Я выпекала третью порцию шоколадного печенья, которое Эви окрестила «Несчастные брауни» – новая сенсация нашего заведения – когда Оскар завыл и бросился к двери. Я подскочила, услышав тихий настойчивый стук. Пытаясь унять сердцебиение, я поспешила к двери, забыв снять рукавицу-прихватку.

Дернув ручку (весьма неуклюже, учитывая рукавицу), я обнаружила на пороге местного рейнджера с бутылкой красного вина и пиццей от «Мама Росарио» – единственной приличной пекарни в радиусе восьмидесяти километров.

– Алан, – вздохнула я и тут же устыдилась разочарованной интонации в голосе. – Забавно, я не заказывала пиццу. Видимо, кто-то пошутил и назвал адрес лесничества.

Алан улыбнулся:

– Надеюсь, ты любишь пепперони с сосисками и не станешь возражать, если я войду. Мо, ты... ты казалась такой печальной сегодня днем на работе. Я решил проведать тебя и немного развлечь.

Возмутительно, насколько быстро я растрогалась, услышав эти слова. Я улыбнулась, открыла дверь и взяла у гостя вино — хорошее столовое красное.

– Я люблю пепперони с сосисками.

Расположившись на диване, мы ели лучшую на северо-западе Аляски пиццу и болтали. Но я почему-то чувствовала себя неуютно. Прислонившись спиной к подлокотнику и прижав к груди, словно щит, согнутые ноги, я сидела и пила виноградный сок. Алан мало-помалу придвигался все ближе и ближе, пока не подтянул мои ноги к себе на колени. Он медленно провел пальцами по моей лодыжке. Я поджала ноги и уселась на них.

– Я рад, что мы сделали это, – сказал он. – Раньше мы не могли часто бывать вместе, но теперь, когда вы с Купером...

– Я не хочу говорить о нем.

Алан просиял:

– Я тоже.

Я и глазом моргнуть не успела, как он наклонился, и его губы коснулись моих. Я замерла, и тогда руки Алана нежно скользнули по линии моих ребер, потом вдоль груди и опустились на плечи.

Было бы так легко позволить Алану целовать меня и хоть на мгновение скрасить мою жизнь. Я устала от постоянного болезненного одиночества. Меня пугала перспектива растить ребенка без отца. Алан мог частично облегчить эту ношу хотя бы на короткое время. Но это неправильно. Это низко — целовать одного мужчину, зная, что ждешь ребенка от другого. Я почувствовала головокружение и тошноту... и не от пепперони с сосисками. Всхлипнув, мягко оттолкнула Алана.

– С тобой все в порядке? – спросил он и нахмурился, увидев мои бледные, покрытые испариной щеки.

– Прости. Я действительно не могу. У нас еще ничего не решилось с Купером, и я просто не могу. Не могу так поступить с ним. Прости, Алан. Ты такой...

– Прошу, – сказал он, упершись в меня головой. – Прошу, не начинай речь в духе «ты милый парень».

– Но ты именно такой, – я улыбнулась и обрадовалась, когда он усмехнулся в ответ и чмокнул меня в лоб.

– Что проку быть милым, если я не могу найти хорошую девушку, которой понравлюсь?

– Дело не в тебе, а во мне. Знаешь, я еще никому не говорила в городе, но хочу, чтобы ты понял причину отказа... Черт, Алан, я беременна!

Все краски сошли с его лица, затем оно приняло баклажанный оттенок, а потом опять побелело.

– Ох, – прошептал Алан, притягивая меня и обнимая. Прижавшись подбородком к моей макушке, спросил: – Что будешь делать?

Я пожала плечами:

– Рожать. И на это время, пожалуй, останусь здесь.

– Ты сказала Куперу?

Я покачала головой.

– Когда ты видела его в последний раз?

– В тот день, когда ударила возле бакалейной лавки, – я через силу улыбнулась. – Как ни странно, подзатыльник не имел отношения к беременности.

– Не хочешь ему говорить?

Я рассмеялась, прижимая руки к глазам.

– Понимаю, он имеет право знать, но я не хочу, чтобы он чувствовал, что обязан остаться рядом из-за ребенка.

