К трем часам утра Джед был готов обезглавить кукушку на старинных ходиках Томаса и задушить Пуховика, любимого кота Ребекки, который все время стаскивал с него плед и норовил прогуляться по лицу. Джед слышал, как пробило полночь, час, два, каждые полчаса и теперь, в очередной раз сбросив Пуховика, ждал, когда пробьет три.

Вот, наконец-то: «Ку-ку…ку-ку…ку-ку…»

Он скинул плед и сел. В голове мелькали вопросы, образы, Ребекка с очаровательной улыбкой и голубыми глазами. Они гуляли до заката, стараясь во всем разобраться, но чаще говорили ни о чем: о сухонькой старушке, которая когда-то держала кондитерскую лавку на Чарлз-стрит, о том, правда ли в антикварном магазине в витрине выставлено серебро миссис Колдуэлл и верно ли, что она разорилась, об урожае цитрусовых во Флориде в этом году, о платье с вырезом до ягодиц, что красовалось в небольшом магазине моды. Камни Юпитера лежали в сумке, которую Ребекка беззаботно повесила на плечо.

— Не боишься, что нападут грабители? — спросил Джед.

— Это стало бы решением всех наших проблем, не правда ли? Мы натравили бы на несчастного грабителя Жана-Поля Жерара.

Когда они возвратились, Томас по-прежнему сидел в саду. Джеду не понравился его вид: пепельно-серое лицо, за которым скрывалось невысказанное знание. Сейчас ему можно было дать лет сто.

Он знал, что составляло тайну Джеда, но ничего не сказал Ребекке.

И оттого, что Джед увидел ее вновь, ему не стало легче смириться с ложью, в которую он заставил ее поверить. Однако Джед понимал, что выбора у него нет.

В 1975 году, ослабший после месяцев госпиталя сначала в Маниле, потом на Гавайях, Джед пришел к Томасу Блэкберну за советом. Он не знал, к кому еще пойти, кто еще мог бы понять, что случилось с ним, с Квентином, Ребеккой и Там, кто понял бы, почему он взял ответственность за невинное дитя.

«Поступай так, как тебе подсказывает совесть, — порекомендовал Томас. — По совести и спрос».

Он так и поступил. А поступив так, потерял Ребекку. У нее уже горели две незаживающие раны, одна — это отец, обещавший вернуться домой и не вернувшийся, вторая — дед, опозоривший доброе имя семьи. Поэтому ей было трудно простить любимого человека, когда тот признался, что у него ребенок от другой женщины.

Джед запустил пятерню в густые волосы. Хватит об этом. Он натянул джинсы и на цыпочках поднялся на третий этаж, к комнате Ребекки, озираясь, как бы не выскочила Афина с разделочным ножом.

Из неплотно прикрытой двери Ребекки падала полоска света. Джед осторожно постучался.

— Открыто, — сказала она.

Она стояла у окна и смотрела на улицу. У Джеда защемило сердце при виде Ребекки в новой шелковой ночной рубашке. Он вспомнил жаркое лето среди цитрусовых рощ «папы» О'Кифи. Сорочка была кремового цвета, в мелкий желтый цветочек, с расшитым воротом, нежность которой смягчала окаменевшее выражение угловатого лица Ребекки. Какая она суровая, эта женщина, которую он когда-то любил. Суровая к другим, еще суровее к самой себе. «Дай себе поблажку, — говорил он ей во время недолгой близости. — Быть человечной не так уж плохо». И позволь мне быть человечным, хотелось ему добавить. Позволь совершать ошибки, заблуждаться.

На ее взгляд он и так состоял сплошь из ошибок.

Глядя на дорогую изысканную сорочку, Джед лучше понимал, как сильно изменилась Ребекка. Четырнадцать лет назад она не могла потратить на себя десять центов без того, чтобы не вспомнить о расходах на учебу, о пятерых младших братьях, бедных, полуголодных, бездомных. И сейчас Джед спрашивал себя, терзалась ли она, покупая эту ночную рубашку, или научилась не отказывать себе в лишних десяти долларах.

— Я думала, это дедушка, — сказала Ребекка.

