До настоящего момента Анна считала их квартиру (повсюду лужицы каких-то пролитых жидкостей, наполовину использованные тюбики лосьона для автозагара, рваные обои, пульты дистанционного управления, коробки из-под готовых блюд, музыкальные компакт-диски, груды старых мятых журналов) стандартным жильем одиноких женщин чуть за тридцать. Но сейчас весь этот хлам выглядел просто по-детски.

У Мирны, вернувшейся из родительского дома, был подавленный вид.

— Проклятый общественный транспорт… — проворчала она.

Анна с отвращением посмотрела на пластиковое ведерко с жареной курицей, которое Мирна держала у себя на коленях.

— Почему ты в пижаме?

Мирна выругалась — все ее пальцы были в курятине. «Вот-вот», — согласилась Анна, почувствовавшая запах еще в парадной.

— Мне нужны калории, — сказала Мирна, читая «Что дальше сделала Кэти». Во время депрессий она всегда читала детские книжки: «Клодин в Сен-Клер», «Рева-корова», «Боже, ты там, это же я — Маргарет?». Кроме того, она утешалась готовой едой из кафе, которую приносила домой в коробках, завернутых в белые полиэтиленовые пакеты. После этого она складировала пустые коробки из-под еды возле общественного мусорного бака, словно рождественские подарки.

— Как работа? — поинтересовалась Мирна.

— Тоска, — ответила Анна.

Без Шона офис «SOS!» словно опустел. Каждый звук бил по мозгам. Весь день Анну все раздражало. Она попросила Тодда, чтобы тот перестал так сильно стучать по клавиатуре. Во время планового совещания в пятницу утром она назвала идею Лины абсурдной. Блондинка согласилась с этим.

Анна была рада увидеть Блондинку на этом совещании. Ведь Блондинка имела хоть какое-то отношение к Шону. Возможно, сейчас она даже разделяла горе Анны в связи с уходом Шона с передачи.

Все в «SOS!», безусловно, восхищались новым, октябрьским, гостем программы — Вильгельмом Гроэ. Его книга «Один месяц до счастья» продавалась во всех книжных магазинах, и его имя часто упоминали в средствах массовой информации. Интервью с ним можно было обнаружить везде, начиная от колонки новостей в центральных газетах («Психолог обнаружил новый путь к счастью»), и заканчивая сенсационными заметками в «Картофельном еженедельнике» («Кузнец счастья любит отварной картофель»). Анна сожалела только о том, что не могла посмотреть телепередачи с его участием, так как они шли в дневное время. Они с Блондинкой были удивлены, что такой гуру в области самоусовершенствования согласился участвовать в «SOS!».

— А, Вильгельм, — махнула рукой Пэмми. — Он сделает что угодно, лишь бы выступить на радио.

Анна предположила, что Пэмми просто завидует огромной популярности. Анна была взволнована мыслью о предстоящей встрече с ним. Но она все еще пребывала в трауре из-за ухода Шона из «SOS!». Шона в шелковом кашне, с небрежно болтающейся челкой. Весь день Анна думала: «Слава богу, что я тоже скоро уволюсь».

— Как твой отец? — спросила Анна из вежливости.

— Честно говоря, не знаю. Завтра я снова возвращаюсь в этот сумасшедший дом. Я вернулась сюда, чтобы забрать кое-какие вещи.

— А что с ним такое? — раздраженно спросила Анна. Семья Мирны не могла жить без какой-нибудь очередной проблемы. Мирна была слишком привязана к своим детским воспоминаниям. Будучи уже взрослой женщиной, она, казалось, не осознавала, что ей давным-давно пора иметь свои собственные проблемы.

— Я знаю, что это звучит глупо, но я точно не знаю. Никто мне не отвечает на мои вопросы, — сказала Мирна. — Даже Грим пытался поговорить об этом с отцом, но…

— Грим тоже был там?

— О, вся семья была в сборе. Нас созвали, как на экстренное совещание. Были все, за исключением Мэтью. Последний раз, когда я с ним разговаривала, он был в Бангладеше.

— Почему в Бангладеше?

— Мэтью в кругосветном путешествии, — устало сообщила Мирна.

— Он разве поехал без Марка?

— Нет, Марк остался дома.

— Понятно.

Анна была удивлена, узнав, что Близнецы оказались двумя отдельными личностями. Мирна всегда говорила о них как об одном человеке. Они были как две капли воды. Они учились в одной и той же школе, а потом в одном и том же университете. Всегда «Мэтью и Марк». Болезнь мистера Ломонда словно поделила их на двух разных людей. На Марка и на Мэтью.

— Это ужасно, — произнесла Мирна. Лицо у нее было мягкое и розовое, точно пудинг.

— Так что, все действительно очень серьезно? — сомневалась Анна.

В конце концов с кем-нибудь из Ломондов вечно случалось что-то ужасное. Один из них простужался — другой страдал от осложнений. Умирала тетушка в Африке — и Мирна переживала по поводу плохой наследственности. Болезни распространялись среди Ломондов со стремительностью эпидемий. Ломондов было так много. У Мирны были тысячи родственников, разбросанных по всему миру. И они постоянно воссоединялись по тому или иному случаю — лишь бы заразить друг друга какой-нибудь новой болезнью.

У Анны же были только ближайшие родственники. Ее мать время от времени упоминала дорогую тетушку, или умершую тетушку, или ужасную тетушку — но этим все и ограничивалось.

Ее отец недавно оборвал все связи со своими уэльскими родственниками. Он говорил, что все Поттеры и Джоунсы похожи друг на друга в своей заурядности. Дон пользовался любой отговоркой, чтобы не знаться с ними. Он не любил ни одну из своих сестер и не одобрял то, как они воспитывают своих детей или внуков.

— Отец хотел, чтобы все мы разъехались по своим домам и перестали загаживать его дом, — продолжила Мирна.

— Это в духе твоего отца.

— Хм. Да. Но когда я заикнулась о его коллекции из гольф-клуба, он ничего не ответил. Ты же знаешь моего отца. Если бы все было в порядке, он обязательно прошелся бы насчет моего «тупого умничанья». В общем, мама что-то от нас скрывает. Поэтому мы все ходили на цыпочках… Я даже старалась быть женственной, чтобы порадовать папу. Ну, большую часть времени я проводила на кухне. Делала бутерброды. И мы все делали вид, что все в порядке. Как-то так получилось, что упоминание о папиной болезни превратилась в табу, хотя именно из-за нее мы все и собрались. Ну разве не смешно?

— Да, — согласилась Анна. — Вам надо было сесть всем вместе, как взрослым людям, и обсудить эту проблему.

Мирна долго смеялась.

— Я думала, что ты знаешь мою семью. Папа вечно нудит об эмоциях Грима.

— Ну, возможно, это только потому, что он не умеет выражать свои собственные.