– Если бы ты согласилась, я позаботился бы о вас обоих. Мог бы сделать тебя счастливой, Мо. – Оторвав мои руки от лица, Алан переплел свои пальцы с моими.

Я почему-то не удивилась такому предложению. Как раз в духе Алана. Он заботился бы и обо мне, и о малыше. Он стал бы прекрасным отцом — читал бы сказки на ночь, учил бы играть в хоккей, на Рождество часами собирал бы велосипеды или кукольные домики. Но я не могла так поступить: отобрать у него шанс иметь собственных детей с женщиной, которая полюбит его по-настоящему, несравнимо сильнее, чем просто хорошего друга.

– О таком предложении я и мечтать не смела. Но это было бы нечестно для всех нас.

Алан кивнул и стиснул зубы от разочарования.

– Я понимаю. – Он встал и тут же неловко плюхнулся рядом со мной. – Знаешь что? Нет, не понимаю. Купер ушел. Его уже несколько недель где-то носит, Мо. Он слишком эгоистичен или ленив, чтобы прийти и разобраться в ваших отношениях. Почему ты намерена ждать, когда он соизволит вернуться и решить хочет ли этого ребенка? Почему ты позволяешь так обращаться с собой?

– Не твое дело, Алан. Не ругай Купера, потому что зол на меня. Ты мой друг и совсем не такой.

Он с грозным видом снова поднялся и встал напротив меня в боевую стойку.

– Отлично, тогда, как твой друг, я скажу, что ты тратишь время на человека, который тебя недостоин. Ужасно видеть тебя такой бледной и несчастной. Ты вся искрилась жизнью, когда приехала в Гранди. Я хочу, чтобы ты вновь обрела этот свет, ведь именно благодаря ему я и влюбился в тебя с первого взгляда.

– Алан, не надо. Я не могу ответить тебе взаимностью. Мои чувства... это моя головная боль. Мне жаль, что тебе неприятно видеть меня такой, но я справлюсь. Пожалуйста, не злись на меня или на Купера. Ты один из моих лучших друзей в этом городе, и я не хочу тебя потерять. Но все равно не могу позволить тебе говорить о Купере таким тоном. Прости.

– Нет, я все понял, – пробурчал Алан, горестно стиснув рот. – Как ты и сказала, мои чувства это моя головная боль.

Он нахлобучил кепку и взял свои ключи. Но, увидев мой несчастный, потерянный вид, смягчился и поцеловал в щеку.

– Прости, – прошептала я.

– Если тебе что-то понадобится, что угодно, звони. Я достаточно насмотрелся на своих беременных сестер и прошел хорошую подготовку. Даже если тебе в два часа ночи захочется соленых крекеров, звони не раздумывая, хорошо?

Я кивнула. Алан легонько обнял меня и вышел.

Услышав, как хлопнула дверь, я вздохнула и потерла лицо.

– С этим разобрались.

Я собрала грязные тарелки и вылила вино в раковину. Включив душ, подставила под жесткие струи воды шею и плечи, которые, казалось, окаменели после первого поцелуя Алана. Как же получилось, что все так быстро пошло наперекосяк? Для меня не новость, что Алан проявлял ко мне интерес, но, на мой взгляд, я ясно давала понять, что недоступна. Я поймала себя на том, что разбираю каждую незначительную деталь этого вечера, все, что я говорила и делала, пытаясь найти зацепку, которую Алан мог истолковать, как зеленый свет. Может быть, прежде всего, не следовало впускать его в дом? Наверное, стоило его игнорировать, когда Купер ушел, чтобы сразу пресечь подобные мысли?

Когда горячая вода закончилась, я достала из шкафа одну из рубашек Купера, завернулась в его запах и поймала свое отражение в зеркале. Глаза – красные и опухшие от слез. Лицо — белое, как бумага. Я напоминала мстительное призрачное существо из азиатского фильма ужасов.

