Среда. Вечер. Анна ехала на встречу с Томом. Они договорились встретиться в восемь в ресторане в Ислингтоне. Но она опаздывала. Было уже без десяти минут восемь, а ей еще оставалось проехать пятнадцать остановок до станции Энджел, так как она рискнула поехать в объезд, чтобы прокатиться вместе с Шоном.

— Ты едешь со мной, по линии Дистрикт-энд-Серкл? — спросил Шон, когда они вместе вышли из здания «Радио-Централ». — Мне туда.

— Э-э-э, да, — солгала Анна, чтобы подольше побыть с ним.

«А этот маршрут живописнее», — подумала она, сидя рядом с Шоном в вагоне поезда. Между ними был только подлокотник. Анна радовалась, что от нее исходит соблазнительный аромат. Она подушилась, хотя ей было до смерти жалко тратить на Тома остатки духов «Наваждение».

— Ну, и как твои дела? — спросил Шон, как будто это и впрямь его волновало.

Анна пересказала Шону свой телефонный разговор с Соней, добавив, что с сегодняшнего дня мисс «Агрессивная Милашка» приказала долго жить.

— Хорошо. Я восхищен твоим поступком. Тебе, должно быть, потребовалось немало мужества, — похвалил ее Шон. Казалось, что он и правда доволен. Шон вытянул ноги в проходе. — Вот видишь, совет может на самом деле помочь.

Анна улыбнулась своему отражению и призналась, что совет Шона действительно ей помог, и не только с Соней. С сегодняшнего дня она больше не курит.

Вчера вечером Мирна в изумлении наблюдала, как Анна прикуривает одну за другой сигареты из своей «шкатулки для воспоминаний» и оставляет их тлеть в пепельнице.

— Что ты делаешь? Вся комната провоняет! — Мирна замахала руками и сильно (и, по мнению Анны, притворно) раскашлялась. — Если тебе так приспичило, курила бы у себя спальне. Мне казалось, что ты бросаешь, а не готовишься поставить рекорд по количеству сигарет, выкуренных за час.

— Послушай, я делаю это как раз для того, чтобы бросить курить, понятно? — сказала Анна. Она решила не напоминать Мирне, что, поскольку та настояла на том, чтобы Анна курила в своей спальне, то курение превратилось в ее личное удовольствие и уже не причиняет вреда здоровью окружающих. — Я буду спать рядом с окурками.

— Можно подумать, что раньше ты этого не делала. Сначала ты пыталась бросить курить после этого неандертальца, который воевал на Фолклендских островах, затем после Фруктовщика… Теперь вот после НЕГО — писателя, который днем работает в компании «Осветительные и электрические приборы Райнеса»…

— Никогда больше не говори о НЕМ. Новая Анна больше не собирается молчать о том, чего она хочет или что ей надо. Новая Анна знает, что ОН был пришельцем с другой планеты. Душевное спокойствие новой Анны Поттер больше не зависит от мужчин…

— Новая Анна Поттер, — перебила ее Мирна, — собирается говорить о себе в третьем лице.

— Вот это да! В следующий раз я подумаю, прежде чем что-либо советовать, — рассмеялся Шон. — Похоже, что ты восприняла каждое произнесенное мной слово как Священное Писание.

— Но мне было так хорошо после разговора с Соней… — ответила Анна совершенно серьезно. — Мне это действительно помогло. Я будто заново родилась, когда вытряхнула свою шкатулку для воспоминаний в помойку.

— Какую-какую шкатулку? — Шон повернулся и посмотрел на Анну.

— Ну, я про всякие глупые сентиментальные безделушки, которые я хранила на память, — быстро добавила она, смущенная тем, что у нее вообще была такая шкатулка.

— Что, например?

— Да все подряд.

Она любила все сохранять. У нее до сих пор хранился пропуск в здание «ТВ Эй-Эм», хотя она проработала там всего один день. И когда ей отказывали в рабочем месте, уверение «Мы обязательно сохраним вас в базе данных» вселяло в нее надежду.

— И на что ты надеешься? — перебил ее Шон. — Что они откопают тебя в базе данных и разыщут? Господи, Анна, в жизни не бывает таких чудес. Так или иначе, зачем хранить все эти вещи? Чтобы потом посмотреть на них и опять расстроиться?

Теперь она уже понимает это. Ей тридцать один год, и она не настолько глупа. Поэтому она и выкинула все визитки своего бывшего бой-френда, владельца предприятия, выпускающего манекены полных, дородных фигур. На его визитке красовался девиз — «Сделать жизнь ПОЛНЕЕ». (Пока они были вместе, он пытался сделать полнее и Анну, а также ее жизнь.) Шон прав — эти визитки навевали только дурные воспоминания. Теперь Анна не смогла бы объяснить, зачем она их хранила. Но ей очень не хотелось расставаться с некоторыми своими романтическими сувенирами. Например, слова «Я тебя люблю», написанные ЕГО рукой.

— ОН — это кто? — спросил Шон игриво.

И Анна рассказала о НЕМ и об их отношениях.

— Знаешь, у него есть шанс стать знаменитым, — рассмеялась она. — Если его книги станут бестселлерами, тогда мне, возможно, удастся продать каким-нибудь журналам пару-тройку историй о его сексуальных похождениях. «Мои постельные игры с…»

— Он писатель?

— О да. Правда, пока не публикуется. Он пишет роман о борьбе коммунизма и капитализма и о влиянии этой борьбы на человека. Он собирается затронуть проблемы религии, власти и женской судьбы. Действие романа происходит в Восточной Европе, Северной Америке и на Ближнем Востоке. Повествование охватывает девятнадцатый и двадцатый века. Он показывал мне план своего романа, написанный на обратной стороне обложки книги Луиса де Берньера «Мандолина капитана Корелли». Это будет эпическое полотно о жизни человечества.

— Любопытно. — Шон скептически поднял брови. — А почему вы расстались?

Вздохнув, Анна рассказала Шону, что ОН, совершенно неожиданно для нее, променял ее на другую. Перестал отвечать на звонки. А вчера поздно вечером «заскочил на минутку» к Анне, возвращаясь домой с презентации новой книги.

— Только не говори мне, — Шон раскинул ноги, — что он просил тебя вернуться, и на этот раз «навсегда».

— Ну, на самом деле он сказал, что беспокоился за меня.

— Я беспокоился за тебя. — Он уселся и забарабанил пальцами по кухонному столу. — Ты не звонила с самой субботы.

— Ну да. Я больше не звоню, подтвердила Анна. — И не собираюсь, по крайней мере, еще несколько дней.

— А почему? — Он передвинул на край стола бутылку томатного кетчупа Мирны.

— Это называется «телефонофобия». Один парень на работе сказал мне, что я пользуюсь телефоном слишком час…

— Какой парень? — Он передвинул солонку поближе к перечнице.

— Шон Харрисон. Он написал много книг о человеческих взаимоотношениях, и он сказал, что…

Он перебил ее со смехом:

— Ради бога, только не говори, что ты решила поиграть со мной во всю эту психочушь.

