Ноздри защекотал запах свежего кофе, и сон сменился полудремой. Я и лежала в ней, в тепле, довольная, ощущая на шее шерсть. Теплота и довольство мне нравились, но их уже так давно не было, что их присутствие само по себе настораживало.

Сделав глубокий вдох, я вынырнула из сна, села одним движением, прижимая к себе плед Ника. «У Ника дома», — подумала я, чувствуя, как успокаивается пульс, и слушая тиканье четырех пар настенных часов. За жалюзи висел ночной мрак, комнатные растения в углу кухни ярко освещали направленные лампы. Я проспала четыре часа.

Мое внимание обратилось к кухонному столу, где на стуле висели плащ и жилет Пирса — а его самого не было.

Инстинкт заставил меня обернуться к нему — он стоял у книжных полок, выхваченных из полумрака комнаты такой же лампой. Далекий ритмический стук дал мне понять, что в стрип-клубе кипит жизнь, но стук этот был приятен, вроде сердцебиения гиганта. Кинжал, который Ник положил на верхнюю полку, лежал у Пирса поперек ладоней, и покрывающая клинок зеленовато-черная дымка доходила ему почти до локтей. Это была аура Пирса — он, очевидно, делал что-то очень мощное, раз она стала так видна. Но сам он ее вряд ли видел. Таково свойство аур вообще. Я своей тоже не вижу, кроме как ее отражения, когда я ставлю круг или швыряю в кого-нибудь заряд лей-линейной энергии. Не знаю, что делал Пирс, но похоже, использовал какую-то лей-линию.

— Я слушал, как ты просыпаешься, — сказал он книжным полкам, не оборачиваясь. — Слышать есть поистине великое удовольствие. Я хочу сказать… слышать — приятно, да?

Свечение вокруг рук у него моргнуло и обновилось. Я с улыбкой спустила ноги в носках на пол и потянулась, потом снова надела сапоги. Пришла мысль позвонить Айви и Дженксу — и ушла тут же. Если бы что-то переменилось, они бы позвонили сами.

— Хорошо, — подтвердила я, зевая.

Странно, что именно здесь, у Ника, я смогла найти отдых, связанный лишь с ощущением безопасности, но так вышло. У этого вора жилище защищено сильнее, чем у параноика с манией величия. Не могла не поинтересоваться молча, что подумал обо мне Пирс, повидав моего бывшего. Не то чтобы это было мне небезразлично, но Ник — мерзость. И я в некотором замешательстве смотрела, не появились ли в Пирсе признаки отстранения.

Но он был поглощен своим занятием, стоя перед книжными полками с ножом на ладонях, на краю подсвеченного лампой пятна. Рубашку он вытащил из штанов, на лице показалась щетина. Впервые я видела его растрепанным.

— У тебя уютный вид, — сказала я, вздохнув.

— Сейчас никто уже не прилизывается, — ответил он. — Чего же мне стараться?

Это было на него не похоже, и я встала, подошла к окну, подняла шторы — у некоторых машин были включены фары.

— Трент за собой следит, — возразила я, опуская шторы и поворачиваясь. — Ты вообще не спал, что ли?

Все так же рассматривая книги, Пирс потер щетину на подбородке.

— Ты собираешься звонить Алу?

Я кивнула. До заката солнца в Сан-Франциско оставалось еще часа два. Достаточно времени позвонить Алу и попытаться его уговорить выполнить нашу сделку. Но больше всего на самом деле мне сейчас хотелось есть.

— А как у тебя получается такой отдохнувший вид? — спросила я, подходя ближе. Зеленое свечение вокруг его рук угасло. — Вряд ли ты много спал.

— Наверное, поскольку я столько лет пробыл мертвым, мне сна нужно немного.

Глядя на него, я осторожно вынула нож у него из рук. Потемневший металл был теплым, ощущался почти как замазка, но ощущение это быстро прошло, остался только холод серебра.

— Жутковато, — сказала я, пытаясь разобрать слова гравировки вокруг рукояти. — Что тут написано? — Пирс замялся, и я прищурилась: — Только не говори, что не можешь прочесть. Не поверю.

Он неловко замялся — я поймала его на мысли мне соврать.

— Это деликатный вопрос, — сказал он наконец, и я подбоченилась одной рукой, другой небрежно держа нож наискось. — Слов я произносить вслух не буду, — сказал он, следя за ножом, которым я поводила в воздухе. — Я не склонен к излишней осторожности, но это арканы, черная магия. И я не могу сказать с уверенностью… что именно она делает. Чары очень долгое время назад истрачены.

Я прищурилась, сопоставляя его слова с языком его жестов. В смысле, он же знал, что я знаю о его отношениях с черной магией. Или он считал, что я этого не стерплю? Чем бы «это» ни было?

