Последние полторы недели я ничего не делаю. Я чувствую, будто мир сжимается вокруг меня, и нет света в конце тоннеля. Тяжесть сковывает мою грудь. Такое ощущение, что каждый вдох душит меня все сильнее, но я стараюсь бороться с этим.

Я не могу есть.

Я не могу спать.

Я не могу больше это выносить. Что-то нужно делать.

Я опускаю взгляд на визитку доктора Монтгомери и задаюсь вопросом, как это будет — сидеть перед ним и открывать свою душу. Карточка начинает изнашиваться, края мнутся от бесчисленного количества раз, когда я сжимаю ее в руках. Должна ли я позвонить ему? Похоже, он знал, о чем говорил, но в то же время я не уверена, что это подойдет мне. Я не уверена, что хочу смотреть в его глаза, и позволить ему увидеть мою слабость.

С тех пор как я вернулась из больницы домой, мне стали сниться кошмары, которые погружают меня в безысходность и страх. Каждую ночь я молюсь о спокойствии в душе, но как только приходит сон, появляется множество образов, запахов, и они чувствуются настолько четкими, близкими, реальными, словно нападают на меня. Они проникают ко мне каждую ночь, и я просыпаюсь в поту и слезах. Но я знаю, что кошмары всегда найдут меня. У меня нет выбора.

Сегодня утром, после ужасной ночи, когда я ворочалась и ворочалась, меня разбудил звук разбитого стекла, вырвав из тумана очередного кошмара.

— Черт, черт, дерьмо, — слышу я, пока иду по ковровой дорожке из коридора на кухню.

Я нахожу Сидни на полу, подбирающую кусочки моей любимой кофейной кружки. Я не могу не рассмеяться над иронией. Все разваливается на куски. Так почему бы не добавить сюда мою кружку?

Она оборачивается на звук моего смеха.

— О Боже, мне так жаль. Я пыталась сделать тебе чашку кофе, но случайно сбила ее со столешницы.

— Не беспокойся об этом, — я стараюсь послать ей ободряющую улыбку. — Серьезно, Сид. Это всего лишь кружка.

Кивая, она встает, отправляет осколки стекла в мусорное ведро, а затем поворачивается к шкафу и достает другую чашку.

— Хочешь немного кофе?

— Конечно, спасибо, — говорю я, пока она наливает кофе.

— Итак, какие планы на сегодня?

Сидни выдвигает стул и занимает место за столом.

— Мне нужно позвонить маме, узнать, нужно ли ей что-нибудь. Это, пожалуй, все.

Губы Сидни превращаются в жесткую линию.

— Я буду в порядке, — пытаюсь успокоить ее, но она все понимает, поэтому беспокоится обо мне.

Общение с мамой эмоционально истощает меня в обычные дни, и в моем нынешнем состоянии, я не уверена, что выдержу разговор с ней. Но я должна.

Я делаю еще один глоток и встаю из-за стола, беру свой телефон и набираю номер. Мама берет трубку после первого гудка, как будто она в отчаянии ждала, что кто-нибудь услышит ее невроз.

— Ева, — стонет она.

— Мама, что случилось? Ты в порядке?

Я знаю, что с ней все в порядке, но она никогда не признается. Ее мнительность не знает пределов. Я слышу это в каждом вдохе, который она делает.

— У меня кружится голова, и я не могу двигаться. Как будто мое лицо онемело. Возможно у меня...

— С тобой ничего не случится, мама.

— Откуда ты знаешь? А вдруг случится. У меня очень медленно бьется сердце...

— Ты что-нибудь принимала?

— Только мой инсулин.

Так вот в чем дело. У моей мамы нет сахарного диабета. У нее «самодиагностика» с достаточным количеством денег и доктором-шарлатаном, благодаря которому теперь у нее появился инсулин для лечения недуга, которого у нее никогда не было.

— Сейчас приеду.

Прикусив губу, чувствую кровь. Медный вкус пропитывает мой язык, когда я облизываю губы. Я недостаточно сильна, чтобы разбираться с этим сейчас, но это от меня уже не зависит. Я — все, что у нее есть.

