— Мтомба, магия — это по твоей части. Ты шаман или как?— раздраженно спросил Конан.

Они уже целый колокол обсуждали неожиданно возникшую проблему. Утром большинство мужчин по заданию вождя отправились в разные стороны на разведку. Им предстояло выяснить, случайно ли белый человек два раза подряд возвращался обратно? Кроме того, кушиты не оставляли надежду найти пропавшую ночью женщину. Конан поставил бы свой меч против коровьей лепешки, что через пять часов все вернутся несолоно хлебавши. Кроме того, он почему-то был уверен, что пропавшая Н'хати бродит по джунглям в облике большой черной пантеры. И в глазах ее плещется Ночь.

— Не знаю,— мрачно ответил Мтомба.— Ты вот говоришь, что почувствовал нечто странное, когда ведьма умерла. А я вот ничего не почувствовал! И сейчас не чувствую. По моим ощущениям, магии здесь не было, и нет! Однако она есть!

— А мне что теперь делать? Я в Аргос хочу! У меня ваши джунгли уже вот где сидят!— И Конан выразительно постучал по горлу ребром ладони.— И только посмертного проклятия занюханной ведьмы мне для полного счастья не хватало... Спасибо!

— Ты не кипятись. Посмотри на вещи с другой стороны. У тебя выдалось несколько свободных деньков, когда не надо никуда спешить, можно спокойно выспаться, отъесться. Мы тебя никуда не гоним. Живи и радуйся жизни. У тебя и девушка вон какая красивая есть — ночью скучать не будешь...

— Да катись ты, знаешь куда!

— Знаю, конечно, знаю. Я вчера изрядно пополнил свой запас ругательств,— ухмыльнулся шаман.

Конан ожесточенно почесал затылок. Мтомба в чем-то, конечно, был прав, но...

— Это все хорошо, но как быть, например, с пантерами-оборотнями? Или с Охотником, который вроде как шляется по окрестностям и мечтает о моем скромном черепе? Ты не подумай, что мне страшно. Просто на спокойный отдых это не очень-то похоже. Но больше всего меня раздражает неопределенность. Я не знаю, что делать, понимаешь?

— Я-то понимаю, поверь!— невесело ответил шаман.— Сам пока не предполагаю, как с этим проклятием бороться. Эх!.. Не хотел ведь я ее сжигать. Надо было незаметно отпустить... Кто же знал, что она черную магию изучала? Три года назад она на такие фокусы была не способна...

— Я предпочитаю находиться как можно дальше от любых магов. А они наоборот — так и липнут ко мне...

— Словно мухи на дерьмо? — тут же ввернул Мтомба.

— Да, видимо,— тяжко вздохнул киммериец.— Что маги, что всякая нечисть... Просто проходу не дают!

— Ну, и что ты с ними делаешь? — заинтересовался шаман.

— А ты как думаешь? Отправляю на Серые Равнины. А по-другому с ними нельзя! То им душа моя потребуется, то сила. Или нужна им до зарезу какая-нибудь волшебная вещица, а она у другого колдунишки во владении... И вот что интересно: три четверти этих упырей пытались меня надуть! Или не заплатить, или просто убить, чтобы не болтал лишнего! Уверен, хороший маг — мертвый маг!

— Заметь, ты все это говоришь в глаза человеку, занимающемуся магией! — возмутился чернокожий шаман.

— Ну и что? Я ведь не про тебя лично. Ты-то как раз вроде нормальный. И разговариваешь по-человечески, не чванишься, как некоторые...

— Ладно, забудем. Но все-таки, как ты справлялся с колдунами в прошлом? Хотелось бы услышать конкретные примеры.— Мтомбе надоело препираться с киммерийцем.

— Я тебе могу рассказать довольно много разных историй, но, видишь ли, мне еще не приходилось иметь дело с проклятиями мертвых ведьм, от которых даже пепла не осталось. С ожившими мертвецами я сталкивался, но таковых можно было рубить...

— Ты рассказывай, а я уж разберусь, поможет это нам или нет! Все равно делать больше нечего. Когда еще разведка вернется...