– Жалкая картина, – проворчала я и, стянув с кровати стеганое одеяло, поплелась на крыльцо. Там уселась в кресло–качалку, которое выбирали мы с Купером и стала разглядывать небо. Бледный, серебристый свет полной луны стелился по двору и деревьям. Воздух был мягким и теплым, насколько это возможно ночью на Аляске. Оскар нес караул у моих ног, выслеживая диких белок. Я старалась направить мысли в приятное русло. Закрыв глаза, слушала шелест деревьев и думала о ночевке под звездами в том ужасном походе. Чем больше подробностей вспоминала, тем реальнее становилась картина. Я сосредоточилась на запахе расплавленного маршмеллоу и дыма горящих поленьев. Ощущала обнимающие меня сильные руки и тепло костра. Услышала, как ветки потрескивают на огне.

А потом еще кое-что.

Я распахнула глаза. Мне не почудилось. Я действительно это слышала. Я вскочила, и одеяло упало, обвившись вокруг ног.

– Купер? – позвала я.

На мгновение показалось, что я ошиблась, что его присутствие — плод моего воображения, милая сказочка, которую я внушила себе, чтобы облегчить страдания. Я боялась, что там в лесу, прячется кто-то другой — тот, кого опасался Купер. А я стояла здесь совсем беззащитная в одной лишь рубашке и нижнем белье.

В отдалении послышался топот лап; низкая поросль хлестала приближавшееся ко мне существо. Я увидела, как отблеск лунного света отразился в сине-зеленых глазах, а потом увидела и лицо. Размытое превращение волка в человека больше не пугало. Это такая же неотъемлемая часть его, как улыбка или гладкая золотистая кожа, которая отчетливо виднелась в бледном свете луны, когда он вышел из леса.

Я устремилась навстречу. Уж не знаю, на что Купер рассчитывал, но явно не на правый хук в челюсть. А дальше все произошло одновременно. Я крикнула «ой!» и затрясла ушибленным кулаком. Купер взвыл и схватился за лицо. Я задействовала здоровую руку, чтобы Купер вопил по заслугам.

– Недоумок! – бранилась я. – Не могу поверить, что ты сотворил такое! Как ты мог?

Я снова и снова хлестала его по плечам и груди, приговаривая:

– Дурак! Кретин! Тупица! Идиот! Оборотень!

Он терпеливо сносил побои, пока я не выдохлась и не уткнулась в его шею. Тогда он поднял меня и понес домой, бормоча извинения и осыпая поцелуями мои щеки, подбородок и губы.

Купер открыл дверь и захлопнул ее за нами. Он отнес меня к нашему месту перед камином, где мы впервые занимались любовью. Огонь в очаге не горел, но я поняла этот жест: пришло время начать все сначала. Моя рубашка осталась лежать где-то у двери, трусики геройски пали в бою.

Купер притянул меня за бедра, и обернул мои ноги вокруг своей талии, прокладывая дорожку поцелуев по разгоряченной коже. От него пахло мужчиной, лесом, животным. Его растрепанные волосы упали на мои глаза, когда он целовал мои веки, переносицу, линию подбородка. Запустив руки в мои непокорные темные пряди, он зарылся в них лицом.

– Скучал по тебе, – прорычал он. – Так чертовски сильно скучал! Люблю тебя.

Его рот путешествовал по мне, спускаясь от шеи к щиколоткам, замедляясь возле ключиц, пупка, косточек таза, которые Купер покусывал и облизывал. Дразня, он горячо подул между моих ног и, отстранившись, покрыл бедра поцелуями.

Его губы поползли вверх, и язык одарил вниманием сначала один затвердевший, сверхчувствительный сосок, а потом и другой. Купер нежно прикусил их, затем скользнул губами по изгибам моей груди. Изнемогая под ним, я обвила пальцами его теплую, твердую плоть и потянула к себе, но Купер резко подался вперед и вошел в меня сильным уверенным движением. Мое тело радостно приняло его возвращение, глубоко вбирая в себя теплые, размеренные толчки. Я ощущала, как увлажняются мои бедра в ритме наших покачиваний. Руки Купера тискали мои ягодицы, вынуждая двигаться в такт, с которого я сбивалась, паря в небесах.

– Моя, – сказал он, и я судорожно сжала его словно в мягких тисках.

