Влахернские ворота встретили меня холодно, а еще холоднее было из-за того, что я вообще не спал. Расстаться с уютным теплом Анны оказалось довольно трудно, но пока я тащился по пустынным улицам к городской стене, мною овладели сомнения, стыд и чувство вины. Как я мог поддаться подобной страсти, да еще в самую священную неделю года? Что скажет мой духовный отец? Простит ли меня Господь Бог? О чем я думал, нарушая Божьи заповеди прямо перед тем, как отправиться в долгий поход, в конце которого меня ждали десять тысяч враждебно настроенных варваров?

Сигурд уже стоял у ворот. Помимо своего обычного вооружения, состоявшего из топора, булавы, короткого меча и щита, он принес с собой еще один щит и меч.

— Это для тебя, — буркнул он. — Я стащил их со склада.

Похоже, этой ночью никому не хотелось разговаривать. Я молча надел щит на руку и повесил меч на пояс. Предстоящая дорога сразу показалась мне длиннее.

— Вроде бы они стали куда тяжелее с той поры, как я служил в легионах, — пожаловался я. Неужели с этим оружием можно сражаться?

— Я думаю, что тяжелее с той поры стал ты, а не они.

— Это кто? — Печенежский командир, тот самый, с которым мы ходили ловить монаха, ткнул в Сигурда пальцем. — Мы и без варягов обойдемся!

— Сигурд — мой телохранитель, нашелся я. — Он должен идти с нами.

Печенег равнодушно пожал плечами и направился в голову колонны.

Сигурд смерил меня взглядом.

— Два месяца назад я был телохранителем императора, теперь же охраняю только тех, кто не нуждается ни в какой охране.

— Как знать, — ответил я, подтягивая щит повыше. — Посмотрим, что ты скажешь через часок-другой.

В голове колонны раздалась громкая команда «Вперед!», и строй печенегов пришел в движение. Воины маршировали, подстраиваясь под пронзительный скрип, издаваемый колесами груженных зерном телег. Запряженные в них волы сердито мычали, их шкуры лоснились от сырости, из ноздрей валил пар. Мы с Сигурдом заняли место в самом конце колонны. Высоко над нами светились прямоугольники окон нового дворца, за которыми, быть может, прямо сейчас император грезил о новых завоеваниях. Но эти желтые огоньки исчезли, едва лишь мы прошли под аркой ворот и вышли на равнину. Ночь была безлунная, а звезды скрылись за тучами, и мы были вынуждены идти впотьмах, сопровождаемые лишь фырканьем волов и грохотом телег.

Возможно, эти телеги были отличным прикрытием, но в нашем ночном походе они только создавали помехи. Одна из них застряла в выбоине на дороге, и печенегам пришлось вытаскивать ее. Из-за тяжелого груза мы не могли воспользоваться мостами и тащились вокруг всей бухты. Щит оттягивал мне руку, а когда я попытался передвинуть его на спину, как делал в армии, меня чуть не придушило ремнем.

— Подумать только, ведь сегодня Великий четверг! — пробормотал я скорее себе, чем Сигурду. — Сегодня все христиане должны молиться, а не воевать друг с другом!

— Если они думают так же, то к полудню ты будешь в церкви, — отозвался Сигурд, не сбавляя шага, и я заторопился, чтобы не отстать от него. — Если нет, то у тебя все равно найдется сегодня время поговорить с Господом.

Колонна растянулась, и я был благодарен волам, потому что они единственные двигались медленнее, чем я. Наконец мы обогнули оконечность бухты и вышли на ее северный берег. Вдали стали появляться редкие огоньки на вершинах холмов, хотя большая часть города все еще оставалась объята тьмой. Чувствовалось, что мы приближаемся к Галате.

Как бы в подтверждение этого впереди раздался оклик, и двое печенегов заговорили о чем-то на своем отрывистом языке. Судя по всему, мы оказались возле одной из сторожевых застав, и это означало, что от лагеря нас отделяет всего несколько сотен шагов. На востоке небо уже начинало сереть, и я действительно увидел вдали темные силуэты стен Галаты. Время прибытия было выбрано идеально: часовые варваров позевывали и протирали глаза, мечтая о сне и благодаря своего бога за еще одну спокойную ночь, а остальные обитатели лагеря наверняка еще спали.

Мы с Сигурдом перебрались в начало колонны.

— Ты помнишь наш план? — спросил я у командира печенегов. — Как только они откроют ворота, мы оставим обоз и пройдем через весь лагерь по главной дороге.

