Понедельник, 25 января 1813 года

К утру температура на несколько градусов повысилась, и оттепель превратила засыпанные снегом городские улицы в реки мутной коричневатой жижи. Но ветер оставался ледяным, с пронизывающей до костей сыростью, заставлявшей рыночных торговок торопливо семенить по тротуарам, сгорбившись и накинув шаль на голову.

Себастьян поднял воротник шинели и подавил желание потопать озябшими ногами. Он стоял на тротуаре возле французской католической часовни неподалеку от Портман-сквер. Согласно указу самого Георга III, часовня не имела колокольни – только скромный католический крест на фасаде позволял отличить ее от двух конюшен, примыкавших к этому невзрачному кирпичному строению. Но внутри слышалось шевеление, и спустя пару минут, когда колокола городских англиканских церквей начали отбивать время, из гладких дверей молельни высыпала небольшая группка пожилых мужчин и женщин, дородных и почти одинаково одетых в черное.

Сцепив руки за спиной, Себастьян продолжал ждать.

Он слышал, что каждое утро Мария-Тереза встает с рассветом, сама заправляет свою кровать и сама же подметает комнату, прежде чем посвятить час молитве. Эти действия, совершавшиеся ею день за днем в течение более чем трех лет, проведенных в одиночной камере, она, обретя свободу, сохранила в своем обычае. В Хартвелл-Хаусе принцесса посещала ежедневную мессу, отправляемую ее собственным капелланом. А будучи в Лондоне, приезжала сюда, во французскую часовню, чтобы молиться вместе с соотечественниками-изгнанниками.

Кое-кто находил историю королевской дочери, продолжающей застилать свою постель, достойной восхищения. С определенной точки зрения так это и выглядело. Но Себастьяну подобное поведение говорило о глубокой, застарелой душевной травме, хорошо узнаваемой для любого человека, побывавшего на войне.

Так или иначе, оставшись одна в тюремной камере в башне древнего монастыря тамплиеров, Мария-Тереза убедила себя, что ежедневное соблюдение нехитрого ритуала поможет ей сохранить рассудок. И ведь помогло. Возможно, поэтому принцесса, уже почти двадцать лет живя на свободе, не решалась ослабить добровольно назначенный себе строгий распорядок, словно ритуал заправки постели и подметания комнаты удерживал демонов безумия на расстоянии. Возможно, так оно и было.

Перезвон городских колоколов уже давно смолк. Но прошло еще минут десять, прежде чем появилась сама Мария-Тереза в сопровождении своей многострадальной компаньонки, леди Жизель Эдмондсон.

– Monsieur le Vicomte, – произнесла королевская дочь, мягко шлепая полусапожками по слякотной дорожке. – Неожиданная встреча.

Себастьян отвесил изящный поклон.

– Ваш дядя сообщил мне, что вы решили провести несколько дней в столице.

– Да. Как бы мне ни нравилось жить в деревне, я все же скучаю по театру. – Принцесса искоса бросила на Девлина испытующий взгляд. – Хотя я была изрядно разочарована, узнав, что Кэт Болейн не выйдет на подмостки в этом сезоне. Она истинная услада для взора, не правда ли?

Сторонний наблюдатель мог бы счесть замечание абсолютно невинным – подумал бы, будто Марии-Терезе неизвестно, что актриса Кэт Болейн долгое время была любовницей виконта. Но ехидный блеск в глазах принцессы убедил Себастьяна в ее осведомленности.

Укол был обдуманным и злонамеренным.

– Да, ее отсутствие досадно, – согласился он, не без труда сохраняя ровность тона. – Но вполне объяснимо, принимая во внимание недавнюю гибель ее супруга. Желание вдовы провести несколько месяцев вдали от Лондона, чтобы прийти в себя после тяжкой потери, легко понять.

– Ваша правда, – втянула щеки Мария-Тереза. – А вам, случайно, не известно, куда она уехала?

– Нет, – коротко ответил Себастьян.

