В пять минут одиннадцатого Себастьян стоял у ворот садов Карлтон-Хауса и наблюдал, как Камилл Бондюран, размахивая руками, целеустремленно вышагивает по Мэлл с отсутствующим выражением лица человека, чьи мысли где-то далеко-далеко. Француз облачился в плотное коричневатое пальто, а шею укутал толстым вязаным шарфом из шокирующе яркой синей шерсти. Белые облачка его выдохов медленно таяли в холодном  воздухе.

Мэлл, в давние времена усыпанная дроблеными ракушками длинная дорожка, где английские короли любили устраивать французскую игру под названием «palle maille», лежала к северу от Сент-Джеймсского парка. Параллельно этой широкой давно уже гравийной аллее,  обсаженной липами и вязами, на противоположной стороне парка шла такая же под названием Бердкейдж-Уолк. Из-за близости к «Гербу Гиффорда» она представлялась более логичным выбором для обитателя гостиницы, желающего совершить моцион. Однако Бердкейдж-Уолк пользовалась определенной репутацией, что, видимо, и побудило Бондюрана избрать для прогулок Мэлл.

– Бодрящий денек для прогулки, – отметил Себастьян, пристраиваясь рядом с секретарем.

Тот бросил на виконта быстрый взгляд и зашагал дальше. Француз был высоким, худым как скелет, с сальными черными волосами и костлявым лицом. Его почти лишенные ресниц глаза щурились не то по привычке, не то пытаясь получше разглядеть спутника.

– Мы с вами знакомы? – картавя, с сильным акцентом спросил по-английски Бондюран.

– Я был на отпевании Дамиона Пельтана.

– Не припоминаю, чтобы видел вас там.

– Вероятно, потому, что вы в это время читали, – последовало любезное пояснение.

Секретарь резко остановился и повернулся к Себастьяну лицом:

– Чего вы от меня хотите?

– Вы ведь отдаете себе отчет, что Пельтана убили?

– Разумеется! За кого вы меня держите? За полного идиота?

– Вам известно, почему он погиб?

– Потому что оказался настолько глуп, чтобы податься в опасный район незнакомого города посреди ночи? Потому что был французом? Потому что кому-то не понравился покрой его пальто? Откуда мне знать? И вообще, не понимаю, какое вам-то до этого дело.  

– Он ни с кем не ссорился в последнее время?

– Пельтан? С кем ему было ссориться? Насколько я могу  судить, этот человек не имел собственного мнения ни по одному из значимых вопросов. Попробуй вы вовлечь его в дискуссию о Руссо или о Монтескье, он бы только рассмеялся и сказал, что философствования мертвых не представляют для него никакого интереса. 

– А что же его интересовало?

– Больные – особенно неимущие, – презрительно передернулось лицо секретаря. – Пельтан бывал сострадательным и чувствительным  до слезливости.

– Вы не сторонник филантропии, как я понимаю?

– Нет, не сторонник. Чем скорее позволить голодранцам умереть, тем лучше для общества. Зачем поощрять их дольше плодиться?

– Императорам и королям нужно откуда-то брать солдат, – заметил Себастьян.

– Ваша правда. Хорошо, что низшие сословия пригодны хотя бы на пушечное мясо.

– Которое император Наполеон расходует с ошеломительной скоростью. 

Бондюран кисло поджал большой рот: 

– Какое отношение это имеет ко мне?

– Не знаете никого, кто мог бы желать смерти Пельтану?

– По-моему, я уже ответил на этот вопрос. – Француз поплотнее намотал на шею шарф. – А теперь прошу меня извинить. Вы прервали мой моцион.  

И он зашагал прочь, размахивая руками и опустив вниз голову, словно преодолевал сильный встречный ветер или читал невидимую книгу.

          * * * * * * * *

Следующую остановку Себастьян сделал в «Отдыхе султана», кофейне на Дартмут-стрит, пользующейся популярностью у столичных военных.

Уютный, отделанный дубовыми панелями зал был полон табачного дыма и красномундирных офицеров, которые разговаривали и хохотали все вдруг и разом.

Французский полковник, неприметный в своем темном сюртуке и скромном галстуке, в одиночестве сидел в уголке. Его голова склонилась над развернутой на столике газетой; у локтя стояла чашка кофе. Но по исходящей от француза едва заметной настороженности Себастьяну стало ясно, что Фуше больше внимания уделяет разговорам вокруг, чем газетной странице перед собой.

