7

Особый случай

Вступительное замечание. Я прошу понять, что приведенные ниже выдержки из «Наблюдений» Арабеллы предназначены единственно для глаз джентльменов, попросивших меня изложить на бумаге мою историю, и никто не вправе ни в какой форме и ни в каком виде воспроизводить данный текст, не обратившись сперва ко мне за разрешением.

Я выпишу только такие места, которые кажутся мне существенными, и опущу части, не имеющие прямого касательства к делу, ну скажем списки мерок, снятых с меня в разное время, подробные описания экспериментов, где указывается сколько раз я села-встала или как отзывалась на капризы и странные приказы миссус, и прочее подобное. Я прошу читателя лишь об одном: вообразите, как мучительно холодело у меня внутри, пока я стояла там в спальне миссус и читала, что она написала про меня.

Выдержки из книги Арабеллы Р. «Наблюдения»

Бесси

(Особый случай низкородной проститутки)

Поименованная особа пришла к нам случайно, сразу после неожиданного ухода ее предшественницы. Нанимая Бесси, я понимала, что у нее мало опыта работы по хозяйству, но намеревалась обучить ее. Я и не представляла, какие темные тайны она оставила в своей прежней жизни в Глазго.

Предварительные заметки

Возраст 14–16 (хотя утверждает, что 18!). Рост ниже среднего. Волосы каштановые, слегка растрепанные, не причесанные должным образом. Лицо довольно широкое, с коротким носом и ярко-голубыми глазами, изредка принимающее плутоватое выражение. Временами Бесси уставляется перед собой пустым взглядом, словно потрясенная до глубины души, но, скорее всего, она просто грезит наяву. Самая приятная черта у нее — рот, который даже можно назвать очаровательным, хотя она имеет привычку пучить губы и сосать палец, что придает ей непристойный, развратный вид. Расхаживая по дому, она напевает песенки, похоже, собственного сочинения, но я подозреваю, что за ее наружной добродушной веселостью скрывается скверный нрав. Есть в ней какая-то странность… даже не знаю, как выразиться, но она производит впечатление человека малочувствительного, лишенного некой важной составляющей человеческой натуры — может, эмоций?

Бесси утверждает, что прежде служила домоправительницей, но, принимая в соображение ее молодость и внешний облик, я сильно сомневаюсь в правдивости данного заявления. Сначала я подумала, что девица отбилась от бродячего театра или цирка, поскольку она заявилась сюда (по пути в Эдинбург) в ярком сатинетовом платье, обильно украшенном оборками и кружевом. Впоследствии я решила, что она не акробатка и не актерка: у нее просто нет вкуса в одежде. Всю прошлую неделю я наблюдала за ней и теперь уверена, что она всего лишь простая фабричная девушка, а подобные кричащие наряды считаются у нее «выходными».

Едва ли Бесси когда — нибудь работала в услужении, она не владеет элементарными навыками домашней работы. К примеру, вчера я случайно увидела, как она трет светло-желтый ковер в гостиной скомканной газетой — успешно втирая в ворс типографскую краску и оставляя на нем грязно-серые пятна! Когда я попросила девушку объяснить свои действия, она сказала, что чистила камин и ненароком уронила на пол несколько угольков, а теперь просто «наводит опрятность». Иными словами, она втирала в ковер не только типографскую краску, а еще и угольную пыль!

Такая вот никудышная, неумелая служанка мне попалась: неотесанная девица без всякого опыта домашней работы и без толики здравого смысла. Даже Мораг при всех своих изъянах знала толк в хозяйственных делах.

Очевидно (так и слышу я восклицание читателя), даже мне не по силам подчинить своей воле подобное существо? Не должна ли я, столкнувшись с такими трудностями, образумиться и признать свое поражение? Я с готовностью обдумываю эти вопросы и по размышлении нахожу нужным ответить незамедлительно и следующим образом: напротив, я намерена обучить Бесси ведению домашнего хозяйства, чтобы уже через три месяца она отвечала всем требованиям, обычно предъявляемым служанке!

Я написала письмо на адрес, где она якобы работала раньше; в письме я объяснила положение вещей и попросила получателя (кем бы он ни был) охарактеризовать Бесси и сообщить все прочие известные о ней сведения. Конечно, адрес она могла просто выдумать, в таком случае ответа не будет.

Изначальное смятение

В случае с данной особой я начала эксперименты в первую же ночь, поднявшись к ней, когда она спала. В комнате у нее оказалось неожиданно тепло, и в воздухе висел дремотный терпкий дух. Похожий я слышала в комнатах других служанок. Это их собственный запах, источаемый во сне, и он сильно отличается от запаха людей высокородных. Я заметила, что запах Бесси имеет приятный сладковатый оттенок, похожий на пармскую фиалку (не знаю, что это может означать, если вообще означает что-то. Указывает ли это на сладостную приятность нрава? Или такое толкование слишком прямолинейно?)

При свете свечи я увидела, что она крепко спит, разметав по подушке темные волосы, и дышит глубоко и ровно. Я на цыпочках подошла ближе, чтобы разглядеть получше. Она казалась такой умиротворенной, что я чуть не передумала будить ее. Но, вовремя образумившись, я решила все-таки провести замысленный эксперимент. Я хотела посмотреть, как на нее, едва пришедшую в себя спросонья, подействуют резкие перепады моего настроения, и положила изобразить сначала гнев («злая» госпожа), потом безучастную отстраненность («вежливая, но отчужденная» госпожа), а потом снисходительность («добрая» госпожа). Я рассчитываю доказать, что таким образом вы сразу заставляете слугу подчиниться новому влиянию и признать новую власть над собой.

Прикинувшись страшно раздраженной, я грубо разбудила Бесси и приказала немедленно спуститься вниз следом за мной. Явившись в кухню, она стала униженно извиняться. По тревожным взглядам, которые девушка поминутно бросала на каравай на столе, я поняла, что она думает, будто я рассердилась на нее за взятый без спросу хлеб (что она взяла больше одного куска, я заметила еще днем, но ничего не сказала). Горя нетерпением продолжить эксперимент с перепадами настроений, я успокоила Бесси и отдала распоряжение нарочито равнодушным тоном.

Именно в этот момент произошло нечто примечательное. Со времени своего прибытия девушка нисколько не пыталась выказывать почтительность, подобающую служанке в общении с госпожой. На самом деле в ее произношении слово «миссис» (так она предпочитает именовать меня) звучит скорее оскорбительно, нежели учтиво, и я вынуждена постоянно мягко напоминать ей, что ко мне надлежит обращаться «мэм». Никаких реверансов и прочих знаков уважения не было и в помине. Впрочем, ничего другого ожидать и не приходилось. Полагаю, на фабрике благовоспитанные особы встречаются редко, если вообще встречаются. И тем не менее — Бесси вдруг сделала реверанс! Я настолько обрадовалась такому повороту событий, что мне не составило особого труда изобразить следующее настроение — снисходительнейшее благодушие. Как и следовало предполагать, подобное поведение со стороны человека, старшего по положению, совершенно сбило с толку девушку (такое наблюдается в большинстве случаев). Она обнаружила все признаки неловкости и явно вздохнула с облегчением, когда я сообщила о своем намерении лечь спать.

По всей очевидности, в состоянии растерянности и недоумения в ней проснулось природное (хотя и глубоко скрытое) подобострастие. Однако я тотчас задалась вопросом, вызвано ли это просто внезапным насильственным пробуждением среди ночи или же все-таки одним из изображенных мной настроений и если да, то каким именно — гневом или безразличием? Я даже почувствовала искушение разбудить Бесси еще раз и повторить эксперимент, и мне стоило больших усилий удержаться от этого.

Я слышала про знаменитых высоколобых джентльменов, которые сидят ночами в своих лабораториях, смешивая в колбах химикалии и скрупулезно записывая результаты опытов. Конечно, будучи простым любителем, я не могу сравниться с настоящим Ученым, но даже я лишилась сна, всецело поглощенная мыслями о предстоящих экспериментах. Однако, как бы ни хотелось мне поскорее продолжить исследования, я не должна слишком часто нарушать покой служанки. В конце концов, она же не колба с серной кислотой, которую можно брать, трясти и разглядывать в любой час дня и ночи. Серная кислота не нуждается во сне и не уволится с места, а служанки нуждаются в первом и способны на второе.

Служанку делает одежда

Я по-прежнему твердо убеждена: чтобы добиться от служанки полного послушания, ее необходимо одеть подобающим образом. Ни один из собственных нарядов Бесси ни в малой мере не походит на платье служанки. Возможно, такого рода туалеты не привлекают внимания в толпе фабричных работниц в Глазго, но здесь, в центральных графствах, простой люд одевается гораздо скромнее, и я полагаю (особенно учитывая, какое возмущение девушка вызвала у доярок), что при виде сатинета и алого шелка у всех брови на лоб полезут.

Не только сама Бесси должна чувствовать себя служанкой, но и все окружающие должны с первого взгляда понимать, кто она такая, дабы обращаться с ней надлежащим образом. Тогда не выйдет никаких конфузов. Мне рассказывали про одну горничную, которая, нарядившись в лучшее платье в свой выходной день, пошла кратчайшим путем через гостиную, где некий пришедший с визитом джентльмен принял ее за гостью дома и завязал с ней беседу. Девица оказалась настолько простодушной (а более циничные из нас скажут «настолько хитрой»), что стала разговаривать с ним на равных, и между ними уже начали зарождаться многообещающие романические отношения, когда подоспела хозяйка дома, как раз вовремя. Можно только вообразить, какую досаду испытала леди в данных обстоятельствах. Не знаю, что сталось с упомянутой горничной, но, вне всяких сомнений, она получила суровейший выговор. Конечно, слуге не нужна униформа — во всех домах, помимо наизнатнейших, слуги в униформе смотрятся вульгарно и претенциозно. Однако во избежание неловких ситуаций служанка всегда должна быть одета просто и скромно, в приличествующую своему положению одежду.

И вот вчера я отправила новую девушку с поручением в деревню, а сама перебрала свой гардероб, надеясь найти среди своих старых повседневных платьев что-нибудь для нее. Ничего подходящего я не нашла, но потом вспомнила, что на чердаке у меня хранятся вещи Норы, моей самой лучшей и преданной служанки, о чьей смерти рассказывалось в другом месте книги. Мне пришло в голову, что было бы очень практично употребить их для дела. Они лежат там в сундучке без всякой пользы, и теперь кажется маловероятным, что кто-нибудь когда-нибудь явится за ними. Чем больше я думала, тем сильнее склонялась к мысли, что я поступлю просто-напросто нелепо, если оставлю Норины платья истлевать на чердаке, когда моя новая служанка отчаянно нуждается в приличном гардеробе!

Одежду требовалось только отутюжить, что я и сделала в считаные минуты. Вскоре Бесси вернулась (к моему огромному облегчению — я уже начала волноваться, что зов вольной дороги, природные бродячие наклонности и деньги в кармане все-таки соблазнят девушку отправиться в Эдинбург). Сгорая от желания посмотреть, как она будет выглядеть в Нориных платьях (иными словами, придутся ли они впору и станет ли она походить в них на благоприличную служанку), я заставила ее примерить наряды. Кое-где они ей тесноваты, но в целом сидят ладно. Должна заметить, Бесси полностью преобразилась. Разумеется, я решительно не хотела, чтобы она предавалась болезненным размышлениям о происхождении платьев. Девицы такого склада, особенно католички, подвержены всевозможным суевериям, а потому я придумала правдоподобное объяснение внезапному появлению одежды.

Во второй половине дня мне нанес визит некий джентльмен, и Бесси подала нам чай. Хотя в ходе репетиции благодаря Нориному платью и моим наставлениям она смотрелась в роли служанки более или менее сносно, ее поведение при встрече с настоящим гостем премного меня удручило. Она сразу же прониклась к упомянутому гостю неприязнью (о чем явственно свидетельствовало ее обхождение с ним) и в общем держалась недостаточно любезно. Служанка не вправе выказывать свои чувства, сколь бы сильны они ни были и какое бы отвращение и презрение ни вызывала у нее та или иная персона. К сожалению, мы не всегда вольны выбирать, кого принимать, развлекать и угощать в нашем доме. Но мы в любом случае обязаны соблюдать вежливость.

После ухода гостя я случайно увидела, как Бесси отплясывает джигу в холле, и вдруг впервые разглядела в ней «личность». На миг я почти позавидовала ее свободе — никаких тебе забот и обязанностей, помимо самых простых, никакой необходимости иметь дело с утомительным обществом, счастливая необремененность волнениями и тревогами, какими обычно мучаются люди более высокого положения, и тому подобное. Конечно, вообразить себя на месте особы такого рода невозможно — да никто и не пожелал бы поменяться с ней местами! Тем не менее Бесси внезапно предстала передо мной совсем в другом свете.

Одновременно я с чувством скорбного сожаления подумала о бедной Норе. Ах, если бы это она плясала здесь в холле, а не новая служанка! Кажется, я раньше не упоминала, поскольку это неважно, но между этой девушкой и Норой есть легкое внешнее сходство. Бесси чуть полнее телом и моложе, а при ближайшем рассмотрении становится ясно, что у нее мало общего с моей дорогой Норой (имевшей очаровательное обыкновение обращаться ко мне «миледи»). Однако Бесси тоже ирландского происхождения, такого же роста, и волосы у нее похожего оттенка — только у Норы волосы всегда были аккуратно причесаны, разумеется. Даже овал лица и длина носа у них одинаковые. Конечно, Нору любой назвал бы миловидной, а у Бесси внешность не столько миловидная, сколько чувственная, хотя теперь, когда она носит Норины платья, сходство между ними стало заметнее. Я упоминаю об этом просто к слову, ибо это не имеет ни малейшего значения. Никакая сила на свете не вернет мне Нору, и никто не заменит мне ее, ибо она была во многих отношениях образцовой служанкой.

Проверка склонности к послушанию и «смысл»

Я уже писала об испытательном задании «сесть-встать», используемом мной для оценки склонности к послушанию (оно менее опасно и легче контролируется, чем задание «ходьба», предназначенное для той же цели). Я убедительно показала, что данное испытание служит превосходным способом установить с самого начала, предрасположен ли слуга по своей природе к повиновению. Возможно, однако, читатели не вполне уразумели, что впоследствии задание «сесть-встать» позволяет следить за развитием способности слуги к подобострастию. Я рассчитывала проиллюстрировать это на примере Мораг, предшественницы Бесси, но мы с ней плохо ладили, поскольку она отказывалась участвовать в любых делах, которые не числила среди своих «обычных» обязанностей. Она наотрез отказывалась выполнять задание «сесть-встать», невзирая на веемой уговоры. В конце концов однажды утром я (не без опасений) устроила Мораг западню в чулане, предварительно оставив там немного еды, кувшин с водой, ночной горшок, подушку для сидения и кое-что почитать на ее вкус. Я сказала упрямице (через дверь), что она выйдет оттуда только в случае, если клятвенно пообещает пройти проверку на склонность к послушанию. Мораг оставалась в чулане четыре с половиной часа (полагаю, столько времени ей понадобилось, чтобы прочитать «Курант» от корки до корки и хорошенько вздремнуть), а потом, видимо, поняла, что моя воля сильнее, и согласилась выполнить мое требование, если я ее выпущу. По выходе из чулана она не пожелала со мной разговаривать и испепеляла меня злобными взглядами, но все-таки впервые выполнила задание «сесть-встать», показав весьма скромный результат: всего-навсего шесть раз. Тем не менее я поздравила Мораг и в награду дала шиллинг и освободила от работы до конца дня. Похоже, однако, она изображала готовность к сотрудничеству с единственной целью получить свободу, ибо уже через час навсегда покинула мой дом. Я не стану подробно описывать, как она обставила свой уход. Достаточно сказать одно: представлялось совершенно очевидным, что Мораг настроена ко мне крайне враждебно и не собирается возвращаться. (По счастью, в тот же самый день в наше поместье забрела новая девушка).

Конечно, в Бесси нет той природной покорности, какая отличала милую Нору, но, по крайней мере, она гораздо сговорчивее Мораг. Правда, первые результаты, показанные ею при выполнении испытательного задания «сесть-встать», меня порядком разочаровали. Впрочем, не следует забывать, что она раньше не работала в услужении, а потому не приучена каждодневно без раздумий выполнять любые распоряжения госпожи. В отличие от людей, знающих жизнь лучше меня, я имею весьма смутное понятие о фабричном труде, но предполагаю, что после того, как рабочий научается выполнять какую-то свою задачу — потянуть за рычаг здесь, повернуть шестеренку там, — он предоставляется самому себе и продолжает работать уже без всякого надзора. И если с Бесси (как я сильно подозреваю) дело обстояло именно таким образом, значит, она не привыкла к постоянным приказам.

Когда позже я спросила, почему она не пожелала участвовать в эксперименте с полным усердием, Бесси заявила, что просто не понимает, какой в нем «смысел». Разумеется, по-настоящему послушный человек не станет задаваться подобными вопросами, а исправно выполнит все приказы, не задумываясь над всякими «зачем» и «почему». Такое поведение девушки, наряду с некоторыми другими проявлениями, укрепляет меня в подозрении, что она по натуре не склонна к покорности.

Пытаясь выведать у нее еще какие-нибудь сведения, я при случае расспросила ее про так называемого предыдущего работодателя. Данного персонажа, «мистера Леви», девушка явно выдумала в развитие своей истории про службу в должности домоправительницы. Похоже, однако, она сама поверила в свой вымысел и теперь беспрестанно — и всегда в восторженных выражениях — рассказывает о «мистере Леви». Послушать Бесси, так он был святым праведником. Я уже испытываю к нему острую неприязнь, хотя прекрасно сознаю, что он всего лишь плод ее воображения! (Нет нужды говорить, что ответа на мое письмо, отправленное по названному ею адресу, не последовало.)

Подыгрывая ее фантазии, я задала такой вопрос: когда «мистер Леви» (сей непревзойденный образец совершенства!) отдавал распоряжения, всегда ли она знала наверное, какой в них «смысел»? После минутного раздумья Бесси сказала, что понимала «смысел» почти всех желаний хозяина, даже ни о чем не спрашивая, но иные его требования действительно казались странными. Однако она не сумела (или не пожелала) уточнить или описать, в чем именно заключались упомянутые требования, поэтому нам пришлось оставить тему. («Мистер Леви», видимо, не возражал, если она пользовалась газетой, чтобы стереть угольную пыль с ковра.)

Дьявол ее задери, подумала я. Чтобы обозвать моего мистера Леви плодом воображения! Похоже, ответа на свое письмо миссус так и не получила, каковое обстоятельство меня немного обнадежило. Однако меня по-прежнему тревожило сказанное обо мне в подзаголовке про «особый случай», и я стала читать дальше.

Стадия задабривания

Наряду с элементом смятения я ввожу момент задабривания и сближения, поощряя растерянную и смятенную служанку устанавливать близкие, доверительные отношения с госпожой. Чтобы проводить с ней больше времени по завершении дневных трудов, я затеяла уроки пунктуации. (Пускай бедная Нора и уступала Бесси в части словарного запаса, но уж управляться с точками и запятыми она прекрасно умела.) Вечерние занятия дают нам возможность сидеть бок о бок, в спокойной и задушевной атмосфере, и мне кажется, Бесси уже (втайне) воображает, будто мы с ней подруги, а не госпожа и служанка. Она пользуется каждым удобным случаем побыть в моем обществе, например провожает меня до церкви и обратно. Если я удаляюсь в свою комнату, она раньше или позже непременно постучится и зайдет, зачастую под надуманным предлогом. Она также всячески старается выпытать у меня сведения обо мне и моем муже и нередко задает вопросы не вполне пристойные. Преследуя цель завоевать ее доверие, я не пресекаю подобные расспросы, а, наоборот, поощряю (очень незаметно). Время от времени я рассказываю ей какой-нибудь эпизод своей жизни, слегка приукрашивая правду. Уверяю вас, я не пускаюсь в излишние откровения, просто рассказываю достаточно, чтобы у нее создалось впечатление, будто я ей доверяю. Вне всяких сомнений, Бесси совершенно мной очарована. (К слову, теперь она выполняет задание «сесть-встать» по сорок раз — если бы мне удалось заставить ее дойти до пятидесяти, это стало бы настоящим достижением!)

