Был понедельник, начало рабочего дня, Элис Фелдон стояла у своего стола, когда в комнату с праздным видом ввалился Мэтью Старк. В одной руке у него была чашка с кофе, а под мышкой — свежий номер «Пост». Она швырнула трубку на телефон и прошествовала к нему.
— Старк! Хочу предупредить тебя прямо сейчас, что я, если ты не забыл, твой редактор, и я в ярости. Начальство наседает на меня со всех сторон. Они оплатили твои поездки в Нью-Йорк, в Антверпен, счета отелей, билет на концерт только потому, что я обещала им сенсационный материал. И что же мы получили? Я узнаю обо всем из сообщений информационных агентств! В рыбацком лагере сенатора Райдера обнаружен склад оружия, убито два человека, арестован отставной сержант, сенатор утверждает, что он ничего не знал, всемирно известная пианистка, стоя по колено в воде, обнимается со своей матерью. И все это происходит в каком-то Богом забытом, месте у Мертвых Озер. Господи помилуй! Там была даже твоя фотография в тот момент, когда ты, сукин сын, врезал Сэму Райдеру.
Мэтью отхлебнул кофе.
— Ага. И впрямь, неплохо получилось. Жаль только, что я не сделал этого много лет назад. — Он ухмыльнулся. — Расслабься, Фелди.
— Расслабиться?! — Она кипела от негодования. — Я смогу расслабиться только тогда, когда ты, ленивое дерьмо, вылетишь отсюда!
— Налей себе кофе, возьми карандаш, бумагу и тащи стул.
Она сдвинула очки на нос и, прищурившись, посмотрела на него.
— Мне кажется, у тебя что-то есть.
Он засмеялся.
— Факты, Фелди, только факты. — Он помахал Зиглеру, маячившему в дальнем конце комнаты. — Зиглер! Давай сюда! — Взглянув на Фелди, он улыбнулся. — Думаю, он заслужил немного внимания. Он поможет тебе написать статью.
— Мне?
— Ну да. Надеюсь, ты не забыла, как это делается?
— Старк…
— Хватит болтать, Фелди.
— Черт! Я — твой редактор, в конце концов!
— Итак, факт первый, — перебил ее Старк, двинувшись к своему столу. — Сенатор Сэмюэль Райдер-младший не только знал о деятельности сержанта Филиппа Блоха, но и поддерживал его, помогая в закупках оружия и в организации военной базы в Карибском море. Факт второй. Он делал это, потому что Блох шантажировал его. А Блоху было известно, что именно Сэм Райдер направил в горячую зону вертолет, в котором находился его отец, сенатор Сэмюэль Райдер-старший. Вертолет был обстрелян, и трое человек погибло, в их числе и его отец. Вопрос о виновности Сэма Райдера-младшего остается спорным, но Блох воспользовался как раз этим, обвиняя Райдера. Факт третий. Отис Рэймонд, стрелок того самого вертолета, в котором погиб Райдер-старший, спас жизнь Райдеру-младшему. Он пытался выручить Райдера и на этот раз, он просил и меня помочь ему, но Блоху стало известно о планах Рэймонда. Блоху будет предъявлено обвинение в убийстве Отиса Рэймонда.
— Черт возьми! Старк! Я представляю, чем тут пахнет!
Мэтью ухмыльнулся.
— А я ведь еще ни словом не обмолвился о самом крупном в мире алмазе.
— Дай я глотну твой кофе. Почему бы тебе сразу не написать обо всем?
— Не могу, Фелди. Я — участник этой истории.
Она задумчиво смотрела на него.
— Ладно. Подожди минутку.
Они с Аароном придвинули стулья и принялись записывать услышанное. Мэтью рассказал им все. Все, кроме одного крошечного факта.
— А ты так и не видел этого алмаза? — спросила Фелди. Пресс-папье для кулинарных рецептов. Его видела только Джулиана.
— Нет.
— Значит, до сих пор нет доказательств его существования?
— Совершенно верно.
— А что говорят Пеперкэмпы?
— Можешь позвонить им. Они скажут тебе то же, что и мне. Это миф.
