не примечательный добротный клинок, вместо того, чтобы протянуть его мне двумя руками, перехватил рукоять ладонью и, вскочив, замахнулся:

— Умри, самозванец!

Предупрежденный мечом, я был настороже и легко отвел удар. Но у врага был в запасе кинжал, и неожиданный выпад второй рукой достал бы меня. Откуда перед острием возникла серебряная пластина с мраморной изнанкой — понятия не имею. Камень треснул и в трещину выглянул расплющенный, подозрительно зеленый кончик острия, наверняка смазанный ядом.

Ольхан взревел, обнажив свой клинок, и бросился вперед, но я уже отводил второй удар меча, зацепив его у гарды зазубриной, а моя нога пнула врага в грудь.

Барон Антил, всхрапнув от удара, отлетел, его застрявший меч вырвался из руки, сверкнул в воздухе, опускаясь на князя. И… не коснулся его — скользнув по косой, как по невидимому куполу, лег по правую руку.

К поверженному предателю рванули со всех сторон. Рябой оруженосец, пропустив Ольхана, занес длинный кинжал. Я прыгнул, метнув кривой меч. К счастью, и кинжал, и слишком поздно замеченная мной черная нить, тянувшаяся от рябого слуги к рыцарю, находились на одной линии удара, и серп снес и то, и другое. Раб упал и задергался, задыхаясь: конец нити ударил по нему, обвив горло. Что происходило с его хозяином, я не видел: его заслонили спины рыцарей.

Граднир гигантским прыжком перелетел через мою голову и опустился на грудь рябого дарэйли, прижав его к земле.

— Не дергайся, я помогу, — посоветовал я, пытаясь освободить шею чужого дарэйли от захлестнувшей петли.

— Должен быть еще один дарэйли, — сказал я наблюдавшему издали Ксантису. — Скорее всего, из сферы металла. Кто-то должен был развернуть меч в замахе и вонзить его в князя. Займись.

Он кивнул и замер, прислушиваясь. Что можно услышать при таком шуме?

— Неподалеку один конь галопом движется на запад, — сказал он через минуту. — Есть ли при нем всадник — непонятно.

— Сбей коня, и узнаешь, — подсказал Граднир.

Карие глаза Ксантиса на миг словно опрокинулись, потом он усмехнулся и кивнул мне:

— Есть. Дарэйли металла, как ты и говорил. Ох, и барахтается же, зараза!

— Его можно вернуть?

— Попытаюсь. Похоже, он не освобожден, — и "земляной" отправился ловить сбежавшего чужака с группой всадников, уже присягнувших мне на верность.

Подбежав, седобородый Ольхан доложил:

— Покушавшийся на вашу жизнь мертв. Не мы его убили, к сожалению, он уже сдох. Но это… это не барон Антил!

Ну, точно этот рябой оруженосец, корчившийся под тигриной лапой — дарэйли иллюзий! Кто еще мог подменить лики?

— Спасибо, Ольхан, — ответил я, порадовавшись, что уже успел размотать невидимую нить с шеи пойманного, и меня не заподозрят в сумасшествии. Безумный демон куда хуже просто демона в глазах людей. — Его слуга жив и, думаю, все нам объяснит. А меч Иллинир ты найдешь рядом с князем Дорантом. Ведь найдет? — подмигнул я оруженосцу.

Он потер шею, пожал плечами, но вдруг весело сверкнул карими глазами и сказал звонким девичьим голоском:

— Найдет, ваша светлость. Только пусть Граднир уберет с меня лапу, а то, ишь, устроился на моей груди. Еще раздавит невзначай. Могу я принести тебе такую же вассальную клятву, как твои дарэйли, князь Райтегор?

Тигрище шарахнулся как ошпаренный: в процессе этой короткой речи лицо оруженосца разглаживалось, обретало приятный цвет южного загара и чарующую красоту.

Так в нашем воинстве появилась первая ласточка из Западного Сферикала — Анабель, дарэйли круга иллюзий из сферы Логоса, настоящее чудо во всех отношениях, начиная от жгучих глаз и грациозной фигуры, заканчивая ее удивительным искусством: морочить целую армию, князя и даже Гончаров!

Я почти влюбился в нее с первого взгляда. Полчаса точно был влюблен. И даже тот факт, что охотилась она со своим жрецом именно за моей головой, надеясь, и не напрасно, что князь Дорант когда-нибудь встретится с внуком, ничуть не омрачил впечатления. Но спросил все же:

— Зачем западным Гончарам моя голова?

Девушка пожала плечами:

— Если Востоку ты нужен живым, значит, Западу нужен мертвым, только и всего. Наш соглядатай сказал, что Сьент хочет получить от тебя ключ к Вратам.

— А он у меня есть? — удивился я и обернулся на стоявшего в отдалении Верховного.

Сьент, бледный, как смерть, попросил разговора с девушкой, и я оставил их под присмотром Граднира. До меня долетело имя: иерарх Глир.

Едва закончилась церемония принесения присяги людей, прошедшая стремительно после выявления предателя и возвращения Иллинира, князь передал мне семейную реликвию. Для меня нашли пояс, пристегнули ножны, и, когда своей очереди дождались дарэйли, то их клятву принимал Иллинир. Почему-то это казалось правильным.

Дарэйли теперь стало семеро: ушедшие под землю были извлечены в целости, а сохранность к ним быстро вернулась. С нашей-то регенерацией тканей.

Ощутив в ладони рукоять Иллинира, я понял, что это мой меч. Словно его ковали именно для моей руки, и только я должен им владеть. Колдовское чувство, потустороннее, как сам меч. Как дед сумел расстаться с ним? А вот дарэйли испугались клинка куда больше, чем мглистого полусерпа. Я чувствовал, как они ежатся, когда узкое лезвие касалось их правого плеча. Особенно, темные. По-моему, они успели пожалеть о своей опрометчивости и держались только на упрямстве, чтобы не сбежать.

Что-то странное происходило и с крылом силы: оно трепетало, как язык темного пламени, норовя оторваться от тела и улизнуть подальше — ему тоже не понравился Иллинир.

Люди, наблюдавшие за присягой, были особенно мрачны. Да и с чего им веселиться? Их товарищи погибли, князь умирал, а наследником избрал чудовищного демона. А что они скажут, когда моя сущность явится во всей красе? Что может быть хуже дракона? Вот Верховный знает, но молчит.

Я покосился на Сьента. Его невозмутимость не просто бесила, она была доказательством, что Гончар подготовил ловушку для нас. Ну, не глупо ли — ждать, когда примчатся жрецы и докрошат остатки отряда?

Еще часа два ушли на поспешные похороны. Ольхан успел отправить полдесятка гонцов в ближайшую деревушку с храмом Единого — многие погибшие были приверженцами этой непонятной религии — и они привезли перепуганное существо в черной сутане. Служитель Единого отпевал всех павших скопом, если можно назвать его каркающий, спотыкающийся через слово голос пением. Зато он привез кучу амулетов и раздавал выжившим: о защите от демонов, оказывается, позаботился тот же Ольхан.

Перед похоронами у меня произошла первая стычка с ним. Заметив, что убитых освобождаот от лат и оружия, я спросил у пробегавшего мимо седобородого рыцаря:

— Зачем с них снимают доспехи?