— Знаешь, сначала я тоже так считала. Но в словах Шона есть смысл.

— Анна, успокойся. Это же все чушь. И ты прекрасно это знаешь. — Он взял Анну за руку. — Но я пришел сюда не для этого… На самом деле я хотел поговорить о нас. Знаешь, я все еще люблю тебя, несмотря ни на что.

Она вырвала у него руку.

— Ага, именно поэтому ты и живешь со своей режиссершей. И именно поэтому ты хочешь переспать с Соней.

Он опустил глаза на свои большие ухоженные руки, а затем проговорил:

— Нет… Ты совсем не такая, как они…

— Ну-ну, скажи еще, что они его не понимают, — рассмеялся Шон. — Так, как понимаешь его ты. Ну, Анна, прости, но даже для того, кто не несет психочушь, все предельно ясно. Этот парень просто неудачник.

— Если бы ты знал его поближе, ты бы так не говорил. Когда он говорит о себе, он становится совсем другим. Тогда он доходит практически до самоуничижения. На самом деле он очень застенчивый, — сказала она.

Просто большинство людей не способны были рассмотреть его тонкую душу за столь грубым фасадом. Когда тем утром Анна сказала ему об этом, он удивился. Как она смогла понять? Боже, он потратил всю свою жизнь, чтобы научиться скрывать свои терзания. Но, как поют Барбара Диксон и Барбара Стрейзанд, она «видит его насквозь».

— Он просто хотел, чтобы ты так считала. Обычно все мужчины хотят, чтобы женщины так думали, — заявил Шон. — Когда женщины наконец научатся отличать обыкновенную, древнюю как мир, похоть от любви? — Это был риторический вопрос. — А потом он, наверное, спросил, вспоминаешь ли ты о нем, — устало предположил Шон.

— Откуда ты знаешь? — поразилась Анна.

— Анна, я же мужчина. Я все это проходил.

— И что, ты больше не вспоминаешь обо мне? — смущенно спросил он. Его пальцы плотно сомкнулись вокруг солонки. — Теперь, когда ты только отвечаешь на телефонные звонки?

Анна рассмеялась, чувствуя, что атмосфера накаляется, так как в кухню вошла Мирна в длинной кружевной ночной рубашке викторианского фасона.

— О боже! — вскричала ее соседка, увидев гостя. — Ты чего приперся? Помучить больше некого?

— Мирна, не надо…

— Анна, только не говори мне, что ты опять купишься на его болтовню. «Бедный я, бедный, мне пришлось гак жестоко поступить с тобой».

— А тебе какое дело? — резко оборвал он, для пущего эффекта громко стукнув солонкой об стол.

— А такое, что я хочу кое-что себе приготовить. А ты расселся на моей кухне да еще лапаешь мои приправы!

Она вырвала у него солонку с перечницей.

— Не могла бы ты немного потерпеть? — попросил он, уставившись на живот Мирны. Он побаивался Мирны, потому что она не стеснялась есть в присутствии мужчин. — А потом сможешь набить свое брюхо.

— А почему это она должна ждать? Вообще-то это ее кухня, — возмутилась Анна, чувствуя себя обязанной вступиться за Мирну и в то же время за всех женщин.

— Анна. — Он посмотрел на нее своим излюбленным взглядом. — Не будь такой.

— Какой это такой? — Мирна включила чайник. — Послушай, она не хочет тебя видеть. И если ты не прекратишь приставать к ней, то она подаст в суд и тебе запретят переступать порог этого дома.

— Ты хочешь, чтобы я ушел? — спросил он у Анны.

— М-м-м… да, — произнесла Анна, и ей очень хотелось добавить: «ненадолго».

— Если я сейчас уйду, то уйду навсегда. — Он встал. — Я не шучу.

— Ну и прекрасно, — сказала Анна, которая все равно уже выкинула все воспоминания о нем: автобусный билетик, на обратной стороне которого он написал «я тебя люблю», и его кружку.

— А ты — сука, — сказал он Мирне, подойдя к двери.

— Прекрати поливать Мирну дерьмом!

— Он по-другому не может, — сказала Мирна, — потому что он сам дерьмо.

— А ты уродина, — сказал он Мирне.

— Может, я и уродина, но после косметической операции стану красавицей, а ты как был дерьмом — так им и останешься.

— Полнейшее ничтожество, — сказал Шон. Поезд подъехал к станции Парк Святого Джеймса.

— Ты здесь выходишь? — спросила Анна, когда двери открылись.

— Да. — Однако Шон продолжал сидеть, как будто уверенный в том, что машинист будет ждать, пока он не выйдет, и только потом закроет двери.

И в самом деле, двери не закрывались, пока Шон объяснял Анне, в чем ее проблема. Она слишком много думает об отношениях с другими людьми. Лучше бы она больше думала о себе.

— Может, теперь тебя не нужно будет уговаривать прислушиваться к моим советам, — улыбнулся он и встал.

За секунду до того, как двери закрылись, Шон вышел из вагона.

Анна начала уже жалеть, что решила поехать с Шоном по линии Серкл: прошло столько времени, пока она добралась до станции Монью-мент. Там она пересела на Северную линию. А теперь ее поезд застрял в туннеле, и администрация метрополитена не давала никаких объявлений или объяснений по этому поводу. Если они простоят еще немного, то Анна точно заговорит с мужчиной, одетым в женское платье, который сидит напротив нее. Они начнут задушевную беседу и узнают друг о друге массу интимных подробностей. Они умрут медленной смертью в вагоне метро под землей, а потом Голливуд снимет фильм об этой необычной дружбе. «Анна и трансвестит», так будет называться фильм, который расскажет о последних минутах их жизни, проведенных вместе.

И уже не в первый раз Анна представила свои похороны.

«Будет идти дождь», — решила она. Часы остановятся. Рояли умолкнут, а телефоны будут отключены. Солнце скроется, а леса исчезнут. Затем под приглушенный стук барабана войдут скорбящие. Среди них будет и отец Анны в своем любимом оранжевом дождевике, который он всегда надевал на семейных пикниках, когда Анна была маленькой, и который при желании легко умещался в кармане. А над ними будут летать самолеты, выписывая на небе: «Анна умерла».

А может быть, все будет не так.

Отец, конечно, будет плакать, а мать будет его утешать. Она будет обнимать его за талию, как это делала тогда, много лет назад, во время их туристических походов в Уэльсе, и будет неотрывно смотреть на могилу своей любимой дочери, а ее губы будут шептать только одно слово: «Почему?» Этот вопрос застынет у всех на устах.

А Лиз будет слушать причитания Джастин. Убитая горем Джастин скажет Лиз:

— Знаешь, пока Анна была жива, я считала тебя просто наглой австралийской сучкой. Такой у меня, понимаешь, сложился стереотип. Но, оказывается, ты очень добрая. Анна всегда умела разглядеть в людях самое хорошее.

И впервые Лиз ничего не скажет в ответ. Сказать будет нечего.