— Значит, Райдер просчитался? — Элис покачала головой. — Заварил всю эту кашу неизвестно ради чего.
— Ради шанса, Фелди. Ради шанса.
— Да, похоже на правду. Зиглер, давай иди и отпечатай все это.
Аарон взглянул на Мэтью.
— Вы уверены, что поступаете правильно?
— Уверен, — ответил ему Мэтью. Аарон кивнул и быстрым шагом двинулся к своему столу. Он хорошо понимал, что за информация была в его руках. Мэтью протянул редакторше аккуратно отпечатанный лист бумаги.
— Что это?
— Заявление об уходе.
— Мэтью, да не горячись ты. Ты же знаешь, что я иногда просто…
Он нетерпеливо махнул рукой и не дал ей договорить.
— Да, Фелди, знаю.
Она вздохнула.
— Чем же ты собираешься заняться?
Он поднялся, натягивая на себя кожанку.
— Стану музыкальным критиком.
— Не смешно, — сказала Фелди. — Старк, не уходи. Напиши эту статью.
— Спасибо за настойчивость, Фелди. Я предполагал, что мне придется немножко повоевать с тобой, прежде чем я уйду. Но мне это даже лестно. Ну, пора двигать. У меня, кажется, забрезжила идея романа.
— О Вьетнаме?
Он улыбнулся.
— Нет.
— Мы не станем давать никакой статьи, — вдруг сказала Фелди. — Даже если бы ты написал ее. Мы просто дадим факты. А остальное сделаешь ты для какого-нибудь первоклассного журнала. Такая статья не для «Газетт». — Она хитро улыбнулась ему. — Чересчур длинная.
— Фелди, тебя же вышвырнут отсюда.
— Черт с ним. Если они уволят меня, я, так и быть, уйму свою гордыню и пойду работать в «Пост».
— Элис…
— Все. Иди отсюда. Ты сейчас в Нью-Йорк?
Он удивленно посмотрел на нее.
— Откуда ты знаешь?
— Старк, пора бы уж понять, что у женщины, которая красит ногти в цвета африканской фиалки, есть чутье на определенные вещи. Только не забудь пригласить на свадьбу, ладно? Иногда, когда подворачивается возможность, я люблю выйти в свет на каблуках.
— Господи! О чем ты говоришь?
— О твоей пианистке. Ради Бога, женись на ней, Старк.
— Фелди, я знаком с этой женщиной всего две недели.
— Да, — протянула Элис Фелдон, — но ждал ты ее, если не ошибаюсь, что-то около тридцати девяти лет.
Катарина, лежа в своей большой кровати в элегантно обставленной спальне на Парк-авеню, ласково улыбнулась дочери, присевшей на край постели. Доктор настоял на том, чтобы она пару дней не вставала, так как в рану на руке попала инфекция. Но ей наложили шину, и она принимает антибиотики, так что скоро все будет хорошо. Жаль только, она не сможет испечь к празднику speculaas.
— Хендрик де Гир был нашим другом. Джоханнес, Вильгельмина и я дружили с ним с самого детства, — спокойно рассказывала она. — Во время войны он работал информатором в Сопротивлении. Он передавал сведения, полученные от голландской Зеленой Полиции. Мы называли их чернорубашечниками из-за формы. Думаю, мы ненавидели их даже больше, чем немцев. Ведь они были голландцами, нашими соотечественниками. Хендрик выполнял очень опасную работу. Но его никто не заставлял, это был его собственный выбор. Он знал, что рискует.
— А правда, что он был на стороне нацистов?
Катарина печально покачала головой.
— Он не был ни на чьей стороне. Он был только за себя, Джулиана. В ту последнюю, страшную зиму все мы ужасно страдали. Наше положение мало чем отличалось от положения тех людей, которых мы прятали. Силы были на исходе. И однажды к нам пришел Хендрик. Он был уверен, что нацисты подозревают нас, но обещал отвести подозрения и достать нам немного еды и угля. Однако он должен был что-нибудь предложить им взамен. Отец с Джоханнесом решили рассказать ему о Менестреле. Вильгельмина с самого начала была против, но они уже не знали, что делать, и были в отчаянии. Они ничем не могли помочь людям, которых прятали. Мы сами едва не умирали от голода и холода. Наше положение было безнадежным, и мы доверились Хендрику.