— Так всегда снимают. Мертвым они ни к чему, а нам пригодятся. Зачем добру в земле гнить?

— Даже у собаки после смерти остаются ее клыки. Пусть павших похоронят, как воинов, в латах и с мечами.

Ольхан повернулся к князю — тот прикрыл веки в знак согласия — и рыцарь, не скрывая раздражения, зашагал прочь, на ходу отдавая распоряжения.

— Как только вернутся Ринхорт и Луана, ни у кого из наших людей не будет нужды в латах и оружии, — пробормотал я себе под нос.

За это время вернулась группа Ксантиса, несколько смущенного: чужой дарэйли не пожелал вступить в переговоры, был весьма агрессивен и совершенно случайно убит. Я заподозрил, что люди Доранта пожелали отомстить за князя, и дарэйли с удовольствием удовлетворил просьбу, но этот изворотливый земляной червь так и не признался.

Князь Дорант то ли забылся, то ли потерял сознание, и Верховный, снова коснувшись его груди кончиками пальцев, озабоченно свел брови:

— Если через час не прибудет помощь, его не спасти. Тогда пересмотрим нашу договоренность, принц Райтегор.

— Тогда никаких договоренностей быть не может.

— А наши пленники? Ринхорт и остальные?

Я пожал плечами — не буду же я с ним обсуждать план их освобождения — разыскал Ольхана и поручил ему подобрать людей для сопровождения деда (живого или мертвого) в родовой замок.

— Кто поведет отряд? — спросил рыцарь.

— Ты.

Это было не очень разумно — отпускать его и позволить мутить воду за спиной. Я запомнил, что старый друг князя Доранта, избравший себе роль моей правой руки и телохранителя, странно замешкался, когда на меня напал убийца. Но остальным в отряде я мог доверять еще меньше, несмотря на присягу. Она у людей другая. Они не дают слово всей сущностью.

— Сколько людей ты мне дашь в сопровождение, ваша светлость?

— Всех.

— А ты?

— Если нас не прикончат жрецы здесь, то я с дарэйли пойду в Озерную обитель.

Карие глаза человека удивленно округлились.

— Ты собрался мстить Гончарам?

Я не стал в подробностях посвящать "правую руку" в то, что будет делать моя темная левая: не стоит Ольхану знать, что восточных Гончаров попытались подставить западные, и мстить, собственно, надо бы Западному Сферикалу, находившемуся в океане, в королевстве Тысячи Островов. Зачем ему знать такие тонкости?

— Сегодня нам удалось убить двух жрецов, освободить пятерых рабов и взять в заложники самого Верховного, — напомнил я. — Мои вассалы в плену, я обязан их спасти.

Седобородый вздохнул.

— Я поклялся Доранту присмотреть за тобой и помочь. Если тебя интересует мое мнение, это безумная затея.

— Какая? Присмотреть и помочь? Действительно, зачем? Пока я справляюсь без телохранителей и советников даже с убийцами.

Старый рыцарь вздрогнул и опустил голову:

— Прости старика, ваша светлость.

— Значит, мне нужен другой советник, раз ты — уже старик, и не можешь справиться с взятыми обязательствами, — без малейшей жалости продолжил я расставлять точки над рунами. — Ты сам избрал себе место по правую руку, и теперь выяснилось, что у руки не сгибаются пальцы!

На скулах рыцаря заиграли желваки. Не перегнул ли я палку?

— Я знаю, что тебя смущает, рыцарь Ольхан, — сощурился я, надеюсь, проницательно. — Ты во мне сомневаешься. В моем праве крови на титул князя. Ты думаешь, разум твоего старого друга Доранта помрачился. Так?

Рыцарь поднял на меня усталые глаза.

— Так, — тяжело, словно бросил камень, сказал он. — И не только я так думаю. Почитай, все наши люди.

— Ваше сомнение легко разрешить.

Я выхватил Иллинир из ножен и, перехватив меч за острое лезвие, сунул рукоять седобородому. Вытянул левую руку (если что, не так будет жалко, как правую) и громко приказал:

— Руби!

Только бы он не вспомнил об обычае рубить голову претендентам на наследство Энеарелли! Рыцарь был так ошеломлен, что не вспомнил.

Вокруг нас стали собираться привлеченные шумом люди и дарэйли. Со Сьента слетела маска равнодушия, и он подобрался поближе, чтобы ничего не упустить.

— Руби же! — повысил я голос. — Если ты боишься причинить мне вред, отдай меч кому-нибудь посмелее.

На лбу Ольхана выступил пот. Он замахнулся и резко, как палач топор, опустил меч. Я едва удержался, чтобы не зажмуриться, когда что-то хрустнуло. Это оказались ножны, зажатые в левом кулаке. Иллинир отлетел, не коснувшись кожи, словно наткнулся на невидимую стальную оболочку. Рыцарь едва удержал его в руке.

Уфф… Прокатило!

— Ты все еще сомневаешься во мне, Ольхан?

— Нет, ваша светлость, — улыбнувшись, склонил голову рыцарь. — Теперь — нет.

"Знал бы ты, как прав в своих сомнениях", — думал я, глядя в его удаляющуюся спину.

Только когда все разошлись, оставив меня одного у ложа деда, я разжал кулак правой руки. На ладони уже затянулись тонкие порезы и подсохли размазанные капли крови. Надеюсь, никто не заметил небольшие пятна на лезвии Иллинира.

Три горьких вывода следовали из этого.

Первый: Дорант хотел меня убить, когда предлагал испытание. Теперь я уверен, что клинку сначала давали попробовать каплю крови младенца Энеарелли, чтобы потом "хранитель династии" опознал ее на расстоянии. Потому я и порезал ладонь острием — на всякий случай, лишним не будет.

Второй: дед и потом, уже умирая, не верил, что меч признает меня, и специально смешал нашу кровь, чтобы Иллинир почуял его след в моей. Тоже на всякий случай. А значит, Дорант действительно боялся оставить древние земли и замок совсем без наследника. Лучше уж чужак-нелюдь, чем родной сын-безумец. Лучше ли?

Третий: теперь никто никогда не узнает истины. Настоящий я наследник княжеской короны, или нет? Имею ли я кровное право на имя? Самое мучительное: я и сам уже не узнаю. "А какая тебе разница, Райтэ? Ты отказался от короны императора, зато весь испереживался из-за права на какой-то там княжеский венец!"

Заткнулся бы этот чертов внутренний голос, и без него тошно. Я сам не знал, почему венец князя Энеарелли перевешивает в моих глазах все короны царей Подлунного мира.

И почему имя меча, хранителя династии князей Энеарелли, так похоже на имя Лунной королевы Иллиры?

 

Глава 15

Создавший меня жрец и император Ионт говорил в ночь своей смерти, что дарэйли рождаются взрослыми. Это неправда, хотя мы с братом действительно отличались от прочих детей, и прислуга называла нас, принцев, маленькими старичками за то, что мы никогда не смеялись и мыслили не как другие дети.

Ринхорт объяснял мне, что, если люди взрослеют с течением лет и бед, то дарэйли — рывками, внезапно, с каждой новой ступенью инициации, но это не взросление в человеческом понимании, а развертывание и осознание силы нашей сущности.

Это тоже ко мне не относится. Силу я чувствовал, но не осознавал. Хрен ее знает, какая она. Прет непонятное, как туманная тряпка за спиной.

