Дождь. Это слово само по себе должно быть серым и нудным. Оно стоит между тобой и реальностью, которая происходит вокруг тебя. Серая стена воды чаще всего заставляет тебя вспоминать. Под порывами ветра ветки старого дерева начинают стучать в мое окно. Я уже давно живу и не живу. Мне остается только ждать когда она за мной придет. Я сам поклялся ей, что никогда не пойду за ней, и буду ждать ее. Поэтому мне остается только вспоминать. Струйки воды ползут по стеклу, мутные холодные, струйки воды. Я не узнаю себя сильного, жестокого, не верящего никому. Хочется жить ради нее и ею, жить надеждой встречи хотя бы там. Если там реально, значит в это нужно верить, надо ждать, надеяться, терпеть. Скоро будет пол года как я начал так отвратно проводить все оставшееся мне время.

Мне пришлось остаться жить при церкви, сначала из-за моих ушибов, особенно сильно досталось голове. Дон Винченце сказал, что было легкое сотрясение мозга. А потом я вспомнил, что не умею ничего кроме защиты чьего либо тела посредством физической расправы над другим телом. Мой Бог, о чем я думаю, как говорю? Вскоре я открыл свою школу телохранителей. Каждый урок был для меня пыткой и спасением одновременно, мне приходилось лепить из этих людей свое подобие, но работа на некоторое время спасала от воспоминаний. Мои ученики еще не знали через, сколько своих "но" им придется переступить, став телохранителем. Может я не прав, и их хозяин окажется простым человеком, не таким как был Марио.

На работу добираюсь, долгие сорок минут, моя школа находится на другом конце города. На эти сорок минут в шумной толпе автобуса я сливаюсь со всеми этими людьми, становлюсь безликим, безголосым. Доходы от школы позволяют мне купить машину, но в этом нет необходимости.

Иногда я думаю тот ли я Фрэнк, что был раньше. Нынешнему Фрэнку ничего больше не нужно. Только Марио напоминает мне, что когда-то я был совсем другим. Ему доставляет удовольствие напоминать, что я виноват в смерти Алекс, он не понимает, что я и так не могу этого забыть даже на минуту. Лишь однажды Марио пришел ко мне один без своей охраны. Можно конечно уехать отсюда подальше от него и этого моря, но это не имеет значения. Ждать и вспоминать я могу везде.

Он пришел ко мне в один из тех часов, когда часами обвиняя себя в смерти Алекс я стоял в церкви на коленях. Я не ожидал его и этим приходом он застал меня врасплох, обычно его обвинения не причиняли мне боли. Я ведь и сам знал все то, что он мне говорил, но в этот раз все было совсем по-другому. Марио вошел так тихо, что я и не смог бы услышать, что кто-то пришел. Его голос раздался где-то надо мной, голос не знающий возражений и жалости, всезнающий голос человека который хочет отнять у меня последнюю надежду:

— Пытаешься замолить свои грехи?! Не выйдет. Ведь ты даже не знаешь, насколько ты виноват перед ней.

— Она бы простила меня, потому что любила в отличие от тебя.

Марио лишь засмеялся в ответ на мои слова.

— Нет, она не смогла бы простить тебе все.

— Это ты! Ты! Убил ее.

— Ты, а не я — его голос отразился от стен и загрохотал вокруг меня — Да, ты же сам не веришь в то, что говоришь Фрэнк. Она была бы жива, если бы не ты.

Я не верил своим ушам, о чем он говорит?

— Жива?

— Да, жива. Мои люди должны были стрелять холостыми, перед твоим приездом я должен был дать им холостые патроны. Твой приезд все погубил. Она не должна была достаться тебе, и сама судьба была на моей стороне.

— Только ты один виноват в этом. Зачем вообще нужно было привозить ее на эту скалу?

— Я полюбил ее первый! Я! А ты украл ее у меня. Я всего лишь хотел напугать ее. Ты вынудил меня причинять женщине, которую я люблю боль — после этих слов меня окутала черная ватная тьма. И я был благодарен Марио за этот удар, на некоторое время я забыл обо всем. В этот день я так и не видел лица Марио он стоял за моей спиной. И если бы не этот удар можно было бы подумать, что это был всего лишь разговор с моей совестью.

Нашли меня на полу церкви и снова с окровавленной головой. Объяснениям про нападение никто не поверил, служители церкви всегда готовы помочь и находят всему объяснение сами. Они просто помогают таким как я: читают лекции о жизни и бытие человека в этом мире, водят на богослужение чуть ли не за руку.

Жизнь обрела для меня своеобразную постоянность. Если бы не числа в календаре я подумал бы что прошел всего лишь один день. Один из таких дней изменился благодаря моему сну. Это была моя самая счастливая ночь, мне снился день, когда я рисовал Алекс, а она смеялась. Мы были в этом сне снова вдвоем. Как жаль, что это больше не повториться. Утром я пожалел, что ночь была такой короткой, и вместе с ней закончился мой сон. А в реальности от нашей любви не осталось ничего кроме воспоминаний, ничего, что я мог бы подержать в руках или просто увидеть. Никто не знает, сколько раз я корил себя за то, что отдал тебе свой медальон. Позже тем же утром впихивая в себя чашку кофе и булочку под пристальным взглядом дона Венченце, я вспомнил о том рисунке. По разговорам Марио швырнул его за окно той квартиры, где мы жили, я сомневаюсь, что он сохранился под дождями на земле маленького садика. Заниматься самоистязанием конечно плохо, но я вдруг захотел увидеть это место еще раз.