— Вы же никак не могли проверить его, — сказала Джулиана.
— Да, наверное. Хендрик не сказал нам главного — нацисты уже стали подозревать и его, так что Менестрель был нужен ему для собственного спасения. Менестрель не помог нам. Джоханнес с отцом вручили мне камень и отправили к Хендрику. Думаю, они знали, что он не причинит мне вреда. Но было слишком поздно. Офицер, который заподозрил Хендрика в двойной игре, хорошенько нажал на него, и тот все рассказал. Он сообщил, что мои родители участвуют в Сопротивлении, выдал Вилли, выложил, где скрываются Джоханнес, Анна, Штайны. Он думал, что опередит нацистов и успеет предупредить нас, но ему это не удалось. Арестовали всех, только я и Хендрик остались «на свободе». Он, конечно, мог бы забрать камень и выдать меня, но он все-таки спрятал меня в надежном месте, и исчез сам, не взяв алмаз.
Катарина замолчала, она не могла продолжать. Джулиана коснулась ее руки.
— И многие погибли?
Мать кивнула. Слезы текли у нее по щекам.
— Девять человек из семьи Штайнов были замучены в концлагерях, в живых остались только Рахель и Абрахам. Вилли до конца войны держали в тюрьме. Джоханнеса отправили в трудовой лагерь.
— А его жена?
— Ее увезли в Аушвиц, но она вернулась оттуда. Но… — Катарина опять смолкла, не в силах говорить. Как она может рассказать такое дочери? Какими словами? — Но с ней был их сын. Его отправили в газовую камеру. Я никогда не могла заставить себя говорить об этом. Я… Ты можешь подумать, что я просто вычеркнула его из памяти, но это не так, хотя я и старалась не вспоминать. Он был тебе двоюродным братом — единственным с моей стороны. Его звали Давидом. Ему было шесть лет.
— Боже мой! — прошептала Джулиана. — И я ничего не знала…
— Да, я должна была рассказать тебе об этом раньше.
— Нет, мама. Может быть, еще месяц назад я сказала бы «да» и сердилась бы на тебя, но сейчас я понимаю. Ты была не готова говорить об этом. А твои родители? Что случилось с ними?
— Их убили, — сказала Катарина. — Гестаповцы мучили их, пытаясь вырвать сведения, но они не дрогнули, и их расстреляли. Меня неотступно преследует мысль, что это им надо было пойти к Хендрику с Менестрелем, и если бы они пошли… Но они так хотели уберечь меня!
Джулиана улыбнулась сквозь слезы.
— Сейчас ты их понимаешь — родителей, которые хотят защитить своих детей?
— Да, — ответила Катарина, сжимая руку дочери в своей сильной, широкой ладони. — Они сделали то, что сделала бы и я.
— А что было с Менестрелем потом?
— После войны, когда Джоханнес вернулся из лагеря, я отдала алмаз ему. Он был его хранителем, и только он мог распорядиться камнем. Я умоляла его выбросить алмаз в море, но теперь знаю, что он не послушался. За столько лет я ни разу не задумалась о том, что ты можешь иметь хоть какое-то отношение к Камню Менестреля. Я думала, что традиция умрет вместе с Джоханнесом. Но, видимо, наша семья слишком серьезно относится к традициям. Ты — последняя из рода Пеперкэмпов, и я уверена, что Джоханнес счел своей обязанностью передать алмаз тебе. Ведь так? Он, наверное, сделал это во время твоего концерта в Дельфшейвене?
Джулиана кивнула.
— Он просил не говорить тебе.
Катарина, все еще плача, улыбнулась.