К этому времени меня уже прошибало потом и подташнивало. Но при виде следующего заголовка мне сделалось не в пример хуже, меня охватил натуральный ужас.

Интригующее письмо

от некоего джентльмена еврейского происхождения

Сегодня утром, к великому своему удивлению, я получила короткое послание от мистера Сэмюэла Леви, проживающего на Кэндлригз в Глазго. Он приходится братом «мистеру Бенджамену Леви» с Краун-Гарденс, джентльмену (и в самом деле ныне покойному), которого Бесси назвала своим прежним работодателем. Мистер Сэмюэл пишет, что обнаружил мое письмо на Краун-Гарденс, когда явился проследить за вывозом вещей из дома, простоявшего запертым несколько недель после похорон брата.

По словам мистера Сэмюэла Леви, последние месяцы в доме брата действительно проживала некая молодая ирландка. Однако он утверждает, что звали ее не Бесси Бакли, и просит прислать словесное описание нанятой мной девушки, дабы он (для начала) понял, говорим ли мы об одной и той же особе.

Должна признать, я была весьма заинтригована и отправила письмо с ближайшей почтой. Я сильно подозреваю, что бывшая служанка мистера Бенджамена Леви не подойдет под сделанное мной описание. По моему предположению, Бесси в приступе паники дала мне адрес одной из своих знакомых, возможно, служанки, с которой случайно познакомилась на прогулке в парке. Возможно даже, Бесси навещала девушку по месту работы и мельком видела там хозяина (тогда — то у нее и сложилось впечатление о знаменитом «мистере Леви»). Служанка могла также сообщить ей о смерти хозяина, отсюда и история Бесси, поведанная мне.

Остается решить, следует ли мне уличить ее во лжи и как лучше повести себя. А тем временем, пока не пришел ответ от мистера Леви (брата), я намерена продолжить свои исследования.

Поразительная новость касательно Бесси

Сегодня утром, буквально только сейчас, я получила ответ мистера Сэмюэла Леви. К крайнему моему изумлению, по всем описанным мной причетам Бесси в точности походит на девушку, проживавшую на Краун-Гарденс. Мистер Леви суверенностью заявляет, что это одна и та же особа, невзирая на разные имена. Он утверждает, что девушка числилась у его старшего брата домоправительницей только для видимости, а на самом деле содержалась там на БЕЗНРАВСТВЕННЫХ УСЛОВИЯХ — он не стал ничего уточнять, но даже человеку с таким небогатым жизненным опытом, как у меня, нетрудно догадаться, о чем идет речь.

Имя девушки, пишет он, не Бесси, а ДЕЙЗИ (!). Фамилия неизвестна. Братья Леви уже много лет не поддерживали отношений: из-за давней семейной ссоры они стали непримиримыми конкурентами в меховой торговле, и, хотя впоследствии Бенджамен отошел от дел, вражда продолжалась до самой его смерти (в возрасте 62 лет). Когда после похорон Сэмюэл явился выяснить, что творится в братнином доме, и узнал все подробности от соседей, он велел девице убираться прочь.

Мог ли он ошибаться? Ведь Бесси еще так молода, мне трудно заподозрить ее в подобном непотребстве. Однако мистер Леви упоминает о ярких платьях и о привычке сосать палец — а когда он выставил девицу за порог, она напоследок заявила, мол, ей «наплевать и размазать», потому как она все равно уже получила место в Эдинбургском замке (очень похоже на Бесси!).

Тем не менее мне очень хочется думать, что все рассказанное мистеру Леви про нее — просто злостная сплетня, распущенная другой служанкой, имевшей свои причины опорочить имя соперницы. Полагаю, такие вещи не редкость, особенно в городах, где слуги живут в тесной близости друг к другу и склонны к зависти, интригам и козням.

С ближайшей почтой я отправила Сэмюэлу Леви письмо, где попросила ответить на ряд вопросов.

Пока же было бы ужасной ошибкой торопиться с выводами. Признаюсь, по прочтении письма Леви я слегка встревожилась, уж не приютила ли я в своем доме выродка рода человеческого. Внезапно испугавшись, как бы она чего не вытворила, я отправилась на поиски девушки и вскоре оказалась у кухни, из-за закрытой двери которой доносилось громкое равномерное поскребывание и шумное дыхание. Поскольку в моей душе были посеяны зерна сомнения, я совершенно приготовилась увидеть некое отвратительное, безнравственное зрелище и тотчас же ворвалась в дверь — но застала Бесси за отдраиванием кухонного стола, занятием равно невинным и полезным. Осмелюсь утверждать, что всем нам следует воздерживаться от поспешных суждений, даже когда мы имеем дело с людьми из самых низов.

Служанка с темным прошлым

Думаю, никто не станет возражать, если я скажу, что мы знаем о наших слугах очень и очень мало. Все известные нам сведения о них написаны на единственном листке бумаги предыдущим работодателем, который, как знать, возможно, горел желанием от них избавиться, а потому сочинил превосходную рекомендацию, вместо того чтобы рассказать прискорбную правду. А в иных обстоятельствах мы даже не располагаем письменной характеристикой на них. Так стоит ли нам винить себя, когда наружу выходит неожиданная правда о прошлом слуги? Безусловно, корить себя в таком случае будет ошибкой. Даже если слуга является с превосходной рекомендацией, мы берем его в услужение, исходя исключительно из соображений доверия. Откуда нам знать, что на самом деле происходило в их жизни, прежде чем они поступили к нам? И вообще (добавят иные) касается ли это нас, покуда они выполняют свои обязанности усердно и исправно?

Мой личный опыт последних дней подтверждает вышесказанное. Я получила еще одно письмо от мистера Сэмюэла Леви. В ответ на мои вопросы он заверяет меня, что сведения насчет брата и упомянутой особы совершенно достоверны. Я испытала своего рода облегчение, когда узнала, что дом на Краун-Гарденс был вовсе не публичным притоном разврата, открытым для всех и каждого, а «респектабельным» частным домом и что Бенджамен Леви, страстно влюбленный в девушку, держал ее там в качестве своей единственной сожительницы. Конечно, это слабое утешение, но, по крайней мере, мы можем быть уверены, что она не бродила по улицам, подобно бездомному животному, занимаясь своим ремеслом, а была осквернена только одним «сатиром». Сэмюэл Леви пишет, что не может сообщить мне, откуда взялась девушка (ибо не знает), но, по общему мнению, она была продана в братнин дом своей старшей сестрой, которая взимала за нее еженедельную плату со стряпчего Бенджамена Леви (сейчас выплаты прекращены по приказу Сэмюэла).

Невольно задаешься вопросом, что же представляет собой женщина, способная продать свою младшую сестру для занятий непотребством. Она должна быть истинным чудовищем. Положим, после смерти обоих родителей сестры оказались в стесненных обстоятельствах, но ведь есть и другие способы прокормиться помимо столь вопиюще безнравственного!

Однако следует также принимать во внимание, что Бесси — будь она недовольна таким положением дел — всегда могла сбежать от своего господина. Очевидно, она была всем довольна, иначе не прожила бы у него почти год. По словам соседских слуг, пишет мистер Сэмюэл Леви, обычно она даже не одевалась с утра и почти все время (когда не общалась с мистером Бенджаменом Леви) проводила в кресле под синелевым пледом, грызя леденцы и читая романы.

Действительно, многие внешние особенности Бесси (о них я писала выше) вполне сообразуются с новыми сведениями о ней. Например, развратный вид и странное сочетание невинности и искушенности в облике: такие качества, полагаю, свойственны всем на свете девицам подобного толка. Теперь легко понять, почему она безмерно предана своему «дорогому» мистеру Леви и отзывается о нем в самых пылких выражениях: ведь она была его любовницей!

Что же делать хозяйке дома, узнавшей столь неприятные факты? Надо признать, письмо мистера Леви повергло меня в легкое уныние, и я даже засомневалась в своей способности воспитать из девушки по-настоящему послушную служанку. Разве такое возможно, если учесть все, что мне теперь известно о ней? Несмотря на определенные успехи в других областях, мы застопорились на сорока «сесть-встать», и я уже начинаю терять надежду, что мне удастся уговорить Бесси на большее.

Мне даже стало в тягость находиться рядом с ней, хотя я стараюсь не подавать виду. Вчера за работой нам пришлось стоять бок о бок, и в какой-то момент — совершенно случайно — наши рукава соприкоснулись. Я испытала ужасное потрясение: казалось, будто искра пробежала по моей руке и ударила прямо в сердце. Сама не понимаю, как мне удалось сдержать вскрик. Я просто ахнула и схватилась за грудь, но сумела выдать крайнее свое волнение за легкий приступ несварения. Бесси выразила беспокойство по поводу моего самочувствия и настоятельно попросила меня присесть отдохнуть, пока она приготовит мне чай. Она принялась хлопотать с заварочным чайником, явно очень довольная, что я нахожусь рядом, пока она старается для моего блага. В самом деле, она чуть не прыгала от счастья, что может услужить мне. Надо сказать, несмотря ни на что, Бесси действительно производит впечатление человека доброго и отзывчивого, но мне решительно не хочется, чтобы она так тряслась надо мной, да еще с такой фамильярностью. Право слово, просто не знаешь, куда деваться, когда она суетится вокруг тебя, поглаживает по спине и подтыкает плед под колени.

Конечно, иные люди — любители всяческого непотребства — испытали бы трепет или низменное возбуждение от близости особы такого сорта, но едва ли нужно говорить, что я не из их числа. Да, верно, я всегда интересовалась теми, кому в жизни повезло меньше, чем мне (достаточно вспомнить мою детскую озабоченность судьбами бедняков), но моя любознательность носит сугубо научный характер и не имеет ничего общего с эмоциями.

Миг триумфа

С великой радостью я записываю небывалый результат, показанный Бесси нынче утром при выполнении задания «сесть-встать»: пятьдесят пять раз. Как говорилось выше, в последние дни я была чрезвычайно недовольна успехами девушки и уже почти решила избавиться от нее как от неисправимой. В таком вот настроении я заключила сама с собой довольно безнадежную сделку: если мне удастся заставить ее сесть-встать больше обычных сорока раз, она останется работать у меня, а если не удастся — будет уволена.

На самом деле я не ожидала от нее никаких достижений и потому пришла в крайнее возбуждение, когда она, опустившись на стул в сороковой раз, после секундного колебания вдруг проворно вскочила на ноги в сорок первый — неслыханное дело! От волнения я затаила дыхание и, кажется, вовсе не дышала, покуда не досчитала до пятидесяти пяти — на счете пятьдесят пять она остановилась и попросила позволения вернуться к своей работе. Я чуть в обморок не упала! На мой вопрос, почему она превзошла свой обычный результат, Бесси просто пожала плечами и сказала, что сама толком не знает, просто хотела доставить мне «вдовольствие». Вот уж поистине вдовольствие!

Принимая во внимание столь поразительное достижение, я положила оставить девушку при себе. Надо же дать бедняжке возможность встать на путь истинный! В противном случае она опять окажется в руках какого-нибудь угнетателя или распутника. Вдобавок здравый смысл говорит: если уволить Бесси сейчас, когда она уже научилась управляться с домашней работой, получится, что я зря потратила на нее уйму времени и сил.

Вне всяких сомнений, она очень ловко умеет скрывать обстоятельства своего прошлого. Среди всего прочего я проверяла и эту ее способность, задавая различные «невинные» вопросы о ее хозяйственных обязанностях у мистера Леви, и она ни разу даже глазом не моргнула. Вообще у нее настоящий талант уводить разговор от темы, заставляя собеседника забывать, о чем он спрашивал. Конечно, в настоящий момент расставание с ней не пошло бы во благо моим исследованиям, но это второстепенное соображение. Главное сейчас — предоставить девушке возможность начать все сызнова и помочь ей извлечь наибольшую пользу из добропорядочной жизни в у служении. Она никогда не сравняется с моей дорогой Норой, но на ее приме ре я докажу, что приличную служанку можно воспитать даже из низкородной проститутки (и я, соответственно, изменила название этого раздела). Теперь я бесповоротно решила оставить Бесси в доме, и мне очень интересно, что же из нее выйдет в конечном счете.

Последнее заявление наверняка возбудило ужас и негодование в читателе, который ожидал, что я непременно уволю девушку, узнав о ее постыдном прошлом, и я готова коротко поразмыслить, оправданы ли такие чувства в данном случае. Нет, я не вижу ни малейших причин для возмущения. Хозяйке дозволительно закрывать глаза на прошлое служанки, покуда она (хозяйка) сохраняет бдительность и не пытается использовать ситуацию в своих интересах.

Пауза

Всю минувшую неделю я тревожилась, уж не слишком ли сильно Бесси привязалась ко мне, и теперь с сожалением должна сказать, что мои опасения оказались небеспочвенными. Это стало совершенно очевидным в последние несколько дней. Вчера, когда мы разбирались в шкафу к приезду моего мужа, девушка вдруг выпалила нечто выходящее за всякие рамки приличия: дескать, она меня любит и готова для меня на все, даже отдать свою жизнь ради моего счастья. Излишне говорить, что я тотчас же прервала наше маленькое свидание и с тех пор стараюсь избегать ее общества.

Сегодня мне явилась необходимость отправить Бесси в деревню с поручением. Пока я объясняла, что именно надобно купить, я вдруг заметила, что она вся подалась вперед и натурально обнюхивает мою шею. Вряд ли мне померещилось. В полной оторопи я отпрянула прочь, пробормотала что-то невнятное и убежала к себе наверх, торопясь убраться подальше от нее. Через пару минут я сообразила, что в спешке забыла сообщить ей о скором приезде мужа. (Я собиралась сказать насчет возвращения Джеймса, когда она будет уже в дверях. Тогда бы мне не пришлось вдаваться в объяснения и смотреть, как у нее вытягивается физиономия, что непременно произошло бы при известии, что наша маленькая идиллия закончилась.)

Читателям простительно думать, что я поступала ошибочно, слишком уж стараясь завоевать симпатии Бесси. Однако сама я держусь иного мнения. Ласковое обращение с юной девицей вполне допустимо. Хозяйка не виновата, если служанка привязывается к ней чересчур сильно. Бесси следовало бы получше владеть собой.

Я пришла к заключению, что теперь мне нужно от нее отдалиться. Это не составит труда: отныне я просто стану по возможности избегать ее и всеми способами постараюсь держать с ней дистанцию. Но здесь требуется соблюдать осторожность, чтобы она не почувствовала себя отвергнутой. Бесси может изрядно осложнить мне жизнь, если обидится.

На этом записи в книге заканчивались. Дальше шли чистые страницы, ждущие заполнения.

Должна признать, я до последнего слабо надеялась (вопреки всякой очевидности), что Арабелла все сочиняет. Что в действительности никакой Норы не существовало и что на самом деле миссус не думает про меня всех тех гадостей, какие понаписала там. Или что она писала не обо мне, а о другой девушке по имени Бесси.

Конечно, в глубине души я знала правду. Для меня стало жестоким ударом, что Арабелла выяснила кое-какие обстоятельства моего прошлого, которые скажем так, я предпочла бы от нее скрыть. Но больнее всего было понимать, какого она теперь мнения обо мне. О черт, у меня нет слов описать страшное отчаяние, охватившее меня, могу лишь сказать, что мое сердце было разбито вдребезги. Для миссус я была просто вещью — вещью, с которой можно поэкспериментировать, поиграть и по капризу выбросить, когда в ней отпадет надобность.

Будь она неладна!

Я закрыла книгу и положила в стол, на прежнее место. Потом заперла ящик и сунула ключ обратно в карман ее платья. А после поднялась в отведенную мне комнатушку, свернулась там клубочком на тюфяке и закрылась с головой одеялом. Я хотела умереть. Мне было тошно до самых печенок. Конечно, такие вещи проходят со временем, но ведь я в сущности была еще ребенком, беззащитным и ранимым, и даже под тыщей паршивых одеял я не сумела бы спрятаться от своего позора и унижения.

 

8

Депрессия

Верно ведь, что всякий раз после сильного потрясения ваш организм ослабевает и заболевает? Так случилось со мной тогда в «Замке Хайверс». Ночью у меня дико скрутило живот, начался жар, и следующие несколько дней я пластом провалялась в постели, не в силах даже поднять голову, пока не приспичивало сблевануть в тазик. Это доставило миссус страшное неудобство. Не то, что я блевала, а то, что лежала больная, особливо теперь, когда муж вернулся, но тут уж было ни черта не поделать, я не смогла бы работать даже при желании. Честное слово, я так обильно потела, что у меня аж волосы закудрявились. В лихорадочном жару меня мучили ужасные кошмары. В одном мне прибредилось, будто я ведьма с крохотными кривыми пальчиками. И когда я открыла глаза, все еще не очнувшись от сновидения, я в ярости сбросила на пол простыню, ведь она белая, а раз я теперь ведьма, значит мне положено любить только черное. В другом кошмаре у меня на бедре вскочил огромный чиряк, а когда я стала выдавливать, из него потекла вонючая белесая жижа, и она текла, текла и текла, потому что все мое тело было заполнено густым гноем. В третьем кошмаре я прокралась в комнату миссус и нашла там записи, из которых становилось ясно, что она мне вовсе не друг, нисколечко меня не любит и видит во мне лишь подопытное существо. Вдобавок она разнюхала мое прошлое, а в довершение ко всему я узнала, что мне никогда не сравняться с расчудесной Норой, хоть я в лепешку расшибись — ой нет, извиняюсь, я напутала, это был вовсе не сон, а самая натуральная действительность.

В первое утро миссус поднялась ко мне узнать, почему я еще не сошла вниз и не взялась за работу. Я сознавала, что она стоит в дверях и спрашивает в чем дело, но не могла заставить себя ответить или хотя бы посмотреть на нее, я просто отвернула лицо к стене и лежала так, трясясь всем телом. Потом у моей постели смутно маячили другие люди, словно видения сна. Среди них доярка Джесси, присланная миссус (Джесси ясно дала понять, что по собственной воле она для меня и пальцем не пошевелила бы). Она принесла мне воды попить и мокрое полотенце на лоб, каковые милосердные поступки произвели бы больше впечатления, когда б не перекошенная от негодования физиономия благодетельницы. Я опять заснула и спустя несколько времени проснулась от шума, открыла глаза и бог ты мой увидала крючконосого мужчину, заглядывающего под кровать. Потом мужчина взял меня за запястье и долго не отпускал, я ничего не имела против, но мне показалось, что он куда-то опаздывает, поскольку он не сводил глаз с жилетных часов, а спустя минуту он и впрямь ушел, так ни разу и не взглянув мне в лицо и не промолвив ни словечка. Я заснула, надеясь, что это не какой-нибудь маньяк, случайно забредший на огонек. (На самом деле, как я узнала позже, ко мне приходил доктор Макгрегор-Робертсон, вызванный миссус.)

В последующие дни Арабелла сама не раз наведывалась в мою комнату, приносила бульон, выстригала мне колтуны из волос, налепляла мокрые салфетки на лоб, но я бы наверно задохнулась от рыданий, если бы заговорила с ней. Я держала пасть захлопнутой, а глаза закрытыми, я даже видеть ее не хотела. Изредка я слышала голос миссус, разговаривавшей с кем-то во дворе, с Гектором или с одной из Кислых Сестриц. А поздно вечером до меня доносился скрип ступенек, когда она и муж поднимались по лестнице, каждый в свою спальню. Всякий раз, стоило мне вспомнить, чего она понаписала в своей треклятой книге, у меня сжималось от боли сердце, кружилась голова и спирало дыхание.

К вечеру третьего дня мне маленько полегчало (а скорее просто примерещилось в бреду, будто полегчало). Я вдруг решила покинуть «Замок Хайверс», наплевать на причитающееся мне жалованье и просто уйти, нате вам, корячьтесь тут без меня. Я даже начала собирать свое шмотье, но вдруг услышала шаги на лестнице. Подумав, что это ОНА, я запихала узелок с вещами в буфет и нырнула обратно в кровать. Но это оказалась всего лишь Джесси с чашкой бульона, пребывавшая не в самом благостном настроении, поскольку хозяйка велела ей вынести за мной горшок. (Ничего существенного в нем не было, но она ясное дело разыграла целый спектакль, пока выставляла горшок за дверь, держа в вытянутых на всю длину руках и воротя нос в сторону.) Потом она повернулась ко мне, подбоченившись.