Зато Майк будет говорить родителям и друзьям Анны:

— Боже, как я недооценивал ее! Анна работала вместе со мной, и, ей-богу, мне очень жаль. На самом деле я даже поругался сегодня со своей начальницей. Я сказал Пэмми, чтобы она не приходила на похороны. Анна не хотела бы, чтобы она была здесь, ведь она никогда не понимала Анну. Ну или недопонимала. Может, я зря так, может, надо было позволить Пэмми прийти, отдать последний долг. Понимаете, я ведь тоже ошибался насчет Анны. Знаете, я же считал ее расисткой. Как я мог? Может, она и была белой, но во многом, уверен, Анна Поттер была ничем не хуже чернокожих.

Затем бывший бойфренд Анны произнесет надгробную речь, и все подумают, как ОН необычайно красив.

— Я не смог убедить Анну в своей любви. Она мне не верила. Но я любил ее. И Ру любила ее. И Дэйзи с Оскаром, ее крестные дети. Вообще все дети. Все вокруг любили Анну Поттер. Она была прекрасна. Она была умная и веселая. И начитанная к тому же. Она была светлая и жизнерадостная. И так хороша в постели.

Там же, в глубокой задумчивости, будет стоять и Шон. Он будет сожалеть о том, что не признался Анне в любви. Он очень многое потерял. Он потерял свое будущее…

Капли дождя будут стекать по серому плащу Мирны. Она будет сожалеть о том, что в тот вечер назвала Анну легкомысленной. Анна была не такой уж и легкомысленной, просто она была жизнерадостной. В ней скрывалась необычайно широкая и глубокая натура.

— Она была ужасно одаренной, — скажет Мирна отцу Анны. — И что бы вы там ни думали, она многого добилась в жизни.

— Теперь я понимаю, — признается отец. — Жаль только, что…

Мирна будет жалеть, что она была совсем не такой соседкой, каких показывают в женских телесериалах. Она не обсуждала с Анной по вечерам события, произошедшие за день в офисе, или мужчин. Вместо этого они рассуждали о ядерной катастрофе. Как она будет сожалеть, что не была такой соседкой, с которой можно было бы меняться одеждой или с головой погрузиться в изучение рисунков эротических поз, вырванных из журналов. Если бы, по крайней мере, она не опустошала постоянно их вазу с фруктами! «Слишком поздно, — подумает она. — Слишком поздно!»

Поезд наконец тронулся, а у Анны на глаза навернулись слезы, когда она представила, как ОН скажет: «Анна была моим севером и югом. Она была моим востоком и моим западом». Она смахнула слезы. Анна и подумать не могла, какими печальными могут быть ее похороны. Она просто не понимала, как ее все любят.

Трансвестит, сидящий напротив, встал. Его губы были слишком сильно накрашены, ресницы склеились от туши, а на их кончиках висели комочки. Каблуки его туфель были невероятно высокие и тонкие. Как он вообще мог передвигаться на таких каблуках? Вдобавок ко всему на его подбородке, казалось, вот-вот появится щетина.

— Извините, — проговорила Анна, когда мужчина чуть не упал на нее.

Или это все-таки женщина?.. Теперь Анне было видно, что у «женщины» настоящие груди, выпирающие из лифчика, как два пышных каравая. И стройные ноги. Зато пальцы — большие и толстые, как у се бывшего бойфренда.

— Ой, простите… — извинялась Анна, стиснутая толпой, хлынувшей в вагон на станции Олд-стрит. Как только двери закрылись, она уставилась на свое хмурое отражение в окне. «Наконец-то я свободна от него», — с облегчением подумала она. Если бы их отношения все еще длились, Анна, возможно, очутилась бы в порочном кругу, где Том любил бы ее, она любила бы ЕГО, а ОН любил бы только себя. Потому что, если бы она не встретила Шона, у нее никогда не хватило бы смелости выставить ЕГО за дверь.

Поезд остановился на станции Эйнджел, двери раскрылись, и Анна встала, пытаясь вспомнить, почему она согласилась на свидание с Томом.

Контролер подозрительно, со всех сторон рассмотрел билет Анны.

— Мадам, где вы купили этот билет? — спросил он. Его глаза лучились ярко-синим светом, пока он изучал лицо Анны.

— А что?

— А то, мадам, что у вас билет за восемьдесят пенсов. Этот билет недействителен. — На его лице четко проступали красные вены.

Хорошо, что Анна договорилась с Томом встретиться сразу в ресторане. Иначе он мог бы увидеть, как Анна лебезит перед контролером. Она не только заискивала, но даже заигрывала с ним, пытаясь добиться его расположения. В итоге ее все равно оштрафовали.

— Десять фунтов?!

Анна полезла в сумочку за кошельком. Он валялся где-то на дне, испачканный помадой, где-то между недоеденным бутербродом и двумя книжками Вильгельма Гроэ о самосовершенствовании — «Как поднять свою самооценку» и «Один месяц до счастья». Она взяла книги с работы, чтобы почитать их дома. Домашняя работа. Майк настоял на том, чтобы она их прочитала, потому что в следующем месяце гостем программы будет Гроэ. Анна прочитала «Один месяц до счастья» до второй главы, подозревая, что Майк будет расспрашивать ее именно о ней. Из нее она и узнала, что мужчины — это карандаши. Они любят гнуть свою линию. А женщины больше похожи на точилки для карандашей. Они оттачивают свой мир до совершенства. Ну вот, наконец ей удалось найти свой кошелек. Она вытащила его вместе с конвертом без марки, в котором лежало неотправленное письмо Джилли, американской подруге по переписке. Оно уже давно валялось в сумке, ожидая отправки. Анне всего-навсего нужно было наклеить марку. Пока контролер выписывал штраф с таким рвением, как будто от этого зависела его жизнь, Анна уронила сумочку и оттуда выпали запасная прокладка и одна из книг — «Как поднять свою самооценку».

— Ну что ж, вы могли бы начать с покупки билетов по реальной стоимости, — хихикнул контролер. — Тогда бы, глядишь, и почувствовали себя увереннее.

— Да это не моя книга. Взяла у своей тети, — неубедительно соврала Анна.

Она стояла там, чувствуя себя под своим пальто такой беззащитной. Какой-то маленькой.

После случая с контролером организм требовал сигареты. Анна шла по Хай-стрит в Ислингтоне, горло открыто, легкие как сдувшиеся воздушные шарики. Она умирала от желания наполнить их дымом «Силк Кат». Но в памяти стояла вонь от пепельницы рядом с подушкой. От целой пепельницы потухших сигарет. И это помогло — по крайней мере на какое-то время — подавить желание курить.

Она открыла массивную дверь ресторана и сразу же увидела Тома за столиком в углу. В ее душе вдруг поднялось жестокое чувство. По сравнению с Шоном Том был просто серой мышью. Ей показалось, что их свидание для него важнее, чем для нее.

Ресторанчик оказался довольно жалким. Стены окрашены в бордовый цвет. На каждом столике горит по оплывающей свечке. Разговоров не слышно, и столики с их несуразным убранством походят на смущенных современных невест, наряженных в старинные кружева.

— Благодарю, — сказала она официанту с волнистыми каштановыми волосами, который помог ей снять пальто.