— А что ты тогда с этим делал, — спросила я, помахивая кинжалом, просто чтобы его позлить, — если чар не осталось?

Он нахмурился, осторожно взял меня за руку и вынул из нее нож.

— В лей-линейной магии, заключенной в хорошем серебре, остается шепот от ушедшего заклинания. — Он смотрел не на меня, а на кинжал. — И если у кого-нибудь хватит терпения и тонкости лишь чуть вдохнуть в чары энергию лей-линии, ему иногда удается снова заполнить каналы и вернуть заклинанию былую мощь. Слишком большая порция его разрушит, но если оно перед тем достаточно заполнится энергией, прекрасно может получиться. У меня достаточно тонкое прикосновение, но я не рвусь пробовать, чтобы не оставлять Нику столь мерзкую вещь.

Я с любопытством снова взяла нож, держа его с подобающим уважением.

— Ты просто направляешь туда капельку энергии? Тебе даже не надо знать, как творить исходные чары?

— В этом и весь смысл. — Пирс снова взял у меня нож и положил туда, где его оставил Ник — так, чтобы не слишком легко было достать. — Достаточно тревожит уже и то, что он находится в распоряжении Ника, всего лишь чернокнижника.

Я нахмурилась. Если я захочу посмотреть на этот нож, так я это сделаю.

— Ладно, что уж. У Ника много такого, чего ему бы иметь не положено. — Пирс посмотрел на разбитый сундук, и я сказала, чтобы его отвлечь: — Отец мне никогда такого не говорил. Об отпечатке, оставленном на предмете.

Пирс кивнул:

— Это известно не очень многим, а твой отец был человеком.

Я вскинулась, поскольку не говорила ему об этой драме моей жизни, но вспомнила, что он присутствовал в виде духа. Наверное, мало что происходило за последний год в церкви, чего он не знал бы. И все же… вот он стоит передо мной, рубашка распахнута на бледной груди, на лице щетина, волосы растрепаны и перепутаны.

Вот черт!

— Ты голодна? — спросил Пирс, и я повернулась к погруженной в полумрак кухне. — Ник не вернется до времени зажигания свечей.

Зажигания свечей. Я вспомнила, это означает сумерки.

— Как волк. — Я щелкнула выключателем света в кухне и поискала ванную. — Можешь об этом не думать?

Оставив Пирса гадать, что имелось в виду, я заперла дверь и, надеясь, что он не услышит, занялась делом. Вот чего я вообще волнуюсь, что он будет знать: да, я спустила воду в сортире? Но я тяжело оперлась на раковину, когда увидала себя в пятнистом от времени зеркале.

Круги под глазами, вид измотанный, несмотря на сон. Волосы — воронье гнездо, и попытка воспользоваться щеткой Ника только еще больше их перепутала. Я подумала было снять противоболевой амулет, но решила, что он может понадобиться, если меня вызовут и придется драться. Так что я оставила его под рубашкой. Черную блузку, свежую еще утром, и джинсы, быть может, удастся проносить еще день. Но в конце концов придется рискнуть и заехать домой за сменой одежды и за зубной щеткой, или же провести пару часов в магазинах.

Как же я так влипла? Бойкотируемая изгнанница, убегаю от ковена, не могу даже заехать домой трусы переменить.

Что меня больше всего пугало — это что ковен не обязан действовать в рамках закона. Или считает, что не обязан. Может, стоит позвонить Гленну и спросить, нет ли ордера на мой арест? Это было бы отлично, потому что если так, то меня не смогут тихо убрать под замок. Ладно, пусть есть проблема в том, что мои дети окажутся демонами. Но все же: в вопросе о том, надо ли меня засунуть в какую-нибудь дыру или вообще кастрировать, не следует ли поинтересоваться мнением всего сообщества колдунов?

— Ну, спасибо, Трент, — прошептала я, вычищая щетку Ника.

Бросив в раковину ком своих и его волос, я подожгла их латинским словом. Ничего бы этого не было, не скажи Трент совету, каков был эффект изменения митохондрий, что проделал со мной его отец.

Я родилась с распространенным генетическим «дефектом», от которого должна была погибнуть, не дожив до двух лет. Как тысячи других колдунов. Но на самом деле синдром Роузвуда был древним эльфийским биологическим оружием, которое срабатывало, когда рождался на свет колдун, способный творить магию демонов.