— Ейное величество хочут знать, надо ль тебе еще чего.

— Где она? — спросила я. — Чем сейчас занимается?

Джесси уставилась на меня ледяным взглядом и говорит с царственным презрением:

— Сидит в тазу с вареньем, задрав юбки.

Конечно в «Замке Хайверс» творилось много всего странного, но я ни на секунду не поверила, что миссус и впрямь сидит в тазу с вареньем, просто Джесси таким манером давала мне понять, что она нисколько не уважает ни миссус, ни меня и не собирается отвечать на мои глупые вопросы.

Когда Джесси удалилась, я вдруг поняла, что у меня нет сил собирать вещи дальше, и дрожа забралась под одеяла.

В моем воображении снова и снова рисовалось, как миссус садится в таз с вареньем. Только мне представлялось, что она делает это не нарочно (как подразумевала Джесси), а случайно и вусмерть извозюкивает свое платье — такое красивое белое — липким красным вареньем, а за всем происходящим, к великому унижению миссус, наблюдает сборище местных шишек. Стыдно признаться, но это видение доставило мне удовольствие.

Не стану притворяться, будто я совсем не думала о прошлом, пока лежала больная. С первого своего дня в «Замке Хайверс» я старалась забыть прежнюю жизнь. Но когда я прочитала все, что миссус понаписала про меня, воспоминания так и нахлынули, и я тосковала по былым дням с мистером Леви. Я не горю желанием рассказать о них, но полагаю, сейчас самое время это сделать, иначе многое из последующего останется непонятным.

Итак, начнем.

О господи, ну давай же.

Мой мистер Леви был человек скромный, и я точно знаю, он не хотел бы, чтоб я через слово вставляла «мистер Леви то» да «мистер Леви сё» в документе, предназначенном для сторонних глаз, но если сейчас он смотрит вниз с небес и видит эту страницу, я надеюсь, он останется втайне доволен. Что я могу сказать про месяцы, проведенные с ним в доме на Краун-Гарденс в Хиндленде? Для меня то было отрадное время, и хочется верить, для бедного мистера Леви тоже. Я говорю «бедный мистер Леви», потому что (уверена, он не против, если я скажу) он был старый и страшно мучался кишечной непроходимостью, я почти каждый день терла и мяла ему живот, покуда рука не начинала отваливаться, и это помогало мистеру Леви ходить по большой нужде. Но я нисколько не тяготилась такой своей обязанностью, а наоборот была счастлива услужить мистеру Леви. Я вообще была счастлива как никогда прежде! Краун-Гарденс богатая улица, и мы жили в пятиэтажном доме. У меня была собственная комната с белым мраморным камином, где каждый день горел огонь, я мылась в горячей воде и могла без спросу брать из продуктовой кладовой все что угодно — кексы, курятину, вино, пироги, имбирные пряники и вообще все на свете, я отродясь не видала кладовой с такой уймой съестных припасов. Мистер Леви даже подарил мне часы, чтоб узнавать время. Он был человек замкнутый, уставший от общества и не любил выставлять свою жизнь напоказ. При всем своем богатстве он не переносил, когда в доме полно слуг, и с течением лет от всех избавился, оставил только одного мальчишку по имени Джим, который к моменту моего появления служил у него несколько месяцев.

Джим был парнишка примерно моего возраста, с темно-рыжими волосами и настороженными глазами под белесыми бровями, и я быстро поняла, что он не позволит мне особо соваться в хозяйственные дела. Честно говоря, мистер Леви имел слабое зрение, и потому его требования к порядку и чистоте в доме не отличались большой строгостью. Джим знал свою выгоду. На Краун-Гарденс он жил припеваючи и испугался, как бы хозяин не уволил и его тоже, чтобы взамен поставить меня. Но со временем, когда стало ясно, что без Джима не обойтись и увольнение ему не грозит, мы с ним даже подружились. Как я однажды сказала малому (мы с ним по обыкновению играли в «камушки» у стены на заднем дворе, пока мистер Леви спал после обеда), у каждого своя цель в жизни. Я делаю для мистера Леви вещи, которые не может сделать Джим, Джим нас обслуживает, а мистер Леви платит за все. Вот и вся недолга.

Мой мистер Леви немного походил на миссус в том смысле, что в нем была просветительская жилка. Он хотел, чтобы я знала грамоте, и каждый божий день занимался со мной. Сначала он научил меня алфавиту, используя первые буквы всех известных ему неприличных слов, я даже узнала от него несколько новых, каких прежде и не слыхала. (Мне кажется, иные из них он просто выдумал, но сам он утверждал, что это настоящие ругательства на разных других языках.) Дальше мы стали складывать буквы в слова, а потом меня уже было не остановить, мистер Леви говорил что я все на лету схватываю. Скоро мы перешли к длинным трудным словам вроде «криводушие», «ридикюль» и «сентенциозный» (если подумать, я понятия не имею, что означает последнее слово, но почти уверена, что пишу его правильно).

По окончании урока мы обычно шли в кабинет мистера Леви и разглядывали окаменелости, у него была огромная старая коллекция, а по вечерам сидели у камина и пели песни, и порой, когда мы пели какую-нибудь особливо грустную песню, на глаза мистера Леви навертывались слезы. Не знаю, по-моему, он был страшно одинок. У него не было ни жены, ни детей и никакой родни, насколько мне ведомо. Одна только я, единственный сердечный ДРУГ.

— Ах, Кисонька… — часто повторял он.

Да, я забыла упомянуть, что мистер Леви ласкательно называл меня Кисонькой, и еще он любил, чтобы в момент сладострастного удовольствия я его шлепала и обзывала старым похотливым козлом. «Ах ты старый похотливый козел, какие гадости ты вытворяешь, — должна была говорить я, — но твоя Кисонька все равно тебя обожает». Не подумайте, в этом не было никакого вреда, я ведь не сильно его шлепала.

(Извиняюсь, что я все так прямо в лоб. Просто я решила поскорее покончить с этой темой.)

На чем я остановилась?

— Ах, Кисонька, — часто повторял мистер Леви, — что-то с нами станется?

А потом брал с меня обещание не выходить из дома без крайней надобности, чтоб соседские сплетники не трепали языками. Да мне и не хотелось нисколько. За восемь месяцев я выходила из дома считаные разы, причем всегда предусмотрительно через заднюю дверь. И я даже близко не приближалась к Гэллоугейт, где жила раньше, а самое дальнее куда я ездила это на Уэст-Джордж-стрит, к модистке мисс Дойгз, там мне пошили новое платье за счет мистера Леви (атласное, с голубыми бантиками и кружавчиками). Никаких других визитов я не делала и гостей не принимала. Находясь вне дома, я всегда смотрела в оба, но ни разу не видела никого из знакомых.

Но увы. Все хорошее когда-нибудь кончается.

Я стараюсь придумать, как бы так поделикатнее выразиться, но пожалуй все-таки лучше сказать прямо. Мой мистер Леви помер на горшке — верно слишком сильно тужился, вот сердце и не выдержало. Бедняга, упокой господь его душу, сумел выдавить из себя один-единственный твердый катышек размером с орех. Это было первое, что я увидела утром, когда нашла мистера Леви на полу в его комнате. Крохотный темный катышек на дне горшка. Я стучалась к нему целую вечность, а в ответ ни звука, ну я и зашла. Бедный старик лежал на турецком ковре в чем мать родила, весь скрюченный, костлявым задом ко мне.

— Мистер Леви, сэр, — позвала я, но он не откликнулся.

Я обошла кругом него. Глаза у мистера Леви были открыты и лицо хранило слегка удивленное выражение, словно он сию минуту вспомнил что-то. Не что-то важное вроде «ГОСПОДИ ИСУСЕ! Я ЖЕ ЗАБЫЛ ЖЕНИТЬСЯ И РОДИТЬ ДЕТЕЙ!», а какой-то пустяк наподобие «А, так вот где я оставил свой табак». Кто знает, какая мысль пришла к нему в последний момент перед смертью. Надеюсь, приятная.

Я приложила ладонь ко рту мистера Леви, чтобы проверить дышит ли он, но он не дышал. Потом я дотронулась до его щеки костяшками двух пальцев. Он еще не остыл. Я приподняла старика с пола в надежде, что вдруг он оживет, но все без толку. Тогда я приставила свою босую ступню к его ступне, сравнивая размер. Потом подняла его руку и рассмотрела подмышку. Волосы там даже еще не поседели. Увидь вы одну только подмышку, вы могли бы принять мистера Леви за вполне еще молодого человека. Я легла и уткнулась в нее лицом. Там пахло мылом и чуть-чуть уксусом. Не знаю, сколько времени я так пролежала. Я не плакала, но наверно я впала в Транс, поскольку предчувствовала, что моя счастливая жизнь на Краун-Гарденс в Хиндленде закончилась. Потом я встала и накрыла мистера Леви простыней — не хотела, чтоб его нашли голым.

Напоследок, прежде чем послать за доктором, я позаботилась о последнем отправлении мистера Леви. Я нашла в ящике стола бархатный мешочек, подошла к горшку, двумя пальцами достала оттуда какашку и положила в мешочек. Мешочек я убрала в карман, а горшок задвинула ногой под кровать.

Не знаю, зачем я это сделала, просто не хотела, чтобы кто-нибудь пялился на последнее отправление мистера Леви, потому что это было его личное дело, которое никого больше не касалось.

Потом я вышла из комнаты и крикнула Джиму, чтобы сходил за доктором.

По глупому своему простодушию я надеялась, что смогу остаться жить в доме, но оказалось, кой-какая родня у мистера Леви все-таки имелась — брат Сэмюэл, проживавший на Кэнлдриггз, тот самый, что написал про меня миссус. Брат Сэмюэл не нуждался в сердечном друге. У него была жена, дети и собственные слуги. Они с мистером Леви уже много лет не разговаривали, но именно он за отсутствием завещания унаследовал все состояние мистера Леви. Брат явился на Краун-Гарденс на другой день после похорон, на самом рассвете, и долго-долго разговаривал с соседями и соседскими слугами. Джим клялся и божился, что я домоправительница, но как только выяснилось, что я вовсе не домоправительница (мистер Леви оказался прав, соседи и впрямь сплетничали), нас с Джимом выставили на улицу, без жалованья и письменных рекомендаций. Бедному Джиму пришлось возвращаться к матери в Гован, и когда мы с ним распрощались на Байерс-роуд, я взяла свой узелок (окаянный братец даже не поверил, что нарядный сундучок, купленный для меня мистером Леви, принадлежит мне), пошла в Уэст-Энд-парк, села там на скамейку и уставилась в пустоту. Все мое имущество состояло из кой-какой одежки, часов, двух шиллингов, шести «пармских фиалок» и катышка человеческого кала в бархатном мешочке. Но я никогда ни в чем не винила мистера Леви и сейчас не виню. Он же не знал, что помрет и оставит меня без пенни в кармане.

Спустя время я осознала, что мне некуда податься, кроме как обратно на Галлоугейт. Я вышла из парка и потащилась пешком по Дамбартон-роуд и Аргайл-стрит. Никогда еще паршивые несколько миль не давались мне с таким трудом. Я еле волочила ноги и добралась до Глазго-Кросс только к середине утра. Была среда, рыночный день, и там стояло натуральное столпотворение. Именно на Глазго-Кросс мистер Леви и нашел меня восемь месяцев назад.

Видите ли, начал он, как любой другой, то бишь как платный клиент. Перед нашим первым разом он усадил меня и сказал, мол, он еврей — и не имею ли я чего против? Я ответила, да хоть индус или эскимос, мне без разницы, покуда он платит за услуги. Потом сказала, мол, а я ирландка — и не имеет ли он чего против? На что он рассмеялся. С тех пор мистер Леви завел обыкновение пару раз в неделю прогуливаться до моего «участка», и мы с ним шли в номера и делали что положено. После этого самого дела он любил, чтоб я сидела у него на коленках и крутила для него сигареты, иногда он кормил меня шоколадным драже, а один раз даже принес ананас — я никогда раньше не пробовала ананаса, и мне ужасно понравилось. Ну да, у мистера Леви были свои слабости — но у кого их нет? В общем и целом он был хорошим человеком, с добрым сердцем.

Однажды вечером, через несколько недель нашего знакомства, мистер Леви сказал мне, что ему нужна домоправительница. Но не просто домоправительница, пояснил он, а сердечный друг для утешения в старости. И он выбрал для этой работы меня!

Признаться, к тому времени жизнь мне уже осточертела (это в тринадцать-то лет, вот ужас). Попробуйте-ка ложиться с каждым мужиком, пускай он грязней грязного или пьяней пьяного, и зарабатывать жалкие гроши да еще отдавать львиную долю заработка. Недолго думая я сказала мистеру Леви, что мне страшно хотелось бы стать его сердечным другом.

Но конечно, решать было не мне.

— Я поговорю с твоей сестрой, — сказал мистер Леви и отправился в кабак, где она постоянно торчала, в мерзкий гадюшник, известный под названием «У Добби».

Ну, домой Бриджет вернулась злая как собака.

— Да будь ты неладна, паршивка! — заорала она с порога. — И что мне прикажешь делать, покуда ты пролеживаешь бока в хоромах какого-то старого пердуна? Попробуй только уйди — и я тебя РАСПНУ к чертовой матери!

Я, мягко выражаясь, расстроилась и всю ночь прошмыгала носом. Но в конечном счете она меня отпустила, поскольку мой мистер Леви на другой день опять пришел и уломал ее. Он сразу дал Бриджет целый кошелек монет и сказал, что его стряпчий будет каждую неделю выплачивать ей некую сумму (не знаю, сколько именно, но уж наверняка гораздо больше моего обычного недельного заработка).

После его ухода Бриджет долго сидела у окна, поглаживая кошелек. На губах у нее блуждала смутная улыбка, остекленелые глаза смотрели в пустоту. Думаю, она пыталась подсчитать, сколько пинт голландского джина она теперь сможет купить.

Плохая из нее сестра, подумаете вы — и будете правы. Но это еще не самое худшее. Видите ли, на самом деле Бриджет была мне не сестрой. Никакой не сестрой. На самом деле она была моей матерью.

Раз уж пошел такой разговор, наверно сейчас мне стоит немного рассказать о ранних годах своей жизни. Личность моего отца поныне остается загадкой. По словам матери и немногих людей, знавших ее еще в Ирландии, он был моряком-шотландцем, известным как Дылда Макпартленд — разумеется, Дылда не настоящее имя, настоящее было Дэн, но он предпочитал зваться Дылдой.

Мать говорила, свет еще не видывал такой любящей пары, как Бриджет О'Тул и Дылда Макпартленд, прямо «греза юной любви» да и только. Дылда был красавец каких поискать и отменный танцор в придачу, особливо охочий до джиги, и он ни на кого не смотрел, кроме своей ненаглядной, и ревновал к каждому столбу. Бриджет часто с гордостью вспоминала, как однажды Дылда здорово перебрал в дешевом кабаке и посреди джиги на него накатила тошнота, но он не побежал травить на улицу, поскольку не хотел, чтобы она, Бриджет, кружилась в танце с СОПЕРНИКАМИ, а потому поступил очень умно: наблевал себе в рукав, застегнул обшлаг и продолжал отжигать джигу, только теперь небрежно отведя в сторону одну руку.

Послушать Бриджет, так папаша мой любил всего две вещи на свете. Первое — плясать, а второе — гвоздить ее к стене своим мощным штырем, на каковой орган, по выражению матери, пришлось бы впору лошадиное седло. Странное дело, но едва лишь наш славный Дылда узнал, что «любовь всей его жизни» забрюхатела, он резво уплясал прочь из города вместе со своим штырем, и больше обоих никто не видел и не слышал, впрочем папашкин штырь вряд ли издавал какие звуки. Ну разве только ржал по-лошадиному.

Что же до моей мамаши Бриджет, из-за своего пристрастия к голландскому джину и частых сотрясений головы она стала слаба памятью и о моем рождении всякий раз говорила разное: что я родилась во вторник или может в четверг в апреле, а скорее даже в мае, среди ночи или прямо перед вечерним чаем, в сорок седьмом году, сорок восьмом или сорок девятом, а происходило дело не то в Дандолке, не то в Дрозде, а возможно и в совершенно другом городе. «Да как, по-твоему, я могла все упомнить! — вопила она, когда я спрашивала об обстоятельствах своего рождения. — Мне было БОЛЬНО! Я же РОЖАЛА!!! Название начиналось на „дэ“! „Дэ“ что-то там такое! Может, Донахади?»

Но всегда и везде она была ТВЕРДО УВЕРЕНА в одном: что я вылезла из нее в разгар какой-то потасовки. Когда я была совсем еще крохой, она в пьяной меланхолии частенько уставлялась на меня мокрыми глазами и горестно восклицала: «Подумать только! Ты ведь родилась в натуральной куче-мале!» — каковые слова повергали меня тогда в изрядное недоумение.

Еще Бриджет точно помнила, что во время беременности она шибко пристрастилась к курению трубки. Всякий раз, когда я спрашивала про свое рождение, она перво-наперво пускалась дудеть про свое курение: дескать, только последняя затяжка с самого последнего крохотного уголька в трубке доставляла ей хоть какое-то удовольствие и Господи Исусе сколько же табака она выкуривала с остервенелой решимостью лишь бы добраться до заветного последнего уголька. «Просто удивительно, — часто повторяла Бриджет, — что в конечном счете я родила ребенка, а не паршивый кусок сажи».

Самое первое мое воспоминание — солнечный свет, красивые пятнистые полосы солнечного света на пыльных половицах в чужом доме, куда меня привела мама, дело происходило еще в Ирландии. В доме жил джентльмен с соломенными усами и голубыми глазами, похожими на осколки неба. Мама велела мне сидеть смирно и играть с деревянной бельевой прищепкой, а сама ушла с ним в другую комнату, и они закрыли дверь. Скоро мне стало скучно, я допила подонки из бокала незнакомого господина (в мамином ничего не осталось), потом подошла к двери и приложила ухо к щели. Похоже они там танцевали, во всяком случае я слышала шумное пыхтение и скрип половиц, который прекратился, когда мужчина страшно захрипел, точно ему перерезали горло. А чуть погодя из комнаты торопливо вышла мама, пересчитывая монеты, и быстро вывела меня вон из дома. «Она убила дядю и забрала его кошелек!» — думала я, покуда на следующий день мы не повстречали того самого господина, целого и невредимого! Он шел по улице под руку с красивой дамой. Я ужасно обрадовалась, что он живой и моя мама не убийца (хотя я не сомневалась, что она способна на убийство, ведь она постоянно грозилась убить меня).

Я помахала ладошкой и вежливо поздоровалась с ним, поскольку вчера он был добрый, пощекотал меня под подбородком и подарил прищепку, но он лишь нахмурился и быстро повел свою даму прочь через площадь. А мама чуть не оторвала мне руку, пока тащила за собой по переулку. Бог ты мой она страшно на меня разозлилась, судя по тому, как у нее сверкали глаза и раздувались ноздри. Когда она на вас злилась, вы никогда не знали, чего именно от нее ожидать, но точно знали, что вам здорово влетит. На сей раз мама яростно шипела сквозь зубы: «НИКОГДА-БОЛЬШЕ-ТАК-НЕ-ДЕЛАЙ! — сопровождая каждое слово крепким подзатыльником или шлепком по попе. — Иначе я ТЕБЯ ПРИДУШУ!»

С того дня я никогда на людях не здоровалась со знакомыми мужчинами, если только они не приветствовали меня первыми, причем не здоровалась даже если мужчина часто к нам захаживал и даже если в последний раз я видела, как моя мама, ну скажем, сидела у него на коленках и кормила титькой, словно большого младенца, прошу прощения, но я просто привожу пример, каким образом мой детский ум истолковывал странные, непонятные сцены, которые я наблюдала с малых лет.

Мать всегда говорила, что служит в лавке, торгующей зонтиками. Сперва я не сомневалась, что так оно и есть, но став постарше, вдруг озадачилась, почему зонтичная лавка работает только по ночам, а не днем, как все прочие лавки. В ответ на мой вопрос мать сказала, мол, не будь дурочкой, она не продает зонтики, вовсе нет, она ночами напролет мастерит их, чтобы к утру отдать на продажу. Мастерит, ну надо же. Я еще не скоро поняла, по какой части она мастерица на самом деле.