Я повзрослел в те минуты, пока спускался с холма отряд врагов, и происходило то, что потом еще долго укладывалось в сознании.

Гончаров и их дарэйли было около полусотни, и моих вассалов не почуял среди них даже Ксантис.

Маленькая истина открылась мне слишком поздно: гору не одолеть, насыпав на нее горсть песка. Сколько бы ни пришло ко мне свободных дарэйли, мы всегда будем горстью песчинок, а Сферикал способен стать монолитом, и сейчас этот монолит скатывался с холма, чтобы погрести под собой все живое.

Они длились неестественно долго, эти минуты, словно у жрецов был тот, кого быть не могло — дарэйли времени, растянувший мгновение до вечности, до сотни вечностей, по одной на движение рук, доставших мечи, на перестук копыт, на вздох, на взгляд.

Я повзрослел, когда увидел, как умирают дарэйли.

Но все по порядку.

Мы задействовали только лучников, рассредоточив их по местности, хотя их оружие бесполезно против дарэйли и Гончаров. Но они могли, если повезет, выбить лошадей и ненадолго остановить нападавших, а там появится возможность изменить направление их атаки.

Анабель прикрыла людей иллюзией так искусно, что их невозможно было отличить от деревьев за пару шагов. Рощица, правда, выглядела неуместной посреди взрыхленного поля недавней схватки. Расчет был на то, что враги не дойдут до князя.

Люди Ольхана сразу скрутили Верховного, едва дозор сообщил о приближении Гончаров. Он не сопротивлялся. Сказал только, что, если его убьют, то Мариэт уже не сможет никому помочь. И еще сказал, что не звал помощь Сферикала. Этой лжи никто не поверил.

Я и остальные дарэйли, кроме Анабель, оставшейся с людьми, вскочили на лошадей, и мы, рассыпаясь веером, понеслись навстречу жрецам, но правее, чтобы оставить между нами разлившееся в низине озеро: надо было хотя бы немного увести битву в сторону от умиравшего князя.

Расчет был на то, что дарэйли Сьента чувствуют хозяина и ведут Гончаров именно к нему. Я не ошибся: жрецы действительно свернули к нам: связанного пленника нес Граднир.

Мы спешились и хлестнули коней. Анабель прощальным подарком сотворила в их седлах иллюзию всадников. А мы затаились в кустах и ждали. Ксантис защищал наше присутствие от чутья других земляных дарэйли, но никто не надеялся на длительное укрытие.

Наблюдая за мчавшейся к озеру лентой врагов, я недоумевал, почему Гончары не наносят упреждающий удар. С их мощью они должны были снести нас одним щелчком, хотя бы попытаться. Но их дарэйли даже не выпустили крылья силы!

Я находил единственное объяснение промедлению: из-за Верховного. Не хотели случайно его зацепить.

Вперед вырвались какой-то рыжеволосый жрец и десяток дарэйли. Двух я узнал: это были Арр и Парк, рабы Сьента. Они скакали над водой, словно под копытами лошадей была твердая земля, и это меня слегка раздосадовало: наш план поймать их в ледяную ловушку, когда они поплывут через озеро, провалился. Смешно было надеяться.

Остальные жрецы с рабами остановились у кромки воды. Из их группы вырвалась еще одна фигура на белоснежном скакуне. Капюшон слетел с ее головы, за узкими плечами развевались длинные распущенные волосы цвета воронова крыла, как и ее одежды. Лицо девушки облепила черная кисея, и зрелище было жутковатое.

Она взмахнула рукой, обтянутой перчаткой, показывая именно на тот куст, где притаились я и Граднир с заложником.

— Господин там! — долетел звонкий голос, на который обернулись скакавшие впереди дарэйли.

— Это Мариэт, — шепнул Сьент, улыбаясь. — Мы успеем спасти князя.

Я едва успел удивиться странному, демоническому облику светлой дарэйли жизни. Мало ли, какое уродство она прячет под кисеей: жизнь, в общем-то безобразная штука, если подумать.

И тут жрецы ударили.

Одновременных атак было две: в нашу сторону и… по собственному авангарду.

Я был так ошарашен, что не обратил внимания, чем нас хотели убить. Что-то просвистело над головой и тяжело ухнуло позади, обдав спины горячим воздухом, комками земли и крошевом веток и щепок. Оно было невидимым. Перелет, и отлично: значит, рабы Гончаров еще не точно чувствуют цель. Только уши заложило.

А вот всадникам посреди озера пришлось хуже: по ним не промахнулись.

Главной целью была девушка. Сфера диаметром саженей пять, прозрачная, как мыльный пузырь, едва обозначилась в небе и ухнула вниз — словно отрезали ломоть воздуха и придавили к земле огромной невидимой ладонью.

Фигурка, вылетев из седла, распласталась по поверхности озера, как подстреленная птица. Но незримая дорожка, державшая лошадей над водой, лопнула, и птица затонула. Всадники провалились под воду. Рыжеволосый жрец успел что-то крикнуть, а огненный Арр — швырнуть в Гончаров струю пламени.

— Только не лед! Скажи своим, принц, — дрогнул голос лежавшего позади Верховного.

Поздно. Поверхность озера стремительно покрывалась ледяными стрелами, сраставшимися причудливыми узорами. Но чья сила заковывала воды? Наша или чужая?

В тот миг я и понял, в чем всегда буду уступать Гончарам: в быстроте и качестве связи. В моем распоряжении был только голос и жесты, а слуги Эйне, в зависимости от силы и знаний, способны управлять своими дарэйли беззвучно и, может быть, на любом расстоянии.

Я покосился на Сьента: он стал белее мела, губы что-то шептали, глаза полузакрыты, а высокий лоб прочертила глубокая морщина. Чувствовалось охватившее его напряжение. Что происходило, я мог только догадываться. Такое выражение лица Верховного я уже видел во время схватки с ним, когда он перехватывал обрезанные связи.

— Перед отъездом я передал почти всех своих дарэйли иерарху Ремесу, он уже мертв, — глухо сказал Верховный.

— А дарэйли?

— Еще живы. Я успел… Теперь ты видишь, принц, что меня предали?

— Сочувствую, — усмехнулся я.

— Развяжи меня, иначе будет катастрофа. Для огненных вода смертельна, а Мариэт ненадолго хватит, чтобы поддержать их жизнь и свою, и тогда некому будет спасти князя.

Жрецы снова ударили. На этот раз воздушный снаряд разорвался ближе, но не причинил вреда. Они еще нащупывали цель.

Приказав Градниру развязать этого чертова то ли заложника, то ли неожиданного союзника, я отполз, нашел взглядом нашего дарэйли льда, притаившегося в полусотне саженей, как мерцающая голубоватая льдина, застрявшая в ложбинке. Он, почувствовав, обернулся, мотнул головой. Все ясно: это не он превращал озеро в лед.

Едва руки Сьента оказались свободны, он взял в ладони жреческий знак и, похоже, совсем отрешился от происходящего: сел на землю и закрыл глаза.

Послышался треск: лед ломался, не успевшая промерзнуть до дна вода озера начала отступать, обнажая траву и вдребезги размытую, затопленную ночью дорогу. Показались лежавшие неподвижные тела — лошадей, человека и странные продолговатые коконы. Затонувшие дарэйли обвернулись крыльями силы, — понял я.

