Томас Блэкберн смотрел в высокое, с частым перелетом, окно Конгрегационалистской библиотеки на кладбище «Олд Грэнери», на котором были похоронены родители Бенджамина Франклина, жертвы бостонской бойни и Элиза Блэкберн. Давно, в 1892 году, Конгрегационалистская ассоциация присмотрела участок за старым кладбищем для постройки библиотеки, полагая, что читатели и в далеком будущем станут наслаждаться миром и покоем.

По пожарной лестнице второго этажа пробежала белка и прыгнула на одно из огромных деревьев, что затеняют «Олд Грэнери», излюбленное место туристов, во все времена года. Томас помнил, как отец еще в 1915 году водил его на могилу Элизы, как он ходил туда во время войны, а потом сам приводил Стивена, когда тому было лет пять или шесть, как он приходил на кладбище с Ребеккой и Зеке в 1960 году во время одного из редких приездов домой. Дженни назвала его тогда вурдалаком и отобрала у детей копию надписи на надгробии знаменитой прародительницы, сделанную на листке при помощи мягкого грифеля. Впоследствии сводить рельефные изображения таким способом запретили, потому что это наносило вред камню. Томас славился тем, что выслеживал нарушителей из окна читального зала. Если окно было открыто, он останавливал злоумышленников криком, если закрыто — выбегал на Бикон-стрит, срезал угол по Парк и Тремонт и прочитывал им нотацию.

Томас рассматривал Конгрегационалистскую библиотеку с ее лепным потолком, персидскими коврами, камином и портретами знаменитых церковных деятелей восемнадцатого века одной из неявных достопримечательностей Бостона. Собрание книг носило богословский характер, но немало здесь было и исторической литературы. Томас часто ходил в читальный зал. Иногда просто для того, чтобы подумать.

Как сегодня.

Ни разу не обходилось без воспоминаний, и чем старее он становился, тем живей вспоминались Гизела, Куанг Тай, жена Эмилия, сын Стивен. Ночью, когда сон никак не приходил, он блуждал по саду среди теней и разговаривал с друзьями, которых потерял, с семьей. Ему надо было объяснить, повиниться, излить душу. Они ничего не отвечали, оставляя Томаса наедине с его болью. Он не осуждал их за это. А что могли они сказать ему?

Ах, если бы в свое время он не был таким самонадеянным глупцом!

Томас изводил себя, прокручивая в голове возможные варианты. Он видел перед собой друзей и близких как живых, вспоминал, как они ему доверяли, как верили в него. Эмилия, прильнув к нему, рассказывала, как она страшится предстоящих родов, а он говорил ей, что все будет хорошо. А вышло иначе. Гизела — плакала на его плече, разбитая и опустошенная после того, как у нее украли Камни Юпитера. Он, как обычно, дружески утешал ее.

Стивен, Бенджамин, Куанг Тай. Все погибли — потому что Томас настаивал на том, что в дельте Меконга с ними ничего не случится.

Все справедливо, подумал он. Ему пришлось взвалить на себя тяжелейшую для отца ношу — взять ответственность за гибель единственного сына.

Никому он не позволял измерить глубину своего отчаяния. Бессонные ночи, мучительные блуждания по саду, неисчислимые мгновения, когда, он обливался потом и дрожал, словно один из множества стереотипных костлявых стариков. Он не ждал ничьей жалости. Даже в самые страшные моменты отчаяния ему не приходило в голову, что все это можно как-нибудь оборвать. Он никогда не сдался бы, хотя бы потому, что никто кроме него не должен расплачиваться за его ошибки.

— Дедушка!

Белка опять прыгнула на пожарную лестницу и дразнила оттуда другую белочку, поменьше. Томас наблюдал за ними, чтобы успокоиться, перед тем как повернуться к внучке. Дома он оставил записку, объяснявшую, где его искать. Еще одна ошибка?

Ребекка держала сверток. Лицо у нее было бледным и необыкновенно серьезным.

— Я принесла сандвичи. Ты ведь еще не завтракал?

— Нет. Ребекка, творится что-то…

— Можем мы поесть где-нибудь в сторонке?

Они направились к стеллажам, развернули сандвичи на дубовом библиотечном столе. Томас часто работал в зале для редких книг, где поддерживался особый микроклимат. Он разлил кофе по стаканчикам и сел напротив Ребекки.