Когда мне было восемь или девять лет (или десять, она не знала точно), мы перебрались в Дублин и поселились по соседству с пирожной лавкой, в комнате на верхнем этаже, куда вела темная узкая лестница. Просыпаясь поутру, я обычно заставала дома мать, уже вернувшуюся с «работы», и какого-нибудь мужика, дрыхнущего на кровати в нише или прямо на полу посреди комнаты, словно он свалился прямо с потолка ночью. Каждое утро я обнаруживала у нас мужиков самого разного вида, размера и сорта, иногда сразу двое или трое лежали рядком на полу и храпели. Запах перегара сшибал с ног, а когда мать вставала, она смотрела на всех них волком, словно ненавидела, и держалась страшно грубо, покуда они не платили за ночлег и не уходили. Потом она с больной головой заваливалась обратно в постель.

Совсем иное дело, конечно, если у нас ночевал какой-нибудь молодой красавчик, к которому Бриджет питала нежное чувство, таких она бог ты мой хватала за фалды и пыталась затащить обратно под одеяло, стоило им хотя бы покоситься на дверь. У нее постоянно был то один, то другой полюбовник, из-за которого она совсем дурела, а лучше всего мне запомнился малый по имени Джо Димпси, пройдоха каких земля не носила. По слухам, Джо Димпси происходил из хорошей семьи, имел богатых родственников в Чортландии и одно время даже учился в Королевском колледже, покуда не продал все свои учебники, чтобы заплатить долг. Дальше дела у Джо пошли неважно, и ко времени знакомства с моей матерью он перебивался случайной работой на ипподроме, но скоро оставил это занятие, чтобы лежать полуодетым у нашего камина и поигрывать мускулами, листая бюллетень скачек до раннего утра, когда моя мать возвращалась из «зонтичной лавки» с деньгами или очередной бутылкой.

Спору нет, Джо Димпси был очень хорош собой — чернокудрый, с наглой ухмылкой. Он часто вставал перед зеркалом (когда думал, что рядом никого нет) и говорил своему отражению: «Сдохнуть мне на месте, но ты чертовски привлекательный шельмец».

Моя мать не позволяла никому слова дурного сказать о Джо Димпси, она свято полагала, что он чистый архангел Гавриил и добьется великих успехов на поприще Науки, как только примет в голову продолжить учебу. Через несколько месяцев, когда Джо так и не обнаружил ни малейшего желания принимать в голову что-нибудь помимо спиртного (он и впрямь частенько развлекал народ тем, что высасывал носом целый стакан джина), моя мать сама купила все нужные учебники, но он даже не заглянул в них, а предпочитал в ее отсутствие коротать время, пукая в ладонь и заставляя вас нюхать — самая близкая к Науке вещь, происходившая в нашем доме, пока там жил Джо Димпси.

Однажды вечером Джо пришел с ипподрома в прескверном настроении, а с утра пораньше ушел из дома с учебниками под мышкой. Он вернулся часом позже с пустыми руками и бегающим взглядом. Даже мне не составило труда догадаться, что малый продал учебники. Со своего тюфячка на полу я смотрела, как он пытается разбудить мою мать — задача эта всегда была не из легких, все равно что поднять мертвеца из могилы. Наконец он сильно тряханул ее за плечо, и она с трудом разлепила один глаз и раздраженно уставилась на него.

— Я ухожу, — сказал Димпси, ткнув большим пальцем в стену позади, за которой находился чердак пирожной лавки.

Я хоть и несмышленая была, а ни на секунду не подумала, что именно туда он направляется.

— Что? — Мать еще не совсем проснулась, да наверно и не протрезвела толком, она лежала под одеялом прямо в платье, если я правильно помню. — Куда?

Джо глянул через плечо в окошко и после паузы сказал:

— Уплываю за море. Я купил билет, на сегодня.

Мать выскочила из постели и схватила его за руку.

— Что? — завизжала она. — Нет, ты не можешь! Не можешь бросить меня здесь одну! Одну-одинешеньку-у-у!!!

Похоже, она по обыкновению забыла, что у нее есть ребенок, хотя я сидела на полу прямо перед ней и сосала леденец на палочке, свой завтрак. Джо вырвался из ее хватки.

— Ничего другого не остается. Я либо уезжаю, либо сижу здесь и решаю, какую руку лучше ломать, правую или левую, а мне никак не выбрать между ними, поэтому я сматываю удочки, пока эти гады не явились по мою душу.

Моя мать рыдала и умоляла, по ходу дела незаметно лазая у него по карманам в надежде стянуть билет и изорвать в клочки, но Димпси успел хорошо изучить ее повадки и наверняка засунул билет поглубже в башмак или в какое-нибудь укромное естественное отверстие, по крайней мере она ничего не нашла. Бриджет клятвенно обещала заплатить за него любые долги, но как она ни просила, как ни умоляла, Джо остался непреклонен и вдобавок отказался назвать точное место своего следования — ради ее же безопасности, пояснил он, на случай если (прошу прощения) «эти выблядки» до нее доберутся. Мать повалилась на кровать, осыпая Джо грязными ругательствами, а когда он попытался потрепать ее по плечу, она провизжала «Пошел к черту, СКОТИНА!» и несколько раз злобно пнула его по мудям.

Похоже, Джо счел это достаточной причиной, чтобы удалиться. Моя мать повисла у него на ногах и завопила дурным голосом, призывая меня на подмогу, но у меня хватало ума не вмешиваться в ссоры Бриджет с ее мужчинами, я один раз попыталась и получила за свои старания синяк размером с Канаду на заднице. Поэтому я не сдвинулась с места, лишь приняла две меры предосторожности: вынула изо рта леденец (тогда ходило множество ужасных историй про несчастные случаи с участием леденцов) и переставила подальше стакан пива, который нашла поутру и собиралась выпить позже. И как раз вовремя переставила, ибо уже в следующую секунду Джо протащил мою мать за волосы по полу прямо там, где раньше стоял стакан, и швырнул на кровать точно мешок угля. Прежде чем она успела хотя бы сесть, он выскользнул из комнаты и запер дверь снаружи.

Мы взывали о помощи битый час и наконец привлекли внимание пирожника, вышедшего на задний двор своей лавки, чтобы помочиться в канаву. Ему пришлось выбить замок, поскольку Джо унес ключ с собой. Когда дверь распахнулась, мать сказала мне: «С места не трогайся до моего возвращения, не то шкуру с тебя спущу» — и кинулась вниз по лестнице. Я дорожила своей шкурой и расставаться с ней не хотела, а потому сидела смирнехонько.

Бриджет вернулась вечером, мрачнее тучи и одна. Не увидев с ней Джо, я страшно обрадовалась, но у меня хватило ума не показывать своих чувств — я подавила улыбку и ни слова не промолвила. Ближе к ночи, перед уходом на работу, мать сделалась очень задумчивой, она грызла черенок трубки, хмуро глядя на кучку холодной золы в камине и изредка недобро посматривая на меня. Я понятия не имела, чем я провинилась. Вообще такое настроение у нее было в порядке вещей, но сейчас, задним числом, мне нетрудно представить, какие мысли ее одолевали. Довольно долго она сидела так, сердито на меня позыркивая, вздыхая и тряся головой, но в конце концов, похоже, приняла какое-то решение и немного просветлела лицом.

— Ты же сумеешь о себе позаботиться, правда? — сказала она.

Вопрос мне не понравился, нисколечко не понравился, поэтому я не торопилась с ответом.

— Когда? — осторожно поинтересовалась я наконец.

— Когда я уеду с Джо. Ты сумеешь сама о себе позаботиться пару-другую лет, пока не станешь взрослой — правда ведь?

Я в панике вскочила с места и выкрикнула:

— ТЫ МЕНЯ НЕ БРОСИШЬ!

Мать ухмыльнулась, показав щель между передними зубами, такую широкую, что шиллинг пролез бы. Она явно была довольна, что так напугала меня, и я быстро села обратно, досадуя на себя за легковерие.

— Ты врешь, — сказала я. — Джо уехал. Уплыл в Англию.

Она по-прежнему улыбалась, приподняв бровь, с весьма самоуверенным видом. Судя по всему, она знала что-то, чего не знала я.

— Это смешно, — говорит она. — Чертовски смешно.

Я молчала, даже не смотрела на нее, ну разве самым краешком глаза.

— О да, страшно забавно, ухохотаться можно, — продолжила она, но я не заглотила наживку. Не дождавшись от меня ответа, она наставила на меня палец и говорит: — А знаешь почему? Потому что — как ты думаешь, кого я видела в порту?

Задохнувшись, я резко повернулась к ней.

— Никого ты не видела!

— Я не собираюсь с тобой спорить. Я повстречала там Джо, и мы с ним помирились. Он был очень мил, рассыпался в извинениях. Чуть не на коленях передо мной ползал, ага.

У меня оборвалось сердце. Возможно, она и не врала. Они с Джо вечно ссорились, а потом мирились.

— Короче, он хочет, чтобы я уехала с ним, — сообщила мать. И коль скоро мне не нашлось места в их планах, она не преминула посмотреть на меня жалостливо-прежалостливо.

— Куда… куда вы поедете? — еле выдавила я.

— За море, в Чортландию. Но билеты стоят целое состояние, и Джо говорит, нам не по карману взять тебя с собой. Но ты же не пропадешь, если мы тебя оставим тут одну, правда?

Я просто молча смотрела на нее.

Она передвинула трубку из одного угла рта в другой и задумчиво уставилась в камин.

— Видимо, тебе придется побираться. Но если ты попросишь хорошенько, может, пирожник станет отдавать тебе кухонные отходы.

Печально сказать, но здесь я начала плакать.

Мать рассмеялась.

— Ну-ну, не распускай нюни. Ты вполне в состоянии позаботиться о себе для разнообразия. А если тебя отсюда выгонят, ты всегда сможешь ночевать под дверью Максвина.

При одной этой мысли я взвыла от горя и повалилась к ногам Бриджет. Пока я проливала потоки жарких горьких слез, уткнувшись ей в колени, она терпеливо гладила меня по волосам и успокоительно шишикала.

— Не бросай… меня… мамочка! — рыдала я. — Пожалуйста… не уезжай!

— Ну ладно, если подумать… — наконец проговорила мать, недовольно вздохнув и поерзав в кресле. Когда я мгновение спустя подняла голову и посмотрела на нее, она чесала в затылке с задумчивым видом. — Есть только один способ устроить так, чтобы ты поехала с нами.

Я обеими руками вцепилась ей в руку.

— Да, мамочка, пожалуйста! Я хочу с вами!

— Ох, даже не знаю. Тебе придется во всем меня слушаться.

— Да-да, я буду хорошей!

Она наставила на меня палец.

— Ты получишь единственный шанс. Коли ты его профукаешь — ничего не попишешь. Нам придется оставить тебя здесь.

— Не профукаю, честное слово… мамочка, пожалуйста!

Тогда она усадила меня перед свечой и принялась красить мне лицо. О, поначалу я была в полном восторге: в кои веки она уделила мне все свое внимание! Мне хотелось, чтобы мама вечно сидела рядом со мной, гладила по волосам и говорила, что я умница и хорошенькая как картинка. Однако. Как ни льстила мне мысль, что я уже достаточно взрослая, чтоб ходить накрашенной, в скором времени у меня появилось противное ощущение на коже. Но когда я попыталась стереть со щеки румяна, мать хлопнула меня по руке.

— Прекрати!

— Я хочу смыть это, — сказала я.

Она фыркнула.

— Даже не думай! Какой толк в лавке без вывески?

Едва ли я тогда поняла, что она имеет в виду. Скорее всего я подумала, что речь идет о зонтичной лавке — ведь Бриджет всегда красила лицо перед тем, как идти туда. Соответственно, я пришла к заключению, что сейчас — наконец-то! — она возьмет меня с собой на работу и даже разрешит мне помогать. Вот как мы собирались заработать денег на билет для меня — я стану зонтичной мастерицей!

Разумеется, мне нет нужды говорить вам, что мать держала на уме совсем другое.

Пожалуй, на пока хватит рассказов о моем прошлом. Многое из происходившего в те дни остается для меня источником жгучего стыда. Об этом трудно писать и наверняка не очень приятно читать! Меня тошнит при одном воспоминании об иных мерзостях, и мне просто страшно писать о них. На данную минуту я рассказала все, что могла, но вернусь к этой теме позже, потому что меня попросили ничего не опускать, а я хочу быть полезной. Описываемые здесь события — не Плоды Воображения, а Истинная Правда. Я рассказываю все как было. Я уверена, что моя история, коли она останется в частных руках, не вызовет насмешки и презрения, ведь важные джентльмены, поощрившие меня взяться за перо, они настоящие джентльмены, джентльмены до мозга костей, до самых КОНЧИКОВ НОГТЕЙ.

А теперь вернемся в «Замок Хайверс», где я по-прежнему лежала с жаром и рвотой.

Целых три дня я пролежала пластом в своей мансардной комнатушке. А на четвертый поняла по пробуждении, что самочувствие вполне позволяет мне вернуться к работе. Я было подумала притвориться больной и валяться в постели дальше, но любопытство взяло верх, и я встала и надела одно из чертовых платьев драгоценной Норы. На самом деле я еще не отказалась от мысли покинуть поместье, мне нравилось воображать, как при первой же оплошности миссус я гордо удалюсь прочь в глубоком возмущении, а потому я оставила узелок с вещами в буфете, чтобы тотчас его схватить в случае надобности. Но пока еще я не могла заставить себя уйти. Поскольку в глубине души не верила, что Арабелла действительно станет избегать меня.

Я пару минут провозилась, приводя в порядок волосы, а после сошествовала вниз. Миссус стояла в кухне спиной ко мне, перекладывая яйца из корзины в миску. Она не услышала моих шагов. Я могла бы подойти к ней сзади и сделать все, что угодно: перепугать до смерти воплем «бу!» или треснуть по голове скалкой или обнять и поцеловать в шею или выкинуть любую другую штуку, какую мне захочется. Но честно говоря, я понятия не имела, чего мне хочется, поэтому просто стояла в дверях и смотрела, как она кладет в миску последнее яйцо и поворачивается кругом.

— Ах! — вскрикнула она при виде меня и едва не выронила миску. В последний момент все-таки удержала, к великому моему сожалению.

— Бесси! Ты меня напугала!

— Вот те на! — говорю. — Вы ожидали увидеть кого-то другого?

— Хмм? — Она нахмурилась. — Нет, я просто не услышала, как ты вошла. Ты выглядишь гораздо лучше. Тебе полегчало?

— Очень даже, — говорю.

— Ну что ж, это хорошая новость. — Миссус поставила миску с яйцами на стол. — В таком случае приступай к работе. Когда придет Гектор, будь добра, пусть он передаст Джесси, что она мне сегодня понадобится.

С этими словами она вышла из кухни. Несколько секунд я стояла на месте, хлопая глазами, потом побежала за ней. Она подымалась по лестнице, несомненно направляясь в свою комнату с намерением написать что-нибудь в своей чертовой книге. Платье сзади у нее было чистое, ни единого пятнышка от варенья.

— Как насчет завтрака, миссус? — громко спросила я. — А хозяин? Он будет завтракать?

Она обернулась на середине лестницы и говорит:

— Ну-ка, подумай, милая Бесси. Как насчет завтрака?.. — Она умолкла и выжидательно подняла брови.

— Я сейчас поем, — сказала я, сделав вид, будто не поняла ее.

Миссус вздохнула.

— Мэм. Как насчет завтрака, мэм? Скажи-ка, ты точно в состоянии работать, Бесси? Я не хочу, чтобы ты переутомлялась.

— Да, мэм.

Вот притворщица-то! Я о ней говорю, не о себе.

И все же когда Арабелла повернулась прочь и пошла дальше по лестнице, я продолжала стоять на месте, не в силах оторвать взгляд от ее грациозно покачивающихся плеч.

Хозяин уже давно встал и ушел осматривать свои владения со старшим работником. Он отсутствовал все утро, и миссус, считайте, тоже отсутствовала, хотя я с ней и свиделась. Кухня почему-то показалась гораздо более мрачной и унылой, чем мне помнилось. Я повсюду замечала грязь — в трещинах столешницы, на стенках шкафчиков, во всех труднодоступных уголках. Неужто здесь все заросло грязью всего за три дня? Или всегда так было? А если всегда — почему никто не замечал?

Тем утром у меня все шло не слава богу. Я задела ногой блюдце и разлила кошачье молоко. Черенок швабры сломался надвое от одного моего взгляда, и мне пришлось подметать пол, сложившись пополам точно карманный нож. Крошки и пыль упорно уворачивались от щетки, не желая выметаться из углов и из-под стола. А когда мне наконец удалось собрать все на совок, я тотчас на него наступила — ну вы представляете! — и весь мусор опять рассыпался по полу. С приготовлением супа дело обстояло не лучше. Морковь оказалась червивой, репа жесткой как старая губка, и на шинковку у меня ушла целая вечность. Мне всегда нравилось за стряпней смотреть в окно, но в тот день открывавшийся за ним вид не приносил утешения, до того мерзопакостная стояла погода. Надвигалась гроза, небо зловеще потемнело, и парившие на фоне черных туч чайки, похожие на крошечных призраков, казались ослепительно белыми.

Я встала всего несколько часов назад, но уже валилась с ног от усталости. Оно и понятно, работы было слишком много для одного человека. Раньше это меня не особо беспокоило, а теперь вдруг показалось страшно несправедливым. И сейчас, когда я чувствовала себя обманутой и преданной, я впервые увидела дом таким, какой он есть: старая продуваемая сквозняками развалина посреди унылой изрытой рудниками равнины, над которой — под свинцовым куполом неба — висит густой навозный смрад.

О, как я тосковала по дому на Краун-Гарденс! До чего же здорово было сидеть под пледом у камина, жуя намасленные горячие пышки и играя в «казино» с мистером Леви!

Хотя миссус и вышла у меня из милости, к середине дня я вдруг осознала, что мне страшно хочется ее увидеть. Но похоже, она и впрямь решила избегать меня, как писала в своей книге. Я мельком видела Арабеллу лишь пару раз: когда она быстро выходила из дома, чтобы поговорить с Мюриэл, и когда проскользнула мимо меня на лестнице, направляясь разобраться в бельевом шкафу. Оба раза она улыбнулась мне, но я почувствовала, что на самом деле она холодна как лед.

Хозяин вернулся домой около четырех пополудни и через полчаса звонком вызвал меня в кабинет. Когда я вошла, он стоял у окна, глядя на струйки дождя, стекающие по стеклу.

— Замечательно, — промолвил он при виде меня, хотя в тогдашнем своем настроении я выглядела далеко не замечательно.

Я сделала реверанс, и он указал мне на старое низкое кресло, где лежала сложенная газета.

— Садись, — говорит, — и будь добра, прочитай мне объявления в левой колонке на первой странице.

— Только левую колонку, сэр? — спросила я, и хозяин ответил, мол, да, пока хватит одной левой колонки.

Я села, развернула газету и начала читать вслух. В обычных обстоятельствах я бы из штанов выпрыгивала от раздражения, но тогда пребывала в таком унынии, что меня ничего не волновало. Газета была глазговская. Дословно не помню, но содержание первого объявления сводилось к следующему: «Джентльмен, в прошлую субботу взявший не свою ШЛЯПУ в пресвитерианской церкви на Норт-Портленд-стрит, премного обяжет Владельца, если возвратит оную по адресу: дом миссис Грэхэм, 57, Саут-Портленд-стрит».

Это премного позабавило господина Джеймса.

— Хе-хе-хе! — весело рассмеялся он. — Малый остался без шляпы! Но прежде чем мы продолжим — мне кажется, голубушка, с тобой не все в порядке. У тебя такая вытянутая физиономия, что подбородок в пол упирается. Боюсь, ты еще нездорова.

— Нет, сэр. Я вполне оправилась, благодарю вас.

— Понятно. Тогда постарайся не таким заупокойным голосом. Давай дальше. И погромче, пожалуйста.

Совершив над собой огромное усилие, я повысила голос. «В среду или четверг был УКРАДЕН или ПОТЕРЯЛСЯ английский БАРАН, принадлежащий Роберту Керру из Милнгави. Любой, кто сообщит сведения, ведущие к обнаружению пропажи, получит Подобающее Вознаграждение».