Через час я уже нахожусь в верхнем Ист-Сайде, в квартире моей мамы. Все мое тело в напряжении. Квартира Ричарда находится в том же здании, и часть меня чувствует пустоту, зная, что я не могу зайти и увидеть его.

Я захожу в гостиную мамы, но она пуста, поэтому я прохожу в спальню, где нахожу ее полуодетой и растрепанной. Макияж на ее лице размазан, глаза закрыты.

— Мама, ты в порядке? — я бросаюсь к ней с ее стороны кровати, схватив за руку, проверяю пульс.

Она стонет при моем прикосновении.

— Холодно, — бормочет она.

— Мама, ты можешь открыть глаза?

Она открывает, но я не вижу сразу в них четкости, ее взгляд расфокусирован.

— Ты принимала что-нибудь еще, мама?

— Ни-ничего.

— Мама, что ты ещё принимала?

— Ничего, — она бормочет. — Просто мой инсулин.

И я понимаю, что уровень сахара у нее в крови опасно низок. Я выбегаю из комнаты на кухню, чтобы налить немного апельсинового сока. Когда возвращаюсь, с моей помощью мама его выпивает. В течение нескольких минут к ее щекам возвращается цвет.

Прием инсулина может убить мою маму, потому что уровень сахара у нее и так недостаточно высок, чтобы снижать его. Я хочу кричать, но сдерживаю себя. Вместо этого, я забираюсь на кровать и укачиваю ее.

Протянув руку, я глажу ее лицо, и она бормочет в ответ непонятные слова. Я не знаю, что происходит сегодня с моей мамой. Но вижу, что сегодня хуже, чем обычно. Как правило, большинство из болезней — просто плод ее воображения. Они находятся в ее голове и питают страх, который живет там. Но в этот раз она в действительности выглядит как психически больная. С ней все тяжелее справляться. В такие дни, как сегодня, для моей мамы нет никакого успокоения. В такие дни, как сегодня, не следует задавать вопросы или надеяться выяснить истину. В такие дни, как сегодня, я просто обязана лечить симптомы и молиться, чтобы это побыстрее прошло.

Она мирно лежит в моих руках, и, на мгновение, у меня в груди замирает сердце.

Все должно быть не так. Это она должна укачивать меня, успокаивая, а не наоборот. Это она должна проявлять материнскую заботу.

*** 

Чувствую усталость к тому времени, когда возвращаюсь в свою квартиру. В моем теле болит каждый мускул. Направляюсь в гостиную, располагаюсь на мягком белом диване, который примыкает к стене. Это была наша первая совместная покупка, когда мы стали жить вместе два года назад, и по сей день, он предоставляет собой убежище после моих визитов к маме. Откидываюсь назад и закрываю свои усталые глаза. Они горят от всех слез, пролитых за последнюю неделю. Как наждачная бумага, шлифующая древесину, они напоминают мне обо всех дефектах, которые мне нужно сгладить.

— Как все прошло у твоей мамы? — спрашивает Сидни, неторопливо перемещаясь по гостиной.

— Не очень хорошо, — я выдыхаю со стоном, запускаю руки в свои волосы и тяну назад.

— Что происходит?

— Она больна, — опускаю руки на колени.

Сидни знает, что это означает. Сегодня это головокружение, на прошлой неделе это была язва желудка, а неделю до того — тромб. Я с трудом глотаю, и знакомая тревога начинает свой путь в мою кровь.

— У нее реакция после приема инсулина. Он сделал ее слабой и вялой.

Нас окружает тишина, пока она анализирует все, что я ей говорю. Мой пустой желудок урчит. Сидни в недоумении смотрит на мое лицо.

— Инсулин? Препарат от сахарного диабета? С каких пор у нее сахарный диабет?

— Ты знаешь, как это бывает. Такой диагноз у нее уже несколько недель, но это не реально, это же очевидно. Как и все остальное, что происходит в ее голове.

Это печальная истина, но так было всегда, сколько я помню. Ни один врач не находил ничего плохого. Они только веселились над ее очередным ложным диагнозом. И это разбивало мое сердце, я хотела бы помочь ей, но не знаю, что делать. Самое страшное заключается в том, что каждый день после смерти Ричарда, я понимаю ее все больше и больше, поскольку мои собственные страхи пугают меня все сильнее.