— Ты сегодня угрюмая, — сказал он ей.

— Все утро я провела за интересным занятием: читала давние публикации о той памятной засаде. — Ей не надо было уточнять, о какой именно засаде идет речь: они оба отлично это знали. — Я обнаружила несколько совпадений, которые насторожили меня.

Он кротко посмотрел на нее, но внизу живота резануло что-то острое, горячее.

— Неужели?

В полумраке ее глаза казались огромными. Она не улыбалась.

— В этот день за рулем джипа сидел француз, бывший солдат Иностранного легиона. Из четверых он один остался в живых, но попал в плен к вьетконговцам. Я не сумела выяснить, как его звали и что с ним случилось потом. — Ребекка помолчала и с усилием закончила: — Думаю, однако, что он еще жив.

Томас отложил сандвич: ростбиф с кольцами красного лука. Он не возражал бы, даже если бы Ребекка сдобрила свое произведение серной кислотой.

— Ты как бы спрашиваешь меня, что я о нем знаю?

— Я не закончила. Покопавшись глубже, я обнаружила старую фотографию из «Бостон Глоуб» от 1959 года. Ее сделали во время нашей с тобой поездки по Францию. Мне тогда было всего четыре года, поэтому я мало что помню о том путешествии. Но одно помню хорошо: ты присутствовал на похоронах баронессы Гизелы Мажлат.

Она замолчала, чтобы проследить за реакцией Томаса на ее сообщение, но за долгие годы он научился скрывать свои эмоции. Проклятая фотография. «Глоуб» поместила ее по одной-единственной причине: потому что на ней был запечатлен он, Томас Блэкберн.

— Твои научные изыскания впечатляют, — проговорил он. — Особенно ежели учесть, что их автор так и не закончил колледж. Исследования требуют упорства, а его тебе не занимать.

— Гизела покончила жизнь самоубийством.

— Да, я знаю, — вздохнул Томас. Его воспоминание о том ужасном дне были живы по сию пору. — Она была моим другом.

Ребекка с заметным усилием сдерживала себя.

— Ты мне об этом никогда не рассказывал.

— У меня было много друзей, про которых я тебе никогда не рассказывал. Ведь я намного старше тебя, дорогая. Моя дружба с Гизелой была неприметной.

Глаза ее вспыхнули:

— Что ты имеешь в виду?

— Ты очень настойчива.

— Настойчива — это слово из репертуара Калвина Кулиджа.

— Я знал Калвина в последние годы его жизни…

— Дед, Гизела, по ее словам, стала жертвой похитителя драгоценностей по прозвищу Кот.

Томас осторожно снял с сандвича колечко лука и принялся разжевывать его передними зубами.

— Почему так всегда бывает, — задал он риторический вопрос, — что молодым неоперившимся птенцам кажется, будто то, что они только что узнали, неизвестно другим? Да, Гизела заявила в полицию, что Кот украл у нее какие-то драгоценные камни из семейного собрания…

— Камни Юпитера.

Ребекка была до утомительности точна.

— Правильно.

— Но ей никто не поверил, тогда она бросилась в море.

— Несколько огрубленно, но, в общем, тоже правильно.

— В общем?

— Я сам при этом не присутствовал.

Ребекка обдумала услышанное и спросила:

— Ты не хочешь рассказать мне про Кота?

— А почему я должен это делать? — раздраженно заметил Томас. Очевидно, что нам известно одно и то же.

Ребекка в таком взвинченном состоянии, подумал Томас. В любую минуту может взорваться.

— Полиция собиралась арестовать некоего француза, популярного автогонщика, обладателя Гран-При по имени Жан-Поль Жерар. Полагали, что он и есть Кот. Однако он исчез, не дожидаясь, пока его арестуют.

— И ты предполагаешь, что он объявился во Вьетнаме в 1963 и потом в 1975 году?

— Я знаю, что это он, — сказала Ребекка, по-прежнему прилагая немало усилий, чтобы держать себя в руках. — Мне удалось отыскать фотографию Жерара в журнале «Лайф» от 1958 года. На ней — наш белоголовый француз, разве что нет шрамов на лице и седины в волосах.