Оказывается, что сперва эльфы наложили проклятие на демонов, и дети демонов рождались ограниченными в способности творить магию. Брошенные демонами как неполноценные, эти дети получили от древних эльфов имя колдунов. Эльфы врали нам, набирая нас ради той магии, что мы сохранили, чтобы мы помогали им в войне. Они не могли избавиться от гена, который позволял нам вызывать магию демонов, без того, чтобы убрать совсем нашу магическую способность. И иногда он рекомбинировал к полной силе; поэтому они прицепили к нашей ДНК небольшую генетическую бомбу, которая убивает нас, если появляется демонский фермент.

Когда папочка Трента достаточно похимичил и я смогла выжить, имея фермент демона, он нечаянно починил то, что сломали когда-то его предки. Врет Трент, что ничего такого ковену не сообщал, особенно когда потом соврал, что может мною управлять и в случае чего уничтожить.

— Рэйчел? — донесся взволнованный оклик от двери, и я оторвалась от горстки пепла, бывшей моими волосами. Действительно противно воняет.

— Все в порядке! — крикнула я. — Просто избавлялась от возможных фокусирующих объектов.

Он хмыкнул, удовлетворенный моим ответом, шаги удалились. Надолго пустив воду, я вымыла раковину, чтобы от пепла не осталось даже следов. Заставив себя улыбнуться, я вышла — и увидела Пирса у плиты.

— Ник сказал, что в холодильнике есть яйца, — объяснил он. Странно было видеть его в таком домашнем виде, с лопаточкой в руках. — Но я подумал, что тебе должны больше нравиться оладьи.

Рубашку его украшало пятно теста, и я заулыбалась от всей души. От яиц у меня мигрень, но в тесте для блинчиков яиц немного.

— Невероятно, — сказала я, беря одну из двух чашек кофе с выцветшего стола. — Это мне? — спросила я, и он кивнул, умело переворачивая блин.

Три блинчика уже ждали в духовке, их аромат перекрыл вонь жженого волоса.

— Мне никогда не приходилось раньше готовить кофе, — сказал он, поправляя на сковородке блин. — Таким образом — не приходилось. Но я часто видел, как это делаешь ты. Как получилось — о'кей?

Я отпила, улыбнулась, вспомнив, как он пил слишком крепкий мамин кофе, чтобы произвести на меня впечатление. Это когда мы познакомились.

— Хорошо получилось, спасибо. У тебя тесто на рубашке.

Пирс посмотрел вниз, бросил все, что было у него в руках, и, довольно мягко выразившись, стал вытирать пятно мокрым уголком посудного полотенца. В микроволновке кленового сиропа не было, но в духовке согревалась бутылка кукурузного сиропа. И стол был накрыт, так что, пока Пирс возился со своей рубашкой, я пошла к комоду Ника — посмотреть, что он туда засунул перед уходом.

До слуха долетело еще одно не очень ласковое слово, и Пирс бросил возиться с пятном.

— Ты ему доверяешь? — спросил он, зная, о чем я думаю, стоя перед комодом Ника.

Я стиснула зубы, голова качнулась сама.

— Ни в чем существенном, — ответила я.

— Тогда посмотри.

А почему бы и нет?

Я поставила кружку и открыла ящик. Поверх носков Ника и белых трусов лежал мой пейнтбольный пистолет.

— Ух ты! — воскликнула я и протянула к нему руку, но успела сжать пальцы до того, как они его коснулись. — Это же мой пейнтбольный пистолет, — сказала я, чувствуя, как горят щеки.

Очевидно, он вытащил его у Вивьен в кофейне Джуниора, но почему же он мне его не вернул?

Пирс отклонился от плиты, чтобы посмотреть на меня.

— Проверяет? Хочет знать, можно ли доверять тебе?

Либо так, либо хочет себе пистолет оставить.

— Похоже, я провалила экзамен. — Взвесив пистолет на руке, я засунула его за ремень на пояснице, где он выдавался неудобным бугром. Под пистолетом лежала кучка корешков от билетов, квитанций и рукописных заметок на салфетках. Я пригляделась, заметила дневной пропуск для бегунов — в зоопарк, в часы, когда он не работает. Шевельнула еще несколько бумажек, не видя в них никакой системы. Кроме того, что все это было из тех мест, где я часто бываю. — Он за мной следил, — сказала я, сообразив. — Не в последнее время, — заметила я, посмотрев на даты, — но следил.

Открылась духовка, стукнула по столу тарелка.

— Пойди поешь, пока горячее, — сказал он.

Судя по голосу, он злился, но разбираться предоставил мне.

Стиснув зубы, я вытащила эти кусочки моей жизни, валяющиеся среди его носков, и бросила на комод. Пистолет я беру, так пусть знает, что и это все я видела.

Со стуком задвинув ящик, я решительным шагом прошла к столу, села, шумно выдохнула, чтобы разрядить напряжение. С пистолетом было неудобно, я его положила на стол, как бы смешно ни выглядел он рядом с домашним уютом тарелок и блинов.