— На самом деле, тебе это вряд ли поможет, лучше иди, с духами пообщайся. Или с небом. Я в магии не разбираюсь. Когда я с ней сталкивался, я или уничтожал ее источник или, если это было невозможно, делал ноги. В данной ситуации я не вижу источника. Поэтому не знаю что делать. И это бесит! — в подтверждение своих слов киммериец с чувством стукнул себя по колену.

— Ясно одно, — сказал шаман, задумчиво изучая потолок хижины. — Все дело в предсмертном проклятии ведьмы...

— Это и обезьяне понятно,— скривился Конан.— Но, повторяю, от ведьмы-то ничего не осталось! Она мертвее мертвого!

— Мертвее мертвого...— повторил шаман, продолжая смотреть в потолок.— А это идея! Ладно, иди погуляй, мне надо побыть одному...

Конан не стал спорить и пошел в отведенную хижину, где благополучно проспал рядом с Дайной до возвращения разведчиков.

Как киммериец и предполагал, новости были неутешительны. Со всеми без исключения произошло одно и то же: шли вроде бы правильно, да и джунгли вокруг давно хорошо известны, а потом — джунгли словно расступались и вот она — родная деревня! Все были растеряны, смущены и испуганы. Разведчики также встретили и убили пантеру, на этот раз без жертв со своей стороны. Она оказалась пропавшей женщиной. Тело разведчики захватили с собой, как и найденные трупы Мтото и первого оборотня. Все три тела были торжественно сожжены вечером. Конан отметил, что глаза у жертв проклятия к моменту огненного погребения стали нормальными, человеческими. Пугающая чернота из них исчезла.

Шаман из хижины так и не вышел. Более того, Конан обнаружил у входа стражу, которая категорически отказалась пускать его внутрь. Раздосадованный, он отправился спать.

Три следующих дня Конан провел весьма невесело. Мтомба по-прежнему не вылезал из своего жилища, и что он там делал, оставалось загадкой. Воины племени каждый день совершали вылазки в джунгли, но безрезультатно. Каждый раз, куда бы они ни пошли, пять колоколов спустя — возвращение в родную деревню. Конан принял участие в одном таком походе. Всю дорогу он пытался почувствовать хоть какое-то присутствие магии, но тщетно. Никаких озарений у варвара не случилось, и больше он никуда не ходил. Все остальное время киммериец много спал, ел и пил, предпочитая то, что покрепче. По утрам разминался с мечом, но скорее от скуки, чем по необходимости.

Каждую ночь исчезала одна женщина, а днем ее (уже в облике пантеры, само собой) убивали.

Сделать что-то иное не было никакой возможности. Оборотни бросались на людей с единственной целью — убить. Когда вождь приказал поймать тварь, во что бы то ни стало, погибли сразу три охотника, пантера же ушла в джунгли, где была выслежена и убита разозленными гибелью друзей кушитами. Жены погибших чуть не растерзали вождя, и с тех пор (а это случилось на первый день затворничества шамана) он предпочитал отсиживаться в своем жилище.

Дайна под впечатлением всех последних событий полностью ушла в себя. Она почти ничего не ела и не разговаривала. Просто, скрючившись, сидела в углу хижины и смотрела в одну точку. Все попытки киммерийца ее растормошить не увенчались успехом. В конце концов, варвар оставил ее в покое, благоразумно решив, что время ей поможет. По крайней мере, не канючит и не путается под ногами...

На четвертый день Конана разбудили еще до восхода солнца.

— Вставай, белый человек, шаман тебя зовет.

Конан протер глаза и побежал к Мтомбе.

Шаман сидел на полу перед алтарем, спиной ко входу, скрестив ноги, как принято у жителей Восхода. На алтаре что-то дымилось, но запаха дыма варвар не почувствовал. Зато он почувствовал одуряющий тяжелый запах мертвечины. Так пахнет если разрыть могилу недавно умершего, чье тело еще не успело окончательно сгнить. Конана едва не вывернуло вчерашним ужином. Борясь с приступами тошноты, он подошел к Мтомбе.