— Их надо вытащить! — судорожно вздохнул Сьент.

— Как? Попросить твоих мерзавцев, чтобы чуток обождали нас убивать, пока мы под их носом гуляем? — злой кошкой прошипел Граднир.

В этот момент нас накрыло.

Резко, с хлопком, исчез воздух. Грудь сжало в тиски, в глазах вспыхнули алые круги. Верховный захрипел, из его ушей и носа закапала кровь, а глаза выкатились, но пальцы на круге не разжались.

Миг, и так же резко воздух вернулся, сбив нас с ног — плотный, вязкий, с застрявшими в нем листьями, травинками, жуками и ветками. Он шел стеной, сгребая нас, как лопатой. Всех, кроме Ксантиса, вросшего в землю, и Граднира, выпустившего длинные когти, якорями вонзившиеся в почву. Мы с Гончаром зацепились за них.

— Воздушные нас не почуют, мой Хендар не даст, пока жив, — прохрипел Сьент, кашлянув и сплюнув на землю сгусток крови.

Ему досталось больше всех: люди куда более уязвимы, чем дарэйли. И жрецы не могли не помнить этого. Значит, они хотели прежде убить Верховного, а потом уже приняться за остальных, менее опасных с их точки зрения. Я по-новому взглянул на нашего временного союзника: чем он может быть опасен сейчас, без своих рабов?

Мы лежали почти как на ладони — ободранные сучья стали плохим укрытием. Стена воздуха, уже зримая из-за движущегося перед ней вала лиственного крошева, расходилась по радиусу, и на ее пути была иллюзорная рощица. Жрецы добьют деда, если им не помешать.

— Граднир, вытащи ту девчонку в черном, я их отвлеку, — сказал я, поднимаясь на колено.

На плечо легла мягкая рука.

— Позволь мне, мой сюзерен, — карие глаза Ксантиса засветились, как медь под солнцем.

Я знал, что он еще не восстановился. Знал, что там, у кромки воды — почти четыре десятка дарэйли, объединенных волей жрецов — невероятная сила, против которой нам не выстоять, как бы мы ни тщились. Никому не выстоять.

Знал. И позволил.

Ксантис благодарно улыбнулся, лег на живот и широко раскинул руки, словно пытался обнять всю землю, а с его спины коричневой, мерцающей золотистыми крапинками волной потекло крыло. Граднир полез было к нему, чтобы поделиться силой, но земляной шикнул на полосатого:

— Займись своей задачей, котище.

Почва под копытами вражеских лошадей дрогнула, но трещинами не пошла — у них тоже были земляные дарэйли. Земля вибрировала несколько минут. Среди противников то и дело выплескивались длинные темные фонтанчики, сбивая всадников, как хлысты. Отряд смешался, донеслись крики, приказы.

Я приподнялся и махнул рукой, отдавая своим дарэйли условный знак. Двое атаковали, оба светлые: ледяной и его товарищ из круга трав, казавшийся мне прежде безобидным. На что способна какая-то трава? Разве что на зелья.

Холм позади жрецов дрогнул и сдвинулся, как движется по поверхности моря волна, но Гончары остановили плеснувшую на них землю, создав защитную сферу.

О воздушной волне было ими забыто: стена плотного воздуха, двигавшаяся на князя и людей, исчезла, оставив после себя высокий и ровный вал листьев и сломанных веток. Она немного не дошла до иллюзорной рощицы, и я отдал должное выдержке людей: ни один не шелохнулся. Может быть, просто потому, что они не подозревали, какая именно опасность им грозила, и надеялись на защиту лат от каких-то там листочков.

Гончары сами оказались в капкане: позади нависало остановленное и застывшее идеальной полусферой земляное цунами. Впереди громоздились ледяные глыбы, бывшие недавно озером, и теперь послужившие отличным материалом для моего дарэйли льда.

По тому, как растерялись враги, стало ясно, что они не ожидали нападения. Их рабы только сейчас выпустили крылья силы, защищая хозяев и себя от ринувшихся на них ледяных копий и зеленых, свитых из травы арканов.

— Гончар, — оглянулся я на Сьента. — Они что, не знают о том, что ты у нас в плену?

Он усмехнулся.

— Я не стал им сообщать. Они думают, что я сломал ногу и лежу где-то тут в одиночестве. Я попросил брата Ремеса отпустить ко мне Мариэт для исцеления, но мои враги решили воспользоваться случаем и захватить власть в Сферикале.

Заминка Гончаров длилась сосем недолго, но ее хватило для Граднира, метнувшегося почти неразличимой молнией и утащившего кокон, лежавший дальше всех от нас. Надеюсь, тигр не ошибся в выборе. Еще одного утопленника успел подобрать дикобраз.

Внезапность — единственное, что могло спасти нас всех. Забыв о Верховном, я побежал на жрецов. Крыло силы вырвалось из спины, взметнулось черным пламенем, и день потускнел.

Тьма, спасительная тьма Лабиринта выплескивалась из меня фонтаном, как кровь из вскрытой вены, словно только она, десять лет назад бывшая мне и водой, и хлебом, и воздухом, и светом, текла с тех пор по жилам и питала тело.

Меня несло вперед быстрее, чем полосатую молнию Граднира. Тьма становилась гуще с каждым моим шагом. Она стремительно расползлась и накрыла долину между холмов. Над головой замерцали звезды, и засияла "дневная хозяйка" — вторая луна, невидимая прежде, всегда растворенная в солнечных лучах и являющаяся людям только в дни солнечных затмений.

Жрецов мог бы предупредить Сьент, но они на него напали, и это стало их последней ошибкой, последним предательством.

Все оказалось легко. Слишком легко, а потому скучно. Тьма не насытилась четырьмя смертями. Гончары даже не успели увидеть, кто и откуда их атаковал. Не успели ничего осознать, как я был у первой намеченной цели, опознанной по жреческому кругу на груди, и двумя взмахами кривого меча рассек узы, удерживающие рабов Гончара. Девять нитей лопнули, жрец закричал.

Не глядя на падающее тело, я повернулся ко второму слуге бога Эйне и просто протянул руку.

— Отдай! — приказал я на языке моей небесной матери.

Гончар повалился, хватаясь за грудь, хрюкнув, совсем как боров Авьел перед смертью. Нити осыпались с него.

Третьего смело крыло силы, хлестнув по нему. Нити вспыхнули, разрываясь, а следом затлело тело жреца. Как он орал, великий Эйне! Я разрубил его огненным клинком — мне было слишком больно от резавшего мои вены визга. Тьма любит тишину.

Только четвертый успел бросить на меня семерых рабов, и мне этого хватило. Мои мечи гудели, отражая удары клинков и молний. Один добрался: пробил легкое, и из груди вырвался клуб мрака. Воздух снова исчез. Он быстро вернулся — налетел ураган, разметав моих врагов. И краем глаза я отметил знакомую хрупкую фигуру, вставшую рядом. Бенх! Откуда?

И зачем мне воздух, когда есть Тьма? Я снова дышал ею, пил ее, и сила умножалась с каждым вздохом. Это было счастье — чувствовать ее мощь.

Я добрался до горла последнего жреца, бросив кривой меч, и никто не смог остановить мой полусерп. Ни ураганный порыв ветра, ни железные щиты, ни тело раба, закрывшего хозяина.