— Для дедушки я недостаточно стар. Можно войти?

— Конечно, входи, садись. — Она отошла от окна и забралась в кровать, свою детскую кровать. Поймав взгляд Джеда, засмеялась. — Знаю, что это кажется странным — живу здесь, словно восьмилетняя девочка, но мне нравится.

Он удивленно вскинул бровь.

— Ты не видел мое манхэттенское pied-à-terre в «Архитектурном дайджесте» несколько месяцев назад?

— Да нет, пропустил как-то. — Не зная, шутит она или говорит всерьез, Джед придвинул к кровати виндзорское резное кресло. — Готов поспорить, что в сравнении с другими людьми твоего достатка ты живешь как монахиня.

— Смотри, проиграешь. Просто я не транжирка.

— Что понимают под транжирством Блэкберны, мне хорошо известно.

Она хитро улыбалась, словно подначивая его:

— Что?

— Есть с одноразовых тарелок, покупать консервированный тунец, ездить на такси…

— Все, что ты перечислил, вызывает у меня стойкое отвращение.

— Ребби, признай, что ты — барракуда.

— Просто не умею сорить деньгами, — беспечно проговорила она.

Он заметил на ее лице легкий слой пудры, которую она использовала после душа. На шее остался пыльный штрих. Но волосы ее были распущены, щеки разрумянились, а в этой умопомрачительной сорочке она выглядела, точно принцесса из сказки. Правда, Джед счел за лучшее оставить свое мнение при себе.

— Синяк уже не такой страшный, — сказал он.

— Все в порядке. Не можешь заснуть?

— Нет.

Она привалилась к спинке кровати.

— Я все ходила и думала, и вот… Хотя нет, неважно. Иногда мне кажется, что я слишком требовательна к тебе, Джед. Проще обвинять тебя, чем присмотреться к самой себе. Господи, все было так давно. Жизнь развела нас так далеко друг от друга. — Она вдруг улыбнулась. — Не обращай внимания. Тебе, видимо, не хочется все это выслушивать?

— Нет-нет, продолжай.

Она говорила довольно долго, раскрыв себя с такой стороны, которая была неизвестна Джеду. Поездка в Сайгон, крушение Южного Вьетнама, завершившееся на ее глазах, произвели на Ребекку неизгладимое впечатление, а Джед был или слишком слеп, или глуп, или чересчур уверен в ее упрямстве, чтобы заметить это в свое время.

— Я озиралась вокруг в этой опустошенной стране и понимала, что мой отец погиб здесь, стараясь сделать добро, но все это ни к чему не привело. Ни к чему, Джед. Люди по-прежнему боролись и страдали, а я ничем не могла им помочь. Меня переполняли чувства. В Америке я ставила перед собой вполне определенные цели. Прежде всего — впереди были годы учебы. Я была готова перевернуть мир, лишь бы восстановить доброе имя Блэкбернов, но когда я прилетела в Сайгон, все это показалось мне бесполезным, мелким, эгоистичным. Вокруг меня были люди, цеплявшиеся за свою жизнь, без крова и пищи. Маленькие дети, о которых было некому позаботиться. Я озиралась вокруг и понимала, что должна трудиться всю оставшуюся жизнь, чтобы добиться — и то, если повезет! — какой-то малости. Так зачем суетиться?

Глаза ее были широко раскрыты и блестели в мягком свете комнаты, когда она говорила, что даже без Там и Май не знала бы, что делать, после того как вернулась домой из Сайгона. Она бросила университет и начала самостоятельную работу в качестве дизайнера, продолжала углубленно изучать искусство и трудилась над своим детищем, настольной игрой «Заумник».

— Это меня на какое-то время отвлекло, — призналась Ребекка, — и теперь я рада, что сделала состояние на игре, которая собирает вместе друзей, чтобы отдохнуть и посмеяться. Я стреляла в человека. Я видела страдания и жестокую смерть. И меня нисколько не задевает, что я придумала всего лишь развлечение. В дизайнерской работе тоже не создашь вечные ценности, ну и пусть. — Ребекка улыбнулась Джеду. — Для меня не зазорно сделать даже ресторанное меню, лишь бы это было хорошо.

