Наконец-то Анна была дома. Целый час просидела она в вагоне метро, точно мышь в мышеловке. Упершись невидящим взглядом в рекламу клиники косметической хирургии, она размышляла над словами Сони: «Нет, она какая-то не такая». В Паддингтоне поезд почему-то долго стоял. Все это время Анна сидела в полном оцепенении и думала о словах Сони: «У нее эта проблема…» В чем ее проблема? Во внешности? В ее работе? Или в ее личной жизни?

Стоя на пешеходном переходе в ожидании зеленого света, она продолжала раздумывать о своей проблеме. Что бы это могло быть? У нее такая уйма проблем, разве тут разберешься! Работа. ОН. Джастин. Секущиеся концы волос, хотя в этом, разумеется, виноват ее парикмахер. Мирна. И, само собой, ее мать. Деньги. Мужчины.

Даже то, что зеленый свет слишком долго не загорается. Она уже подумывала: а не рискнуть ли ей жизнью и перейти дорогу на красный свет?

Ее родители — это, несомненно, проблема. Лиз. Ее машина. Вообще машины. Выхлопные газы. Финчли-роуд.

Наконец-то зажегся зеленый сигнал светофора, и Анна перешла дорогу, продолжая размышлять о том, что Финчли-роуд никогда не станет Ноттинг-Хилл-Террас. Анна уже слишком долго жила в этом грязном бетонном уголке города. Здесь, на единственной улице, машины с трудом могли разъехаться, и поэтому они стремились покинуть это место как можно скорее. Свисс-Коттедж — это заманчивое название никого не могло обмануть. Анна шагала дальше; по мере того как она удалялась от главной магистрали, нумерация домов становилась все более запутанной. ОН сразу заметил это, когда она в первый раз пригласила его к себе домой. Той ночью они впервые занимались любовью. Тогда он никак не мог найти дом Анны. А знает ли Анна, что это место как раз попадает на сгиб карты в путеводителе «Лондон от А до Я»? Ее дом вообще стоял в стороне от дороги. ЕМУ пришлось расспрашивать прохожих. Когда той ночью они лежали в постели, ОН спросил: «Какого дьявола ты поселилась в таком месте?» Да, Анна понимала, что ей не надо было тогда соглашаться на квартиру в доме № 113 «Б», хотя вообще она во всем винила Мирну. Именно Мирна выбрала эту квартиру. Она сказала, что в квартире есть гостиная, а перед этим Мирна отсмотрела несколько квартир, в которых гостиной не было. Кроме того, в этом районе не было проблем с общественным транспортом. Мать Анны, несмотря на свое желание, чтобы ее дочь переехала жить в родительский дом, сказала, что Свисс-Коттедж, конечно же, далеко не Белсайз-Парк, который находился на другом конце все той же Финчли-роуд. Тем не менее эта часть города имеет собственную индивидуальность, и Анна с Мирной в данной ситуации должны согласиться на эту квартиру, рассматривая ее как временное жилье. Но ситуация Анны в корне изменилась. Сейчас ей казалось, что она видит свой дом впервые. Дом № 113 «Б» был старый и безобразный, выкрашенный только наполовину, и до сих пор стоял в строительных лесах. Анна решила, что она обязательно поговорит с хозяином дома. Спросит, когда он планирует закончить этот косметический ремонт. Анна сунула руку за ключами в карман, но нашла там только измятую пустую пачку из-под сигарет. Всеми проблемами, связанными с их жильем, обычно занималась Мирна. Она вела все домашнее хозяйство. Анна же выполняла традиционно мужскую роль: ходила на работу и зарабатывала деньги. Мирна пока что была безработной. Когда в июне хозяин дома начал объяснять Анне, что собирается за свой счет сделать косметический ремонт здания, она направила его с этим вопросом к своей соседке. Тогда хозяин, на свою беду, обратился к Мирне: возможно, это и вызовет некоторые неудобства, но пришла пора «выгнать эмигрантов-пакисташек из этого дома и начать его ремонт — покрасить и подновить». И он сильно пожалел, потому что Мирна тут же набросилась на него. Слово «пакисташка» слишком уничижительно… она не потерпит расистских высказываний… именно такие люди, как он, и обеспечили приход к власти нацистов в Германии… такие люди, как он, стояли и спокойно наблюдали, как людей тысячами сжигают в газовых камерах, младенцев размазывали по стенам, а стариков заставляют рыть свои собственные могилы! И не мог бы он — немедленно — покинуть их квартиру? Сию же секунду!