Командир зловеще ухмыльнулся.

— Если монах здесь, мы его разыщем.

— Его нужно взять живым, — напомнил я.

Стоило нам приблизиться к воротам, как из-за них послышался окрик. Судя по звонкому голосу, часовой этот был совсем еще мальчишкой, ненамного старше Фомы.

— Открывай ворота! — крикнул я. — Император прислал провиант для вашего войска — пять повозок с зерном.

— А почему вы привезли их еще до рассвета? — Юный голос дрожал то ли от волнения, то ли от подозрительности. — И почему рядом с повозками столько вооруженных людей?

— Чтобы вам было чем позавтракать и чтобы по дороге зерно не расхитили разбойники. Наш император не хочет, чтобы вы голодали.

Послышался смешок, после чего мальчишка надолго замолчал — видимо, отправился советоваться с начальством. Я вдруг засомневался в состоятельности плана Крисафия, поскольку мне пришло в голову, что франки могут пропустить за ворота только телеги. И что нам тогда делать? Окружить Галату силами двухсот воинов невозможно, к тому же мы должны быть очень осторожны в действиях, чтобы не разжечь войну.

Стоило мне об этом подумать, как ворота распахнулись настежь.

Даже печенеги, которые, будь им приказано, бросились бы штурмовать стены самого ада, попритихли, когда мы вошли на территорию лагеря. Как мы и надеялись, франков в этот час было совсем немного, однако все они стояли вдоль дороги и молча смотрели на нас голодными глазами. На исхудалых лицах была написана ненависть. Даже вид телег с зерном, катившихся позади нас, не смягчил их, хотя несколько детишек оторвались от своих родителей и убежали в боковые улочки, вероятно чтобы сообщить о нашем прибытии.

— Приходится только удивляться, что император дозволил варварам устроить лагерь в хорошо укрепленном поселении, — сказал я Сигурду, разрывая окружающую нас враждебную тишину. — Живи они в палатках, были бы куда сговорчивее.

— Возможно, он таким образом демонстрировал им свое доверие. А может, хотел запереть их в этих стенах, чтобы было легче за ними следить. Ведь стены есть не только у крепостей, но и у тюрем.

— И кто теперь попался в эту ловушку?

Наконец мы достигли главной площади Галаты.

Франков стало куда больше, в основном это были женщины и дети с корзинами для зерна. Они хлынули к телегам, как только волы остановились. Однако колонна печенегов продолжала двигаться вперед. Сзади нас послышались крики с требованием остановиться, но мы не обратили на них внимания. Я вынужден был отдать должное хитрости Крисафия, предвидевшего реакцию голодных франков. Оказавшись перед непростым выбором — пытаться задержать отряд печенегов или поесть впервые за несколько дней, — они предпочли позаботиться о своих желудках.

Мы беспрепятственно пересекли площадь и вышли на извилистую улицу, о которой сообщал агент севастократора. Она шла вдоль береговой линии, находившейся всего в нескольких десятках шагов, но была так густо застроена, что воды мы почти не видели. Улица эта была практически безлюдной; видимо, ее обитатели либо еще спали, либо набивали животы на площади. Это нас вполне устраивало: чем меньше народу увидит, как мы хватаем монаха, тем легче нам будет выбраться отсюда.

По мере того как отряд углублялся в город, магазины и таверны сменялись тяжеловесными складскими строениями. В них было очень мало окон и еще меньше дверей, и полностью отсутствовали восхитительные запахи, окружающие их двойников на другом берегу Золотого Рога. Я слышал, что с приходом варваров торговое дело здесь совсем захирело. Куда-то подевались портовые грузчики, посредники и купцы, запомнившиеся мне по последнему визиту в Галату.

Впереди уже виднелась западная стена Галаты, в которую упиралась улица. И прямо там, между двумя заброшенными складами, стоял ветхий домик.

Я хлопнул командира печенегов по плечу и поразился той скорости, с какой он обернулся ко мне. Широкоплечий и приземистый, он напоминал медведя, и кольчуга чуть не лопалась на его мощной груди, но в серых глазах застыло беспокойство, отчего мне тоже стало немного не по себе.

— Вот этот дом, — сказал я, указывая на жалкое строение. — Стоило бы послать часть людей обойти его сзади, но за крышами складов, по-моему, следить не стоит.

Крыши эти возвышались над домиком на приличную высоту, и запрыгнуть на них смог бы разве что Геракл.

Командир кивнул и тут же послал две дюжины воинов за дом, дабы отрезать монаху пути к отступлению.

