Себастьяну было девять лет, когда он начал осознавать, что отличается от других людей. Большинство не могли услышать разговоров шепотом в дальних комнатах или читать названия книг на верхних полках в библиотеке ночью или издалека.

Иногда он думал: что, если большинство людей воспринимают мир чуть иначе, чем остальные? Что, если общность восприятия не более чем иллюзия? Однажды он видел человека, который считал, что рыжая собака такого же цвета, что и валок свежескошенной весенней зеленой травы, в которой она играла, и клятвенно уверял, что его серый сюртук на самом деле голубой. Мимолетное замечание старшей сестры Себастьяна, Аманды, впервые заставило Себастьяна осознать тот факт, что люди ночью не различают цветов, что для них темнота сводит мир к оттенкам серого, среди которых они движутся почти ощупью.

Способность видеть в темноте пришлась весьма кстати во время войны для выполнения специальных поручений. Пригодилась она ему и теперь, когда он крался по саду к террасе Сен-Сир-хаус на Гросвенор-сквер.

Алистер Сен-Сир, пятый граф Гендон, спал в массивной кровати с балдахином в стиле Тюдоров. Кровать эта некогда принадлежала прадеду первого графа. Он просыпался медленно. Сначала поджал губы, затем его веки затрепетали. Глаза открылись, закрылись. Открылись.

Он сел, хрипло ахнул, раскрыв рот и широко распахнув глаза в свете свечей, горевших на столике и каминной полке. Его взгляд остановился на Себастьяне, который стоял, опираясь на столбик кровати, скрестив руки на груди. Граф облегченно вздохнул.

— Себастьян. Слава богу. Я так надеялся, что ты придешь ко мне.

Себастьян выпрямился. В груди его бурлил гнев.

— Какого черта вы явились в суд и пытались убедить всех, что это вы ее убили?

Себастьян никогда прежде не видел такого выражения на лице Гендона. Это была странная смесь горя и тревоги, очень похожая на вину.

— Потому, что я был там той ночью.

Вторник, Сент-Мэтью, Сен-Сир.

— О господи, — прошептал Себастьян, прикрывая рукой глаза.

Гендон сбросил одеяло и встал. Несмотря на ночную сорочку и колпак, вид у него был внушительный.

— Но клянусь тебе, когда я пришел, она была уже мертва!

Себастьян подавил смешок.

— Вы что подумали? Что я решу, будто вы в ваши годы способны на изнасилование и убийство?

Отвернувшись, виконт сел на корточки перед камином и поворошил угли. Он ощутил жар на щеках, почувствовал, как тепло изгоняет из его тела кладбищенский холод, затаившийся глубоко в душе. Разрозненные, необъяснимые факты вдруг со щелчком встали на моего, обретая точный, ужасный смысл.

— Так это ваш пистолет они нашли, — сказал он, не сводя взгляда с пламени.

Пожилой мужчина глубоко закашлялся.

— Я брал его с собой на всякий случай. Я даже не знал, что выронил его, пока не пришел домой и не увидел, что его нет. Я собирался вернуться, поискать его, но… Он замолк. — Духу не хватило. Я надеялся, что потерял его где-то в другом месте.

Себастьян подбросил в огонь еще угля и смотрел, как тот чернеет в пламени, постепенно накаляясь.

— Но зачем же вы собирались встретиться с Рэйчел Йорк, один на один, в Вестминстере, темным вечером?

— Этого я не могу тебе сказать.

Себастьян обернулся, упираясь коленом в решетку камина.

— Что?

Отец молча смотрел на него, и его яркие глаза тускнели под наплывом странных, смешанных чувств.

— Она вас шантажировала?

— Нет.

Себастьян отшвырнул ведерко для угля и встал.

— И чему еще я должен поверить?

Гендон провел рукой по лицу, беззвучно двигая челюстью взад-вперед. Так было всегда, когда он напряженно думал. А сейчас он явно решал, что открыть Себастьяну, а что придержать при себе.

— Она связалась со мной утром во вторник, — сказал он наконец. — У нее было нечто, что, по ее мнению, я согласился бы купить.

— Значит, она все же шантажировала вас.

— Нет. Я уже сказал тебе, что она собиралась кое-что мне продать. Нечто необходимое мне. Мы сошлись в цене, и она обещала встретиться со мной в приделе Богоматери в церкви Сент Мэтью.

— Но почему там?

— Она сказала, что там спокойно. В этом месте нас вряд ли увидят и потревожат.

