Вооруженные топорами варвары появились возле моей двери уже под вечер. Солнце, скрывшееся за западными укреплениями, окрасило небо и землю в медно-красный цвет. Ветер совершенно стих, и многочисленные навесы стали такими же недвижными, как и высившиеся над ними башни и купола царицы городов. Из десятков окрестных церквей доносились приглушенные молитвословия. Весь день на улицах бурлила толпа, жители Византия отмечали праздник святителя Николая и наблюдали за императорской процессией, которая проследовала через центр города; теперь же людская волна схлынула обратно в аркады и многоквартирные дома, откуда и появилась. Я сидел на крыше своего дома и разглядывал прохожих, неспешно попивая вино, поскольку очередной недельный пост закончился.

О прибытии варваров меня известила Зоя, младшая из моих дочерей. Я увидел краем глаза, как в проеме наверху лестницы появилось ее удивленное личико, обрамленное кудряшками.

— Тебя хотят видеть какие-то люди, — выпалила она на одном дыхании и, чуть подумав, добавила: — Великаны. Титаны. Три гиганта с огромными топорами. У одного из них огненно-рыжая борода, прямо как у Прометея!

Моя дочка всегда отличалась поэтическими наклонностями, а в последнее время они проявлялись особенно часто.

— В дверь-то они пройдут? — спросил я. — Или мне придется седлать крылатого скакуна и взлетать вверх, чтобы заглянуть им в глаза?

— Должны пройти, — ответила Зоя, немного подумав.

— А через проем, в котором ты сейчас стоишь?

— Наверное. Вот только лестница, пожалуй, не выдержит их веса. И тогда ты останешься на крыше на веки вечные.

— Ничего подобного. Они купят нам новую лестницу.

Личико Зои исчезло, и тут же в комнате, находившейся прямо подо мной, что-то загрохотало. Моя дочь, видимо, не преувеличивала: судя по тяжелой поступи, эти незваные гости могли бы за полдня сровнять с землей все семь холмов Рима. Лестница тяжело содрогнулась. Ее перекладины наверняка изгибались сейчас подобно молодым лукам. Мне казалось, что еще немного, и я услышу громкий треск и звук падения грузных тел, однако замечательно прочная лестница, изготовленная из вифинского дуба, выдержала и эту чудовищную нагрузку.

В следующее мгновение на крыше появились три великана в доходивших до колен кольчугах, подпоясанных широкими кожаными ремнями, на которых висели тяжелые железные булавы. На своих могучих плечах великаны несли грозные двусторонние боевые топоры. Даже без опознавательного знака их легиона — отороченного мехом матерчатого синего квадрата на груди — я тут же признал в них варягов, отборных дворцовых гвардейцев, занимавшихся охраной самого императора. Я медленно поднялся на ноги, приветствуя неожиданных гостей, и почувствовал, как внезапно всколыхнулось вино в чаше, которую я держал в руке.

— Деметрий Аскиат, открыватель тайн? — обратился ко мне один из трех гигантов.

Как и его собратья, он был светлокожим, но жаркое южное солнце подрумянило его физиономию, оставив лишь небольшую молочно-белую полоску, видневшуюся из-за края воротника. Огненно-рыжие волосы были под стать буйному нраву, совершенно не характерному для наших людей. Короче говоря, передо мной стоял типичный представитель народа, населявшего холодный остров Фула (наши предки называли его Британией, когда правили там), хотя этот человек, судя по его уверенному владению греческим языком, давно уехал оттуда.

Я ответил на его вопрос утвердительным кивком, чувствуя всю нелепость моего обычного титула перед лицом этой грубой силы. Сам варяг, конечно же, не стал бы кропотливо раскрывать тайну: он превратил бы ее в пыль, обрушив на нее булаву, или рассек бы ее ударом меча, подобно Александру, разрубившему хитроумный Гордиев узел. Но чего же в таком случае он хотел от меня?

— Тебя приглашают во дворец, — сказал он, постукивая пальцами левой руки по темной, покрытой странными зарубками рукояти топора.

Уж не помечал ли он такими зарубками свои жертвы? Эта мысль смутила меня настолько, что я машинально кивнул ему несколько раз подряд.

— Но зачем?

— Об этом ты узнаешь на месте, — угрюмо ответствовал варяг.