— Насчет этого не волнуйся, — сказала я, кладя салфетку на колено. Избегая его взгляда, полила сиропом темно-коричневые, почти подгоревшие блинчики. Они с трудом резались вилкой, но стоило мне их попробовать на вкус… — Ухты, здорово! — сказала я, ощутив на языке иную текстуру. — Это тебе не полуфабрикат.

Пирс улыбнулся, садясь напротив меня.

— Нет. Все составные части были здесь. У Ника в хозяйстве не только яйца и пиво, хотя он, похоже, не знает, что с этим делать. Мне случалось устраивать пир с меньшим запасом еды, чем на этом леднике… то есть в холодильнике, — поправил он себя, нахмурившись.

Он увидел, что я гляжу на участок кожи у него на шее, и улыбнулся сильнее, почти бесовски, отчего я почему-то покраснела. Я его видала голым в снегу на Фаунтейн-сквер, и почему сейчас меня так привлекал этот клочок голой кожи, я сама не понимала. Боже мой! Нет, я этого не сделаю. Пирс как кандидат не рассматривается. Точка. Не будет этого. Корабль взорвать, а экипаж высадить на остров Целомудрия.

Придвинув тарелку поближе, я стала поглощать блинчик, и стук вилки сливался со стуком четырех настенных часов. Я посмотрела на ближайшие, как Золушка, гадая, дернут ли меня через континент, когда солнце уйдет за горизонт Западного побережья. Правда, Ник здесь — разве что помчался в Сан-Франциско самолетом, — но имя вызова Ала знают многие. Карманы у совета глубокие. Не говоря уже о целом острове, набитом заклинателями демонов. Помотай у них перед мордой морковкой выхода из Алькатраса, и кто-нибудь да вызовется.

Я стала жевать медленнее, оперлась локтем на стол, с тревогой посмотрела на Пирса поверх повисшей в воздухе вилки. Проблемы не было бы, умей я прыгать по линиям.

— Насколько это трудно — перемещаться по линиям? — спросила я у Пирса, и он вздохнул. — Слушай, дай мне отдохнуть? Я устала, что меня все время дергают.

— Мне нравится приходить тебе на выручку, — ответил он. — Ты такая независимая, как молодая кобылица. Мужчине приятно знать, что он нужен — при случае. Нет. Ал запретил тебя учить.

— А я думала, ты делаешь, что хочешь? — спросила я с невинным видом, и он тихо засмеялся, понимая, что я его подначиваю.

Склонив голову набок, я положила вилку и откинулась назад, держа в руке чашку — молчаливое заявление, что не буду больше есть его блинчиков, пока он со мной не поговорит. Посмотрела на часы над плитой, потом снова на него. Тритон говорила, что учиться нужно долго, и, очевидно, без горгульи не обойтись.

— Бис говорил, что ты его использовал, чтобы слышать линии, — закинула я удочку.

Пирс перестал улыбаться, оглядел меня из-под упавших на глаза локонов.

— Из-за тебя мне сильно достанется от Ала, — буркнул он, опуская глаза.

— А мне из-за тебя от него уже достается. Научи меня, — потребовала я.

— Не могу, — сказал он, отрываясь от чашки. — Научить тебя слушать линии может только горгулья, и сейчас этого ученья никто не знает.

Слушать? Любопытно.

— Биса ты за день научил.

Он даже глаз не поднял, засовывая в рот блинчик.

— Бис — горгулья. Если бы ты мысленно видела линии, тоже бы задень научилась.

Чувствуя, что меня приперли к стене, я поиграла вилкой:

— Ладно. Попрошу Биса, как его увижу.

Пирс сразу напрягся в тревоге:

— У него умения не хватит тебя учить. Он дитя!

— Очень мило, что ты это заметил. Вроде бы тебя это не волновало, когда ты меня нашел с его помощью.

Пирс поморщился и отложил вилку:

— Рэйчел, я умею прыгать по линиям, — ответил он с намеком на раздражение в голосе. — Со мной Бису ничего не грозило. Меня учила очень старая горгулья перед самым концом своей жизни. Думаю, потому и научила, что знала: зиму ей не пережить. И можешь лезть на любую колокольню — демоны перебили всех свободноживущих горгулий, которые хранили знание о перемещениях по линии, еще когда эльфы мигрировали в реальность.

— Удобно, — сказала я.

— Это факт. Горгулья, которая учила меня, выжила по единственной причине: они решили, что она слишком молода, чтобы знать.

Он начинал сердиться, и я отрезала себе кусок блина. Слишком уж вкусные они были, чтобы их бойкотировать.

— Мог бы попытаться меня научить, — сказала я, повышая голос.