Господин Джемс хихикнул.

— Великолепно! Представляю, каким нужно быть умником, чтобы потерять барана. Несомненно, животное оказалось сметливее своего хозяина. Оно в гробу видело Милнгави и Роберта Керра. Ага, оно перебралось в Дамбартон и заделалось там прокурором. Но похоже, тебе не смешно, голубушка.

— О нет, очень смешно, сэр, — сказала я замогильным тоном.

— Ну ладно, продолжай, пожалуйста, только побойчее.

Я попыталась прочитать следующее объявление более весело, но оно оказалось таким печальным по содержанию, что с каждым следующим словом я расстраивалась все сильнее и под конец чуть не плакала. «В минувшую субботу УШЛА ИЗ ДОМА и бесследно пропала МИССИС АГНЕС ФАУЛДС или КРОУФОРД. Среднего роста, худая и бледная, с каштановыми волосами. На ней была серая шаль, полушерстяное платье в горошек, темная нижняя юбка. Она двадцати семи лет от роду и слегка повреждена умом. За любые сведения о пропавшей будет сердечно благодарен ее Муж, Т. Кроуфорд, проживающий по адресу Кинг-стрит, 42, Калтон».

— Ах, боже мой! — воскликнул господин Джеймс, расхаживая взад-вперед. — По крайней мере на сей раз твой скорбный вид вполне уместен. Да, настоящая трагедия. Но заметь! — Он поднял палец и обратился ко мне, словно к присяжному на суде. — Ни о каком вознаграждении не идет речи. Видишь, один человек готов денежно вознаградить вас за возвращение барана, а другой обещает лишь словесно поблагодарить за спасение своей жены. Смею предположить, нет ни малейшей необходимости читать все статьи в газете, ибо здесь — в нескольких коротких объявлениях — перед вами раскрывается вся человеческая природа. Да, безусловно. Ну, давай следующее.

Так все и продолжалось. Я читала объявления, он комментировал. Все это время я краем уха прислушивалась к звукам в доме, беспокоясь, как бы миссус не пришла в кухню в мое отсутствие, ведь чем дольше я сижу в кабинете, тем больше вероятность, что я с ней не встречусь. Поэтому я испытала огромное облегчение, когда, переворачивая газетную страницу, услышала, как господин Джеймс кашлянул и зашуршал бумагами. Он взял со стола каталог с нарисованной на обложке диковинной металлической конструкцией.

— На сегодня достаточно, Бесси. Можешь возвращаться к работе. Молодец.

— Благодарствуйте, сэр.

Он прищурился и проницательно взглянул на меня.

— Подозреваю, за всеми твоими тяжкими вздохами и меланхолическим видом стоит какой-нибудь молодой человек. Но помни, Бесси, это всегда не так страшно, как кажется. Ручаюсь, одним прекрасным утром ты проснешься и подумаешь: до чего же я была глупой!

— Правда ваша, сэр, — говорю. — Похоже, вы знаете меня лучше, чем я сама.

И поспешно вышла из комнаты, прикусив язык, чтоб не сказануть чего похуже.

Кухонная дверь, которую я за собой закрыла, теперь стояла распахнутой, и мое сердце невольно затрепетало. Я замедлила шаг и неторопливо вошла в кухню, беззаботно поглядывая по сторонам, готовая изобразить удивление при виде миссус. Вдруг мне удастся втянуть ее в разговор? Может даже, она посидит со мной, покуда я стряпаю ужин. Я могла бы быстренько написать чего-нибудь в дневнике и показать ей. Но в кухне никого не оказалось. На столе меня ждала записка. Подписи на ней не было, но я сразу узнала почерк.

Дорогая Бесси, пожалуйста, подай ужин на двоих в столовую к шести часам. Суп, затем баранина (строго по рецепту Актон — БЕЗ отсебятины). Картофельный гарнир. Десерта не надобно. Пожалуйста, наполни тарелки в кухне и принеси наверх. Поставив тарелки на стол, тотчас же покинь комнату и не возвращайся, пока мы не позвоним. Заранее благодарю. Извини, что обращаюсь к тебе посредством записки, но у меня болит голова, и я должна прилечь.

Так вот до чего мы дошли, до письменного общения (насчет чертовой головной боли я ни на секунду не поверила). Я скомкала бумажку и в сердцах швырнула в помойное ведро. Должна добавить, настроение у меня не улучшилось, когда немного погодя мне пришлось выуживать оттуда записку, потому что я запамятовала, к какому часу миссус распорядилась подать ужин.

Вечером я отнесла ужин в столовую, как было велено. Я впервые обслуживала миссус вдвоем с мужем и должна была бы, по крайней мере, испытывать любопытство. Однако новизна происходящего не возбудила моего интереса, поскольку на сердце у меня лежала тоска, такая же бурая и вязкая, как соус на баранине. (Я в точности следовала рецепту, но к сожалению, результат не совсем оправдал ожидания.) Когда я поставила тарелки на стол, господин Джеймс кивнул мне, но миссус даже не посмотрела на меня, она явно избегала моего взгляда. Всякий раз, пока я находилась в комнате, она изо всех сил старалась поддержать беседу с мужем и безостановочно сыпала вопросами — так раз за разом бьешь по мячу, чтобы подольше удержать его в воздухе. Мне показалось, она не закрывает рта, чтобы только не дать мне встрять в разговор (а я и не собиралась!).

После ужина никто меня больше не вызывал, и я легла спать в десять часов, усталая и подавленная. На следующее утро я встала хорошо отдохнувшей и с крохотной надеждой в душе, но надежда погасла, когда миссус сообщила, что они с мужем уезжают на весь день, а по возвращении домой вечером она будет слишком утомлена для урока пунктуации. Она была сама вежливость, мило улыбалась и называла меня «дорогая», но я прекрасно видела, что ей не терпится от меня отделаться.

Всю неделю меня не покидало ощущение, будто мы двое кружимся друг вокруг друга, исполняя каждая свой танец. Если, скажем, я вплывала в комнату в ритме вальса, уже через несколько секунд миссус ускакивала прочь в ритме джиги.

Присутствие хозяина тоже изменило жизнь в «Замке Хайверс». Он проводил дни более или менее одинаково: с утра пораньше уходил на встречу со старшим работником, и вы не видели его и его котлетные бакенбарды до позднего дня. Если хозяин разживался глазговской или эдинбургской газетой, около четырех часов он вызывал меня читать объявления, ну а потом до вечера возился со своими бумагами.

Господин Джеймс был чрезвычайно занятой человек, ничего не скажешь: помимо поместья, требующего неусыпного надзора, и коммерческих предприятий в Глазго у него имелись политические амбиции, каковое обстоятельство послужило одной из причин недавней поездки в Лондон. Местный член парламента, мистер Вейр-Патерсон, был не только стар годами, но и слаб здоровьем, а вдобавок любил заложить за воротник. Хотя вслух об этом не говорилось, все понимали, что его место в избирательном округе может в любой момент освободиться. Джеймс Рейд метил на кресло мистера Вейр-Патерсона — оборотистый и хитрозадый, он бы в два счета его занял при наличии хотя бы половины шанса и общественной поддержки. Не дожидаясь смерти мистера Вейр-Патерсона, господин Джеймс уже всерьез начал предвыборную кампанию, по части добрых дел и по части работы с общественностью. В порядке доброго дела он намеревался построить в Соплинге общественный фонтан, питающийся от нового источника (с водяным снабжением в тамошних краях дела обстояли из рук вон плохо). Что же до работы с общественностью, он постоянно ужинал с разными видными жителями округа — разумеется, только с теми, кто имел право избирательного голоса. Иногда миссус сопровождала его в таких визитах, а иногда он брал с собой своего друга Макгрегор-Робертсона. Если хозяин ужинал дома, миссус сидела за столом с ним, а если он уезжал в гости без нее, она затворялась в своей комнате, чтоб не встречаться со мной.

Я мало чего знаю о политике. Но одно знаю точно.

Ой, нет. Еще минуту назад я что-то знала, но сейчас забыла напрочь. Ладно, взамен я скажу вот что. Я наблюдала за ними. Когда они двое находились вместе, я при любой возможности наблюдала за ними со всем вниманием, как карманник следит за намеченной жертвой. Привычки и обыкновения супружеских пар были мне незнакомы. Я зорко наблюдала за ними, и мне казалось, что между миссус и ее мужем что-то неладно, и дело даже не в том, что они не спали вместе. Во-первых, меня приводило в недоумение его обхождение с ней. Обычно господин Джеймс держался с Арабеллой в высшей степени любезно, но с такой преувеличенной вежливостью и предупредительностью, какие принято выказывать совсем еще незнакомому человеку или, скажем, инвалиду, но никак не своей молодой жене. В иные разы, однако, он вдруг выходил из себя без всякой видимой причины, становился с ней груб, поминутно ее перебивал, возражал на каждое слово, а не то просто игнорировал. Миссус же, независимо от его поведения, всегда держалась с ним мило и почтительно — в общем, как подобает хорошей жене. Если не считать одной маленькой детали, конечно.

Она все время бесстыдно лгала ему.

Я уже догадалась, что господин Джеймс понятия не имеет, что жена пишет книгу. В скором времени я пришла к заключению, что он не знает также, какие штуки она вытворяет со служанками. Доказательством тому служило следующее обстоятельство: с момента возвращения хозяина в поместье все эксперименты прекратились. Никаких больше странных перепадов настроения, никаких дурацких приказов, никаких «сесть-встать». Словно ничего такого и не было. Значит, когда миссус настоятельно просила меня держать язык за зубами, она прежде всего хотела, чтобы я не проболталась ее мужу. Посему я твердо положила рассказать господину Джеймсу обо всем, что она тут выделывает в его отсутствие. Чтоб ей жизнь медом не казалась.

Но немного погодя мне представился другой, более занимательный способ отомстить.

 

9

Важный ужин

В последующие дни произошло две вещи. Господин Джеймс решил устроить Важный Ужин. А вскорости я придумала, как поквитаться с миссус. Сперва про ужин. В день, когда рассылались приглашения, хозяин и миссус чуть не тряслись от возбуждения, бог ты мой даже жаль что гостей предвиделось не много, потому как эти двое в своей радостной горячке светились что пара канделябров и могли бы озарить целую бальную залу. У меня же наоборот настроение было паршивое, состояние духа подавленное, а моя враждебность к миссус достигла предела. В число приглашенных входил преподобный Гренн (излишне говорить, в сколь буйный восторг меня привела эта новость), а также доктор Макгрегор-Робертсон. Приглашение получил и мистер Дейви Флеминг. Он был всего лишь одним из арендаторов господина Джеймса, но выгодно выделялся среди прочих благодаря своей растущей репутации поэта. (Именно у него они ужинали в день возвращения хозяина из Лондона.) Остальных гостей я не знала, они были «влиятельные люди», по выражению миссус. Мистер Мунго Ранкин, владевший смежными угодьями, но сейчас превращавший свои поля в угольные рудники, он собирался прийти с супругой. И главная из приглашенных персон — мистер Дункан Гренн, член парламента, не больше и не меньше. Он являлся младшим братом преподобного Гренна и «местным либеральным светилом».

На самом деле для него-то и давался ужин, всех прочих гостей господин Джеймс по большому счету в гробу видал. Он хотел произвести впечатление на одного только Дункана Гренна, члена парламента, имевшего большое влияние на здешних представителей партии и способного (при желании) оказать господину Джеймсу существенную поддержку на выборах. Вдобавок Дункан Гренн время от времени устраивал в Эдинбурге званые вечера, на которых, по слухам, присутствовал аж сам старый лорд Паммистоун! Господи помилуй всех нас!

Разумеется, высоких гостей нужно будет обслуживать за столом по этикету. Моя единственная предыдущая попытка такого «этикетного обслуживания» оказалась не шибко успешной, не стану вдаваться в подробности, но в деле были замешаны соус и загривок хозяина, и несмотря на все мои честные старания первый случайно соединился со вторым на манер, не принятый в приличном обществе. С тех пор я раскладывала пищу по тарелкам в кухне. Но теперь, в виду намеченного званого ужина, миссус взялась обучать меня обращению со столовым серебром и муштровала, покуда я не поднаторела настолько, что смогла бы ловко переложить с раздаточного блюда одну-единственную горошину на тарелку хоть самому Папе Римскому. Похоже, мне не придется отдуваться одной: Гектор и одна из Кислых Сестриц станут помогать мне у стола и за кулисами. За отсутствием кухарки миссус сама сочинила меню и надзирала за всеми приготовлениями.

К назначенному дню хозяйка дома уже не просто светилась, а лучилась счастьем, превратившись из канделябра в ослепительно сияющую люстру. С полудня в кухне кипела лихорадочная деятельность, возглавляемая ее лучезарным величеством, рядом с которой я, понурая и обиженная, смотрелась жалким тлеющим фитилем. В кои-то веки хозяева не поскупились на расходы. Мы приготовили суп и пироги, зажарили фазанов и ягнячью ногу, наварили говядины с морковью.

Потом пришел Гектор с битыми курами и принялся деловито ощипывать тушки, прерываясь единственно для того, чтобы с ужасом рассмотреть птичьи срамные части. Управившись с делом, он с радостью улизнул бы прочь, но у миссус нашлась для него другая работа, она велела надраить столовое серебро, помыть картошку и так далее и тому подобное, одно распоряжение за другим — просто удивительно, что во всей этой суете малый не надраил картошку и не помыл столовое серебро. Обычно Гектор не вызывал у меня теплых чувств, но в тот день я даже прониклась к нему известной симпатией, поскольку после каждого очередного приказа миссус он дожидался, когда она повернется к нему спиной, а потом с многомудрым видом поглаживал подбородок, попыхивая воображаемой трубкой, и это комическое представление втайне забавляло меня.

Мюриэл — или Кислое Сусало номер два, как я ее мысленно окрестила — заявилась ближе к вечеру, после дойки. Ей вменялось в обязанность поддерживать чистоту в кухне, а позже помогать мне обслуживать гостей за столом. Она пришла вся расфуфыренная, без чепца и с ленточками в волосах, но вы с таким же успехом могли бы понатыкать примул в коровью лепешку. Покуда миссус находилась в пределах видимости, она усиленно изображала усердие: сновала взад-вперед по кухне, картинно запыхаясь, и протирала тряпицей все подряд. Но едва миссус выходила за дверь, К. Сусало тотчас прекращала всякую суетню. Бьюсь об заклад, ленивицы вроде нее и пукать не станут стоя, непременно прилягут. Она ни словом со мной не обмолвилась, лишь раз подошла ко мне сзади и приблизила рот к моему уху. Я подумала, сейчас Мюриэл шепнет мне какой-нибудь секрет, но она всего лишь сказала: «А талия-то у меня вдвое ужее твоей» — и отскочила прочь, глупо хихикая. Уж как мне стало приятно, просто слов нет, вдобавок это была неправда.

Верно, миссус в последний момент не на шутку разнервничалась: она вдруг решила, что прямо за столом гостям следует раздать один только куриный суп. Остальные блюда, во избежание неприятных казусов, нам надлежало разложить по тарелкам в кухне.

Ровно в половине восьмого миссус поставила Гектора к кухонному столу с наказом мыть посуду не покладая рук. К. Сусало и я нарядились в чистые фартуки, приготовившись к нашему первому выходу в столовую залу. Однако мы никак не могли договориться, кому держать супницу, а кому разливать суп по тарелкам. Обе хотели разливать, каковая работа казалась приятнее не в последнюю очередь и потому, что супница была чертовски горячей. У нас завязалась натуральная борьба за ополовник, который мы не погнули до полной неузнаваемости лишь благодаря своевременному вмешательству миссус. Она решила спор в мою пользу, а затем вернулась к гостям. Через минуту мы с Мюриэл последовали за ней, и никогда еще в столовую залу «Замка Хайверс» не входила столь неуклюжая и раздраженная парочка.

В кои-то веки во всех настенных канделябрах и подсвечниках на столе горели свечи, и в комнате царили свет и оживление, как на вечерней Аргайл-стрит. При мне еще ни разу в доме не собиралось столько гостей. За столом велось сразу несколько светских бесед. В одном конце стола сидела миссус, рядом с белобрысым молодым человеком в очочках, в котором я с уверенностью предположила мистера Флеминга. Госпожа Ранкин (опознанная мной, поскольку она была единственной другой женщиной здесь) размещалась в дальнем конце стола, справа от господина Джеймса. Ее, согласно распоряжению миссус, надлежало обслужить первой, и я подтолкнула К. Сусало ополовником в нужном направлении и легонько подгоняла, пока мы шли вокруг стола. Боясь расплескать суп, она ступала осторожными крохотными шажками, и мы двигались с черепашьей скоростью. Я ничего не имела против, ведь так я получала возможность между прочим прислушиваться к разговорам присутствующих.

— Едва ли это может заинтересовать вас, — бормочет мистер Флеминг в ответ на какую-то просьбу миссус.

— Напротив, — отвечает она. — Мне безумно интересно.

— Хорошо, — говорит он. — Я это сделаю позже вечером. Многодневный труд завершен. И я остановлюсь только когда у меня устанет рука или когда догорит свеча, смотря что произойдет первым.

Миссус делала вид, будто жадно ловит каждое слово собеседника, но я точно знала, что она краешком глаза с легкой тревогой наблюдает за нашим продвижением вперед (вернее топтанием на месте). Она завела руку за спину и помахала ладонью, но не разгоняя испорченный воздух, а приказывая нам пошевеливаться. Я ткнула Мюриэл ополовником посильнее, и миссус снова обратилась к мистеру Флемингу.

— Вы предпочитаете чернила какого-нибудь определенного цвета?

— О нет, я пользуюсь любыми, какие подвернутся под руку. Я не суеверен, а чернила стоят недешево. Но как насчет вас самой, миссис Рейд? Насколько я понял, вы пишете поэму.

— О боже, нет, — отвечает миссус. — Я ничего не пишу. Но прошу вас, — и она кладет ладонь ему на запястье, — называйте меня Арабеллой.

Теперь мы проходили позади преподобного Гренна, зажатого между госпожой Ранкин и Флемингом, то есть посаженного предельно далеко и от миссус, и от господина Джеймса (разумеется, скорее по случайности, нежели по расчету). Госпожа Ранкин — костлявая дама с череповидной головой и физиономией, от каких лошади шарахаются, — широко улыбалась преподобному, показывая все свои выступающие вперед зубы.

— Позвольте спросить, миссис Ранкин, — говорит Гренн, — знаете ли вы Королевский особняк? Королевский особняк в Глазго?

— Не думаю, преподобный, — отвечает она тоненьким голоском с придыханием, который совершенно не вяжется с ее старообразной наружностью. — А что, его стоит увидеть?

— Ахх-хах, — говорит Старый Хрен. — Нет, сам по себе он не такая уж достопримечательность. Просто в следующем году я читаю там лекцию, а я еще ни разу не бывал в здании. Полагаю, выступать там весьма почетно. Многие выдающиеся ораторы удостаивали своим присутствием сцену, с которой мне предстоит произнести свою скромную речь.

Миссис Ранкин едва не лишилась чувств от восторга. Она взвизгнула и часто задышала.

— Силы небесные! Какой же вы умный!

Когда К. Сусало достигла конца стола, я ткнула ее ополовником, веля остановиться, и потом маленько подтолкнула вперед, заставляя встать поудобнее для меня, и хорошо мы находились в обществе — уж так она на меня зыркнула, даже не представляю, что бы она сказала или сделала в противном случае. Но мне до нее было дела, как до плесневелой корки сыра, то бишь ровным счетом никакого. Не обращая на Мюриэл внимания, я сняла с супницы крышку и положила на буфет, как меня научила миссус (а не на ковер, как я по глупости делала раньше). Потом я принялась разливать суп.

С противоположной стороны стола располагались три джентльмена. Я предположила, что любезного вида мужчина с аккуратными рыжевато-каштановыми усиками, сидящий справа от миссус, и есть почетный гость мистер Дункан Гренн. Он разговаривал с Макгрегор-Робертсоном, а господин Джеймс поддерживал беседу с Ранкином, тучным малым с одутловатым от пьянства лицом, в парике и шейном платке. Сей господин плоховато владел своими жирными губами, которые при разговоре яростно хлюпали и шлепали, разбрызгивая слюну, ей-богу из него получился бы отличный полировщик мебели.