В июле, с наступлением самой жаркой поры английского лета, явились маляры. В окно спальни к Анне заглянул мужчина в робе. На подоконниках появились чашки чая с молоком. Оставленные кисти плавились под горячими лучами солнца, и через пару-тройку недель дом Анны умилял взор свежевыкрашенными кремовыми боками. Наконец-то и в ее жизнь пришли долгожданные перемены. Но наступил август — и ремонтные работы прекратились. У хозяина дома закончились «средства», и вот уже месяц как ничего не происходило. Пошел уже сентябрь, а половина дома так и стояла вся в трещинах и облупившейся старой краске. Свежевыкрашенная часть стен только подчеркивала безобразный вид недоделанной половины, и нелепое соседство старого с новым производило удручающее впечатление.

Анна принялась искать ключи в сумке. Пока она там рылась, сзади к ней подошел какой-то мужчина. Он пропустил ее первой в подъезд. Интересно, из какой он квартиры? Может, он живет на верхнем этаже? Вообще в доме Анны редко кто задерживался больше, чем на пять недель. В этом доме все квартиры сдавались, потом незаконно пересдавались, а затем перепересдавались беженцам. Анна была знакома только с пожилой женщиной с первого этажа. Однажды, после того как она пригласила пожилую соседку на чашечку чая, они, можно сказать, почти подружились. Анна сочувствовала бедной женщине: в прошлом году у той умерла дочь.

— Дети не должны умирать раньше родителей, — с болью в голосе сказала соседка. — Это противоестественно.

— Мне так жаль, — проговорила Анна и протянула ей печенье «Рич Тэй».

— Не надо, не стоит. — Соседка взяла ее за руку. — Я и так очень благодарна тебе за то, что ты поговорила со мной. В наши дни редко кто общается со своими соседями, верно?

Анна проводила соседку до двери ее квартиры. Ей приятно было сознавать, что она помогла кому-то. Неожиданно она почувствовала себя частичкой общества. Давно она не испытывала такого чувства внутреннего единения с другими людьми — со времен последнего Кубка Мира, смерти принцессы Дианы и демонстраций протеста против введения местных налогов. То самое чувство сплоченности, которое поддерживало людей во время войны. Несмотря ни на что Анна все еще верила в Дух Единения, который обязательно возродится, стоит только закрыть все эти пригородные гипермаркеты.

— Знаешь, Мирна, мне кажется, ты тоже должна с ней подружиться, — заметила Анна.

— Зачем? — фыркнула Мирна, склонившись над биографией американского серийного убийцы и поедая пирожные.

— Затем что она интересный человек. И вообще, человек — существо общественное.

— Ага, только я такой вид общественного животного, который предпочитает сидеть дома и смотреть Джерри Спрингера.

Отвечая на гостеприимство, старушка с первого этажа пригласила Анну к себе. Помещение было почти что полуподвальным. И опять женщина рассказывала о своей дочери. О том, как она играла за Англию в чемпионате по лакроссу. Как любила всякую иноземную экзотику в еде, например чеснок. А знает ли Анна, что ее дочь умерла год назад?

— Да, знаю. Мне очень жаль, — ответила Анна.

— А чего это тебе так жаль? — вдруг огрызнулась старушка. — Ты же ее не убивала.

Чай представлял собой пакетик, из которого вся жизнь была бесцеремонно выжата в чашку с дымящимся кипятком. Пока Анна рассказывала о том, что на Финчли-роуд открылся новый спортивный зал, а в их общем коридоре вот-вот поставят телефон-автомат, глаза соседки наполнились слезами. Чашка у Анны нервно плясала на блюдце. Внезапно старуха потребовала назад свой пакетик чая. Это прозвучало так, как будто Анна продержала этот пакетик у себя всю жизнь. Затем соседка спросила, почему это у Анны все время работает телевизор. Подружка Анны глухая, что ли? Она и сама стала туговата на ухо, и в этом виновата Анна. Как и в том, что у нее обваливается потолок. Они с подругой разве не могут осторожнее ходить по полу, а не топать, как слоны?