— Нет. Он просто думает, что чувства Грима каким-то странным образом связаны с его сексуальностью.

Анну беспокоило, что Грим — гомосексуалист. Он был единственным мужчиной в ее жизни, который по-настоящему потерял от нее голову. Он бегал за ней все эти годы — с тринадцати до тридцати. Его страсть придавала Анне уверенности в себе. Она чувствовала себя роковой женщиной — по крайней мере, для одного мужчины. Так было до тех пор, пока в прошлом году Грим не объявил о своей гомосексуальности. И после этого Анна почувствовала себя каким-то идолом гомосексуализма, этакой провинциальной Джуди Гарланд.

Ее посетила мысль, что, если бы она не дала Гриму от ворот поворот, то сейчас они были бы уже женаты и у них было бы двое детей. Они были бы счастливы. До тех пор, пока в один прекрасный день во время их поездки в торговый центр садоводства он вдруг не признался бы ей, что все это время он был геем. Плоская грудь Анны заставила его поверить в то, что вообще-то она была мужчиной. Как же они объяснят все это своим четырем детишкам?

— Почему бы тебе не вернуться сегодня? — предложила Анна. Если бы Мирны не было дома, переезд на квартиру Себастьяна прошел бы менее болезненно для всех них.

— ТЫ шутишь? Чтоб я рисковала жизнью и разъезжала на метро в такую темень! — По словам Мирны, проблема общественного транспорта состояла в его доступности для широких масс.

— Между прочим, звонил твой отец, — сообщила Мирна.

— Да, он помогает мне переезжать.

Слова Анны повисли в воздухе. Они были почти видимыми.

— Что он помогает тебе делать? — переспросила Мирна, хотя, разумеется, все отлично слышала.

— Нууу… Я как раз собиралась тебе рассказать. Все это произошло, пока тебя не было. Мне предложили пожить полгода в отличной квартире в Челси. Фактически бесплатно. Один из друзей Шона искал человека для присмотра за своей кошкой. Целая квартира, — добавила Анна. — Одна спальня и…

— Ну-ну, — удивленно протянула Мирна.

— Квартира действительно очень милая. Тебе понравится.

Откуда это нелепое чувство вины, будто у нее тайный роман? Этак она докатится до того, что предложит Мирне забрать себе половину ее посуды.

— У Себастьяна в Нью-Йорке будет практически все, что нужно для жизни, так что я оставлю тебе свою посуду, — сказала она.

— У Себастьяна?..

— И если ты не возражаешь, то Том хотел бы переехать сюда, в мою комнату.

— Конечно, нет проблем, — ответила Мирна таким тоном, будто Анна бросала ее в ужасной ситуации на произвол судьбы. — Себастьян? — снова спросила она недоуменно, как будто никогда не знала, что такие аристократические имена действительно существуют.

— Он такой красивый — даже трудно себе представить. Как и все его друзья.

— Так, значит, Том не переезжает вместе с тобой? К тебе и ко всем твоим новым и «красивым» друзьям.

— Ему никто и не предлагал.

— Он что, недостаточно красив?

Было очевидно, что сегодня Мирна еще не виделась с Томом. Иначе он уже сказал бы ей, что переселяется в комнату Анны. Он объяснил бы ей, что они разошлись почти полюбовно. Что их пути разошлись. И что Анна, без всяких сомнений, скоро начнет спать с Шоном.

Когда-нибудь Том тоже найдет свое счастье.

Может быть, Том найдет свое счастье с Мирной?

От этой мысли Анне стало как-то не по себе. Она решила сменить тему.

— Вообще-то, м-м… я переезжаю сегодня вечером. Да. Он оставил кошку… — Она твердо намеревалась довести дело до конца.

— А ты вообще собиралась поставить меня в известность? — Мирна покачала головой. Она снова погрузилась в свою детскую книжку — с еще большим самозабвением. Можно было подумать, что в ней скрывается ответ на все ее вопросы. Кэти никогда бы не предала Кловер подобным образом.

— Конечно, собиралась. Просто мне нужно переехать прямо сейчас, вот и все.

Неужели Мирна не понимает, что Анна больше не может жить так и дальше, — делить с ней кухню, мужчину и микроволновку? Скрепя сердце слушать любимые радиопередачи Мирны для меньшинств. Усаживаясь перед телевизором, спрашивать у Мирны, не хочет ли она сесть с другой стороны. Ей никогда не нравилось, как Мирна загружает посудомоечную машину. Полный хаос. Ножи лежали там, где должны стоять стаканы.

— Ну, мой отец будет доволен, — сказала наконец Мирна, пытаясь рассмеяться.

— Почему?

— Ну, я наконец-то начну жить с мужчиной. Хотя, естественно, он предпочел бы, чтобы я жила с ним во грехе. Он сказал бы, что это более по-женски. Может быть, я буду врать и притворяться, что Том — мой бойфренд. И брать его с собой на семейные обеды. Насколько я знаю своего отца, он обязательно найдет какой-нибудь недостаток — даже в Томе.

— Да. Он скажет, что Том слишком обыкновенный.

— А Том далеко не обыкновенный.

— Как бы там ни было, я все равно буду часто заходить. Если ты меня впустишь, — добавила Анна со смехом. Она знала, что эта квартира, с оборванными обоями, с двуспальными кроватями как из борделя, — впустит кого угодно.

— Да, можешь приходить сюда, чтобы переспать с Томом, — задумчиво проговорила Мирна. — И поужинать.

— Да, — неуверенно сказала Анна. — Я хочу сказать, что все останется по-прежнему, разве что теперь у меня будет ванна-джакузи и чистые ковры.

Но она покривила душой. На самом деле Анна надеялась, что с переездом в квартиру Себастьяна изменится вся ее жизнь. Она даже надеялась завести себе новых друзей, которые гармонировали бы с ее кремовым диваном.

— А еще корзинка под яйца, — добавила она уже более серьезно. — И автомат для льда.

«И Шон», — подумала она. Окунувшись в жизнь Шона, она сможет позабыть о своей собственной жизни.

— Ну, я полагаю, что все рано или поздно меняется, — сказала Мирна.

— Да.

— Хотя я никогда не могла понять, почему все обязательно должно меняться.

— Да, весело было вдвоем, — сказала Анна, понимая, что им никогда не было так же «весело», как должно быть соседкам по квартире. Например, они никогда вместе не делали аэробику, лежа перед телевизором, и никогда не обсуждали, лакомясь мороженым, проблемы карьеры.

Для Мирны веселье заключалось в том, что она валялась в постели, утешая себя тем, что «все могло бы быть гораздо хуже». Она часто радовалась, что ей, например, не приходится скрываться от полиции в каком-нибудь бомбейском борделе или быть в заложниках в Ливане.