— И заметьте, я ни на минуту не пожалел об этом, — вещал он. — На самом деле я собираюсь проделать то же самое со всеми своими остальными землями.

— Понимаю, — мягко промолвил господин Джеймс. Он откинулся далеко на спинку кресла, словно желая остаться в стороне от обсуждения данной темы, а возможно, просто стараясь уберечься от слюнных брызг.

— Ну да, — продолжал Ранкин. — По весне мы возобновим разведывательные работы. Еще я подумываю построить кирпично-черепичную мануфактуру в Таппетхилле. А один малый хочет открыть химическую мастерскую в Моссберне, коли я позволю. Но настоящие деньги приносят только рудники. Фермерство — вчерашний день, поверьте мне.

Заключительное заявление оказалось адресовано всем присутствующим, ибо по ходу речи Ранкин повысил голос настолько, что заглушил все прочие разговоры, и теперь все головы одна за другой повернулись к нему. Даже миссус и Флеминг отвлеклись от своей милой воркотни и уставились на него, миссус с блаженной улыбкой на лице, чтоб ей пусто было.

Удостоверившись, что взоры всех присутствующих прикованы к нему, Ранкин опять перевел свое внимание на господина Джеймса.

— Ответьте-ка мне на один вопрос. По-вашему, какой из рудников приносит мне наибольший доход?

Господин Джеймс изъявил (очень сухо) сожаление, что никогда не видел необходимости набираться знаний в вопросах угледобычи — хо-хо, вот такой он лентяй. Легким наклоном головы поблагодарив все собрание за вежливый смех, вызванный последними словами, он после непродолжительной паузы подтвердил, что — увы и ах! — он понятия не имеет, какой из рудников приносит наибольший доход.

— Ну так я вам скажу, — говорит мистер Ранкин. — Наибольший доход приносит рудник, расположенный у самой границы ваших владений. А вы знаете, что это значит?

Господин Джеймс признал, что не располагает такой информацией, но выразил уверенность, что мистер Ранкин просветит его на сей счет.

— Это значит, что вам может привалить настоящая удача, — объявил Ранкин. — Ежели вы послушаетесь моего совета и бросите фермерство, а взамен начнете копать рудники или отдадите землю в аренду людям, которые сделают это за вас.

Дункан Гренн, член парламента, разглядывал свой бокал на свет с таким видом, будто он совсем не прислушивается к разговору. Однако он производил впечатление ухватистого малого, который своего не упустит. Господин Джеймс стрельнул на него глазами, потом кивнул Ранкину и устало вздохнул.

— Я вас понял, Мунго. И все-таки я стремлюсь к успеху на другом поприще.

Ранкин насмешливо фыркнул.

— Политика? Ой, да она вам быстро надоест.

Господин Джеймс усмехнулся.

— Ну, время покаже…

— Тьфу-ты ну-ты! Да о чем тут говорить? Ежели вы не займетесь добычей угля, Джеймс, вы упустите блестящую возможность. Ну что вы имеете сейчас? Несколько арендаторов, несколько коров, немного земли. Чистая ерунда, вот что такое ваше фермерство, и вы попросту слепы как крот, коли не разумеете этого.

Господин Джеймс заметно раздражился, но с ответом не нашелся. Он глубоко вздохнул, но еще не успел открыть рот, как миссус обратилась к Ранкину сердечнейшим тоном.

— Дорогой Мунго! Надо полагать, когда все фермы в округе будут превращены в шахты, сообразно вашему желанию, вы заставите нас есть уголь и железную руду вместо хлеба и мяса.

Флеминг прыснул с такой силой, что задул стоявшую перед ним свечу. Господин Джеймс остался доволен остроумным ответом (пускай не своим, а жены), он захихикал следом за остальными и победно окинул взором гостей. «Великолепно сказано!» — воскликнул преподобный Г., а госпожа Ранкин восторженно взвизгнула. Все согласно закивали, заговорили разом: да-да, она дело говорит, здесь вы правы, в самую точку — и все в таком духе.

Миссус премило улыбнулась Ранкину, давая понять, что она его просто поддразнила. Я заметила, что Дункан Гренн, ЧП, посмотрел на нее долгим восхищенным взглядом, такой весь масленый, что не намок бы в воде.

К этому времени мы с Мюриэл уже обошли весь стол и налили супа во все тарелки. Поскольку в услугах К. Сусала больше не было необходимости, я потихоньку вытеснила ее из комнаты, подталкивая локтем, и затворила за ней дверь. Потом взяла с буфета бутылку кларета и двинулась вокруг стола, наполняя крохотные рюмки. Согласно полученным указаниям, сперва я обслужила госпожу Ранкин, но запамятовала, что следующей надобно обслужить миссус, и спохватилась только когда уже налила вина господину Джеймсу. Однако, похоже никто не заметил моей оплошности, и я пошла дальше вокруг стола, по часовой стрелке.

Но Ранкин не собирался выпускать из клыков любимую кость, раз уж до нее дорвался. Он громко спросил, ну вот сколько, по мнению хозяина дома, он заработал, превратив свои угодья в угольные рудники. Господин Джеймс самым любезным тоном ответил, что понятия не имеет. А когда Ранкин попросил просто высказать предположение, он попытался переменить тему. Но Ранкин перебил его и назвал две суммы, одну крупную, другую астрономическую, а потом предложил господину Джеймсу угадать, какая из них ближе к сумме дохода от угольных рудников.

Представлялось маловероятным, что Ранкин станет похваляться меньшей суммой, хоть и весьма значительной. Господин Джеймс явно сознавал, что проиграл. Под взглядами всех присутствующих он с крайней неохотой назвал большую сумму. Ранкин оглушительно расхохотался и ударил обоими жирными кулаками по столу с такой силой, что зазвенели столовые приборы.

— Неплохо для мальца с Линлитгоу, а? — спросил он у всего собрания и потыкал пальцем себя в грудь на случай, если у кого-нибудь возникнут сомнения относительно личности «мальца». — Ну? Каково, а?

Все поступили, как того требовала ситуация: заулыбались, засмеялись и принесли свои поздравления. То есть все, кроме двух человек: Дункана Гренна, ЧП, спокойно наблюдавшего за происходящим со своего места, и господина Джеймса, который чувствовал себя страшно неловко, понимая что попал впросак. Он окинул удрученным взглядом все собрание, но никто не встретился с ним глазами, помимо миссус. Она без малейшего колебания тотчас же обратилась к госпоже Ранкин через весь стол без тени раздражения в голосе:

— Верно, вы ужасно гордитесь вашим Мунго? Ведь он добился поистине замечательных финансовых успехов. — И уже в следующий миг она поворотилась к Флемингу. — Вы должны написать о нем стихи, Дейви. Хвалебную оду.

Флеминг поднял глаза от своей тарелки, слегка ошарашенный. Подозреваю, сочинение од во славу мистера Ранкина не входило в его честолюбивые планы. Но миссус уже отвернулась прочь и устремила взор на мистера Гренна, ЧП.

— Знаете ли вы, сэр, что наш мистер Флеминг приобретает известность в литературных кругах? Его стихи поистине очаровательны. Наш собственный Робби Бернс.

— Ох, бога ради! Вы слишком добры, нет-нет! — запротестовал Флеминг.

Но никто не обратил на него ни малейшего внимания, в конце концов он был всего лишь фермером-арендатором. Миссус по-прежнему смотрела на Дункана Гренна, так и пожиравшего ее взглядом.

— Насколько я понимаю, вы любите поэзию, сэр? — спросила она.

— Да, верно, — ответствовал он. — Но надо признать, моя настоящая страсть — песни. Прекрасные слова — это замечательно, однако мне больше нравится, когда они звучат в сопровождении мелодии, услаждая сердце.

Дункан Гренн, ЧП, говорил медленным, размеренным голосом человека, привыкшего к всеобщему вниманию, и хотя ничего шибко умного он не изрек, присутствующие выразили такое восхищение, будто услышали глубочайшую Философскую Мысль: все дружно закивали, согласно захмыкали, а иные даже захихикали, хотя в его словах не было ничего смешного. В разговор вступил доктор Макгрегор.

— Вы предпочитаете Гайдна, сэр? Или Моцарта? Или Бойса?

Дункан Гренн пощипал бакенбарды.

— На самом деле мне по душе музыка попроще. Незатейливые песенки, народные баллады.

— Ах-хах! — говорит его брат-священник, подмигивая всем сразу и никому в отдельности. — Дорогой Дункан буквально помешан на простонародных мелодийках, чем проще тем лучше, на безыскусных куплетах, какие распевают голодранцы на улицах Глазго. Даже не представляю, чего он в них находит.

В этот момент я собиралась налить кларету миссус и уже протянула руку, чтобы пододвинуть рюмку поближе, а она вдруг схватила меня за запястье и говорит Гренну:

— В таком случае у нас здесь есть одна особа, которая может заинтересовать вас.

Миссус держала мою руку крепко, не вырваться. Меня охватила паника: а ну как она сейчас брякнет про меня что-нибудь такое, что мне совсем не понравится.

— Прошу вас, мэм… — пробормотала я (ей еще повезло, что я не треснула ее бутылкой по голове), но она меня не слушала, а продолжала говорить, обращаясь к Гренну.

— Наша служанка Бесси сочиняет в уме песенки и постоянно напевает за работой. Я не очень разбираюсь в музыке, но возможно вам, сэр, они покажутся любопытными. У нее прелестный голос. — Она повернулась ко мне и улыбнулась самой своей неотразимой улыбкой. — Бесси, милая, окажи честь мистеру Гренну и всем нам — спой одну из своих чудесных песенок.

Она обернулась к гостям, словно призывая поддержать ее. Теперь все смотрели на меня, у всех тарелки уже опустели, и лица блестели в свете свечей.

— Ах-хах, и правда, Бесси! — горячо восклицает Старый Хрен. Как будто он знает и любит все мои песни, хотя ведь не слышал ни одной-единственной!

Заметив мои колебания, миссус стиснула мне руку покрепче.

— Ну пожалуйста, спой, Бесси, — ласково попросила она. — Мистер Флеминг — известный собиратель песен. Может, он и твои запишет? Уверена, его интересуют именно такие песни. Мы должны услышать хотя бы одну. Хотя бы один куплет с припевом.

— Ну же, Бесси! — крикнул со своего места раскрасневшийся господин Джеймс. — Спой нам!

Он начал аплодировать, призывая всех последовать своему примеру, и вскоре все хлопали в ладоши и пялились на меня. А ведь я еще даже не спела! Иной раз, конечно, очень приятно, когда вас просят спеть. Но никому не нравится, когда с ним обращаются как с дрессированной мартышкой. Ясное дело, миссус на меня наплевать с высоченной горы. Она просто хочет произвести впечатление на почетного гостя. Уж как умильно она улыбается, подбадривая меня. А потом, несомненно, подробно опишет в своей треклятой книге, как «объект исследования» реагировал на просьбу спеть. Ну ладно, сейчас я ей устрою представленьице, ох и устрою.

Я поставила бутылку и отступила от стола на несколько шагов. Потом повернулась лицом к публике.

— Песня называется «Ветер на Барак-стрит», — объявила я и запела. Название звучало романтично, но в действительности это была весьма непристойная песенка про человека, который страдает газами и постоянно пукает в самых неподходящих местах.

(И еще несколько куплетов в таком же духе, где пирожник испортил свадьбу, пропукал дыру в штанах и так далее.)

Услышав название песни, миссус вся так и просияла, но к концу первого куплета ее улыбка поугасла, а когда пошел припев, им с мужем заметно приплохело и они стали испуганно поглядывать в сторону своего важного гостя. Поначалу никто не издавал ни звука Потом, к концу первого припева, мистер Дункан Гренн, ЧП, принялся хихикать, и хихиканье постепенно переросло в раскатистый смех. Увидав что гость от души веселится, миссус и господин Джеймс тоже начали смеяться, собственно говоря господин Джеймс досмеялся чуть не до истерики. Все остальные гости последовали примеру и присоединились к веселью. Кроме преподобного Гренна, сидевшего с самым недоуменным видом, по которому я поняла, что пресвитериане не пукают. Когда я закончила, его брат Дункан захлопал так, будто у него ладони горели. Он поаплодировал мне, потом поаплодировал миссус — за что он аплодировал ей, я не вполне понимаю, наверно за то, что у нее хватило ума нанять такую замечательную служанку.

Я сделала всем общий реверанс и посмотрела на миссус.

— Спеть вам еще, мэм?

Миссус звонко рассмеялась и обмахнулась салфеткой, она и впрямь выглядела разгоряченной.

— Презабавная песенка, Бесси. Но пожалуй, для одного вечера довольно. Кроме того, мы должны подать нашим гостям следующие блюда. — Она повернулась к Флемингу. — Ну как, Дейви, вам понравилось? Желаете пополнить свою коллекцию песнями Бесси?

Флеминг, только что отглотнувший из рюмки кларета, поперхнулся.

— Да, конечно, — сказал он, прокашлявшись. — Я стараюсь записывать все песни, каких не слышат прежде. Насчет вашей служанки вы мне очень умно присоветовали.

Миссус кивнула.

— Значит, решено. Я пришлю Бесси к вам, и вы запишете сколько душе угодно. — Затем она повернулась и убежденным тоном обратилась к мистеру Гренну, ЧП: — Мы с Джеймсом страстно ратуем за сохранение народных сказок, песен и прочего, — (Врунья!) — Мы должны двигаться вперед, разумеется, но мы не должны забывать свое прошлое… — тут она кивнула на мистера Ранкина, — в нашем нетерпеливом стремлении к будущему.

Мистер Дункан Гренн улыбнулся и уставился на нее так, словно хотел съесть (ну или хотя бы откусить кусочек).

— Полностью с вами согласен, Арабелла, — сказал он и поднял бокал. — За нашу мудрую и многоуважаемую хозяйку. И конечно, за ее мужа.

Гости с разной степенью воодушевления выпили за миссус и господина Джеймса. Наибольший пыл проявили Макгрегор-Робертсон и Флеминг, они высоко подняли бокалы и повторили: «За нашу хозяйку!» Преподобный Гренн лучезарно улыбнулся, но пить не стал. Ранкин же проворно поднес вино к губам, всем своим видом словно говоря «к черту ваш тост», а госпожа Ранкин с приклеенной улыбкой подняла бокал, но тоже не стала пить и ни словечка не проронила, оно и понятно, ведь миссус заткнула ее за пояс во всех отношениях.

Пока они ели, я стянула бутылку с остатками кларета и в течение вечера дососала в кладовой, поэтому ко времени, когда гости разъехались и мы прибрались в кухне, я находилась в состоянии приятного возбуждения. На меня напала охота выпить чего-нибудь настоящего, и я решила отправиться в деревню и обследовать один из местных кабаков. Когда Гектор с К. Сусалом ушли, а хозяева отправились на боковую, я потихоньку выскользнула из дома.

Кратчайший путь до Соплинга лежал через поля, но я боялась сбиться с дороги в темноте и из предосторожности пошла длинным путем, по проселку и большаку. К счастью для меня, в небе стоял полумесяц и облаков было мало, иначе я не видела бы собственных ног. Протопав по большаку около мили, я разглядела впереди окраинные дома Соплинга, черные силуэты на фоне ночного неба. Деревня казалась вымершей, из-за позднего часа, ясное дело. Я направилась прямо в таверну «Гашет», один из первых домов по левую руку. Дверь на веранду была закрыта, но изнутри доносился приглушенный смех. На пороге я заколебалась. Я уже давно не заходила в подобные заведения и по-прежнему оставалась чужой в здешних краях. Вдобавок мне вдруг пришло в голову, что миссус не одобрила бы мой поход в пивную, совершенно не одобрила бы.

Но о чем это я? Какого черта я все время боюсь не угодить ей. Я встряхнулась: ох, бога ради, возьми себя в руки. Распахнув дверь, я переступила порог и оказалась на длинной веранде, предназначенной для торговли навынос. Окошко в стене было затворено, но из-за него раздался очередной взрыв смеха. Я постучала, и смех тотчас прекратился. Последовало короткое молчание, потом послышался возбужденный шепот и шум отодвигаемых стульев. Потом снова шепот, какой-то непонятный шорох — и тишина. А еще через несколько секунд окошко открылось, и оттуда выглянула темноволосая женщина с мышиным личиком — вероятно Дженет Мюррей, владелица заведения, миссус как-то упоминала о ней при мне.

— Да? — говорит она. — Чем могу служить?

На первый взгляд казалось, что она там одна, но ряд признаков красноречиво свидетельствовал об обратном. В маленьком зале позади нее горели несколько свечей, и вокруг стола стояли несколько отодвинутых табуретов, явно только что покинутых некими особами. В воздухе висел табачный дым. На столе, испещренном мокрыми кругами от разновеликих пивных кружек, валялись рассыпанные стопки игральных карт. Но нигде не было видно ни души.

Дженет вглядывалась в темноту за мной.

— Что вам угодно? — Она говорила в нос.

— Кружку пива. Знаю, уже поздно, но я выпью здесь, на веранде. — И я положила монетку на подокошничек.

Женщина взяла ее, внимательно рассмотрела и сунула в карман, после чего принесла мне кружку пива. Она пронаблюдала, как я отхлебываю первый глоток, а потом подалась вперед и негромко сказала:

— Вы уж не обессудьте, но у меня там пара-тройка друзей. — Она ткнула большим пальцем в угол комнаты, отгороженный занавеской. — Мы празднуем одну добрую новость. Все за мой счет, знамо дело! Никто ни монетки из кармана не выложил. Вы не против, ежели они продолжат? — И она махнула ладонью в сторону пустого стола.

— Да заради бога, — говорю.

Дженет выпрямилась и тихо свистнула. Незримая рука отодвинула занавеску, и из-за нее гуськом вышли несколько нечестивцев с кружками и стаканами в руках, среди них Сэмми Сумма. Похоже, они были рады покинуть тесное укрытие, все с наслаждением встряхивались и потягивались, появляясь из-за занавески. Один за другим они занимали свои места, мельком взглядывая на меня и приветственно кивая. Сэмми Сумма сел в углу стола и принялся считать точки на доминошных костяшках. Последним вышел Бисквит Кротки. При виде меня он с отвращением фыркнул: девица в пивном кабаке, вы только посмотрите на ее огромные титьки, стыд и позор — и все такое прочее. Ханжа! И он нарочно сел спиной ко мне. Задымили трубки, карточная игра возобновилась.

— Ага, — говорит Дженет. — Они не платили за выпивку, ни полпенни, но со стороны-то, небось, можно подумать иное, а?

Я прекрасно понимала, к чему она клонит. Было уже заполночь, самое начало субботы, а значит продавать спиртное нельзя. Но мне до всего этого было дела, как до свинячьего хрена.

— А вы, голубушка? — спрашивает она. — Куда вы держите путь нынче ночью?

— Да никуда, — говорю. — Я просто работаю тут поблизости и вышла промочить горло.

— Ах вот как. — Дженет с интересом оглядела меня с головы до ног. — И где ж вы работаете? Что-то я вас допреж не примечала.

— В «Замке Хайверс». Служанкой на все руки.

Мама родная, она так на меня уставилась, будто я сообщила, что истопничаю у самого дьявола.

— В «Замке Хайверс»? — говорит. — Ага, ясно. Пришли на замену.

— На что?

— На замену. Вы ведь заступили на место девушки, работавшей там до вас?

Я отдала Дженет пустую кружку и еще одну монетку. Пиво не шло ни в какое сравнение с крепким пойлом, что мы обычно пили в Глазго, но было вполне сносным. Она налила мне еще и теперь разглядывала меня с таким любопытством, будто видела перед собой редчайший образчик человеческой породы. На стене висела табличка с надписью «имеются свободные номера», а прямо под ней другая — «мест нет». Я не могла уразуметь, есть здесь все-таки свободные номера или нет.

— Мораг — прежняя тамошняя служанка — частенько сюда захаживала, чуть не каженную ночь. Ох и смеялись мы с ней, животики надрывали. — Дженет взяла свою кружку и подняла, словно чокаясь со мной, а потом говорит: — Я не то чтоб охотница до сплетен, но нельзя ль полюбопытничать, как миссус Рейд обращается с вами?