Незнакомец просматривал выложенную на полке почту. Анна стояла позади него и ждала, пока он закончит. Она тоже хотела проверить, нет ли для нее писем, ведь ОН обещал вернуть ей все ее вещи.

— Извините, здесь так много всего, — наконец произнес незнакомец с улыбкой.

Она улыбнулась в ответ и принялась перебирать огромную пачку невостребованных писем. Пачка увеличивалась с каждым днем, так как почтальон регулярно оставлял у них в доме все те письма, которые так и не нашли своего адресата. Должно быть, почтальон знал, что в этом доме живет много беженцев, которые и не подумают жаловаться. А еще Анна, которая просто не захочет жаловаться, и Мирна, которая считает, что на свете много других, куда более важных проблем, чем доставка писем не по назначению.

Для Анны в этой огромной пачке не нашлось ни одного письма, однако в ней было письмо для некой Сэлли Фостер. Адрес на конверте сводился лишь к лондонскому почтовому индексу. И Анна захотела оказаться на месте этой самой Сэлли Фостер. На обратной стороне конверта было написано: «Извините за такой адрес. Это все, что я знаю о Сэлли, помимо того, что она прекрасна и что мы познакомились в Италии. Если адресат не найдется, пожалуйста, верните письмо отправителю — Алексу Бедфорду, Тернер-роуд, 15, Лидс. P. S.: Господин почтальон, сжальтесь надо мной. Мне кажется, что она живет на Финчли-роуд». В какой-то момент Анна даже подумала, а не вернуть ли ей самой письмо отправителю. Такой абсолютно ничем не мотивированный поступок мог бы привести к тому, что Алекс Бедфорд влюбился бы в Анну. И у них завязался бы такой роман, какие бывают только в кино. Но пока Анна раздумала о такой возможности, письмо завалилось вместе с другими в щель между стеной и батареей общего коридора.

Мирны дома не было. Она пошла на какие-то очередные вечерние курсы. Три года назад Мирну сократили. До этого она торговала печеньем «Бритиш Вэраити». После такой социально-активной, насыщенной жизни Мирна чувствовала себя одиноко, сидя в четырех стенах, поэтому она записалась сразу на несколько курсов в Институте обучения взрослых. Эти курсы как раз и заполняли перерыв между окончанием просмотра дневных телепередач и началом просмотра вечерних. Мирне нравилось, что она опять окунулась в освежающую атмосферу учебы в классах с жизнерадостно-розовыми стенами. На работе ей все время приходилось выдумывать новые способы реализации продукции. А здесь, в Институте образования для взрослых никто не требовал от нее творческой инициативы. Можно было со скучающим видом смотреть в окно.

Зато она чувствовала себя не такой лишней. Так как в институте преподаватели все же были обязаны как-то оценивать работу Мирны, то они ставили ей пятерки и говорили, что у нее есть мозга. Кроме того, она поняла, что строгие школьные правила тоже имеют смысл: никто не носился по коридорам, не налетал на нее с извинениями вроде «Извините, но я опаздываю навстречу». И только в прошлом году специалисты из службы занятости начали приставать к Мирне с расспросами: «Почему мисс Ломонд не ищет работу? Мисс Ломонд перестала искать работу в сфере торговли? Сможет ли она прийти на собеседование, если найдется подходящая работа? Не могла бы она сократить количество посещаемых курсов? Понимает ли мисс Ломонд, что ее в любой момент могут лишить пособия на жилье? А также и пособия для малообеспеченных». «Ну пожалуйста, — умоляла Мирна, — ну еще одни, самые последние курсы — и всё!»

Анна почувствовала запах горячего шоколада и поняла, что проголодалась. Она подошла к холодильнику и вытащила из морозилки порцию полуфабрикатов — запеченную в сыре пикшу с грибным соусом. Как раз в тот момент, когда Анна вилкой протыкала полиэтиленовую упаковку, зазвонил телефон.

— Приветик. Я насчет сегодняшней вечеринки.

— Ой, Ру, послушай, мне так не хочется идти туда, честное слово.

— Ага, но как только ты туда попадешь, тебе не захочется оттуда уходить. Я же тебя знаю.