— Жалеешь, что не получила степень? — спросил Джед.

— Сама не знаю. Иногда мне кажется: вот устроюсь где-нибудь постоянно и вернусь к учебе. Может быть, ты не знаешь: в последние годы я все время в разъездах. Тебя я тоже считала вечным скитальцем. И это очень беспокоило меня. Не только то, что ты наполовину Вайтейкер, а Вайтейкеры и Блэкберны вот уже четверть века не общаются. Ты ведь еще и наполовину Слоан — потомственный архитектор. Твой отец постоянством не отличался, и вообще, об архитекторах говорят: не вздумай привязаться. Тебе было двадцать пять. Не будем больше об этом. Просто мы не подошли друг другу.

Она поморщилась, произнося последние слова. Словно через четырнадцать лет могло что-нибудь измениться. За эти несколько дней то были самые тяжелые мгновения. Когда она увидела в газете их фотографию и встретила его в Бостоне, Ребекка поняла, что она все еще любит Джеда Слоана.

— А ты, я теперь вижу, прочно устроен, — как бы между прочим сказала Ребекка.

Джед улыбнулся.

— Думаешь, легко сняться с места с ребенком?

— Наверное, нет. Тебе нравится в Сан-Франциско?

— Очень.

— По Бостону скучаешь?

— Иногда. Здесь я вырос, здесь моя память. — Он внимательно посмотрел на нее. — Есть вещи, которые не забываются.

Ребекка встрепенулась, вдруг почувствовала неловкость от того, что она обнажила душу, и поспешно спросила:

— Не собираешься приехать сюда как-нибудь вместе с Май?

— Она много бы отдала, чтобы побывать в Бостоне, но об этом пока нет и речи.

Он встал и подошел к Ребекке, присел рядом с ней на кровать, зная, что он должен ей что-то сказать. Может быть, именно поэтому он и поднялся к ней в комнату, а вовсе не потому, что одолела бессонница, и не за тем, чтобы выслушивать от нее объяснения, почему она не дала ему шанс после возвращения из Сайгона, нет, просто ему нужно было с ней поговорить.

Лучше поздно, чем никогда.

Он легко коснулся пряди волос у нее за ухом, осторожно провел пальцем по синяку на щеке.

— Ребекка, — сказал он, изменив привычке называть ее «Ребби», — обещай выслушать меня.

Она нахмурилась, и в ее богатейших глазах промелькнула знаменитая блэкберновская язвительность. Однако она сказала просто:

— Говори.

— Я никогда не спал с Там.

— Итак, Квентин Рид — он для Май кто? Биологический отец?

Порыв ветра хлопнул ставнями. Сидя на краешке кровати Ребекки, Джед закрыл глаза и молча кивнул. Впервые он слышал, как произносят вслух: Квентин — отец Май.

— И Май не знает?

Он вслушивался, но не заметил в голосе Ребекки ни тени осуждения. Неужели Ребекка одобряет сделанный им когда-то непростой выбор? Господи, подумал Джед, неужели она поняла? Он рассказал ей все: о тайной связи Квентина с Там, о том, что кузен по глупости влип в махинации с наркотиками, о его возвращении на родину. Джед до сих пор помнил то отвращение, какое он испытывал к кузену, когда тот отнесся к Там так, словно ее никогда не существовало. Джед не понимал, почему она продолжала верить Квентину. И он дал ей слово не говорить никому — даже Ребекке — о ее связи с его кузеном. Горячая голова вроде Ребекки ни за что не стала бы молчать, если бы узнала всю правду. И тем самым убила бы надежду Джеда на то, что после рождения ребенка Там начнет новую жизнь.

— Нет, Май не знает, — сказал он и посмотрел на Ребекку. — Думаешь, мне будет приятно, если она постучится в дверь Квентина, чтобы взглянуть на своего отца? Как ни крути, он ведь бросил Там, тем самым дав ей понять, что знать ничего не хочет о своем ребенке, и еще хорошо, если только это. Я не исключаю, что именно он подослал наемного убийцу, погубившего Там и едва не лишившего жизни маленькую Май.