Голова жреца еще катилась под копыта коней, едва удерживаемых всадниками, а мой полусерп уже вернулся в ладонь, словно и не покидал ее. Хорошо. Как же хорошо! Хотелось петь от счастья, но Тьма любит тишину, и она наступила. Полная, абсолютная тишина.

Не доносилось ни звука. Не дуло ни ветерка, не гремели громы, не разрывалась земля. Молчали замершие столбами дарэйли. Даже их кони не бились в панике. Животные неподвижно лежали на развороченной земле. Неужели они умерли так же, как и второй жрец сегодня, как иерарх Авьел — от страха? Если так, то это наводит на мрачные размышления. Я опять не почувствовал того, что их убило. Ну, не Тьма же… Или она? Или… я?

Тьма рассеялась, пока я брел туда, где оставил Сьента. Если он еще не сбежал.

Но он стоял на коленях над чьим-то трупом и беззвучно шевелил губами.

А потом мои глаза жгло от бешеных, сухих слез, когда я увидел, над кем читал заклинание Верховный, поднявшийся при моем приближении.

— Он исчерпал себя до дна, дурак земляной, — подозрительно сдавленным голосом шепнул за плечом Граднир, неслышно кравшийся позади.

Ксантис был мертв. Такие теплые прежде карие глаза посерели, словно остывший пепел, а крыло силы превратилось в рваные черные лохмотья и через миг рассыпалось, как сухой осенний лист, растертый в пальцах. Когда пыль осела, там, где был взрослый дарэйли, остался небольшой непонятный комок величиной в два сложенных кулака.

— Не трогай! — предостерегающе воскликнул Сьент, когда я протянул руку к останкам.

Тихий, уже естественный ветерок сломал их, едва подул, развеял земляную порошу, но я успел разглядеть мертвого человеческого младенца с подтянутыми к груди кулачками и скрещенными ножками. Он был очень мал, с огромной по сравнению с телом, уродливой головкой и каким-то не совсем человеческим, по-стариковски сморщенным личиком.

Однажды я видел подобное, когда солдаты императора Ионта, бравшие штурмом очередную крепость, на наших с Дьятом глазах вспороли живот беременной женщины и оттуда вывалился такой же крохотный комок с щенячьими чертами, только запачканный кровью и слизью.

Горло перехватило. Я поднял глаза на Сьента, и он, побледнев до костяной желтизны, отступил на шаг и ткнулся спиной в ствол ясеня с ободранными ветками. В моих руках снова ощутилась тяжесть мечей, а у ног туманными змейками поползла тьма.

— Это не то, что ты думаешь, принц, — шевельнулись тонкие губы жреца. — Ты все узнаешь. Ты поймешь, что это малая плата за жизнь целого мира. Самая малая из возможных.

Я не мог говорить. Мечи жгли кожу ладоней, глаза ссыхались от жара, и кровь, только что бывшая тьмой, стала пламенем. Меня разрывало от боли.

Выплеснуть ее. Затопить все вокруг. Зачем нужен мир, берущий такую плату?

— Впрочем, кому я говорю о жизни? — оборвал себя Гончар и хохотнул, запрокинув голову.

Какое невыносимое желание полоснуть по открытой, такой беззащитной шее жреца! Но я сдержался. На лбу выступил горячий пот, мышцы заныли.

— И кому же? — все-таки вырвался вопрос, а уголок рта дернулся.

— Кому? — голубые глаза Гончара заледенели. — Палачу, познавшему с колыбели вкус человеческой смерти. Существу, зарезавшему своего создателя. Абсолютному убийце, дорвавшемуся до свободы и власти. Твоя свобода слишком опасна для нашего мира, дарэйли смерти.

"Дарэйли смерти!" — эхом отозвалась душа. И поежилась. Жуть какая.

— Ты ошибаешься, жрец, — заносчиво ответил я, не испытывая, впрочем, уверенности.

— Вряд ли, — зазмеилась усмешка.

— У смерти не бывает друзей.

— И у тебя их и нет. У тебя есть вассалы. А там, где начинается зависимость, заканчивается дружба.

Сволочь. Он пытается вбить клин в мою душу, отнять у меня лучшее из всего, что я видел в обоих мирах — дружбу!

Крыло силы, стлавшееся за спиной, дрогнуло и обернулось вокруг плеч, окутав меня непроницаемым плащом. Предупредило. Мне угрожала опасность. От кого? От безоружного жреца в таких же разодранных до лохмотьев одеждах, как и мои под крылом?

— Я понял замысел создавшего тебя Завоевателя, Райтегор. Ты — его месть нам за то, что мы отобрали у него все, кроме жизни — детей, империю, власть. Я отобрал, — усмехнулся Сьент.

— Из зависти?

Его передернуло.

— Из взаимности. Он уничтожил всех, кого я любил… Ты ненавидишь его и всех нас, но так и не понял, что эта ненависть вложена в тебя твоим создателем. И все, что ты делаешь после того, как вышел из Линнерилла — осуществляешь план Завоевателя, выполняешь его волю. Ты его раб, Райтегор, все еще раб. Но я остановлю тебя.

— И как же ты мне помешаешь?

Змеиная улыбка пробежала по тонким губам Верховного.

— Оглянись.

Не желая выпускать его из виду, я кинул быстрый взгляд через плечо и понял, что вдребезги проиграл.

* * *

"В который раз ты играешь со смертью?" — спросил себя Верховный.

Пожалуй, вот так — глаза в глаза — впервые. Чтобы сама Смерть — в лице взъерошенного черноволосого юноши с двумя золотистыми прядями на висках, с горящими очами и туманным крылом тьмы за левым плечом — стояла перед ним и прикидывала: сейчас перечеркнуть его жизнь кривым зазубренным мечом или чуть позже. Сдержался, слава Эйне.

Он не переставал удивлять Верховного, повидавшего сотни дарэйли всех известных сфер. Он был непохож на дарэйли, и нельзя было вот так сразу сказать, в чем же эта непохожесть. Но веяло, веяло… Может быть, из-за его запретной сущности, впервые увиденной Сьентом в Подлунном мире? Или из-за примеси королевских кровей?

Сьент видел усталое торжество на лице Райтэ, когда тот возвращался, с удручающей легкостью уничтожив жрецов, далеко не последних в Сферикале (жаль, как жаль, что предатель Глир не рискнул сам явиться за жизнью и жезлом Верховного!), — принц считал себя победителем, не видя, как за его спиной выстраиваются в полукруг дарэйли по беззвучной воле Верховного, перехватившего отрезанные удила.

Мальчишка еще этот Райтегор, совсем мальчишка. Разве можно оставлять позади целую толпу чужих дарэйли? Или он надеялся на своих? Или не догадался, что никого не освободил?

Один миг ушел на то, чтобы Райтэ вполоборота глянул назад.

Но за этот миг он вполне осознал, что из победителя стал побежденным, что своими мечами расчистил дорогу Верховному, уничтожив предателей. И, когда он повернулся, перед Сьентом стояло совсем другое существо, нежели то, за которым высший Гончар с жадным любопытством наблюдал полдня. Совсем другое. Ни тени удивления, ни отчаяния, ни хватания за мечи. Спокойная решимость. Вот только, что он успел решить?