Они дружили уже много лет, с тех самых пор, как познакомились в уборной политехнического института в Арндейле, когда Ру одолжила Анне свою ярко-розовую помаду. С тех пор Ру стала делиться с подругой всем, что у нее было. Анна даже пила купленное подругой молоко, которое та хранила в общественном холодильнике общежития. На пакете всегда были наклеены надписи «РУКИ ПРОЧЬ!» и «ЭТО ЖЕ ВОРОВСТВО!». Ру научила Анну готовить макароны с тунцом (одна баночка тунца на одну упаковку макарон) и запекать картошку с домашним сыром (одна печеная картофелина на один ломтик домашнего сыра). Анна вошла в почетный круг друзей Ру, и даже на третьем курсе ее все еще спрашивали: «Так ты, значит, подруга Ру?»

После института Ру работала секретаршей в приемной на «Радио-Централ». К тому времени как Анна решила, что пора подыскать себе работу, наступила эпоха «потерянного поколения», и многие выпускники вузов «болтались» без работы либо работали не по специальности — актерами, бухгалтерами. Анна поступила в Лондонский институт красоты и моды, но бросила его, проучившись лишь один семестр. После этого она играла в инсценировке «Видения о Петре-пахаре» Лэнгленда. Зарплата ей должна была начисляться из дополнительной прибыли, однако у этой постановки прибыли не было вообще никакой. Анна до сих пор не любила вспоминать одну критическую рецензию на этот спектакль («Особенно невыносимой была Анна Поттер в роли Зависти… Кем бы ни был человек, надоумивший ее попробовать себя на сцене, он обошелся с ней очень жестоко или просто над нею подшутил»). Постановка была снята со сцены через две недели. Ру единственная из всех знакомых Анны имела (как сказал бы ее отец, Дон Поттер) нормальную работу. В то время Ру работала оператором на телефоне в «Часе Джимми Сэлада», а на свое прежнее место — секретарши, на «Радио-Централ» — устроила Анну. И именно Ру предложила начальству перевести Анну на ее операторское место в «Час Джимми Сэлада», когда сама ушла работать на журналистском поприще. Таким образом Анна пошла по стопам Ру. Иногда Анна задумывалась: какой была бы ее жизнь без советов Ру, которая всегда ей говорила, что именно нужно делать в той или иной ситуации? Это Ру научила Анну, как правильно дышать в трудной ситуации, как достичь множественного оргазма, для чего нужно всегда носить с собой ручку и все и всегда подтверждать по факсу. Это она познакомила Анну с НИМ. И вот сейчас она уговаривает Анну пойти на сегодняшнюю вечеринку и наконец-то познакомиться с Томом, который не только холост, но еще и высокого роста. Вместо того чтобы в субботу вечером пялиться в телевизор вместе с Мирной, она может развлечься с парнем по имени Том.

Анна попыталась объяснить, что ей совсем не обязательно идти на вечеринку к кузине Ру. Вернее, ей никуда не хочется идти. Она устала. Весь день крутилась как белка в колесе. Она уже засунула рыбу в духовку. И еще она нужна Мирне, у которой сейчас депрессия. Анне хочется только одного — остаться перед телевизором и смотреть Силлу Блэк. Силла всегда поднимает ей настроение.

Ру пообещала, что сама поднимет настроение Анне лучше всякой Силлы Блэк. К тому же Том хочет с ней познакомиться, а она собирается остаться дома и страдать по НЕМ! Что до Мирны, то у нее вечно депрессия. И вряд ли Анна сможет ей как-то помочь. Может, Мирне стоит начать принимать антидепрессанты? Надо побольше думать о себе и поменьше, о Мирне. Почему бы Анне не надеть юбку, которую ей когда-то выбрала Ру — она на ней великолепно смотрится. Есть кое-какие новости, может ли Анна приехать в восемь? Нет, сейчас она не может сказать, в чем дело, — не телефонный разговор. Нет и еще раз нет, Анна просто обязана пойти на эту вечеринку, если еще надеется найти себе мужа. Хватит уже быть такой неприступной. Нет, это, конечно же, шутка. А если серьезно — они, ведь давно уж не студентки. В их возрасте уже не ходят на такие вечеринки. В их возрасте приняты другие вечеринки: стол, накрытый скатертью, чинно сидящие семейные пары с мобильными телефонами под рукой, чтобы в любой момент можно было связаться с няней или детьми.

