Великий пост в этом году тянулся особенно медленно, и причиною этого был прежде всего страх. Казалось, что над городом нависла мрачная туча. Ненависть сотен тысяч горожан к лишившим их покоя и достатка варварам усиливалась день ото дня. Варвары отняли святость даже у самого поста, ибо нарушить его теперь было невозможно даже при всем желании. Елена каждый день ходила на рынок в надежде купить хоть что-нибудь съестное. Остались не у дел не только торговцы. Жившие в дальнем конце Месы косторезы и златокузнецы целыми днями праздно сидели на ступеньках. Работы хватало только у священнослужителей, не устававших возносить молитвы о ниспослании достатка и мира.

И все это время на другом берегу Золотого Рога, у стен Галаты, горели костры в лагере варваров. Их становилось все больше по мере того, как с запада подходили все новые и новые отряды, и главной задачей императора и его несгибаемых печенегов было удерживать вновь прибывших в отдаленных деревнях, не давая им соединиться с их соотечественниками в Галате. Стычки между ромеями и забредавшими в город франками также случались все чаще. Когда же один из караульных едва не лишился глаза, пытаясь защитить молодого оруженосца от толпы, варваров и вовсе перестали пускать в город. Круг моих обязанностей свелся к обходу дворцов.

Это было нудное, утомительное занятие, ведь мне не нужно было ничего делать, только ходить и наблюдать. В начале марта я даже попросил Крисафия освободить меня, но он отказался, сославшись на императора, который был непреклонен в том, что необходимо устранить любой возможный риск. Так что я продолжал выполнять эту работу, хорошо оплачиваемую, но не приносящую удовлетворения.

В эти мрачные дни, когда зима все еще удерживала свои бастионы против наступления весны, единственным утешением стала наша дружба с Анной. Хотя Анна и не могла простить мне авантюру с Фомой, она все-таки приняла мое приглашение на обед перед Великим постом, затем пришла еще и еще раз и вскоре стала являться к нам без всякого приглашения. В нашем доме она была желанным гостем и проводила у нас целые вечера. Если монахи в монастыре и мои соседи по улице имели что-то против этого, они не выражали своего недовольства вслух. Те, кто хорошо знал нашу семью, заявляли, что присутствие женщины в доме — большое благо для моих дочерей, которым всегда не хватало внимания со стороны отца, вечно занятого делами. Вероятно, они были правы, потому что моим девочкам эта зима далась нелегко, а Анна умела успокоить и подбодрить их. В последнее время Елена держалась особенно замкнуто и даже перестала пикироваться со мной по поводу устройства ее замужества. И это было кстати: ни одно приличное семейство не стало бы заключать брачных союзов в столь ненадежное время.

А оно было ненадежным: все восемь недель Великого поста нам казалось, что мы сидим на ворохе сухой лучины для растопки, на которую то и дело сыплются искры. Например, произошла крупная стычка с вновь прибывшими варварами, не желавшими оставаться в Сосфении на Мраморном море. Ходили слухи, что император на всякий случай собрал близ Филеи, находившейся на расстоянии одного дневного перехода от города, большую армию. Торговцы поговаривали, что эпарх приказал существенно ограничить объемы доставлявшихся варварам товаров, дабы склонить франков к повиновению. Ни одна из этих искр не привела к пожару, однако все понимали, что ситуация может измениться в любое мгновение.

В Великую среду, то есть в среду на Пасхальной седмице, последней неделе поста, паутина, которой император опутал варваров, начала распутываться. Вернувшись с вечерней службы, Анна, я и мои дочери сели ужинать и, как зачастую случалось в последнее время, принялись обсуждать возможности нашего избавления от варваров.

— Папа, — обратилась ко мне Елена, — ты целыми днями находишься во дворце. Что там слышно о варварах?

В присутствии Анны моя дочь вела себя куда сдержаннее и благоразумнее, чем обычно.

— Почти то же, что и повсюду на улицах. В этом смысле сановники мало чем отличаются от бакалейщиков. Правда, сегодня один торговец зерном шепнул мне на ухо, что получил приказ прекратить продажу зерна варварам. Если они не начнут выращивать собственную пшеницу, то умрут от голода. Я знаю, что им уже две недели не привозят фуража.

Анна доела свою похлебку.

— Мне кажется, это глупо. Моя двоюродная сестра, которая живет в Пикридии, говорит, что франки день ото дня становятся все наглее и наглее. Вчера они оставили свой лагерь и ворвались в их деревню. Печенеги с трудом их остановили.