Чтобы не встречаться с тревожным взглядом внучки, Томас уставился на матовое стекло, отделявшее стеллажи от читального зала. Хитрить он не любил, поэтому годами боялся такого вот откровенного разговора с внучкой.

Наконец он произнес:

— Ребекка, тебе удалось раскопать уже немало. Остановись. Брось это дело, пока не стало хуже тебе или кому-то еще. Да, Жан-Поль Жерар — тот самый француз, который участвовал в покушении на Там в 1975 году. Да, это он сидел за рулем джипа, когда погиб твой отец, Бенджамин и Куанг Тай. Это его взяли в плен. Он провел в джунглях пять лет, в 1968 году ему удалось бежать из лагеря для военнопленных.

— И он обвинял тебя во всем, что случилось с ним?

— Несомненно.

Ребекка шумно втянула воздух — несомненный акт самоконтроля.

— Он приходил к тебе?

— Еще нет. Я не видел Жана-Поля Жерара вот уже двадцать шесть лет.

Взгляд ее стал холодным.

— Тебе повезло.

Томас пожал плечами. А что он мог сказать? Они с Ребеккой никогда не говорили о 1963 годе. Будь его воля, и этот разговор не состоялся бы. Некоторое время они провели в напряженном молчании. Кофе и два сандвича остались нетронутыми.

Наконец Ребекка спросила:

— Ты знал, о ком я говорю, когда вчера я описала тебе Жана-Поля Жерара, но ты сделал вид, что не узнал, о ком идет речь.

— Верно.

В ее несравненных глазах стало еще больше льда.

— Но почему?

— А почему я должен был узнавать?

— Ради истины, справедливости…

— Оставь, пожалуйста, — досадливо оборвал ее Томас. — Твои требования к близким всегда были непомерно высоки. И, — добавил он, как будто это только что пришло ему в голову, — я не понимаю, по какой такой причине я должен оправдываться перед собственной внучкой.

Ребекка обиженно скривила губы:

— Что ты рассказал Джеду Слоану такого, чего не рассказал мне?

— Ничего.

— Врешь.

— Ребекка, Жан-Поль Жерар еще до того, как попал в плен, был весьма опасным, отчаянным человеком. Каков он теперь — даже представить трудно. Ты должна во что бы то ни стало стараться избегать его. Это все, что тебе нужно знать.

— Ты меня оберегаешь, — спросила она сердито, — или себя?

Томас поднялся, не выказав ни обиды, ни гнева, просто дал понять, что у него имеются другие дела, кроме как защищаться перед неистовой внучкой.

— Я поступаю так, как мне подсказывает совесть. Если тебе этого недостаточно, можешь сама решить, что тебе делать. Я дал тебе совет. А теперь прошу простить, если мне что-то не хочется.

И Ребекке не хотелось. Отложив сандвич, она смотрела, как дед возвращается в читальный зал. Ну и черт с ним! С детства она старалась разобраться в том, что же на самом деле случилось с ее отцом, а теперь вот поняла, что не знает и половины правды.

Француз — Жан-Поль Жерар — был похитителем драгоценностей на Ривьере в 1959 году и одновременно автогонщиком.

В 1963 году он сидел за рулем джипа в тот день, когда устроили засаду, в результате чего погибли Бенджамин Рид, Куанг Тай и Стивен Блэкберн.

Через двенадцать лет Жерар стрелял в Джеда Слоана в Сайгоне.

Еще через четырнадцать лет он объявился в Сан-Франциско и в Бостоне.

Почему?

Есть ли связь между 1959, 1963 и 1975 годами?

Да, черт возьми: есть Жан-Поль Жерар.

И семья Блэкбернов. Томас Блэкберн присутствовал на похоронах одной из жертв Жана-Поля. Он организовал поездку в дельту Меконга. Его сын — еще один Блэкберн — был убит. И в 1975 году Ребекка Блэкберн спасла Май Слоан и помогла ей и Джеду бежать из Сайгона.

И увезла с собой Камни Юпитера. Нельзя забывать об этом. Может быть, это еще одна связь?

«Мы были друзьями с вашим отцом, и, поверьте, я знаю: он гордился бы вами».