Как только Купер достиг кульминации, его радужки как будто потемнели и расширились, заслоняя белки глаз. Оскалившись, он запрокинул голову в завершающем рывке, а потом прикусил мое плечо возле шеи. Я взвизгнула, почувствовав, как зубы вонзаются в тело, но Купер крепко меня держал. Кожа порвалась словно лист бумаги, пока я безуспешно молотила руками. Это болезненное и вместе с тем неземное ощущение едва не ввергло меня в пучину безумия. Сердце колотилось, дыхание прерывалось, все мускулы, казалось, сокращались одновременно в небывалом оргазме. Пока я дергалась и кричала, Купер схватил мои дрожащие запястья одной рукой, а второй принялся успокаивающе поглаживать меня. Я почувствовала струйку крови, текущую по моей спине, когда он прижался лбом к моему лбу.

Когда наше дыхание выровнялось, Купер откатился и притянул меня к себе под бок. Едва восстановив способность шевелиться, я шлепнула его по голове.

– Ой! – вскрикнул он.

– Ты укусил меня! – проворчала я, прижимая руку к ране. – Опять!

Купер виновато покраснел, но тем не менее ответил с апломбом:

– Все правильно! Это означает, что ты моя. Шрам — это как публичное заявление. Он говорит о том, что ты моя пара. Что больше не один волк не смеет посягать на тебя. Что ты под моей защитой и под защитой моей стаи... если она у меня еще есть.

– Ты прямо-таки сутенер.

Он скорчил кислую мину.

– Это все равно, что помочиться на твой порог.

– Ты помочился на мой порог?

Купер поморщился. Вероятно, он не подумал о том, что говорит, пока не ляпнул вслух.

– Перед тем как сказал, что мы не можем встречаться. – Выражение его лица менялось с робкого на настороженное. – Я метил территорию, чтобы отвадить хищников. Мне надо было обеспечить твою безопасность. Боже, ты же бросаешься наперерез разъяренным гризли!

Я резко взмахнула рукой и отвесила ему новую оплеуху.

– Ой! Теперь-то за что? – дернулся он.

– Видимо, я все еще немного зла на тебя.

– Мо, прости, если сделал больно...

– Да, Купер, укус-то меня и разозлил, – фыркнула я.

– ...но для ребенка будет лучше, если я помечу тебя, – договорил он.

Рубашка выскользнула из моих рук.

– Как ты узнал? – прошептала я.

– Видишь ли, мама умудрилась разыскать меня и принялась вправлять мне мозги, пока я не признал, что ты — лучшее, что случилось со мной в этой жизни. И я буду последним идиотом, если не вернусь к тебе и не стану молить о прощении. Кстати сказать, она собирается устраивать мне выволочки время от времени, чтобы не валял дурака. Думаю, на нее снизошло что-то вроде жесткого прозрения.

Я откинулась на спину с таким ощущением, словно из легких вышел весь воздух. Купер знал и молчал? Разве не следовало сказать об этом во вторую или в третью очередь? Наверное, после слов «так чертовски сильно скучал» он мог бы добавить «люблю и очень сожалею о том, что сбежал и оставил тебя преодолевать сложный первый триместр в одиночестве». Как же теперь разобраться? Как понять, что им двигало: потребность во мне или отсутствие выбора?

– Только поэтому ты и вернулся? Из–за мамы, которая намекнула, что ты поступил не по-мужски?

– Нет, не только поэтому.

Я вскочила.

– Знаешь, я не нуждаюсь в том, чтобы ты растил этого ребенка. Не хочу, чтобы ты или любой другой донор спермы возомнил себя примерным родителем.

Купер отвесил челюсть и еще имел наглость выглядеть обиженным.

– Донор спермы?

Я окинула его грозным взглядом.

– Мне полагается радоваться, что ты примчался на всех парах, услышав весть о моей беременности? Не хочу, чтобы ты оставался здесь ради некого чувства долга.

– Но я тебе нужен. Тебе потребуется помощь. Я хочу быть с тобой, Мо. Хочу быть одной семьей.

– Видишь ли, я поняла, что меня не колышут твои желания, – сказала я, слегка подталкивая Купера ногой, пока он не поднялся. Я швырнула ему одеяло, и он обернул его вокруг талии.

– Ты все рассказала моей матери. Ты должна была понимать, что, в конечном счете, она сумеет связаться со мной.