Итак, Анна поддалась на уговоры и согласилась приехать к Ру домой, хотя ей совсем не хотелось общаться с ее пятилетней дочуркой Дэйзи, которая в прошлый раз высмеяла ее туфли.

— Они страшенные, — отчеканила Дэйзи. — Мама говорит, что ты одеваешься как подросток, и если ты будешь продолжать в том же духе, то у тебя никогда не будет детей, — сказала Дэйзи и сделала паузу, словно давая Анне время подумать над ее словами. А потом сказала голосом, полным возмущения: — И почему у тебя волосы такие всклипяченные?

Надо говорить не «всклипяченные», а «всклокоченные», поправила дочку Ру.

Когда Мирна вернулась домой, прошло еще только двадцать минут из тридцати пяти необходимых для приготовления запеченной в сыре пикши с грибным соусом. Правда, к этому времени Анна уже потеряла всякое терпение и, не дождавшись, пока продукт быстрого приготовления разогреется, выключила духовку.

— Ты забыла вот это, — сказала Мирна, входя в спальню Анны с ее наполовину разогретым ужином. Готовая рыба плавала в наполовину застывшем соусе. — А что это такое?

— Я уже ничего не хочу. Мне нужно собираться. Я иду на вечеринку.

Анна, конечно, иногда выходила из дома ненакрашенная, но только до ближайшего магазина за молоком. Вот бы познакомиться однажды с таким мужчиной, который сказал бы ей, что без макияжа она намного красивее — тогда она не стала бы краситься вообще. Перестала бы пользоваться тональным кремом, маскировочным карандашом, по форме напоминающим окурок, а по тону — пепел, тенями, которые не меняла еще с начала восьмидесятых, и румянами, которые так раздражали кожу.

— Кстати, ты не могла бы напомнить нашему дорогому хозяину про дом?

— Ты это о чем? Что еще с нашим домом? — Мирна уселась на кровать Анны и закуталась в одеяло.

— Про покраску.

— Снаружи?

— Да.

— Так, значит, тебе все это нравится? — спросила Мирна, играясь Анниной щеточкой для туши.

— Что именно?

— Ну, все эти вечеринки для незамужних.

— Это не вечеринка для незамужних. — Анна захлопнула коробочку с тенями.

— Да? А я думала, ты идешь туда только поэтому. Разве все эти приготовления не для того, чтобы наконец-то встретить своего суженого? — спросила Мирна с притворным смущением.

Анна понимала, что это всего лишь игра, которую подружка, как обычно, затеяла с целью уговорить ее остаться дома и скоротать вечер вместе с ней перед телевизором.

— Очень смешно, — хмыкнула Анна, отвинчивая колпачок помады.

— Значит, тебе все еще доставляет удовольствие ходить по этим так называемым «вечеринкам»? — спросила Мирна в манере запутавшегося судьи из комедии семидесятых годов.

— Да, — раздраженно бросила Анна и, чтобы подкрепить свои слова примером, попыталась припомнтъ последнюю вечеринку, которая ей действительно понравилась. — Ладно, не очень нравится, — призналась она.

— Послушай, нам с тобой уже тридцать один год. Стоит ли надеяться, что на таких вечеринках встретишь холостяка?

— На этой вечеринке, по крайней мере, будет один холостой. Том. Не хочешь пойти со мной? Может, у него найдется дружок и для тебя.

При этих словах брови Мирны удивленно взмыли ввысь.

— Ага, Анна, конечно, обязательно! Давай превратимся в героев «Сит-Ком». Будем ходить на свидания каждую неделю. Результат может получиться очень даже забавным.

Мирна считала, что в эпоху телевидения она вполне может прожить и без секса. Грегори с его трагической любовью к ней (он написал ее имя — Мирна Ломонд — на пролете моста) пришлось убедиться в этом на собственном опыте. Они познакомились на вечерних курсах. Грегори сказал, что Мирнины рисунки с натуры очень оригинальны.

— Ты единственная женщина из всех, с кем я когда-либо был знаком, которая действительно умеет рисовать пенис, — признался ей Грегори.