— Будем стучаться в дверь? — ехидно спросил он.

— Нет, мы ее вышибем.

Командир отдал приказ, и шестеро печенегов побежали к дому. Вместо мечей у них в руках были топоры — не боевые, как у Сигурда, а самые обычные, для рубки деревьев. Большая часть отряда собралась напротив двери, приготовившись к штурму, остальные же на всякий случай перекрыли улицу с обеих сторон. Казалось смешным выставлять такие силы против одного-единственного человека, но я слишком хорошо знал монаха и не считал, что мы чрезмерно осторожничаем.

— Руби! — приказал я.

Два топора с размаху вонзились в дерево и прорубили в нем глубокие щели. Печенеги с усилием выдернули топоры и ударили еще раз. Дверь задрожала, от нее полетели щепки, но она не поддавалась. Ее прочность смутила печенегов, они вновь высвободили топоры и нанесли третий, сокрушительный по мощи удар.

Один из воинов выругался, повернулся к командиру и что-то крикнул ему на родном языке.

— Что он тебе сказал?

— Он говорит…

Командир захлебнулся собственными словами, схватился за шею и повернулся ко мне. Я взглянул на него и широко раскрыл глаза от ужаса: стрела пронзила ему горло, из-под руки хлестала кровь. Он рухнул на колени, а я все смотрел на него, ничего не понимая, пока до меня не дошло, что вокруг раздаются крики и слышится жужжание летящих стрел.

— Они на крыше! — закричал Сигурд. — Быстро в дом! И прикрывайте головы щитами!

С этими словами он устремился к двери, пытаясь сокрушить ее могучим плечом. Он врезался в нее как вепрь, однако его отбросило назад, словно это была не дверь, а скала.

— Они забаррикадировали дверь, — крикнул он. — Это западня! Подними щит, олух окаянный!

Я все еще плохо соображал, но успел прикрыться щитом за мгновение до того, как в него угодила вражеская стрела. Сила толчка сбила меня с ног, и я повалился на бок. Сигурд тут же поставил меня на ноги и затащил за угол склада.

— Их лучники засели на крышах, — мрачно сообщил варяг. — Стало быть, нас ждали.

— Но как они умудрились успеть…

— Как видишь, успели, — перебил меня Сигурд. — И неизвестно, чего еще ждать. Мы должны уйти отсюда, прежде чем к ним подойдет подкрепление.

Я выглянул за угол, прикрывая голову щитом. На дороге лежало не меньше дюжины тел, однако оставшиеся печенеги успели сбиться в четыре группы и сомкнули щиты над собой, отражая бешеный натиск лучников.

— Сохраняя такой порядок, они могут отступить к пристани, — подумал я вслух. — Там наверняка найдется какой-нибудь корабль.

Я уже хотел броситься к ближайшей к нам группе воинов и изложить им свой план, но Сигурд удержал меня.

— Нам не найти такого судна, чтобы смогло взять на борт двести человек и просто уплыть. На берегу мы окажемся в ловушке: нас загонят в море или изрубят на куски. Надо пробиваться обратно к воротам.

— До них не меньше полумили, — возразил я. — Невозможно преодолеть такое расстояние, двигаясь подобно крабам!

— Возможно, если нет другого выбора. К тому же как только мы удалимся от складов, лучники нас не смогут достать. Разве что они расставлены на всех крышах по нашему пути.

Не успел я обдумать это предположение, как обстрел прекратился — так же внезапно, как и начался. Печенеги слегка раздвинули плотно сомкнутые щиты и стали выглядывать из своего импровизированного укрытия.

— Неужели у них кончились стрелы? — удивился я.

— У всех сразу? — Сигурд мрачно посмотрел вверх. — Сомневаюсь. Скорее, это еще один неприятный сюрприз. Нужно двигать отсюда.

Не успел он договорить, как из земли раздался рокочущий звук, будто перед землетрясением. Неужели даже сам Господь выступил против нас? Печенеги немного опустили щиты и начали тревожно озираться по сторонам. Рокот становился все громче, и Сигурд, вероятно, раньше других понял, что это за звук, потому что за миг до того, как из-за поворота стремительно вылетела вражеская конница, он скомандовал печенегам построиться в линию. Кое-кто из гвардейцев окаменел от ужаса, но большинство подчинились дисциплине и инстинкту и перегородили улицу, выставив щиты перед собою. У нас не было копий, однако не так-то просто направить лошадь на людей, и если бы одна из лошадей остановилась, их строй смешался бы и мы смогли бы воспользоваться этим обстоятельством.