— Да, и я понимаю почему. Но это его право, и я не оспариваю его. Должно быть, он подумал, что Хендрика нет в живых, раз он за все эти годы не пришел за Менестрелем. А кроме Хендрика кто еще мог знать о камне? Только мы. Джулиана! Перед смертью Хендрик сказал тебе, что…
— Мама, прошу тебя, не надо ничего объяснять. Это не мое дело. Я понимаю, что ты не обязана рассказывать мне все о своем прошлом.
— Но я хочу поделиться с тобой. Хендрик был моей первой любовью. Я обожала его и восхищалась им. Он был воплощением всех тех качеств, которыми должен обладать мужчина. А когда он предал нас… я думала, что никого не полюблю больше. Потом я познакомилась с твоим отцом, Он приехал в Нидерланды, закончив учебу. Он был совсем не похож на Хендрика, и мне было очень хорошо с ним. — Она смущенно пожала плечами, не зная, как лучше рассказать об этом дочери. — Когда я познакомилась с ним, я опять научилась смеяться.
И тут в дверях показалась высокая фигура Адриана Фолла. Его выдержка оказалась такой же внушительной, как и его рост; два дня он отбивался от репортеров, взявших их дом в осаду. Он сказал жене и дочери — да, он прощает их, но они должны пообещать, что никогда — никогда больше! — ему не придется так тревожиться за их жизни. Пока они воевали с Блохом во Флориде, он поднял на ноги всю нью-йоркскую полицию и требовал, чтобы все немедленно отправились на розыски его жены и дочери.
— Звонила Вильгельмина, — сказал он. — Она просила передать, что скоро будет у нас с ужином.
— Что? — рассмеялась Катарина. — Но она же отвратительно готовит.
Адриан, улыбаясь, смотрел на жену, и мелкие морщинки лучились вокруг его глаз.
— Думаю, что сейчас, когда ты в таком состоянии, она справится с этим лучше. Вилли нашла лавку, где продаются копченые угри, так что теперь она в полном восторге. Если вы не возражаете, я все-таки схожу, перекушу где-нибудь.
Катарина заверила его, что Вильгельмина не обидится, и он ушел. Джулиана повернулась к матери.
— Он знает…
— Нет, — сказала Катарина, — так же, как и тебе, я не рассказывала ему ни о чем. Джулиана, а ты не хочешь поговорить о Мэтью Старке?
— Не сейчас, — ответила Джулиана. Мэтью… Сколько раз ее рука тянулась к телефонной трубке? Она никогда не забудет, как он взял ее на руки и поцеловал, а потом, опустив на землю, развернулся и врезал Сэму Райдеру прямо в челюсть, и как раз в этот момент прибыло ФБР и еще Бог знает кто. Они чуть не арестовали Старка! Сейчас он в Вашингтоне. Джулиана улыбнулась матери. — Но, может, тебе будет интересно узнать о Д. Д. Пеппер?
Вильгельмина пересадила четыре бегонии в тщательно вычищенные горшки и поставила их на подоконник в гостиной. В Дельфшейвене стояла прекрасная погода, светило солнце, и Вилли была вполне довольна жизнью. Позавчера она вернулась домой, а завтра утром отправляется в Антверпен, чтобы уладить дела брата. Ей очень не хватает его. Они редко встречались в последние годы, но она всегда помнила, что у нее в Бельгии есть брат — со своими алмазами и воспоминаниями об их общем прошлом. И вот его не стало.
Свой последний вечер в Нью-Йорке она провела с Джулианой. Они поужинали вместе с Катариной и Адрианом, выслушали ее рассказ о Д. Д. Пеппер, который Вильгельмине показался достаточно убедительным. Видимо, племянница нуждается в этой особе. По крайней мере, эта Д. Д. объяснила Вильгельмине присутствие старых нарядов в гардеробе Джулианы.
Джулиана явилась к Вильгельмине глубокой ночью, уже перед рассветом, и, присев на край кровати, разбудила ее.
— Скажите, вы с Хендриком любили друг друга? — не делая никаких вступлений, спросила она.
— Ну, ты и нахалка, — сказала Вильгельмина.
— Сначала он любил вас, а потом, когда моя мама начала взрослеть, влюбился в нее. Ведь он говорил об этом, да?