К тому моменту, когда мы вышли из дома, на город уже начинали опускаться сумерки. Улицы, с которых лавочники успели убрать столы, практически опустели, лишь кое-где виднелись торопливо расходившиеся по домам случайные прохожие. Никто не хотел бы оказаться на улице после наступления темноты, когда проходит ночная стража. И уж тем более никто не пожелал бы столкнуться с дюжиной дворцовых гвардейцев, которые, к моему ужасу, выстроились прямо перед домом. Я уныло подумал о том, какой урон это нанесет моей репутации в глазах подозрительных соседей. Только теперь мне стало ясно, почему с окрестных улиц так быстро исчезли игравшие на дороге дети, продавцы сладостей и торговцы фруктами.

Дорога до дворца занимала полчаса, но на сей раз, в компании вооруженных северян, топавших у меня за спиной, и их рыжеволосого командира, шагавшего впереди, она показалась мне бесконечной. Я то и дело ловил на себе исполненные жалости или подозрения взоры прохожих: одни удивлялись отсутствию на мне кандалов, другие — многочисленности эскорта для такой малозначительной фигуры. Везде, где мы проходили, в воздухе все еще продолжали витать запахи, наполнявшие эти улицы днем: пахло то дубильной корой, то свежим хлебом, то кровью, то духами.

В конце концов мы оказались возле мраморных аркад площади Августеон, за которыми виднелись дворцовые врата и огромный купол величественного храма Святой Софии. Мое волнение усилилось еще больше после того, как командир неожиданно свернул направо, на длинную узкую улицу, одна из сторон которой была образована внешней стеной ипподрома. На мое плечо опустилась чья-то могучая рука, заставившая меня последовать за ним в темноту.

— Но ведь дворец находится там! — воскликнул я в отчаянии.

— У дворца много ворот, — ответил командир, не поворачивая головы. — У каждых ворот свое назначение. Существует даже особый вход для торговцев рыбой. — Немного помолчав, он добавил: — Чтобы вони было поменьше.

Стена, возвышавшаяся над нами и уходившая куда-то в бесконечность, насколько хватал глаз, была испещрена арками и украшена самыми разнообразными языческими и священными статуями. Мы двигались вдоль нее, пока не достигли железных ворот, дверь в которых почему-то оказалась незапертой. Какое-то время мы шли в полной темноте, сопровождаемые отзвуками наших шагов по камню; затем над нашими головами вновь открылось вечернее небо, приобретшее багровый оттенок, и я почувствовал, как между ремешками сандалий просачивается теплый песок. Мы очутились на арене ипподрома, на беговой дорожке, взрыхленной копытами лошадей. Арена была пуста, и молчание сотен тысяч отсутствующих зрителей только усугубляло давящую огромность пространства. Центральная перегородка арены ощетинилась множеством колонн и обелисков, похожих на связки копий.

— Идем, — сказал командир, голос которого потерял звучность в этой гнетущей атмосфере.

Увязая по щиколотку в желтоватом песке, мы перешли через дорожку и поднялись по узкой лестнице, прорезавшей центральную перегородку. Вскоре мы оказались прямо под монументами, походившими на пальцы гигантской руки, и на какое-то мгновение я вообразил, что они сжимаются вокруг нас в каменный кулак. Это было забавное видение, но я не смог сдержать дрожи.

Мои провожатые, несмотря на свой исполинский рост, тоже чувствовали себя здесь крайне неуютно. Впрочем, мы быстро перевалили через перегородку и опять спустились на арену, оказавшись на дальней стороне стадиона. Немного пройдя по дорожке в направлении противоположной стены, мы стали взбираться по ступеням, шедшим между рядами пустых скамей. Ступени привели нас на террасу, с которой наверх уходило сразу несколько причудливо извивающихся лестниц. Небо совсем потемнело, лишь узкий серп луны выглядывал из-за стены, однако и в этом мраке воины продолжали ступать так же уверенно. В конце концов, запыхавшись и полностью потеряв ориентацию, я оказался на широком балконе, откуда открывался превосходный вид на арену ипподрома.

— Добро пожаловать в Кафизму, — произнес рыжеволосый варяг.

Я едва не разинул рот от изумления. Да, я знал, что меня ведут во дворец, но полагал, что мы войдем в него через какую-нибудь боковую дверь и окажемся во внутреннем дворике покоев одного из дворцовых сановников, но уж никак не в Кафизме — парадной императорской ложе, с высоты которой император являл восхищенному миру свое недоступное величие. Я и сам не один десяток раз видел его в этой ложе, правда, с изрядного расстояния.

