Никогда прежде мне не доводилось бывать в дворцовых темницах, и я предпочел бы не попадать туда вновь. Я спустился вслед за гвардейцем по узкой винтовой лестнице глубоко под землю и оказался в достаточно просторном помещении, освещенном светом факелов. Массивные кирпичные колонны, соединенные наверху поперечными арками, походили на ребра огромного левиафана. На стенах между ними висели ужасные на вид инструменты. В центре помещения стоял грубо сколоченный стол и скамьи, на которых сидело несколько варягов, занятых игрой в кости. Даже сидя, они почти доставали головами до свисающих сверху закопченных светильников.

Высыпав на стол полную горсть монет, Сигурд поднял глаза.

— Ну наконец-то! — прорычал он. — Не надоело разыгрывать из себя доброго самаритянина?

— Я нашел мальчику врача, — холодно ответил я. — Где болгарин?

Кивком головы Сигурд указал на низкую арку, находившуюся у него за спиной.

— Там. Подвешен за руки. Мы его пока не трогали.

— Напрасно вы ждали меня. Его показания могут быть очень важными.

Сигурд помрачнел.

— Мне казалось, что евнух платит тебе за каждый день работы. В любом случае мы ждали не тебя, а переводчика. Или ты и сам говоришь по-болгарски, а?

Я пожал плечами в знак поражения, но Сигурд уже отвернулся и продолжил игру. Он не пригласил меня присоединиться к играющим, и после некоторого замешательства я отступил в темный угол, где и оставался сидеть, стараясь не прислушиваться к мрачным звукам, доносившимся в комнату охраны.

Примерно час или два я наблюдал за перепадами настроения Сигурда, которое менялось в зависимости от количества выигранных или проигранных им монет. Наконец сверху послышались какие-то звуки, и на лестнице появилось целое созвездие несомых слугами маленьких огоньков. Слуги с лампами стали вдоль стен, после чего с лестницы сошли еще две фигуры: священник в красном облачении и важный сановник в золотистых одеждах. Я сразу узнал Крисафия.

Варяги немедленно вскочили на ноги, попрятав по сумкам серебро и кости.

— Мой господин, — произнес Сигурд с неуклюжим поклоном.

— Скажи-ка, командир, — спросил у него евнух, — где находится заключенный?

— В соседней камере. Обдумывает свое неправедное житье. К сожалению, у нас нет переводчика.

— Отец Григорий посвятил всю жизнь изучению болгарского языка, — сказал Крисафий, указывая на священника. — Для наставления болгар он перевел на их язык жития более трехсот святых.

«Это, несомненно, пополнило его словарь в том, что касается мучений», — подумал я.

— Если ваш пленник заговорит, — продолжал Крисафий, — отец Григорий переведет его слова.

— Он заговорит, — мрачно пообещал Сигурд. — Как только я им займусь.

Мы оставили безмолвную свиту евнуха в главном зале и проследовали через низкий коридор в соседнюю камеру. Впереди шел Сигурд, за ним — Крисафий и отец Григорий, я замыкал процессию. Воздух в камере был спертым и неприятным, но еще более неприятно было пленнику. Руки его были привязаны к вбитым в свод камеры толстым крюкам так, что все это время ему приходилось стоять на цыпочках. Он слегка раскачивался взад-вперед и тихо стонал. Одежды с него были сорваны, осталась лишь узкая набедренная повязка, запястья кровоточили там, где в них врезалась веревка, и он до жути напоминал мне Христа, распятого на кресте. Я вздрогнул и немедленно прогнал эти богохульственные мысли.

— Деметрий, — обратился ко мне Крисафий, — ты у нас известный специалист по этой части. Выясни, что известно этому человеку.

Я был специалистом по выпытыванию сведений у мелких воришек и осведомителей на рыночной площади, но совсем не умел вырывать признания у заключенных императорской тюрьмы. Однако в присутствии своего патрона я не мог ударить в грязь лицом. Сделав шаг вперед, я сразу обнаружил, что не знаю, на кого смотреть: на священника или на заключенного. Мои глаза бесцельно перебегали с одного на другого, и, чтобы скрыть смятение, я скрестил руки и сделал глубокий вдох.

— Какой-то монах нанял тебя у человека по имени Вассос, — начал я наконец, повернувшись к несчастному болгарину.

Не успел я договорить, как моя мысль была прервана тихим монотонным голосом священника, который тут же стал переводить мои слова для узника. Я запнулся и начал снова:

— Итак, три недели назад монах нанял тебя для того, чтобы убить нашего императора. Ты должен был использовать для этого необычное орудие, называемое варварами цангрой. Убийство должно было произойти во время торжественного императорского выезда в день праздника святителя Николая.

Я сделал паузу, чтобы священник смог перевести мои слова. Когда он закончил, все присутствующие обратились в слух, дожидаясь ответа. Тишину в камере нарушало лишь позвякивание кольчуги Сигурда.