У Мирны был настоящий талант видеть во всем только плохое. Гроэ в четырнадцатой главе писал: «Окружайте себя людьми, которые заряжены положительной энергией. Их положительный заряд может отразиться и на вас. Люди, настроенные негативно, оказывают на вас только негативное влияние». Именно поэтому Анна и переезжала. А еще потому, что там были кремовые ковры и ванна-джакузи. И Шон.

Шон и Анна могли бы заниматься сексом, утопая в ковре. Правда, им придется быть очень осторожными, чтобы не испачкать его, — придется заниматься сухим сексом.

Нет, они займутся сексом на той узкой кровати, заваленной подушками и заправленной импортным покрывалом, похожим на экзотический десерт из малины. Разумеется, Анна не могла представить Шона в своей постели здесь на Финчли-роуд. Шон был слишком чистоплотен, чтобы лежать в этой кровати, застеленной серым, в пятнах бельем. Он вообще смотрелся бы нелепо в этой квартире, словно Харрисон Форд, прогуливающийся по съемочной площадке Майка Ли. Гостиная вся пропахла никотином. Ковер не сочетается с портьерами.

Даже сидя Шон абсолютно не вписывался в этот интерьер. Не говоря уже о сексе. А что бы он сказал Мирне? Все его друзья были холеными парнями с безупречно правильным произношением. Ничего похожего на северный акцент Тома.

— Думаю, мне пора укладывать свои вещи.

— Все это так неожиданно… — вдруг проговорила Мирна с тревогой.

— Я знаю. Прости, что не предупредила тебя заранее. Но ты же знаешь, как бывает…

— Конечно, — вежливо ответила Мирна.

— Я надеюсь, ты не очень сильно расстроилась?

— Нет, я в порядке. — Мирна прижала к животу ведерко с курицей, словно грелку. — Спасибо.

Крыльцо дома Себастьяна показалось ее отцу очень высоким и крутым — он тащил на спине тяжелую стерео-аппаратуру Анны. Остановившись, чтобы отдышаться, он увидел в окне первого этажа женщину, подающую им знаки.

— Анна, твоя новая соседка, — сказал Дон, расстегивая молнию на куртке на тот случай, если им придется познакомиться. Женщина вышла на улицу, и Дон улыбнулся, вытирая с головы пот.

— Что здесь происходит? — Очевидно, женщина подумала, что они украли аппаратуру. Но, покосившись левым глазом на пожитки Анны, женщина поняла, что среди них не было ничего такого, что стоило украсть.

«Что же тогда происходит?» — говорил ее правый глаз.

— Все хорошо, спасибо, — сказала Анна с некоторым вызовом. — Я переезжаю в квартиру Себастьяна Ландсмана.

— Со второго этажа? — По тону женщины было понятно, что она не жалует Себастьяна. Она молча кивнула и через несколько секунд исчезла.

Какая жалость, сказал Дон, он был уверен, что узнал эту женщину: она работала в координационной группе Комитета развития южного региона. Казалось, что Дон весь сжался в своей кожаной куртке из-за пренебрежительного отношения этой женщины. Даже после того, как они занесли в квартиру последнюю коробку Анны, он все еще сокрушался, что женщина не дала ему шанса как следует представиться.

Дону понравилась атмосфера, царящая в квартире Себастьяна. Он восхищался книгами, которые после Себастьяна остались стоять стройными рядами на полке. Ему понравилось, что все эти книги, казалось, были прочитаны. Дон выбрал одну из них, под названием «Эмоциональная культура», и полистал ее с притворным интересом. Да, этот Себастьян, судя по всему, был неплохим парнем.

В доме Дона были прочитаны лишь некоторые книги. Он всегда прятал любовные романы Барбары, когда к ним приходил какой-нибудь важный гость. Анна помнила неприятный случай, когда председатель консервативной партии забрел в «телевизионную» комнату и обнаружил за спинкой дивана стопку любовных романов Барбары.

— Дон, это твое любимое чтение? — поинтересовался он, возвращаясь в гостиную с одним из них. А потом разразился громким хохотом.

Анна посмотрела на кошку. Та бесшумно прокралась из другой комнаты, позвякивая колокольчиком на шее.

Дон поставил «Эмоциональную культуру» обратно на полку, очень медленно и осторожно. Анна уже видела, что Дон ведет себя точно так же в домах других важных «друзей». Он, как ребенок, восхищался всем вокруг. Казалось, он ужасно боится, как бы кто не узнал, что его отец был строителем, а мать — уборщицей.

— Анна, твоя мама очень плохо себя чувствует.

— Мама?

Обычно он говорил — «твоя мать» и жаловался Анне на то, что Барбара транжирит слишком много денег на всякую ерунду, например на фасонные пирожные. Не могла бы Анна сказать «своей матери», что он уже пенсионер и не может себе позволить финансировать все ее прихоти? Барбара никогда не запаздывала с ответным выпадом. Не могла бы Анна сказать «своему отцу», что он очень громко шумел, когда вернулся из своего клуба консерваторов?

— Да, — ответил Дон, делая театрально глубокий вдох. — Она в ужасном состоянии. Похоже, вы с ней поругались, — сказал он и присел на диван с такой осторожностью, словно вообще не имел права находиться здесь. — Она чувствует себя…

— А разве тебе не все равно? — едко спросила Анна. Ему всегда было все равно, даже когда Анна еще училась в школе и уезжала на каникулы в кемпинг. Всегда было одно и то же — «твоя мать» и жалобы на то, что она швыряет его деньги на всякие роскошества вроде шоколадных эклеров.

Было время, когда они вместе совершали покупки. Муранское стекло, например. Велосипед для Анны.

Но Анна не смогла ни сдать экзамен по вождению велосипеда, ни сохранить брак своих родителей. В тот день, когда она завалила экзамен, не сумев проехать прямо через обручи, она вернулась домой и узнала от матери, что ее отец крутит роман с Кэтрин, кандидатом от консерваторов.

С тех самых пор их отношения покатились под откос. Родители Анны пытались начать все сначала и даже съездили на второй медовый месяц, но два года спустя Дон переехал в отдельную свободную комнату.

Он превратил эту комнату в свое убежище. Фактически, эта комната стала выглядеть как офис его избирательного округа. На стенах висели карты, а также подписанные и вставленные в рамку фотографии Маргарет Тэтчер. Комната Барбары, напротив, стала напоминать спальню подростка пятидесятых годов с цветастыми оттоманками и куклами, наряженными в вычурные платья с оборками.

Анна пошла в шестой класс. Дон начал проводить много времени в клубе консерваторов. Барбара говорила, что ей без разницы, где обедает муж, лишь бы он оплачивал ее библиотекарские курсы. Но к тому времени она начала замечать, что в жизни есть более интересные вещи, чем стирка подштанников мужа.