Бессмыслица! Разве могли Стивен Блэкберн и такой человек, как Жан-Поль Жерар, быть друзьями?

Вот так, прямо в лоб, и собиралась спросить Ребекка Томаса Блэкберна.

Она завернула остатки завтрака и пошла за дедом.

Дежурный библиотекарь сказал, что он уже ушел.

— Но вы еще можете его догнать, — добавила она.

— Он не сказал, куда идет?

— Нет. За ним зашел приятель.

Слоан.

— Высокий, темноволосый, приятной наружности?

— О, нет. Волосы у него совсем белые, на лице большой шрам…

— Бог мой!

Ребекка побежала за ними.

Солнце, пробившись сквозь пелену облаков, сверкало на омытой дождем лужайке перед Массачусетским Государственным Домом. Томас сжимал в левой руке зонт, используя его как трость. Глядя на Жана-Поля, он не мог не отметить, что время и войны сделали свое дело — в этом потрепанном жизнью, старом, грубом человеке не осталось ничего от беззаботного, презиравшего опасность молодого гонщика, каким он был тридцать лет назад. Томасу нелегко было смотреть на человека, испытавшего столько страданий, и притом зряшных, сколько выпало на долю этого несгибаемого француза. Но до сих пор в мягких карих глазах Жерара угадывалось что-то от Гизелы, а также в его чувственных губах, и Томас пытался понять, осталась ли в этих глазах хоть малая толика надежды после суровых жизненных коллизий.

«Я хочу, чтобы он был счастлив, Томас, — говорила Гизела, — это все, чего я хочу».

Она так гордилась своим единственным сыном. И тем не менее она — Томас так и не мог понять, почему, — упорствовала в своем нежелании официально признать его своим сыном, объясняя это тем, что Жан-Поль предпочитает окутывать себя покровом тайны, делать вид, будто он появился ниоткуда, и давать возможность людям — особенно женщинам — строить догадки о своем происхождении. Это было частью его загадочного образа: то, что он — незаконнорожденный сын венгерской аристократки из числа перемещенных лиц. Это обстоятельство придавало романтическую окраску образу бесстрашного гонщика. И лишь только после того, как оба они исчезли, удалились — Гизела в могилу, а Жан-Поль в Сиди-бель-Аббес как беглец в Иностранный Легион, — только тогда Томас начал понимать, что Жан-Поль, видимо, защищал мать, а не иначе. Ибо если бы популярный молодой гонщик признался, что он сын Гизелы, то это привлекло бы к ее особе повышенный интерес, которого она не перенесла бы.

— Ты теперь совсем старик, — не без удовлетворения заметил Жан-Поль. — Небось, уже чуешь запах кладбищенской землицы?

— Не думаю, что я так стар, как ты, Жан-Поль. Жизнь у тебя была, по всей видимости, нелегкая. Мне жаль, — мягко добавил он. — Гизела этого не хотела.

— Мне не нужно твоей жалости, старик.

— Считай это замечанием по ходу, вовсе не жалостью. — Томас чувствовал усталость, поэтому тяжело опирался на старый, видавший виды зонтик. — Так она не собирается отдавать тебе камни?

Глаза Жана Поля — такие подозрительные, а некогда полные жажды жизни, огня доверия — сузились, пока он обдумывал вопрос Томаса.

— Я даже не виделся с ней.

— Я тебе не верю, Жан-Поль, — спокойно произнес Томас, адресовав ему слабую, полную сочувствия улыбку. — Ты никогда не умел лгать. Может быть, если бы ты признал это много-много лет назад, то избавил бы себя — и других — от ненужных мучений.

— А ты? Подумай, от скольких мучений избавился бы ты если бы бросился в Средиземное море вместо Гизелы!

Томас внимательно посмотрел на него.

— Ты прав.

Жан-Поль сжал кулаки.

— Мне нужны Камни Юпитера, так и знай старик. Больше мне ничего не нужно. Они принадлежали Гизеле, и я намерен получить их назад. Не пытайся мне препятствовать.

— Ты ее не одолеешь. И тебе первому это известно.

— Я не собираюсь одолевать ее.

— Играешь с огнем, Жан-Поль, — сказал Томас обманчиво мягким тоном. Он редко говорил так серьезно. — Ты играл с огнем тридцать лет назад и обжегся, и вот опять повторяешь ошибку. Господи, пора, наконец, забыть об этих камнях и жить так, словно их никогда не существовало.