— Ложись спать.
— Мне не спится. — Она вздохнула. Даже в темноте было видно, как сияют ее глаза. — Мне хочется играть на рояле.
— В три часа ночи?
Джулиана кивнула.
— Ну что ж, подай мне халат. Мы сыграем в четыре руки.
— Вы играете на фортепиано?
— Играла когда-то. И в последнее время меня частенько тянет к роялю. Сама не знаю зачем, но иногда я играю в церкви. Во время оккупации, когда было особенно трудно и страшно, я напевала какие-нибудь сонаты. Это помогало мне не думать о том, что будет со всеми нами, о том, что мои силы на исходе. Мы с Рахель пели целыми днями. У нее был чудесный, чистый голос. У нас не было фортепиано, и я садилась за стол и делала вид, что играю, а Рахель ловила меня на неверно взятых нотах. Твоя мать смотрела на нас, как на сумасшедших. Она тогда целыми днями готовила, с головой уходила в стряпню. Если у нее были продукты — пусть даже только картошка, или зерно, или свекла, — она никогда не сетовала на голод и лишения.
Они играли четыре часа. Вильгельмина часто сбивалась, но не снисходила до извинений за свою неуклюжесть. Джулиана была в полном восторге.
— Вам нужно завести себе фортепиано!
— Ба-а! А что скажут соседи?
Но сейчас она пожалела о том, что у нее нет инструмента. Если бы у нее была возможность, она играла бы ночи напролет!
Утром, прощаясь с Джулианой в аэропорту, она поцеловала ее и сказала:
— Да, Джулиана, мы с Хендриком любили друг друга, но наша любовь длилась недолго. Я всегда догадывалась, какой это человек, но и представить себе не могла, что он может предать нас. Если бы я поняла это раньше, то как-нибудь ночью перерезала бы ему глотку. После того что случилось, я пыталась разыскать Хендрика, мне хотелось убить его. Но сейчас… Сейчас я думаю, что, сохранив себе жизнь, он получил свою долю страданий!
— А как же вы, тетя Вилли? Вам, наверное, очень одиноко?
— Я довольна жизнью, Джулиана. Нет, я не чувствую себя одинокой. Но ты должна навестить меня. — Она улыбнулась. — И привези с собой мать.
— Ой! Я чуть не забыла. Вот, мама просила передать вам.
Это была коробка с бисквитным печеньем. Внутри лежала записка.
Вилли, вчера вечером я говорила с Адрианом. Я рассказала ему все. Я чувствую, что поступила правильно! Теперь я не могу остановиться и постоянно плачу — от его доброты, от того, что вспоминаю маму с папой, маленького Давида, Штайнов, детей. Даже из-за Хендрика. Да что тут говорить — из-за всего, что было с нами. Я все-таки чувствую себя виноватой в том, что случилось, но мне стало легче. Я понимаю — мать с отцом хотели, чтобы я жила. Я тоже отдала бы все, чтобы уберечь Джулиану. Может быть, я излишне опекала ее. Дорогая моя сестра! Прости меня. Не думай, будто я уехала из-за тебя. Я уехала, потому что не могла жить там, только и всего. А еще из-за Адриана. Он подарил мне столько счастья! Надеюсь, тебе понравится мое печенье. К.
Печенье ей ужасно понравилось. Она расправилась с ним в самолете, оставив в коробке лишь одну штуку.
Вильгельмина вынула из старого тайника деревянную шкатулку и достала оттуда старую черно-белую фотографию с потрепанными, пожелтевшими от времени краями. Изображение было не очень четким, но это не имело значения. Она поднесла ее к лампе и долго всматривалась.
Довоенное фото запечатлело Рахель и Абрахама, Джоханнеса и Анну, Хендрика и Вильгельмину, и Катарину — та была еще совсем ребенком — на катке. Как-то раз Вильгельмина собралась было вырезать оттуда Хендрика, но передумала. Это было все равно, что вырезать часть души.
Она прошла на кухню, сделала бутерброд с сыром, заварила чай и съела последнее печенье.