После того как Анна покинула дом и уехала в Арндейл, Барбара и заинтересовалась садоводством. Она говорила, что кроме садоводства ей больше нечем заняться. Дон вышел на пенсию, чтобы посвятить всего себя партии. Он занимался организацией митингов, обедов и танцевальных вечеров. И он никогда не уставал рассказывать про все это Анне, даже несколько лет спустя, во время обеда на «Радио-Централ». Что же касается Барбары, то Анна видела ее только дома.

Дон рассматривал их дом как очередной «проект». Находясь дома, он либо сидел у себя в комнате, либо стоял на стремянке — ремонтировал, перекрашивал. Когда бы он ни находился в доме, он постоянно его подновлял: срывал обои, отскабливал краску, наклеивал обои или красил заново. Всегда находилась какая-нибудь работа — оклеить обоями кухонные шкафы или затянуть болты.

К тому времени, как Анна закончила учебу в Арндейле, у ее родителей практически не осталось ничего общего. Конечно, их связывал дом, хотя Дон беспокоился только о его внешнем виде, а Барбара — о саде. Их связывала Анна, и у них все еще были общие финансы. Или, вернее, сбережения Дона. Он урезал бюджет хозяйственных расходов Барбары. Все равно он каждый раз обедал у себя в клубе. А Барбара, работая в местной библиотеке, зарабатывала достаточно, чтобы позволить себе «шиковать».

Тем не менее, несмотря на все это, родители Анны оставались верны самому понятию брака. Во времена Барбары — и она не уставала это повторять — люди не разводились только потому, что их отношения заканчивались крахом. Они оставались в браке. Дон считал — и неустанно повторял это Анне, — что брак — это на всю жизнь, а не на пару лет молодости.

Таким образом, родителей Анны связывала также супружеская жизнь. «Если только это можно было назвать жизнью», — думала Анна.

— Мне не все равно, — ответил Дон, задумавшись на одно мгновение. — Конечно, не все равно, — повторил он несколько секунд спустя. — Как бы там ни было, мы больше сорока лет прожили вместе в Лландундо-коттедже.

Он произнес «Лландундо-коттедж» с такой грустью. Анна удивилась, что отец помянул название дома, которое было написано на обшарпанной деревянной дощечке, висящей возле корзины с цветами над крыльцом. Ее родители назвали дом таким именем в честь магазина, в котором они покупали продовольствие во время своего отпуска, проведенного в уэльском кемпинге.

Но она уже много лет не слышала, чтобы отец называл их дом Лландундо-коттеджем. Он всегда называл его «номер шесть», а когда чувствовал, что дом нуждается в ремонте (то есть почти всегда), то называл его «этот дом».

Дон тяжело вздохнул и окинул взглядом гостиную Анны, словно радуясь, что его дочь наконец обзавелась приличным жильем.

— Если это можно назвать жизнью вместе, — безжалостно сказала Анна.

— Ну, мы больше и не живем вместе, — сказал Дон как бы между прочим и кашлянул.

— Что?

— Вообще-то я живу с Кэтрин. В ее квартире. Твоя мама должна была тебе… Всего несколько дней. — Он откашлялся. — Да. С Кэтрин.

Анна ненавидела это имя. Кэтрин. Это имя вызывало у нее образы чопорных женщин средних лет в деловых костюмах, связанных сексуальными отношениями с такими стариками, как ее отец. Эти женщины произносили речи, в которых утверждали, что не существует такого понятия, как общество, и проповедовали, что все матери должны сидеть дома и воспитывать своих детей. А сами тем временем крали их отцов.

— Кэтрин?

Это имя навевало на Анну воспоминания об экзамене по профессиональному вождению велосипеда и о днях, которые хотелось забыть. Забыть, как она вернулась домой и увидела, что в доме все перевернуто вверх дном, точно после обыска. Все важные бумаги отца были разбросаны по маминому саду. С тех самых пор она ни разу не слышала, чтобы произносили это имя. Но в те дни она достаточно часто слышала это имя, чтобы запомнить его на всю жизнь.

— Нет, только не она.

— Это лучший выход из положения. Это и есть ответ на все наши проблемы. Глупо…

— Ты хочешь сказать, что все это время ты был с Кэтрин? — С тех самых пор, как Анна еще была подростком. Она побледнела.

— Нет, — медленно ответил он. — Ты же знаешь, что я тогда дал обещание. А это случилось уже позже, когда ты уехала в свой Политех.

— Это был твой шанс, верно?

— Признаться, я не видел больше смысла оставаться дома. Все равно у твоей матери были свои интересы. Сад. Илейн. Все эти годы она старательно разыгрывала спектакль… Как только ты уехала из дома… больше не было никакого смысла продолжать все это. У твоей матери начался климакс.

— Ты винишь мамин климакс в своем типичном мужском чертовом…

— Анна, я никого не обвиняю. — Он смиренно воздел руки. — Я не думаю, что твоя мать все еще винит меня или Кэтрин. Или Мэлкома. Никто не виноват.

— Что еще за Мэлкам, черт возьми?

— Бывший муж Кэтрин. — Он на секунду задумался, вспомнив, очевидно, что-то веселое. — На самом деле, он бы тебе понравился. Он работает на «Бритиш Телеком».

— Да не хочу я, чтобы он мне нравился! Так, значит, Кэтрин была замужем? Теперь понятно, почему ты не сбежал вместе с ней, когда я была маленькой.

— Это тут ни при чем. Я не намеревался бросать твою мать ради Кэтрин. До прошлой недели я и не думал уходить от нее. И даже на прошлой неделе я все равно не хотел покидать ее…

Ну и язык! Прямо-таки мыльная опера. Скоро он объявит, что у нее есть незаконнорожденный брат по имени Шон Харрисон.

— Я не знала, что она была замужем.

— Анна, из-за этого-то и возник весь сыр-бор. Только из-за этого была снята кандидатура Кэтрин. Это нормально для мужчины, но… Вот видишь, вот тебе и феминистские принципы.

— Так тебе пришлось сначала отделаться от Мэлкома? Где сейчас Мэлком? Закопан где-нибудь под верандой?

— Шутишь? Ладно, шути, — грустно сказал Дон. — Нет, Кэтрин ушла после всей той заварушки. Она только сейчас постепенно возвращается к прежней работе в партии.

— Примазывается обратно.

— Ради меня она от многого отказалась. Все знают, что она могла бы стать второй Маргарет Тэтчер. Или, по крайней мере, Джиллиан Шепард.

— Какая утрата.

— Быть в разлуке все эти годы. Она скучала по своей партии.

— И по тебе, видимо, тоже. — Опять сарказм.

— Нет, не настолько. Но у нас обоих ничего не было. А с твоей матерью у меня тоже ничего не было многие годы.

— Не было секса, надо понимать? — Анна заметила, что отец снова начал называть Барбару «твоя мать».