— Почему же они не уходят? — спросила Зоя. — Наши стены слишком высоки для нас, а армия слишком сильна. Зачем же им оставаться здесь и делать нас несчастными?

Я положил руку на ее маленький, крепко сжатый кулачок.

— Потому что и им, и императору нужно одно и то же — наши утраченные земли в Азии, и никто не хочет уступать. Варвары не могут достигнуть этих земель без разрешения императора, а он не хочет давать это разрешение, пока они не согласятся принести ему клятву. Император не может прогнать их без применения силы, а применив силу, он разрушит союз и потеряет последнюю возможность вторгнуться в Азию. Мы похожи на двух змей, которые свились между собой так тесно, что не могут укусить друг друга.

— И те и другие ведут себя как варвары, — заявила Елена, у которой всегда имелась своя точка зрения. — Почему великие люди бывают такими вздорными и упрямыми, как Ахилл у стен Трои? Ведь главная цель состоит в освобождении ромеев — христиан — из-под турецкого ига, так какая разница, чья именно армия их освободит?

— Разница есть, и огромная, — твердо возразил я. — Спроси у Сигурда, во что норманны превратили его родину. Весь народ попал в рабство, а само королевство подверглось разграблению. Они коварны и жестоки, и правление их мало чем будет отличаться от правления турок. Именно поэтому император настаивает на своем.

— Тогда почему…

Анна внезапно замолчала, услышав яростный стук в дверь, донесшийся снизу. От неожиданности я подскочил на месте и разлил по столу похлебку. Анна с любопытством посмотрела на меня.

— Ты ждешь каких-то гостей?

— Все, кого я приглашал, уже здесь, — ответил я, поднимаясь из-за стола. — Пойду взгляну.

Я зашел в спальню, чтобы достать из сундука нож, и стал спускаться по ступенькам.

— Кто там?

— Сигурд. Евнух приказывает тебе немедленно прибыть во дворец.

Я застонал от досады. Видимо, Крисафий решил не давать мне покоя ни днем ни ночью.

— Неужели он не может подождать до завтрашнего утра?

Варяг мрачно покачал головой.

Я взбежал вверх по лестнице и увидел три повернутых ко мне лица, на которых было написано ожидание.

— Меня вызывают во дворец, — быстро заговорил я. — Когда вернусь — не знаю. Анна, ты не могла бы остаться с девочками? Можешь лечь на мою кровать. А я… я лягу на полу, если вернусь.

Елена попыталась возразить, что она вполне в состоянии присмотреть за собой и за Зоей, но сразу утихомирилась под строгим взглядом Анны.

— Разумеется, — сказала Анна. — Однако утром мне придется вернуться в монастырь.

— Надеюсь, что даже советник не осмелится задерживать меня чересчур долго.

На улице снова похолодало, хотя днем казалось, что зима уже ослабила хватку и уступила место весне. Сигурд ждал меня под аркой дома напротив. Едва я запер за собой дверь, как он тут же покинул свое укрытие и присоединился ко мне.

— Что стряслось? — тихо спросил я, когда мы стали подниматься на холм. — Варвары начали военные действия?

Сигурд пожал плечами.

— Сомневаюсь. Во всяком случае, со стен ничего не видно. Два часа назад к воротам подъехал посланник, потребовавший, чтобы я отвел его во дворец. Однако не успел я представить его страже, как какой-то очень важный сановник увел его с собой. Мне было приказано подождать, и немного позже евнух передал мне через слугу приказ доставить тебя во дворец, что я и делаю. — Он сделал паузу, заполняя тишину грохотом своих сапог. — Даже стоять часовым на стене почетнее, чем быть на побегушках у евнуха!

— Помнится, мы познакомились в подобной же ситуации, — напомнил я.

— Тогда все было иначе.

Луна шла на убыль, ее бледный полумесяц освещал нам путь. Мы миновали несколько широких, украшенных древними статуями площадей, прошли под триумфальной аркой и вскоре оказались возле дворца.

Сигурд обменялся несколькими фразами с охранниками у ворот и завел меня в широкий коридор, в конце которого за большим столом сидел писец, корпевший при свете лампы над каким-то документом.

Писец поднял на меня глаза.

— Он отведет тебя в тронный зал, — сказал он, указывая на беззвучно появившегося из-за соседней колонны прислужника.

— А ты, Сигурд?

— Я подожду здесь.

