– Думаешь, Гибсон увлекся Александри Соваж? –  спросила Геро.

Отобедав, супруги сидели в своей гостиной. Геро поглаживала вальяжно развалившегося черного кота, а Себастьян держал бокал бордо, не видя причин следовать традиции и одиноко пить портвейн в столовой, вместо того чтобы наслаждаться компанией своей жены. На нем были шелковые бриджи до колен, белые чулки и туфли с пряжками, непременные для лондонского джентльмена, собравшегося почтить чей-то вечерний прием своим присутствием. Ко вторнику Себастьян обнаружил крайне вескую причину, чтобы посетить музыкальное суаре тетушки Генриетты.

Он медленно глотнул вина и, отвечая Геро, озвучил одно из своих опасений:

– Очень боюсь, что так и есть.

– Влюбленность может пойти ему на пользу.

– Могла бы, если б речь шла о любой другой женщине, кроме Алекси Соваж.

– А вдруг ты о ней неверно судишь?

Взгляд Геро через комнату встретился с глазами мужа, а затем упал на руку, размеренно двигавшуюся вверх-вниз по кошачьей спине.

– Тебе не обязательно мне рассказывать, –  тихо сказала она.

Голос прозвучал до странности напряженно, заставив Себастьяна задаться вопросом, что же она увидела в его лице.

Он слышал стук колес по уличной брусчатке, шелест пепла, падавшего на шесток камина. Память о той весне холодными мурашками поползла по коже, подобно инкубу она крала его дыхание и мучила душу.

– Нет, я расскажу. Давно следовало тебе рассказать. – Лишь сделав глубокий вдох, Себастьян сумел продолжить: – Я познакомился с нею три года назад, когда служил офицером наблюдения под началом тщеславного, напыщенного и чрезвычайно мстительного полковника, которого звали Синклер Олифант. Войска Веллингтона уже начали продвигаться в Испанию, и полковник был назначен охранять горные перевалы из Португалии. Однажды он приказал мне доставить запечатанные депеши партизанам,  по его словам, разбившим лагерь в небольшой долине близ древнего монастыря Санта-Ирия. За исключением местоположения, все было ложью. От одного из своих осведомителей Олифант знал, что там обосновались не партизаны, а отряд французов. И они меня ждали.

Геро уставилась на мужа.

– Так он намеренно устроил, чтобы тебя захватили? Но… зачем?

– Крупнейший землевладелец тех мест, Антонио Альварес Кабрал, отказывался сотрудничать с Олифантом. Сеньор хотел убедиться, что французы ушли навсегда, прежде чем рискнуть связать свою судьбу с англичанами. Я и не подозревал, что порученные мне депеши не содержали ни грана правды, их написали специально, чтобы внушить французам, будто настоятельница монастыря Санта-Ирия пособничала партизанам. – Себастьян, не отрываясь, смотрел на остатки вина в бокале, кроваво пламенеющие в свете каминного огня. – Та настоятельница приходилась дочерью Альваресу Кабралу.

Рука Геро продолжала размеренно двигаться.

– Александри Соваж была во французском отряде?

– Да, хотя тогда она звалась Алекси Боклер. К тому времени ее первый муж уже умер и она связалась с французским лейтенантом по имени Тиссо.

– И что случилось?

– Прочитав мои депеши, французский майор Руссо ускакал с несколькими из своих людей. На следующее утро он собирался меня пытать, чтобы вытянуть максимум информации, а затем прикончить. Но незадолго до рассвета мне удалось сбежать, убив лейтенанта Тиссо.

– Любовника Алекси Соваж?

– Да.

Конечно же, тогда случилось еще много чего, очень много. Но Себастьян не был уверен, что способен об этом говорить. До сих пор.

Геро достало чуткости не давить на него. Она сказала:

– Так ты думаешь, что Алекси Соваж намеренно ранит Гибсона, лишь бы тебе отомстить?

– Не знаю. Но мое недоверие к ее мотивам зиждется не только на той португальской истории. Она красивая молодая француженка, получившая образование в одном из лучших университетов Европы. А Гибсон – одноногий ирландец, пристрастившийся к опиуму, который усвоил все, что знает о хирургии, на полях сражений по всему миру. 

– Он – хороший человек.

– Не спорю. Но вряд ли Александри Соваж относится к женщинам, способным это оценить. Она постоянно нам лгала: о том, как ее отец похитил сердце дофина, о намерениях своего брата касательно леди Питер, даже о том, что Дамион Пельтан приходится ей братом. 

– Умалчивать о чем-то и лгать – это не одно и то же.

– А по-моему, одно, по крайней мере, когда речь идет об убийстве.

– Мне понятна ее стойкая враждебность против тебя. Но если она действительно любила своего брата… почему так скрытничает?

– Трудно сказать. –  Себастьян посмотрел на часы, отставил вино и встал на ноги.

Геро тоже поднялась, уронив с колен кота, который выгнул спину и недовольно уставился на Себастьяна.