— Секса. Разговоров. Тебя.

Анна смутилась. Неужели обязательно было ставить ее рядом со словом «секс»?

Дон, судя по всему, тоже чувствовал себя неловко, так как его дочь только что показала, что знакома с таким понятием, как «секс». Он поднялся, снова подошел к книжной полке и провел пальцем по корешку книги «История консервативной партии».

— Нет, мы пытались. У нас был второй медовый месяц и третий тоже. После второго мы все время спорили. Она посвятила всю свою жизнь сначала тому, чтобы родить тебя, а потом — чтобы быть с тобой. Кэтрин говорит, что это извращение.

— Я думаю, ты понимаешь, что это не так, — сказала Анна, удивляясь про себя. Неужели она всегда была тем самым цементом, который до сих пор скреплял их семью? Стоило ей только поругаться с матерью, как они распались на три разные семьи.

— Неправда. Она приучила тебя спать в ее постели. Мы никогда… не разговаривали. Хотя через какое-то время привыкаешь и к этому.

— А что же будет с мамой? Ты подумал о ней? Я сомневаюсь, что она захочет разойтись.

Анна знала, что ее матери совершенно необходимо быть замужем. Барбара не могла позволить Дону уйти. Она была такой; ничего не любила выбрасывать, тряслась над своими кухонными тряпками до тех пор, пока они не начинали гнить и вонять в раковине. Детская одежда Анны до сих пор хранилась в шкафу для сушки белья, выглаженная, аккуратно сложенная и теплая. В кухонных шкафах Барбара хранила продукты, у которых давно истек срок годности. В чемонадах, сложенных в комнате для гостей, были припрятаны почти все ошибки молодости Анны — ошибки в смысле моды: красные гамаши, сиреневое платье-одуванчик, ярко-голубые полуботинки с острыми носами, рыжевато-коричневые брюки с ручной вышивкой.

Утрата чего бы то ни было всегда была для Барбары мучительна, поэтому она целых несколько десятилетий держала мужа при себе, несмотря на его высоколобую надменность, явное раздражение, которое она у него вызывала, и его другую, более умную женщину.

— Ну, так не могло продолжаться вечно, — сказал Дон, а Анна про себя подумала: «А почему бы и нет?» Ведь ее мать была счастлива. Она была счастлива работать библиотекарем, сплетничать с Илейн, ухаживать за садом, иметь мужа (на расстоянии). И Дон тоже был счастлив, занимаясь своей политикой и домом, который он сам подновил в магнолиевых и лимонных тонах.

— Но почему ты переезжаешь именно сейчас? Почему не пять лет назад? Почему не давным-давно?

— Потому что, когда на прошлой неделе я пришел домой, а ты уже к тому времени ушла, я услышал, как твоя мать плачет. Она плакала, да… — Он опять прочистил горло. Было такое ощущение, что Дон плохо подготовился к произнесению слова «плакать». — Я уже было стал подниматься наверх, потому что, ты же знаешь, я устанавливаю… собирался установить стробоскопическое освещение там, наверху… — Он замолчал и на мгновение показался Анне таким обездоленным. Казалось, он сам не может понять, где находится.

— В общем, я не мог этого вынести. Я пошел к ней, остановился в дверях, а Барбара продолжала плакать, что на нее совсем непохоже, верно? Всегда это суровое лицо. Ну, ты знаешь, с тех самых пор… Она терпеть не могла показывать свою слабость передо мной. И я, правда, ее не виню. Она так и сидела, вся в слезах. А потом и говорит: «Я никудышная мать, да? Стать матерью — единственное, чего я хотела в этой жизни. Я пожертвовала всем, и, выходит, напрасно».

— Ну, этого я не мог вынести, — продолжал Дон, играя молнией на своей куртке. — Что бы там ни было, я всегда испытывал благоговейный трепет перед тем, как она с тобой обращалась. Ты всегда приходила именно к ней. Вы двое всегда были против меня, а я старался открыть вам глаза на мой мир… — Он помолчал. — Знаешь, чего бы мне хотелось больше всего? Чтобы ты решила заняться политикой. Если бы ты стала как Тэтчер в детстве, которая хочет порадовать своего папочку и хорошо учится…

— Папа! — Теперь Анна уже научилась выражать свои чувства словами. — Пожалуйста, не пытайся использовать меня для осуществления своей мечты. Я не могу…

— Барбара продолжала в том же духе, — перебил Дон, — и я не мог больше слушать все это. «Знаешь, она меня ненавидит. Она как будто заглянула наконец мне в душу и поняла то, что я и сама знала уже много лет…»

— Что именно? — тихо спросила Анна.

— То, что она не заслужила ребенка. То, что Господь или кто бы то ни был знал об этом, но допустил ошибку, случайно подарив ей ребенка. Ребенка, о котором она не могла позаботиться…

— Она должна трезво взглянуть на вещи, — сказала Анна, думая о том, что бы сказал на это Шон. — Ребенок — это не подарок. Я была самостоятельной личностью со своими потребностями и чувствами.

— Ну, мы поговорили, — решительно сказал Дон. — И все вышло наружу. Она рассказала мне о тебе. О том, как ты от нее ушла. Ты, которая была ее жизнью. Я сказал, что ты вернешься, и мы все обсудим. Ты, я, Кэтрин.

— Вот и хорошо, — сказала Анна, а сама подумала: «Почему вы не можете быть счастливы вместе, как родители Мирны?»

— Я рада, что ты наконец открыто говоришь о своих проблемах, — рассудительно сказала Анна.

— Конечно, Барбара сказала, что знала о Кэтрин. Уже больше года. Она просто выкинула это из головы, как обычно делает. Илейн видела нас вместе… как мы смеялись.

Анна представила, как Илейн Квили шепотком докладывает Барбаре: «Я видела, как они смеялись вдвоем — среди бела дня!»

— Думал, раз она призналась, что знала о Кэтрин, то что-то должно было произойти. Твоя мама очень гордая женщина, — с гордостью сказал он и снова погрустнел. — Как только она сказала, что все знала, браку наступил конец. Так больше не могло продолжаться. И не может продолжаться, так как я знаю, что она знает. Я пообещал ей сказать Кэтрин, что наша дружба должна прекратиться. Но Барбара сказала «нет», с нее хватит. «Я будто бы прозрела», — сказала она.

— Понимаешь, — Анна постаралась привести в порядок хаос своих переживаний, — наш с мамой разговор, возможно, был очень неприятным, тем не менее он придал ей силы, чтобы сказать тебе, что с нее…

— Но она не была сильной, — растерянно возразил Дон. — Она как будто сломалась. Я ее такой не знал, совсем не знал. Она не просто плакала. Ее будто бы выпотрошили. Она казалась… опустошенной.

— Но вы поговорили? — настаивала Анна.