Не говоря ни слова, прислужник повел меня по одному из главных дворцовых коридоров. За последние месяцы я проходил по этому коридору не один раз. Днем здесь всегда бурлила дворцовая жизнь всех уровней, и можно было встретить кого угодно — от дальних родственников императорской семьи до юных посыльных. Сейчас коридор был пуст, и пространство между редкими светильниками казалось почему-то особенно темным. Через какое-то время мы свернули и оказались в лабиринте маленьких комнаток и узких коридоров, затхлый запах в которых перебивал даже ароматы роз и ладана. Исчезни вдруг мой провожатый, и я заблудился бы здесь, как Тесей в лабиринте.

Слуга вывел меня к открытому перистилю и тут же испарился. Галереи, окружающие перистиль, освещались множеством великолепных паникадил, висевших на золотых цепях, пол же, в котором отражался ущербный диск луны, был отполирован до зеркального блеска.

Присмотревшись получше, я неожиданно понял, что вижу не пол, а необычайно спокойную поверхность пруда. В самом его центре находился небольшой островок, и к нему вела мраморная дорожка.

— Деметрий!

Я повернулся на голос и огляделся. Голос звучал откуда-то слева и как будто на расстоянии, но я никого не увидел. Мой взор привлекли стройные ряды тяжелых каменных колонн, высотой примерно в четыре человеческих роста. Конечно, я видел и более высокие колонны, скажем в храме Святой Софии, но мощная красота этих каменных стволов, возвышавшихся над прудом, сама по себе внушала благоговейный трепет.

Я пошел по галерее налево, разглядывая выложенные на полу мозаичные образы, изображавшие сцены из сельской жизни: едущих на осликах детей, пасущихся козочек, охотников, преследующих тигра. Эти идиллические картинки перемежались с жестокими сценами: медведь раздирал собаку, орел бился с обвившейся вокруг него змеей, гриф выклевывал куски мяса из тела поверженной лани. Переменчивые сине-зеленые лики выглядывали из витиеватых бордюров, изукрашенных листьями и цветами. В неверном свете масляных ламп можно было вообразить, что эти существа корчат мне рожи, когда я прохожу мимо.

Свернув за угол, я обнаружил источник голоса, взывавшего ко мне. Это был Крисафий. Он стоял посреди коридора, и, идя ему навстречу, я чувствовал себя неуютно под его пристальным взглядом.

— Севастократор Исаак сообщил мне важную новость, — тихо произнес он. — Его агенты, находящиеся в стане варваров, нашли монаха.

— Монаха?!

За последние несколько недель он почти исчез из моих мыслей. Хотя и оставалась какая-то вероятность, что он все еще прячется в городе и только ждет подходящего момента, чтобы напасть на императора, но каждый день, проведенный без известий о нем, уменьшал эту вероятность.

— Где именно его обнаружили?

— Неподалеку от причалов Галаты, в ночлежке возле городской стены. Это где-то в районе складов, которые в последнее время опустели, потому что торговцы боятся вести дела в варварском лагере.

— Но почему мне не сказали, что у севастократора есть там агенты? — спросил я. — Как же можно требовать от меня выполнения работы, если мне неизвестны столь важные факторы?

— Есть много вещей, о которых ты ничего не знаешь. Ты и сам мог бы догадаться, что у севастократора имеются собственные шпионы, как, впрочем, и у других членов императорской семьи. Ведь однажды он и тебе предлагал служить ему?

— Возможно. Но как выманить монаха из Галаты? Мы всемогущи внутри городских стен, но Галата считай что превратилась в королевство франков. По сути, монах находится под защитой десяти тысяч телохранителей.

— Выманить его оттуда действительно невозможно. Нам понадобилась не одна неделя, чтобы обнаружить его, и если он почует хоть малейший намек на ловушку, то опять исчезнет. Остается одно: мы должны отправиться в Галату и захватить его в плен. Вернее, не мы, а ты.

Я остолбенел.

— Я должен отправиться в Галату? Но как я туда попаду? Уж не через окно ли какой-нибудь верноподданной вдовушки, которая выкинет мне веревочную лестницу?

— Нет, ты попадешь туда вместе с двумя сотнями печенегов — для твоей защиты. Вас ждет теплый прием, ведь вы будете сопровождать конвой с хлебом. Пока варвары будут заниматься разгрузкой, вы сумеете ускользнуть от них и схватить монаха, прежде чем они поймут, что происходит.

Я покачал головой.