Идя к столику Тома, Анна чувствовала себя как на сцене. Все смотрели на нее и подвигались перед ней. Она ненавидела, когда на нее смотрели. А с другой стороны, комики на представлениях всегда приглашали именно ее поучаствовать в сценках. В такие моменты Анна улыбалась и думала про себя: «Но это вы здесь для того, чтобы развлекать меня».

— Привет.

— Извини, я опоздала, — сказала она Тому, пока шаблонно симпатичный официант (практически иностранец) отодвигал для нее стул, обтянутый красным вельветом.

— Мадемуазель, — обратился он к ней. («Мадемуазель»!)

— Разве?.. — рассеянно спросил Том.

— Разве что?

— Вам так удобно? — спросил смуглый официант.

— Разве ты опоздала? — пояснил Том.

— Да, спасибо, — сказала Анна официанту. Ей очень хотелось продолжить разговор с этим симпатичным мужчиной.

— Ну, мне так показалось, — ответила она Тому. Лицо у него было цвета чипсов.

— Могу ли я вам что-нибудь предложить?

— Меню, пожалуйста, — ответила Анна, надеясь, что официант сочтет Тома не ее бойфрендом, а нудным старшим братом. — И бокал белого вина.

— Лучше принесите сразу бутылку, — вставил Том.

— И минеральной воды.

— Газированной или обычной? — спросил официант, улыбаясь. Ну почему идеальные мужчины всегда встречаются ей в неподходящих обстоятельствах?

— Газированной, — ответила Анна.

— Извини, но я сегодня не смогу остаться надолго, — сказала она Тому, когда официант отошел.

— Только не говори мне о неожиданном срочном деле, — пробормотал Том, глядя в меню.

— Мне нужно обязательно зайти к подруге. Она слишком нервничает перед открытием своего ночного клуба. А ты что подумал?

— Ничего.

Она прекрасно его понимала.

Они погрузились в изучение меню. Ламинированное меню Тома возвышалось между ними, как стена. Анна быстро определилась с выбором блюд и прислушалась к разговору пары за соседним столиком, спорившей по поводу приготовлений к собственной свадьбе. Девушка хотела, чтобы был засахаренный миндаль, а ее жених предлагал копченую форель. Она хотела, чтобы играла классическая музыка, а он настаивал на музыке в стиле «соул».

— Ну и как идут дела на новой работе? — наконец поинтересовался Том, пытаясь пристроить свое огромное меню между столовым прибором и серебрёной салфеточницей.

Анна приступила к рассказу о «SOS!» и всех проблемах мира, которые проходят через экран ее компьютера. Она рассказала Тому о Пэмми Ловенталь, которая во вторник напомнила ей о той огромной ответственности, которая на ней, Анне, лежит: «Tак находишься в самом горниле индустрии проблем».

— Я не шучу, она так и сказала — индустрия.

Они заказали закуски. Официант поставил на стол бутылку вина, а Анна в этот момент как раз описывала Тому Пэмми Ловенталь: ее мясистые, толстые пальцы, маленькие, глубоко посаженные глазки-буравчики, губы под толстым слоем бледно-красной помады, оставляющей следы на всем, к чему она прикасалась: на Брюсе, на щеках директора радиостудии и на Майке.

— Представляешь, она называет взрослого мужика Микки.

— А что еще можно ожидать от взрослой тетки, которая называет себя Пэмми.

Им принесли суп-пюре, и Анна вдруг поняла, что умирает от голода. Она стала рассказывать Тому о странном радиослушателе, который звонил на передачу каждые полчаса и каждый раз с новой проблемой: оральный комплекс, страх расставания, преждевременное наступление климактерического периода, одиночество…

— Он попросил у меня номер домашнего телефона. Я даже подумала: а может, и правда дать ему свой телефон? — вздохнула Анна. — Он явно нашел бы общий язык с моей соседкой Мирной.

Они рассмеялись и, приступив к еде, замолчали на какое-то время. Опять стал слышен разговор пары за соседним столиком, которая все еще спорила о своей свадьбе. Она хотела венчаться в церкви, а он не желал впутывать в их личные дела религию. Анна ковыряла оплывший со свечи воск, а Том рассказывал ей о одном своем ученике, который на днях сказал ему, что он классный учитель. «Продолжайте в том же духе, вы классный учитель», — сказал мальчик.

— Самое ужасное в том, что я был ему так благодарен, — сказал Том.

Анна заулыбалась. Суп был съеден, и пустые тарелки унесли. Она рассказала Тому о Дэйзи, дочери Ру, которая, увидев брюки Анны, сказала: «По-моему, они уже вышли из моды».

— Самое ужасное то, — сказала Анна, — что после этого я их взяла и выбросила.

Том рассмеялся. Их соседи, молодая пара, теперь сидели надувшись, так и не придя к единому мнению насчет свадебного торжества. Анна наполнила свой бокал, а Том спросил ее, не возражает ли она, если он закурит.

— Да, да, кури, пожалуйста, — ответила она, продолжая ковыряться пальцем в горячем воске свечи. Том закурил «Силк Кат».

— Ужасно, да? Курю даже во время перемены блюд.

От табачного дыма ее едва не тошнило.

— Разве это не чудо? За одну ночь я бросила курить. Шон прав, физическая зависимость проходит достаточно быстро. Господи, я чувствую себя такой свободной!

— Сейчас затушу, — решил Том, глядя на сигарету как на источник всех бед.

— Нет-нет, не надо. Не хватало еще, чтобы я стала такой, как те бывшие курильщики, которые вечно ноют о вреде пассивного курения и устраивают демонстративные приступы кашля.

Она раскашлялась, он рассмеялся. Как раз в этот момент принесли горячее: две порции отбивных на косточке. Том попросил у соседей разрешения воспользоваться их пепельницей. Это привело к новой ссоре. Она хотела, чтобы ее жених бросил курить. Он хотел, чтобы она прекратила изводить его придирками.

— Можешь курить, — сказала Анна, но Том все равно затушил сигарету.

— Да ладно. Раз уж принесли еду…

Анна рассказала Тому о положительных сторонах некурения. Как сказал Шон, она сэкономит деньги. Она перестанет быть зависимой. Для чего ей обогащать огромные, приносящие только вред табачные компании? Или высасывать все соки из совсем небогатой государственной системы здравоохранения? И, наконец, она сможет нормально дышать и не умрет…

— Ну, я не думаю, что в этом Шон сможет тебе помочь. Боюсь, что смерть все равно тебя не минует, — сказал Том, наполняя бокалы вином. — Если уж мы говорим о зависимости, то как обстоят дела с НИМ? Я имею в виду твоего бывшего пария.

Ох, Анна наконец-то избавилась от привязанности к НЕМУ. Конечно, если бы не Шон, то она, возможно, до сих пор страдала бы по НЕМУ. Она смогла преодолеть прошлое, спасибо за это Шону. А Том случайно никогда не слышал о Шоне Харрисоне? Он выступал по телевизору. Том никогда не смотрел «Шоу Шелли»?

— Нет, — ответил Том, — мне некогда, я работаю.