Но у нас ничего не вышло. Засевшие на крышах лучники вновь выпустили град стрел по печенегам, внимание которых было приковано к приближающимся всадникам. Оказавшись между двух огней и не зная, куда повернуться, беспомощные печенеги гибли. Сигурд носился между ними, пытаясь отдавать команды, но о каком-то сопротивлении уже не могло идти и речи.

Конники обрушились на нас шквалом копий и мечей. Они кололи, рубили и кромсали всех, кто попадался им на пути. Один из них пронесся совсем рядом со мной, но меня спасло то, что удар его меча приняла на себя стена, к которой я оказался прижат. Я слепо замахнулся собственным мечом, однако всадник пронесся мимо, и я лишь разрубил воздух. Потом пространство вокруг нас расчистилось, и я вывалился на улицу. Земля была покрыта кровью, щитами и телами поверженных воинов. Иные из них смогли подняться на ноги, но большинство остались лежать. Посреди этой кровавой резни стоял неколебимый, словно утес, Сигурд, вытаскивая топор из груди зарубленного им франка и выкрикивая команды, которых почти никто не слушал. Возле моих ног в землю впилась стрела, и я отпрянул назад, но у лучников, видимо, действительно кончились боеприпасы и они ограничивались единичными выстрелами.

Я махнул рукой в конец улицы, где кавалерия готовилась к повторной атаке, и выкрикнул:

— Следующая атака сметет и нас. Нам нечего им противопоставить.

— Я буду драться до последнего! — ответил Сигурд. Его лицо побагровело от чужой крови и собственного гнева. — Сдаться им — это бесчестье!

— Еще большее бесчестье — оставить моих дочерей сиротами. Хочешь умереть за императора — умри, только не трать последние силы на подобную болтовню! Для варваров мы ценнее в качестве заложников, а не трупов.

Франкские конники, державшие копья наперевес, уже пришпоривали коней. Их отделяли от нас какие-то мгновения.

— Варяги никогда не сдаются! — дико завопил Сигурд. — С поля боя нас можно только унести! Стой и дерись!

Его призыва никто не услышал. Я не знаю, действительно ли варяги привыкли сражаться до последнего, но печенеги такой привычкой явно не обладали. Оставшиеся в живых побросали оружие и подняли руки вверх. Сначала мне показалось, что франки не пощадят печенегов, однако в последний момент они просто взяли их в кольцо. Сражаться пытался один только Сигурд, но и он почти сразу лишился своего топора и тоже вынужден был сдаться.

Варвары не разговаривали с нами, за них говорили их копья. Часть конников поехала вперед, часть подгоняла нас сзади. Нам даже не дали времени, чтобы поднять с земли раненых, и многие из них были заживо растоптаны копытами лошадей. Стыд и ярость были написаны на наших лицах, но мы были бессильны: франки тут же изрубили бы нас.

Нас погнали, как свиней, к городской площади. Телеги с зерном исчезли, разумеется полностью освобожденные от груза, но толпа неизмеримо выросла. Видя радостное оживление вокруг, я внезапно понял, что нас здесь ждали, точно так же как ожидали нас и лучники и кавалерия. Мне было больно думать, с какой легкостью нас заманили в ловушку.

На дальней стороне площади были составлены вместе четыре стола, образуя некое подобие помоста, на котором стояла дюжина одетых в латы франкских командиров. Все они были в доспехах, и лица многих скрывались под шлемами, но у человека, стоявшего в центре, голова была не покрыта, и его лицо показалось мне знакомым. Это был не кто иной, как светловолосый герцог Готфрид, принимавший в командирской палатке посольство графа Гуго. Я вспомнил, что тогда он вел себя куда учтивее своего брата. И хотя я был угнетен сражением, изнурительным маршем и безнадежностью нашего положения, его присутствие показалось мне добрым знаком.

Впрочем, мои надежды тут же рухнули, как только командир конного отряда, галопом проскакавший вокруг площади, осадил гнедого жеребца перед помостом и стащил с головы шлем. Я тут же узнал эти спутанные черные кудри и бледное лицо. Это был Балдуин, безземельный брат герцога.

Он спешился и, поднявшись на помост, встал возле брата, торжествующе улыбаясь. Речь его, чрезвычайно эмоциональная и быстрая, обращена была не столько к брату, сколько к собравшейся на площади толпе. Он говорил на языке франков, но злобное ликование, звучавшее в его голосе, не требовало перевода. Балдуин как будто пытался спорить с братом, потому что несколько раз герцог довольно резко прерывал его, однако народ, судя по всему, поддерживал именно Балдуина. Когда он обращался напрямую к толпе, раздавались одобрительные возгласы, когда же он тыкал пальцем в брата, люди свистели и язвительно усмехались.