— Если мы вторгнемся в лагерь варваров и возьмем в плен одного из их служителей, войны не избежать. Никто больше меня не желает упрятать монаха в тюрьму, но в Галате он и так все равно что в тюрьме. Может, не стоит подвергать риску дипломатические усилия императора?

Крисафий сложил пальцы домиком и уставился на меня недобрым взглядом.

— Император хочет, чтобы это было сделано. Севастократор с ним согласен, а ты лишь исполнитель их воли. Монах уже доказал, что способен проникать в недоступные места и подкупать самых преданных наших слуг. Если он попытается сделать это снова в самый разгар заварушки с франками, это приведет к краху империи. У нас осталось не так много времени, самое большее две недели. Боэмунд Сицилийский, которому наш император нанес поражение под Лариссой, ведет сюда огромное норманнское войско. Если они объединятся с франками, мы вряд ли сможем оказать им сопротивление.

Меня пробрала дрожь. Этой новости я не слышал ни от завсегдатаев рынка, ни от придворных. Мне вспомнились рассказы Сигурда о зверствах норманнов в Англии и — зачем далеко ходить? — жестокость, с какой норманны действовали при взятии Диррахия и Авлона десять лет назад.

— Когда нам выступать?

— Вы должны достичь стен Галаты на рассвете, когда они меньше всего этого ждут. Поедете через Влахернские ворота и вокруг Золотого Рога.

— На лодках было бы куда быстрее, и это обеспечило бы наше отступление в случае неудачи, — заметил я.

— Переправляться через Рог можно только при свете дня. В этом случае они заметят ваше приближение и успеют подготовиться. Если же вы поедете по дороге, они увидят вас слишком поздно. К тому же я распорядился отправить телеги с зерном к Влахернским воротам.

— Тогда нам уж точно надо действовать под защитой двухсот воинов и под покровом темноты. Увидев, что мы собираемся отправить хранящееся в городских амбарах зерно варварам, толпа разорвет нас в клочья!

Крисафий проигнорировал мои слова.

— Сегодня ты будешь спать во дворце. Тебе приготовлена постель в казармах. До вашего выхода осталось всего несколько часов.

— Сегодня я буду спать дома, — возразил я, возмущенный тем, что он пытается управлять мной. — Лучше провести полночи в своей постели, нежели всю ночь в чужой. С печенегами я встречусь возле ворот.

Крисафий был недоволен, но не стал спорить.

— Как тебе угодно. Я думал, ты не захочешь, чтобы что-нибудь помешало тебе, когда монах уже почти у тебя в руках.

— Ничто мне не помешает.

Я знал, что мне не будет покоя до тех пор, пока монах не окажется в темнице, закованный в цепи. Даже с охраной из двухсот печенегов вступить в лагерь варваров было для меня все равно что войти в пасть льва. С трудом верилось, что после столь долгой охоты, растянувшейся на несколько месяцев, я наконец поймаю этого злодея. Но не приведут ли мои действия к тому, что две огромные армии Востока и Запада начнут открытую войну?

Я оставил Крисафия под сенью огромных колонн возле лунного пруда и поспешил к выходу из дворца. Знакомый слуга помог мне вернуться к тому же входу. Несчастный писец продолжал трудиться, Сигурд же мирно дремал на скамейке.

Осторожно потрепав его по плечу, я спросил:

— Надеюсь, твой топор не затупился?

Заметив, что варяг открыл глаза, я повторил вопрос еще раз. Он прорычал:

— Единственное, что может затупить мой топор, — это кости, а последние два месяца они ему не попадались. Но почему ты спрашиваешь?

— Завтра я отправляюсь на выполнение опасного задания, и мне очень пригодился бы надежный топор.

— Какого еще задания? — подозрительно спросил Сигурд.

— Опасного, — уклончиво ответил я. — Больше сказать, увы, не могу. Но ты и сам можешь сообразить, откуда сейчас исходит главная опасность. Так ты пойдешь или нет?

— Я должен находиться на стенах.

— Ты же говорил, что эти стены простояли без тебя семь столетий, так что наверняка простоят еще одно утро.

Потерев плечо, Сигурд поднялся на ноги.

— Ладно, Деметрий. У тебя появилась привычка рассчитывать на мою помощь в разных опасных местах, и мой разум подсказывает мне, что это как раз такой случай. Когда мы выходим?

Договорившись встретиться с ним возле Влахернских ворот в конце полуночной стражи, я поспешил домой. Уже совсем стемнело, и я пожалел о том, что не принял предложения Крисафия заночевать во дворце, где мог как следует отдохнуть. Утром, в лагере варваров, мне нельзя было допустить ни малейшей ошибки, ибо это могло стоить мне жизни.