Пирс посмотрел вверх, потом вниз, усмехнулся.

— Допускаю, что ты схватываешь, как стальной капкан, но это не книжное учение. Учиться надо на практике, попадая туда и обратно. Чтобы это делать, нужна горгулья. И опытная.

Я в раздражении уставилась на него, ожидая продолжения. Пирс еще три раза отрезал вилкой кусок блина, каждый раз чуть больше предыдущего. Я начала постукивать ногой.

С шумом Пирс отодвинул тарелку:

— Год нужен занятий теорией линий, чтобы хоть надеяться…

— Тогда дай мне основы, — перебила я. — Что-то, что прожевать. Ал против этого не возразит — ты же ничему меня не учишь. Просто разговоры.

Медленно вздохнув, Пирс взял в руки чашку с кофе, согревая пальцы и собираясь с мыслями.

— Слыхал я, что разумно было бы представлять время как поток, а нас — как пену в нем, уносимую течением, — сказал он наконец, и некое предвкушение заставило меня выпрямиться на стуле.

— Дошло, — ответила я, закладывая в рот кусок блина. — Следующую гениальную идею?

Пирс приподнял брови:

— А теперь ты ведешь себя недоброжелательно, — обвинил он меня, а когда я улыбнулась и пожала плечами, он доел блин со своей тарелки. — Говорят, что начало безвременью было положено, когда поток времени перерезало приличным возмущением, от которого заплеснуло берега. — Он запнулся, потом, будто боясь, что я ему не поверю, добавил: — На самом деле это не берега, они больше похожи на солому. Изнутри они удерживаются теми же креплениями, что держат звезды в небе.

Я скривилась, пытаясь выразить то же современными терминами.

— Гравитация? — предположила я и добавила: — То, что заставляет падать предметы, но не дает упасть луне?

Вытаращив глаза, Пирс заморгал:

— Если упрощать, то да. Гравитация, и мощь, которую я вынужден назвать… звуком?

Я слизнула сироп с пальцев, пытаясь угадать, какое отношение имеет звук к гравитации, пространству и чему бы то ни было.

— Давний звук? — попытался Пирс снова. — Некоторые говорят, слово Божие.

Слово Божие. Давний звук. Не усекаю.

— А! — воскликнула я в просветлении. — Звук! Большой взрыв, с которого началась вселенная!

— Взрывы сюда никакого отношения не имеют, — заявил он озадаченно, но я отмахнулась вилкой:

— Некоторые считают, что вселенная началась с большого взрыва. И все существующее разбегается оттуда. Говорят, что космос все еще звенит от удара, как большой колокол, но мы так малы, что его не слышим. Как не слышим некоторые звуки, издаваемые слонами.

Кажется, я его не убедила.

— Надо же. Некоторые изучающие арканы полагают, что капли времени, отлетевшие недалеко, могут соскользнуть обратно — как капли воды, — оставляя у того, кто их поймает, ощущение дежа-вю. Но если они достаточно велики и достаточно далеко отлетают, то им остается лишь высохнуть и исчезнуть, оставив необъяснимо погибшие цивилизации.

Глаза у него горели. Я видала такой взгляд у студентов колледжа, когда они обсуждали такие важные вещи, как: что было бы, если бы Наполеон не замесил это неудачное заклинание и выиграл битву при Ватерлоо, или если бы не случилось Поворота, а вместо того все улетели бы на Луну.

— О'кей, дошло, — сказала я, и Пирс встал из-за стола поставить тарелку в раковину.

— Уверена? — спросил он, открывая краны и брызгая жидкостью для мытья посуды в плошку из-под теста. Наверное, сотни раз видел, как это делали я или Айви.

— Я кино видела про это, — сказала я, и он повернулся ко мне, приподняв брови.

— Ты умная женщина, Рэйчел, ноя неуверен, что ты понимаешь всю сложность темы, — высказался он, перекрывая шум воды. Я нахмурилась, но он осторожно взял у меня пустую тарелку и продолжал речь: — Считается, что безвременье возникло именно из такого беспорядка. — Он закатал рукава, обнажив красивые мускулистые руки, темнее, чем кожа на шее. — Его устроили демоны ради убийства большей части эльфов на раннем этапе возникновения их государства. Колоссальный кусок времени заклинаниями увели с курса, опустили так далеко, чтобы он не мог слиться с потоком, но был достаточно большим, чтобы не исчезнуть на месте, а продержался долго, дабы бесчестные создатели проклятия могли полностью вернуться в реальность, оставив эльфов умирать самой ужасной смертью.

— Демоны, — сказала я, и Пирс кивнул.

Демоны и эльфы. Почему все всегда возвращается к ним и к этой идиотской войне?