— Встань поближе к алтарю, я зажег ароматические палочки, там тебе будет полегче. — В голосе шамана не было никаких чувств, только усталость.

Конан сказал бы, смертельная усталость.

Действительно, у алтаря киммерийцу стало немного лучше, хотя он не любил сладковатый, приторный дым стигийских храмовых благовоний, а это были именно они. Чуть отдышавшись, он посмотрел на Мтомбу и вздрогнул, не сумев сдержаться. Глаза варвара привыкли к темноте, и он увидел, каким стал шаман за прошедшие три дня. Казалось, он постарел раза в два, если не больше. На Конана смотрел абсолютно седой старик, жутко осунувшийся, с глубоко запавшими глазами и серой кожей.

— Я стал мертвее мертвого, Конан,— медленно начал он.— Три дня я был на Серых Равнинах. Был и вернулся. Я видел и познал запретное для смертных и, как видишь, я плачу свою цену. Сейчас я еще не совсем здесь, и только знания древних стигийских трактатов, переплетенных в человеческую кожу, что я видел у Тот Амона, удерживают меня на границе с таким уютным безумием. И я еще не знаю, куда я шагну...

Мтомба замолчал и заговорил снова не раньше чем через две терции. Все это время Конан

стоял, боясь шелохнуться, и напряженно ждал продолжения. Он вполне понимал, что вряд ли это все, что ему хотели сказать.

— На Серых Равнинах я нашел дух ведьмы. Мы говорили и сражались, сражались и говорили, говорили и сражались... — Шаман опять замолчал, на этот раз всего на четверть колокола.

— Я проиграл... Проклятие умрет лишь, когда все женщины моего племени станут Черными Молниями Мщения и, свершив его, умрут во славу Сожженной. Или когда кровь женщины с белыми волосами, что пришла с сыном Полуночи, прольется на месте казни...

Тут Конан возмутился:

— Да ты совсем спятил! Предлагаешь принести Дайну в жертву ненормальному духу? Не позволю! Лучше пусть все ваши девицы превращаются в пантер и сдохнут — других потом себе найдете.

— Киммериец, я знал, что ты вряд ли согласишься...— все тем же ровным голосом проговорил Мтомба.— Но все-таки подумай: одна жизнь или несколько сотен?

— Приди в себя, колдун! Что ты там бормочешь? Тебе сейчас нужен глоток доброго вина, а потом обязательно следует хорошенько поспать. Когда придешь в себя, поговорим. — И киммериец направился к выходу.

— Подумай, Конан. До завтрашней зари у тебя есть время...

— Подумаю...— буркнул варвар и вышел на свежий воздух.

Хотя шаман давал ему время до зари, Конан не спешил просыпаться. Его разбудил вождь за час до полудня. Спросонья киммериец долго не мог понять, чего от него хочет этот кушит. Оказывается, всего полколокола назад воины обнаружили очередную жертву проклятия, всего в тысяче шагов от деревни, и уже без головы. Причем голову найти так и не смогли. Люди шепчутся, что это работа Великого Охотника. Не мог бы Конан взять ее смерть на себя? Чтобы пресечь дурные разговоры...

— Ну и как, интересно, я это сделаю?— хмыкнул киммериец.— Головы-то у меня нет! А люди спросят: куда ты дел голову? Что мне на это отвечать? Съел? Или закопал на всякий случай? Нет, в этой авантюре не участвую.

Вождю пришлось уйти. Дайна по-прежнему сидела в углу. Казалось, что за последние два дня она даже с места не сдвинулась. Конан задумчиво покачал головой, но трогать девушку не стал. Если не выгорит его задумка, пусть лучше ничего не понимает, когда ее резать поведут. Другого выхода все равно не будет. И дело тут вовсе не в желании или нежелании самого варвара. Когда кушиты узнают, как можно снять проклятие, они и разрешения спрашивать не будут, а он не бог, чтобы в одиночку расправиться с целым племенем. Как сражаются чернокожие, он хорошо знал...

Конан позавтракал и пошел к шаману. Сегодня Мтомба выглядел получше, но ненамного. Запах мертвечины почти исчез, во всяком случае, уже не так раздражал. Когда кушит заговорил, киммериец понял, что прежний «неправильный» шаман возвращается. Медленно, с трудом, но возвращается...