В тот миг Верховный понял, что не справится с этим существом, и полсотни дарэйли ему не хватит. Нет, Сьент не боялся смерти: чему быть, того не миновать. Хотя спина покрылась потом, и было безумно жаль проиграть за полшага до цели.

Но ему несказанно повезло который уже раз за день: мальчишка еще не осознавал своей силы. Это стало понятно по сдержанному вздоху и чуть дрогнувшим ресницам. Райтегор счел, что не справится. Вот и замечательно. Но каково самообладание у этого порождения императора Ионта!

"Да, под стать тебе, Сьент", — признал Гончар. С таким материалом поработать, подчинить его своей воле — мечта! Более чем достойный материал.

— У твоих вассалов мало времени, князь Райтегор, — деловито нахмурился Сьент. — Если мы не договоримся, они умрут.

Райтэ еще раз быстро глянул назад, на световые клетки, в которых оказались заперты его дарэйли, заперты быстро, неслышно, потому что их сначала замкнули в безвоздушные купола — ни рыка не долетело до ушей их расслабившегося сюзерена.

Да, подло, да, вероломно, — в мыслях усмехнулся Гончар. А что делать? С некоторыми сущностями иначе не справиться, а он должен совладать с дарэйли смерти во что бы то ни стало.

Пусть от напряжения подкашиваются ноги, давит в груди и темнеет в глазах: только что пришлось связать сопротивлявшихся духом рабов — лишь пятеро принадлежали Сферикалу. Жадность все, жадность братьев. Насколько было бы проще, если б жрецы вовремя послушали Сьента и согласились отдать личных рабов в общее пользование.

Принц ответил с божественным спокойствием, даже чуть приподняв бровь:

— Ты уже обещал мне жизнь и свободу моих вассалов.

— Обстоятельства изменились, — пожал плечами жрец. — Я вынужден пересмотреть договор в одностороннем порядке.

По мимолетной презрительной усмешке Райтегора Сьент точно знал, что подумал дарэйли: "Гончар! Хозяин своего слова…". Предсказуемость реакции — совсем замечательно. С этого и начинается рабство: заставить мыслить и чувствовать так, как нужно жрецу.

— А что с князем? — поинтересовался Райтэ.

Сьент почувствовал досаду: принц такой вроде бы нужной и к месту заботой показал, что его не особо волнует судьба Граднира и других вассалов. "Умный мальчик, умеет скрывать свои интересы. Догадываюсь, кто учил тебя высокой политике десять лет в Линнерилле".

— Мариэт не сильно пострадала и уже работает с твоим дедом.

"С ума сойти! Я перед ним отчитываюсь! Харизма Завоевателя, не иначе", — улыбнулся про себя Сьент, но только про себя. Ни тени улыбки даже в глазах появиться не должно. Если этот дарэйли не выпустил смертоносные когти сразу, это еще ничего не значит. Расслабляться еще ой как рано.

— Чего ты хочешь от меня, Гончар? — с тем же равнодушным спокойствием спросил Райтэ. — Стать твоим учеником я уже обещал, но тебе, вижу, этого мало. Ты хочешь, чтобы я стал твоим рабом? Этого не будет. Ради моих же друзей, этого не будет никогда, ты знаешь.

— Почему же сразу рабство? — деланно удивился Сьент. — Есть и другие формы… сотрудничества. Мне довелось сегодня многое увидеть и многое понять, и теперь мне мало твоего ученичества, ты прав. Дай мне клятву верности, как сюзерену. Этого будет достаточно.

Дарэйли чуть улыбнулся и пожал плечами:

— Не могу, даже если бы хотел. По двум причинам. Я унаследовал княжеский венец, а князья не служат жрецам. Не по ранжиру. Был бы ты королем или хотя бы принцем, твое предложение еще можно обсуждать, если б не было второй причины.

Гончар задумчиво прищурился.

— Ты уже поклялся ей? Ты — вассал Лунной королевы? Я мог бы сразу догадаться, что тебя-то Линнерилл проглотил с радостью. Тебя воспитали там как воина, а потом выпустили затем, чтобы ты сеял здесь смерть и хаос, чтобы готовил их приход в наш мир. Всего за две недели ты преуспел немало.

— Мало. Ничтожно мало, — возразил принц. И уточнил: — Для дарэйли смерти.

"Каков наглец!" — восхитился Сьент и в очередной раз поздравил себя с правильным решением не убивать мальчишку, даже если бы смог.

— Твои вассалы умирают, — напомнил Верховный.

— Я пока не услышал от тебя ничего дельного, — ответствовал Райтэ с легкой усмешечкой в темно-серых до черноты глазах.

Тьфу, непрошибаем! Интересную задачу доверил Гончару бог Сущего. Весьма интересную!

— Что ж, раз у нас не получается с вассальной клятвой, ваша светлость, я предлагаю не простое ученичество, а послушничество.

— Пожизненное? Нет. То же самое рабство.

Уточняет, — с облегчением подумал Сьент. Значит, готов к договору.

— Десять лет, если ты ни разу не ослушаешься наставника. За каждое ослушание — еще десять лет.

Райтегор усмехнулся.

— Разве ты вечен, Гончар?

И Сьент рассмеялся, щелкнув пальцами. По этому знаку световые клетки за спиной принца рассыпались — ни к чему напрасно мучить дарэйли, даже потенциальных врагов. Юноша оглянулся на шорох, нахмурился:

— Я еще не согласился.

— Ты убрал мечи, — Верховный показал на внезапно опустевшие руки принца.

Тот растерянно посмотрел на них, вскинул ресницы.

— Но я не могу… Я поклялся…

— Убивать Гончаров? Если это все, что тебя волнует, ты сможешь казнить наших провинившихся братьев.

— Палач Сферикала… — губы принца брезгливо изогнулись.

— Звучит двусмысленно, не находишь?

Сьент прекрасно понял, что не только к нему относится это презрение, но и к самому дарэйли, а значит, Райтегор уже примерил на себя эту роль, не отверг сходу как нечто совсем немыслимое. Он согласится, осталось чуть-чуть дожать. Верховный поборол радостное предвкушение победы, и его голос звучал так же тускло и устало, как и прежде:

— Более того, твои вассалы тоже не будут рабами. Они останутся при тебе, если захотят. Если же нет, никто их не будет преследовать. При условии, конечно, что они не будут вредить нам.

— У меня тоже есть условие.

Когда принц со спокойной неуловимой улыбкой, поселившейся на его лице, казалось, навсегда, озвучил свое условие, Сьент хотел плюнуть на все и отправить полусотню дарэйли в бой, всех на одного.

И раздумал лишь потому, что заметил, с каким облегчением сверкнули глаза Райтегора. Принц был рад, что его вынудят принять бой! Так стоит ли доставлять Смерти такую радость? Что у него на уме, великий Эйне? Что?! И, в конце концов, разве быть Верховным Гончаром — истинная цель Сьента в этом мире? Статус — одно из средств, не более.

Жрец медленно втянул воздух в побелевшие ноздри, так же осторожно выдохнул. И принял решение. Но сначала без особой надежды попытался образумить мальчишку:

— Это неразумно. Мой статус — защита для нас обоих. Сферикал может потребовать твоего уничтожения, принц: создавать дарэйли смерти — изначальный запрет. Но пока я Верховный, в моей власти наложить вето на решение братьев.