Один из гвардейцев зажег висевшее на потолке паникадило, и оно тут же заблистало всеми стеклышками и золотыми цепочками, освещая искрящиеся золотом мозаики над арками и пустой вызолоченный трон в самом центре ложи. Внезапно я оказался в окружении целого войска царей и героев — их мерцающие в неверном свете изображения готовы были соскочить с золотого фона стен, а огромные старинные колесницы неслись прямо на меня, словно хотели унести меня на небо, как пророка Илию.

— Деметрий, открыватель тайн? Осветитель теней? Истолкователь откровений?

Голос, обратившийся ко мне, был сладок, будто мед, но при первых же словах я сжался, как кошка: мне показалось, что он исходит из самих стен. В нем не было ни угрозы, ни злобы, однако я с дрожью в сердце обратил взгляд к источнику этого голоса — и на какой-то миг испугался, что стены действительно ожили, ибо сразу заметил фигуру, выдвинувшуюся из золотых теней. Только когда обладатель голоса вышел на свет, я увидел, что это безбородый мужчина с круглой головой, облаченный в дорогие одежды, расшитые драгоценными каменьями и знаками отличия сановника высшего уровня. Он пристально смотрел на меня яркими глазами, поблескивающими в свете ламп, как масло на его темных волосах.

— Да, я Деметрий, — пробормотал я наконец.

— А я — Крисафий, — учтиво ответил он. — Советник его блаженнейшего величества императора Алексея.

Я молча кивнул в ответ. Обычный порядок встречи с клиентами, конечно же, был бы совершенно излишним в столь царственной обстановке, к тому же, судя по взгляду евнуха, он уже успел составить мнение обо мне.

— Говорят, ты способен разгадывать загадки, которые кажутся неразрешимыми другим людям, — произнес он. — Ты раскрываешь тайны и проливаешь свет на истинное положение вещей.

— По милости Божьей иногда мне это и впрямь удается, — скромно ответил я.

— Ты смог отыскать дочь эпарха, когда родня уже оплакивала ее кончину, — продолжил евнух. — Ты талантливый человек, и я хотел бы воспользоваться твоими талантами.

Все это время он прятал руки за спиной, но сейчас протянул ко мне пухлую мягкую руку, сжимавшую совсем не мягкий предмет. Вне всяких сомнений, мой вызов во дворец был связан именно с этим предметом. Конечно же, пока я мог только гадать о сути дела, но, судя по его срочности и секретности, оно было весьма щекотливым и, хотелось надеяться, достаточно прибыльным для меня.

Загадочный предмет был длиной примерно в человеческую ладонь и толщиной в палец и состоял из деревянного древка с железным концом, который при помощи обработки был превращен из грубой кованой заготовки в устрашающе острый треугольный наконечник. Этот наконечник и добрая половина древка были покрыты веществом винно-красного цвета, увы, слишком хорошо мне знакомым. На другом конце древка сохранились обтрепанные остатки чего-то похожего на оперение.

— Стрела? — спросил я, осторожно взяв странный предмет пальцами и невольно поразившись его тяжести, несоответствующей размерам. — Но для стрелы эта вещь явно коротковата, она сойдет с лука прежде, чем воин натянет тетиву. — Я лихорадочно размышлял, сознавая, что евнух наблюдает за мной. — Стрелять же такими штуками из баллисты — все равно что запрягать в плуг собак. — Я рассуждал слишком громко и слишком по-дилетантски, а это выглядело непрофессионально. — Однако у меня нет сомнений: это оружие или инструмент, который можно использовать в качестве оружия.

Крисафий вздохнул, и на его гладкой, как мрамор, коже на мгновение проступили морщины.

— Этим предметом выстрелили сегодня в одного из дворцовых гвардейцев. Выстрелили наподобие стрелы, но с огромной силой — мы не знаем как. Мощь выстрела была такова, что острие пробило доспехи и вошло глубоко между ребрами. Он умер почти сразу.