— Ну что, Конан, надумал чего-нибудь? — с тяжким вздохом спросил чернокожий, с трудом поднимаясь со своего ложа. — Я буду очень рад, если мы обойдемся без большого кровопролития...

— Кровопролития не будет,— отрезал Конан.— Я решил испробовать одну идею, если не получится — забирайте Дайну. Противиться не буду.

— И что ты задумал?— слабым голосом спросил Мтомба, пытаясь встать на ноги. Получалось у него плохо.

— Ты говорил, что сражался с духом и проиграл, так?

— Так.

— Я тоже хочу попробовать.

— Киммериец, в своем ли ты уме? Если меня, знакомого с магией не понаслышке, эта попытка чуть не убила, то ты ее точно не переживешь! Если выживет твое тело, то, скорее всего не выдержит твой разум. Ты навсегда останешься слюнявым идиотом, гадящим под себя!

— Хватит, хватит!— поморщился Конан.— Я услышал твое предупреждение, но намерен поступить, как задумал. Если ты, конечно, сможешь мне помочь...— И он выжидательно посмотрел на шамана.

— Помочь я тебе смогу, но предупреждаю еще раз...

— Заткнись!— грубо оборвал варвар.— Если можешь — начинай! Нечего сопли распускать.

Шаман молча доковылял до алтаря, пошарил за ним и достал маленькую коробочку.

— Помнишь, как я вчера сидел?— И, получив утвердительный кивок, продолжил:— Садись вот здесь... Поближе... Вот так. Бери.

— Что это?— спросил киммериец, осторожно взяв коробочку.

— Лотос.

— Черный?— с явным унынием спросил Конан, которому доводилось видеть людей, пристрастившихся к этому зелью. Больше всего они напоминали стигийских мумий...

— Нет, конечно!— возмутился шаман.— Всего лишь желтый. Черный употребляют или законченные идиоты, или очень сильные маги, которые могут подчинить или хотя бы сдержать его действие. Тот-Амон, например, иногда использовал черный лотос. Но очень осторожно. А мне до него далеко.

— И что мне с ним делать? — спросил слегка успокоенный варвар, осторожно открывая коробочку.

— Возьми небольшую щепотку и вдохни. Остальное сделаю я. Только предупреждаю...

— Все, заткнись! И делай свое дело!— оборвал киммериец и вдохнул пыльцу желтого лотоса.

Мтомба тут же начал монотонно мычать, сначала тихонько, потом все громче и громче. Через какое-то время в рваную мелодию начали вплетаться громкие гортанные выкрики... В руках шамана появился бубен. Дикий ритмичный стук постепенно становился все громче и громче, удивительным образом сочетаясь с пением.

Конан чувствовал его каждым кусочком своей плоти. Волосы киммерийца встали дыбом, как во время сильной грозы, а по спине потек холодный пот. Песнопения шамана были древними, как и его род. Первобытная исконно-природная магия захлестнула душу варвара. Все предметы вдруг стали отчетливо видны и заиграли удивительно свежими красками, хижина стала увеличиваться в размерах. Песнь Мтомбы превратилась в дикий, нестерпимо громкий рев и вдруг, когда варвар думал, что уже не выдержит, резко оборвалась. В наступившей тишине тихо ударили в бубен. Один раз. С этим ударом киммериец провалился сквозь землю. Он падал стремительно, успев лишь заметить быстро удаляющееся пятнышко слабого света над головой. А потом пришла Тьма.

***

… Дальнейшее Конан запомнил плохо. И очень не любил вспоминать. Ему повезло, что прагматичный киммерийский разум просто не воспринимал большую часть происходящего. Иначе он просто не сумел вернуться обратно. И так варвару пришлось очень нелегко.