В изножье массивной кровати стоял большой круглый стол с полированной инкрустированной столешницей, и Гендон уселся за него, подвинув один из стоявших вокруг стульев со спинкой в форме лиры.

— Этот въедливый тип, магистрат Лавджой, говорит, что церковь заперли в восемь вечера, но это не так. Когда я приехал туда, дверь северного трансепта была открыта, как она и говорила.

— Вы никого рядом не видели?

— Нет. — Сплетенные пальцы Гендона сжимались все сильнее, пока костяшки не побелели. — Ни души. Я думал, что мы одни. Она зажгла свечи на алтаре придела. Я видел, как пламя сливалось в одно теплое золотое сияние, пока шел к задней двери церкви. И тут я увидел ее.

Он провел тыльной стороной ладони по глазам, словно пытаясь стереть воспоминания той ночи.

— Это было ужасно. Она лежала там, умирая, на ступенях алтаря, с раскинутыми ногами… — Голос его упал до шепота. Себастьян почти ощущал, с каким усилием он выталкивает из себя слова. — Отпечатки его кровавых рук алели на ее бедрах. Столько крови, везде кровь…

Себастьян глянул через комнату на бледное, встревоженное лицо отца. Никто не назвал бы графа Гендона чувствительным человеком. Он был жестким, вспыльчивым, упрямым, он мог быть жестоким. Но он никогда не бывал на войне, не видел почерневших, распухших трупов детей среди сожженных руин домов. Никогда не видел, что артиллерия — или пара пьяных солдат — может сделать с нежным, гладким женским телом.

Себастьян заговорил спокойным, ровным голосом: — А это… то, что вы собирались купить. Оно было при ней?

Гендон сделал глубокий вдох, отчего его грудь поднялась, затем судорожно выдохнул сквозь сжатые губы и покачал головой.

— Я искал это. — Он прижал кулак к губам, и Себастьян подумал, чего же стоило его отцу подойти к окровавленному, оскверненному телу и систематически, безжалостно обыскать его. — Наверное, тогда я и выронил пистолет. Я надеялся, что оставил его в кармане плаща. Я ведь сбросил его, в смысле, плащ. Сунул в сточную канаву где-то на Грейт-Питер-стрит. На нем было слишком много крови, я никогда не смог бы это объяснить Коупленду. Я попытался отмыть сапоги, но мне все равно пришлось выдумывать какую-то байку о том, что я останавливался помочь жертве столкновения карет. — Взгляд его был туманным, словно он смотрел в прошлое. — Столько крови…

Себастьян подошел и встал по другую сторону стола, изучая лицо отца.

— Вы должны сказать мне, что вы собирались купить.

Гендон откинулся на спинку стула, стиснул челюсти.

— Я не могу.

Себастьян ударил ладонью по столу.

— За чем бы вы там ни отправлялись в церковь Сент Мэтью, именно из-за этого была убита Рэйчел Йорк. Как же я, черт побери, смогу найти убийцу, если вы даже не говорите мне, из-за чего ее убили?

— Ты ошибаешься. Мое дело к этой женщине никак не связано с убийством.

— Откуда вам знать?

— Я знаю.

Себастьян оперся на стол. Затем выпрямился.

— Черт вас побери. Неужели вы не понимаете, что поставлено на карту?

Гендон встал. Лицо его потемнело.

— Ты позабыл, кто мы такие. Кто я такой. Неужели ты серьезно думаешь, что я позволю своему сыну предстать перед судом по обвинению в убийстве, подобно обыкновенному бандиту?

Себастьян старался, чтобы его голос не дрожал.

— Вам не удастся все это уладить, отец. Эта женщина мертва!

— Эта жалкая шлюшка? — Гендон взмахнул рукой у него перед носом. — С ее смертью я разберусь. А вот что я хочу узнать, так это какого черта ты пырнул констебля и заставил полицию гоняться за тобой по всему Лондону?

— Этот человек поскользнулся и упал на другого констебля. У меня и ножа-то не было.

— Говорят другое.

— Врут.

Себастьян выдержал взгляд отца. Гендон испустил долгий вздох.

— Констебль еще не умер, но, насколько я слышал, это вопрос времени. Тебе придется покинуть страну, пока я все не улажу.

Себастьян улыбнулся.

— А Джарвис? Не говорите мне, что за теми ребятами, что так жаждали взять меня, не стоит чрезвычайно деятельный кузен короля.