Пробравшись сквозь толпу, виконт отодвинул стул напротив полковника.

– Не возражаете, если я присоединюсь?

Фуше поднял голову, моргнув пару раз ореховыми глазами.  

– А мои возражения вас остановят? – поинтересовался он, откидываясь на спинку стула.

Француз был высоким и хорошо сложенным, хотя исхудавшее тело и землистая кожа лица свидетельствовали о ранении и нездоровье. В рыжеватой шевелюре и густых усах проскакивала седина; от уголков глаз веером разбегались морщины, углубленные непогодой и пережитой болью.

Усевшись, Себастьян обвел многозначительным взглядом переполненный зал:

– Популярное место.

– Не правда ли?

– Вероятно, поэтому вы и посещаете его?

В глазах француза затеплился веселый огонек.

– Мне приятно общество людей в армейской форме, независимо от ее цвета.

– Я слышал, вы воевали в России.

– Воевал.

– Немногие приковыляли из того разгромного похода живыми. Сам Наполеон, конечно, не в счет. 

– Немногие.

Опершись локтями на стол, Себастьян подался вперед.

– Предлагаю разделаться с неприятным разговором по-быстрому, вы не против? Я знаю, зачем Вондрей здесь. Чего я не знаю, так это по какой причине Дамиона Пельтана ударили ножом в спину и вырезали у него сердце. Наиболее очевидный мотив – сорвать вашу миссию. Надругательство над трупом выглядит зловеще, но это могло быть тонким намеком в адрес месье Вондрея, который, насколько мне известно, страдает сердечным недугом.

Полковник неторопливо сделал глоток кофе и ничего не сказал.

– Не исключено и обратное, – вел дальше Себастьян, – доктора могли устранить, поскольку он каким-то образом начал представлять угрозу для успеха вашей делегации. 

– Так вот почему вы здесь? Рассматриваете меня в качестве подозреваемого?

– А, по-вашему, не следует?

Фуше провел двумя пальцами по своим пышным усам.

– Будь Пельтан убит безо всяких изысков, я мог бы сгодиться на эту роль, да. Но разве сама необычность его смерти не противоречит подобному предположению?

– Противоречит. Если только убийцу не подпитывала ярость или кровожадность, какую нередко можно наблюдать на полях сражений. – Себастьян пробежал взглядом по шумному залу. – Мы оба встречали тех, кому доставляло удовольствие калечить тела поверженных врагов.

И снова полковник отпил кофе и промолчал.

– Разумеется, существует и третья возможность – что Пельтана убили по чисто личным мотивам, не связанным с вашей миссией. Маловероятно, поскольку он пробыл в Лондоне всего три недели. Но все же допустимо.

Француз потянулся к своей чашке с осторожностью, говорившей о застарелой ране правой руки или плеча.

– Полагаю, вам известно о женщине?

Себастьян пытливо всмотрелся собеседнику в лицо, однако у Фуше хорошо получалось не выдавать своих чувств.

– О какой женщине?

– Супруге некоего герцога –  или сына герцога.

– Имеете в виду лорда Питера Рэдклиффа?

– Да, точно. Его жена настоящая красавица. Вы с ней знакомы?

– Знаком.

Допив остатки кофе, Фуше поставил чашку.

– Мужья красивых женщин нередко подвержены яростным вспышкам ревности. Ревности и собственнического инстинкта. Если вы ищете личные мотивы, этот может оказаться неплохой отправной точкой, верно? Особенно с учетом вырезанного сердца.

– Вы обратили внимание, что Пельтана убили в двадцатую годовщину казни Людовика XVI?

– Не обратил. А вы считаете это обстоятельство значимым?

– Скорее случайное совпадение, чем нечто большее, так, по-вашему?

Еще раз вытерев усы, полковник поднялся из-за стола.

– Жизнь полна совпадений.

И повернулся уходить.

Себастьян остановил его вопросом:

– Как думаете, зачем Амброз Лашапель явился на похороны доктора Пельтана? 

– Пожалуй, об этом вам следует у него и спросить, – ответил француз и пошел сквозь смеющуюся, оживленную толчею – высокий прямой мужчина с выправкой армейского офицера, окруженный врагами своей страны.