— Демоны, — согласился он. — После изгнания эльфов они вернулись обратно в реальность, и их следы оставили царапины на времени и превратились в лей-линии.

— Лей-линии созданы демонами? — перебила я в удивлении, и он кивнул.

— И так они просчитались, что не только продолжалась фильтрация потенциала… то есть энергии через лей-линии в безвременье, храня его от исчезновения, но и сами демоны оказались прикованы к тому самому месту, куда собирались скрыться. Я допускаю, что эльфы должны были возрадоваться продолжению своей жизни, пусть даже в изгнании, пока не встало солнце и те самые демоны, которые их прокляли, явились обратно не по своей воле и пылая гневом.

— Пока эльфы не научились путешествовать по линиям и не вернулись домой, — сказала я, поднимая глаза навстречу его взгляду. — Но первые это научились делать колдуны.

А потом демоны убили всех горгулий, которые знали как. Чтобы никто больше, кроме них, не мог путешествовать по линиям.

Пирс, моющий посуду, повернулся ко мне, внимательно глядя в мои глаза.

— Вполне разумно — для тех, кто знает тайну нашего происхождения, — сказал он, напоминая мне, что он один из этих немногих. — Демоны создали безвременье, и в него принудительно возвращаются, когда встает солнце.

— А Дженкс не может оставаться в безвременье после восхода солнца, — сказала я, беря чашку и грея об нее руки. — Его оттуда выбрасывает. А когда я была в безвременье, у меня было ощущение, что линии бегут оттуда в реальность.

Пирс поставил мытые тарелки на сушку.

— Быть может, потому, что пикси столь невелики ростом. Я не владею этим учением… то есть я не знаю. Поток в линиях подобен приливу. Когда солнце садится, безвременье течет в реальность, позволяя демонам ее посещения. Когда солнце встает, реальность течет в безвременье, затягивая их назад. Эти приливы и ограждают их царство.

Я подумала об этом, вспомнив разбитые дома. Встала, отдернула шторы, чтобы найти посудное полотенце.

— Значит, лей-линии — это пути, по которым демоны в первый раз вернулись в реальность, и они текут вперед и назад как приливы, сотрясая безвременье?

— Как по книжке! — ответил Пирс, явно довольный. — Все безвременье целиком тянется за нами — как человек, привязанный к хвосту коня лей-линиями вместо веревок.

— Так как же ты по ним перемещаешься? — спросила я, вытирая тарелку и припоминая, к чему должна вести вся эта история. — Я хочу знать, пусть теоретически. Я не скажу Алу, что ты мне рассказал. Ну поверь уже мне хоть раз.

Пирс смотрел на меня, прищурившись. Мыльная пена капала с рук. Я добавила:

— Мне же нужно о чем-то размышлять, сидя в Алькатрасе? Помимо этого заикающегося латинского синтаксиса.

Лицо его стало бесстрастным.

— Ты там не будешь. Я не допущу. — Вдруг мыльные руки оказались на моих плечах. — С помощью Биса я тебя найду всюду и последую за тобой. Где бы ты ни была.

Импульс отодвинуться мелькнул и исчез. Я стояла, чувствуя, как промокают плечи. И смотрела в лицо Пирса — слишком изнуренное, чтобы я поверила в белых рыцарей. Хэппи-энды никогда не выдаются просто так: за них надо драться, их надо заслужить сердечными ранами и жертвами. И я сейчас на это не способна. Слишком больно, когда все распадается на части.

— Не надо обещать, — прошептала я, и серьезный блеск в его глазах погас.

Опустив голову, я освободилась от его рук, подошла к столу и закрыла бутылочку с сиропом, как ни в чем не бывало, но плечи холодило, и казалось, что он все еще касается меня. Я не могла дать себе им увлечься. Слишком глупо даже думать об этом.

— Послушай, я много перемещалась по лей-линиям, — настаивала я, не желая менять тему. — Я даже сумела держать себя без чужой помощи. Алу не пришлось удерживать мою душу, чтобы не размазалась на недели и по всему континенту. Ты мне можешь хотя бы сказать, каким боком сюда относятся горгульи?

Опустив голову, Пирс повернулся к раковине и вылил мыльную воду из сковородки.

— Ну давай! — ворковала я, ставя сироп рядом с кукурузными хлопьями и плотно закрывая дверцу. Зачем Нику шесть бутылочек кукурузного сиропа? — Я же Алу не скажу!

Пирс все равно ничего не сказал, отмывая тазик для посуды и откладывая его в сторону. Нахмурился, повернувшись, увидел, что я скрестила руки на груди, и поднял руки вверх, сдаваясь.