— Невероятно…

Его слова поставили меня в тупик — они казались нелепыми. А возможно, нелепыми были мои представления о неизвестном оружии. Пока эти мысли блуждали в моей голове, я решил прибегнуть к спасительной помощи банальных фраз:

— Мне жаль этого воина и его осиротевшую семью. Мои молитвы…

— Свои молитвы прибереги для церкви, — фыркнул евнух. — Дело тут вовсе не в воине. Куда важнее то, что в этот момент он стоял всего в паре шагов от императора.

Я выругал себя за ошибку. Вознаграждение в данном случае могло быть не просто большим — оно обещало превзойти все мои ожидания. Если бы, конечно, я его заслужил.

Я осторожно начал:

— Хочешь, чтобы я выяснил, кто покушался на жизнь императора?

Сама мысль об этом казалась мне смешной, как и слова, прозвучавшие из моих уст, однако евнух утвердительно кивнул головой.

— То есть кто-то пытался убить императора и я должен поймать этого человека?

— Полагаешь, тебе это по силам? — сухо спросил Крисафий. — Или я ошибся и напрасно оторвал тебя от чаши с вином? Эпарх уверял меня, что ты именно тот человек, какой нужен, хотя я, конечно же, не рассказывал ему всю правду о поручении, которое собирался дать тебе.

— Я справлюсь с этим делом, — ответил я с самонадеянностью, о которой мог пожалеть уже на следующее утро. — Но за какую цену?

— Ты о своем вознаграждении, Аскиат? Полагаю, мы столкуемся. — Судя по небрежной ухмылке, евнух не привык считать деньги. — Плата будет двойной — две золотые монеты в день.

— Я говорю не об этой цене, — огрызнулся я, раздраженный его уверенностью, что меня так легко купить. — Хотя меньше чем за пять золотых в день я вряд ли соглашусь работать. Важно другое: насколько опасным будет для меня это предприятие? Ведь речь идет не о каких-то там хитроумных торговцах, бесчестных свечниках или жуликоватых бакалейщиках!

— Это твои обычные жертвы? — язвительно усмехнулся Крисафий. Мерцающие золотые панели за его спиной как будто слегка потускнели. — Торговцы, укравшие у зазевавшегося покупателя монету-другую? Если тебя больше устраивает их компания, Аскиат, я попрошу варягов тут же вернуть тебя обратно. Прежде, чем ты успеешь завоевать славу и получить благодарность от самого императора.

— Благодарность императора стоит немногого, когда император мертв. К тому же ты забыл упомянуть еще и ненависть его врагов.

— Если ты справишься с этой работой, император останется жив. А даже если он и умрет, ненависть его врагов будет волновать тебя в последнюю очередь. Неужели за пятнадцать лет твоя память так ослабела? Ты забыл о пожарах? О разграбленных храмах? О воплях женщин, которых насиловали прямо на улицах?

Конечно же, я ничего не забыл. Когда пал предыдущий император, мне было девятнадцать и моя юная жена только что родила мне дочь. Узурпатором, чье вступление в этот город пятнадцать лет назад повлекло за собой те ужасные события, был мой предполагаемый наниматель, его священное величество император Алексей. При этой мысли мои глаза вспыхнули, но, поймав на себе испытующий взгляд Крисафия, я предпочел промолчать.

— Увы, сделанного не воротишь, — произнес он бесстрастным тоном. — Однако с тех страшных дней минуло уже пятнадцать мирных лет, за что мы, конечно же, должны благодарить нашего императора. Да, мы можем возвести вокруг города новые укрепления и поставить на них десять тысяч воинов, но в конечном счете лишь жизнь одного-единственного человека стоит между миром и разрухой. И отец, воспитывающий двух юных дочерей, должен особенно ценить эту жизнь.

Мне очень не понравилась та небрежность, с какой он вплел в разговор моих дочерей, и я готов был ударить этого ублюдка, столь высокомерного и в то же время столь коварного. Но, окруженный со всех сторон варягами, я вынужден был держать кулаки при себе. Кроме всего прочего, евнух был безусловно прав. Презирая самого себя, я кивнул головой в знак согласия.

Донельзя довольный победой, Крисафий по-волчьи ухмыльнулся и сказал напоследок:

— Стало быть, господин Аскиат, тебе придется потрудиться для того, чтобы наш император оставался жив. За три золотые монеты в день.

Взвалив на свои плечи судьбы приговоренного к смерти монарха и неразборчивого в средствах евнуха, я мог, по крайней мере, утешаться тем, что мне удалось выторговать недурные условия.