Джед рассказал Ребекке, слушавшей его в напряженном молчании, что в ту ночь, когда погибла Там, он понял, что она, должно быть, каким-то образом связалась с Квентином и умоляла, упрашивала, а, может, угрожала ему, требуя, чтобы тот увез ее из Сайгона и снова был вместе с ней. Может, она предъявила ему ультиматум, но возможно, что Квентин оказался просто малодушным сукиным сыном, подлецом, который не нашел в себе мужества отвечать за свои поступки. В любом случае появление наемных убийц в квартире Джеда на улице Ту-До не было случайностью. Мерзавцы убили Там, пытались убить Май, а также Ребекку и Джеда, оказавшихся у них на пути.

— Теперь я не уверен, — с усилием продолжал Джед, — что Там верно перевела слова вьетнамца, стоявшего за дверью. Может быть, она услышала то, что хотела услышать. Она так измучилась, была так напугана. Ей до конца не верилось, что Квентин может оставить ее и ребенка. Однако многое до сих пор неясно: как в сумке Там оказались Камни Юпитера, какова во всем этом роль Жана-Поля Жерара, Гизелы Мажлат… — Джед в сердцах воскликнул: — Господи, я ничего не знаю. Есть ниточка, которую мы упустили.

Ребекка подобрала колени к груди и кивнула. Она очень побледнела и не сказала ни слова. Пыталась понять, как мог Квентин бросить молодую женщину, ждавшую от него ребенка. И лишь зная Абигейл Рид, она понимала, но никоим образом не оправдывала поступок Квентина.

Еще она думала о цветных «игральных камушках», найденных ею в спальне тети Абигейл тридцать лет назад. Как они обрадовали Там!

Может быть, это и есть та самая ниточка?

Ребекка отбросила эту мысль. В этом она разберется потом, когда на нее не будут смотреть бирюзовые глаза Джеда Слоана, пытавшегося отыскать на ее лице ответы на мучившие его вопросы и хоть чуточку понимания.

— А деду ты все рассказал о Квентине?

Джед кивнул.

— Ребби, я до смерти испугался. Я не знал, отказался ли Квентин от мысли вновь попытаться убить Там — и даже меня. Он помнил, что мне известно о его делах с наркотиками, он помнил, что я знаю все про него и Там. Вдруг он решил, что опасно оставлять меня в покое — а если я проболтаюсь? Самое плохое: я не знал, что у него на уме.

— И тогда дед посоветовал тебе уехать вместе с Май из Бостона?

— Нет, это было мое решение. Он его только поддержал. Я оформил документы Май на себя, чтобы легче было вывезти ее и Там из Сайгона. В те последние недели это было сделать очень просто. Но все бумаги были подлинные. — Он не мог продолжать: к горлу подступил комок, он словно наяву видел двухлетнюю Май, взбирающуюся к нему на колени со словами «Папа, папа!» — Она моя, и больше ничья.

Ребекка вытянула ноги, коснувшись мысками Джеда. Он почувствовал, как она при этом смутилась.

— Ты поступил так, как требовал долг.

— Я убегал.

— Ты спас ребенка от человека, который ее не хотел и даже пытался убить. Не думаю, что это бегство.

— То же и я говорил себе все эти годы. Несколько месяцев после того, как мы переехали в Сан-Франциско, я вздрагивал от каждого шороха и думал: что если это убийца, подосланный Квентином? — Он вздохнул, стараясь избавиться от переживаний. — А если я ошибаюсь? Может, Жерар и тот вьетнамец явились за драгоценностями, и это не имеет ничего общего с Квентином? Дело в том, что кузен при встрече со мной вел себя так, словно я украл у него Там. Кажется, он думает, что я действительно отец Май.

— Игра?

— Не исключено. Он всегда с легкостью верил в то, что сам же выдумывал. Бог мой! — Джед вдруг печально рассмеялся, подивившись запутанности и неправдоподобию всего, о чем они вели речь. — Убийства, похитители, тайны, сироты, драгоценные камни. Сейчас бы впору сходить в цирк, развеяться. Но ничего, Ребби, авось прорвемся.

