Иэн Кейн сидел на складном стульчике среди полуразрушенных надгробий и заросших бурьяном могил на погосте церкви Всех Святых, держа в одной руке кисть, а в другой – палитру с красками. На мольберте перед художником ожидал холст, на котором во всем великолепии золотистого, синего и красного начинал вырисовываться северный фасад здания.

– Скоро потеряете освещение, – заметил Себастьян, бегло взглянув на клубящиеся над головой тучи.

– Это же Англия, – отозвался Кейн, не отводя глаз от возвышавшейся перед ним церкви. – Здесь постоянно теряешь освещение.

Виконт наблюдал, как владелец борделя обмакивает кисть в золотистую краску.

– А мне показалось, хмурый день больше подошел бы к вашему сюжету.

– Вам показалось, – возразил художник.

Себастьян хохотнул. Эта церковь представляла собою странное смешение стилей и строительных материалов: массивные круглые колонны и готические арки западного придела датировались тринадцатым веком, в то время как восточный придел был возведен гораздо позже, а кирпичная колокольня достраивалась и вовсе каких-то сто пятьдесят лет назад.

– Мне было восемь, когда я начал работать в шахте, – заговорил Кейн, присматриваясь к точке, в которой лестница из старой церковной башни выходила на крышу, явно нуждавшуюся в починке. – И это еще повезло. Многие спускаются под землю, когда им сравняется шесть, а некоторые – вообще в четыре. Я был погонщиком пони. Вы знаете, что этих несчастных животных держат в шахте, пока они не сдохнут? У них даже копыта становятся зелеными. Это против природы – держать лошадей на глубине мили под землей, там, где они никогда не видят солнечного света.

Он добавил светлый мазок к нарисованной на холсте башенке:

– А вот я люблю солнце.

Воздух наполнился нежным воркованием слетевшихся на колокольню голубей. Кейн поводил кистью еще немного, затем спросил:

– Что вы явились вынюхивать на этот раз?

Виконт оперся о поросший мхом край ближайшей гробницы:

– Я разыскал Люка О'Брайана.

– Быстро управились. И что, он сознался в убийствах?

– Нет. Зато поделился со мной любопытными сведениями. По словам О'Брайана, Роза Флетчер была в восторге от его намерения выкупить ее из вашего заведения.

Кейн поддал синевы окошку на хорах:

– Я не покупаю и не продаю женщин. Послушать вас, так я прямо какой-то чертов янки-работорговец.

– Ах да, – скрестив руки на груди, Себастьян откинулся назад. – Вы всего лишь собирались позволить О'Брайану оплатить ее долги – разумеется, с приличными комиссионными для себя.

– Ну, комиссионные – это как раз по-английски, не так ли?

– Он также сказал, что вы вовсе не так спокойно отнеслись к внезапному исчезновению Розы, как пытались меня убедить. О'Брайан утверждает, что ее уход привел вас в ярость. В такую ярость, что вы грозились разделаться с девицей, когда найдете.

– Разве это так редко к слову приходится? – пожал плечами Кейн. – «Нож ему в глотку». Или «Я ее прикончу». Многие так говорят, но немногие делают.

– Некоторые отваживаются.

– У меня не было причин убивать Розу. Красотка приносила неплохую прибыль, но незаменимой не была. Какой мне прок от ее смерти?

– Вы ее почти продали – ах, извините, отпустили – к О'Брайану, – не отступал Себастьян. – Так почему же она сбежала?

– Вот вы мне и растолкуйте причину.

– Может, увидела что-то, чего не должна была видеть?

– Ну и что же, по-вашему? – искоса стрельнул взглядом Кейн на собеседника. – Убийство? Заговор? Сатанинские обряды?

– О сатанинских обрядах я как-то не подумал, – прищурился виконт.

Художник вернулся к рисованию. А спустя минуту сказал:

– Пару недель назад в бордель заглянул один джентльмен. Он очень удивился, повстречав в «Академии» Розу. Правда, называл ее не Роза, а Рейчел.

– Джентльмен?

– Определенно джентльмен. Не какой-то там прифранченный чиновник, учитель или викарий, а настоящий аристократ, – ехидно скривил губы Кейн. – Точь-в-точь как вы. Только пожиже и помельче. Рыжевато-каштановые волосы и, я бы сказал, симпатичный, но подбородок слабоват.

Церковные колокола зазвонили, спугнув расположившихся на крыше колокольни голубей. Те взлетели, подняв хлопающими крыльями шум, вскоре растворившийся в грохоте кованых железом колес повозок по мостовой и криках подмастерья трубочиста: «Чистим, прочищаем!»

– Что, похож на кого из ваших знакомых? – приподнял бровь в насмешливом вопросе собеседник и, выждав мгновение, добавил: – А, милорд Девлин?

– Проследили-таки за мной, – посмотрел виконт на сгущающиеся над головой тучи.

Кейн тоже бегло взглянул на небо:

– Вот солнышко и пропало.

– Как там рука у вашего парня? – оттолкнулся от гробницы Себастьян, видя, что художник открывает обитый кожей деревянный ящик, полный заляпанных красками бутылочек и ветоши. – Такая травма может надолго вывести из строя.

– Да, наслышан о вашей вчерашней стычке возле доков с каким-то бродягой, – откликнулся Кейн, бросая в ящик палитру и краски. – Понятия не имею, кто он.

Опустив крышку ящика и защелкнув замки, он выпрямился:

– Но одно знаю наверняка: мои люди здесь не причем.

– И почему я должен вам верить? – поинтересовался Себастьян.

– Верьте или нет – ваше дело. Но ваши расспросы явно кому-то пришлись не по вкусу, – Кейн ухмыльнулся и потянулся за мольбертом. В неярком свете голубой шрам, оставленный на лбу проведенными в шахте детскими годами, виднелся еще отчетливее. – Настолько не по душе, что вас хотят убить.

* * * * *

В своем хирургическом кабинете у подножия Тауэра Пол Гибсон сидел на твердом деревянном стуле и, склонив голову набок, прислушивался к прерывистому дыханию раненого. Неудавшийся убийца Геро Джарвис пережил беспокойную ночь, то приходя в сознание, то снова его теряя. Однажды он очнулся, широко распахнул серые глаза и приоткрыл, словно задыхаясь, рот. Гибсон, наклонившись к нему, мягко спросил:

– Как ваше имя?

Но мужчина смежил веки и отвернулся.

Поднявшись, хирург отошел от постели пациента и похромал в прихожую. Культя левой ноги здорово разболелась, отчего шаги были медленными и неуклюжими. Гибсон ответил на зов природы, затем плеснул в лицо водой и хорошенько растер его полотенцем. Доктор как раз наливал себе утреннюю порцию эля, когда ему почудились шаги в прихожей.

– Кто там? – окликнул он.

И хотя в кабинете царила полная тишина, его руки вдруг необъяснимо покрылись гусиной кожей.

– Есть здесь кто-нибудь? – снова позвал Гибсон, отставляя эль.

Хирург заковылял обратно в комнату, терзаемый нарастающей тревогой и ощущением собственной неразумности. С улицы донесся стук копыт промчавшейся лошади да выкрики уличного торговца: «А вот у меня кролики! Кому свежие кролики!»

В дверях Гибсон помедлил. Раненый, накрытый по грудь простыней, казалось, мирно спал. И только подойдя к кровати ближе, доктор увидел, что глаза мужчины широко и незряче открыты. Протянув руку, Гибсон потрогал отвисшую челюсть и рассмотрел положение головы.

Кто-то свернул раненому шею.