— Удержать свою душу в целости — это еще мелочь, — сказал он, и я удовлетворенно хмыкнула, начиная вытирать вилки и ножи. — Чтобы вообще не распасться, необходимо изменить ауру, подгоняя под лей-линию.

Я открыла три ящика, нашла, где лежат ножи и вилки, положила туда вытертые. Порядка там не было никакого — приборы лежали вперемешку. Айви хватил бы удар.

— Я не знала, что ауру можно произвольно менять. Это что — придать ей другой цвет?

— Нет. Цвета медленно меняются, когда мы набираем опыт, но гибок… да, гибок именно звук, который она издает.

Я задвинула ящик бедром, обернулась:

— Ауры издают звуки?

— Очевидно, — бросил он кисло. — Моя никогда не говорит ничего такого, что я бы слышал.

Я улыбнулась, слегка успокаиваясь от этого несерьезного тона.

— Но как можно поменять что-то, чего ты даже не слышишь? Похоже на обучение глухой женщины безупречному произношению.

— Вот это, — сказал Пирс, отставляя тарелки, — невероятно точное сравнение. И объясняет, почему для обучения нужна горгулья. Необходимо знать, какой звук должна издавать твоя аура, а горгульи — единственные создания, умеющие слушать и ауры, и лей-линии.

Я прислонилась спиной к кухонному столу, думая, бывает ли у меня что-нибудь более близкое к нормальной жизни: проспав несколько часов в чужой квартире, убираю посуду после завтрака и веду профессиональные разговоры с мужчиной, уже сто пятьдесят лет как умершим.

Но более не мертвым.

— Бис умеет слышать ауры, — сказала я, и Пирс взял у меня из рук посудное полотенце, вынул из пальцев. — Так что если я хочу пользоваться лей-линиями как демон, мотаться по ним туда-сюда, мне только и надо научиться издавать аурой нужные звуки?

Он кивнул:

— В самую точку, — сказал он, не отводя от меня взгляда. — Когда Ал переносит тебя по линии, он первым делом меняет звучание твоей ауры так, чтобы тон совпадал с тоном ближайшей лей-линии. Это изменение тебя в нее втягивает. Переносишься в другое место ты путем изменения звука ауры на звук той линии, куда хочешь попасть. Душа переносимого оказывается там немедленно, и тогда ты позволяешь своей ауре вернуться к обычному звучанию — это выносит тебя из линии обратно в реальность. Демоны линий не слышат, не слышат их ни эльфы, ни колдуны, ни пикси, но они могут натренировать умение менять ауру.

— И ты тоже это сделал.

Он наклонил голову:

— И я тоже. Потому что я учился этому. Самым прилежным образом. И это одна из причин, почему ковен заклеймил меня как черного — решили, что это демонское искусство, потому что душа покрывается копотью. Но оно — не зло, Рэйчел. Бис не проклят и не поражен копотью за свое умение перемещаться по линиям.

— Меня уговаривать не надо, — ответила я, глядя, как он вытирает пальцы. — Итак, если предположить, что я согласилась с этим и Бис может меня научить менять ауру, как ты это делаешь?

Бросив полотенце, Пирс сел за стол, впервые за все это время заговорил с увлечением.

— Представь себе это вот так, — сказал он, складывая салфетку чашечкой. Я осталась на месте, и он посмотрел на меня невинными глазами. — Давайте-давайте, госпожа Строгая Учительница, — добавил он, и я подтянула стул и села напротив.

Пирс посмотрел на разделяющее нас пространство, потом насыпал в салфетку соли.

— Примем, что соль подобна твоей ауре, — предложил он, — а салфетка — барьер, который образуют лей-линии с остальным мирозданием. Соль пройти через нее не может, согласимся? — Я кивнула. — Но если расширить пространство, имеющееся внутри соли, распространить его…

Я ахнула, когда он вылил в салфеточную чашку свой остывший кофе, который, как и следовало ожидать, прошел через салфетку и разлился по столу.

— Что ты делаешь? — завопила я, но моя попытка встать была пресечена, когда он ухватил меня за руку. Пирс, улыбаясь, другой рукой выжал из салфетки остатки кофе. Моим пальцем он тронул лужицу, потом поднес этот палец мне к губам, заставив ощутить мерзкий вкус соленого кофе. Но мурашки у меня побежали не из-за вкуса.

Рэйчел, прекрати. Прекрати немедленно!

— Как и эту соль, твою ауру можно настроить так, что зазоры в ней станут больше. Это будет все еще твоя аура, неизменная, но когда дыры в ней совпадут с дырами линий, можно будет ловко в них проскользнуть. Это как магия. Все линии разные. Зная линию, можно по ней перемещаться.