— Сообща, — сказала она. Это не было вопросом. Это было утверждением.

Джед долго не спускал с нее глаз и с удивлением обнаружил, что, несмотря на прошедшие четырнадцать лет, Ребекка Блэкберн все та же, какой он ее помнит.

— Да, сообща. Что тебя гложет?

Она опять уткнулась подбородком в колени.

— Ничего.

— Будет хорохориться. Стараешься показать, что ты в полном порядке, но меня не проведешь. Ребби, скажи мне правду. Ты считаешь, что после госпиталя я должен был прийти к тебе, а не к твоему деду?

— Вовсе нет, — сказала она.

— Но ведь к тому времени тебя уже не было в Бостоне.

— Ну так что? Я была во Флориде. С Гавайских островов долететь туда так же просто, как и до Бостона. Просто ты не верил, что я могу помочь тебе справиться с трудностями.

— Но тебе тогда было всего двадцать лет!

— Подумаешь! Все мы когда-то были молодыми.

— Я боялся, что Квентин и тебя захочет устранить.

— Значит, ты меня оберегал, — огрызнулась Ребекка, опять вытянув ноги, чуть не спихивая Джеда с кровати. — Позволь напомнить, что в ту ночь в Сайгоне именно я оказалась храбрым парнем с револьвером в руке. Я подстрелила вьетнамца-наемника и тем самым спасла жизнь Май, в то время как ты корчился на полу с парой пуль в плече.

Она никогда не страдала ложной скромностью, подумал Джед.

— Но если бы не тот француз, то и ты, и Май были бы мертвы.

— Только потому, что у меня кончились патроны, а промахнулась я потому, что беспокоилась о тебе.

— Знаешь поговорку, дорогая моя, почти не считается.

Ребекка пропустила это замечание мимо ушей.

— Я росла старшим ребенком в семье. Моего отца убили партизаны Вьет-Конга, когда мне было восемь лет. Мой дед был изгнан из общества. Я жила во Флориде, а там не одни пляжи, кондиционеры и «Мир Диснея». Там ядовитые пауки и змеи, москиты и крокодилы, ящерицы и гигантские тараканы. И со всей этой гадостью я имела дело, Джед Слоан, так-то. — Она скрестила руки на груди и одарила его едким взглядом — фирменным взглядом всех Блэкбернов. — Ты был обязан рассказать мне правду о Квентине.

— А чем я мог это подтвердить? Ах, Ребби, ты повидала так много грязи, так получай еще ушат!

Ребекка ухмыльнулась:

— А оставить меня в уверенности, будто у тебя с Там что-то было, тем более, что это неправда — это, по-твоему, честно?

— А Камни Юпитера, про которые ты молчала четырнадцать лет?

— Это совсем другое.

— Одно и тоже. — Джед посмотрел Ребекке в глаза. Отчуждение последних четырнадцати лет постепенно исчезало. — Когда ты прилетела в Сайгон, ты знала, что я люблю тебя. Если бы и ты любила меня по-настоящему, то могла бы простить мне мою «связь» с Там, не задавая вопросов.

Он видел, что Ребекка колеблется, однако она была не из тех, кто легко уступает.

— И что потом? — спросила она. — В наш дом пришел бы Жерар, и ты сказал бы: «Ах, в 1975 году я забыл тебе сообщить, что у меня с Там ничего не было?»

— Считаешь, что мы могли бы прожить вместе четырнадцать лет?

— Да, если бы ты мне не солгал, — твердо сказала Ребекка.

— А я и не лгал. Ты спросила, не ошибка ли, что я записан как отец Май? Я ответил, нет.

— Твоей целью был обман, — возразила она, — а это все равно что ложь.

— Моей целью, — сказал Джед, забравшись на кровать с ногами и мало-помалу надвигаясь на Ребекку, — было избавить тебя от страданий из-за выбора, сделанного не тобой. Моей целью, да будет известно этой маленькой ханже, было спасти двадцатилетнюю женщину, которую я любил, от насильственной смерти, грозящей ей за то, что не она, а я слишком много знал. — Джед нависал над Ребеккой, уперевшись расставленными руками в спинку кровати, словно поймав ее в ловушку. — В моих поступках просматриваются благородные намерения, и только ты этого не замечаешь.