Он и вправду не знал, где Кэт нашла себе убежище. Но надеялся, что где бы это место ни находилось, она обретет там столь отчаянно необходимый ей душевный покой.

Едва заметная гримаска разочарования опустила уголки рта принцессы, но тут же исчезла. Мария-Тереза пригладила ладонью свой пелисс.

– Ужасно много убийств! Улицы Лондона – весьма опасное место, не так ли?

– Разумеется, они могут быть опасны. Позвольте спросить, знали ли вы, что доктор Дамион Пельтан – сын Филиппа-Жана Пельтана, врача, лечившего вашего брата в Тампле?

Губы принцессы сжались, она решительно покачала головой:

– Нет, не знала.

Как для человека, привычного скрывать свои чувства, она была никудышней лгуньей.

– Разве не это обстоятельство явилось истинной причиной вашего желания видеть Пельтана? – настаивал Себастьян.

– Да как вы смеете?! – рот Марии-Терезы скривился в злобном оскале, напряженное лицо задрожало. – Как вы смеете перечить мне, дочери короля Франции? Мне, ведущей свой род от самого Людовика Святого?

Себастьян выдержал ее гневный взгляд.

– Тот, кто убил Дамиона Пельтана, также унес с собой его сердце. У вас нет предположений, зачем это было сделано?

Принцесса отреагировала на удивление бурно. Широко открыв глаза, она охнула и прижала кулак к губам.

– Мадам, – бросилась на защиту леди Жизель, обхватила госпожу за широкую талию и принялась подталкивать в сторону ожидавшей кареты, – позвольте мне помочь вам. – Фрейлина задержалась, только чтобы бросить через плечо на Девлина пронзительно-негодующий взгляд: – Вы низкий человек.

Во внезапно залегшей тишине эхом отразились мягкие хлопки обтянутых перчатками ладоней.

Обернувшись, Себастьян увидел неторопливо спускавшегося по ступеням часовни Амброза Лашапеля. Кисти француза были приподняты, словно он аплодировал отличному представлению, на сгибе локтя висел сложенный зонт.

– Мои поздравления, – сказал придворный. – Знаете, ведь она никогда вам этого не забудет. Вы только что нарушили одно из главнейших правил: нельзя прекословить членам французской королевской семьи, независимо от того, сколь нелепы или заведомо ложны их слова. Пятнадцать лет назад некая мадам Сенли дерзнула в пределах слышимости Марии-Терезы поправить графа Прованского, вспоминавшего пустячнейший эпизод из их юности. Принцесса до сих пор не простила бедняжку – и, думаю, никогда не простит.

– Мадам Злопамятность, – обронил Себастьян, наблюдая, как в отдалении леди Жизель бережно укутывает свою госпожу меховой полостью.

– Вы не представляете, до какой степени.

Повернувшись, мужчины вместе пошли в сторону Портман-сквер.

– Почему вы взяли на себя труд присутствовать на похоронах Дамиона Пельтана? – спросил Себастьян.

– Сложно сказать. Полагаю, из уважения.

– И только?

Лашапель искоса бросил на виконта быстрый взгляд.

– Восемнадцать лет назад замученный ребенок, которому предназначалось стать Людовиком XVII, королем Франции, умер в десятилетнем возрасте в грязной тюремной камере. Его тело еще не предали земле где-то на заброшенном кладбище, как уже поползли слухи. Нельзя отрицать, что пока дофин был жив, вынашивались планы выкрасть его из тюрьмы и подменить другим ребенком – немым, умирающим от чахотки. Вот почему после смерти мальчика некоторые продолжали цепляться за надежду, что один из этих замыслов достиг цели: подмена произошла, умерший в Тампле дофин был ненастоящим, а сам Луи-Шарль остался в живых.

– Какое отношение эта история имеет к Дамиону Пельтану?

– Мало кому из ныне живущих доподлинно известно, что произошло в тюрьме Тампль. Доктор Филипп-Жан Пельтан – один из этих немногих. Однако он пребывает во Франции, вне досягаемости Бурбонов. Теплилась надежда, что о событиях тех мрачных времен может рассказать Пельтан-младший. Но он заявил, будто ничего не знает.