Губы у меня были соленые, и от ощущения его руки по мне снова побежали мурашки, хотя нас разделял стол.

— Какую ты грязь развел, — сказала я, не отрывая взгляда от его глаз. Синие-синие, но не как у Кистена. Совсем не такие.

— Правда? — Пирс наклонился ко мне через стол, нас разделяла пара дюймов, и глаза у него блестели. Пульс у меня зачастил — то ли он тому был причиной, то ли его рассказ, не знаю, да и все равно. Он держал меня за руку, чуть ли не подтягивая к себе ближе. — Ты хотела бы изменить свою ауру? — спросил он. — Без Биса ты не будешь знать, под что тебе ее настраивать, но если мне случится погибнуть, у моей злой колдуньи, упрятанной в Алькатрас, будет о чем поразмыслить.

Напоминание об Алькатрасе отрезвило, как пощечина, и я отдернулась прочь.

— Ох, да! — выдохнула я, высвобождая руку. — Что мы делаем первым делом?

Он улыбнулся, минуту потратил на вытирание кофе посудным полотенцем, потом положил руки на стол ладонями вверх.

— Приводим наши души в полное равновесие.

Я приподняла брови. Подключиться к линии и создать одинаковый уровень энергии в наших ци?

— Мои намерения вполне честны! — возмутился Пирс, но углы губ у него подергивались.

Прищурившись, я сложила руки на груди и посмотрела на него. Уравновесить два ци — это вполне невинная штука. В каком-то смысле. Так часто бывает между преподавателем и студентом на высших лей-линейных курсах — вроде нахождения нулевого уровня при изучении новых чар, — но это же и протяжка энергии, что есть, в принципе, секс в одежде, если сделать как надо. А я готова ручаться, что Пирс знает, как надо.

— Если ты побаиваешься… — подначил меня он, откидываясь назад и убирая руки под стол.

Я решительно подняла глаза:

— Я всерьез хочу это узнать, — сказала я. — Давай?

Он улыбнулся теплее:

— Ты действительно целомудренная женщина, — сказал он. Я фыркнула, глядя на его руки — снова лежащие на столе ладонями вверх. — Ты сейчас в общении с ближайшей лей-линией?

Меня кольнуло восторгом. Я придвинулась ближе вместе со стулом и потянулась мысленно к университетской линии, медленной и широкой.

— Есть, — ответила я, кладя руки ладонями вниз над его ладонями, но не касаясь их.

— Если ты действительно решила, — сказал он медленно. — Я не хочу, чтобы потом говорилось, будто я использовал свое положение.

— Пирс, брось! — скривилась я недовольно. — Мы всего только уравновешиваем ци. Это же не то что перекачка силы.

Пока что, во всяком случае.

Меня пробрало дрожью, и он это заметил. Наши взгляды встретились.

— Тогда попробуем, — ответил он, поднял руки навстречу моим, и я задержала на лице улыбку.

В миг соединения у меня напрягся фокус — вроде коленного рефлекса: удержать энергию при себе. Необходимая в обществе вежливость.

Пирс все смотрел на меня, и что-то во мне дернулось: ох, я и влипла. Он очень, очень опасен. Он быстр, умен, мощен. Я от него за одну ночь научилась большему, чем от Ала за долгих два месяца. А больше всего меня беспокоило, что судит он обо мне не по чужим словам, а по тому, что сам видит. А видит он меня — не копоть, не договор с демоном, не бойкот.

И ничего не было между нами, кроме мягкой теплоты кожи, и оба мы зажались, будто от страха. Я проглотила слюну, и на выдохе отпустила свою хватку. Струйка, шепоток, дыхание силы полилось между нами медленным течением патоки. Энергия прохладно ускользала от меня к нему, выравнивая уровень. Медленно, а не пронзительной вспышкой, и я поняла, что Пирс потрясающе владеет собой. Возбуждающей щекотки не было — или почти не было. Но могла быть. Есть много способов, и медленно — зачастую мучительное, но куда большее удовольствие, чем быстро.

Я смотрела на него, чувствуя соприкосновение ладоней, и пульс бился в ушах, и гудела между нами энергия.

— Убей не понимаю, что я делаю, — прошептала я, не очень понимая сама, говорю я о путешествии по линиям или о всей своей жизни.

У Пирса дернулись губы в намеке на улыбку:

— Позволь мне тогда показать тебе, любезная ведьма.

Не убирая ладоней от моих, он наклонился через стол. Пульс забился молотом, я подумала, что он собирается меня поцеловать, но он вдруг отпрянул, глядя в никуда расширенными глазами.

— Что я сделала? — спросила я испуганно, и тут скакнуло давление воздуха.

— Ученица-а-а!

Блин. Алгалиарепт.