Попрощавшись с доном Венченце, я ушел, но совсем не на работу как он мог подумать. Мой спаситель с сомненьем посмотрел на меня, и я был уверен, что этот человек с незаурядным умом в недалеком будущем будет знать, где я был сегодня. Я шел по улице к автобусной остановке и продолжал думать о своем милом спасителе, человеке не лишенном определенного обаяния. Я не испытывал к нему неудовольствия или раздражение. Его лекции по отношению к жизни затрагивали мою жизнь довольно косвенно, не заставляя перекраивать свои взгляды и принципы, но ставили иногда в положение легкого недоумения. Неужели же я не видел этого всю свою жизнь и был так слеп. Скорее всего, его беседы помогали посмотреть на все, что было вокруг с другой точки зрения. Так углубившись в свои мысли, я не заметил, как успел добраться до своего места Х.

Дом остался таким же, как был, но для меня в нем не хватало чего-то существенного. Нечто составлявшее его я. Теперь он стал просто зданием, а прежде был обителью моего счастья, пусть даже и временного.

Как же я противен сам себе, наверное, если бы кто-нибудь услышал все мои мысли, ему просто не захотелось бы жить от тоски. Войти в квартиру я не решился, хотя выломать эту дверь для меня не составило бы труда. Я напоминал старого пса, которого выгнали из дома, а он возвращался снова и снова к своей старой двери. Я представил себе вид с балкона, маленькую клумбу, крыши соседних домов и фруктовый сад через дорогу. Постояв еще немного на лестничной площадке, я медленно стал спускаться вниз. Проходя мимо двери, одной из квартир на первом этаже, я заметил какое-то движение за дверью. Дверь немного приоткрылась и снова захлопнулась, словно нерешительный хозяин хотел взглянуть на меня украдкой, но передумал. Видя, его сомненья я решил ему помочь и, взявшись за дверную ручку, хорошенько дернул. Широко распахнувшись, дверь, вытащила на лестничную площадку и старичка, который держался за дверную ручку с той стороны. Я встречался с ним на лестнице и раньше, но теперь он был для меня чем-то далеким, а не просто соседом по дому. Старичок неестественно дернул головой, взглянул на меня и отлепился от дверной ручки. К моему удивлению он пригласил меня войти к нему в квартиру:

— Я так и подумал что это вы. Входите же, входите.

Его надтреснутый старческий голос раздавался без его воли, можно было подумать, что он говорит со мной по какой-то необходимости. И я вошел, в его квартирку, которая тонула в сумраке и походила на музей или лавку антиквара. Здесь было так тихо торжественно, что как-то само собой хотелось сохранить тишину. Мы прошли в крошечную гостиную и сели за стол.

— Вы хотели побывать в квартире?

— Нет, вспомнить, то чего уже нет.

— Я понимаю вас как никто другой. Иногда все, что остается от счастья это воспоминанья.

— Это мало утешает.

— Действительно, иногда хочется почувствовать и более материальные вещи.

Старичок все время смотрел, куда-то мне за спину и я тоже решил взглянуть что там. Когда я обернулся, на меня со стены смотрела моя Алекс. Она лукаво улыбалась, и на одном плече свитер был спущен. Как же это возможно? Задать вопрос я не успел, хозяин квартиры сам поспешил ответить.

— Да, я сразу подобрал листок. Местный художник сделал мне копию, кое-что подправил и вот она скрашивает мои дни. Она чудесная девушка.

Он еще что-то долго говорил, но я ничего не слышал, я только смотрел и думал, как мне забрать домой мой рисунок.

— Хотите взять ее с собой?

— Да, если можно.

— Берите, берите, у меня есть еще одна копия.

Он снял со стены картину и вместе с рамкой вручил мне. Я прижал это сокровище к груди, и даже забыв попрощаться и поблагодарить старичка, поехал к себе. Там я первым делом повесил ее на стене почти у самого окна, чтобы можно было скрыть ее занавесью.

Так Алекс теперь была все время со мной, а еще Мауриция. Племянница дона Венченце, она сирота и дядя воспитывал ее с младенческого возраста один. Это очень гордая и красивая девушка, кажется, она влюблена в меня и постоянно пытается возбудить мой интерес к себе. Мне жаль ее, но поделать я с этим ничего не могу. Она и слушать не хочет о том, что можно любить человека и после его смерти, и постоянно высмеивает меня по этому поводу. Портрет Алекс она долго рассматривала, а затем сказала что в ней нет ничего красивого кроме глаз. Я подозреваю, что она жаждет порвать его на мелкие клочки, но я все время оказываюсь рядом.

Вот так я и живу, снова начал вести дневник только теперь на отдельных листках и от случая к случаю.