— Она перестала плакать, и мы поговорили…

— Вот видишь, вы поговорили. Это хорошо.

— Да, мы поговорили. Она держалась холодно и сурово велела мне съехать тотчас же, хотя моя работа над освещением была в самом разгаре. Она потребовала у меня развода. Я, конечно же, возражал. — Он подобрался. — Тебе известны мои взгляды на брак и семью. Я ведь участник кампании нашей партии в защиту семьи.

— Я знаю, — сказала она.

Вдруг он посмотрел на нее так, будто вот-вот расплачется. Но не расплакался, только с усилием сглотнул и улыбнулся.

— Но я не мог с ней спорить… В тот день она была совершенно другой. И с того самого дня стала совсем другая. Она даже вынесла из моей комнаты все мои вещи. Сложила в чемодан все важные документы, связанные с партией. Я был так зол. Казалось, что вышвыривают не только меня, но и все напоминания обо мне… И я переехал к Кэтрин.

Он отвел взгляд в сторону, словно стараясь сдержать слезы.

— Мне пришлось разбирать весь этот хлам. Большую часть я повыкидывал. Раньше я как-то не задумывался, что многие бумаги абсолютно не нужны. — Он жалко улыбнулся.

— Почему тебе пришлось выбросить документы?

«Почему отец несчастлив даже теперь?» — недоумевала Анна.

— Ну, у Кэтрин немножко тесновато. Крошечная жилплощадь… Но поживем — увидим… Кэтрин сказала, что подновлять у нее нечего, и я, конечно, согласился. Даже полок не повесить, потому что, мол, все и так прекрасно. Знаешь, у нее трое детей. Все взрослые, как ты. Я не знаю, получится ли у нас. Вообще-то мне кажется, что я действую ей на нервы, — сказал он с невеселым смешком. — А прошла всего одна неделя. Никто из нас уже больше не молод, верно?

— Ну, я не знаю, как ты… — пошутила Анна. Она была еще в состоянии шутить.

«Счастливые люди всегда смеются», — писал Вильгельм Гроэ.

Она посмотрела на отца и на его рыжевато-коричневую кожаную куртку с большими карманами и молниями в самых неожиданных местах.

— ТЫ не хочешь снять свою куртку? — спросила Анна. Она была рада, что он, по крайней мере, разговаривает с ней. Она уже взрослая и больше для него не обуза.

За последние несколько недель Анна много узнала о человеческой психологии, и она поняла, что отец уже нашел решение своей проблемы — что делать со своей первой семьей. Выкинув из головы мысли о Барбаре, он казался более раскованным и веселым человеком. Он даже расстегнул ворот на рубашке.

Анна знала, что ему было не так просто расстегнуть эти две пуговицы. Без сомнения, за этой переменой в его стиле стояла Кэтрин. «Дон, расстегни ворот, — говорила она. — И надень повседневную куртку, которую мы купили. Внешний вид в политике — это все». «Ах, да. Я забыл про нее», — отвечал он.

Брак ее родителей умер еще несколько лет назад. Они должны были признать это как состоявшийся факт. Как сказал Троэ, и его слова подтвердил Денвил Джордж — «Дистанцироваться от ситуации — это так легко». Все, что требовалось от Анны, — это не забывать, что она больше не ребенок, не школьница. Помнить, что у нее достаточно своих проблем.

— Папа, а сейчас ты счастлив? С Кэтрин, — спросила Анна, полная решимости вести себя как взрослая.

— Счастлив ли? А что значит — «счастлив»? — сказал он раздраженно. — Я скучаю по Лландундо-коттеджу. Мне нравилось жить в доме номер шесть, — заявил он, точно капризный ребенок — Я потратил много сил на его подновление, как тебе известно. И я думаю, что увеличил его стоимость…

— И что, ты не мог найти способ, как тебе в нем остаться? — спросила Анна медовым голосом, сознавая, что копирует манеру Пэмми.

Но она старалась посмотреть на проблемы своих родителей бесстрастно, как чужой, посторонний человек.

— Ну, после нашего разговора… По-видимому, ты сказала Барбаре, что лучше не молчать, а говорить обо всем открыто?..

— Нуда. Но что ты этим хочешь сказать? То, что я виновна в том, что ваш брак разрушился?

— Анна, вряд ли это так, — усмехнулся Дон.

— Виновата в том, что тебе пришлось уйти? Дон глубоко вздохнул.

— Если бы ты могла съездить навестить свою маму, — сказал он, меняя тему разговора. — Кэтрин опасается, что у нее может случиться нервный срыв. Она видела Барбару в магазине. Та покупала дорогие готовые блюда. Кэтрин показалось, что она вот-вот упадет в обморок.

— Ну, существуют специальные организации, которые могут ей помочь.

В мире есть много организаций, созданных на общественные деньги специально для того, чтобы помогать людям, которые нуждаются в помощи. Все зависит только от самой Барбары, все, что ей нужно сделать, — это найти номер телефона нужной службы.

— Если ей одиноко, то пусть позвонит в организацию «Один дома», — решила Анна. — Они помогают как раз таким людям. Людям, которые совершили ошибку, посвятив всю свою жизнь детям, вместо того чтобы жить собственной жизнью. Она может узнать номер телефона в местном подразделении службы социального обеспечения.

— Я не могу себе представить, чтобы Барбара позвонила в какую-то организацию. Она слишком застенчивая, у нее не хватит смелости пожаловаться даже на обслуживание в ресторане, — сердечно рассмеялся Дон. — Потому-то в том числе я и влюбился в нее много лет назад. Ты это знаешь? — спросил он, как будто сам себе удивляясь. — Она была такой стеснительной. Готова была извиняться за сам факт своего существования. Мне это нравилось. Эта скромность. — Он снова овладел собой и откашлялся. — Кэтрин, разумеется, говорит, что такие, как Барбара, осложняют жизнь женщинам вроде нее самой, которые хотят сделать карьеру. Знаешь, она считает Барбару занудой.

— Ну, если она захочет получить поддержку, на это есть соответствующие организации, — живо сказала Анна. — В любом случае, я рада, что ты во всем для себя разобрался. Я собираюсь осмотреть квартиру. — Она поднялась, стараясь воскресить в себе радостное возбуждение по поводу переезда в эту квартиру.

Квартира по-прежнему была великолепной, однако каждая комната без вещей Себастьяна выглядела как-то по-другому. Кровать смотрелась сиротливо без красного покрывала, расшитого стеклянными глазами. Она выглядела голой и словно старалась прикрыться простыней. Без подушек, сложенных друг на друга в высокую башню, эта кровать легко могла бы сойти за кровать ее родителей. Она выглядела такой новой, как будто с нее только что содрали упаковочную пленку. Более того, без покрывала и подушек Себастьяна она казалась очень жесткой. Создавалось впечатление, что к ней никто не притрагивался вот уже тридцать лет.