— Хорошо обращается.

— Она не запирает вас в чулане и не морит голодом по целым дням?

— Нет.

На лице Дженет отразилось сомнение.

— И жалованье вам исправно плотят?

На самом деле я еще не получила всех причитавшихся мне денег. Миссус время от времени выдавала мне мелкие суммы, но полный заработок пока не выплатила. Однако это никого, кроме меня, не касалось, а потому я ответила:

— Да, исправно.

— Ну, вам повезло, — говорит Дженет. — Джеймс Рейд, он ведь за пенни удавится. Чтоб одна девчушка тянула всю работу по хозяйству — слыханое ли дело? Служанка на все руки, подумать только! В таком-то огроменном домине? Это ж ни в какие ворота. По-хорошему там надо бы держать домоправительницу и двух служанок самое малое да еще горничную для вашей госпожи. Но нет! Он на такое не пойдет, слишком скареден. Знаете, что я вам скажу?

— Нет, — говорю, — не знаю.

Дженет поплотнее закуталась в шаль.

— А вот что. Вашему Джеймсу Рейду жалко денег на прислугу, а ведь под кроватью у него стоят девять ночных горшков, доверху наполненные чистые золотом.

Я вытаращилась на нее и сказала, что под кроватью у хозяина всего один горшок, который я выношу каждый день, и что она может быть уверена, никаким золотом там и не пахнет.

Дженет округлила глаза.

— Девять горшков, — убежденно повторила она. — До самого верху. Как вам пиво?

— Пивом я вполне довольна, — говорю. — Но вот от мураша не в восторге.

Поименованное существо тонуло в моей кружке, медленно опускалось ко дну, отчаянно дрыгая крохотными ручками и ножками. Дженет посмотрела на него и говорит.

— Верно он был в кружке. Не в пиве.

Уж как мне полегчало, слов нет. Я выплеснула остатки пива и отдала пустую кружку.

— Спасибо, — говорю. — Мне пора идти.

Она вдруг посмотрела на меня жалостно-прежалостно.

— Ах, ты ж еще совсем ребенок. Просто подумать страшно, что тебе придется воротиться в этот ужасный дом. Знаешь, там ведь служанки помирали.

Вообще-то я не намеревалась выслушивать всякие сплетни, однако последние слова заставили меня остановиться.

— Служанки? — спрашиваю. — Как вас понимать? Сколько служанок?

— Ну, подтвержденная смерть всего одна. Но многие сгинули без вести.

Я молча смотрела на нее.

— Ага, — говорит она. — Сегодня они здесь, а назавтра — глядь, их и след простыл.

Я рассмеялась.

— Да просто они решали, что тяжелая работа не по ним, и сбегали ночью. Разве нет?

Дженет взглянула на Сэмми Сумму, словно собираясь проконсультироваться с ним по данному вопросу, но он облизывал доминошную костяшку и не производил впечатления человека, сведущего хоть в одном предмете. Остальные мужчины (включая Бисквита Кротки) пили, курили, играли в карты и к бабьей болтовне не имели ни малейшего интереса. Дженет снова повернулась ко мне.

— А что миссус Рейд говорит про Нору, помершую служанку?

— Да ничего не говорит, — вполне честно ответила я (правда, не взяв в расчет многословные пассажи, написанные госпожой про Нору в «Наблюдениях»).

Дженет выразительно округлила глаза и значительно покивала, словно получив бесспорное подтверждение каким-то своим соображениям.

— Она не хочет про нее говорить, верно? Нора была пьяная и упала на рельсы прямо перед поездом, таково полицейское заключение. Только знаешь, что я тебе скажу?

— Не знаю.

— Могу побиться об заклад, что Нора не упала на рельсы.

Я недоуменно уставилась на нее.

— Вы это о чем?

Дженет сложила руки на груди и поджала губы.

— Вот спроси у своей миссус Рейд, как померла Нора. И увидишь, что она тебе ответит.

— Ну и спрошу.

Тогда я оставила речи Дженет без внимания. Я была навеселе и сочла хозяйку гостиницы обычной кумушкой, с ее девятью горшками золота, всякой чушью про Нору с миссус да попытками вытянуть из меня какие-нибудь сведения. Потому я и держала пасть захлопнутой. На самом деле мне уже хотелось спать, и я пожелала доброй ночи и удалилась восвояси.

Лишь много позже, по тщательном размышлении, я переменила свое мнение о словах Дженет. А такое, как я упоминала раньше, со мной редко случается.

 

10

Меня осеняет мысль

Наутро после Важного Ужина господин Джеймс проснулся в наилучшем настроении и за своей овсянкой трещал языком без умолку, все трещал и трещал… Ужин оправдал все ожидания, поскольку перед уходом Дункан Гренн, ЧП, пригласил чету Рейд (с особой настойчивостью обращаясь к миссус) на свой следующий званый вечер в Эдинбурге. Видели бы вы господина Джеймса, уж с таким важным видом он расхаживал, ну чистая ворона на мусорной куче. Бог ты мой! Да не видать бы ему этого званого вечера как своего затылка, если бы не его восхитительная жена.

Весь день лило как из ведра. После полудня миссус мне позвонила, а когда я вошла в гостиную, она разулыбалась до ушей и принялась нахваливать меня за наканунешнее выступление. Милая, чудная Бесси, замечательная, просто изумительная — и все в таком духе. Я бесценное приобретение, настоящая находка, незауряднейшее создание и так далее и тому подобное.

И представляете? Уж так она меня ценила, так мной дорожила, что отослала меня из дома по такой собачьей погоде! Чтоб я под проливным дождем дотопала аж до самой фермы Трэшберн и попела мистеру Флемингу. Ясное дело, миссус хотелось при следующей встрече с мистером Дунканом Гренном похвастаться, как они с мужем «сохраняют народные песни» и прочее. Вот черт! Она использовала меня, чтобы произвести впечатление на своих паршивых знакомых. Поделом было бы ей, если б я ушла прочь и не вернулась. Возможно даже, при другой погоде я бы так и поступила.

Ферма «Трэшберн» располагалась в двадцати минутах хода к северу от «Замка Хайверс», за железнодорожным мостом. Миссус уже отправила туда Гектора с запиской, предупреждавшей мистера Флеминга о моем визите. Я шла резвым шагом, но все равно пока добралась промокла до нитки, и по спине у меня текло ручьями. На ферме «Трэшберн», скажу я вам, царило сущее запустение. Один воротный столб завалился набок, и все вокруг заросло бурьяном и травой. На участке стояли одноэтажный домик и сараюшка рядом. Несколько тощих кур бросились врассыпную, когда я шла через двор.

Флеминг сам открыл дверь на стук и без единого слова провел меня в гостиную. Там полыхал камин и горела лампа, рассеивая сумрак. Я огляделась вокруг. Все столы, комоды, кресла в комнате были сплошь завалены рукописями, смятыми бумажными листками и книгами, на полу тоже повсюду стояли высоченные стопки книг. Все листки были исписаны, большинство пестрели помарками. Флеминг выглядел как-то иначе, и я не сразу поняла, что на нем нет очков. Пока я снимала плащ и шаль, он расхаживал взад-вперед между книжными башнями, почесывая в затылке. Тогда я подумала, он что-то ищет, но сейчас мне кажется, он просто избегал моего взгляда от смущения.

Что же до меня, я незнакомых джентльменов не робела ни капельки.

— В жизни еще не встречала поэтов, — сказала я. — То есть вру, как-то я знавала одного коробейника с ужасными оспинами по всему лицу, и он показывал мне балладу, которую сам сочинил и записал на грязной мятой бумажке. Он считается за поэта?

Флеминг остановился и на секунду нахмурился. Верно, не пришел в восторг от моей болтовни про коробейников и грязные мятые бумажки.

— Я действительно собираю баллады коробейников, да. Но как вам наверняка известно, моя поэзия совсем в другом роде. Иной строй стиха, обусловленный размером, ритмом, рифмовкой, метрикой и — безусловно — содержанием.

— О, конечно, — сказала я, хотя понятия не имела, о чем он говорит.

— Никакой дешевой напыщенной сентиментальности, — продолжил Флеминг. — Ни в коем случае.

Невесть почему, я почувствовала себя задетой — но задетой самым деликатным образом.

Флеминг указал на бутылку, стоявшую на буфете.

— Не желаете ли бокал вина?

Рука у него дрожала, и я заметила, что бутылка наполовину пуста. Я задалась вопросом, не принял ли он перед моим приходом пару стаканчиков для смелости.

— Нет, благодарю вас, сэр, — говорю, хотя на самом деле мне страсть хотелось выпить, голова гудела после вчерашнего кларета с пивом.

Флеминг переложил кипу бумаг с кресла на стол и пригласил меня садиться.

Когда я села, он примостился рядышком в другое кресло и заговорил ласкательным голосом, словно с малым дитем.

— Итак, Бесси. Эти ваши песенки. Надо ли полагать, что они вашего собственного сочинения?

— Да, сэр.

— Превосходно. Просто замечательно. Значит, вы сами их придумываете, а не перенимаете от каких-нибудь людей вроде вашего знакомого коробейника?

— Да, сэр. Я знаю много разных песен, наслушалась в городе, ну там «Полжизни за корку хлеба», «Джесси из лощины» и всякие такие прочие, всем известные. Но я не смешиваю чужие песни с моими собственными.

— Очень хорошо, — говорит Флеминг. — Я чрезвычайно благодарен вашей милой госпоже, что она вас ко мне прислала. Миссис Рейд изумительная женщина. Чрезвычайно умная, по-моему, и добрая. И красивая, само собой разумеется.

Ну да, ну да, жалкий угодник, подумала я. У меня язык чесался сказать что-нибудь эдакое. Ну там «знали бы вы, какие гадости она пишет в своей книге» или еще что-нибудь в таком роде. Но я «нигугукала», как выразился бы мистер Леви.

Улыбнувшись мне, Флеминг встал, подбросил углей в камин, а потом поворотился к комнате. Он стоял, заложив руки за спину, на фоне каминного дыма с искрами с таким святым выражением лица — ни дать ни взять христомученик на костре. Меня стал разбирать смех. Чтобы отвлечься, я спросила:

— А как вы поступите с моими песнями, сэр?

Флеминг нахмурился.

— Пока не знаю, Бесси. Если они представляют ценность, необходимо записать их на бумаге. Тогда они всяко не пропадут. Я мог бы послать их на суд своему издателю — но увы, в данный момент он с величайшим нетерпением ждет очередных моих сочинений, и сперва я должен закончить поэму, которую пишу сейчас.

— А о чем ваша поэма, сэр? Если мне позволительно спросить.

— О чем? О самых разных вещах, Бесси. О самых разных вещах. На самой поверхности она про призраков, обитающих в Эдинбурге. По преданию, несколько веков назад, во время чумы, отцы города обнесли стеной ряд кварталов и оставили жителей и скот умирать там от страшной болезни. Позже они разрубили на части гниющие трупы и вывезли прочь на телегах. С тех пор люди видят и слышат странные вещи. Шаркающие звуки. Шорохи и скрипы. Отрубленные руки и ноги. Отъятые головы с ужасными очами. Призрачные дети с гнойными язвами на лицах. Жуткие привидения изуродованных животных.

— О господи…

Я-то думала, он пишет про цветочки-лепесточки. Или там про летний солнечный денек. Он же рассказывал такое, что мороз по коже, а за окнами уже смеркалось.

— По… по-вашему, такие призраки и впрямь существуют, сэр?

— Что? О нет-нет. Это все суеверия. Но конечно, у меня эта история имеет метафорический смысл. — Он взглянул на часы. — В любом случае, tempus fugit, пора приступать к делу.

Флеминг принял позу внимательного слушателя: подбоченился одной рукой, опустил голову и уставился в пол.

— Когда будете готовы — начинайте, пожалуйста Только я попросил бы не вчерашнюю вашу песню.

Я откашлялась, стараясь не думать про уродливых призраков и гнойные язвы.

— Эта песенка про то, как мы плыли в Шотландию на…

Не подымая головы, Флеминг вскинул ладонь.

— Пожалуйста, не надо долгих объяснений. Хорошая песня говорит сама за себя.

— О… правда ваша. А название вам угодно узнать, сэр?

— Хорошо. Как она называется?

— «Эйлса-Крейг», — говорю. — Песня называется «Эйлса-Крейг».

Я гордилась этой песней, потому что в ней описывался эпизод из моей собственной жизни, только малость переиначенный. Вот она:

Допев последнюю ноту, я сделала реверанс и стала ждать Флемингова отзыва. Он выразил одобрение, соединив ладони и постукав кончиками пальцев друг о друга, это немного походило на аплодисменты, только беззвучные.

— Недурственно, — промолвил он. — Конечно, я мог бы исправить там-сям строчку-другую. Но в целом неплохой образец в своем роде.

Я не поняла толком, комплимент это или нет, но решила принять за комплимент.

— Спасибо, сэр, — говорю. — Значит, вы запишете эту песню?

— Да — почему бы и нет? Сейчас, минуточку…

Флеминг повернулся к столу, порылся в груде бумаг и извлек из-под нее перо, чернильницу и напоследок очки, которые и нацепил на нос.

— Итак, — говорит, — начинай, Бесси.

Я спела в общей сложности четыре песни. Флеминг все записал и поставил какие-то значки над словами, а когда я спросила, что за закорючки такие, он сказал, что по ним понятна мелодия, во всяком случае для людей, умеющих читать значки. Для меня-то они были тарабарской грамотой, я и по сей день не отличу восьмушки от поросячьей задницы.

Когда настало время возвращаться домой, я понеслась по дороге в сапогах-скороходах, поскольку уже стемнело, а Флеминг нагнал на меня дикого страху своими рассказами про призраков. Ох и рада же я была снова оказаться в кухне «Замка Хайверс». Когда я почувствовала себя в безопасности, меня начало распирать от гордости, что вот настоящий поэт вознамерился послать мои песни издателю. Мне не терпелось посмотреть, какое лицо сделается у миссус, ведь я знала, как ей хочется опубликовать свои «Наблюдения». Но я решила покамест ничего не говорить, а подождать дальнейших событий, чтоб не выглядеть набитой дурой в случае, если Флеминг так ничего и не предпримет.

Что касаемо вчерашней болтовни Дженет, то я прекрасно знала, что никаких горшков с золотом в доме нет. Но я стала гадать, что же она хотела сказать своими намеками насчет Арабеллы и Норы. Судя по всему миссус буквально боготворила девушку. Но я понятия не имела, как Нора относилась к миссус. Может, она ее ненавидела. Мне пришло в голову, что я ведь почти ничего не знаю о своей СОПЕРНИЦЕ. Потом я вспомнила, что в «Наблюдениях» упоминалось о сундучке с Нориными вещами, убранном на чердак. Интересно, что же хранится в сундучке помимо одежды? Раз миссус заставила меня вести дневник, значит Нора наверняка тоже вела. Неизвестно, что она там писала про свою госпожу. Даже если девушка скрывала свои истинные чувства, возможно они читаются между строк. Мне страшно хотелось узнать побольше про нее, про эту чертову образцовую служанку.

Я не стала терять время даром. Той же ночью, когда миссус и господин Джеймс улеглись спать, я выскользнула из своей каморки и крадучись спустилась на этаж ниже. За маленькой дверью в другом конце коридора находилась деревянная лестница, ведущая на главный чердак. Я еще ни разу туда не поднималась, надобности не возникало, вдобавок я однажды глянула одним глазком в щелку чердачной двери и меня аж в дрожь бросило, такая там темнотища стояла, таким оттуда сквозняком тянуло.

Теперь же я открыла дверь и тихонько поднялась наверх. Пять ступенек, потом лестничный пролет с перилами — и громадное темное помещение, похожее на пещеру. Когда я туда вошла, в лицо мне ударил холодный воздух, сырой и затхлый, разъедающий легкие. Не сказать, чтобы я совсем не робела. Но я убеждала себя не трусить и довести дело до конца.

При экономии, соблюдавшейся в «Замке Хайверс», излишка ненужных вещей не возникало, и при свете высоко поднятой свечи я увидела, что на чердаке мало чего хранится. Пара-другая старых стульев в углу, несколько пустых чемоданов, сломанный каминный экран, музыкальная шкатулка с треснутой стеклянной крышкой. Потом я увидела что искала. Он стоял отдельно от остальных вещей, у стенки подле лестницы. Дорожный сундучок, обтянутый парусиной. Хотя все чемоданы здесь были не из дорогих, по сравнению с ними он выглядел совсем уже дешевым и убогим.

Я подняла крышку и заглянула внутрь. Пляшущие тени от свечного пламени мешали разглядеть все отчетливо. Первым делом моему взору явилась пара башмачков со шнурками, до блеска начищенных и почти не ношенных — по всему вероятию, лучшая Норина обувка. Я взяла один и приложила подошвой к своей подошве. Почти одинаковые, ну, может у нее нога была самую малость меньше моей. Рядом с башмачками лежала Библия и целая стопка религиозных брошюр. Бог мой, да кто бы сомневался, что она была благочестивейшей особой. Под Библией я обнаружила старомодную шкатулку для рукоделия с изображенной на крышке девочкой с обручем. Потом тряпичную куклу в чепчике и фартучке. Ну надо же, она в куклы игралась, такое огромное жирное дитятко! Потом железную заколку для волос с тремя нарисованными на ней синими цветочками навроде маргариток и флакончик духов (я опознала по запаху «Жимолость»). В глубине сундучка я нашла складной нож с роговым черенком, а на самом дне маленький узелок с нижним бельем и чулками — ношеными, штопаными, но чистыми. Под узелком лежал гребень с застрявшим промеж зубьев клоком волос. Волосы покойницы. Меня аж мороз подрал по коже.

Теперь, увидев брошюры и куклу, я хорошо представляла Нору, просто прекрасно. Маленькая Мисс Совершенство. Одна из тех особ, которые постоянно чувствуют себя на седьмом небе от счастья, что бы ни случилось. Если вы говорите ей: «А ну-ка поди выруби акр леса и перетащи бревна в Коутбридж на своем горбе», — она прыгает от радости. Если вы говорите: «Нора, у тебя тиф», — она весело заявляет, что просто мечтает поскорее отправиться к Господу на небеса. Если вы говорите: «Нора, тебе нужно отнять ногу, вдобавок ты больна проказой», — вы непременно получите от нее какой-нибудь чертовски жизнерадостный ответ.

Но ничего похожего на дневник в сундучке не оказалось. Я осталась в прежнем неведении насчет Нориного отношения к миссус.

Думаете, я спала той ночью? Черта с два. Я лежала и строила планы, как отомстить миссус за плохое обращение со мной. В подошвах ее башмачков могут внезапно образоваться дырки. Подол платья может ни с того ни с сего отпороться. Нижнее белье может вернуться в комод нестираным. В сахарнице может случайно оказаться соль. Мышь может заползти к ней под кровать и сдохнуть там. Разные мелочи, в которых меня нельзя обвинить. Но все, что я придумывала, казалось ничтожным и глупым.

А на следующее утро миссус сама подсказала мне способ мести, когда пришла ко мне в кухню. У нее был невыспавшийся вид.

— Бесси, дорогая, — сказала она. — Будь добра, смети паутину с потолка в холле. Тебе понадобится стремянка.

— Слушаюсь, мэм. Я займусь этим сразу после завтрака.

Я думала, миссус тотчас уйдет, но она принялась расхаживать по кухне, сложив руки на груди. Верно хотела отдать еще какое-нибудь распоряжение. Я ждала, но ничего не происходило. Она взяла мускатный орех, повертела в пальцах и положила обратно. А потом сказала, словно только что вспомнив:

— Да, кстати, нынче ночью я слышала какие-то… звуки… на чердаке. Скрипы и шорохи. Ты… ты случаем не поднималась туда? По какой-нибудь надобности?

— На чердак? — Я помотала головой. — Нет, мэм. Зачем бы мне ходить туда?

— Понятия не имею. Но я отчетливо слышала шум. — Она посмотрела на меня суровым пристальным взглядом. — Так это точно была не ты?

— Руку на сердце, мэм, — поклялась я.

А коли вы клянетесь такими словами, вы соврать никак не можете, иначе отправитесь в тачке прямиком в ад — если только, конечно, не скрестили пальцы за спиной, этот старый фокус каждый дурак знает.

Миссус нахмурилась.

