Париж

Институт Жоржа Саньяка занимал комплекс невысоких бетонных зданий на западной окраине Парижа. Пластиковые жалюзи закрывали почти все окна; те же немногие, за которыми горел свет, светились, словно экраны телевизоров. На одном из подъездных пандусов гоняла на скейтбордах группа подростков, кроме которых тут никого не было видно.

Ник и Эмили остановились перед одним из зданий и нажали кнопку звонка с надписью «ВАНДЕВЕЛЬД». Пластиковый корпус домофона был расколот, динамик заглушен скопищем выцветших стикеров, рекламирующих андерграундные оркестры, радикальных политиков, авангардное искусство или просто прославляющих анархию.

— Oui?

Эмили подалась к стене.

— Профессор Вандевельд? Это доктор Сазерленд.

Громкоговоритель издал звук, похожий на жужжание.

Дверь с щелчком отворилась.

— Venez.

Лифт не работал, и им пришлось подниматься пешком. Кабинет профессора Вандевельда находился на четвертом этаже в конце длинного коридора, устланного линолеумом, который не менялся, вероятно, со времени постройки этого здания. Они постучали. Бодрый голос пригласил их войти.

Они оказались в просторном кабинете. Слева из широкого окна открывался мрачный вид на точечные дома с зарешеченными окнами. В кабинете стоял стол с фанерной столешницей, забросанный бумагами, на стене доска, исписанная полустертыми уравнениями, у стола два низких стула. Из дыр в сиденьях торчал желтый поролон. Единственным украшением был постер на стене — страница из иллюстрированного манускрипта, — рекламирующий давно закончившуюся выставку в Лувре.

Профессор Вандевельд встал и обошел стол, чтобы пожать им руки. Он был высок, крепкого сложения, одет в вельветовые брюки и синий свитер с закатанными рукавами. Если бы не очки в серебряной оправе, то Ник сказал бы, что перед ним рыбак, а не физик.

— Эмили Сазерленд, — представилась Эмили. — А это мой помощник Ник.

Вандевельд включил чайник, примостившийся на сером каталожном шкафу, пригласил их садиться.

Эмили села на стул, закинула ногу на ногу.

— Спасибо, что согласились принять нас без предупреждения, к тому же в субботний день. К сожалению, мой имейл так до вас и не дошел.

Вандевельд вытер ложку о свой свитер и открыл банку «Нескафе».

— Ca ne fait rien. Я так или иначе здесь. А вы приехали из такой дали — из Метрополитен-музея в Нью-Йорке.

— Я читала много ваших статей. — На самом деле надергала из Интернета в кафе и просмотрела за чашкой эспрессо. — Но мой коллега пытался понять суть процесса.

Ник извиняюще улыбнулся, словно говоря, что ни в чем Вандевельда не обвиняет.

— Я подумала, может, вы могли бы ему объяснить…

— Конечно. — Профессор встал и через боковую дверь провел их простую комнату без окон. — Вот здесь у нас протонный миллианализатор.

Прибор был похож на какую-то штуковину из кабинета дантиста: белые металлические трубки торчали из стены и потолка, сходясь в сопло, направленное на стальной пюпитр. Пучок толстых кабелей змеей уходил от этой штуковины к компьютеру на столе у стены.

— То, что мы делаем, называется РЭСИЧ — методика рентгеноэмиссионной спектроскопии, индуцированной частицами. — Все слова он произносил подчеркнуто медленно, отчего из-за его акцента они стали почти неразборчивы. — Она была разработана в Сан-Диего в восьмидесятых годах двадцатого века. Вы выстреливаете пучком протонов по трубе — вот этой — в исследуемый объект. В моем эксперименте таким объектом является страница из книги. Протоны проходят через страницу, ударяют по атомам, разрушают их, высвобождая рентгеновское излучение, которое мы и измеряем флуороскопической системой.

Он постучал по соплу, свисающему с потолка, потом показал на компьютер.

— Компьютер анализирует излучение и говорит нам, что находится внутри страницы.

— И это не повреждает книгу?

— Non. Мы сканируем лишь миллиметр страницы, а протоны разрушают всего несколько атомов. Так что какие-либо повреждения происходят только на молекулярном уровне.

Ник посмотрел на Эмили. Она, казалось, не возражала против его вопросов.

— И так вы определяете, что находится на бумаге?

— Мы определяем, что находится в чернилах. У каждых чернил есть химический состав, который мы и устанавливаем. Мы анализируем первые печатные тексты и таким образом узнаем, кто их сделал.

Ник набрал в грудь побольше воздуха и залез в карман.

— И что вы нашли, когда анализировали вот это? — Он показал карту, уставившись взглядом в Вандевельда.

— Я работаю только с книгами. Я не анализировал эту карту.

Но Ник прочел на его лице узнавание и что-то еще. Страх?

— Вам это приносила женщина по имени Джиллиан Локхарт.

— Я никогда не видел этой Джиллиан Локхарт. — Он произнес это тем же тоном, каким объяснял смысл аббревиатуры РЭСИЧ, как нечто заученное.

— И что вам удалось узнать?