Анне не терпелось увидеть свою новую одежду, висящую в шкафу. Легкая белая льняная юбка. Узкие желтые брюки из шотландки. Красное обтягивающее платье. Как писал Карл Бенсон: «Это не вы носите свою одежду, а одежда носит вас».

Слава богу, ванная осталась такой же, какой и была, стерильной и чистой. Она попробовала включить кран и пустить воду в джакузи. Анна привезла с собой лишь горстку гигиенической косметики, упакованной в черный пакет для мусора.

Она оставила на старой квартире дезодорант с запахом сирени, который вонял словно цветастые простыни в стариковском доме. Она выбросила баночки с уже засохшим увлажняющим кремом. Одноразовые станки для бритья, которыми она пользовалась на протяжении уже нескольких лет. Шампунь с повышенным очищающим эффектом, который должен был придавать волосам естественный блеск и такой объем, как будто вы только что вышли из салона красоты. Несмотря на регулярное использование этого шампуня, волосы Анны все равно оставались жидкими и непышными.

Возвращаясь в гостиную, она мысленно поблагодарила Себастьяна за то, что тот оставил ей свои книги. Они придавали комнате особую атмосферу. Анна не удержалась и открыла шкаф, чтобы проверить, остался ли телевизор.

Она включила телевизор, но ей было не совсем удобно смотреть его, так как дверцы постоянно закрывались. Даже стереоаппаратура выглядела по-другому без компакт-дисков Себастьяна, которые он аккуратно сложил в коробки.

— В этом я фанатик, — сказал он.

Он забыл убрать только один диск Сонаты для фортепиано Бетховена. Анна вставила диск в CD-проигрыватель и пошла на кухню. Дон, застигнутый врасплох, отпрянул от измельчителя пищевых отходов. На кухне стоял пустой холодильник и несколько проволочных корзин для яиц. Но яиц не было.

— Я бы угостила тебя чаем, но ничего с собой не взяла из продуктов, — сказала Анна, открывая один из шкафов, забитый кошачьим кормом.

— Просто осматриваюсь, — сказал Дон, выпрямляясь. — Кажется, здесь есть все необходимое, — добавил он.

Она обернулась и увидела большое, во весь рост, зеркало, повешенное на странном месте — на кухонную дверь. В этом зеркале ее лицо было серым. Изможденным.

— Не беспокойся, — сказал Дон, заметив выражение ее лица. — На самом деле ты выглядишь не так.

Они услышали, как в соседней комнате заиграла музыка. Бетховен.

— Очень мило. Приятная музыка для фона, — сказал Дон, а Анне невольно подумалось, что такую успокаивающую музыку, должно быть, используют в какой-нибудь психиатрической клинике строгого режима.

Впрочем, эта музыка заглушала шум бойлера. До этого Анна не замечала, как он гудит. Раньше, сидя здесь в компании Себастьяна, Шона и их друзей, она слышала только смех да приятное жужжанье тестомешалки.

— Надо посмотреть, почему он так шумит. Уверен, ничего серьезного, — сказал Дон, мастер на все руки. Анна отвела его в подсобку, где стояла сломанная стиральная машина.

Внутри шкафа с бойлером они увидели истекающую пеной банку пива и забытый бутерброд с сыром, которые подпрыгивали и тряслись на крышке бойлера.

— Бедолага, — сказал Дон, изучая водонагреватель устаревшей модели. — Хммм… — Он поглядел на выключатели, расположенные рядом с бойлером. — Я думаю, что сегодня он тебе еще послужит, — наконец сказал Дон. — Но завтра я бы вызвал мастера. Придется, может быть, его заменить.

Они вернулись в гостиную. Анна со страхом ожидала, когда отец соберется уходить. Она не хотела оставаться в новой квартире наедине с сердитым бойлером, который в любую минуту мог взорваться.

— Ну, я, пожалуй… — Дон поправил воротник на своей куртке.

— Пожалуйста, не уходи… побудь еще, — сказал Анна, опускаясь на колени перед картонной коробкой. Он колебался — вероятно, вспомнил, сколько горя причинил Анне в ее детские годы.

— Хорошо, — сказал он, словно вспомнив о своих родительских обязанностях.

Она снова почувствовала себя зависимой. Последнее время Анна чувствовала себя такой взрослой. Она смогла получить эту квартиру без чьей-либо помощи. Она была так счастлива, рассматривая высокий дом в центре города, который вскоре должен был стать ее домом. (Ну, счастлива настолько, насколько может быть человек, который тащит на себе тяжелые коробки.) Она будет жить среди всей этой роскоши, толстых ковров, реек для подвешивания картин.

Сейчас Анна заметила темные пятна, там, где раньше стояла мебель. Она почувствовала себя так, как будто провалила испытание.

Она часто жалела, что нет какой-нибудь независимой организации вроде Международного валютного фонда, которая бы определяла, насколько человек преуспевает в жизни. Сейчас она осознала, что такой орган с успехом мог бы заменить Дон Поттер. Дон, который смотрел сейчас на нее так, будто она не оправдала его надежды.

— Ты почувствуешь себя, как в старой квартире, если не будешь распаковывать коробки, — сказал он разочарованно, усаживаясь поудобнее. Он всегда чувствовал себя уютнее рядом с неудачником. — Эти пятна не будут бросаться в глаза, когда ты разложишь свои вещи, — добавил он на всякий случай, чтобы его дочь вдруг не подумала, что ей удалось провести его и заставить поверить в свое преуспевание.

Кошка осклабилась и свернулась калачиком на шкафчике с телевизором.

— Я рада, что мы поговорили, — горько сказала Анна.

— Я тоже.

— Хорошо, что мы научились говорить, как двое взрослых людей.

— Да? А, нуда.

— И, будучи взрослыми людьми, мы имеем право принимать свои собственные решения и жить своей собственной жизнью.

— Да. Абсолютно верно. — Он заерзал, снова почувствовав себя неловко. — Ну так что, как у тебя идут дела на работе? — Это его всегда интересовало.

— Я ухожу из «SOS!», — ответила Анна, стараясь дышать ровно.

— Ты уходишь из «SOS!»? — Он с любопытством подался вперед. — Ну, это… И в какую передачу ты переходишь? Я же говорил, что переход в «SOS!» будет очередной ступенькой к…

— Нет. Вообще-то я решила снова стать актрисой.

— Актрисой? — Дону показалось, что он ослышался. Может быть, Анна сказала: министром радиовещания?

— Да.

Она жутко боялась этого момента.