Но даже Грегори, ценившего в женщинах в первую очередь интеллект, обескураживал Мирнин беспросветный пессимизм. Он был из тех, кто любит жизнь. А Мирна была уверена, что если она с утра не встанет с кровати, то жизнь покинет ее бренное тело. И потом, даже Грегори признался, что ему хоть изредка, но все-таки нужен секс.

— Господи, на душе просто кошки скребут! — Голос Мирны звучал, словно пластинка, проигранная на неправильной скорости.

— Что стряслось? — спросила Анна, все еще размешивая тональный крем.

— Ну, я о той банде, которая изнасиловала женщину в пещере.

— А-а.

— Да и Косово, опять же.

У Анны не было никакого желания спрашивать, что там произошло в Косово. Мирна всегда была рада поделиться подробностями о любой войне, ее любимой темой были всякие ужасы — снятые скальпы; женщины, изнасилованные бейсбольными битами; дети, растерзанные собаками; расчлененные и выпотрошенные тела, найденные в черных мешках; подвешенные за ноги люди, умершие от потери крови.

— А как ты собираешься туда добираться? — Мирна до смерти боялась всех современных изобретений. Всех автомобилистов она считала самоубийцами.

— На машине.

Если оставить стиральную машину включенной на ночь, то их затопит. Или ударит током. Пока они спят, с ними может случиться все что угодно. Все электроприборы провоцируют развитие рака, не говоря уже о моющих средствах и мобильных телефонах. Во фруктах полно пестицидов. Пусть редко, но молния тоже может попасть в человека. Как Анна вообще может ходить по вечеринкам, после того как евреев тысячами отправляли в газовые камеры? Она вообще знает, что творится на Ближнем Востоке? Понимает ли, какой арсенал химического оружия у Саддама?

— Будь осторожней, — сказала Мирна Анне на прощание.

— Господи, а на улице-то холод собачий.

— То-то и оно. Помни, если у тебя заглохнет мотор, не выходи из машины Просто закрой окна и кричи как можно громче.

Анна села в машину и поехала к Тафнел-Парк, где жили Гастингсы, заранее готовясь к перепалкам между Ру и Уорреном, к непосредственно-детской жестокости Дэйзи, к вони похожих на мешки-пылесборники подгузников Оскара, сваленных кучей в коридоре и давно ожидающих своей очереди на вынос.

Ру качала Оскара в детской коляске.

— Ты любишь свою мамочку? Очень любишь мамочку?

Уоррен сидел за столом перед раскрытым «Профессиональным атласом Великобритании». Ру прикрикнула на Дэйзи, чьи вопли доносились из спальни:

— Дэйзи, замолчи! Уоррен, Анне нужно попасть всего лишь в Шепердс-Буш, а не в Шотландию.

Уоррену вдруг надоело возиться с атласом, и он захлопнул его.

— Не ходи к Дэйзи. Она должна понять, что мир вертится не только вокруг нее, — предупредила подругу Анну.

— Конечно, дорогая. Мы все знаем, что весь мир вертится вокруг Ру! — Уоррен подхватил на руки удивленного малыша и закружил его в воздухе.

Ру почему-то разозлилась, натянула на руку кукольного крокодила и начала щелкать челюстями игрушки перед личиком Оскара.

— Оставь его в покое. Ему нравится, как я его кружу, — сказал Уоррен и начал раскачивать малыша туда-сюда.

Ру бегала вокруг них с игрушечным крокодилом. Уоррен положил Оскара себе на живот, и тот залился смехом.

— Он просто капризничает. Он обожает своего Тотошу, — сказала Ру.

Теперь, когда у Ру с Уорреном были дети, у них появился постоянный повод для перебранок. До этого поводом служило все что угодно. Ру обычно брюзжала на Уоррена за то, что тот отрастил брюшко. Уоррен, в свою очередь, упрекал Ру в том, что из-за нее у него расстройство кишечника, или ворчал, что Ру выпила все его соевое молоко.

Они соревновались друг с дружкой в том, кто сделает более блестящую карьеру. Уоррен, работающий в Сити, считал, что все в результате сводится к одному — кто больше зарабатывает. Ру, которая писала в журнале «Мз» обзорные статьи по искусству и вела рубрику «Мнение простой женщины обо всем», считала такой подход типичным проявлением мужского шовинизма.