— Как такое может быть?

— С необходимым количеством денег и жалобами врач диагностирует ей что угодно. Возможно, были жалобы на уровень сахара, для нее он показался слишком высоким, и врач выписал ей прием инсулина. После это препарата она чувствует себя «больной», и начинается ужасный замкнутый круг.

— Что ты будешь делать?

Я долго смотрю на подругу, морщу лоб и чувствую боль за то, какой я нашла сегодня свою маму.

— Думаю, все, что я могу сделать, это быть рядом и заботиться о ней.

Ее щеки дрогнули, и на лице отразилось беспокойство.

— Мне очень жаль.

— Это не твоя печаль.

Она посылает мне натянутую улыбку и садится рядом на диване.

— Я знаю, что это не моя печаль, но я волнуюсь за тебя, потому что твоя боль — моя боль.

— Ты не представляешь, как много это для меня значит. Я знаю, что со мной нелегко...

— Ева...

Я поднимаю руку.

— Нет, Сид, дай мне закончить. У меня никогда не было друзей. В школе, даже в колледже, у меня не было на это времени. Я всегда старалась быть рядом с мамой, и это не очень хорошо сказывалось на моих отношениях со сверстниками. Конечно, у меня были друзья, но, в конце концов, им надоедало, что я никуда не хожу или отменяю приглашения. Но тебе все равно, что я могу пропадать часами, чтобы проверить маму, или, что порой я становлюсь замкнутой, или ухожу от всех, и я благодарю тебя за это. Я знаю, что быть моим другом нелегко, но я благодарю тебя за то, что ты постоянно миришься со всеми моими тараканами.

Сидни придвигается ближе и тянет меня в объятия. Ее объятия — это тепло и покой. Я подаюсь вперед, опускаю плечи, и пусть на мгновение накопившееся напряжение растворяется в дружеских объятиях.

— Это не улица с односторонним движением, детка. Ты тоже много с чем миришься.

Я отстраняюсь и смотрю в ее глаза. Она ухмыляется:

— Ты помогаешь мне выбрать наряды для свиданий, и ты помогаешь мне с моими бесконечными, безумными диетами, — она смеется, снимая напряжение, повисшее в воздухе.

— Да, практически, то же самое, — и начинаю хихикать, присоединяясь к ней.

Вместе мы смеемся до тех пор, пока она не застывает, и каждый мускул на ее лице напрягается, она становится очень серьезной.

— Я люблю тебя, подруга. Несмотря ни на что, — говорит она со слезами на глазах. — И даже после всего того, что с тобой происходит, для меня ты все равно самый сильный человек, которого я знаю.

— Я не знала этого.

— И я не знаю никого, кто в свои двадцать четыре года постоянно заботится о своей матери. Даже если она не всегда нуждается в тебе, я знаю, что ты переживаешь за ее здоровье. И каждый день, независимо от того, как бы плохо не прошел твой день, ты делаешь для нее все, что можешь, ты всегда рядом, если она нуждается в тебе.

— Спасибо.

Ее слова действуют как бальзам. Они как волшебный эликсир, который чинит мою беспокойную душу.

Даже если это только временно, я принимаю это чувство.

*** 

Меня не покидает запах. Единственный в своем роде, но неописуемый одновременно.

Медный.

Сладкий.

Острый.

Он просачивается к нам в дом, как туман в пасмурный день.

Обволакивает меня. Наполняет мои ноздри.

Я задыхаюсь от страха.

— Нет!

Мое тело словно скованно цепями, пока крик вылетает из моего рта. Пространство вокруг меня сужается. Страх, абсолютный и очевидный, пульсирует по моим венам, пытаясь вырваться за пределы моего разума, и мои глаза резко открываются. Вбегает полуодетая Сидни. Дверь с грохотом ударяется о стену, заставляя комнату вибрировать.

— Ты в порядке? Я только на минутку тебя оставила.

Я в порядке? Я в порядке?

Её слова эхом разлетаются по всему пространству. Отскакивают от стен. Проникают в мой мозг.

Но они не имеют никакого смысла. Ничто не имеет смысла. Единственное, что я понимаю, это ощущение крови, которая покрывает мою кожу.