– До сих пор не могу поверить, что ты собираешься расспрашивать Марию-Терезу о сердце ее брата посреди суаре твоей тетушки Генриетты.

– Не Марию-Терезу, а леди Жизель. Из авторитетных источников мне известно, что Мария-Тереза больше никогда не снизойдет до разговора со мной, поскольку я совершил непростительный грех, осмелившись прекословить ее царственной особе. Вот чем чревата истая вера в божественное право королей – начинаешь равнять себя с Богом и в результате воспринимаешь своих недругов не просто надоедливыми или неприятными, а буквально слугами Сатаны.

– И каких откровений ты ждешь от леди Жизель?

– На самом деле, никаких. Но я хочу видеть ее лицо, когда спрошу, знает ли Мария-Тереза, что сталось с сердцем дофина.

– Ты, конечно, не думаешь, что это Мария-Тереза убила Дамиона Пельтана?

– Думаю ли я, что она своими руками вырезала его сердце? Нет. Тем вечером принцесса с леди Жизель уединялись для совместной молитвы. Помнишь? Но я бы сказал, что Мария-Тереза более чем способна дать такое поручение одному из сотен лизоблюдов, вьющихся возле Хартвелл-Хауса.

– Но… зачем? Зачем ей сердце человека, единственный грех которого в том, что его отец выполнил вскрытие тела умершего ребенка?

– Отмщение? Злопамятство? Воздаяние око за око? Не знаю. Но какая-то связь тут есть. Просто я ее пока не нашел.

          * * * * * * * *

В эту пору лондонское общество было довольно малочисленным, но казалось,  практически все живущие в городе, кто хоть что-то из себя представлял, сочли необходимым посетить суаре вдовствующей герцогини Клейборн. Протискиваясь через переполненные гостями комнаты, Себастьян насчитал двух королевских герцогов, с десяток послов и столько пэров, что почти хватило бы заполнить палату лордов. Мелодия одного из струнных квартетов Гайдна плавала по закоулистому особняку. Музыканты играли восхитительно, хотя никто их особо не слушал.

– Боже мой, Девлин, –  воскликнула тетушка вместо приветствия. – Что ты здесь делаешь?

Она смотрелась поистине царственно в лиловом атласе и роскошных фамильных бриллиантах Клейборнов. Седую голову венчал высокий бархатный тюрбан, сколотый брошью с громадным бриллиантом в обрамлении жемчужин.

Себастьян наклонился, чтобы поцеловать нарумяненную и припудренную щеку.

– Вы лично меня приглашали, помните?

– А ты отверг мое приглашение. Дважды. Ты являешься на подобные сборища, только преследуя какую-то цель. – Она проницательно прищурилась. – Так что ты ищешь на этот раз?

Взяв бокал шампанского с подноса проходившего мимо официанта, Себастьян улыбнулся.

– Кого. В этот раз я ищу не «что», а «кого». Герцогиню Ангулемскую и ее преданную компаньонку, леди Жизель Эдмондсон. Надеюсь, они здесь? Ваш вечер был назван одной из причин их наезда в Лондон, наравне с театром. Хотя, как мне было сказано, последний теперь не столь привлекателен, поскольку в этом сезоне мисс Кэт Болейн блещет отсутствием.

– Это Мария-Тереза тебе сказала?

– Да, она.

– Несносная женщина. Проклятье, если ей когда-нибудь действительно удастся стать королевой Франции, там случится еще одна революция.

– Так она уже здесь, да?

– Здесь. С минуту назад я видела, как она пошла перекусить. Никто из Бурбонов не упустит случая бесплатно наесться.

Он нашел Марию-Терезу сидящей на одном из обитых парчой стульев, выстроенных вдоль стены в столовой, где длинные столы ломились от деликатесов, призванных возбудить пресыщенные аппетиты гостей. В глубоком декольте элегантного платья из бирюзового шелка красовалось знаменитое ожерелье Марии-Антуанетты с каплевидными жемчужинами; три белых пера кивали из высоко уложенных локонов; страусиный веер неспешно двигался взад-вперед, хотя было не жарко.

Принцесса застыла, встретившись взглядом с Себастьяном через переполненный зал. А потом многозначительно отвернулась.

Со слабой улыбкой он подошел к леди Жизель, которая неуклюже пыталась заполнить две тарелки – для себя и для своей госпожи.

– О, позвольте вам помочь, – он любезно избавил ее от одной из тарелок.

– Спасибо. –  Уголок губ заговорщицки приподнялся. – Я заметила, каким взглядом вас только что наградили. Удивительно, что вы не упали замертво.

– Меня заверяли, что от принцессы снисхождения мне не дождаться. А от вас?

– Признаться, я понимаю, что вы пытаетесь сделать. Ваши цели представляются мне достойными одобрения и даже восхищения, но средства, к которым вы прибегаете, для меня неприемлемы.

Рука Себастьяна зависла над ближайшими блюдами.

– Крабы и спаржа?