Пo тому, как задвигалась челюсть отца, Себастьян понял, что попал в точку. Может, этих двоих и объединяла ненависть к Франции, республиканцам и католикам, но Гендон был слишком ярым сторонником закона и порядка, чтобы искать дружбы такого интригана макиавеллиевского толка, как Джарвис.

— Я разберусь с ним.

Себастьян поджал губы и ничего не ответил.

— Я все приготовил, — сказал Гендон, вставая из-за стола. — С капитаном корабля…

— Побег исключен.

Гендон рывком выдвинул маленький ящичек бюро по другую сторону кровати.

— Нет ничего постыдного в том, чтобы на время налечь на дно.

Старый дом простирался вокруг, болезненно знакомый и внезапно ставший невероятно дорогим посреди ночных шорохов.

— Я не буду скрываться, — повторил Себастьян. — Я останусь здесь и найду убийцу этой женщины.

Гендон повернулся к нему, в глазах его промелькнула тень беспокойства. Он помедлил немного, затем протянул руку.

— Вот. По крайней мере, возьми это.

Себастьян посмотрел на банкноты в большой, широкопалой руке отца.

— Мне не нужны деньги.

— Не упрямься. Конечно, они тебе нужны.

Это было так. Покупки на блошином рынке и в Хай-маркете сильно подорвали его финансы, а в ближайшие дни траты могли возрасти.

Он взял деньги и повернулся к окну, но тут ему в голову пришла мысль.

— Лео Пьерпонт утверждает, что в вечер убийства Рэйчел Йорк он давал: ужин. Не могли бы вы проверить, так ли это?

— Пьерпонт? Этот французский эмигрант? И как он со всем этим связан?

— Может, никак, а может, завяз по самые уши. Вы способны выяснить это?

Такого выражения лица он у своего отца никогда не видел.

— Ради бога, Себастьян! Это же безумие. Если ты не хочешь покидать страну, то хотя бы стань невидимкой, пока все не кончится. Я найму лучших сыщиков с Боу-стрит. Они найдут настоящего убийцу. Лучше позаботься о своей безопасности!

Себастьян тихо рассмеялся и повернулся к окну.

— Боюсь, что лучшие сыщики уже заняты. — Он перебросил ногу через подоконник, затем обернулся, чтобы посмотреть в напряженное, обеспокоенное лицо отца. — Они уже здесь. Меня ищут.

Наутро над городом нависли низкие тяжелые тучи и похолодало, что предвещало снегопад до наступления вечера.

Подняв воротник, Себастьян пешком отправился в Сити, быстро шагая, чтобы согреться. У Тауэр-хилл он купил у старухи пакетик жареных каштанов, большую часть которых отдал стайке оборванных детишек, жавшихся неподалеку, притоптывая и прихлопывая, чтобы не замерзнуть. Он знал, что они всегда тут толпятся, эти полуголодные уличные дети, как и отчаявшиеся, рыдающие матери с умирающими младенцами на руках и бездомные, лишенные надежды старики и старухи. Но Себастьяну казалось, что он прежде по-настоящему их не замечал. Или просто никогда не жил среди них, одинокий, беззащитный и терзаемый такими же страхами, что и они.

— Похоже, ты ночью не спал, — сказал Пол Гибсон, когда молоденькая служанка хирурга проводила Себастьяна на кухню, где ирландец приканчивал собранный на скорую руку завтрак из овсянки и эля.

Себастьян провел ладонью по небритой щеке.

— Не спал.

Гибсон хмыкнул.

— Я тоже. — Он неловко перекинул деревянную ногу через скамью и встал. — Пошли посмотрим. Я нашел кое-что, что может тебя заинтересовать.

Следуя за приятелем по заросшей сорняками тропинке, Себастьян напоследок еще раз глотнул свежего холодного воздуха и пригнулся, чтобы войти в маленькую каменную пристройку, служившую Гибсону прозекторской. В ней висела какая-то сырость, которой он прежде не помнил, влажность, лишь усиливавшая ядовитую вонь смерти и разложения.

— Я целый час убил, отмывая ее от грязи, — сказал Гибсон, хромая к телу, что раскинулось, белое и холодное, на похожей на жертвенник плите. Себастьян порадовался, что хирург еще не приступил к настоящему вскрытию. — Раны на ее горле от обоюдоострого клинка, вероятно, это была трость с вкладной шпагой. Такие носят джентльмены.