— Если у тебя есть власть, то статус — дело десятое, — глубокомысленно, без малейшей издевки, произнес Райтэ, но с той же, уже осточертевшей улыбкой, таившейся в самых уголках губ. — А о моей сущности всем сообщать не обязательно, не так ли? Ионт же никому ее не открыл, и никто не догадался.

"Мудрый ты наш, — поморщился Гончар. — Или император читал близнецам свои дурацкие трактаты о власти?"

— Тогда ты еще не взошел на вторую ступень инициации. Сейчас этого не скроешь. Что ж… Я отрекусь от власти Верховного, но это большое лишение, ты отнимаешь у меня силу и власть, и у меня есть встречное требование, не меньшее.

И Сьент сказал.

Как же побледнел Райтегор, за мечи опять схватился. Какое смятение отразилось на благородном — дьявол его подери — лице. И как отчаянно взвилась волна мрака за его спиной — крыло силы, которое потребовал отсечь Верховный.

"Вот так-то, малыш, — улыбался про себя Сьент. — А ты думал перехитрить меня? Меня, переигравшего всех прожженных, закостеневших в интригах Гончаров!"

— Не до конца отсечь, принц. Я не собираюсь совсем лишать тебя силы, иначе ты умрешь, как Ксантис, и наша торговля окажется бессмысленной тратой времени. Всего лишь… укоротить. Постричь.

Губы принца сжались в нитку, и Сьент опять не уловил, каким образом его враг избавился от мечей. Их просто не стало в кулаках, сжатых так, что побелели костяшки пальцев.

— И в чем будет заключаться мое… послушничество?

— Ты будешь обучаться служению Эйне и выполнять мои наказы.

— Любые? В чем тогда разница?

— Если они не будут противоречить твоей сущности. И ты поклянешься не причинять мне вреда на срок послушничества и прекратишь преследовать моих братьев в Сущем, — Гончар споткнулся: на этих словах принц вздернул бровь, и Сьент поспешно поправился. — Сферикал не будет преследовать тебя и твоих вассалов, но и ты не будешь угрожать жизни и имуществу жрецов. Я наслышан о твоей клятве уничтожить Гончаров в Подлунном мире. Ты удивишься, но наши цели совпадают.

Райтегор не сдержал изумления:

— Наши? Ты либо величайший лжец, либо подлейший предатель, Гончар.

— Скорее, и то, и другое, — вздохнул Сьент. — Цели совпадают, но не методы. Убивать братьев в Сущем я не позволю. И ты должен понимать, что невозможно уничтожить всех жрецов. Есть только один способ остановить великий Гончарный Круг и прекратить рождение дарэйли, и ты поможешь мне осуществить его. Хотя бы попытаемся вместе.

— Какой способ?

— Вернуть магию людям. Тогда нашему миру не понадобятся дарэйли, и старые формулы будут забыты. Люди быстро забывают ненужное. Никто не захочет, да и не сможет владеть магической силой через посредников, если она будет в самом человеке, как в древности. И жертвы прекратятся, Райтегор. Если это произойдет раньше десятилетнего срока твоей службы, я освобожу тебя от клятвы послушника.

Принц, нахмурив брови, что-то взвесил про себя, с тоской глянул на небо. Сьент уже не сомневался, что сломает мальчишку. С его-то опытом…

И Райтэ согласился.

Они оба принесли клятвы и скрепили ее кровью на мече князя Энеарелли, ритуальном ноже и жреческом знаке Верховного. А потом Райтегор, весь как натянутая, звенящая струна, с совершенно белым, без кровинки, лицом, какое бывает у дарэйли перед смертью, но с той же спокойной усмешечкой, заставившей Верховного испытать чувство паники — а все ли правильно просчитал? где подвох? — бросил:

— Режь.

И повернулся спиной, сдирая с себя рваную рубаху.

Сьент много бы дал, чтобы видеть его глаза в эти минуты, пока он читал заклинание и орудовал ритуальным ножом. Потому что даже медитативная сосредоточенность не помешала ему заметить выражение лиц полусотни дарэйли, по-прежнему стоявших неподвижным полукругом.

Они, в отличие от него, смотрели в глаза Райтегора — крон-принца, наследника императора Ионта Завоевателя и древнего рода князей Энеарэлли, первого и последнего из рабов, кому удалось сбежать из святилища Гончаров, дарэйли, добровольно ставшего бескрылым.

Сьент отдал бы еще больше за возможность вернуть эти минуты обратно, потому что только тогда, когда стало уже поздно, когда уже нанесен был первый удар ножа, понял до глубинной дрожи, что мальчишка его все-таки переиграл.

Гончар еще не понимал, в чем именно, но уже знал одно: души своих выпестованных дарэйли он потерял навсегда. И любовь Мариэт.

Истинный масштаб катастрофы Гончар осознал, когда срезал последнее перо мрака, оставив на обнаженной спине дарэйли невнятный клок, похожий на обломанный наконечник копья, вонзенного под левую лопатку. В миг отделенная от тела клубившаяся у ног тьма судорожно дернулась, словно живая, и вдруг поднялась тучей, ослепив глаза и заглянув в самое сердце жреца, пропустившее удар.

Пелена мрака развеялась, и жрец почувствовал жуткую пустоту: ни одной нити не тянулось к его рукам, не вплеталось в его сердце. Ни одной. Даже Мариэт.

Когда он лишился их? В какой момент? Он не мог вспомнить. Может быть, когда слепящая тьма на миг помрачила сознание. Это уже не важно. Собственно, он уже перестал быть Верховным иерархом, остальное — пустые формальности.

Дарэйли оцепенели, как будто их хозяин мертв. "Смертное заклятие", будь оно проклято. "Почему? Ведь я жив!" В виски ввинтилась острая боль, мешая сосредоточиться.

Связать заново разорванные нити не получилось — слишком много сразу, и нет сил, совсем нет, и слова формул стерлись, словно распавшиеся перья крыла тьмы разрушили не только связующие узы между жрецом и рабами, но и его память.

Если люди князя поймут произошедшее, то атакуют беспомощных дарэйли.

Сьент осторожно оглянулся: люди, наблюдавшие издали, засуетились, кто-то показывал на замершую фигурку Мариэт… Мариэт! Ее не тронут, пока она не исцелила старика Доранта, — это Гончар понимал. Но можно ли рисковать? Не затмит ли страх перед "демонами" здравый рассудок людей? Пока не поздно, нужно спасти хотя бы дарэйли жизни.

Гончар сосредоточился на этой мысли, вспоминая нужные слова, но, из последних сил "потянувшись" за оборванной "нитью", вдруг почувствовал отвращение Мариэт к нему, ужас перед ним, свершившим то, что в глазах дарэйли хуже убийства, и отчаянное сопротивление девушки.

И тогда Сьент признал поражение.

— Сними с них "смертное заклятье", принц. Я… не могу.

— Я не знаю, как.

— Тогда просто… сними все оковы.

— Dhara Einne el'lenear, vuar'ra Aardenner! — прошелестел тихий голос Райтегора.

А потом Сьент увидел, как опускается полусотня дарэйли на колени, принося вассальную клятву мальчишке, бессильно повисшему в его руках. Все, даже преданные Гончару, давно ставшие друзьями Арр и Парк.

"Разве могут рабы быть друзьями?" — горько подумал Сьент, почему-то только сейчас поняв немудреную правду.