Ночная стража привыкла к моим поздним возвращениям из дворца и перестала обращать на меня внимание, так что я беспрепятственно шел по улицам. Мысли о норманнах настолько тревожили меня, что всю дорогу до дома я шарахался от каждой тени и облегченно вздохнул лишь после того, как запер за собой входную дверь, поднялся по лестнице и очутился в безопасности своей спальни.

Мои экономные дочери потушили все лампы, но в собственном доме я прекрасно ориентировался вслепую. Я разделся в темноте, небрежно бросив тунику и плащ на пол. Окружающий воздух был холодноват, и по коже у меня пробежали мурашки. Решив положиться на свою старую армейскую привычку всегда просыпаться в нужное время, я нащупал край кровати и нырнул под одеяло.

И обнаружил, что я там не один.

Я чуть не завопил от ужаса, но в следующий миг вспомнил о своей глупой беспечности. Ну конечно, ведь я просил Анну остаться с моими дочерьми и предложил ей воспользоваться моей кроватью, если меня не будет дома. Как я мог забыть об этом, несмотря на все эти безумные мысли о франках, печенегах, норманнах и возможной войне, которыми была забита моя голова? Что еще хуже, Анна тоже лежала совсем обнаженная, и я всем телом ощущал ее гладкую теплую кожу. Какое-то мгновение я не мог двинуться, парализованный неожиданностью, смущением и желанием, какого не испытывал уже многие годы. И чтобы уж совсем добить меня, мое тело откликнулось на ее присутствие, делаясь жестким и твердым и вдавливаясь в ее податливую женскую мягкость.

Я попытался отстраниться, но тут Анна что-то пробормотала спросонок, выпростала из-под одеяла руку, обняла меня за плечи и притянула к себе. Господи, помоги мне!

Видимо, она окончательно проснулась, потому что следующие сказанные ею слова прозвучали совершенно четко:

— Деметрий? Это что, твоя обычная тактика — сначала заманить ничего не подозревающую женщину к себе в постель, а потом тайком пробраться в нее самому?

— Я забыл, что ты здесь, — ответил я, отчаянно осознавая, насколько фальшиво это звучит. — В темноте, да еще обуреваемый множеством забот, я…

Анна прижала ладонь к моим губам.

— Успокойся, Деметрий. Женщине нужен мужчина, который желает ее, а не тот, который случайно натыкается на нее в темноте, как на угол стола.

— Но ведь это…

— Греховно? — Она рассмеялась. — Я всю жизнь провела, разгадывая секреты плоти. В человеке есть кровь, желчь, кости и жилы, но ничего похожего на грех. Когда ты был солдатом, разве не искал ты общества женщин вдали от родного дома?

Ее откровенность изумила меня, но тонкие пальцы, игриво гладившие меня по пояснице, помогли преодолеть оцепенение.

— Молодые люди часто становятся рабами своих желаний, — признал я.

— Женщины тоже.

— Я исповедался и получил отпущение грехов. Это не дает мне права превращать подобные поступки в привычку.

— Но ты сражался и зачастую убивал. Почему ты поддаешься гневу, но отказываешься от удовольствий?

Ее поведение завораживало, а убедительные доводы разбивали все мои возражения. Мой дух уступил велениям плоти, рука скользнула меж грудей лежащей рядом женщины, поднялась к ее горлу, погладила гибкую шею. Я подумал о своей жене Марии и на какое-то мгновение заколебался, но воспоминания о ее ласках удвоили мое желание, и я сильнее прижался к податливому телу Анны. Она обхватила обеими руками мою голову и притянула к своей груди. Я проложил по ее телу дорожку из легких поцелуев.

В моем теле совсем не осталось сопротивления, каждая его часть обнимала, целовала и стискивала Анну; но мой разум оставался отстраненным. Не богохульство ли это? Не предаю ли я память Марии, наш брак перед Богом? Однако Господь не обрекал меня навечно на целомудренную жизнь вдовца. Да и Мария, в которой сочеталась практичность ее старшей дочери с беззаботностью младшей, вряд ли хотела бы, чтобы я превратился ради нее в монаха.

Возможно, это было правдой, а может, обстоятельства заставили меня пожелать, чтобы это было правдой, но сейчас мне было не до морализаторства. Я сдался и утонул в объятиях Анны, прижав ее к себе в молчаливом экстазе.