И когда Эмерт стал требовать подробностей падения сквозь Тьму, Конан ответил:

— Там не было времени. Там не было плоти, там не было ничего привычного, земного. Жуткий холод, нечеловеческое одиночество... Сначала...— Он тяжело вздохнул и продолжил.— Потом было гораздо хуже, но я почти ничего не помню, а то, что помню, невозможно описать человеческим языком. Да и не нужно. Тот, кто там не был, все равно не сможет понять, пока сам не упадет в Бездну. Мтомба был прав. Это не для живых. Чтобы пройти сквозь Тьму, надо стать мертвее мертвого...

И Эмерту показалось, что черты киммерийца заостряются, а загорелая кожа приобретает мертвецкую синеву. Налетевший внезапно порыв ледяного ветра пригнул веселое пламя костра к самой земле и почти погасил. В этот краткий миг оборотень пожалел, что так яростно выпрашивал подробности. Он отчетливо понял, что эти тропы и это знание не для людей. Больше Конан ничего не сказал. Варвар долго сидел, и смотрел куда-то вдаль, разглядывая там одному ему видимые картины. Лишь через полколокола, которые для Эмерта показались вечностью, наваждение прошло, Конан встряхнулся и продолжил рассказ...

***

... Конан долго летел к своей цели. Ему казалось, что он прожил кучу жизней — сто или тысячу, а может и больше — прежде чем осознал, что находится в сером коконе, сотканном из тумана. Находится не один. Перед ним колыхалось странное облако, почти не отличимое от плоти кокона, но Конан знал, что перед ним душа ведьмы.

— Ты пришел, синеглазый сын Киммерии.— Голос шел отовсюду, бесплотный и равнодушный,— я знала, что ты попытаешься спасти девчонку и снять проклятие. У Мтомбы не получилось... Но ты зря шел сквозь Тьму. Я уже сказала свои условия. И не собираюсь их менять. Умирать больно. Умирать на костре очень больно. Боль — все, что у меня осталось. Я хочу, чтобы мои палачи тоже испытали ее.

— Я понимаю тебя,— сказал Конан.— Но причем здесь Дайна?

— Ты поступил гораздо хуже, чем мои убийцы. Они меня ненавидели, а тебе было все равно. А нет в мире ничего, страшнее равнодушия. Ты сполна расплатишься за него. Ты уже расплачиваешься, но я поднимаю цену. Дайна должна умереть от твоей руки. Только тогда проклятие потеряет силу, а я обрету покой.

И тут Конан разозлился. А вместе со злостью вдруг ощутил, что стал самим собой.

— Ах ты, дочь шлюхи и осла, да как ты смеешь, мертвый кусок дерьма, угрожать и ставить условия мне, живому, что проделал такой длинный путь через проклятущую Тьму и один Сет знает что еще...

Киммериец ругался долго и со вкусом. Уж что-что, а это искусство он в совершенстве освоил еще на шадизарском Дне. Отведя душу, Конан заметил, что дух ведьмы заметно съежился и стал... прозрачней, что ли?

— Прекрати!— Голос был, такой тихий, что киммериец его едва услышал.— Здесь нельзя!

— Ах, нельзя!— обрадовался варвар.— Ну, получи тогда еще!

— Нет! Пожалуйста... Я таю!

— Ну, и хвала Крому! Может, и проклятие растает вместе с тобой!— Конан со злой радостью стал ругаться дальше, пока не услышал еле слышимый шелест:

— Я сняла проклятие... Уходи.

— С чего это я должен верить?— удивился Конан.— Может ты меня обманываешь, чтобы сохранить хотя бы это дурацкое подобие жизни.

— Клянусь своей душой, единственным, что у меня осталось, что я сняла проклятие и останусь неотомщенной. Пусть боги будут мне свидетелями.

В тот же миг в голове киммерийца зазвучал утробный, гулкий бас:

— Она говорит правду. Возвращайся домой!

В следующее мгновение Конан очнулся в хижине Мтомбы. Чувствовал он себя как после недельной пьянки. Неимоверно болело все тело, особенно голова. И еще поганый привкус во рту... Киммериец с трудом поднялся. Шаман удивленно смотрел на него.

— Ты меня поражаешь, Конан. Я, честно говоря, уже и не надеялся. Тебя не было пять закатов.

— Бывает,— глубокомысленно заметил киммериец и добавил, — я снял проклятие!