Они заговорили о Шоне. Анна превозносила его красноречие, а Том восхищался тем, что он помог Анне забыть ЕГО.

— И все-таки… Как именно он помог тебе стряхнуть с себя это чувство?

Анна объяснила, что Шон посоветовал ей составить перечень всех ЕГО недостатков.

— Интересно было бы послушать.

После долгих уговоров Анна показала Тому этот список.

Ссылаясь на свою мамочку, он считал, что женщинам доверять нельзя.

Ссылаясь на нашу эпоху и на свой возраст, он считал, что ему очень трудно вести себя так, как подобает настоящему мужчине.

Ссылаясь на своих соседей по квартире, он считал, что не может пустить Анну жить к себе.

Он всегда считал себя самым умным.

Он всегда слишком хорошо выглядел…

— Кстати, мои поздравления, — сказал Том. — Я слышал, что Ру опять ждет ребенка.

— Не думаю, что эти поздравления по адресу, в этом уж точно нет моей вины, — уже пьяненьким голосом сказала Анна.

Том показался ей очень даже симпатичным. Правда, ей хотелось, чтобы кто-нибудь еще подтвердил это. Жаль, что для таких дел не существует международной комиссии.

— Сегодня мне об этом сообщила моя лаборантка.

— Значит, видимо, так оно и есть.

— Ты как считаешь, это хорошие новости? — О, да. Это, разумеется, хорошая новость. — И затем Анна с ехидством объяснила Тому, почему беременность Ру ее не радует.

Сразу после родов ее лучшая подруга сильно менялась. В ней пробуждалась неодолимая биологическая потребность ныть по любому поводу. Она начинала считать, что смысл жизни — суетиться на кухне. Как только она видела другую маму, ее лицо озарялось. Она начинала болтать с этой женщиной, и они часами доказывали друг другу, какое это счастье быть матерью и что Анна, конечно же, не может их понять. Хотя, конечно, Анна свободна и может жить как ей угодно. Озабоченность Анны работой, деньгами и мужчинами представлялась ей глупой, бессмысленной причудой, зато своей собственной одержимости она не замечала и носилась со взвешиванием, проблемой остановки дыхания у детей и запасными бутылочками детского питания так, будто это были мировые проблемы. Ру могла дни напролет говорить об испражнениях.

Том рассмеялся. В этот самый момент появился официант и прервал их беседу. Он хотел забрать пустые тарелки, но в тарелке Анны все еще было полно фенхеля.

— Вам следует доесть зелень, — игриво сказал официант.

— Я знаю, — многозначительно проговорила Анна, хотя и сама не знала, что за подтекст вложила в свои слова.

— Десерт?

— Спасибо, не хочется, — сказала Анна, которая на самом деле очень хотела.

— В таком случае принесите нам счет, — попросил Том. — Насколько я понимаю, ты хотела уйти пораньше?

— Ой, точно, — неохотно призналась Анна. Неохотно, потому что с каждым бокалом вина Том казался ей все привлекательнее. За последние полчаса она ни разу не подумала о Шоне.

— А может, ты хочешь кофе?

— Нет, мне надо идти. Джастин такой человек, что… Не стоит заставлять ее ждать.

— Хорошо-хорошо. А что такого особенного в Джастин?

— Я заплачу, — сказала Анна.

— Нет-нет. Тебе и так пришлось глотать мой дым.

— Ладно, тогда я заплачу хотя бы половину.

— Знаешь что, давай ты заплатишь в следующий раз.

Официант открыл перед Анной дверь, и на нее повеяло холодом. Год был на изломе. Терпкие ароматы зеленого лета сменились запахами шерстяных шарфов и плотной школьной формы. Они стояли с Томом и, дрожа от холода, молча глядели друг на друга.

— Боже мой, ну и холодина!

— Да.

— Так ты сейчас к Джастин?

— Ага. Слушай, спасибо за ужин. Было очень приятно.

— Должно быть, она очень близкая подруга, раз ты хочешь поехать к ней прямо сейчас. Я к тому, что уже слишком поздно.

— Вряд ли у меня хватит духу не поехать. С Джастин шутки плохи. Без нее я бы в школе не выжила.

— Дану.

— Эта была одна из тех жутких городских школ, сам понимаешь. Даже директор был алкоголиком.

— Серьезно?

— Да. Поэтому я и не пошла в университет.

— Понятно. Но эта Джастин… Я надеюсь, что сейчас ты ее не боишься? Я к тому, что вы же теперь взрослые. Ты не обязана к ней идти. Теперь уже другие правила, разве нет? — улыбнулся он.

Анна стала объяснять, что Джастин не такая уж и плохая. Она всегда любезно звонит после Анниных вечеринок — правда, только для того, чтобы объяснить, почему она не смогла прийти. К тому же они с Джастин дружат с незапамятных времен. Кстати, она и Тома приглашала. Так что, если он хочет, они могут выпить кофе у Джастин.

Он хотел.

«Друг» Джастин был настолько замызганным и задрипанным, что казалось, он только что вылез из помойки. Очевидно, он полагал, что разговаривать — ниже его достоинства, поэтому сидел словно язык проглотив и, покряхтывая, курил здоровенный косяк. Анне все же удалось узнать, что его зовут Джед, что дома у него огромная коллекция грампластинок и что он только что занимался сексом с Джастин. Анну так и подмывало сказать ему, что трудно найти мужчину, который когда-нибудь да ни занимался сексом с Джастин. Джед вытянул свои худые длинные ноги, и его грубые, острые коленки высунулись наружу через дырки в штанинах. Анна смутилась, как будто ей нельзя было их видеть. Она отвела глаза и улыбнулась Тому, хотя тот тоже раздражал ее своим присутствием. Зачем он сюда пришел? Разве она притащила его сюда? Казалось, что в этой берлоге Джастин он чувствует себя еще более неловко, чем Анна. И почему он надел этот дурацкий свитер? Перед Джедом лежало пять огромных самокруток, набитых травкой, толстых, как тампоны. Джед протянул Джастин косячок, который курил сам, и принялся сворачивать следующий. Он разрывал фотографию певицы Денизы Ван Аутен, чья фотография в этом месяце украшала обложку мужского журнала, на маленькие широкие полоски, облизывал липкий край бумаги «Ризла» и надрывал сигарету посередине, чтобы можно было набить табак.

— Хочешь Бутроса? — спросила Джастин, протягивая косяк Анне.

— Какого Бутроса?

— Бутроса Гали, — ответил Джед.

— Крэк, — лениво пояснила Джастин, пока Анна попыталась прикурить то, что, по ее мнению, было косяком с коноплей.

— Анна, это кокаин, предупредил Том.

— Да? Извини. Э-э-э, спасибо, я не буду, — и она протянула косяк Тому, который тоже отказался.

— Боишься нарваться на неприятности с власть предержащими, Потгер?

— Нет, не в этом дело. Просто я…

Просто она боялась смерти. Анна даже парацетамол не принимала в рекомендованных дозах. Она считала, что одной таблетки уже вполне достаточно. Возможно, лекарство и правда напрямую воздействует на очаг боли, как написано на упаковке, но две таблетки… Это уже просто безрассудство.