Себастьян кивнул. У него самого была такая трость. И у Гендона тоже.

— Нанесены удары были вот так. — Гибсон взмахнул рукой в воздухе туда-обратно. — Твой убийца бил снова и снова. — Он опустил руку. — Наверняка все стены были в крови.

— Так говорят.

Себастьян смотрел на зверски изрубленную шею Рэйчел Йорк и вспоминал рассказ отца о том, что ему пришлось выбросить пропитавшийся кровью плащ. Кто бы ни совершил преступление, он ушел из церкви в крови от макушки до пят. Как и говорил Пьерпонт, ей чуть не отрезали голову.

«Но вот откуда француз это знает?» — думал Себастьян.

— По ранам понятно, что удары наносились как справа налево, — продолжал Гибсон, — так и слева направо. Но если присмотреться повнимательнее, то ты увидишь, что раны, идущие слева направо, длиннее и глубже, что говорит нам о том, что мужчина был правша.

— И довольно силен?

Гибсон пожал плечами.

— Рэйчел — девушка невысокая и хрупкая. Любой мало-мальски крепкий мужчина мог ее одолеть, хотя она и сопротивлялась. Она отчаянно боролась за жизнь. — С заметной нежностью он поднял бледную руку. — Посмотри, как сломаны ногти, даже вырваны. Здесь и вот здесь. Более того, я нашел под двумя оставшимися на правой руке ногтями следы кожи.

Себастьян поднял удивленный взгляд.

— То есть она его оцарапала?

— Я бы сказал, да. Но, думаю, это было до того, как он взялся за нож. На ее руках нет порезов.

Себастьян перебрал в уме всех мужчин, с которыми он говорил, — ни у кого не было царапин, по крайней мере на видном месте.

— Наверное, она оцарапала его, когда он насиловал ее.

— Боюсь, нет. — Пол Гибсон опустил руку Рэйчел на камень. — Ее изнасиловали после смерти. Не раньше.

— Что? Как ты можешь это утверждать?

Ирландец склонился над телом.

— Посмотри на синяки на ее запястьях и локтях, они получены во время борьбы. Но на ногах нет и следа царапин или кровоподтеков. Если бы он раздвигал ей ноги силой, держал ее, то они были бы. Также нет никаких повреждений ее половых органов — только легкая потертость внутри, которая могла быть получена уже после смерти.

Он повернулся взять неглубокую эмалированную кювету с длинного низенького столика, стоявшего под маленьким витражным окошком.

— Но вот самое красноречивое доказательство, — сказал он, и Себастьян увидел обрывок атласа, настолько пропитанного кровью, что первоначальный его цвет определить было совершенно невозможно.

— Полагаю, это обрывок ее платья. Наверняка он попал во влагалище, когда насильник входил в нее. Те потертости не могли дать столько крови. Это кровь из ее горла. А значит, когда он взгромоздился на нее, она уже была мертва.

Сквозь дешевое сукно пальто Себастьяна начал пробираться холод, царивший в комнате. Он поднес руки ко рту и подул на ладони, вернувшись взглядом к неподвижному телу, по-прежнему лежавшему на плите. Он вспомнил, что говорил его отец о кровавых отпечатках рук на ее нагих бедрах. И ничего его тогда не кольнуло…

Себастьян опустил руки.

— Итак, он?.. Сначала борется с ней, оставляя синяки на ее запястьях, может, бьет ее по лицу, когда она царапает его. Затем выхватывает клинок из трости, рассекает ей горло, еще раз, и еще, убивает ее. И только затем насилует?

Гибсон кивнул.

— Представь себе — после того как он вот так зарезал ее, она же просто плавала в крови. Они оба были в крови!

Дыхание Себастьяна стало хриплым.

— Господи. Кем же надо быть, чтобы такое сделать?

— Очень опасным человеком. — Гибсон отставил в сторону кювету, громко звякнувшую в холоде комнаты. — Этой форме извращения есть название. Некрофилия.

Себастьян снова посмотрел на истерзанное, обнаженное женское тело. Конечно, он слышал о таком. В Лондоне были места, где угождали всем формам гнусных извращений, которые только можно себе представить, — содомия, садомазохизм, педерастия. И еще вот это.

— Значит, он убил ее, чтобы изнасиловать? — уточнил Себастьян.

«А что, если Кэт права? Вдруг Рэйчел Йорк была убита человеком, который вовсе не знал ее?»