В конце концов братья все-таки о чем-то договорились, потому что Балдуин спрыгнул с платформы и направился к нам.

— Похоже, он хочет назначить сумму выкупа, — прошептал я Сигурду. — Ты не понимаешь, что он говорит?

Сигурд покачал головой, все еще терзаемый позором своего пленения.

Тем временем военачальник варваров, не дожидаясь прибытия переводчика и не пытаясь выяснить, кто из нас главный, приблизился к одному из печенегов. Проткнутая копьем рука гвардейца кровоточила, но он вскинул голову и расправил плечи, когда Балдуин с презрением уставился на него. Насладившись зрелищем униженного врага, Балдуин плюнул ему в лицо. Тот вздрогнул, но не сделал никакого другого движения. Балдуин с широкой улыбкой повернулся к толпе, благосклонно принимая ее одобрительный шепот. Затем, не меняя выражения лица, он снова повернулся к пленнику, выхватил из ножен меч и, продолжая движение, полоснул печенега по горлу. Не успев ничего понять, убитый гвардеец упал на землю. Кровь, хлещущая из его тела, просачивалась сквозь камни.

Народ на площади издал восторженный рев, и Балдуин отвесил шутливый поклон и вытер клинок о рукав поверженного печенега. Его брат взирал на это с молчаливым презрением, но он не мог бросить вызов толпе, взревевшей еще громче, когда Балдуин направился к следующему пленнику. Сначала он помахивал своим клинком перед лицом печенега, а когда тот попытался отклониться, резко повернул меч и проткнул тому ногу. Пленник взвыл от боли и согнулся пополам, подставив шею прямо под ненасытный клинок Балдуина. Несчастный даже не видел удара, который прикончил его.

Я на миг закрыл воспаленные глаза, потом открыл их и посмотрел на Сигурда.

— С меня хватит, — прошипел я. — Он зарубит нас ради забавы, если, конечно, толпа не растерзает раньше. Надо бежать!

— Помнится, ты говорил, что мы для них ценнее в качестве заложников, а не трупов, — произнес Сигурд с невыразимой горечью.

— Я ошибался. Но если нам суждено умереть, я предпочел бы умереть на моих условиях. А если мы вообще не хотим умирать…

На этой площади нас, пленников, было около восьмидесяти человек, и Балдуин, очевидно, вознамерился расправиться с каждым по очереди. Один из печенегов, не желая становиться добровольной жертвой и подставлять голову под меч, бросился к краю площади, где толпа была заметно реже. Один из рыцарей хотел было нанести ему удар мечом, но печенег поднырнул под его коня, ухватил франка за ногу и резким движением выдернул его из седла. Рыцарь с воплем свалился на землю, а печенег завладел его мечом и с победным кличем стал пробиваться через толпу.

Отчаяние придало мне сил.

— Вперед! — крикнул я, указывая Сигурду направо, где образовался просвет, поскольку вся франкская конница и прочая чернь ринулась в погоню за печенегом.

Я метнулся в этот просвет, на ходу врезал кулаком единственному человеку, заступившему мне дорогу, и для верности дал ему коленом в пах. Он заорал и согнулся от боли. Гораздо больше воплей раздавалось позади Сигурда, который ломал и выкручивал руки тем, кто пытался его остановить.

Мы были свободны, но позади слышался топот множества ног, бегущих за нами. Были ли то варвары или же печенеги, последовавшие нашему примеру, я не знал, а оглянуться не осмеливался, но этот звук заставил меня свернуть на отходившую от площади узкую улочку. Пробежав по ней три квартала, мы нырнули в пустынный проулок, надеясь, что он не закончится тупиком. Я заметил возле каменного строения старый покосившийся сарай и устремился к его двери, молясь про себя, чтобы она была не заперта. Сигурд промчался мимо, чтобы разведать обстановку впереди.

С первого раза дверь не поддалась. В отчаянии я изо всех сил пнул ее ногой, ржавчина на петлях выкрошилась, и дверь распахнулась. Я повернулся и хотел позвать Сигурда, но слова замерли у меня в горле.

Варвар все-таки нашел меня. Он стоял прямо за моей спиной и смотрел на меня с вялым любопытством, хотя в его руках и плечах не было никакой вялости. Да и клинок, который он держал у моей шеи, совершенно не дрожал.