Француз шумно вздохнул не спуская глаз с Томаса, и предпринял новый заход, изменив тактику:

— Абигейл сказала, что их у нее нет.

Томас пожал плечами:

— Возможно, она говорит правду.

— Нет, — тихо проговорил Жан-Поль. — Ей неведомо, что такое правда. Однако я пришел к тебе не за тем, чтобы получить твое одобрение моих поступков. Я знаю, что Джед Слоан в Бостоне, и твоя внучка тоже. Скажи им, чтобы убирались с моей дороги. И ты убирайся. Дай сделать то, что я задумал.

— Ах, Жан-Поль… — вздохнул Томас, уступая. Он протянул руку своему более юному собеседнику, но Жерар отошел в сторону, словно убоявшись дружеского жеста. — Я совершил немало страшных ошибок. Я вел себя самонадеянно и глупо, но как и ты, я никогда не думал, что мои решения будут иметь столь негативные последствия. Жан-Поль, не повторяй моих промахов.

— Возвращайся к своим книгам, старик. Я все сказал.

— Если понадобится, я сумею тебя остановить, — негромко произнес Томас.

Француз расхохотался, и в наждачном, надтреснутом смехе послышалась не угроза, а, скорее годы страданий.

— Попробуйте, месье Блэкберн. Вперед.

Оставив Томаса на тротуаре перед Государственным Домом, Жан-Поль заковылял через Бикон-стрит в сторону Бостон-Коммон, где исчез в тени, поскольку облака опять скрыли солнце. Его маниакальный смех, казалось, все еще доносился из-за деревьев. На щеки и нос Томаса упали первые капли дождя. Он хотел было раскрыть зонтик, но почувствовал, что без опоры будет трудно: дрожали коленки. Дождь усиливался, а идти, не опираясь на зонт, он не мог. Взвесив ситуацию, Томас в конце концов зашагал к Государственному Дому, к той стене, на которой висел портрет Элизы Блэкберн работы Гилберта Стюарта. Взгляд ее был такой же, что и у Ребекки. Изучая лицо Элизы, Томас почувствовал, как утомились и начали слезиться глаза.

— Прости, Элиза, — хрипло проговорил он, — я превратил имя Блэкбернов в черт знает что.

Ему почудилось, что знаменитая прародительница улыбнулась ему и сказала: «Все к лучшему, сын мой». Но, он знал, что этого, конечно же, не может быть. Это были всего лишь слова какие ему хотелось бы услышать, хотя бы от кого-нибудь, но никто никогда не скажет их ему.

Дыхание у Жана-Поля совершенно сбилось, когда он наконец добрался до станции метро «Парк-стрит» на Тремонт, близ Бостон-Коммон. Он едва волочил ноги, запыхался, был недоволен собой. В бытность свою в Иностранном Легионе марш-бросок в десять миль он совершал без всякого труда, причем на хребте была поклажа в два пуда, а всякую свободную минуту, днем и ночью, он крепко выпивал, и несмотря на это, наутро мог разглядеть паука за полмили. Солдаты завидовали его необычайно острому зрению, благодаря которому он прослыл лучшим стрелком батальона. Даже после пятилетнего заточения в лагере для военнопленных, недоедания, авитаминоза, побоев, зрение у него осталось на зависть многим, хотя и не такое, как прежде.

— Привет. Вы — Жан-Поль Жерар, не так ли?

Он обернулся и увидел Ребекку Блэкберн. Она стояла рядом. В лице у нее не было ни кровинки.

— Я следила за вами, — сказала она. — Видела, как вы беседовали с дедушкой.

Жану-Полю вдруг захотелось прикоснуться к ней, но вовсе не для того, чтобы удовлетворить сексуальный или даже романтический позыв. Ему захотелось прикоснуться к ней как к той девушке, фотографии которой показывал ему Стивен Блэкберн жаркими, томительными ночами в Сайгоне. Жан-Поль не мог выдавить из себя ни слова.

— О чем вы говорили с дедом?

— О том, что с твоей стороны очень глупо выслеживать меня, — спокойно сказал Жан-Поль.