Что, если ее смерть совсем не связана с тем, кем она была, с мужчинами, окружавшими ее, и даже с таинственным свиданием, которое она назначила тем вечером графу Гендону? Но как тогда Себастьяну найти ее убийцу?

— Возможно, — ответил Пол Гибсон. — Однако некоторых мужчин убийство возбуждает. — В его добрых серых глазах мелькнула тень былых мерзких воспоминаний, голос упал до шепота, полного страдания. — Мы оба это знаем.

Себастьян кивнул, отводя взгляд. На войне они сплошь и рядом видели проявления жестокой похоти солдат, которые, еще в крови после сражения, обрушивались на беззащитных женщин и детей завоеванного города или фермы. В убийстве есть что-то пробуждающее в мужчине первобытные и не совсем человеческие инстинкты. Или это просто неправильное представление, подумал Себастьян, порожденное человеческой надменностью? Поскольку эта эгоистично жестокая разрушительность свойственна только человеку. Много зверей убивают ради еды, ради выживания, но никто не убивает ради садистского, сексуального удовольствия.

— Значит, он мог ее убить совершенно по другим причинам, но все это показалось ему таким возбуждающим, что он решил удовлетворить свою похоть, набросившись на ее мертвое тело.

Доктор кивнул.

— Внутренние повреждения очень небольшие. Скорее всего, он уже был возбужден, когда входил в нее. — Он помолчал, затем добавил: — Есть еще одна вещь, которая может оказаться важной, а может, и нет. Ты заметил шрамы на ее запястьях?

Себастьян наклонился рассмотреть бледные, почти незаметные следы старых шрамов, охватывавших ее руки, словно браслеты. У Себастьяна у самого такие были — память о Португалии и двенадцати мучительных часах, когда он пытался вывернуться из веревки, стягивавшей руки.

— И на это еще посмотри. — Подсунув руку под ее плечо, Гибсон приподнял тело так, чтобы Себастьян мог увидеть следы шрамов, накрест покрывавших ее красивую спину. — Кто-то бил ее плетью.

— Как ты думаешь, насколько давно это было?

— Точно не скажу. — Гибсон опустил тело. — Как минимум несколько лет назад. — Теперь он ходил по комнате, собирая инструменты на поднос. — Побольше скажу через пару дней, когда у меня будет возможность сделать нормальную аутопсию.

Себастьян кивнул, не в силах отвести взгляд от неподвижного прекрасного женского тела. Кожа ее была бледна даже при жизни, а теперь в свете холодного утра она казалась голубоватой, полные губы приобрели темно-лиловый оттенок.

— Я хотел бы похоронить ее, когда ты закончишь.

Гибсон подошел к нему, встал рядом. Он уже перестал звякать своими хирургическими инструментами.

— Хорошо.

Себастьян смотрел на останки Рэйчел Йорк. Всего неделю назад она ничего для него не значила — просто имя на афише, хорошенькое личико. Даже после того, как его обвинили в ее убийстве, он думал только о себе и желал найти убийцу ради себя, не ради нее.

Но в какой-то момент за эти последние несколько дней он понял, что все изменилось. Рэйчел Йорк было меньше девятнадцати лет, когда она умерла. Молодая женщина, одинокая, беззащитная, пыталась сражаться за свою жизнь в обществе, которое использует и выбрасывает слабых и несчастных, словно они недочеловеки. И упрямо не желала считать себя жертвой. Она сражалась не на равных, отбивалась, отважно и решительно… пока однажды какой-то мужчина не загнал ее в угол в приделе Богоматери в старой одинокой церкви и не сделал с ней этого.

Мир полон скверны и жестоких людей, и Себастьян это знал. Но нельзя позволять победить тем, кто делает, что хочет, презирая тех, кто страдает и погибает. Надо продолжать сражаться с ними, не давая им повода считать, что они имеют на это право или могут как-то оправдаться.

— Справедливость восторжествует, — прошептал он, хотя женщина, лежавшая перед ним, не могла его услышать, а сам он давно перестал верить во всезнающего, милостивого и внимательного Бога после одного сражения в Центральной Испании. — Кто бы это ни сделал, он не уйдет от суда. Клянусь.

Тут он вспомнил о том, что рядом стоит Пол Гибсон со странной кривой улыбкой.

— А я-то думал, что ты давно уже не веришь в справедливость и правое дело.

— Так оно и есть, — сказал Себастьян, поворачиваясь к двери.

Но его друг только улыбнулся.