В этот момент у жреца была последняя возможность вонзить ритуальный нож в беззащитную спину принца. Но вместо этого он, безумный глупец, придерживал его за локоть и ждал собственной смерти. Не смиренно, нет. А, пожалуй, с каким-то веселым отчаяньем.

Верховный смеялся над собой, проклинал свою самонадеянность и благодарил великого Эйне за последний, столь показательный урок.

Юноша выпрямился, принимая клятву, а потом повернулся к Сьенту, и жрец отметил, что в туманных от боли и ненависти глазах Райтэ — ни искры, а две пряди цвета лунного серебра в его черной шевелюре стали куда шире.

— Почему ты не умер? — хрипло спросил принц. — Те жрецы умирали, когда лишались рабов. Почему ты жив?

Сьент пожал плечами.

— Может быть, так угодно Сущему?

— Даже если… Я убью тебя, жрец.

Верховный кивнул, скользнул взглядом по цепочке на груди Райтэ, и задал самый дурацкий вопрос из возможных:

— Почему ты носишь кольцо таким странным образом?

— Это не мое, — чуть помедлив, ответил дарэйли. — Моей матери.

— Ах, да… — Сьент потер лоб, вспоминая обстоятельства бегства принца. — Ты же взял из святилища фамильное кольцо княжны Энеарелли.

— Оно не фамильное.

— Можно взглянуть?

— Надеюсь, сейчас это уже никому не навредит, — пробормотал Райтэ, сняв цепочку и протянув Гончару.

Сьент бросил беглый взгляд на надпись на внутренней стороне колечка.

— Моей королеве… — усмехнулся он и вернул реликвию, потеряв к ней интерес. — Ты прав, оно уже никому не навредит.

"Сказать или нет, что брат императора Кларт никогда не дарил Памеле это кольцо?" — мелькнула мысль. Но Верховный промолчал. Что это изменит, узнай Райтэ, что колечко подброшено Гончарами, когда они задумали грандиозный план под названием "Ардонский лев"? Но откуда у императрицы это кольцо? Впрочем, какая теперь разница, когда давно рассыпался прах участников интриги, да и сама империя.

— …И я могу тебя убить сейчас, — сказал принц, словно не было этого маленького эпизода. — Но я выполню наш договор, Гончар. Десять лет жизни у тебя еще есть.

"Конечно, выполнишь. И все эти годы ты и твои вассалы, сколько бы их ни было, будете вести себя, как шелковые, милый мальчик. А там я что-нибудь придумаю, чтобы ты слегка меня ослушался, и у нас будет еще десять лет. Без дарэйли мне дольше не прожить", — улыбнулся Сьент.

Он все-таки выиграл годы безопасности Сферикала, остановил убийства братьев. Все-таки победил, даже потеряв все. Дарэйли клянутся всей сущностью, это Верховный хорошо помнил, а Райтэ не мог позволить себе радость убить врага, но и самому умереть на полпути к цели. Именно этот расчет остановил руку жреца, когда он смотрел в беззащитную спину принца, отнюдь не благородство или жалость. Да еще, пожалуй, страх, что смерть — не для Смерти. Любая попытка только усилит мальчишку.

— Единственное уточнение, князь Райтегор, — вдруг нахмурился он. — Ринхорта и других пленных мы вернем, но они обращены в камень, и я уже не могу приказать Мариэт оживить их.

— Они возвращены прошедшей ночью по приказу иерарха Ремеса и заперты в Озерной обители, — прошелестел за спиной тихий голос девушки. — Все, кроме Тиона. Он погиб.

Сьент запретил себе оглядываться.

* * *

Я смотрел в спину низложенного мной Верховного, и не чувствовал вкуса победы. Моя собственная спина не позволяла. Такой адской боли я не испытывал еще никогда, даже в ином мире в руках палачей-линнери. Куда им до наших Гончаров.

Я еще нашел в себе силы держаться — стоял, опираясь на оба меча, как на костыли, пока фигура всадника не скрылась за поворотом дороги, огибающей холм.

Граднир подошел, подставил плечо. Полсотни дарэйли пытались через него поделиться со мной силой. Может быть, потому я не умер тогда.

Дождался, когда на горизонте появятся крылатые кони. Сквозь огненный туман в глазах смотрел, как они опускаются на склон холма, и со спин спрыгивают шестеро всадников.

Дождался, когда железный чертяка в черных латах подбежит ко мне и облапает за плечи:

— Райтэ!

Лишь тогда я смог выдавить:

— Гончар сказал, что я — дарэйли смерти, Ринхорт.

— И что? — но его глаза помрачнели. — Все темные несут смерть. Эка невидаль.

— Я с ним не согласен. У меня нет потребности убивать.

— И слава Сущему. Значит, не все так просто с тобой.

— Но я продал себя Сьенту в послушники. И стал бескрылым хъёрсом.

— Уже знаю. Он рассказал, когда отпускал нас. Главное — ты жив, мой сюзерен! — он посмотрел на строй дарэйли. — И у тебя сейчас полсотни крыльев, будущий княжич.

Ага, хоть этого он еще не знал. Я выдавил улыбку:

— Не называй меня княжичем.

— Называй его — князь Райтегор Энеарелли, — подсказал Граднир.

Ринхорт сверкнул белозубой улыбкой:

— Вот дьявол! Да мы ж теперь завоюем мир, мой князь!

Вот так мои вассалы вынудили меня идти и завоевывать для них Подлунный мир. Точнее, лететь. Орлин поднял меня и Ринхорта на своей спине, и нес бережно, как хрустальное яйцо и ни разу не пожаловался. Железный рыцарь поддерживал меня сзади. Рядом дивные крылатые кони несли раненого деда с рыцарем Ольханом.

Под крыльями проплывали леса и поля, вились ленточки рек. Дарэйли воздуха загладили на пути все воздушные ямы, и мчались мы быстро и так, словно плыли. Если Гончары и пустили следом погоню, она не догнала нас.

Главное — я обезглавил эту гидру, и откуда-то знал, что без Верховного жрецы значительно ослабнут. Но существовала еще одна гидра — западная.

Замок князей Энеарелли, куда несли меня могучие орлиные крылья, находился ровно посередине между двумя главными обителями Гончаров. Нет лучше места для того, чтобы взять этот мир за жабры.

Чем дальше мы удалялись от холмов Озерной обители, тем сильнее становилась боль под левой лопаткой. Где-то на полпути я потерял сознание.

Очнулся, когда меня обняли чьи-то руки.

— Райтэ! Мой внук! Мой мальчик!

На меня смотрели любящие серые глаза, точно такие, как у моей матери Сеаны. Но лицо женщины было все в морщинах, а роскошная коса, короной уложенная на голове — совсем седой.

— Я — княгиня Анита, твоя бабушка. Наконец-то ты дома, Райтэ!

Кончилось мое бегство, — улыбнулся я. Нет, Иллира, королева лживого Лунного мира, не будет тебе такого подарка. Мой дом тебе не достанется.

У меня есть войско. Горстка супротив Сферикалов. Песчинка против высших миров. Но это мои дарэйли, и каждый из них — маленькая армия. Мой создатель Ионт Завоеватель начинал с меньшего.

У меня есть дом. А мир к нему приложится.

2010–2012 г.г.