Болгарин поднял голову, окинул нас всех презрительным взглядом и произнес одно-единственное слово, смысл которого был понятен и без перевода:

— Нет.

Я выразительно вздохнул и сказал священнику:

— Спроси, исповедует ли он нашу веру.

Сначала болгарин проигнорировал этот вопрос, однако после недолгих переговоров с переводчиком признался, что это так.

— Скажи ему, что он совершает тяжкий грех и будет прощен, только если покается. Скажи, что он служит злым господам, которые обманули его. Но мы поможем ему.

— Поможем отправиться на тот свет! — вмешался Сигурд.

Я резко взмахнул рукой, заставив его заткнуться, и понадеялся, что священник не станет переводить его слов. Однако я заметил, что глаза болгарина метнулись к Сигурду, когда тот заговорил.

— Если он будет молчать, ему никогда не выбраться из темницы. — Упорное молчание заключенного раздражало меня, но, по крайней мере, я научился говорить, не обращая внимания на бормотание переводчика. — Зато монах и Вассос свободны, они пьянствуют, предаются разврату и плетут свои заговоры. Почему он должен страдать, а эти злодеи — нет?

Позади меня зашуршал шелк: Крисафий решил вмешаться.

— Кажется, он тебя не слушает, Деметрий. Возможно, тонкости твоей риторики теряются при переводе?

Увы, мои спутники не понимали того, что получение информации от человека, несклонного ее сообщать, обычно требует немало времени. Крисафий, видимо, привык, что его желания исполняются незамедлительно, и не хотел ждать, пока чужеземный преступник соизволит заговорить. Я опасался, что вскоре он потребует более решительных мер воздействия.

— Скажи нам, как ты собирался убить императора? — спросил я более настойчиво. — Чего хотел монах и почему он остановил свой выбор на тебе?

Пока мы с Крисафием спорили, голова болгарина поникла, но теперь он снова приподнял ее. Он открыл рот и сглотнул. Я подумал, что он пытается заговорить, и уже хотел было попросить принести ему воды, как вдруг он дико изогнулся и плюнул в мою сторону. Но хотя я стоял совсем близко, у него не хватило сил достать до меня.

Я шагнул назад и сокрушенно покачал головой. Допрос обещал быть долгим, что, конечно же, вряд ли могло обрадовать Крисафия.

Одному человеку он уже показался слишком долгим. Не успел плевок болгарина упасть на пол, как у меня за спиной раздался утробный рык. Сигурд, одним прыжком преодолев расстояние, отделявшее его от пленного, сделал ему подсечку, и тот, завизжав от боли, закачался на веревках подобно маятнику. Набедренная повязка была сорвана, и он остался нагим и беззащитным, когда Сигурд поднес к его лицу свой страшный топор.

— Мой друг Деметрий взывал к твоему здравому смыслу, — злобно зашипел он, не обращая внимания на переводчика, который еле поспевал за ним. — Я же поступлю куда как проще. Ты, дерьмо болгарское, пытался убить нашего императора. Ты хотел возвести на трон узурпатора. А известно ли тебе, что мы обычно делаем с такими узурпаторами? — Он приставил топор к переносице болгарина. — Мы выкалываем им глаза и срезаем носы, чтобы никому больше не хотелось провозглашать их императорами.

Сигурд отступил на шаг, потом небрежно ударил пленника кулаком по напряженному животу. Тот снова взвыл и забился в своих оковах.

— Ты перевел ему мои слова, священник?

Переводчик неистово закивал, дрожа под свирепым взглядом варяга.

— Скажи ему вот еще что, — продолжал Сигурд. — Когда мы хотим быть уверены, что узурпатор больше не доставит нам хлопот, мы не останавливаемся на лице. О нет! — Он злорадно захохотал. — Мы отрезаем его мужество, чтобы навсегда лишить его возможности стать императором и навязать нам своих ублюдков. — Он ухватил топор обеими руками и задумчиво глянул на него. — Конечно, ты, болгарин, никогда не сядешь на наш трон, но мне, пожалуй, стоит попрактиковаться на тот случай, если я поймаю того, кто захочет на него сесть. Ну что? Обратить тебя в евнуха прямо сейчас? Заставить тебя изображать из себя суку, если когда-нибудь тебе вновь захочется испытать самое большое удовольствие в твоей несчастной жизни?

Он скользнул глазами вниз по животу пленника и усмехнулся. Я бросил короткий взгляд на Крисафия, но его гладкое лицо оставалось совершенно невозмутимым.

— Я могу повысить твою ценность, — вкрадчиво произнес Сигурд. — Я не стану уподоблять тебя армянским мальчикам, родители которых просто запихивают их яички внутрь. Нет, я сделаю тебя совсем гладким, как девочка, не оставлю ни малейших следов твоей плоти. Тогда ты будешь стоить даже больше, чем стоил в качестве наемника.