– Да, но теперь, когда мне стала ясна причина твоего возвращения, она меня до чертиков раздражает! – воскликнула я. – И, вообще-то, нет, я не знала, что в конечном счете Грэйси сумеет связаться с тобой, Купер, я ведь понятия не имела, где тебя носит. Как и твоя мать. Проклятье, я-то считала, что мы больше никогда не увидимся. Ты даже не соизволил сказать, собираешься ли вообще возвращаться. Что, по-твоему, я должна была чувствовать? А знаешь что? Проваливай! Выметайся отсюда. И не смей появляться, пока я не разрешу.

Я пихнула завернутого в одеяло Купера к двери. Он упирался, но, памятуя о беременности, не решался толкаться в ответ. Ухватив меня за плечи, он сжимал их почти невесомо. Я же не церемонилась и, безбожно оттаптывая его ноги, погоняла к выходу.

– Мо, это же глупо! Мы только что воссоединились, а ты уже гонишь меня?

– Как оказалось, я больше неспособна мыслить здраво. Гормоны, знаешь ли! – гаркнула я, захлопнула дверь и заперла на замок.

– Тогда я останусь здесь! – заявил Купер через дверь. Я едва ли не слышала, как он усмехается, и у меня чесались руки запустить в него кормушкой для птиц. – Люблю тебя!

Я зашторила окно. Помылась, осторожно наложила повязку на укус и оделась ко сну. Рана уже затянулась, оставив после себя серповидный шрам. Интересно, чья магия подействовала — Купера или ребенка? Прежде чем выключить свет, я подошла к двери, отодвинула занавеску и увидела, что Купер все еще здесь. Он превратился в волка и, свернувшись калачиком, притулился на коврике. Мне стало немного неловко. Не то чтобы на улице трещал лютый мороз, да и Куперу, скорее всего, доводилось спать и в худших условиях, но не по моей же вине. Можно было открыть дверь и позволить ему разместиться хотя бы в гостиной. В конце-то концов, разве не этого мне хотелось? Разве возвращение Купера — не то, чем я бредила? Какой же непоследовательной и спесивой надо быть, чтобы взять и выставить его за порог?

Правда заключалась в том, что я пока не была готова его принять. Он обидел меня. И я не могла поручиться, что он не сбежит опять, когда в следующий раз что-то пойдет не так или его обуяет чувство вины. Я поплелась обратно в спальню и заползла под одеяло. Прятавшийся под кроватью Оскар, запрыгнул и устроился в ногах.

– Оскар, ты единственный надежный мужчина в этом доме, пусть даже и собака.

Проснувшись поутру, я увидела, что Купер в волчьем обличье все еще томится на крыльце. Он фыркнул и поскребся в дверь, но я предпочла заняться сборами на работу. Он проводил меня до машины и сидел на подъездной дорожке, пока я отъезжала, и даже как будто махал лапой вслед. Я не перемолвилась с ним ни словечком — ни этим утром, ни вечером, когда вернулась домой. Ни на следующий день, ни через день. Всю неделю Купер оставался волком, приглядывал за домом и провожал меня до машины и обратно каждый раз, когда я уезжала. Я хранила молчание. Даже Оскар, выходя на прогулку, оказывал ему холодный прием. Но ни дождь, ни слякоть, ни ледяное презрение сосискообразного пса не могли удержать моего оборотня от выполнения самопровозглашенного круга обязанностей.

Как-то вечером, вернувшись домой, я обнаружила, что веранда завалена вырванными с корнем цветами. Купер сидел среди этого дикого великолепия и шумно дышал.

– Что будет дальше, мертвая белка? – спросила я.

Купер гавкнул.

Опустившись на ступеньки, я погладила его мех.

– Слушай, я поняла. Ты раскаиваешься. Нельзя ли превратиться обратно в человека, чтобы мы могли поговорить, как взрослые люди? Обещаю, что не стану тебя дубасить.

Купер перекинулся и обнял меня.

– Прости. Мне надо было сразу повиниться. Я очень сожалею, что оставил тебя. Думал, что справлюсь. И ведь знал, что, укусив тебя в тот первый раз, поставив на тебе метку, я уже никогда не смогу создать пару с кем-то еще…

– Что? – удивилась я.

Купер пожал плечами.