– Да, пожалуйста. 

Он пополнил тарелку, которую держал.

Леди Жизель потянулась за креветками в желе.

– Вы наверняка искали меня с какой-то целью. С какой же?

Себастьян изучал ее по-прежнему доброжелательный профиль.

– Боюсь, вы не одобрите то, что я собираюсь сказать.

Ответом стал мягкий смех.

– Хотите, пообещаю не бросать эту тарелку с едой вам в голову?

– Это не лишнее. Видите ли, я сделал довольно тревожное открытие. Оказывается, отец Дамиона Пельтана не ограничился тем, что выполнил вскрытие трупа мальчика, объявленного дофином; еще он извлек и унес с собой сердце того ребенка. Каковое хранит до сих пор.

Француженка больше не улыбалась. Ее губы приоткрылись, в уголках рта появились две белые черточки, пальцы сжались с такой силой, что оставалось лишь удивляться, как тарелка не треснула.

– Я этого не знала. Вы уверены?

Если она и актерствовала, то крайне убедительно.

Себастьян добавил:

– По слухам, старик держит сердце в хрустальном сосуде в своем кабинете. Почему он это сделал, как думаете?

Леди Жизель взяла булочку.

– С давних пор во Франции существует традиция хоронить внутренние органы членов королевской семьи отдельно от их тел. Как правило, тела находили последнее пристанище в базилике Сен-Дени. Но сердца и другие внутренности отправлялись в различные места. Так сердце прежнего дофина Франции отнесли в монастырь Валь-де-Грас, наряду с сердцами множества других принцев и принцесс крови.

Себастьян подумал, что она наверняка наслышана о судьбе, постигшей эти сердца во время революции. Их драгоценные серебряные и золотые реликварии разломали и отправили на монетный двор для переплавки, сами же сердца свалили в тачку и сожгли за исключением нескольких, проданных художникам, которые используют забальзамированные органы для создания красно-коричневого пигмента, известного как «мумие».

Он сказал:

– Так вы наводите меня на мысль… какую? Что доктор Филипп-Жан Пельтан был роялистом? Что он забрал сердце дофина, чтобы сохранить хотя бы его, если тело бросят в общую могилу?

– Я не знаю политических пристрастий доктора Пельтана. Но он сумел удержаться на должности в Отель-Дьё де Пари и в революцию, и при Директории, и после воцарения Наполеона. Каковы бы ни были его убеждения, доктор, очевидно, преуспел в искусстве держать их при себе.

Себастьян покосился на Марию-Терезу, которая сидела неподвижно, взирая на него с явной неприязнью.

– Пельтан отважился на немалый риск, сохраняя сердце ребенка, который умер в Тампле. По-видимому, доктор считал, что тот мальчик действительно был дофином.

– Слухи о том, будто дофин каким-то образом сбежал из Тампля, а мальчик, умерший на его месте, был несчастным глухонемым подменышем, – не более чем слухи. Миф. Сказка, сложенная для утешения тех, кто неспособен принять кошмарную реальность.

– Тем не менее слухи не смолкают.

– Ну еще бы. Никогда не пойму, почему революционеры не позволили Марии-Терезе взглянуть на тело ее брата. Хотя, возможно, они боялись, что она не опознает мальчика, сильно переменившегося за годы пренебрежения и жестокого обращения. А может, побоялись показать ей, до какого состояния замучили несчастного. Но у меня нет ни малейшего сомнения в том, что последний сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты умер в Тампле в 1795 году. Верить в обратное столь же глупо, как полагаться на россказни о Темной графине.

Себастьян озадаченно наклонил голову.

– Что за «Темная графиня»?

В сухом смешке леди Жизель веселья не прозвучало.

– Спросите у Амброза Лашапеля. Не сомневаюсь, он с удовольствием поведает вам эту историю. – Она забрала у Себастьяна наполненную тарелку. – А теперь, милорд, прошу меня извинить. Благодарю за помощь.

Компаньонка поспешила к принцессе и принялась хлопотать вокруг нее с неисчерпаемым добродушием. Себастьян уловил несколько взглядов в свою сторону. Не приходилось сомневаться, что в пересказе леди Жизель их разговор подвергся существенной редакции.

Поиски Амброза Лашапеля успехом не увенчались. Французы из свиты графа Прованского на суаре не явились, заодно со своим господином. Себастьян уже приказал подать шляпу и плащ, когда юркий пострел в полосатом жилете тигра-грума пробился через толпу, ловко уклоняясь от всех попыток схватить его за воротник.

– Эй, хозяин! –  крикнул Том, тяжело дыша. – Пошли быстрей!

Желудок скрутило, Себастьян сжал тщедушные плечи мальчика.

– Что?! Леди Девлин?

– Кто? Ой, божечки, нет. Там сэр Генри Лавджой. Велел передать, что французского полковника нашли мертвым, аккурат на лесенке, на Олд-Сван. Ни в жисть не догадаетесь, что убивец с ним сделал!