Кровь.

В панике мои глаза мечутся по комнате, как взбесившееся животное, я пытаюсь содрать с себя одежду.

— Сними это! Сними это!

— Снять что? — подруга в недоумении наблюдает, как я скребу руками по своему телу, отчаянно пытаясь его очистить.

— Она везде! Разве ты не видишь?

Я чувствую это. Ощущаю вкус. Она везде. Она управляет мной.

— Что я должна видеть? Я ничего не вижу.

— Кровь! Кровь повсюду!

Мой пронзительный крик эхом отражается через всю комнату, Сидни щелкает выключателем, и комнату заливает свет, попутно ослепляя меня. Крови нет. Мои глаза привыкают к свету, я скидываю одеяло. Там тоже ничего нет.

— Я видела. Я чувствовала ее. Клянусь, она была повсюду! — плачу я.

— Это был только сон. Все в порядке. Шшш, ты в порядке. Давай я принесу тебе воды. Сейчас вернусь.

Все было так реально, но она права. Здесь ничего нет. Но напряжение все еще остается в моих мышцах. Оно до сих пор присутствует в моем сердце, в моем разуме.

К тому времени, как возвращается Сидни, мои слезы высыхают, но я не могу избавиться от ощущения, что я что-то упускаю. Что сон является куском головоломки, но я не знаю, как ее собрать.

— Вот, — она протягивает мне стакан, и я делаю глоток воды. Он остужает меня, утоляет жажду, но не останавливает волну тревоги, охватившую мое тело.

— Тебе нужно что-нибудь еще?

— Нет. Я буду в порядке. Обещаю.

Она поднимает брови. Я выравниваю дыхание, чтобы убедить подругу, что буду в порядке. Изображаю подобие улыбки, качаю головой вверх-вниз несколько раз.

— Действительно, я в порядке. Пожалуйста, возвращайся в кровать. Ты не обязана оставаться и караулить меня. Я просто посмотрю телевизор или почитаю книгу.

Мой голос звучит фальшиво даже для моих собственных ушей.

Она сползает с моей кровати.

— Ты уверена?

Часть меня хочет умолять ее остаться, чтобы поддержать меня, но вместо этого, я склоняю голову.

— Да, — отвечаю я на выдохе.

Сидни смотрит мне в глаза, прежде чем повернуться и покинуть комнату. Моя жизнь до аварии, кажется, так далеко сейчас, мое тело трясется словно лист, падающий с дерева. Я как будто не знаю, кто этот новый человек, которым я стала, но это напоминает мне мою маму. Мне нужно избавиться от этого состояния. Вернуться к той версии, которую я знаю. В этом есть смысл. Я не выходила на работу с момента похорон. После смерти Ричарда, видя мои явные проблемы с головой, никто не спешит мне помочь. Но проводя в одиночестве весь день, я уже сама начинаю сомневаться в своей вменяемости, поэтому мне нужно вернуться. Единственная проблема — мой организм эмоционально истощен. У меня остается несколько дней, прежде чем я должна буду приступить к работе, и мне страшно. Не думаю, что способна быстро активизироваться на рабочем месте, учитывая, что я мало сплю.

Лежа в своей кровати, я достаю «Гордость и предубеждение». Я всегда нахожу утешение в словах Джейн Остин. Может быть, это отвлечет меня от страха перед возвращением к реальности в самое ближайшее время. Возможно, это вернет какое-то подобие нормальной жизни.

*** 

Где-то между мистером Дарси, оскорбляющим Элизабет, и тем моментом, как они поверили во всепоглощающую любовь, которая возможна только в сказках, я проваливаюсь в сон. В этот раз у меня нет никаких видений. Нет страха, никакого нарастающего кошмара, который, как я боялась, преследует меня последние несколько дней. Наконец-то я обрела покой, хотя и временно, но я приветствовала эту передышку.