Ее муж придавал этим вещам слишком большое значение. Она даже написала на эту тему в своем журнале. Впрочем, она доверяла страницам «Мз» и многие другие личные эмоции и переживания. Альбом с вырезками собственных статей всегда лежал у нее на самом видном месте. Она начинала зевать, как только Уоррен заговаривал о том, как у него прошел рабочий день. Уоррен считал, что семья его жены — Лонгворты — принадлежит к самым низам среднего класса. Ру очень повезло, что она не родилась при феодальном строе. Она бы там не выжила. Во всяком случае, она не смогла бы выжить без фамилии рода Гастингсов. «Стоит только посмотреть на этих Лонгвортов», — говаривал Уоррен в манере героя викторианского романа. Он вел себя так, словно Ру не получила эту фамилию при замужестве, а самовольно присвоила ее себе, и все повторял: «Как тебе повезло, что теперь мы живем в бесклассовом обществе». «Да здравствует революция», — бормотала в ответ жена.

По мнению Уоррена, Дэйзи была «папиной дочкой». Когда он возвращался из командировок, она бросалась ему на шею с криками: «Папа, папочка, что ты мне привез? А мы будем, есть пирожные в честь твоего приезда?» Он водил Дэйзи в «Макдоналдс» и сам собрал для маленького Оскара игрушечную ферму, следуя ужасно сложным инструкциям из справочника. Уоррен был уверен, что между отцом и первым сыном складываются особые отношения.

Ру полагала, что в семье главенствует мать. Оскар и Дэйзи — плоть от ее плоти, они вышли из ее тела, они — как бы часть ее пищеварительной системы («Вот ты и относишься к ним, как к отходам этой самой пищеварительной системы»). Что бы Уоррен ни делал, как бы ни старался, она и Дэйзи всегда будут связаны единой пуповиной. Когда ее муж обижает Дэйзи, он обижает и ее. Например, их дочь заплакала, когда отец отказался купить ей новое платьице, и Ру расплакалась вместе с ней. Именно она протирала всю еду для Оскара.

— Ты сюсюкаешься с нашими детьми, как девочка со своими куклами, — говорил Уоррен. — Кормежка, мытье, переодевания. А им требуются подвижные игры.

Кроме того, он научил Дэйзи читать. Уоррен оплачивал все счета. Зато Ру ухаживала за Оскаром, когда он болел ветрянкой. И это она научила Дэйзи ходить на горшок.

— Пусть Анна просто едет за нами, — предложила Ру.

— Так не пойдет, — ответил Уоррен, — так она нас может потерять.

— Но нам надо дождаться няню. А что, если Том за это время уйдет?

— Знаешь, что я тебе скажу… Почему бы Анне самой не решать, с кем ей спать, а с кем нет?

— С какой стати? Если даже я не могу выбирать, с кем мне спать?

— Послушай, ты что, опять хочешь поссориться? Не забывай, победа все равно будет за мной.

— Дело не в том, за кем победа.

— Только не говори мне, что главное не победа, а участие.

— Ну почему ты вечно начинаешь!..

Уоррен всего лишь хотел сказать, что Анна сама должна устраивать свою личную жизнь, может, тогда у нее что-нибудь и получится. Разве Ру не проходила этого в своем университете, и что вообще можно выучить в «Университете на перекрестке автотрассы A4 рядом с помойкой»? Ой, пардон, в Политехническом институте Арндейла. В то время как он, Уоррен, окончил «престижный» университет и не упускал случая напомнить об этом. Единственное, что у Ру хорошо получалось, так это рожать Уоррену чудных детей.

— Вот и хорошо, — сказала Ру. — Потому что я как раз на восьмой неделе беременности.

— Ты что?! — переспросил Уоррен.

— Мои поздравления, — сказала Анна.

— Как? Как ты могла забеременеть?! — вскричал Уоррен.

— Значит, об этом ты и хотела мне сообщить? — спросила Анна.

— Просто ушам своим не верю, — сокрушенно проговорил Уоррен.

— Э-э-э, я, пожалуй, пойду, — сказала Анна.

— О чем, черт возьми, ты думала?!

— О чем, черт возьми, ты думал?!

И началась очередная битва Гастингсов.