— Приятное местечко, — покривила душой Анна, оглядывая новый дом Джастин.

Высокое тонкое растеньице было единственным признаком жизни в комнате, в которой воняло, как от стариков, умирающих взаперти в домах престарелых. В одном конце комнаты валялся скатанный матрас, напоминая дрыхнущего бомжа, а в другом конце была оборудована кухонька со стенами цвета прокисшего молока. Джастин обвела комнату таким взглядом, будто видела ее впервые.

— Да, ничего, — согласилась она.

Сигареты закупоривались с одного конца, с которого и предполагалось их прикуривать. От кисловатого запаха, который исходил от них, Анну подташнивало. Ей очень хотелось подскочить и выпрыгнуть в открытое маленькое окошко над холодильником, напоминающее разинутый рот умершего от нехватки кислорода.

— Так как у тебя дела? — Анна наконец-то вспомнила, зачем пришла. — Я про твой клуб.

— Этот диджей просто супер, — произнес Джед сонным голосом. — Да к слову, он и не может быть другим, раз уж нам нужно уломать эту чертову комиссию.

Анна медленно кивнула в ответ. Он так редко раскрывал рот, что Анна вообразила, будто он сказал что-то очень важное.

— Да, — подтвердила Джастин, — комиссия соберется завтра в восемь. Кучка престарелых членов, заседающих и принимающих решения.

Анна уставилась на ковер. Ее взгляд упал на почерневшую банановую кожуру, которая, казалось, ползет прямо к ней, как к последнему прибежищу. По всему полу валялись объедки и прочий мусор — явные следы вечеринки. Пятна от пролитого пива, засохшие куски пирога и бычки. Интересно, почему ее не пригласили на новоселье. Она бы хотела, чтобы ее хотя бы пригласили.

— Это будет комиссия инвесторов? — спросила Анна, стараясь создать впечатление своей полезности.

— Ты о чем? О комиссии?.. Да, она самая.

— Так они же явно ничего не понимают ни в музыке, ни в ночных клубах?

«Какого черта я веду себя, словно банковский работник, утверждающий выдачу кредита?»

— Разумеется, понимают. Они же владельцы этого чертова клуба.

— Может быть, они и владельцы, но это же не значит, что они диджеи? — вмешался Том. — Анна права.

— В любом случае, я не смогу их убедить. Я полный ноль в таких делах. А они будут сидеть за столом и оценивать меня.

— А какую музыку ты собираешься играть в этом ночном клубе? — спросил Том, прикуривая «Силк Кат».

— На самом деле я подумывала о… — Джастин посмотрела на Анну, которая решила, что рта больше не раскроет, во всяком случае в присутствии Джастин. Ей очень хотелось бы, чтобы Том тоже ничего не говорил. — Я хотела уговорить тебя. Не могла бы ты пойти завтра с нами?

— Что? Туда? Зачем?

«Господи, ну почему я даже не могу закончить предложение?»

— Ну, — сказала Джастин, — завтра очень важный для меня день, и я уверена, если бы ты просто сидела там в своем деловом костюме и строго на них смотрела, то они бы дали добро. Понимаешь? Вот все мои бумаги на завтра. — Она протянула Анне бежевую папку.

Анна раскрыла папку.

— Не знаю, что и думать… Как ты только что намекнула, я всего лишь твоя серенькая, «правильная» подруга. Я даже никогда не была в этом клубе «Стормонт», не говоря уже о том, чтобы занималась организацией чего-то подобного… Что я, по-твоему, знаю о клубах?

— Все, что надо, — заверила Джастин с улыбкой и улеглась на ковре. — Ты же помнишь наш «Тайный Союз»?

— Нашла что вспомнить! Нам было по восемь лет!

— Вы столько лет знакомы? — удивился Том.

— Да уж.

Они познакомились в первый же свой школьный день. Нахлынули воспоминания. Колючая форма. Мать Анны плачет, застегивая на дочери белую блузку. Под блузку задувает ветер. Анна растеряна. Она чувствует себя неуютно в теплой белой жилетке, в шляпке, в кожаных туфлях с ремешком и пряжкой и в гольфах до колен. Сентябрь. Холодно и пахнет палой листвой.

— Так что ты на это скажешь, Поттер? — спросила Джастин. — Придешь завтра?

— Сомневаюсь, чтобы я…

— Ладно, забудь. Эта была идея моей мамочки.

— Тети Илейн?

В детстве они с Джастин жили в конце одного и того же тупика. Их матери вместе организовывали в их районе празднования в честь серебряного юбилея королевы. Мать Джастин не хотела, чтобы в праздновании принимали участие цветные. Тетя Илейн могла спокойно терпеть иностранцев, но бангладешцы вызывали у нее подозрения. Она не считала себя расист-кой, но ее отталкивала внешность вьетнамских беженцев. Не подумайте об Илейн плохо: ей нравились этнические меньшинства, особенно такие, которые как будто превратились уже в большинство. К тому же Илейн всегда подчеркивала это, ей очень нравились острые блюда: карри и рыба «гефилте». По мнению Илейн, ежегодный карнавал национальных меньшинств в Ноттинг-Хилле был слишком уж красочным. Конечно, цветные в ее непрекословном мнении имели право на существование. Она считала их равными себе, но жить они должны были отдельно. Мать Анны пыталась убедить ее, что, позволив цветным участвовать в праздновании юбилея королевы, они пойдут им на уступку всего на один день. Видела бы Илейн, как эти бангладешцы обставили свой дом № 13. У них мягкий ковер, так сочетающийся с рисунком паркета. А какой они вывесили флаг Соединенного Королевства! Самый большой флаг на их улице! Полотнище их флага все еще продолжало развеваться над крыльцом, когда все их соседи по улице уже перестали праздновать.

— А почему Илейн вспомнила обо мне? — спросила Анна, быстренько избавившись от приставки «тетя».

— Она сказала, что «ты умеешь себя вести».

— А с чего она это взяла?

— «Ну, знаешь, Джастин, ведь Анна твоя самая лучшая подруг», — произнесла Джастин, старательно копируя выговор своей матери.

У них с Джастин все было общее. Они были одного знака зодиака. Анна делилась с Джастин своими завтраками и фломастерами; болела вместе с ней ветрянкой; составляла ей компанию, когда Джастин оставляли после уроков. У Анны до сих пор хранилось доказательство их дружбы — двойная фотография времен начальной школы. Обе в школьной форме у Анны — строгая и аккуратная, а у Джастин — с драным карманом на курточке.

— Я ей говорю — мы сейчас практически не общаемся. Но мама и слушать меня не хотела. Тебе, говорит, дается великий шанс наконец чего-то добиться в жизни, Джастин. Они только глянут на тебя и сразу поймут, что тебе нельзя доверять. А Анна может показать им свое резюме, и они поймут, что она никогда не сбивалась с пути истинного.

— Но это же глупо!

«Я так часто сбивалась с пути».