— Хорошо. Поверю тебе на слово. Но разве сама ты ничего не слышала ночью?

— Нет мэм. Должно быть я спала. Как по-вашему, что это было, мэм? А грызущие звуки слышались? — Я широко раскрыла глаза. — Может, там крыса?

Она зябко поежилась.

— Нет, — говорит. — Не думаю. Потолок в моей комнате скрипел, словно кто-то… ходил наверху в грубых башмаках. И я уверена, что слышала глухое покашливание.

— Наверняка крыса, — сказала я. (Очевидно, я производила там гораздо больше шума, чем мне казалось!) — Хотите я схожу посмотрю, мэм, для вашего спокойствия?

Я шагнула к двери, но она резко вытянула вперед руку, останавливая меня.

— Нет! В этом нет необходимости. Я просто велю Гектору поставить на чердаке капкан.

— Как вам угодно, мэм.

Я снова принялась помешивать кашу, думая о скрипящем потолке. Мне вспомнился вчерашний рассказ Флеминга — про призрачных детей с гнойными язвами, привидения животных и все прочее.

— Вы же не думаете, мэм… впрочем не важно.

— Что?

По выражению лица миссус я сразу поняла, что эта мысль уже посетила ее.

— Ну… вы же не верите в злых духов, мэм?

— Разумеется, нет! — воскликнула она, но тотчас начала кусать губы и хмуриться, всем своим видом являя тревогу.

Она боится привидений, осознала я. И тут меня осенило, как с ней поквитаться. Задумала-то я обычную детскую шалость. Могла ли я предвидеть, к каким ужасным последствиям она приведет?

 

11

Дела необычные и удивительные

Из дневника Бесси

Понедельник 30 ноября

Последние три ночи госпоже мерещились непонятные звуки на чердаке надеюсь она из-за этого не очень тревожится. Всякий трезвомысленный человек скажет вам что призраков не существует хотя я слыхала пару другую историй от которых волосы в носу дыбом встают. Конечно иные заявят что у миссус есть все основания для тревоги ведь атмосфера в Замке Хайверс особая можно сказать жутковатая. Но это легко объясняется, просто дом наш стоит далеко на отшибе, небо здесь кажется низким и ветер свистит в ветвях деревьев ночь напролет. С другой стороны как насчет разных загадочных происшествий? Бога ради о чем ты говоришь? Сейчас поясню коли вам угодно, я говорю о случаях когда ты кладешь куда-нибудь вещь а через две минуты возвращаешься за ней глядь а она уже перенеслась на другое место словно бы сама собой. Такие чудеса в Замке Хайверс творятся ПОСТОЯННО честное слово. Впрочем обычно этому находится самое обыкновенное объяснение, часто выясняется что кто-то взял да переложил вещь пока ты отсутствовала. Или наоборот оказывается что ты просто запамятовала куда положила вещь. Было бы неправильно приходить к поспешному заключению что в доме водится злой или вредоносный дух досаждающий нам. Таково мое мнение.

Вторник 1 декабря

Я начинаю думать а не права ли миссус насчет звуков на чердаке поскольку прошлой ночью я и сама вроде что-то слышала. Когда я сделала запись в дневнике и улеглась спать мне вдруг послышался какой-то скрип и тихое шарканье на чердаке. Такое впечатление будто там кто-то ходил но скорее всего этому есть разумное объяснение, я так и сказала миссус. Несколько черепиц на крыше отвалилось и ветер задувал в дыру. Или просто крысы шебуршали. Никаких призрачных животных или отрубленных рук и ног. В любом случае нынче утром Гектор расставил там капканы, посмотрим кто в них попадется. Бьюсь об заклад что крыса или голубь. А может даже кот. Гектор страшно насмешил меня, когда спустился вниз и сказал со всей серьезностью «я очень люблю животных» а сам стоит смешком крысиного яда подмышкой и в шляпе, украшенной тремя беличьими хвостами.

Среда 2 декабря

Ничего необычного или удивительного.

Четверг 3 декабря

Сегодня днем Гектор проверил капканы на чердаке. Покамест все пустые. Но может это дело времени. А так ничего необычного или удивительного не происходило, думаю мы довели себя до нервической трясучки на пустом месте.

Воскресенье 6 декабря

Несколько дней прошло без происшествий а минувшей ночью около полуночи когда я уже лежала в постели с чердака опять донесся шум. Ну ладно, подумала я, сейчас пойду и выясню раз и навсегда в чем там дело. И вот я оделась и тихонько поднялась на чердак со свечой. Не скажу чтобы мне очень уж хотелось идти туда но я твердо вознамерилась выяснить что же приводит миссус в расстройство. Я быстро осмотрела все помещение но ничего подозрительного не обнаружит и уже собралась спуститься вниз как вдруг увидала что кто — то подымается по лесенке мне навстречу! Силы небесные у меня душа в пятки ушла! Слава богу это оказалась всего лишь миссус (она тоже услыхала шум и на сей раз храбро решилась обследовать чердак) но она нагнала на меня такого страху что я завизжала и уронила свечу. Не знаю кто из нас испугался больше я или миссус, рука у ней тряслась так сильно что свеча чуть не погасла. Миссус спросила что я тут делаю, я ответила что у слыхала шум и пошла обследовать чердак как и она. Я сказала что уже все тут осмотрела и ничего не обнаружила. Чтоб окончательно убедиться мы зажгли от ее свечи мою потухшую при падении и еще раз внимательно огляделись вокруг но ничего необычного не увидели а потом сравнили что слыхала она и что слыхала я. Миссус показалось будто с чердака доносятся шаги. Я сказала что мне показалось то же самое но вдобавок померещился чей-то плач или хныканье. При этих словах миссус схватила меня за плечо и спрашивает, А кто плакал? Я сказала что не знаю а она говорит, Не женщина ли? По раздумье я сказала что судя по голосу скорее женщина нежели мужчина. Дальше миссус пожелала узнать молодая ли женщина и я сказала да судя по голосу скорее молодая, нежели старая. Когда она это услыхала лицо у ней страдальчески скривилось я даже за нее испугалась. Глаза вытаращились того и гляди выскочат из орбит. Потом миссус спрашивает шепотом, А она ирландка? и я отвечаю что мне неведомо потому как она не разговаривала а только плакала но может статься и ирландка. Тут миссус схватилась за голову да с таким диким видом что я настояла на том чтобы мы с ней немедля спустились вниз и я уложила ее спать. По моему понятию миссус поступила очень смело поднявшись одна на чердак посередь ночи, будь я знатной дамой навроде нее у меня точно не хватило бы духу на такое, я бы забоялась найти там что-нибудь ужасное. Конечно господин Джеймс все проспал он всегда спит крепко хоть из пушек пали и только мы с миссус подвержены этим ночным страхам. Я сказала миссус чтобы вперед в таких случаях она просто накрывалась одеялом с головой и старалась заснуть а не разгуливала по сквознякам в ночной одеже, так она только простудится насмерть.

Вторник 8 декабря

Воскресной ночью мы с миссус без сна в глазу прислушивались не раздастся ли шум на чердаке но не услыхали ни звука. Я подумала может все и закончилось. Ан нет. Минувшей ночью случилось такое что опять вогнало меня в дрожь но я уверена происшедшему есть разумное объяснение только я покамест даже не представляю какое. Случилось же вот что, я ложилась спать последней и прошла по всем комнатам проверяя стоят ли на месте, каминные экраны и погашены ли лампы да свечи. Одна свеча на пристенном столике в гостиной все еще горела, ну я ее задула и вышла прочь. Немного погодя я возвращалась через холл уже направляясь к себе и вдруг заметила полоску дрожащего света под дверью гостиной. Странное дело, подумала я. А зашедши туда я к своему превеликому изумлению и немалой тревоге увидала что свеча на пристенном столике опять пылает вовсю!

В голову приходит одно-единственное объяснение, в первый раз я плохо загасила фитилек и пламя снова разгорелось и чем дольше я думаю сейчас тем сильнее уверяюсь что именно так оно и было.

Среда 9 декабря

Произошло еще одно загадочное событие. Сегодня днем по возвращении из церкви миссус вызвала меня в свою спальню и когда я вошла она стояла подле кровати. Я сразу увидала что лицо у ней белее мела и выражает тревогу. Заходила ли ты сюда в мое отсутствие? вопрошает она и я говорю, нет мэм с самого вашего ухода я мыла в кухне стены как вы велели. Тогда миссус посторонилась и показала мне пару светло — желтых перчаток выложенных на постели. Не ты ли положила сюда перчатки? Скажи мне всю правду Бесси я обещаю не гневаться, говорит она. Мне бы и хотелось сказать иное, но пришлось заявить положа руку на сердце что я не прикасалась к перчаткам. Мы стояли там таращась на них и миссус вся дрожала в ошеломлении словно вот-вот кинется прочь из комнаты или закричит криком. Через несколько секунд я совладала с собой подступила к кровати спокойно взяла перчатки и убрала на место в комод. Знаете что, говорю. Верно вы сами вынули их мэм а в последнюю минуту передумали надевать (в церковь-то она пошла в серых перчатках). Скорей всего так оно и было на самом деле. Но миссус в ответ лишь помотала головой а потом бросилась вон из комнаты и сбежала вниз. Спустившись следом я увидала что она вышла наружу и подметает двор (в выходном-то платье!) Прошел целый час пока я уговорила ее вернуться в дом, она была страшно подавлена и вся дрожала, мне пришлось усадить ее в кухне у камина чтоб согрелась. Миссус велела мне впредь докладывать обо всех необычных происшествиях сколь бы мелкими и несущественными они ни казались. Я обещалась так и делать, хотя мне думается у ней просто воображение разгулялось как и говорит господин Джеймс.

Воскресенье 13 декабря

Нынче утром приключилась престранная вещь. Сама я при этом не присутствовала поэтому рассказываю со слов миссус. Минувшей ночью ей не спалось, то ли ее опять беспокоил шум на чердаке то ли тревожные мысли одолевали. Так или иначе через несколько часов она оставила всякие попытки заснуть и около половины пятого встала, оделась и спустилась вниз. Разумеется все включая меня еще спали. Вообразите же удивление миссус, когда она вошла в гостиную и обнаружила что камин уже вычищен заправлен углем и вдобавок разожжен! В нем весело плясал огонь. (Словно кто-то приготовил комнату для нее! — так я сказала когда парой часов позже миссус поведала мне о случившемся.) Едва я сошла вниз миссус потащила меня в гостиную и указала на горящий камин. Есть ли у тебя разумное объяснение этому? спрашивает. Мне пришлось признать что нету. Я единственно предположила что может господин Джеймс развел огонь и подкинул углей прежде чем отправиться на боковую а угли невесть почему не выгорели за ночь. Но господин Джеймс по пробуждении заявил что не делал ничего такого. А когда мы с миссус испуганно переглянулись он замахал руками над головой и жутко завыл. А потом неспешно удалился посмеиваясь над глупыми женщинами. Господин Джеймс не верит во всякий вздор про призраков и у него нет времени на подобные пустяки, он по горло занят подготовкой к строительству фонтана в Соплинге. Всего несколько дней назад я бы сама отнеслась ко всему этому с недоверием но теперь начинаю сомневаться. Бедная миссус совсем не в себе я думаю она страшно перепугалась нынче утром при виде камина. Она мне за это спасибо не скажет но несмотря на все свидетельства об обратном я по-прежнему надеюсь найти разумное объяснение всем странностям.

Четверг 17 декабря

Последние несколько ночей прошли спокойно ни миссус ни я не слыхали никаких таинственных звуков. Однако при свете дня случилось еще несколько странных вещей. Первая вполне может объясняться моей забывчивостью. Клянусь богом я напрочь не помню чтобы во вторник утром я набирала воды в чайник и ставила на огонь, но когда я в какой-то момент повернулась к плите полный чайник уже стоял там попыхивая паром, ну словно кто-то знал мои обязанности и выполнял их за меня! Сперва я решила ничего не рассказывать миссус чтоб не волновать зазря, но по размышленьи положила все-таки рассказать, ведь она просила меня докладывать обо всем необычном. Я особо оговорила что спросонья вполне могла наполнить чайник и поставить на огонь сама того не заметив, так мы часто механически выполняем привычные действия. Но похоже она не удовольствовалась таким объяснением. Впрочем одно обстоятельство следует держать в уме. Как я и сказала миссус. Если все это вытворяет привидение значит мы имеем дело с очень услужливым и заботливым привидением, можно даже сказать в высшей степени практическим привидением (во всяком случае покамест). Такое впечатление будто оно предлагает свои услуги по хозяйству.

Еще одно странное происшествие. Нынче днем миссус вызвала меня в свою комнату, она сидела в кресле и когда я вошла указала рукой на пару туфель на полу. У миссус несколько пар туфель а в этих я опознала повседневные что она носит в доме. Продолжая указывать на них она смотрела на меня и не произносила ни слова. Туфли выглядели совершенно обыкновенно и я спросила почему она обращает на них мое внимание. Наконец миссус заговорит. Ты чистила их вчера или позавчера Бесси? спрашивает она. Подумай хорошенько, говорит. Я посмотрела на туфли. Они и впрямь были начищены до блеска, хоть смотрись в них как в зеркало. Мне страсть хотелось приписать себе такое мастерство в чистке обуви, но совесть не дозволила. Нет мэм, говорю. Ты не спеши с ответом, говорит миссус. Может ты почистила туфли а потом забыла. Нет мэм, повторяю. Если б я навела на них такой блеск я бы точно запомнила. На лице миссус отразилось непонятное удовлетворение странным образом смешанное со страхом. Потом она отпустила меня. Я немного тревожусь за нее. Когда я уходила на ее губах играла слабая улыбка но глаза блестели как в лихорадке. Надеюсь она хорошо высыпается.

Вторник 22 декабря

Несколько дней назад господин Джеймс задал нахлобучку миссус которая только и говорила что про свои туфли начищенные неведомо кем, можно подумать призраком. Он закричал что она болтает глупости и он не желает слышать ни слова больше на эту тему АНЕ ТО! С тех пор миссус не заводит при муже подобных речей.

Последние дни прошли тихо-мирно и я опять стала думать что жизнь в Замке Хайверс возвращается в обыденное русло но одно сегодняшнее происшествие заставило меня переменить свое мнение. Утро началось обычно, я занималась своей повседневной работой а миссус разбирала белье наверху. Через полчаса она спустилась в гостиную и села за шитье а около одиннадцати я принесла ей чаю. Ставя поднос на столик я заметила под бюро какой-то предмет. Гляньте мэм говорю. Там на полу что-то валяется. Я нагнулась и вытащила из-под бюро железную заколку с тремя нарисованными на ней синими цветочками навроде маргариток. Как это здесь оказалось? спрашиваю я и поворотилась к миссус. Я отродясь не видала чтоб человек враз сделался белее простыни. Что с вами, мэм? спрашиваю. Это ваша заколка? И я протянула находку мисус. Она со стоном отпрянула, зажмурилась и жалостно так просит, Убери это убери прочь с моих глаз! Но куда убрать? восклицаю я. Мне все равно, стенает миссус. Просто избавься от нее. Ну я живо выбежала из комнаты и схоронила заколку подальше чтобы миссус на глаза не попадалась. В толк не возьму с чего так расстраиваться из-за простой заколки но это не моего ума дело. Надо полагать у миссус есть на то свои причины, она ведь не из тех кто расстраивается по пустякам. Особой птицы на Рождество не предвиделось поскольку господин Джеймс не хочет лишних хлопот. Но к счастью на ферме лиса отгрызла гусю крыло, гуся пришлось убить и теперь он пойдет на праздничный стол, надеюсь и мне кусочек достанется.

Пятница 25 декабря

Наступило Рождество, праздник у нас прошел очень тихо, миссус сама на себя не походила. За ужином она почти не притронулась к гусю. Такое мясо негоже подавать холодным оно слишком жирное, но нам придется оставить его на следующий раз или отдать коту. Миссус приятно пахла жимолостными духами, верно муж подарил на Рождество. Завтра Святой Стефан, я надеюсь все будет хорошо.

Суббота 26 декабря

Миссус подарила мне на Рождество книгу про служанку которую похитил хозяин воспылавший к ней чувством. По моему понятию девица эта слабодушна, она непрерывно строчит всем подряд письма о своем затруднительном положении а какой в этом прок, ей следовало бы просто отдубасить мерзавца до черных синяков. Господин Джеймс сказал что вообще-то у них не принято дарить подарки просто так но что по раздумье он решил подарить мне носовой платок (льняной некрашеный). Слов нет как я благодарна хозяину за такую щедрость. Препользительный подарок! Ведь подтирка для морды нужна любому. Отныне всякий раз как сморкнусь я буду вспоминать господина Джеймса.

К моему удивлению я также получила подарок от Гектора мешочек пармских фиалок, оказывается он запомнил что я их ела при первой нашей встрече на Большой дороге и еще тогда понял что я до них сильно охоча. Это было очень мило и заботливо с его стороны и мне стало ужасно неловко что я ничего для него не приготовила. В последнее время Гектор вел себя лучше прежнего, он ведь совсем еще мальчишка чего с него взять.

Позже днем миссус вызвала меня в гостиную и спросила не завела ли я привычку душиться. Нет мэм, ответила я. Ведь я и вправду не пользуюсь духами, только мой натуральный запах! Миссус подошла и понюхала мою шею и запястье, но ничего не учуяла и в великом волнении принялась ходить по комнате водя носом. Ужели ты не слышишь запах? спрашивает она. Я принюхалась но ничего не почувствовала. Нет мэм, говорю. А какой запах вы слышите? Жимолостный, говорит она. Я посмотрела на нее и спрашиваю, Разве господин Джеймс не подарил вам жимолостные духи на Рождество? Нет, говорит. Он не дарил мне никаких духов. Странно, говорю. Ведь мне вчера показалось будто от вас пахнет жимолостными духами, и я еще обратила на это внимание. Потому как обычно вы душитесь розовыми. Да, говорит она, розовым, маслом. Я не пользуюсь жимолостными духами. А потом она странно так на меня посмотрела и говорит, Но я знаю кто такими пользовался.

Кто же, мэм? спросила я, но она лишь потрясла головой.

Если ты вдруг почуешь где-нибудь в доме жимолостный дух, сразу доложи мне, говорит миссус. И немедля отведи меня туда. А потом она вышла из комнаты принюхиваясь к воздуху что твой охотничий пес. Я записываю это для памяти чтоб не забыть сообщить миссус если я вдруг снова услышу запах жимолости.

Четверг 31 декабря

Минувшей ночью нас опять беспокоит загадочные звуки и наутро я решилась обратиться к миссус с предложением. А предложила я подняться на чердак в дневное время и хорошенько обследовать все помещение. Чтобы удостовериться что там ничего нет и успокоиться. Ночью в темноте вечно мерещатся всякие разные ужасы. Но как знать может днем мы найдем гнездо грызунов нарушающих наш покой ну или дыру через которую они туда проникают. Господин Джеймс только посмеялся бы над нашей затеей, он не желает больше слышать никакой чепухи про призраков, вот почему мы подождали пока он ушел до вечера и только потом взяли два фонаря чтоб освещать темные углы и поднялись наверх. Миссус начала с одного конца чердака я с другого и мы тщательнейше обыскали все помещение. Никто из нас не обнаружил ничего необычного. Хотя я нашла старый дорожный сундучок который стоило бы осмотреть но когда я указала на него миссус она сказала не трогать его. Через десять минут мы встретились посередине чердака под слуховым окошком и подтвердили друг другу что так ничего и не нашли.

Именно тогда я случайно глянула вверх и заметила что на грязном окошенном стекле начерчены какие-то слова. Посмотрите, говорю я миссус, кто-то написал на окне. Мы обе встали на цыпочки чтоб разглядеть получше. Что там написано? спрашивает миссус. Мне не разобрать, говорит. Я напрягла глаза и стала читать вслух. Так написано что-то такое что-то такое Миледи. Погодите минутку, ага теперь вижу, там написано Помогите Мне Миледи.

И тут миссус грянулась на пол в обмороке, ноги у ней подкосились и она упала точно цветок срезанный серпом. Я попыталась привести бедняжку в чувство и стала звать на помощь но никто моих криков не услыхал, и мне пришлось самой снести ее вниз и уложить в постель. Где она и остается посейчас.