Он закончил свой монолог и замолчал. Священника, переводившего каждое его слово, била дрожь. Кажется, Крисафий был единственным из всех, на кого не оказали воздействия угрозы Сигурда. Что до болгарина, то его глаза в ужасе застыли на лезвии варяжского топора, который завораживающе подрагивал в руках Сигурда, пока тот говорил.

— Нет! — запротестовал я, но у меня пересохло во рту, и слова не шли из горла.

К тому же я опоздал: топор со свистом рассек воздух и высек из каменного пола целый сноп искр. Пленник закричал по-звериному и заметался в своих оковах. По его запястьям потекла свежая кровь, и священник завизжал от ужаса. Однако из бедер болгарина не била фонтаном кровь, и на полу не валялся отвратительный кусочек безвольной плоти. Острое лезвие прошло всего на волосок от тела.

Сигурд поднял топор и удивленно воззрился на него.

— Неужто я промахнулся? Придется повторить…

Ему пришлось подтолкнуть священника, чтобы тот начал переводить, но не успел тот открыть рот, как пленника словно прорвало. Впрочем, перспектива кастрации, похоже, не только развязала ему язык, но и напрочь лишила его разума. Переводчик смог разобрать его путаные речи только после того, как Сигурду было приказано отойти в дальний угол.

Болгарин назвался Калояном и признал, что действительно работал на Вассоса, занимаясь неучтивыми клиентами и девицами, пытавшимися сбежать от своего работодателя. Время от времени ему приходилось исполнять и более опасные поручения не в меру амбициозного Вассоса, пожелавшего собрать под своим началом целую армию из бывших воинов и атлетов, которые пьянствовали и бранились друг с другом целые дни напролет. И тут однажды к ним явился какой-то монах.

— Опиши его, — коротко приказал я, нервно теребя край туники.

— Он не может этого сделать, — сообщил мне священник, обменявшись с пленником несколькими фразами. — Монах никогда не снимал с лица капюшон, даже в лесу.

— В лесу? — изумился я. — Ладно, неважно. Чего же хотел от них этот монах?

— Ему нужны были пятеро мужчин. Сводник предоставил их в его распоряжение, среди них был и Калоян. Монах отвел их в какой-то дом, находившийся в лесу, и в течение двух недель обучал одного из них стрельбе из странного варварского орудия, подобного которому Калоян еще не видел.

— Это была цангра? — спросил я, подробно описав означенное устройство.

— Да, — ответил переводчик. — Она самая. Она пробивает сталь! Калоян хотел попробовать пострелять из нее, но монах ревностно сторожил ее и позволял брать только своему ученику. Один из сотоварищей Калояна пытался стащить оружие, пока монах спал, но он так и остался лежать в лесу.

— Выходит, наемным убийцей был вовсе не Калоян, — заключил я, не зная, радоваться или огорчаться этому. — Может быть, он знает истинного преступника?

Болгарин слабо покачал головой.

— Он никогда не видел его прежде, — подтвердил священник. — Вассос нашел этого человека где-то в трущобах.

— Не говорил ли монах о том, каковы были его намерения? Почему он потратил столько усилий, чтобы обучить другого человека пользоваться этим оружием?

Мои вопросы сыпались один за другим, потому что каждое слово болгарина требовало объяснений, и меня все больше угнетали длинные паузы, отделявшие вопрос от ответа.

— Монах никогда не делился с ними своими планами и не позволял задавать вопросы. Правда, он говорил, что у него есть могущественный враг, с которым ему не совладать в одиночку.

Мне на ум пришла неожиданная мысль.

— Если он учил стрельбе из цангры только одного наемника, тогда зачем ему были нужны все остальные, включая Калояна? Монах опасался за свою жизнь? Может быть, у него были и другие враги, о которых мы ничего не знаем?

— Нет, он не опасался за свою жизнь, — озадаченно произнес переводчик. — Он опасался, что его ученик удерет при первой же возможности.

— Зачем бы ему удирать? — удивился я.

Ясно, что монах платил своим наемникам неплохие деньги, раз уж он был в состоянии держать целых четырех телохранителей.

Последовала еще более долгая пауза.

— Все дело в его возрасте. Болгарин говорит, что этот ученик — совсем еще мальчишка, непослушный упрямый мальчишка.

Я услышал лязг металла о камень. Переводчик вздрогнул, а болгарин закричал от страха, хотя Сигурд всего лишь уронил свой топор. Потребовалось несколько мгновений, чтобы все успокоились, и все это время я сгорал от нетерпения, готовясь задать последний вопрос.

— Мальчишка? — наконец спросил я. — Убийцей был мальчишка? А болгарин встречался с ним после этого?

Прошла целая вечность, пока мой вопрос был переведен на болгарский язык и пока переводчик, сосредоточенно нахмурившись, выслушивал пространный ответ болгарина. Он нервно пощипывал бородку и ел меня глазами, чувствуя особую важность этого вопроса, но не понимая, в чем эта важность заключается.

— Да, — сказал он просто. — Он встречался с мальчишкой. Говорит, что собирался убить его сегодня утром.