Еще в начальной школе Джастин руководила Анной во всем; она уводила ее от предсказуемого к новому и неизведанному. Прогуливая уроки, они отправлялись вдвоем на Пиккадилли-Серкес или еще куда-нибудь. Незаметно прошмыгивали мимо кондуктора в метро, садились в поезд и ехали до самой «Тоттенхем-Кортроуд». Если бы не Джастин, Анна обязательно бы где-нибудь заблудилась.

В первый их день в средней школе Анна совсем растерялась. Джастин протащила ее сквозь толпы школьников в красно-белой форме, хлынувшие из старого школьного здания в новое. Возможно, Анну бы просто зашпыняли в школе, если бы не Джастин со своей новой компанией бритоголовых дружков. Эти парни любили сидеть на ступеньках бара «Вимпи» и издеваться над прохожими или распевать рекламные лозунги. Как-то раз они и на Анну наскочили с улюлюканьем. Начался их второй год в средней школе, Джастин уже вовсю трахалась с парнями. Она стояла в толпе своих бритоголовых дружков перед зданием телеграфного агентства «Мартине». Их любимой забавой было глумиться над пожилыми инвалидами. Если бы не Джастин, то вполне вероятно, что сидящие на ступенях бритоголовые ребята, которые выкрикивали расистские оскорбления и мочились прямо на тротуар, сотворили бы и с Анной что-нибудь ужасное, непоправимое. «Не трожьте ее! — велела им Джастин, которая уже носила туфли на высоченной платформе. — Поттер своя».

— Я уверена, что мама до сих пор считает меня школьницей.

— Да, — согласилась Анна. — Моя мама до сих пор думает, что мне двенадцать и я все еще без ума от Мартина Шина.

— А на самом-то деле ты была без ума от Чарли Секера.

— Чарли Секер? — удивился Том. — Тоже какой-то актер семидесятых?

— Нет, — ответила Джастин, — Чарли Секер не актер. Он был реальным парнем.

У Чарли была великолепная для тринадцатилетнего мальчика фигура: широкие плечи, узкие бедра и идеальной формы ягодицы. Анна умирала от желания быть частью этого тела, принадлежать ему, как пуговица рубашке, или хотя бы быть его подружкой. Но Чарли появлялся в ее жизни только эпизодически. Чарли, медленно шагающий по школьному коридору. Чарли, играющий пластмассовым помидором в баре «Вимпи». Чарли в окне своего дома, перед телевизором. Чарли в метро, ноги задраны на сиденье напротив. Чарли, предъявляющий билет кондуктору. Чарли, отражающийся в витрине магазина грампластинок. Он был точно таким, как парни в романтических фотогалереях женских журналов. Она представляла себе ход его мыслей: что бы он сказал или подумал. Как в комиксах, где мысли пишутся в облаках над головой персонажей.

Чарли сидит перед телевизором: Мне надоело сидеть дома и смотреть футбол.

Анна в доме Мирны: Интересно, скоро он пройдет мимо?

Чарли здоровается с Анной на хоккейном матче в школе: А эта девчонка ничего.

Анна видит Чарли, идущего домой: В нем действительно что-то есть.

Лабрадор Чарли несется навстречу Анне: Может, я всего лишь собака, но я могу помочь сдвинуть дело с мертвой точки..

Чарли: Ты ему понравилась.

Анна: Он милый.

Чарли: Не хочешь сходить куда-нибудь в субботу; съедим по гамбургеру, а потом — на дискотеку в молодежный клуб?

Анна предполагала, что где-то в районе должен существовать какой-то молодежный центр. Такие заведения упоминались во всех журналах для подростков. Или хотя бы такое место, где парни могли встречаться со своими подружками и играть в бильярд.

Анна проводила субботние вечера в шумной толпе девчонок перед супермаркетом «Сэйнсбери». С таким видом, будто это был пузырек с ядом, они пускали по кругу бутылку спиртного, прежде чем пойти на дискотеку, которую обычно проводили в школьном актовом зале. Девушек там было намного больше, чем парней. Они неловко двигались под хиты сезона и хихикали над размерами грудей друг дружки. Но до Анны и ее подруг доходили слухи о других способах коротать субботние вечера. Она слышала о вечеринках, которые происходили у кого-нибудь дома и на которых тебе могли намять бока или сделать ребенка.

— Хочешь пойти на вечеринку к Расселу Кокеру в эту субботу? — спросила Джастин.

— Э-э-э… Нет. Я не… — начала Анна.

— А Чарли Секер туда идет.

Чарли Секер!

Ради Чарли Секера Анна готова была рискнуть своей девственностью. Даже по мнению Мирны, у нее с Чарли могло что-нибудь получиться. Они будут танцевать вместе, а по воскресеньям встречаться в парке и выгуливать его Лабрадора. Но для начала Анне надо было познакомиться с Чарли. Потому что для нее он практически не существовал вне лондонского метро. А выйдя из метро, захочет ли Чарли общаться с серенькой, ничем не примечательной Анной Поттер?

— Конечно, захочет, — убеждала Джастин, пока Анна пыталась смешаться с толпой танцующих в гостиной. — Просто выйди на улицу.

— Нет, я не могу выйти на улицу.

До этого она уже видела в окно, что происходит на улице: там Рассел пытался засунуть язык в рот Джастин, а Пол Моубрей блевал на рододендроны.

— Ну и торчи здесь, — рассмеялась Джастин. В своей юбочке Анна выглядела нелепо, как мальчишка, которого затянули в девчоночью одежду. Она пыталась подчеркнуть формы, а вышло наоборот. А снаружи ужасно светло. Стояло начало лета, то самое время года, когда ее ноги представлялись взорам далеко не в лучшем свете.

— А Чарли Секер на улице.

— Ладно. Тогда пойду.

— Такое впечатление, что ты витаешь где-то в облаках, — сказал Том.

— Она мечтает о Чарли, — хмыкнула Джастин.

— Вряд ли.

— Так что ты думаешь о моей смете, Анна?

— Я ни разу в жизни не делала ни одной сметы. Завтра от меня не будет никакого толку.

Честно. Я вообще не понимаю, зачем ты меня об этом просишь.

— Ладно, забудь. Я просто подумала, может, ты захочешь поучаствовать. Когда мама предложила попросить тебя, я подумала: а почему бы и нет? Тебе всегда удавалось разговаривать с такими людьми. Помнишь мистера Стила?

Со стороны Джастин казалась какой-то жесткой и грубой: кожа серого цвета, ввалившиеся глаза и выпирающие скулы. У нее был злобный взгляд, но она совсем не была злой. Что касается Анны, то для нее Джастин выглядела нормально. На ее взгляд, с ней все было в порядке. «Джастин Квили выгоняют из школы». Анна хорошо помнила, как эта сплетня гуляла по всей школе. Мирна тогда сказала: «Не переживай. В колонии для малолеток ей будет намного лучше». Тетя Илейн была в шоке. «Барбара, — сказала она матери Анны, — как ты думаешь, будь у Джастин отец, ничего бы этого не произошло?» Вернувшись домой, Анна увидела в гостиной мамину подругу. Сидя на диване, Илейн причитала и хлюпала носом.