Дон привык распределять всех, кого знал, по разным ступенькам иерархической лестницы. Он классифицировал людей в соответствии с их социальным статусом. Актрисы и иже с ними располагались на самой низкой ступени его иерархии. Рынок определял все. Большинство так называемых актрис не получали приличного жалованья. Так же как и официантки. Все они что-то получали, но Дон в любом случае не считал эти деньги достаточными. По его мнению, на свете не могло быть второй Джуди Денч. Все остальные актрисы были бывшими порнозвездами. Многие — даже проститутками.

Анна очень боялась увидеть на лице отца это разочарованное выражение. Он видела его всякий раз, как меняла работу. Дон выбился в люди. Почему этого не может сделать Анна? Его отец был каким-то мелким служащим. Дон же стал инженером-строителем. В свободное время он работал в крупнейшей политической партии. Значит, Анна намерена перечеркнуть все достигнутое и стащить их обратно вниз? До уровня актрис и иже с ними?

— Ты хочешь быть актрисой? — спросил он, как будто эта мысль только что пришла ей на ум.

— Именно. Я уже сообщила о своем уходе.

— Тогда почему ты сказала… — Его дыхание участилось.

— Я пойду на публичное прослушивание. Сейчас как раз проходит одно такое прослушивание. Я видела в газете «Сцена» объявление о том, что набираются актеры для пьесы, которую будут играть на Эдинбургском фестивале.

— Я ничего не слышал о… Ты сказала — «Сцена»?

— Да.

— На каком фестивале?

— Не может быть, чтобы ты ничего не слышал про Эдинбургский фестиваль…

— Так, какой именно актерской деятельностью ты собираешься заняться? — Казалось, он сейчас расплачется.

— Это то, чем я хочу заниматься, — проговорила Анна слабым голосом. — И ты должен уважать мой выбор.

Дон выдержал паузу, стараясь подобрать нужные слова.

— Нет, Анна. Извини, — наконец сказал он, — но я не могу позволить тебе сделать это. Мы живем в мире конкуренции, а ты жертвуешь годами профессионального опыта ради какой-то глупой затеи.

— Папа, не старайся меня переубедить, это бесполезно. Жаль, что ты не можешь меня в этом поддержать. Но игра на сцене всегда была моим призванием. У меня тоже есть свои мечты, и пора мне начать жить своим умом. Я рада, что ты переехал к Кэтрин. Если это сделало тебя счастливым, то я за тебя только рада…

— Я переживаю за тебя, — сказал Дон. — Я не думаю, что работа актрисы сделает тебя сча…

— А я думаю, что тебе больше не стоит переживать за меня, — спокойно ответила Анна. — И покончим на этом. Мне тридцать один год, и я не дура. Мое решение — это мое решение. И оно не должно волновать тебя или маму. Оно никого не должно волновать, кроме меня.

— Но ты потеряешь все, что ты уже наработала на «Радио-Централ»!

— Может быть, папа. Но я никогда не была там счастлива. Верно? Я несчастлива.

— А кто из нас счастлив?

— Папа, у меня очень низкая самооценка. Это мой способ противостоять моим проблемам. И если я буду делать то, что хочу, то я стану…

— О чем ты говоришь? У тебя очень хороший послужной список. Твоя начальница сказала, что ты сможешь заниматься аналитической работой, так? Все, что тебе надо делать, это…

— Папа, пожалуйста, — решительно прервала она. — Это бесполезно.

Она слишком устала, чтобы распаковывать свои вещи, хотя Дон ушел уже час назад. Коробки так и стояли, будто их хозяйка так и не решила, стоит ли ей здесь оставаться. Анна все еще не могла успокоиться. Она решила с пользой провести время и дочитать Вильгельма фоэ. «Счастье — это не просто состояние ума, — писал он в заключительной части, — это целая новая жизнь».

Она подумала о своем вчерашнем незаконченном разговоре с Шоном и решила ему позвонить. Номер его домашнего телефона она узнала из картотеки на работе, где имя Шона Харрисона значилось в папке под названием «Преодоление прошлого».

Она тоже хотела преодолеть прошлое. Об этом и думала Анна, когда набирала его номер. И о том, что один-единственный коротенький телефонный звонок никому не навредит. В крайнем случае, только ей самой. Когда она услышала его «алло», то поняла, что он страшно занят; возможно, она оторвала его от работы, или, еще хуже, он в постели с Блондинкой.

— Шон? — спросила Анна спокойным и уверенным голосом, полностью контролируя себя.

— Слушаю.

— Извини, что беспокою тебя, это Анна. Я только что переехала в квартиру Себастьяна и хотела узнать…

— Анна, — наконец произнес он. Но было такое впечатление, что до него только сейчас дошло, кто такая Анна. — Оператор Анна?

— Ну…

Она растерялась. Оператор Анна… Выходит, для него она всего лишь «оператор Анна»?

— Теперь уже актриса Анна, — поправила она и улыбнулась в надежде, что разговор еще можно спасти. Она скинула правую туфлю, которая болталась у нее на одном пальце.

— С квартирой все в порядке? Я думал, что ты обо всем договорилась с Себастьяном. О боже, я надеюсь, он тебя вконец не запутал. У меня не было времени, чтобы выступить в роли хозяина квартиры. Почему все в его жизни шиворот-навыворот? Срывается в Нью-Йорк, не разобравшись здесь со своими женщинами. А теперь еще и квартира… — Он умолк.

Анна почесала свою экзему, думая о том, стоит ли ей говорить Шону про старый бойлер.

— Нет, я позвонила, чтобы просто поболтать, — грустно сказала она, надеясь, что все еще как-то образуется. Голос Шона станет таким, как прежде. Их отношения продолжатся с того места, на котором остановились.

— Да?

— Я подумала, раз уж мы соседи…

— Бог мой… Послушай…

— Честно говоря, мне очень надо с тобой поговорить об отце. Я только что сообщила ему…

— Анна. Я сейчас очень занят. Мне бы очень хотелось подольше поговорить с тобой, но в понедельник я начинаю работать в «Шоу Шелли», и мне надо расписать сценарий. Поэтому…

— Извини. Я просто хотела…

— Не надо извиняться. Проблема только в том, что я занят. Я знаю, ты во всем видишь подтекст… Послушай, поговори с Эйлин о своем отце. Нет, правда. За один час работы она берет совсем недорого. Мне, правда, нужно идти. Мне нужно, чтобы в понедельник все прошло как по маслу. У меня просто совсем нет времени на разговоры и о Шелли и о…

— Я думала, что ты терпеть не можешь «Шоу Шелли»…

— Они улучшили сценарий, и теперь там больше… Но я не обязан оправдываться ни перед тобой, ни перед кем-то еще. Это работа, которая дает мне кусок хлеба.

— Ты же шутишь, да?

— Анна, пожалуйста. Я действительно очень занят. — Он понизил голос почти до шепота. — И, кроме того, здесь моя девушка.

Блондинка?

— Да пошел ты…

Ей захотелось выкурить сигарету.