Ребекка холодно посмотрела на него, и щеки ее обрели живой оттенок.

— Глупо или нет — это мое, а не ваше, дело. Я читала о вас. Вы были в дельте Меконга с моим отцом в день, когда его убили.

Так она знает. Жан-Поль вдруг почувствовал тщету своих стремлений. Возможно, лучше было бы оставить тот стенд с «Успехом» без внимания и не выезжать из Гонолулу.

Ребекка бросила на него нетерпеливый взгляд.

— И еще вы — похититель драгоценностей.

Однако голос ее дрогнул и она в нерешительности замолчала, испугавшись, когда он сделал шаг в ее сторону. Жан-Поль увидел, какие у нее голубые глаза, какие длинные ресницы, какая нежная кожа. Знать бы, что она в Бостоне — так и не прилетал бы сюда. Где бы он не появлялся — всюду приносил с собой страдание и смерть. Может быть, прав был Томас Блэкберн, он никогда не будет победителем.

— Держись от меня подальше, — сказал он, обращаясь к прекрасной дочери Стивена Блэкберна. Она не обращала внимание на дождь, промочивший ее каштановые волосы и кофточку. Под влажной тканью ясно вырисовывалась грудь. Он протянул руку, как Томас протягивал ему, и не обиделся на Ребекку, когда та отшатнулась. Он просто сказал: — Я могу причинить тебе боль.

Она гордо подняла волевой подбородок.

— Я вас не боюсь.

— А следовало бы.

Пока она подбирала подходящий ответ, Жан-Поль понял, что эта женщина — не из тех, кого можно легко обескуражить. Ребекка Блэкберн будет гнуть свое, до тех пор, покуда не узнает то, что ее интересует. Она заметила, как он беседует с ее дедом, и шла за ним по пятам до Бостон-Коммон. Смелый поступок, если учесть, как мало она его знает. А ему следовало бы проявить большую бдительность.

— Я не собираюсь отступать, — сказала она ему.

— Тогда ты дура.

Он занес руку и, прежде чем она смогла отреагировать, отвесил ей смачную оплеуху. Выражение лица Жана-Поля оставалось угрюмым и злобным, хотя он старался сохранять нейтральный вид. От сильного удара Ребекку качнуло в сторону.

Вокруг собрались прохожие.

Из рассеченной губы Ребекки потекла кровь. Жану-Полю казалось, что это его собственная кровь — так он мучился.

Она не заплакала. Просто прикрыла лицо ладонью в запоздалой защите, но Жан-Поль не смог бы ударить ее во второй раз. Он огляделся, чтобы удостовериться, что лишь немногие стали свидетелями его поступка. Еще один удар — и кто-нибудь позовет полицию.

— Держись от меня подальше, — сказал он сквозь зубы и вышел на проезжую часть Тремонт-стрит. Завыли гудки, взвизгнули тормоза. Он не боялся попасть под машину. Не обращая внимания на рвущую боль в груди, он неторопливо перешел на другую сторону и смешался с толпой.

Ребекка пробилась сквозь строй любопытных, собравшихся вокруг нее, и побежала под дождем, стараясь догнать исчезнувшего Жана-Поля Жерара. Она хотела расспросить его о Камнях Юпитера — и вернуть их ему, если это все, чего он хочет. Пусть возьмет свои камни и убирается ко всем чертям. Пусть оставит их в покое.

Но она потеряла его след.

«Дура набитая», — ругала она себя, утирая рукой кровь, все еще сочившуюся из рассеченной губы. Закончилось тем, что она расковыряла ранку, и вид ее стал ужасен. Вот несчастье. Кровь стучала в виски. Она чувствовала себя совершенной ослицей. Разве не предупреждал ее дедушка? Конечно, но ее не остановит зуботычина.

Все еще что-то бормоча про себя, она наконец оставила пытки настигнуть француза в полуденной толпе и поплелась на Бикон-Хилл. Ребекка думала о дедушке и его отказе поговорить с ней, о Джеде Слоане и его нежелании открыть все, что он знает, о Жане-Поле и его молчании, когда речь заходила об интересующих Ребекку вещах. Впервые в жизни Ребекка подумала, что понимает разведывательные организации, использующих в своей практике детекторы лжи и сыворотку правды.