В это утро я просыпаюсь с новыми силами, и это хороший знак, чтобы начать подготовку к работе. Это неизбежно, что я должна вернуться в офис. Прошло почти две недели с тех пор, как я покинула больницу, и я не могу прятаться вечно. Мой двухнедельный отпуск подходит к концу, и мысль обо всем, что я пропустила на работе, вызывает у меня головную боль. Я массирую виски. Нет, головная боль прямо сейчас мне не нужна. У меня слишком много дел. Впервые с тех пор, как умер Ричард, у меня появился аппетит. Я не могу стать похожей на скелет и предстать в таком виде перед Сидни. Когда она рядом, я чувствую, что она наблюдает за мной. Вижу тревогу в ее глазах.

Сегодня у меня урчит живот, призывая утолить голод. Мне необходимо питание и энергия. Направляюсь на кухню, достаю хлопья, молоко и сажусь, в это время звонит мой телефон... Сидни. Я не удивляюсь, она часто проверяет, чтобы убедиться, что я в порядке.

— Эй, — отвечаю я, но это выходит непонятно, потому что я жую кукурузные хлопья.

— Я в порядке, просто решила перекусить.

Я кладу ложку на стол и встаю, чтобы попить. Кран оживает, и я наливаю себе стакан холодной воды.

— Как работа? Есть что-то новое, что мне нужно знать?

— Не-а, у тебя отпуск. Я не собираюсь обсуждать с тобой работу, — говорит она строгим голосом, от чего я невольно улыбаюсь. — О, черт, звонок на другой линии. Я тебе перезвоню.

Я даже не успеваю попрощаться, прежде чем слышу короткие гудки. Сажусь ближе к своей чашке, беру ложку, но тут мой сотовый телефон снова звонит. Мой рот расплывается в улыбке. На этот раз она быстро. Но когда я смотрю на телефон, то понимаю, что этот номер мне не знаком. Должна ли я ответить? Любопытство побеждает, и я провожу пальцем по экрану.

— Алло?

— Это Ева Гамильтон? — спрашивает незнакомый голос.

— Да, это я. Кто говорит? — мои плечи напряжены, время идет, и я по-прежнему жду.

— Привет, меня зовут Памела. Я звоню из юридической конторы Милтона Шварца. Он адвокат, занимается делами Ричарда Стоуна. У вас есть минутка поговорить?

— Да. Конечно. Чем я могу вам помочь?

— Мистер Шварц хотел бы обговорить время, чтобы встретиться с Вами, чтобы обсудить завещание мистера Стоуна. Вы сможете завтра приехать в наш офис?

Завтра, завтра, завтра, слово повторяется в моей голове несколько раз. Смогу ли я встретиться с ним? Смогу ли я справиться с этим? Я боюсь того, что он мне скажет. Но у меня нет выбора. Я должна сказать «да».

— Да, я могу завтра встретиться с мистером Шварцом.

— Какое время было бы удобно для вас, мисс Гамильтон?

— Я могу приехать около полудня. Будет ли он свободен в это время?

Звук пальцев, выстукивающих по клавиатуре можно слышать даже по телефону.

— Да, мистер Шварц сможет встретиться с вами в это время.

Памела диктует адрес, после чего я вешаю трубку, уже опасаясь того, что же будет завтра.

*** 

Стирая различия между сном и явью, я просыпаюсь и открываю глаза. Кошмары прошлой ночи были такими же, как и все предыдущие. Мне нужна помощь, но я боюсь в этом признаться. Пот выступает над моей верхней губой, и я закусываю щеку изнутри. У меня сводит живот от мысли, что в ближайшее время я должна встретиться с адвокатом Ричарда. Меня терзает странное предчувствие, страх, словно лед, сковывает мои вены. Нацепив фальшивую улыбку, я изо всех сил стараюсь сделать вид, что я в порядке. Но все равно это не помогает, и улыбка исчезает с моих губ.

Вы не можете лгать самому себе.

Через час, когда я, наконец, добираюсь до двери его кабинета, я встречаюсь с пожилым человеком. Ему около шестидесяти, и он одет в темно-синий костюм с соответствующим галстуком.

— Здравствуйте, мисс Гамильтон. Пожалуйста, проходите. Моя помощница Памела предложила вам что-нибудь выпить? Не желаете ли кофе? — он улыбается. Его отеческая улыбка напоминает мне Ричарда.

— Здравствуйте, мистер Шварц. Пожалуйста, зовите меня Ева, и да, кофе был бы очень кстати.