— Анна, как дела? — поздоровалась Илейн. Она посмотрела на Анну и попыталась улыбнуться. Знает ли Анна, что случилось с Джастин? Тетя Илейн ходила к мистеру Стилу, но тот и слушать ее не стал. Директор знал по опыту, что все матери защищают своих дочерей, что бы те ни натворили. Но вот если Анна сходит к нему и…

Ясно, что никто и слова доброго не замолвит за ее дочь.

И тетя Илейн начала плакать. — Анна, пожалуйста, поговори с ним. Они же лучшие подруги, у Анны даже есть фотография, где они вдвоем запечатлены в первый свой день в средней школе; Анна — с прической а-ля Бо Дерек. На другой фотографии — они обе в свой последней день в средней школе; Анна — с прической а-ля Бой Джордж.

— Так ты хочешь, чтоб я завтра просто присутствовала там? — спросила Анна.

— Так ты придешь? — улыбнулась Джастин — наверное, впервые за все это время.

— Ладно.

В вагоне метро Анна ехала совсем одна. За две остановки до того она ехала в этом же пустом вагоне с Томом. Они целовались и обнимались. Но Том вышел, и теперь в любой момент сюда может зайти какой-нибудь мужик с молотком и долбанет ее по голове. И она умрет одна, в страданиях и унижениях. Через много лет куски ее тела найдут разбросанными вдоль полотна железнодорожной линии «Юбилейная». Но даже это не изменит мнения ее отца о том, что она умерла, потому что так и не бросила курить. «Я ведь ее предупреждал», — скажет Дон. И Анна опять представила свои собственные похороны. Но на этот раз все будет иначе. Во-первых, это будут похороны без покойницы. Уоррен скажет: «Вам не кажется, что все это смахивает на фарс?» Само собой, стол опрокинется, а пирожки будут валяться под ногами. «Пирожочки преданы земле», — пробормочет, хихикая, Уоррен.

Ее австралийская подруга Лиз будет театрально, истерически страдать. Ее лицо распухнет и покраснеет от слез, и она будет всхлипывать, как ребенок, у которого отняли мороженое. У нее потекут сопли. Весь ее обильный макияж смоется, оставляя на щеках подтеки, а кожа сморщится и станет похожей на изъезженную мостовую.

Джастин не придет. Ей будет некогда. Она будет слишком занята своим ночным клубом.

И ОН тоже опоздает. Он робко подойдет к Лиз, почувствовав, что она легкая добыча. Он поймет, что все, чего он когда-то хотел, — это доступная девушка. «Не убивайся так, — скажет он Лиз, которая примет его утешения за чистую монету. — Анна не хотела бы этого».

«Нет, я бы очень хотела», — подумала Анна и вспомнила про Мирну.

Мирна будет уходить из дома по вечерам, только бы не оставаться одной в пустой квартире. На вечерних курсах преподаватель скажет ей: «Мирна, я тут подумал, а почему бы тебе не поступить в аспирантуру, например, по философскому профилю? Знаешь, ты не должна хандрить, тем более с твоими мозгами. Твоя подруга не хотела бы этого».

«Нет, я бы очень хотела», — подумала Анна. Она знала, что в «SOS!» быстро найдут ей замену, какую-нибудь Сьюзен, которая даже во сне будет придумывать идеи для передачи. Сьюзен будет чернокожей и активисткой международного движения в защиту прав афроамериканцев. Она будет даже знакома со Спайком Ли. И ей выделят отдельный стол в ее первый же рабочий день. Она моментально подружится с Майком, даже не переспав с ним для начала. «Пообедаем?» — предложит ей Шон, и отведет Сьюзен в местную столовую. «Можно я буду звать тебя Сью?» Сью моментально станет любовницей Шона, даже не став с ним для начала друзьями. Ее карьера быстро пойдет в гору. Однажды она заметит на своем столе кофейное пятно. «Кто это сделал?» — возмутится она. И Шон ответит: «Девушка по имени Анна. Да не расстраивайтесь вы из-за этого пятна, миссис Харрисон. Вы же ждете ребенка». Сью родит Шону ребенка. Но это не помешает Пэмми выбрать ее вторым ведущим «SOS!». «Ой, Сью, — скажет она, — как же я раньше без тебя обходилась?» И никто из них не сможет даже вспомнить, как они раньше жили без Сью.

После похорон отец Анны зайдет к ней, чтобы забрать ее пожитки. «Мирна, надеюсь, ты не возражаешь. Она была моей единственной дочерью… Это так тяжело. И ты была права, когда сказала, что Анна многого добилась в жизни. Почему мне понадобилось столько времени, чтобы понять это?»

— Не говорите глупости, — скажет Мирна. — Человеку необходимо страдать. Хотя иногда я думаю: а не лучше ли умереть. По крайней мере, смерть положит конец страху перед смертью.

Эта мысль покажется Дону любопытной.

— Вообще-то это будет темой моей диссертации, — сообщит Мирна.

— Серьезно?

Мирна станет для Дона той дочерью, о которой он всю жизнь мечтал. Ну что же, Мирна всегда была умницей. Анна будет жить ее жизнью, гордиться наградами Мирны, ее публикациями и диссертацией, которую та защитит. Однажды Дон скажет:

— Разве это не ирония судьбы? Если бы Анна не умерла… — Он не сможет договорить.

— Знаю, — скажет Мирна. — Я бы не вернулась в университет.

— А я бы никогда не решился выдвинуть свою кандидатуру.

— А я бы не получила ученую степень.

— А я бы не стал членом парламента.

— Мы были бы просто Мирна и Дон.

— Мы были бы никем.

— Такими, как она.

Что же касается Ру, то она будет в том блаженном, ужасном состоянии беременности, когда все ее мысли сводятся к тому, что внутри нее растет новая жизнь. Она прочитает в руководстве для будущих матерей, что беременным женщинам следует избегать мягких сыров, моллюсков и похорон. «Не переживай, что ты не сможешь прийти на похороны, — скажет ей Барбара. — Если бы Анна была жива, она бы не захотела, чтобы ты пришла. В твоем-то положении».

«Нет, я бы очень хотела», — подумала Анна и успокоила себя тем, что, по крайней мере, ее мать действительно будет горевать. Но всего лишь месяц или до межсезонной распродажи в «Фенвиксе». А затем она опять вернется к «нормальной» жизни — именно так Барбара называла свою жизнь. К жизни с Доном, но отдельно от него.

Да, конечно, все вернутся к своим повседневным заботам. Ру и Уоррен найдут своим детям другую крестную мать. Том поможет Джастин с завтрашней комиссией. Он женится на Мирне, и та поймет, что жизнь намного легче без Анны. Ведь у них постоянно случались перебранки по разным пустякам: опять Мирна повсюду развесила сушиться свои серые трусы, опять Анна оставила в раковине засохшие пятна зубной пасты.

Анна никогда не осознавала, насколько она нелюбима. «Кажется, без меня жизнь станет куда спокойней», — подумала она, когда поезд подъехал к станции Свисс-Коттедж