— Ты попал в самую точку. Вот именно, не замечаю! Какое ты имел право делать выбор за меня?

Он был от нее так близко, что чувствовал на своем лице ее дыхание и огненный взгляд.

— Хорошо, но что бы ты предприняла, если бы я примчался после госпиталя к тебе во Флориду и все выложил как на духу?

Она на минутку призадумалась.

— У тебя не было бы такой возможности. Я рассказала бы «папе» О'Кифи и братьям, что ты за фрукт, и мы зарядили бы ружья, заминировали дорогу и позвали шерифа…

Джед засмеялся. Давно на душе у него не было так легко.

— Я люблю тебя, Ребби. — Он вдруг стал серьезным. Он не сводил с нее глаз, вдыхал ее запах, вбирал в себя каждое мгновение близости, шептал: — И Бог свидетель, никогда не переставал любить.

Воспоминания, преследовавшие Ребекку часами, постепенно отступили. Осталось лишь настоящее. Сбывалось то, о чем она давно мечтала.

Джед затворил дверь. Ребекка потушила свет. В наступившей темноте она прислушивалась к вою ветра и отдаленному звуку сирены. Услышала, как скрипнула кровать, когда Джед опять сел на нее, наступая босыми ногами на ковер Элизы Блэкберн. Ребекка вытянулась на кровати ближе к краю, чтобы прижиматься бедром к ноге Джеда.

— Мы наведем ясность и с Квентином, и с Жераром, и с Камнями Юпитера, — мягко проговорил он. — И в своих чувствах тоже разберемся.

Она положила холодную ладонь на его руку.

— Знаю, что так и будет.

Повернувшись к ней, Джед поглаживал ее бедро через шелковистую, тонкую ткань ночной рубашки. Ребекка видела, что его плечи и грудь такие же мускулистые, как и раньше. В Джеде Слоане была нешуточная крутизна, внешне часто казавшаяся беспечностью и озорством. Он не убегал от трудных решений. Он их принимал.

Его рука скользнула вверх по ее талии и остановилась, немного не дойдя до ее груди.

— Я не хочу принуждать тебя, пользуясь моментом.

Она улыбнулась и повернулась на спину, так, что его рука оказалась у нее на животе.

— А ты пользуйся.

Именно это он и хотел услышать.

Он торопливо снял джинсы, а когда оглянулся, увидел, что Ребекка повернулась к нему спиной и собрала волосы на затылке.

— Эти пуговицы меня с ума сведут, — сказала она. — Помоги.

Казалось, там сотня тысяч мелких, похожих на жемчужинки, пуговиц.

— Эта сорочка нравится мне все меньше и меньше, — пробормотал Джед. — Вещица в духе королевы Виктории.

— Определенно. Раньше я никогда не думала, что пуговицы способны стать такой помехой. Но ничего, тебе надо расстегнуть штук десять. Тогда я смогу снять ее через голову.

— А можно, я просто сорву с тебя эту гадость?

Она оглянулась через плечо и подарила ему укоризненный блэкберновский взгляд.

Джед расстегнул пуговицы. Они были такие маленькие и им не было конца, это занятие было сущей пыткой, но в конце концов он был вознагражден…

Ребекка удостоила его чести снять с нее ночную рубашку и бросить ее на пол. Он вдыхал запах ее кремовой кожи, целовал грудь… Как он жил без нее?

— Ребби…

— Знаю, ничего не говори. — Голос ее звучал хрипловато. Она провела пальцем по его колючему, точно наждак, подбородку. — Теперь мы всегда будем вместе.

Свежий ветерок поднял занавеску, ворвался в комнату и остудил горячую кожу Ребекки. Она задрожала, пока Джед не привлек ее к себе. Они легли на узкую кровать. У Ребекки от счастья кружилась голова, она ощущала необыкновенный подъем. В поцелуях Джеда чувствовалась неутоленная жажда. Прикосновения его влажного, горячего языка обжигали. Она не забыла ни тепло его тела, ни вкус его кожи. Казалось, вот так же было не далее, как вчера.