Прошлая ночь была бессонной, мои мышцы сильно напряжены, поэтому я бы не отказалась от чего-нибудь энергетического, чтобы здраво мыслить. Надеюсь, что чашка горячего кофе будет как раз кстати.

— Вот и хорошо, пожалуйста, присаживайтесь, а я позабочусь о кофе.

Жестом он показывает на стул, и я сажусь за стол, напротив него. Переговорив со своим секретарем, он вешает трубку и вытаскивает папку из ящика стола.

Пока адвокат перебирает бумаги, его помощница входит в комнату и ставит передо мной кружку с горячим напитком. Теплая жидкость окутывает мое горло и проносит тепло через все мое тело. Это помогает успокоить мои нервы, которые так сильно натянуты, что я боюсь, что могу сорваться.

— Спасибо, что согласились встретиться со мной сегодня. Я хотел обсудить состояние дел мистера Стоуна. Обычно, я бы не стал обсуждать это в отсутствие остальных наследников, но, когда несколько лет назад Ричард написал завещание, он передал мне тем самым больше полномочий по всем вопросам недвижимости, включая компанию. И сначала я хотел обсудить это с вами, поскольку это в первую очередь касается именно вас.

— Не уверена, что вопросы компании должны меня касаться.

— Насколько я понимаю, вы не в курсе, что в Stone Agency, которым в основном владел и управлял мистер Стоун, так же был пассивный инвестор, не участвующий в руководстве.

— И это касается меня, потому что?

— Потому, что пассивный инвестор Лора Гамильтон.

Я чуть не выпускаю чашку кофе из дрожащих рук, так меня поражает эта новость.

— Моя мама?

Я выпрямила спину, пытаясь прийти в себя в присутствии этого незнакомца. Это не помогает. Вместо спокойствия мое колено начинает нервно подергиваться.

— Да, когда умер ваш отец, ваша мать вложила часть денег от его страховки в бизнес. Это было довольно прибыльным вложением. Если вас это утешит, то ваша мать не будет работать в компании, но она может не заботиться по поводу своих медицинских счетов до конца жизни. Есть одно условие в завещании, если психическое состояние вашей мамы не позволит работать, наследодатель хотел, чтобы Майкл Дюран оставался во главе компании.

— Хорошо. В этом есть смысл. Есть ли что-нибудь еще, что я должна знать?

Новость, что моя мама владеет компанией, в которой я работаю, произвела эффект разорвавшейся бомбы. Мне становится очень любопытно, есть ли ещё какие-то другие большие тайны, скрывающиеся в этих бумагах. Эта мысль заставляет меня покрыться холодным потом.

— Да, — он достает бумаги из стопки на столе и протягивает мне. Есть что-то ещё. Настоящая причина, почему я хотел увидеть вас сегодня, это то, что вы унаследовали квартиру мистера Стоуна.

У меня отвисает челюсть, и я сдерживаюсь, чтобы не свалиться со стула.

— Я получу его квартиру?

— Да, он сказал, что вы были ему как дочь. Он говорил о вас очень душевно.

— Я не смогу жить там, — бормочу я, уже чувствуя, как тяжелеют мышцы груди при мысли о том, что придется жить в том же доме, где живет моя мама. — Я ее продам.

— Вы уверены? — спрашивает он, и я поднимаю руки, чтобы закрыть лицо.

— Боже, я не знаю.

— Давайте вы обдумаете это? Если решите продать, я могу найти вам риэлторскую фирму для заключения сделки.

— Спасибо за вашу помощь, мистер Шварц. У меня есть много вещей, о чем стоит подумать. И я поговорю с мамой по поводу бизнеса.

— В ближайшие несколько недель я буду работать только в офисе, оформлять некоторые документы с Майклом, так что мы можем увидеться при необходимости позже. Если вам что-то нужно звоните в любое время, вот моя визитка. Пожалуйста, не стесняйтесь обращаться ко мне с любыми вопросами, или, может, вашей маме что-нибудь понадобится.

— Спасибо.

Я встаю и направляюсь к двери. В оцепенении брожу по улицам, постепенно перемещаясь в сторону своей квартиры. Город живет в постоянном движении, не обращая внимания ни на кого.

А когда было по-другому?