– И Бурбоны поверили ему?

– По правде? Сомневаюсь.

Некоторое время спутники шагали молча. Затем Себастьян произнес:

– Вы же понимаете, что дому Бурбонов можно предположительно приписать целых два мотива для убийства Дамиона Пельтана?

– Два?

– Первый – с целью расколоть делегацию из Парижа, тем самым поставив крест на возможности любого мирного соглашения, по которому Наполеон Бонапарт остался бы императором Франции.

– Этому миру не бывать, хоть со смертью Пельтана, хоть без.

– Скорее всего. Но зачем испытывать судьбу?

Лашапель фыркнул:

– Абсурдно даже предполагать, будто французская королевская семья может опуститься до убийства.

– Ради возвращения трона? Что такое еще одна человеческая жизнь, когда уже погибли миллионы?

Челюсть француза напряглась.

– А какой же, по-вашему, второй, с позволения сказать, мотив?

– Месть.

– Серьезно? За что?

– Отца Дамиона Пельтана привезли в Тампль лечить тяжелобольного дофина. Однако мальчик все равно умер. Теоретически в его смерти можно обвинять и врача.

– Нужно быть в высшей степени жестоким и беспощадным, чтобы убить невинного молодого человека, лишь бы отомстить его отцу.

– Не просто убить, а еще и вырезать ему сердце.

Они остановились на краю площади, и Себастьян повернулся лицом к французу. Но тот молча перевел взгляд на овальный сквер в центре площади, где в снегу смеялись и резвились дети.

– Какова вероятность того, что в тюрьме все же произошла подмена? И что сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты остался жив?

Амброз Лашапель отрицательно покачал головой:

– Нет никакого пропавшего дофина. Я рассказал вам эту историю, чтобы объяснить интерес графа Прованского и Марии-Терезы к доктору Пельтану. Однако лично у меня нет ни малейших сомнений, что сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты давно скончался. Восемнадцать лет назад он умер в тюрьме и был похоронен в общей могиле на кладбище Святой Маргариты. Поверьте, сударь, если вы ищете убийцу Дамиона Пельтана, нет никакой нужды углубляться в события, случившиеся с другими людьми в темном и далеком прошлом. Предостаточно мотивов можно найти, исходя из жизни, которую вел он сам.

– Вот как? Например?

– Вам, полагаю, известно о разногласиях внутри парижской делегации?

– Известно.

– Вы никогда не задумывались, почему Дамион Пельтан согласился отправиться в Лондон в качестве личного врача Вондрея? Поговаривают, будто ради прекрасных глаз.

– Ради прекрасных глаз? – повторил Себастьян вопросительно.

– М-м-м. Дочь Вондрея, мадам Мадлен Кеснель, весьма хороша собой.

– Она беременна. От погибшего супруга.

– Беременна, да. Но некоторые женщины особенно привлекательны, когда носят ребенка. И она, как вы уже отметили, вдова.

– На что вы намекаете? Что Пельтан был убит соперником за нежные чувства мадам Кеснель?

– Вы считаете, будто Дамиону Пельтану вырезали сердце, поскольку его отец когда-то делал вскрытие мертвого дофина. Мне же представляется более вероятным, что молодой человек пал жертвой «дел сердечных».

Себастьян всмотрелся в удлиненное, изящное лицо Лашапеля. В порах кожи еще виднелись слабые следы ночных румян.

– Почему я должен вам верить?

Француз пожал плечами, словно доверие к его словам было ему в высшей степени безразлично, равно как и недоверие.

– Копните в этом направлении. Полагаю, вы удивитесь тому, что обнаружите.

А затем повернулся и пошел прочь, вертя сложенным зонтиком и тихонько насвистывая какой-то знакомый мотивчик. Себастьяну потребовалось несколько секунд, чтобы узнать мелодию.

Это была «Марсельеза».