— Я вам уже сказал — я не видел этого прежде. — Вандевельд встал. — Мне кажется, моя работа вас не интересует. Извините. Ничем не могу вам помочь. — Он положил руку на дверь. — S’il vous plait…

Ник и Эмили не шелохнулись.

— Когда Джиллиан приходила сюда?

— Никогда.

— Она звонила вам месяц назад. Три недели спустя она исчезла.

Вандевельд вздохнул.

— Мне очень жаль. Искренне вам говорю. Но… помочь ничем не могу.

— Вы не помните, что она вам звонила?

— Как, вы говорите, ее зовут?

— Джиллиан Локхарт.

Вандевельд отрицательно мотнул головой — на долю секунду раньше, чем если бы сделал это естественно.

— Non.

— У нас есть запись ее разговора, который продолжался почти пятнадцать минут.

— Может быть, моя секретарша перевела ее в режим ожидания, пока искала меня. Может быть, она не представилась… или назвалась каким-то другим именем. Может быть, она сделала вид, что ее интересует моя работа, хотя ей нужно было что-то другое.

Он отпустил ручку двери и вернулся к своему аппарату.

— Вы думаете, я что-то от вас скрываю? Ничего я не скрываю. Клянусь вам, я никогда не видел вашего друга или эту карту. Но если вы хотите, чтобы я ее проанализировал, — бога ради. Oui?

Он протянул руку и склонил набок голову. Ник посмотрел на Эмили, которая опасливо кивнула.

Француз положил карту на пюпитр перед трубкой, потом направил трубку так, как ему было нужно. Ник наклонил голову и прищурился.

— Но она направлена не на текст.

— Мы делаем два измерения. Чернила поглощаются бумагой. Так что поэтому мы сначала замеряем одну бумагу. А потом — бумагу с чернилами. Потом мы вычитаем вторую величину из первой и получаем только ту составляющую, которая относится к чернилам.

Он повернул рукоятку, фиксируя сопло, и направился к компьютеру. Ника все еще мучили дурные предчувствия.

— И нам не нужно выходить из помещения?

— Это абсолютно безопасно. Вы поглощаете больше протонов, простояв пятнадцать минут на солнце. Если вы мне не доверяете, можете держать карту в течение всего эксперимента.

Ник сделал шаг назад.

— Я буду наблюдать отсюда.

Но наблюдать было не за чем. Вандевельд нажал клавишу на компьютере, за стеной раздался рычащий звук, и над трубкой зажегся красный свет. Несколько секунд спустя свет погас и рычание прекратилось. Вандевельд перенастроил трубку — теперь она была направлена на роскошную львиную гриву, где чернила были самые густые. Свет снова мигнул, потом выключился. На мониторе компьютера появился график с зубчатой кривой.

— И что это значит?

— Это показывает разные элементы, которые мы можем выявить. — Вандевельд провел по одному из зубцов пальцем. — Вот кривая, определяющая содержание натрия. А эта — меди.

— И… что из этого вытекает? Вы можете определить, из чего были сделаны чернила?

— Не полностью. Флуороскопическая система определяет не все параметры. Иногда мы не знаем, откуда берется тот или иной элемент. Скажем, мы обнаружили свинец. Возможно, он появился из массикота — пигмента, который использовался в качестве кроющей, быстро высыхающей краски. Но может быть, его источник — оксид свинца, используемый для цвета. Или — если мы имеем дело с книгой — источником свинца, возможно, являются литеры, изготовленные из свинцового сплава. С помощью нашего прибора мы лишь можем установить, что свинец там присутствует.

— И какой в этом смысл?

— Каждые чернила имеют свой состав. Вы это понимаете? Каждый печатник использует свои чернила или краску. У нас есть банк данных на этот счет.

— И вы можете проверить эти чернила?

— Bien sur. Я вам покажу.

Он нажал клавишу. Над графиком неторопливо возникли песочные часы. Несколько секунд спустя внизу экрана появилась строка текста. Ник догадался, что она означает, прежде чем Вандевельд резюмировал текст одним словом:

— Rien.

Он пожал плечами и отошел от компьютера. Нику показалось, что в его движениях чувствовалась некоторая настороженность, словно у собаки, которую слишком часто пинали. Он грустным взглядом посмотрел на Ника и Эмили.

— Если ваша подруга приходила сюда — а я вам клянусь, что не приходила, — то я бы сказал ей то же самое.

Ник взял карту с пюпитра, завернул ее в ткань и сунул в сумку. Он посмотрел на Вандевельда, уверенный, что тот сказал им не все, но не зная, как добиться откровенности.

Вандевельд открыл дверь и печально улыбнулся.

— Я надеюсь, вы найдете вашу подружку.

Ник неохотно вышел в темный коридор. Эмили последовала за ним, но Ник услышал, как Вандевельд пробормотал ей что-то по-французски, прежде чем закрыть дверь. Они молча вышли на лестницу. На улице солнце уже зашло и парни со скейтбордами исчезли. Единственным источником света были теперь оранжевые пятна под уличными фонарями. Стужа стояла лютая.

— Что он вам сказал в дверях? — спросил Ник.

— Он сказал, что не все следы на карте чернильные.

Ник кинул взгляд назад, соображая, что бы это могло значить, но свет в окне на четвертом этаже уже погас.