– Так уж устроены оборотни. Как только мы помечаем партнера, назад хода нет. Тут дело скорее в магии, чем в науке, но после того, как мы ставим метку на своем избраннике, наши ДНК уже не могут совмещаться ни с кем иным. Волки соединяются на всю жизнь.

– И ты ушел, зная, что у тебя, возможно, никогда не будет детей? Что ты никогда не найдешь другую?

– А я и не хочу другую.

Я шлепнула его по плечу.

– Болван.

Он притянул меня ближе.

– Я люблю тебя. Не могу быть вдали от тебя. И плевать, что это делает меня эгоистом. С тобой я счастлив. Только в тебе я сейчас вижу смысл жизни. И даже не будь ребенка, все равно чувствовал бы то же самое. И пока я не разберусь в том, что происходит, пока не пойму, не я ли убиваю людей...

– Не ты, – твердо сказала я, взяла его за подбородок и заставила посмотреть в глаза.

Он кивнул, но мне показалось лишь для того, чтобы меня успокоить.

– Так или иначе, но пока я не удостоверюсь, тебе от меня никуда не деться.

– Я знаю, что ты поступил так, как считал правильным, – признала я. – У тебя были благие намерения, пусть вел ты себя как последняя сволочь.

– Надеюсь, ребенок переймет твою страсть к перлам, – вздохнул он.

– Хорошо. – Я обхватила его руками и не выпускала, словно тем самым могла заставить сдержать обещание. Потом уткнулась в шею и пробормотала: – Когда ты в последний раз мылся? Хотя бы примерно?

– Не знаю. Где-то неделю назад катался в ручье, – пожал он плечами и возмутился, когда я сморщила нос. – Я бегал в зверином обличье, клял себя на чем свет стоит и предавался отчаянью, а не спа-салон посещал.

– Прости, – повинилась я. – Я люблю тебя, несмотря на пикантный аромат мужественности.

– Теперь ты меня просто облагодетельствовала, – проворчал он. Я рассмеялась. Желудок Купера заурчал.

Я закатила глаза, переступила через цветы и, хихикая, вошла в дом.

– Как смотришь на то, что я приготовлю блинчики, а ты пока примешь душ?

– Зависит от обстоятельств. А вдруг это уловка, чтобы я расслабился, а ты опять засветишь мне кулаком?

– Я легонько шлепала, а не била кулаком.

– Сожалею, но моя ушибленная голова говорит об обратном.

***

Купер вышел из душа и выглядел он гораздо бодрее, чем когда-либо на моей памяти. А поджидавшая его огромная стопка блинчиков только улучшила его настроение. Я сидела рядом, пока он задумчиво жевал, явно пытаясь подобрать нужные слова.

– Знаю, что не имею права спрашивать, но почему я чую здесь запах Алана?

– Верно, – мягко сказала я. – Ты не имеешь права спрашивать.

– Мо.

– Алан приходил. Ничего не случилось, – сообщила я, понимая, что для всех нас будет лучше, если я преподнесу отредактированную версию событий.

На меня Купер, возможно, и не рассердится, а вот Алану едва ли так повезет. Мне только того не хватало, чтобы Купера арестовали за то, что он оторвет голову федеральному должностному лицу посреди Мэйн-Стрит. – Он ясно дал понять о своих чувствах, но я сказала, что воспринимаю его только как друга. Не могу утверждать, что не рассматривала вариант с Аланом, чтобы просто забыть тебя. Чтобы отомстить. Но когда дошло до дела, я просто не смогла. Тебя не вычеркнуть из моей жизни, Купер. Ты прочно обосновался в ней.

Радостная, благодарная улыбка озарила лицо Купера.

– Бьюсь об заклад, что Алана такой поворот не обрадовал.

– Вообще-то, если не считать брани в твой адрес, во всем остальном он оставался джентльменом. Чего нельзя сказать о неком самодовольном оборотне, который оставил на мне свою отметину, чтобы застолбить территорию. И помочился на мой порог — который, кстати, будет отмывать из шланга.

Купер пробубнил с набитым ртом:

– Да, да. Я не такой возвышенный, как Алан. Уверен, это будет согревать его душу долгими ночами.

– Это гадко.