Он шептал ей, что она прекрасна, что он хочет ее. Они целовались еще и еще, медленно, не торопя минуты.

Проведя ладонью по его волосам, Ребекка наклонила его голову немного назад, чтобы они могли посмотреть друг другу в глаза.

— Я больше не могу.

— Хорошо.

Чуть начало светать. Джед осторожно поднялся с постели, стараясь не разбудить свернувшуюся под небрежно наброшенной простыней Ребекку. Когда он спустился в гостиную, кукушка прокуковала пять утра.

А в половине шестого он приоткрыл глаза и увидел, что на ковре перед диваном, скрестив ноги, сидит Ребекка, и на коленях у нее свернулся Пуховик. Джед ревниво глянул на кота.

— Я придумала новую теорию, — объявила Ребекка.

— Выкладывай.

— В ту ночь, когда убили Там, Жерар не знал, что Камни Юпитера у нее. Он пришел туда не из-за них, а из-за Квентина. Он догадался, что задумал Квентин, и решил предотвратить это. Так он получил бы козырь в последующих переговорах с Абигейл.

Джед нахмурился.

— С Абигейл?

— Именно. — Ребекка поглаживала кота за ухом. — Они с Жераром знакомы с 1959 года, когда тот околачивался на Ривьере под кличкой Кот. Может быть, он был влюблен в Абигейл и потому презентовал ей Камни Юпитера.

— А после она донесла на него в полицию.

— Очень мило с ее стороны, не правда ли?

— Не объяснишь ли, как ты узнала обо всем этом?

Ребекка после минутного колебания рассказала Джеду о цветных камушках, найденных тридцать лет назад в спальне тети Абигейл.

— Фотография Май выманила Жерара из берлоги, — глубокомысленно продолжала Ребекка, — поскольку он был в Сайгоне в ночь, когда убили Там. Он знал, что вина за ее гибель ложится на Квентина. И не только за ее, но также и за покушение на тебя, на меня и на маленькую Май. И то, что он знал про Квентина, помогло бы ему заставить Абигейл вернуть Камни Юпитера.

— А почему он зациклился на этих камнях?

— Они невероятно ценные.

— Речь идет о миллионах?

— Скорее всего. Я уверена, что еще ему хочется отомстить Абигейл за предательство, совершенное тридцать лет назад.

Кот спрыгнул с коленей Ребекки, отвратительно потянулся, как это обычно делают кошки, и вскочил на диван. Посмотрев на Джеда, он заурчал и обнажил когти.

— Ты занял его привычное место, — сообщила Ребекка.

— Бог простит.

И все же Джед уступил коту и сел рядом с Ребеккой на пол. Оказалось, так даже удобнее.

— А почему наш француз так ласков с тобой?

Она улыбнулась.

— Не считаешь, что это из-за моих голубых глаз?

— Может быть…

— Погоди. Думаю, потому что он дружил с моим отцом. Он не хочет, чтобы со мной приключились неприятности. Кто знает? Он бывший вор и шантажист, но не убийца.

— А что из всего этого известно тете Абигейл?

Ребекка вздохнула:

— Не слишком симпатичная жертва, не правда ли? Я убеждена, что про Квентина она знает все. Потому-то и не просит ничьей помощи в борьбе с Жераром. Она покрывает Квентина.

— Не лишено смысла, — сказал Джед. — Надо бы поговорить с ней об этом. И с твоим дедом. Уж он-то может много чего порассказать.

С этим они оба согласились.

— А теперь надо немного поспать, — предложила Ребекка. — Вернемся к нашему разговору со свежей головой. Ну как?

Он засмеялся и коснулся губами ее щеки:

— Прекрасно.

— Я возьму Пуховика наверх.

— Нет, пусть остается на своем диване. Я лягу здесь, на полу. Мне не терпится заснуть, потому что знаю: во сне я увижу тебя.

— Экий ты романтик, — сказала Ребекка, и Джед увидел, что она борется с блэкберновской сдержанностью. Господи, подумал он, неужели у нас после всех этих лет еще осталась надежда?